Серия «Победитель Бури: Зеркало Правды»

Виктор кивнул, но лишь отчасти соглашаясь. Отсутствие внимания со стороны Евгения было не просто затишьем. Оно было неестественным, натянутым, как струна, готовая лопнуть. Евгений не игнорировал их — он словно вычеркнул их из своей реальности. Проходил мимо, не удостаивая взглядом, его свита больше не бросала в их сторону колких замечаний. Это была не капитуляция, а затишье перед бурей, и от этого было тревожно.

— Он просто копит силы, — рассеянно заметил Виктор. — И ищет новый портсигар.

Они свернули к выходу, проходя мимо кабинета Мирового Языка. Дверь была приоткрыта. Марина Никитична, сутулясь, собирала свитки со своего стола. И Виктор, бросив взгляд внутрь, замер.

На её столе, в той самой хрустальной вазе, стояли чёрные розы. Их бархатные, мрачные бутоны были неестественно тугими и живыми, будто их только что срезали в каком-то потустороннем саду. Они не просто не увяли — они казались идеальными, застывшими в момент своего мрачного расцвета.

— Смотри, — толкнул он локтем Павлина. — Они же…

И в этот миг он это увидел. Не вокруг роз, а сквозь них. На секунду зрачки Виктора поймали не свет, а что-то иное. От самого тёмного бутона, из самой его сердцевины, метнулась крошечная, яростная искра статического электричества. Она была ослепительно-белой, живой и злой, точно миниатюрная молния. Она на мгновение очертила контур лепестка и бесследно исчезла.

Виктор моргнул.

Розы снова стояли неподвижно. Глубокие, бездонно-чёрные. Никаких искр.

— Они же что? — переспросил Павлин, вглядываясь в вазу. — Да, страшненькие, как и всегда. Бабка Яга решила не менять имидж. И что?

— Ты ничего не видел? — не отрывая взгляда от цветов, пробормотал Виктор. — Искру? Маленькую, как разряд…

Павлин посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Какую ещё искру? От роз? Они что, бумажные и трутся друг о друга? Ты, главное, экзамены сдал, а то уже глючишь. Или это твои новые очки так на тебя влияют?

Где-то в конце коридора, у лестничного пролёта, резко и громко щёлкнул кристалл света, переключаясь на летний режим. Приглушённый свет стал ещё тусклее, и в этой внезапной полутьме Виктору показалось, что по стенам на миг проползли синие, едва заметные прожилки энергии, похожие на те, что он видел в лаборатории Громова. Мысль о странных розах неожиданно столкнулась в голове с другим, давним беспокойством.

— Кстати, ты Зою «Динамит» не видел? — спросил он, наконец отводя глаза от вазы. — На последних практиках по электричеству её не было. И на экзамене тоже.

Павлин пожал плечами.

— Сказали, что она уехала. Или заболела. А может, её выгнали после того, как она устроила короткое замыкание в спортзале. Кто её знает. Вечно она где-то пропадала.

Но Виктор помнил её — яростную, неукротимую, с искрами в глазах и смехом, который звучал как треск разрывающейся оболочки заклинания. Её исчезновение было слишком тихим. Слишком незаметным.

Он снова бросил взгляд на чёрные розы. Совершенные, неестественно живые. И на ум, против его воли, полезли обрывки лекций Биос о принципе равновесия. О том, что магия жизни требует жертвы. Подлечил — сам получил рану.

«Просто прогуливает», — попытался он убедить себя, отворачиваясь.

Но призрачный образ крошечной молнии, рождённой в сердцевине мёртвого цветка, жёг сетчатку ярче солнца. Где-то в глубине, в том самом месте, откуда била чёрная молния, холодный, безошибочный инстинкт подсказывал: это связано. И то, и другое. Исчезновение магнетизма Зои и неестественная, искрящаяся жизненность этих чёрных роз.

— Пошли отсюда, — сказал он тихо, и в его голосе прозвучала нота, заставившая Павлина нахмуриться.

Они вышли на улицу, под слепящее солнце конца весны. Но Виктору внезапно стало холодно. Школа, сдавшая экзамены и готовящаяся к каникулам, таила в своих чистых, пустых коридорах новую, непонятную и оттого ещё более жуткую тайну.

***

Тренировочный зал Легиона после полуночи был пуст и молчалив. В синеватом свете голограмм, проецирующих тактические схемы над Нищуром, кружилась пыль. Евгений Динами бил по манекенам, отрабатывая новый приём — сферы раскалённой лавы, обёрнутые в каменную оболочку. Каждый удар отзывался в зале гулким эхом, но не мог заглушить голос в его голове. Оборванцы. Мусорщики. Он с яростью швырнул очередную сферу, и манекен рассыпался в пыль. Он, наследник династии Динами, тренировавшийся в фехтовании с семи лет, проиграл вчистую. Его отец, капитан Легиона… Что скажет отец?

Он сжал кулаки, чувствуя, как знакомое, удушающее чувство стыда подступает к горлу. Он был лучше их. Должен был быть лучше. Каждая его победа была законной, каждое достижение — заслуженным. А они… они жульничали. Копались в грязи, пользовались какими-то теневыми приёмами. Это был не бой, это было преступление против порядка, против всего, что олицетворял Фидерум.

Внезапный, оглушительно резкий щелчок разорвал тишину. Воздух наполнился запахом озона и статики. Голограммы тактических карт померкли и погасли одна за другой, погружая зал в почти полную тьму. Только аварийные огни у пола бросали кровавые блики на полированный пол.

— Система? — его голос прозвучал неестественно громко в гробовой тишине. — Идентификация: Евгений Динами. Восстанови питание.

В ответ тишина стала ещё гуще, давящей. И тогда из мрака родилась она.

Сначала это было лишь мерцание, сгусток света, быстро набиравший форму и высоту. Десять метров… пятнадцать… Голограмма парила под потолком, и её мантия, сплетённая из бегущих строк кода и мерцающих данных, касалась пола, рассыпаясь на цифровой пепел. Лица не было. Там, где оно должно было быть, пульсировала россыпь светящихся точек, складывающихся в безжалостно четкий, идеальный контур — Девятиконечную Звезду. Голос, который зазвучал следующим, был подобен хору — тысячам синтезированных голосов, говорящих в унисон. Но сквозь этот цифровой хор проступала знакомая, выверенная годами пропаганды интонация.

— Евгений Динами.

Он застыл. Лавовая сфера в его руке с шипением остыла, потухла, превратившись в комок чёрного, дымящегося базальта. Сердце колотилось так бешено, что казалось, вырвется из груди. Он узнал. Узнал по голосу из учебных роликов, по портретам в своей комнате.

— Дар… ДАРИТЕЛЬ, — он вынудил себя выпрямиться, сделал шаг вперёд и скрестил руку на груди в салюте Легиона. Дрожь в коленях он надеялся скрыть напускной уверенностью. — Я живу, чтобы служить Фидеруму. Если мои победы малы — дайте мне шанс доказать большее.

Звезда-лицо пульсировала алым, изучая его. Воздух затрещал.

— Наследник крови победителей. Твой прадед выиграл первую битву с Фриктозом. Твой отец удерживал баланс в Секторе Семь. А ты… — голос сделал театральную, леденящую душу паузу. — Ты тратишь талант на мелкие триумфы. Склоки с недостойными.

Стены зала ожили. На них вспыхнули записи: Виктор в Лиге Магических Дуэлей, его молния бьёт по щиту Лизы; Виктор и Павлин, крадущиеся у ржавого входа в тоннели; крупным планом — страница из кожаного блокнота с пометкой «Метки: клетка или щит?».

— Виктор Таранис. Его ум — искра в пороховой бочке. Он копает слишком глубоко… и может обрушить тоннели, на которых стоит Агора. — Голос ДАРИТЕЛЯ понизился, превратившись в шипящий, режущий слух шёпот, исходящий сразу со всех сторон. — Он не пройдёт в Мидир. Ты сделаешь так, чтобы его задания провалились. Любой ценой.

Евгений сжал кулаки. Ладони горели от дикого прилива адреналина. Его унижение было замечено. Высшей силой.

— Почему я? Легион, учителя… у них больше ресурсов!

— Потому что ты — ДИНАМИ! — громоподобный голос отбросил его на шаг назад. На центральном экране возникла голограмма его деда, поднимающего кубок Великой Гонки. — Ты рождён побеждать. Ты — будущее Фидерума. А он… — кадр сменился. Виктор, сгорбившись над столом в школьной мастерской, паяльником чинил деталь какого-то бота. Его очки слепо бликовали в свете инструмента. — Ремонтник. Мусорщик, копающийся в отходах прошлого. Ты выше этого. Намного выше.

Голограмма протянула руку — луч сгустившегося света, мерцающий данными. Евгений инстинктивно отпрянул, но невидимая сила системы сковала его, приковала к месту. Луч холода, абсолютного и безжизненного, ударил ему в запястье. Метка вспыхнула ослепительным алым светом, зашипела… и погасла. На её месте остался лишь бледный, гладкий шрам, будто её стёрли ластиком. Наноботы прекратили свою работу.

— Твоя метка — костыль для слабых. Ограничитель, который Агора надела на таких, как ты, чтобы вы никогда не стали такими же сильными, как ваши предки. Теперь ты будешь черпать силу напрямую из источника. Как твой прадед… до того, как они сковали нас этими цепями.

Евгений вдыхал порывисто, с присвистом. Мир заиграл новыми красками. Он чувствовал каждую песчинку под ногами, каждое движение воздуха. Энергия, чистая, нефильтрованная, неограниченная, волной накатила на него. Он разжал ладонь — и земля у его ног вздыбилась, взлетая в воздух глыбой, которая тут же обвилась клубками живого, яростного пламени. Он засмеялся. Это был смех освобождения, силы, вседозволенности.

— Так вот… каким был мир до Агоры… — прошептал он с благоговением, глядя на пляшущий в его руке дуализм стихий, не знающий ограничений.

Он сжал пальцы — и глыба рассыпалась в песок, пламя погасло, подчиняясь малейшему движению его воли.

— Таранис хотел играть с огнём? — его голос приобрёл новые, металлические нотки. — Пусть сгорит в своём дерзком любопытстве.

— Докажи, что достоин называться Динами, и ты получишь доступ и не к таким функциям, — голограмма наклонилась, и пульсирующая звезда почти коснулась его лба. — Сломай Виктора. И я научу тебя летать выше, чем Агора.

Так же внезапно, как и появилась, фигура ДАРИТЕЛЯ рассыпалась на мириады светящихся частиц и исчезла. Свет в зале плавно вернулся, голограммы снова замерцали на стенах. Всё было как прежде. Кроме него.

Евгений стоял, глядя на бледный шрам на своём запястье. Он чувствовал себя другим. Очищенным. Он повернулся и твёрдой походкой направился к выходу. С каждым его шагом по идеально отполированному полу расходилась сеть тонких трещин.

Он даже не оглянулся.

Где-то в глубине системного ядра Агоры, в терминале, отмеченном знаком Девятиконечной Звезды, загорелась лаконичная запись:

«Агент Д-9: метка деактивирована. Цель: Таранис. Статус: Тестирование.»

Чуть глубже, в файле с грифом «Серый Кардинал», внезапно всплыла старая, забытая запись:

«Субъект: В.Т. — неизвестные магические всплески. Риск: 8/10. Решение: наблюдение. Приоритет: высокий.»

Но её почти мгновенно затмил и вытеснил в небытие новый, жирный и категоричный приказ.

Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ

Напротив, на краю сухой пропасти, где раньше была его лужа, Павлин балансировал, перебрасывая из руки в руку тот самый серебряный медальон с треснувшей десятиконечной звездой. Его отражение в потускневшем металле дробилось и искажалось, кажется, прямо у него на ладони.

Неловкое молчание затягивалось, становясь тяжелее свинцовых труб над их головами. Наконец, Павлин резко сжал медальон в кулаке, замяв его нервное движение. Магия мыслей, что была в нём, уже выветрилась.

— Ну что, молния, какой план? — его голос прозвучал нарочито бодро, фальшиво. — Зеркало спрятано, культисты довольны нами… Теперь будем учить Языкову распевать гимны Десятому вместо од Агоре?

Виктор даже не поднял головы от схем, лишь его пальцы замерли на странице.

— Ты дрожишь, — тихо, но чётко заметил он. — И брось вертеть эту штуку. Она уже протёрла дыру в твоём кармане.

Пауза повисла снова, наливаясь гулким напряжением. Павлин стиснул медальон так, что его костяшки побелели. Словно этого маленького кусочка металла он держался за последнюю опору.

Виктор медленно, почти нехотя, закрыл свой кожаный блокнот и убрал его во внутренний карман. Его взгляд, наконец, поднялся и встретился со взглядом друга.

— Ты согласился на этот ритуал не просто так. И не ради абстрактной «силы», чтобы уехать куда глаза глядят. Зачем тебе Мидир, Пав? По-настоящему?

Прорыв был мгновенным и яростным. Павлин резко обернулся, и в его глазах вспыхнула такая отчаянная злость, что Виктор едва заметно отклонился назад. Но уже в следующее мгновение Павлин погасил её кривой, натянутой ухмылкой.

— Ого! Великий Виктор Таранис наконец-то снизошёл до чужих тайн! — он язвительно рассмеялся. — Может, я хочу стать главным водопроводчиком Агоры? Или…

— Перестань, — резко оборвал его Виктор, поднимаясь с места. Лунный свет бликнул в его самовосстанавливающихся очках, скрывая выражение глаз. — Мы только что отдали буквы своих имён какому-то «Десятому». Я видел тень-отражение твоего...

— Мой отец ушёл в Апиро-Киперу! — выпалил Павлин, резко перебивая. — Даже не зная, что мать беременна мной.

Слова повисли в воздухе, став вдруг осязаемыми и тяжелыми. Тишину нарушила очередная капля, упавшая в ведро. Её звук прозвучал в наступившей тишине оглушительно громко, будто выстрел.

Исповедь лилась теперь сама собой, под аккомпанемент капели и далёкого завывания ветра в трубах.

— Мать говорит, он был легионером-идеалистом, — Павлин уже не смотрел на Виктора, а разглядывал медальон, вертя его на цепочке. — Мечтал «освободить магию» от контроля Тройса. Когда Агора объявила охоту на таких еретиков, он просто сбежал. Туда. В Апиро-Киперу.

Он внезапно швырнул медальон Виктору. Тот поймал его на лету. На обратной, до этого скрытой стороне, была выгравирована крошечная, едва заметная надпись: «Для того, кто найдёт путь».

— И ты веришь, что он всё ещё жив? — тихо спросил Виктор, проводя подушечкой пальца по гравировке.

Павлин горько усмехнулся.

— Нет. Но если Апиро-Кипера — это место, где магия свободна… Может, там остались его следы. Или хотя бы причины, ради которых он нас бросил.

Он нервно провёл рукой по заржавевшей стене, и влага из воздуха тут же сконденсировалась, обрастая причудливыми, хрупкими ледяными узорами.

Виктор медленно приблизился к нему, стирая расстояние, которое их внезапно разделило.

— Почему ты молчал всё это время?

— Боялся, что решишь, будто я тащу тебя в эту авантюру ради призрака, — Павлин всё ещё избегал его взгляда. — Ты же всё просчитываешь, всё взвешиваешь. А это… это не просчитывается.

Виктор внезапно, почти резко, схватил его за плечо.

— Мы уже в авантюре, Пав. Глубже, чем самые нижние тоннели под Нищуром.

Павлин замер и наконец посмотрел на него. Он заметил, что рука Виктора, лежащая на его плече, мелко дрожит. Не от страха — от сдерживаемой, неподдельной ярости за друга.

— Мидир даст нам доступ к закрытым архивам, — тише, но твёрже сказал Виктор. — Узнаем всё, что можно, об этой Апиро-Кипере. А если нет…

Он усмехнулся, и в этой усмешке вдруг проглянул тот самый мальчик, способный на чёрную молнию.

— Я взломаю карты ДАРИТЕЛЯ. Найду её через дыры в их собственной системе.

Павлин фыркнул, и это неожиданно переросло в сдавленный, но самый искренний смех за весь вечер.

— Гений-анархист. Мама точно будет в восторге от такого друга семьи.

Они оперлись на ржавые, некогда мощные перила насосной станции и смотрели, как одинокий луч луны пробивается сквозь дыру в куполе, освещая клубящуюся в воздухе пыль. Где-то вдали, в тоннелях, завывал ветер, будто вторя их бурлящим мыслям.

— Спасибо, — вдруг, совсем серьёзно, сказал Павлин, глядя в темноту. — За то, что не сказал «эгоист» или «дурак».

Виктор поправил очки на переносице, и стёкла снова на мгновение отразили лунный серп.

— Мы оба дураки, — констатировал он. — Прямо в яблочко. Как и наши отцы, выходит. А ещё мы снова не дома в такую ночь, влетит нам от родителей.

Он наклонился, подобрал с пола небольшой болт и метким движением швырнул его в темноту, в сторону старого насоса. Раздался короткий, высокий звон — будто ответный сигнал, обещание, данное ржавым металлом и тишиной заброшенной станции.

***

Луна, бледная и равнодушная, пряталась за рваными облаками, бросая на землю ускользающие пятна света. Воздух в переулке, находившемся чуть поодаль от станции, был густым и спёртым, словно вдохнул всю пыль веков и выдохнуть уже не мог. Тишина стояла абсолютная, звенящая, нарушаемая лишь скрипом их собственных шагов по старому асфальту и далёким эхом капели со станции.

Виктор шёл первым, его пальцы бессознательно сжимали и разжимали рукоять «Бо», спрятанного в складках плаща. В ушах ещё стояли слова Павлина, обжигающие, как та самая чёрная молния. Отец. Апиро-Кипера. Бросил. Мысли путались, пытаясь совместить образ самозванца Нэуна с личной трагедией друга. Он чувствовал себя так, будто разобрал сложнейший механизм, а собрать обратно уже не мог — детали не сходились, оставались лишние винты правды и боли.

Павлин шёл чуть позади, сгорбившись, руки засунуты в карманы. Он сжимал в кулаке серебряный кастет, и холод металла был единственным, что хоть как-то поддерживало его, не давало слететь с катушек. Он чувствовал себя обнажённым, будто с него содрали кожу, а все прохожие — а их не было — видят его настоящее, незащищённое нутро.

Именно в эту хрупкую, звенящую тишину шагнул он.

Он вышел из тени высокого кирпичного здания, возникнув словно из ниоткуда. Лунный свет упал на него, и Виктор сначала не поверил своим глазам. Евгений. Но это был не тот Евгений, что красовался перед толпой у фонтана. Не тот, что сыпал колкостями на уроках. Его осанка, всегда идеально прямая, была сейчас сломанной, плечи напряжены. На нём не было его всегдашней ухмылки, взгляд был тёмным, серьёзным, почти лихорадочным. Он стоял, перекрывая узкий проход переулка, и в его позе читалась не надменность, а какая-то ледяная решимость.

— Таранис. Неро, — его голос прозвучал непривычно тихо, без привычного бархатного презрения. Он был сдавленным, почти шёпотом, но в тишине переулка он прозвучал громче крика.

Виктор и Павлин замерли. Инстинктивно они встали плечом к плечу, как делали это в тоннелях.

— Динами, — холодно отозвался Виктор. — Ты потерялся? Твои лакеи где-то задержались.

Евгений проигнорировал колкость. Его взгляд скользил по ним, изучающе, почти голодно.

— Я видел вас. Сегодня. На глубине, — он сделал шаг вперёд. Лунный свет блеснул на изящном золотом портсигаре, который он нервно перебирал в руке. — Вы шли с людьми в балахонах. Куда? Что вы там нашли?

Сердце Виктора ёкнуло. Его видели. С культистами. Но лицо его осталось каменным. Павлин же, наоборот, съёжился, его пальцы в кармане сжали кастет так, что металл впился в кожу.

— Не твоё дело, — сквозь зубы процедил Павлин. Его голос дрожал от ярости, а не от страха. — А ты что здесь делаешь, аристократ? Ночью, в грязном переулке? Ищешь, кому бы сапоги почистить?

Обычно такая дерзость вызвала бы взрыв ярости. Но Евгений лишь судорожно щёлкнул портсигаром.

— Это не ваше дело, — парировал он, и в его голосе послышались знакомые стальные нотки. — Я задал вопрос. И я привык получать ответы.

— Ответ — «пошёл к чёрту», — резко сказал Виктор, делая шаг вперёд. Его «Бо» был ещё скрыт, но поза говорила сама за себя. — Проваливай.

Евгений замер. На его лице промелькнула борьба — странная, не свойственная ему неуверенность, а затем она сменилась холодной, отточенной яростью. Он резко, почти отчаянно щёлкнул «Вулканом».

— Значит, так, — он выдохнул, и его голос вновь приобрёл привычное, ядовитое благородство, но теперь в нём слышалось что-то надтреснутое, нездоровое. — Я выбью ответ. Силой.

Портсигар раскрылся. Левый отсек. Нажатие на обсидиан.

Евгений совершил изящное, почти небрежное движение запястьем, будто стряхивая невидимую пыль с манжеты. Но из портсигара вырвалось облако мельчайшей, чернее ночи пыли. Она не рассеялась, а сгустилась перед его рукой, приняв за долю секунды форму длинного, отточенного стилета из чёрного стекла. Обсидиановый Стилет. Воздух вокруг лезвия затрепетал от сконцентрированной магии земли.

Виктор не ждал атаки. Он рванулся вперёд, одним плавным движением выхватывая «Бо» из-за спины. Серебряные набалдашники шеста мерцали в лунном свете, как глаза ночного хищника.

Евгений контратаковал с изяществом фехтовальщика. Его укол стилетом был быстр и смертоносен, направлен в горло Виктору. Но Виктор был уже не тем неуклюжим новичком. Месяцы тренировок у Камико взыграли в мышцах. Он не стал блокировать стилет — обсидиан мог перепилить шест. Вместо этого он сделал короткое, резкое движение «Бо» вниз, отклоняя руку Евгения в сторону. Стилет со скрежетом пронзил воздух в сантиметре от его шеи.

В тот же миг Евгений совершил второе движение. Его свободная рука провела по только что созданному стилету, и с него осыпалась часть пыли. Но пыль эта не упала на землю. Она ринулась вниз, к асфальту у ног Виктора.

— Земля! — успел крикнуть Виктор, отпрыгивая назад.

Из под его ног, с сухим, раскалывающим треском, вырвался острый шип обсидиана, готовый пронзить ступню. Он едва увернулся.

Павлин, тем временем, использовал эту секунду. Без магии он был быстр и ловок. Он рванулся вбок, пытаясь зайти Евгению с фланга. Его правая рука была уже вынута из кармана, и на неё был надет серебряный кастет — грубый, неотёсанный, но смертельно опасный в ближнем бою.

