31.12.1942 год. Где-то в СССР.

Родион сидел на заднем дворе госпиталя, шевеля угли, в которые закинул большую картофелину. Вставив папиросу в рот, извлек из кармана зажигалку и попробовал высечь пламя одной рукой, как когда-то, будучи выпускником строительного техникума, демонстрировавшим ловкость пальцев прелестным подругам. Левой ничего не выходило, а кисти правой у него более не было – оторвало тем же фугасом, который изуродовал лицо.

Ревел сигнал воздушной тревоги, слышался вой десятков пропеллеров, в панике бегали люди. Однако ни война, ни гибель более не страшили солдата. Прикурив от огня, положил теплый корнеплод в карман и побрел по улице.

Смерть летела с небес тоннами бомб, одна из которых угодила в крышу дома на пути парня. Взрывной волной на брусчатку выбросило девушку. В грудь её врезался кусок оконного стекла, а тело изломилось в болезненной позе. Выдернув осколок, Родион снял бушлат и, разорвав свою больничную рубаху, как умел, перебинтовал рану. Оказавшись голым по пояс, он завернул в тулуп хрупкое тело и взял на руки.

По зданиям выстукивали мелодию разрушения «фейерверки» зажигательных бомб. Из домов, пробитых до подвалов, где хранился уголь, вздымались огненные вихри. Казалось, что вокруг плавится все – от кирпича до пропитанного гарью воздуха. Солдата то и дело накрывало порывами горячего ветра.

За городом же оказалось очень холодно. Родион набрел на заброшенный домик. Положив ношу на кровать в углу ветхого строения, солдат попытался сорвать со стен хоть что-нибудь, способное гореть. На подоконнике он нашел свечу.

Культяпкой прижав зажигалку к бедру, Родион трясущимися пальцами высек огонь, встал на колени у подоконника и, обжигаясь о крошечное пламя, пытался согреть руку.

В окне гигантским огарком плавился город и сотни человеческих жизней, лишь фитиль церкви оставался не тронутым огнем. Освещенный пожаром храм казался еще величественнее.

Мысли Родиона текли в том же унылом русле. Вспомнилось письмо соседки, что всех его родных больше нет. Последнее сражение, когда погибли боевые товарищи, а он потерял руку и надежды на будущее. Скоро не станет и страны – последнего, что у него оставалось.

За окном полыхнули новые взрывы, а вражеская авиация, завершая очередной вылет, направилась к аэродрому.

Совсем рядом раздался выстрел из крупного калибра. В полукилометре от избы, подобно огненному болиду, в землю врезалась подбитая стальная птица.

- Так тебе, сука! – выдохом Родион случайно потушил свечу, - Все сгорят, а я замерзну… - упав на спину, он уставился в грязный потолок, более ничего не желая.

Дверь в помещение отворилась.

– Разлетались, чертяки, – на пороге появился пожилой мужчина.

На нем был добротный тулуп из овчины, в поясе перетянутый ремнем из толстой кожи, и заячья шапка старого фасона. В руках, облаченных в рукавицы, большая вязанка дров и ПТРД, на которое старик опирался подобно посоху. Облик незнакомца завершала белоснежная борода, доходящая до груди.

В печи затеплился огонек. Сбросив тулуп и рукавицы, дед извлек из кармана флягу и бинт. Спиртом растер торс и руки замерзшего солдата, стянул с себя тяжелый свитер, из-за крупной вязки и серого цвета походивший на средневековую кольчугу. Надев его и варежки на парня, усадил поближе к печи. Выйдя на улицу, вскоре вернулся с котелком, полным снега и стальной кружкой. Поставив посуду на буржуйку, старик подошел к девушке.

Сняв обрывки больничной рубахи, обработал рану. На кусок ткани насыпал еловых опилок и приложил к отверстию в груди. Сверху замотал бинтом, туго затянув ремнем пробитое легкое. Затем накрыл бушлатом Родиона, достав из кармана картофелину.

Подойдя к печи, старик забросил в закипевшую воду каких-то душистых трав и заварки. Налив чай в кружку, сел рядом с парнем. Будто прочитав его мысли, заговорил:

– Знаешь, иногда людям кажется, что все против них. Думают, судьба ополчилась, а сами ждут великих чудес. А жизнь – она конфет не раздает. У неё чудеса простые: от мины спасти, из горящего города вывести, жену подарить и детей здоровых. Остальное человек все сам должен - своими руками сделать, – дед по-отечески посмотрел на солдата.

– Да уж... Своими руками... – Родион отогрелся и постепенно приходил в себя, но мысли все еще были холодны, то ли от отчаяния, то ли от безразличия.

– Все хорошо будет - еще до Берлина дойдешь. Архитектором потом станешь, целый город построишь. Жена у тебя будет красавица, и детей аж трое. Так что нос не вешай, – дед жевал картошку.

– Кто же пойдет за такого? Какой Берлин? Ты с ума сошел, старый, – усмехнулся Родион.

Вновь послышался рев пары десятков авиационных двигателей. Старик с грустью выдохнул, облачаясь в тулуп. Достал огромный патрон из кармана, зарядил в "противотанковую удочку", собрался было уходить, но, поставив ружье у выхода, еще раз подошел к Родиону.

– Ладно, мне пора, – испещренное морщинами лицо расплылось в добродушной улыбке. – Ты это... Чайку попей, поешь - с перемёрзу-то всяко надо, – он вложил половину картофелины в левую варежку Родиона и направился к выходу, вдруг остановившись на пороге. – С новым годом вас, с новым счастьем, – гость скрылся, бесшумно закрыв за собой дверь.

Раздался выстрел из Дегтярева, а спустя несколько секунд – еще один. За окном, мелькнув огненным росчерком, спикировал вражеский самолет. "Лихой стрелок, однако!" – подумалось Родиону.

Он надкусил половинку картошки и, взяв дымящуюся кружку свободной рукой, поднес ко рту. Через мгновение, уронив от изумления еду и питье, снял рукавицы и уставился на свои ладони…

Родион выбежал вслед за гостем, а того будто и не было вовсе. Солдат вернулся в дом, подкинул дров в печь и уснул рядом с будущей супругой.