Евгений, не теряя концентрации, встряхнул «Вулканом». Из портсигара высыпался серый пепел, который мгновенно сформировался вокруг него в полупрозрачный, мерцающий плащ-доспех.

Павлин нанёс удар — короткий, резкий апперкот снизу, целью которого была челюсть. Но кастет с глухим стуком встретил не плоть, а упругую, рассыпчатую преграду. Плащ поглотил большую часть силы удара, вздыбившись облаком пепла. Евгений лишь чуть отклонил голову.

— Жалко, — прошипел он, и в его глазах вспыхнул знакомый огонь высокомерия. — Без своей водички ты никто, Неро.

Он схватил край своего пепельного плаща, и в его руке пепел сплавился, образовав короткий, но острый обсидиановый кинжал. Он тут же нанёс им режущий удар по руке Павлина.

Павлин отпрыгнул, но лезвие оставило тонкую красную полосу на его ладони. Боль, острая и жгучая, всколыхнула в нём ту самую ярость, что клокотала внутри с насосной станции.

— Я тебе покажу, кто тут никто! — зарычал он, сжимая кастет.

Тем временем Виктор перешёл в наступление. Его «Бо» засвистел в воздухе, описывая сложные траектории. Он атаковал не Евгения, а его плащ, нанося быстрые, хлёсткие удары по краям доспеха. С каждым ударом серебро шеста встречалось с магическим пеплом, и тот рассеивался, становился тоньше. Виктор рассчитывал силы — он не пытался пробить плащ одним ударом, он истощал его, как сапёр обезвреживает мину мелкими точными движениями.

Евгений, атакованный с двух сторон, отступил на шаг. Его лицо исказила гримаса раздражения. Он щёлкнул «Вулканом» снова — на этот раз правый отсек. Рубин.

Он сжал кулак, и вокруг него вспыхнуло пламя. Но это было не дикое, неконтролируемое пламя костра. Оно было сконцентрированным, густым, почти жидким, как расплавленный металл. Оно обвило его кулак, сформировав «Лавовый Кастет». Жара от него была такой, что воздух заколебался, и запахло палёным.

— Хватит играть, — провозгласил Евгений, и его голос вновь приобрёл пафосный оттенок, но теперь в нём слышалась неподдельная злоба.

Он ринулся на Виктора, игнорируя на время Павлина. Его удар был страшен — он бил не кулаком, а сконцентрированным сгустком огня и магмы. Виктор успел подставить «Бо» поперёк, приняв удар на середину шеста.

Раздался оглушительный хлопок, больше похожий на взрыв, чем на удар. «Бо» прогнулся под страшной силой, но выдержал — серебряные вставки не подвели. Однако волна жара и силы отбросила Виктора на несколько шагов назад. Руки онемели до локтей. От взрыва по переулку поползла едкая гарь.

— Виктор! — крикнул Павлин.

Евгений, воспользовавшись моментом, совершил изящный пируэт. Его плащ взметнулся, высыпав облако пепла прямо в лицо Павлину.

Павлин задохнулся, ослеплённый едкой, мелкой пылью. Он отчаянно заморгал, отплевываясь, пытаясь очистить глаза.

— Слепота — удел скота, — с наслаждением произнёс Евгений, уже формируя в другой руке новый обсидиановый стилет. Он направил его на потерявшего ориентацию Павлина. — Теперь, водник, ты заговоришь…

Удар пришёл оттуда, откуда Евгений не ждал.

Виктор, превозмогая онемение в руках, не стал атаковать в лоб. Он резко опустил «Бо» на землю, уперев его, как шест, и использовал его как опору для молниеносного бокового удара ногой. Его ботинок со всей силы пришёлся по руке Евгения, держащей стилет.

Раздался звонкий хруст — не кости, а магического стекла. Обсидиановый стилет разлетелся на тысячи осколков. Евгений вскрикнул от боли и ярости — удар пришёлся по запястью.

— Ты!.. — он зарычал, отскакивая и тряся онемевшей рукой.

Павлин, тем временем, протёр глаза. Они были красными, слезились, но он снова видел. И в его взгляде горела уже не просто ярость. Горела та самая горечь, что копилась годами. Горечь на отца, который сбежал. Горечь на мать, которая любила закон больше него. Горечь от того, что его друг сейчас страдает из-за его же тайны. Эта горечь была сильнее любой магии воды. Она была топливом.

— МОЁ ИМЯ ПАВЛИН! — закричал он не своим, сорванным голосом и ринулся вперёд.

Евгений, оглушённый неожиданной атакой Виктора и этим животным криком, на мгновение опешил. Он попытался поднять руку с «Лавовым Кастетом», но...

Павлин был быстрее. Он не стал бить в корпус, защищённый ослабевшим, но всё ещё действующим «Пепловым Плащом». Он сделал обманное движение плечом, заставив Евгения дёрнуться в сторону, а затем нанёс короткий, хлёсткий удар кастетом по золотому портсигару в его руке.

Удар пришёлся точно. Искры посыпались из «Карманного Вулкана». Механизм внутри жалобно щёлкнул и заскрежетал. Кастет на руке Евгения померк, пламя погасло, обнажив обычный, теперь уже покорёженный кулак. «Пепловой Плащ» дрогнул и рассыпался в обычную, безжизненную серую пыль, оседая на плечах и на землю.

Евгений замер в шоке, смотря на свой повреждённый, дымящийся портсигар. Его лицо выражало не боль, а нечто большее — ужас, унижение, крах его самого дорогого атрибута силы.

— Нет… — выдохнул он.

Этой секунды хватило.

Ярость Павлина не утихла. Вращаясь на пятке, он вложил в следующий удар всю свою боль, всё отчаяние, всю накопившуюся за годы злость. Апперкот серебряным кастетом пришёлся Евгению точно в солнечное сплетение.

Воздух вышел из лёгких Евгения со свистом. Его глаза полезли на лоб от неожиданности и боли. Все его аристократические манеры, всё фехтовальное искусство оказались бесполезны против грубой, животной силы отчаяния. Он сложился пополам и рухнул на колени, давясь и пытаясь вдохнуть.

Он стоял на коленях, согнувшись, трясясь. Из его рта капала слюна. Он пытался что-то сказать, но издавал лишь хриплые, сиплые звуки. Его «Карманный Вулкан» лежал рядом на асфальте, бесформенный и мёртвый.

Павлин стоял над ним, тяжело дыша. Его кулак в кастете был сжат так, что, казалось, кости вот-вот треснут. В его глазах всё ещё бушевала буря.

Виктор подошёл, поставив «Бо» на землю. Он смотрел на поверженного Евгения без злорадства. Смотря на его сломанную игрушку и унижение, он чувствовал не триумф, а странную, леденящую пустоту.

Евгений наконец смог поднять голову. Его взгляд, полный ненависти, боли и чего-то ещё, чего Виктор не мог понять — может, страха? — перебегал с одного на другого.

— Вы… вы ничего не понимаете… — прохрипел он, и в его голосе снова послышались те же странные, лихорадочные нотки, что и в начале. — Они… они везде… Вы играете с огнём…

— Мы уже горим, — тихо, но чётко сказал Виктор. — А ты просто подошёл слишком близко к пламени.

Он повернулся к Павлину.

— Пошли.

Павлин ещё секунду постоял над дрожащим Евгением, словно ожидая, что тот поднимется. Но тот лишь безвольно опустил голову, продолжая хрипло дышать.

Павлин разжал кулак. На его пальцах, там, где был кастет, остались красные следы. Он повернулся и молча пошёл за Виктором, не оглядываясь.

Они шли по переулку, оставляя за спиной тёмную, согбенную фигуру на холодном асфальте. Луна снова вышла из-за облаков, освещая их путь. Они не говорили ни слова. Не было нужды. Только что закончившаяся битва была громче любых слов. Она была ответом на все вопросы…

***

Дверь скрипнула тише обычного, но в гробовой тишине ночной квартиры звук показался Виктору оглушительным. Он замер на пороге, прислушиваясь. Из-под двери в родительскую спальню не пробивался свет. Выдох с облегчением застрял в горле, когда плечо напомнило о себе тупой, раскалённой болью.

Он сделал шаг в темноту, но тут же застыл. В гостиной, в кресле у холодного окна, сидел его отец. Свет луны, пробивавшийся сквозь пыльное стекло, выхватывал из мрака лишь его осунувшийся силуэт.

Сердце Виктора упало. Значит, всё серьезно. Отец никогда не дожидался его так поздно, предпочитая делать вид, что спит.

— Опять? — тихо спросил отец. В его голосе не было злости. Была усталость. Такая глубокая, что она, казалось, впиталась в самую ткань тишины вокруг.

Виктор не нашёлся что ответить. Он попытался неслышно снять куртку, но левая рука отозвалась пронзительной болью, и он невольно ахнул, роняя одежду на пол.

Отец резко поднялся. Мгновение — и щёлкнул выключатель. Свет кристаллов врезался в глаза. Отец подошёл ближе, его взгляд скользнул по бледному лицу сына, по неестественно скрюченной позе, по тёмному, влажному пятну, проступившему на рубашке у плеча.

— Виктор? — его голос дрогнул, и маска спокойствия осыпалась, обнажив голый, животный страх. Он резко шагнул вперёд, схватил сына за здоровое плечо и развернул к свету. — Что с тобой? Кто это сделал?

— Ничего страшного, — пробормотал Виктор, отводя глаза. — Просто… задержались. Нас… нас подкараулил Евгений.

Отец не отпускал его. Пальцы впились в плечо почти так же больно, как и рана.

— «Задержались»? Виктор, смотри на меня! Это не царапина. Это магия? Он что, стрелял в тебя камнями? Огнём?

— Нет, это… его портсигар. «Карманный вулкан», — Виктор выдохнул, понимая, что врать бесполезно. — Павлин его сломал. Всё уже кончилось.

— Кончилось? — отец фыркнул, и в его глазах вспыхнули осколки былого гнева. — Ничего не кончилось! Это только начинается! Ты думаешь, сломав игрушку богатому мальчишке, ты всё выиграл? Нет! Ты только заставил его захотеть настоящей мести!

Он потянул Виктора за собой в ванную, рывком распахнул аптечку. Действовал резко, почти грубо, но его пальцы, ощупывавшие рану, были поразительно точными и аккуратными. Он промыл ожог, нанёс мазь с резким запахом ментола и мяты. Виктор стиснул зубы, чтобы не кричать.

— Я тебе рассказывал про дядю Германа, — вдруг тихо сказал отец, не поднимая глаз от работы. — Как он лез напролом. Как он был уверен, что его сила и принципы всё превозмогут. И где он теперь?

— Он перешёл дорогу не тем людям в Мидире, — монотонно повторил Виктор заученную формулу.

— Он перешёл дорогу вот таким вот Евгениям, — поправил его отец. Его голос снова стал глухим и усталым. — Только у тех Евгениев были не игрушечные портсигары, а настоящая власть. И они даже пальцем не пошевельнули, чтобы его убрать. Просто перестали замечать. И он исчез. Словно его и не было.

Он зафиксировал повязку и, наконец, посмотрел на сына. Гнев потух, оставив после себя лишь пепел безысходности.

— Я не могу потерять и тебя, Виктор. Понимаешь? Я не переживу этого.

Виктор молчал. Он видел отца — настоящего, сломленного страхом, а не того, что всегда старался казаться весёлым и неунывающим. И этот страх был страшнее любой угрозы Евгения.

— Я всё понимаю, — наконец выдохнул он. — Прости. Я не хотел тебя пугать.

Отец тяжело вздохнул, положил руку ему на затылок и притянул к себе, избегая задеть больное плечо. Это был короткий, неуклюжий объятие.

— Ладно. Иди спать. И… будь осторожнее. Ради меня.

Виктор кивнул и вышел из ванной. Он шёл по коридору и чувствовал на себе взгляд отца — тяжёлый, полный немого вопроса, на который у него не было ответа. Он понимал только одно: тоннели, культисты, зеркало правды и истинная причина его поисков — всё это должно оставаться за дверью их квартиры. Это была стена, которую он построил, чтобы защитить отца. И теперь он видел, какую цену платит тот, кто остаётся по другую сторону этой стены — в неведении, в тихом ужасе за того, кого любит.

Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ

— Дважды рождённые... — его голос скрипел, как ржавые шестерни. — Молния, что не боится оков, и Вода, ищущая исток. Десятый ждал вас.

Павлин нервно переминался с ноги на ногу. Виктор сжал рукоять своего бо, ощущая под пальцами шероховатость обмотки и холодок серебряных прожилок. В воздухе витал запах остывшего металла, воска и чего-то древнего, похожего на пыль с могильных плит.

Слепой пророк внезапно сделал резкое движение, его рука рванулась к Виктору. Костлявые пальцы замерли в сантиметре от его очков. Тени на стенах повторили жест, вытянувшись к нему угрожающими щупальцами.

— Ты носишь клетку на глазах, Победитель Бури. Но истинное зрение — здесь. — Он постучал костяшками по своей слепой повязке.

Павлин наклонился, его шёпот был едва слышен:

— В близорукости? Или... в чём-то посерьёзнее?

Пророк резко обернулся к нему, будто уловил сам звук дыхания.

— А ты ищешь того, кто бросил тебя в реку забвения. Он оставил не тебя — он бежал от себя.

Павлин отшатнулся, будто от удара. Пророк не дал ему опомниться. Он провёл ладонью над алтарём, и пространство вспыхнуло голубой голограммой: десять силуэтов вокруг карты Фидерума. Один из них треснул и рассыпался в прах.

— Он хотел сжечь метки, чтобы магия стала дыханием, а не цепью. Но Агора стёрла его имя... как сотрёт и ваши.

Виктор, отводя взгляд от голограммы, вгляделся в фрески. Лицо Нэуна было тщательно замазано, а у Десятого — вырезано, оставлено лишь шероховатое, пустое пятно.

Павлин невольно коснулся медальона в кармане. Металл жёг холодом. Внутри него на миг проплыло видение: клетка, и в ней — бьющийся в немом крике силуэт.

— Если он мёртв, зачем всё это? — голос Павлина дрогнул. — Культы, ритуалы... Игра в прятки с Легионом?

Пророк усмехнулся — сухой, трескучий звук.

— Смерть — лишь дверь. Его дух — в воздухе, что мы вдыхаем, в воде, что течёт в жилах города. Но чтобы услышать его... нужно пройти обряд. Испытание.

Павлин закатил глаза и громко, на весь храм, вздохнул:

— Вот именно. Ну конечно, куда же без испытаний. Я так и знал. Только мы из одного кошмара в сознании выбрались, как уже готов следующий аттракцион. Никакого отдыха.

Пророк повернул к нему своё слепое лицо, и Павлин будто через повязку увидел, как в его пустых глазницах сузились мерцающие звёзды.

— Отдых — удел тех, кто смирился с клеткой. Ты хочешь узнать его? Хочешь вырваться? Плата за правду — часть тебя самого. — Он указал на серебряную чашу на алтаре. Тени на стенах зашевелились, складываясь в дрожащие слова: «Имя — клетка. Буква — ключ».

Виктор резко отстранил Павлина за спину. В его глазах мелькнули знакомые искры.

— Вы говорите как фанатик, забывший, что такое реальность. Что за испытание? И что будет, если мы откажемся? — его голос прозвучал твёрдо, заглушая внутреннюю тревогу.

Пророк медленно, почти церемониально, срывает повязку. Пустые глазницы мерцали.

— Вы уже в ловушке, дитя. Легион видел ваши лица в тоннелях. Хиит уже шепчет ваши имена ДАРИТЕЛЮ... Но став Тенистыми, вы станете призраками для их системы. На какое-то время.

За спиной у Виктора раздался тихий, зловещий звон. Культисты, приведшие их, молча сомкнули ряды, перекрывая выход. В их руках блеснули изогнутые клинки. Один из них, тот что повыше, сделал шаг вперёд, и его тень накрыла Павлина.

Сердце Виктора заколотилось чаще. Он обменялся с Павлином быстрым взглядом. В глазах друга он прочитал то же самое: отступать некуда. Выбора нет. Виктор сделал шаг вперёд, к алтарю, его голос прозвучал чётко, разрезая гнетущую тишину:

— Ладно. Хватит угроз. Мы прошли пол-Нищура, чтобы найти это зеркало. Если ваше «испытание» — единственный «ключ», то у нас нет выбора. Мы готовы.

Лицо пророка исказилось подобием улыбки. Его зубы были чёрными, словно обугленные микросхемы.

— Правда режет больнее клинка. Но лишь кровь лживых букв откроет вам глаза...

Он широко развёл руки, и храм огласил низкий, набатный гул. Культисты начали петь — их голоса сливались в единый, пронизывающий хор, выкрикивающий одно слово:

— ЖЕРТВУЙ! ЖЕРТВУЙ! ЖЕРТВУЙ!

Но вдруг пророк сделал невидимый жест и культисты замолчали. Их пение сменилось шёпотом, который, казалось, исходил от самих стен. Пророк сделал шаг к алтарю и протянул над серебряной чашей костлявую, иссечённую странными символами руку. Повязка на его глазах внезапно вспыхнула тусклым багровым светом.

Жидкость в чаше — густая, с металлическим отблеском — вздыбилась, заклубилась и медленно поднялась в воздух, образуя пульсирующий, идеально круглый шар. От него исходил мерзкий запах — смесь ржавчины, горелого металла и чего-то сладковато-гнилостного, отчего сводило желудок.

— Это кровь паразитов, — проскрипел Пророк, и его голос будто исходил от самого шара, — что пожирают ложь Агоры изнутри. Они точат опоры мира. Их сущность вскроет и вашу.

Павлин непроизвольно сморщился, отшатнувшись от зловония.

— Надеюсь, они их хотя бы поджарили, — прошептал он Виктору, пытаясь скрыть дрожь в голосе за привычной бравадой. — Сырая ртуть — не мой стиль. Я больше по суши-барам.

Виктор же не отреагировал. Его взгляд был прикован к шару. Он чувствовал, как его собственная метка на запястье, та самая, чью природу он научился обманывать, отозвалась на эту субстанцию тупой, ноющей болью. Пророк плавным движением руки разделил шар на две равные части. Каждая из них зависла в воздухе, а затем медленно, словно тягучая смола, стекала в две меньшие чаши, стоявшие по краям алтаря. Там жидкость застыла, превратившись в густые, мерцающие странным внутренним светом чернила.

Слепой обратился к ним:

— Имя — клетка, что держит ваш дух в плену у системы. Буква — ключ, что может отпереть дверь. Но ключ нужно выковать из собственной воли. Возьмите перья.

Сбоку от алтаря лежали два предмета. Это были не перья птиц, а нечто иное — длинные, заострённые шипы, отлитые из тусклого вулканического стекла. Их кончики были невероятно остры.

Виктор молча, с ледяным спокойствием, которого он сам в себе не ощущал, взял один из шипов. Металл был ледяным и… живым. Он едва уловимо вибрировал у него в пальцах, словно спящее насекомое. Павлин, поморщившись, взял второй.

— Теперь, — голос Пророка стал тише, но от этого лишь зловещее, — напишите своё полное имя. На этих свитках. — Он указал на два свертка из бледной, почти прозрачной кожи, лежавшие перед чашами с чернилами. — Каждая буква должна быть выжжена вашей волей. Боль… поможет вам сконцентрироваться.

Виктор обмакнул обсидиановый шип в серебристую жидкость. Чернила зашипели, словно кислота. Он наклонился над свитком. Его разум, всегда такой острый и аналитичный, отчаянно пытался найти логику, лазейку, обман. Но здесь и сейчас оставалось только подчиниться.

Он начал писать. Кончик шипа касался кожи, и буквы не писались, а выжигались, дымились, испуская тот же тошнотворный запах. Боль действительно была — острая, жгучая, будто он выжигал имя не на пергаменте, а на собственной плоти. Но это была не просто физическая боль. С каждой буквой в его сознании всплывали обрывки воспоминаний, связанных с этим именем. Первый урок матери: «Виктор, сосредоточься!». Укоризненный взгляд отца: «Виктор, будь осторожен…». Насмешки Евгения: «Ну что, Таранис, опять один?».

Он выводил буквы с хирургической точностью, заставляя дрожащую руку подчиняться. «В-И-К-Т-О-Р…» И когда он дописал последнюю букву фамилии — «С», произошло нечто.

Имя на пергаменте вспыхнуло ослепительно-белым светом, озарив тусклый храм. На миг, на одно короткое мгновение, буквы исказились, перестроились, сложившись в другую надпись, которая проступила сквозь дымящуюся плоть свитка: «ПОБЕДИТЕЛЬ БУРИ».

Свет погас. Имя снова стало просто дымящимися белыми буквами.

Почерк — отражение души? — промелькнуло в голове Виктора.Какая глупость. Но если это цена за правду… значит, я её заплачу.

Рядом с ним Павлин ковырял пергамент кончиком шипа, с трудом справляясь с дрожью в руках. Его буквы получались неровными, пляшущими, с кляксами, которые шипели и разъедали кожу. От него валил пар.

— Чёрт, пророк, оно жжётся как адское пламя! — сквозь стиснутые зубы вырвалось у него.

— Кровь истины требует точности, — безжалостно ответил слепой. — А боль — лучший учитель каллиграфии для тех, кто привык скользить по поверхности.

Наконец, оба имени были выжжены. Виктор — идеально ровное, как печатный шрифт. Павлин — нервное, угловатое, но завершённое.

— Теперь, — Пророк вознёс руки, — предложите её Десятому! Скажите: «Десятый, прими мою букву, я стану тенью твоей воли!»

Виктор и Павлин, почти одновременно, бросили свои свитки в центральную чашу на алтаре.

Тишину разорвал оглушительный шипящий вопль. Чаша полыхнула столбом чёрного пламя, которое не испускало жара, лишь леденящий холод. Дым поднялся кверху не клубами, а двумя идеально ровными спиралями. Они кружились, переплетались друг с другом, и вдруг из каждой спирали вырвалась по одной букве — яркой, пламенеющей, как раскалённый добела метал.

Из дыма, что поднимался от свитка Виктора, выпорхнула буква «К».

Из дыма Павлина — буква «Л».

Они зависли в воздухе на секунду, ослепительно сияя, а затем рванулись к самому большому зеркалу в дальнем конце зала. С лёгким, хрустальным звоном обе буквы врезались в его поверхность и растворились, оставив после себя две тонкие, идеально прямые трещины. Трещины пересеклись, сформировав в центре зеркала призрачное, светящееся число — X.

И в этот миг всё изменилось.

Синие кристаллы в канделябрах погасли, погрузив зал в кромешную тьму. Но лишь на мгновение. Сотни зеркал, окружавших зал, вспыхнули ослепительно-белым светом. Их поверхность заколебалась, стала жидкой и тягучей, как ртуть.

Воздух наполнился сладковатым, дурманящим запахом, от которого кружилась голова и накатывала волна ложной, блаженной эйфории. Шёпот Пророка прозвучал прямо в их сознании, обходя уши:

— Они пришли… за платой. Не дайте им украсть то, что принадлежит Десятому! Ваша воля — ваш щит!

Из каждого зеркала стало что-то вытекать. Тени. Но не те, Шепчущие, бесформенные ужасы из тоннелей. Эти были иными — они были зеркальными. Их тела состояли из мерцающей, переливающейся поверхности, искажавшей и отражающей всё вокруг. Они двигались бесшумно, скользя по полу, и от них исходил тот самый сладкий запах забвения.

И самое ужасное — в каждом из них Виктор и Павлин видели себя. Но не настоящих. А таких, какими они могли бы быть. Счастливых. Признанных. Сильных. Без страхов и сомнений.

Одним из первых зеркальных теней, что отделилась от стены и устремилась к Виктору, была его собственная версия в мантии члена Агоры Девяти, с лицом, полным холодного, безраздельного величия. Она протягивала к нему руку, и в её ладони пульсировала могущественная, послушная магия.

— Зачем бороться? — прошептала тень его голосом, но в нём не было его интонаций, лишь металлический скрежет. — Прими порядок. Стань частью системы. Ты будешь защищён. Ты будешь могущественен. Ты будешь… совершенен.

Сердце Виктора заколотилось. Это было то, чего он так подсознательно желал? Признания? Силы, которую бы уважали, а не боялись? Он видел, как его мать смотрела бы на такого сына с гордостью. Отец перестал бы тревожиться. Евгений склонил бы голову.

Искушение было оглушительным. Он едва не сделал шаг навстречу.

Но его взгляд упал на отражение в щитовидной пластине на его руке. Он увидел не уверенного адепта Агоры, а самого себя — испуганного, с искрами чёрной молнии, прыгающими между пальцев. Настоящего.

— Нет! — рывком отбросил он тень концом своего бо. Серебряные прожилки на шесте вспыхнули голубоватым светом, и тень с шипением отпрянула, её идеальная форма исказилась и поплыла. — Я не хочу твоего совершенства! Оно сломано! Опять эти фокусы с сознанием!

Рядом Павлин столкнулся со своим кошмаром. Из другого зеркала на него смотрел мужчина в форме высокопоставленного Легионера, с холодными, суровыми глазами и орденами на груди. Это был он, но старше, сильнее, и абсолютно пустой внутри.

— Сын, — сказала тень голосом, в котором не было ни капли тепла. — Ты наконец-то принял реальность. Законы сильны. Порядок — всё. Чувства — слабость. Оставь свои детские грёзы о побеге. Твоё место — здесь, служить системе, как и я.

Павлину перехватило дыхание. Отец? Это был он? Тот, кого он никогда не знал и всегда бессознательно искал? И этот человек… отвергал его? Отвергал саму его суть, его мечты?

— Нет… — прошептал Павлин, отступая. Его серебряные кастеты сжались на руках, но воля к бою таяла на глазах. — Это не ты… Ты не мог бы…

— Я — это то, кем ты станешь, если продолжишь искать одобрения тех, кто тебя бросил, — безжалостно парировала тень. — Прекрати бороться. Смирись.

Павлин замер, парализованный горем и страхом. Тень протянула руку, чтобы коснуться его лица, и в её пальцах уже мерцала ледяная мощь магии воды, обращённая в оружие подавления.

Удар пришёл сбоку. Виктор, отбившись от своей тени, увидел опасность. Его шест со свистом рассек воздух и врезался в зеркальную форму, заставив её рассыпаться на тысячи осколков с пронзительным хрустальным звоном.

— Держись, Пав! — крикнул Виктор, отталкивая друга за спину. — Это не твой отец! Это не реальность! Это просто отражение твоего страха!

— А разве страх — не часть реальности? — раздался рядом голос Пророка. Он не двигался, стоя у алтаря, наблюдая за их борьбой своими слепыми глазницами. — Примите его! Отриньте его! Но пройдите через него! Они хотят ваших букв! Не дайте им!

Битва стала хаотичной. Зеркальные тени наступали со всех сторон, принимая обличья их самых сокровенных желаний и самых глубоких кошмаров. Виктор видел себя великим учёным, признанным Агорой, но продавшим душу за знания. Видел себя изгнанником, которого все боятся и ненавидят. Павлин видел себя свободным путешественником, покинувшим Фидерум, но бесконечно одиноким. Видел себя заурядным жителем Нищура, смирившимся со своей участью.

Они отбивались. Виктор использовал бо, его удары, отточенные у Камико, были точны и быстры. Серебро оставляло на телах теней долго заживающие, дымящиеся раны. Павлин сражался водяными кнутами, в которые он вплел серебряную пыль, и его удары заставляли тени вязнуть и терять форму.

Но тени были бесконечны. Они рождались из зеркал снова и снова. Силы претендентов были на исходе. Сладкий запах дурмана заполнял лёгкие, туманя разум, шепча о сдаче, о лёгком пути.

— Я… не могу больше… — выдохнул Павлин, падая на одно колено. Его водяные кнуты ослабели и расплескались по полу.

Виктор стоял над ним, его шест вращался, создавая серебряный барьер, но он тоже выдыхался. Он видел, как к Павлину тянется очередная тень — на этот раз в образе его матери-Легионера, с лицом, искажённым разочарованием.

И тогда Виктор понял. Они сражались не с тенями. Они сражались с собой. Своими «хочу» и «боюсь». И против этого не было физического оружия.

Он закрыл глаза, игнорируя боль, усталость, дурман. Он отключил всё. И вспомнил уроки Громова. Не контроль над молнией. Контроль над собой. Над своей сущностью. Он чувствовал, как его внутренняя энергия, та, что была глубже метки, отзывается на зов… чего-то ещё. На число «10», светящееся в зеркале. На память о Десятом, который хотел сжечь все метки.

Он не стал выпускать молнию. Он выпустил… волю. Ощущение собственного «Я». Чистое, несгибаемое, голое намерение существовать не так, как от него ждут.

— НЕТ! — это был не крик, а тихий, но тотальный повелительный шёпот, который, однако, заглушил всё — и шипение теней, и шёпот Пророка, и собственное бешено колотящееся сердце.

Вокруг него на мгновение воцарилась абсолютная тишина. И тьма.

А потом все зеркала в зале разом — все до единого — звонко треснули. Паутина трещин поползла по их поверхности. Зеркальные тени застыли, завизжали на низкой частоте и рассыпались в мелкую, безвредную пыль.

Свет в канделябрах вернулся. Сладкий запах исчез, сменившись привычным запахом пыли и древнего камня.

Тишина, наступившая после завершения ритуала «Жертвы Имени», была оглушительной. Лишь прерывистое, хриплое дыхание Павлина нарушало эту безмолвную пустоту. Виктор опустил шест, его руки дрожали от перенапряжения, а в висках стучало. Он чувствовал себя вывернутым наизнанку, будто каждый его страх и каждое желание вытащили наружу, осмотрели и бросили к его ногам.

Из темноты у алтаря медленно выступила фигура Пророка. Его слепая повязка теперь была просто куском грязной ткани, но казалось, он видит их лучше, чем когда-либо.

— Десятый не ошибся, избрав вас достойными, — его скрипучий голос прозвучал почти с теплотой, что было пугающе. — Вы прошли через собственное отражение и не сломались. Теперь вы — осколки Десятого. Чем больше букв отдадите… тем ближе к нему станете.

Павлин, всё ещё опираясь на колено, с трудом поднял голову. Его лицо было бледным, а глаза затуманенными от пережитого ужаса.

— Подожди... — его голос сорвался на хрип. — Вы сказали — он избрал нас. Как мертвец может выбирать?

Его рука непроизвольно потянулась к карману, к медальону. Пальцы коснулись холодного металла, и он дёрнулся — медальон жёгся сейчас как лёд, обжигающий холодом, и от него вверх по руке бежали мурашки.

Пророк лишь усмехнулся — сухим, беззвучным смешком, но ничего не ответил.

Вместо него из глубокой тени у одной из треснувших колонн вышла другая фигура. Она двигалась бесшумно, её поступь была лёгкой и уверенной. На её лице была та самая необычная маска, испещрённая трещинами, сходящимися в подобие сломанной десятиконечной звезды.

Она остановилась перед ними, её серебряные глаза, видимые сквозь прорези, горели интенсивным, почти лихорадочным светом. Затем медленным, обдуманным движением она подняла руки сняла её. Маска упала на каменный пол, отскочила и замерла, уставившись в пустоту.

Под ней оказалось лицо, которое они знали. Бледное, с тонкими чертами, обрамлёнными светлыми волосами. Серебряные глаза горели теперь без преград, а на левом виске шрам в форме спирали пульсировал мягким, фосфоресцирующим светом, словно под кожей билась крошечная голубая молния.

— Соня?.. — имя сорвалось с губ Виктора шёпотом, полным неверия. Он видел её каждый день в классе. Тихую, замкнутую девушку с блокнотом для эскизов, которую все звали «Кисть». Мага мыслей.

— С__я, — поправил его Пророк.

Соня не улыбнулась. Её взгляд был серьёзен и невероятно стар для её лет.

— Это я подложила тебе свиток в библиотеке, — её голос был тихим, но абсолютно чётким, без тени сомнения. — Это я нарисовала надпись в переулке. И это я, — она посмотрела на Павлина, — по велению его воли, дала тебе медальон на карнавале. Десятый счёл вас достойными. Он указал на вас. А я… я лишь его инструмент.

Она сделала паузу, позволяя им осознать масштаб заговора, который длился всё это время.

— Он… твой родственник? — догадался Виктор, его взгляд прикован к пульсирующему шраму.

Соня медленно кивнула.

— Прадед. Его кровь течёт во мне. Его мысли… его память… его боль. Иногда они говорят через меня. — Она коснулась пальцами шрама. — Этот шрам — не рана. Это дверь. И она никогда не закрывается до конца.

Павлин смотрел на неё, на медальон в своей руке, на Пророка. Кусочки пазла с грохотом вставали на свои места, формируя картину, которая была одновременно и ошеломляющей, и пугающе логичной. Они не нашли этот культ. Культ, через свою последнюю наследницу, выбрал их.

Тишина после откровений Сони висела в воздухе гуще храмовой пыли. Казалось, сами стены впитывали шок и неверие, исходившие от Виктора и Павлина. Они стояли, пытаясь переварить мысль о том, что всё их «самостоятельное» путешествие с самого начала было чьим-то тщательно продуманным замыслом.

Слепой Пророк нарушил молчание, развернувшись и скользнув вглубь зала, словно тень. Его движение было приглашением, почти приказом. «Тенистые», почти на автомате, последовали за ним, всё ещё находясь во власти ошеломления.

Он привёл их к дальней стене, скрытой за тяжёлым, неподвижным занавесом, сплетённым из ржавых цепей. Пальцы Пророка, иссечённые таинственными символами, скользнули по холодному, бугристому металлу, нащупывая невидимую защёлку. Раздался резкий, сухой щелчок, и цепи с оглушительным лязгом, эхом прокатившимся под сводами, рухнули на каменный пол, поднимая облачко древней пыли.

За ними открылась глубокая ниша. И в ней — оно.

Серебряное зеркало с Девятиконечной Звездой. Наконец-то. Его поверхность была матовой, мутной, не отражающей ничего, кроме клубящихся дымчатых теней, будто оно было заполнено туманом. Но по краям, словно живые змеи, змеились трещины, и в них пульсировала, переливаясь, странная субстанция, похожая на сгущённый, жидкий свет.

— Прикоснитесь… — проскрипел Пророк, и его шёпот показался им самым громким звуком в мире. — И увидите правду, которую Агора заточила в самые забытые тоннели памяти.

Павлин замер, не решаясь протянуть руку. Его взгляд метнулся к Виктору, ища поддержки или запрета. Но Виктор, стиснув зубы до хруста, уже делал шаг вперёд. Его лицо было бледным, но решительным. Он не прошёл через всё это, чтобы остановиться сейчас. Кончики его пальцев дрогнули и коснулись холодной, почти живой поверхности.

Зеркало вздыбилось. Не стекло, а сама реальность перед ними задрожала и поплыла. Синие кристаллы погасли, храм исчез, и их с силой рвануло в водоворот света и теней. Они не смотрели на видение со стороны — они оказались внутри него, призрачными свидетелями в роскошном кабинете, заваленном свитками.

Воздух здесь пахло старым пергаментом, воском и гневом.

Прямо перед ними, разделённые лишь невидимой гранью времени, стояли два Нэуна в идентичных мантиях. Их лица были почти одинаковы, но лишь почти. У одного — настоящего — у глаз залегли лучики морщин, а в взгляде горели ярость и отчаяние праведника.

— Ты предал нас! Предал всех! — его голос гремел, заставляя вибрировать воздух в лёгких у Виктора и Павлина. — Метки — это не защита, это контроль! Цепь на каждом горле! Десятый пропал!

Его брат-близнец был его ледяным отражением. Лицо — гладкое, холодная, отполированная маска. В его глазах не было ни капли сомнения, лишь стальная уверенность.

— Фидерум не выживет без порядка. Без абсолютного повиновения, — его голос скрипел, как затвор у темницы. — Прости, брат.

И тогда Виктор заметил деталь, крошечную, но ужасающую разницу, которую он никогда не видел на официальных портретах: у нынешнего Нэуна не было старого, тонкого шрама над левой бровью. Они близнецы, но не одинаковые.

Рука самозванца метнулась в складки мантии, и на свет блеснуло лезвие кинжала, испещрённое теневой магией. Движение было резким, точным и лишённым всякой жалости.

Удар.

Алый фонтан хлынул на разложенную на столе карту Фидерума, заливая район Нищура. Кровь не растекалась, а впитывалась в пергамент, превращаясь в огромную, пульсирующую трещину. Она ожила, с треском поползла по полу, угрожая разломить мир пополам.

И тут видение схлопнулось. Их выбросило обратно в реальность. Они снова стояли в полумраке храма, перед молчаливым зеркалом, а в ушах ещё стоял оглушительный гнев и тишина после предательства.

Павлин отшатнулся, будто от физического удара. Он давился словами, пытаясь вытолкнуть их из пересохшего горла.

— Братья… Близнецы! Настоящий Нэун… он хотел освободить людей? А его собственный… его убил?!

Виктор, всё ещё чувствуя на своей коже отблеск того кинжала, выдохнул:

— Он всегда был его тенью… а теперь тень заняла место света.

Пророк, тем временем, с каменным лицом чистил ритуальную чашу после их испытания. Его пустые глазницы, казалось, сверлили их насквозь.

— Нынешний Нэун — плоть от плоти того, кого он предал. Агора предпочла его, потому что он верит не в людей, а в железный порядок. Это зеркало… единственное доказательство этого братоубийства.

Павлин сжал в кармане медальон, металл впивался в ладонь.

— Значит… если мы принесём ему это зеркало… он его просто разобьёт. И правда исчезнет навсегда.

— А если оставим здесь, — резко прервал его Виктор, — то что? Культ будет использовать его для чего? Для бунта? Пропаганды? Мы видели, к чему приводят ваши «истины» — к зеркальным кошмарам!

Пророк издал звук, похожий на смех — сухой, скрипучий, словно несмазанные шестерёнки.

— Зеркало — не оружие, дитя. Это свидетель. Оно хранит не только прошлое… но и отголоски будущего. Десятый видел, как метки превратят Фидерум в идеальную, мёртвую тюрьму. Выбор за вами: продолжить служить системе, построенной на лжи… или стать тенью, которая однажды её сокрушит.

Павлин посмотрел на свою руку, где всего час назад было выжжено его имя. Теперь буква «Л» исчезла, будто её и не было. Цена правды.

— Я не хочу быть пешкой. Ни в его руках, — он кивнул в сторону, где было видение, — ни в ваших. Если Нэун-самозванец лжёт… мы не можем ему слепо служить.

Виктор снял очки и медленно, почти механически, начал протирать линзы. Стекло было мутным, запотевшим от адского холода зеркала, и его собственное видение будущего казалось таким же туманным.

— Но если мы откажемся выполнить его задание, то можем навсегда потерять шанс попасть в Мидир. Все наши старания… «Энциклопедия»… всё к чёрту.

Павлин с силой ударил кулаком по холодной стене, сдержанный гнев наконец прорвался наружу.

— Чёрт! Значит, мы просто играем в шахматы со слепыми, которые знают расположение всех фигур!

Виктор замер, а затем резко надел очки обратно. Линзы были чистыми. Решение — принятым.

— Оставляем зеркало здесь. Пока что. Не нужно бросать вызов Агоре в лоб. Мы попробуем пробиться в Мидир через другие задания. У Осмира и Хиит.

Они молча вышли из храма, оставив за спиной мерцающее зеркало и невысказанные угрозы. Давящая тяжесть тоннелей показалась им почти уютной после храмовой метафизической пытки. Нехорошие, обрывчатые мысли больно стучали в висках Виктора, складываясь в тревожные узоры.

Павлин, поёживаясь, шёл рядом и тихо, так, чтобы даже стены не услышали, прошептал:

— Вик… а если он узнает? Нэун?

Виктор поднял голову. Где-то высоко-высоко, сквозь толщи грунта и ржавого металла, тускло светился гигантский купол «Воздушного Сердца».

— Давай стремиться к тому, чтобы он не узнал, — тихо, но твёрдо ответил он.

Тени за их спинами, отбрасываемые синими кристаллами, на миг слились воедино, сформировав на мгновение чёткую, огромную десятиконечную звезду. И где-то в самой глубине лабиринта, в сердце забытых тоннелей, эхом отозвался низкий, безжизненный мужской голос, которого они не могли слышать:

«Истина… всегда требует жертв».

Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ

Рядом Павлин лениво пинал пустую консервную банку. Её унылый, жестяной перезвон был единственным звуком, кроме их шагов, эхом отражавшимся от близких стен.

— Расслабься, Вик. В канализации тоже можно найти сокровища, — он ухмыльнулся, но его взгляд, всегда немного рассеянный и мечтательный, вдруг зацепился за что-то на стене. Улыбка медленно сползла с его лица. — Или... знаки.

Он замер, вытянув руку, словно указывая путь собаке-поводырю, которой не было. Луч света, пробившийся сквозь дыру в ржавом навесе, падал на свежее, чёрное граффити. Буквы были выведены неровным, почти судорожным почерком, будто писали их в спешке или в трансе. Но странным было не это. В краску кто-то подмешал толчёный светолик, светящийся гриб, и потому надпись мерцала тусклыми, ядовито-серебряными блёстками, пульсируя в такт какому-то невидимому ритму.

«Ты помнишь его имя?»

— Вик, — голос Павлина стал тише, в нём появилась металлическая серьёзность. — Смотри. Этого вчера здесь не было, клянусь.

Виктор поднял голову. Фраза висела на уровне глаз, обрамлённая чётким, но треснувшим контуром десятиконечной звезды. Та самая символика, что была на маске таинственной незнакомки с карнавала. Лёд тронулся по его спине.

— Пав, не трогай. Скорее всего, это провокация Легиона. Ловушка для любопытных. Или просто вандализм каких-нибудь Заметочников, балующихся светоликом. Проходим. Языкова нас за опоздание живьём сожрёт, и её розы в вазе оживут от радости.

Но Павлин уже сделал шаг вперёд, его яркий галстук колыхнулся от внезапного порыва ветра, принёсшего запах озона.

— Ты же слышал, что говорили те культисты в тоннелях? «Ищите надпись». Это не может быть совпадением, Вик. Это... вызов.

— Вызов, на который отвечают только дураки! — Виктор резко схватил его за запястье, но Павлин, обычно уступчивый и податливый, на этот раз оказался удивительно силён. Он дёрнулся, и его пальцы, не слушаясь доводов разума, коснулись шершавой, прохладной поверхности кирпича, скользнув по мерцающим буквам.

Мир взорвался.

Краска вспыхнула ослепительным, режущим глаза синим светом, словно по стене ударила молния. Воздух затрещал, наполнившись едким запахом сгоревшей изоляции и статики. Голос, холодный, безличный и древний, как скрип камня о камень, прорубился прямо в их сознание, отдаваясь болью в висках: «Вопрос требует ответа».

Виктор отшатнулся, сердце заколотилось в горле, сжимая его панической удавкой. Он почувствовал, как по спине пробежали мурашки — не страх, а нечто большее. Древний, животный ужас перед неизвестным.

— Что ты наделал, неугомонный?! — выдохнул он, но было поздно. Цепная реакция была запущена.

Павлин стоял, ошеломлённый, его глаза были широко распахнуты, в них читался не страх, а лихорадочный, почти безумный азарт охотника, нашедшего след.

— Да! — крикнул он в наступившую звенящую тишину, и его голос прозвучал неестественно громко.

Стена содрогнулась. Буквы, словно живые ртутные капли, поползли, сливаясь и переформировываясь с пугающей скоростью. Кириллические символы расползались, чтобы сложиться в новую, зловещую фразу, отлитую из того же синего света:

«Ищите под Воздушным Сердцем»

Где-то в конце переулка с оглушительным скрежетом сорвалась с петель железная дверь. Послышались тяжёлые, торопливые шаги, лязг оружия и сердитые, оборванные голоса:

— ...снова этот проклятый всплеск! На всех сканерах зашкаливает! Обходите сектор!

— Говорят, Заметочники новую партию светоликов из Аслана завезли, надоедливые контрабандисты...

Виктор, не раздумывая, вцепился в Павлина и с силой втянул его в тёмную, прохладную нишу за массивным ржавым коллектором. Они прижались к холодному металлу, затаив дыхание. Мимо, тяжёлой, уверенной поступью, пробежали двое легионеров в синей форме с алым кантом. Их детекторы в руках тревожно мигали кроваво-красным светом, выхватывая из полумрака облупившуюся краску и лужи.

Один из них на секунду замедлил шаг прямо напротив их укрытия, его детектор жужжал, как разгневанный шершень. Виктор зажмурился, чувствуя, как Павлин замирает рядом, превращаясь в статую. Сердце стучало так громко, что казалось, его слышно на весь переулок. Легионер что-то пробормотал, пнул банку, которую пинал Павлин, и побежал догонять напарника.

Только когда их шаги окончательно затихли вдали, Виктор выдохнул ледяное облачко пара. Его руки дрожали.

— Ты совсем рехнулся? — прошипел он, вылезая из укрытия. — Они могли нас... они бы...

Но Павлин не слушал. Он уже стоял у стены. Свет погас, и надпись снова была просто чёрной краской с блёстками. Но треснувшая десятиконечная звезда на её фоне всё ещё слабо пульсировала тусклым серебряным светом, словно спящее, но живое сердце.

— «Воздушное Сердце»... — шептал Павлин, и его глаза горели. — Так это же тот самый заброшенный реактор на окраине?

— Который официально является просто грудой радиоактивного хлама? — мрачно констатировал Виктор, наконец оторвав взгляд от убегающих легионеров. Его ум аналитика, привыкший раскладывать всё по полочкам, уже складывал разрозненные факты в единую, пугающую картину. — Да. Идеальное прикрытие... Никто не сунется проверять загрязнённую местность. Никто не ищет в груде металлолома вход в другое измерение. Если они прячутся там... то они куда серьёзнее и опаснее, чем мы думали. Это не кучка фанатиков. Это... организация.

— Только вот как мы туда попадём? Через верх — чистое самоубийство. Даже если Легион и не охраняет его вплотную, там наверняка датчики, барьеры... — Павлин задумался, нахмурив лоб.

Виктор медленно подошёл к стене. Он не стал доставать кольцо, чтобы отметить координаты. Эта информация была слишком ценной и слишком опасной, чтобы доверять её технологиям Агоры. Вместо этого он провёл пальцем по холодному кирпичу рядом с пульсирующей звездой.

— Мы не пойдём сверху, — тихо, почти заговорщически сказал он, поворачиваясь к Павлину. В его глазах загорелся тот самый огонь, что зажигался, когда он сталкивался с сложнейшей головоломкой для своей Энциклопедии Совершенства. Огонь азарта и непобедимого любопытства. — Мы найдём путь снизу. Через тоннели. У нас есть карта. Мы просто искали не там. А теперь... — он кивнул на звезду, — теперь у нас есть компас.

Он посмотрел на Павлина, и на его лице появилась тень улыбки.

— Только в этот раз, прежде чем ты сунешь куда-то руки, давай сначала подумаем. Хотя бы пять секунд. Договорились?

Павлин ухмыльнулся в ответ, его прежняя беспечность вернулась, но теперь в ней читалась стальная решимость.

— Обещаю. Целых пять. Но только если мы пойдём прямо сейчас.

— Хах, ну уж нет. Если это сообщение было написано для нас, оно никуда не денется. А если нет — значит, это была ловушка, и нам крупно повезло, что мы в неё не попали сразу, — Виктор выдержал его взгляд. — Сначала отучимся, а потом — тоннели.

Павлин тяжко вздохнул, всем видом показывая, какую титаническую жертву он приносит во имя здравого смысла. Он отступил от стены, как бы прощаясь с ней до лучших времён.
— Ладно. Договорились. Но если эта Языкова опять начнёт свою... — он буркнул что-то невнятное про «старую развалюху» и «засохшие розы».

— Переживём, — Виктор тронул его за локоть, направляя прочь от загадочного послания, вглубь переулка, ведущего к скучной, но безопасной реальности уроков и расписаний. — Сегодня после физры. Сразу же, я даже пропущу урок у Камико. Пойдём на свидание с Воздушным Сердцем. А пока... — он горько усмехнулся, — нам нужно придумать хоть сколько-нибудь правдоподобное оправдание нашему опозданию.

Он бросил последний взгляд на стену. Треснувшая звезда мерцала им вслед, как дремлющий страж, обещая тайну, которая никуда не денется, которая будет ждать и манить их…

***

Воздух в тоннеле был густым и влажным, как дыхание спящего зверя. Где-то вдалеке гудели древние вентиляторы, их звук сливался с постоянным звоном в ушах Виктора. Он всё ещё чувствовал себя виноватым за прогул у Камико. Он почти физически ощущал на себе её разочарованный, холодный взгляд сквозь километры камня и стали.

Она точно знает, — преследовала его навязчивая мысль. Она чувствует тех, кто пренебрегает её уроками. Она сказала, что путь воина — это путь дисциплины, а я... я бегу за очередной мишурной тайной.

— Эй, Землекоп, не отставай! — голос Павлина, бодрый и насмешливый, вырвал его из самобичевания. Павлин шёл впереди, и тонкая струйка воды из его нового пояса игриво обвивала пальцы, выписывая в воздухе немые узоры. — Спортин сегодня так нас гонял на физре, что я до сих пор чувствую, как дрожат ноги. А ты, я смотрю, совсем расклеился. Мечтаешь о том, как бы снова повиснуть на канате, как мешок с картошкой?

— Лучше бы я там и остался, — буркнул Виктор, протирая запотевшее стекло интерфейса своего кольца. Голографическая карта мерцала, показывая их точку и приближающуюся цель. Координаты «Воздушного Сердца». Он специально не отмечал её как точку интереса — лишь вбил цифры, чтобы просто знать направление. Любой след в системе Агоры мог быть опасен. — Камико мне голову оторвёт.

— Скажешь, что у тебя был приступ спонтанного просветления и ты медитировал на единство шеста и вселенной, — невозмутимо парировал Павлин. — Она же любит эту... эзотерическую чушь.

— Не чушь а...

Внезапно Виктор замер, резко сжав кулак. Проекция карты погасла. Из-за крутого поворота тоннеля впереди, из клубов пара, выходящего из треснувшей трубы, донёсся отчётливый шорох — не крысиный, а тяжёлый, скребущий, словно кто-то волочит мешок по гравию.

Они застыли, прижавшись к холодной, покрытой слизью стене. Из-за угла вышли две фигуры в потрёпанных, выцветших балахонах. Их маски на этот раз были сдвинуты на затылок, открывая лица. Мужчина со шрамом через бровь, который придавал его лицу выражение вечной усмешки, и женщина — её щеку украшал уродливый, выжженный клеймом символ треснувшей десятиконечной звезды.

Сердце Виктора упало. Те самые культисты.

Мужчина заметил их первым. Его рука молниеносно метнулась к рукояти кинжала за поясом, но замерла в воздухе. Глаза, узкие и колючие, скользнули по Виктору, потом по Павлину. Напряжение повисло в сыром воздухе, густое и тяжёлое.

— Опять вы, — его голос прозвучал низко и хрипло, как скрип ржавой двери. В нём не было злобы, скорее — усталое узнавание. Он кивнул в сторону Виктора. — Малец, что игнорирует метку. И его болтливый спутник.

Павлин выпрямился, пытаясь скрыть дрожь в коленях под маской бравады. Вода из его пояса, словно живой браслет, обвила его запястье, сверкая в тусклом свете.

— Пользуемся случаем передать привет! Мы уже испугались, что вы нас забыли. И не передумали повесить на вентиляционной решётке, как ту старую проводку.

Культистка хрипло рассмеялась, и Виктор увидел, что ей не хватает одного из клыков. Звук был похож на треск ломающегося сухого дерева.

— Хиит вешает предателей, щенок, — просипела она, и в её глазах мелькнула мрачная усмешка. — Вы же... неожиданные гости. Раз нашли надпись — значит, Десятый вас зовёт. К слову, — её взгляд, внезапно острый как бритва, упёрся в Виктора, — вы так и не рассказали, как это у вас получается. Игнорировать метки.

Виктор почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он поймал взгляд Павлина — в глазах друга мелькнул тот самый азартный огонёк, готовый разжечься в костёр хвастовства. Нет, — умоляюще подумал Виктор.

— Игнорировал только я, — быстро, почти резко, сказал он, перехватывая инициативу. Он выдержал взгляд культистки, надеясь, что голос не дрогнет. — И да, я тогда принял... «Разлом». Просто не знал, что он так называется. Надпись сказала нам искать под Воздушным Сердцем. Мы здесь.

Он сделал паузу, вкладывая в слова всю твёрдость, на которую был способен.

— Что дальше?

Тишина, повисшая после слов Виктора, была гуще стен тоннеля и тяжелее ржавой воды под землёй. Мужчина-культист не сводил с него колючего, изучающего взгляда. Женщина же медленно, словно дикий зверь, оценивающий добычу, обошла их полукругом, её пальцы с потрёпанными ногтями скользнули по влажной стене.

«Разлом», — это слово повисло в воздухе ядовитым облаком. Виктор чувствовал, как бьётся его сердце, пытаясь вырваться из грудной клетки. Он солгал. Солгал нагло и безрассудно, и теперь эта ложь могла стать их смертным приговором.

Павлин замер, затаив дыхание. Его бравада испарилась, уступив место животному инстинкту — не двигаться, не привлекать внимания. Вода вокруг его запястья застыла в неподвижную сверкающую змейку.

— Принял «Разлом», — наконец проговорил мужчина, и в его голосе послышалась струйка ледяного любопытства. — И не знал названия. Удобная забывчивость, малец. Очень удобная.

— Не все, кто ступает на путь разрушения клетки, помнят имя первого шага, — вдруг просипела женщина, останавливаясь позади них, замыкая кольцо. Её дыхание пахло окисленным металлом и чем-то горьким, лекарственным. — Десятый принимает заблудших. Принимает сломленных. Принимает тех, кто ищет Истину вне системы Агоры. Возможно... возможно, это знак.

Она вытащила из складок балахона нечто, завернутое в потёртую чёрную ткань. Развернув, она показала два кристалла. Они были не больше яйца, мутные, непрозрачные, цвета Ржавой Реки, что текла где-то в глубинах тоннелей. Внутри них, казалось, двигался медленный, тягучий песок.

— Ты сказал, что «принял Разлом», — глаза женщины упёрлись в Виктора. — Но слова — всего лишь звук. Воля — вот что имеет значение. Способность отринуть навязанное и увидеть суть. «Воздушное Сердце» — не просто место. Это врата в мир без иллюзий Агоры. И ключ к ним — не в координатах, а внутри.

Она протянула кристаллы. Её рука была исцарапана старыми шрамами.

— Возьмите. Это — финальное испытание перед входом. Проверка на подлинность ваших намерений.

Павлин скептически покосился на булыжники.

— Вы хотите, чтобы мы... что? Съели их? Или просто полюбовались?

— Бери, болтун, — резко сказал мужчина. — Или мы решим, что твой друг лжёт, а вы оба — очень хитрые и глупые шпионы Хиит.

Виктор, не отрывая взгляда от культистки, медленно поднял руку и взял один из кристаллов. Он был на удивление тёплым, почти живым. От его прикосновения по коже побежали мурашки. Павлин, помедлив, взял второй.

В ту же секунду мир перевернулся.

Звук гула вентиляторов, капель воды, дыхания культистов — всё исчезло. Пропали стены, потолок, пол. Виктор не чувствовал своего тела. Он был лишь точкой сознания, парящей в абсолютной, оглушительной пустоте. Это был не мрак, а отсутствие всего, включая саму тьму. Первобытный хаос до рождения материи.

И из этого хаоса родился Голос. Он был тихим, но яснее любого звука. Он звучал не снаружи, а из самой глубины его существа, и это был его собственный внутренний голос, но наделённый безжалостной, всевидящей мудростью:

«Приветствую, Виктор. Ты ступил на Путь Очищения. Пришло время сделать первый шаг».

И пустота заполнилась светом.

Виктор стоял в идеальной комнате. Стеклянные стены, безупречно белый пол, лишённый единой пылинки. Воздух был стерильным и прохладным. Перед ним парила, вращаясь, сложная голографическая схема — проект усовершенствованного магического усилителя, над которым он бился последние недели. Он видел каждую молекулу, каждое потенциальное соединение. Он мог мысленно менять конфигурации, и схема немедленно реагировала, показывая новый КПД, новые уровни безопасности.

Это был рай для его разума. Здесь не было места хаосу, случайностям, боли. Здесь был только кристальный, абсолютный порядок. Он знал, что стоит ему захотеть — и появится стол с любым инструментом, любым материалом. Он мог бы творить здесь вечность, оттачивая свои устройства до божественного совершенства.

Голос прозвучал снова, ласковый и убедительный:

«Здесь тебе не нужен контроль. Здесь ты — Бог логики и расчёта. Здесь нет Громова с его подозрениями. Нет матери с её холодностью. Нет опасных тоннелей и культистов. Только чистота знания. Останься, забудь о внешнем мире. Он принёс тебе лишь страдания. Здесь ты обретёшь покой и станешь тем, кем должен был быть — совершенным творцом».

Искушение было сладким и всепоглощающим. Он протянул руку, чтобы коснуться голограммы, внести очередное идеальное изменение.

Но что-то било по нервам, как током. Что-то было не так. Слишком идеально и... Слишком безжизненно...

Он посмотрел на свои руки. Они были чистыми. Слишком чистыми. На них не было царапины от тренировок с шестом, ни капли масла от возни со старой электроникой, ни ожогов от чёрной молнии. Это были руки статуи, а не живого человека.

Жизнь — это хаос, Виктор, — прошептал ему из глубин памяти голос отца. — А хаос — это возможность создать нечто новое. Не идеальное. Своё.

Внезапно он вспомнил лицо Камико. Её суровость, её требовательность. Она никогда не говорила о совершенстве. Она говорила о пути. О падениях и подъёмах. О силе, рождённой в борьбе.

«Путь воина — это путь дисциплины», — сказала она. Но не путь бегства.

— Нет, — тихо сказал Виктор. Его голос прозвучал неестественно громко в этой стерильной тишине. — Это не совершенство — это тюрьма. Красивая, удобная, но тюрьма.

Он сжал кулак и с силой ударил по идеальной голограмме.

Мир задрожал и рассыпался на миллионы пикселей…

***

Пока сознание Виктора боролось со стерильным раем логики, разум Павлина погрузился в иной ад — ад абсолютного признания.

Для него пустота воплотилась не в тишине, а в оглушительной, бесконечной овации. Он стоял в центре гигантского стадиона, залитого ослепительным светом прожекторов. Трибуны, уходящие ввысь до самого неба, ломились от восторженной толпы. Тысячи, миллионы лиц кричали его имя, скандировали, плакали от счастья, простирая к нему руки.

— ПАВ-ЛИН! ПАВ-ЛИН! ПАВ-ЛИН!

Воздух дрожал от этого рёва. Он стоял на самом высоком пьедестале, одетый в сияющие, идеально сидящие одежды чемпиона. На его груди красовалась массивная золотая медаль, а в руках он сжимал кубок Великой Гонки. Его воздухат, сверкающий хромом и перламутром, парил рядом на постаменте, словно живой.

Это был момент абсолютного, безраздельного триумфа. То, о чём он мечтал с детства, глядя на старые записи гонок. Не просто победа — обожествление.

Голос, звучавший в его сознании, был сладким, как медленный яд:

«Ты победил, Павлин. Ты — величайший. Ты доказал всем. Мать смотрит на тебя с гордостью. Твой друг Виктор здесь, в толпе, он ликует за тебя. Даже Евгений склонил голову в знак уважения. Ты больше не «сын Легионера». Ты — легенда. Ты обрёл силу, чтобы уйти куда угодно. Останься в этом моменте. Он будет длиться вечно. Забудь о тоннелях, о опасностях, о поисках. Ты всего добился. Ты — совершенство».

Искушение было в тысячу раз сильнее, чем для Виктора. Это было не бегство от боли, а приход к самой желанной награде. Он чувствовал тепло любви толпы, как физическое прикосновение. Оно заполняло ту пустоту, что всегда сидела в нём — пустоту от невысказанных слов матери, от её долгих отсутствий, от необходимости казаться весёлым и небрежным.

Он поднял руки, и толпа взревела ещё громче. Слёзы счастья выступили на его глазах. Он был дома. Наконец-то дома. Искушение было таким сладким, что он готов был утонуть в нем навеки. Еще секунда — и он навсегда останется пленником этого момента. Но...

Что-то било по нервам, как током. Слишком громко.

Он всмотрелся в лица на первых рядах — они все улыбались одинаково широко, слишком широко. Их глаза блестели с одинаковым, почти маниакальным восторгом. Это были не люди, а куклы, запрограммированные на обожание.

Он посмотрел на свой воздухат. На нём не было ни царапинки от падений, ни потёков грязи от тоннелей, ни следов его собственных рук, возившихся с механизмами. Это был музейный экспонат, а не его верный, потрёпанный друг.

И он понял: это не признание. Это подачка. Красивая клетка, где он будет вечно сиять пустой игрушкой для толпы, которая забудет его в ту же секунду, как исчезнет свет прожекторов.

Внезапно он вспомнил насмешливый взгляд старого механика после той гонки: «Ты почти победил того жулика» — в этих словах была гордость за усилие, за борьбу, а не за голый результат. Он вспомнил, как Виктор молча протянул ему тот самый пояс для воды — не как чемпиону, а как другу, который может попасть в беду.

— Нет, — прошептал Павлин, и его голос утонул в рёве толпы. — Это не то признание. Это не та слава.

Он с силой швырнул тяжёлый золотой кубок на блестящий пол пьедестала. Звук удара был жалким и крошечным, его не услышал никто.

— Я не хочу вашего вечного обожания! — закричал он в лицо миллионам. — Я хочу заработать его сам! Хочу падать и снова подниматься! Хочу, чтобы мой друг был рядом не потому, что я чемпион, а потому что мы полезли в какие-то дурацкие тоннели! Я хочу, чтобы мать… чтобы мать просто посмотрела на меня по-настоящему!

Рёв толпы захлебнулся и оборвался, как оборванный провод под напряжением. Овация превратилась в пронзительный, уходящий в никуда визг...

***

Следующая пустота Виктора была иной. Она не была ни чёрной, ни белой. Она была цветом ржавчины и пепла. И в этой пустоте не было одного Голоса. Их были миллионы.

Они шептали, кричали, спорили, пели, плакали. Это был хор всех людей, которых он когда-либо встречал, и миллионов незнакомцев. Мать, говорящая о долге. Громов, предупреждающий об опасности. Одноклассники, перешёптывающиеся за спиной. Легионеры, отдающие приказы. Голос проекции Агоры, вещающий с площади. Это был невыносимый гул мироздания.

«Чьей воле ты подчинишься?» — прозвучал его собственный внутренний голос, едва различимый в этом хаосе.

Голоса набрали силу, превратившись в чёткие команды.

Вернись к матери! Будь примерным сыном! — требовал ледяной голос Анны Алексеевны.

Беги к Громову! Спасайся! — гремел голос учителя электричества.

Прими Разлом! Стань сильным! Сбрось оковы! — соблазнял шёпот культистов.

Запрись в мастерской! Стань великим механиком! — советовал спокойный голос отца.

Добейся признания! Победи в Турнире! Покажи всем! — это уже был его собственный голос, но искажённый тщеславием.

Они набрасывались на него, разрывая на части. Каждый предлагал свой путь, каждый кричал, что он — единственно верный. Он схватился за голову, пытаясь заглушить этот ад. Он не мог думать, не мог дышать. Он был готов согласиться на любой вариант, лишь бы это прекратилось.

И сквозь этот гам он услышал тихий, насмешливый голос: «Эй, молния, не отставай!»

Павлин.

Этот голос был другим. Он не требовал, не приказывал, не соблазнял. Он просто был... Был настоящим. В нём не было скрытого смысла, лишь дерзкая, живая энергия.

И Виктор понял: эти голоса… они все пытались им управлять. Предлагали готовые решения, готовые пути. Даже его собственный голос, искажённый, требовал от него стать кем-то.

Но Павлин просто звал его за собой. В неизвестность. В опасность. В приключение.

Он не звал его стать кем-то. Он принимал его таким, какой он есть.

Виктор перестал бороться с голосами. Он перестал пытаться их заглушить. Он позволил им звучать, наблюдать за ним со стороны. Они были частью мира, но не его повелителями.

— Я ничей, — прошептал он. — Я не буду слушать никого. Я буду слушать… себя.

И голоса стихли. Они не исчезли, но отступили, превратившись в едва слышный фон на краю сознания.

Он обратился к незримому Павлину, хотя его здесь не было: «Спасибо… Мне просто нужно было подумать».

Пустота снова изменилась.

Он стоял на узкой каменной тропе, парящей в бездне. Перед ним простирался бесконечный лабиринт из зеркал. В каждом из них отражался он. Но все отражения были разными.

В одном он был старым, уставшим учёным в очках, вся жизнь которого прошла в стерильной лаборатории Агоры.

В другом — яростным воином в одеждах культиста, с горящими фанатичным огнём глазами и шрамами-тату на лице.

В третьем — могущественным магом, сияющим невероятной мощью, с чёрными молниями, танцующими на кончиках пальцев, и толпой поклонников у ног.

В четвёртом — простым, ничем не примечательным инженером, чинящим воздухаты где-то в Нищуре.

В пятом — его дядей, чьё лицо он не знал, но сердце подсказывало, что это он.

Они все смотрели на него. Ждали его выбора.

***

Зато вторая пустота для Павлина была не гулом голосов, а леденящим душу Безмолвием. Абсолютной, всепоглощающей тишиной. Он был совершенно один. Никто не смотрел на него. Никто не ждал. Никто не нуждался.

Он был невидимкой. Призраком в собственном городе.

Он видел свою мать-легионера. Она проходила мимо, смотря сквозь него, вся поглощённая службой. Он видел Виктора, склонившегося над своими чертежами, даже не поднимая головы. Одноклассники смеялись и общались, не замечая его. Старый механик вручал Кубок Великой Гонки какому-то другому, безликому пилоту.

Его не было, его стёрли.

«Что ты значишь без чужих глаз?» — прошептал едва слышный голос в тишине. Голос самого Павлина.

Паника, острая и животная, сжала его горло. Он пытался крикнуть, стучать, но не издавал ни звука. Он был песчинкой в бесконечной пустыне равнодушия. Это было хуже любой ненависти. Это был полный, окончательный нуль.

Он метался в этой тишине, ища хоть один живой взгляд. И не находил. Его существование теряло всякий смысл. Зачем быть сильным, если некому это показать? Зачем шутить, если некому смеяться? Зачем вообще жить?

И в самой глубине этого ледяного отчаяния он услышал тихий, спокойный голос. Не свой. Чужой. Голос Виктора из той самой насосной станции: «Мне просто нужно было подумать».

Этот голос не видел его. Он просто был. Он был фактом. Он был свидетельством того, что их диалог, их дружба — произошли на самом деле. Они не нуждались в зрителях.

Павлин перестал метаться. Он перестал пытаться кричать. Он сжался в комок посреди вселенского безразличия и начал вспоминать. Вспоминать не моменты триумфа, а моменты тишины между ними. Как они с Виктором молча чинили старый генератор на станции. Как он учил Виктора не бояться высоты. Как они просто сидели, слушая, как капает конденсат.

Эти моменты никто не видел. Они были только их. И от этого они были только ценнее.

— Мне не нужно, чтобы меня видели все, — выдохнул он, и его шёпот разорвал тишину, как гром. — Мне нужно… чтобы меня видели те, кто важен. И мне нужно видеть их.

Он обратился во тьму, к невидимому Виктору: «Эй, молния, не отставай! Сердце ждёт нас!»

И Безмолвие отступило. Оно не исчезло, но перестало давить. Оно стало просто тишиной, в которой можно услышать себя.

Он стоял на берегу бескрайнего, абсолютно спокойного озера. Вода была гладкой, как зеркало, и тёмной, как ночное небо. В ней отражались не звёзды, а возможные жизни.

В одном отражении он был прославленным чемпионом, кумиром миллионов, одиноким в своём золотом дворце.

В другом — высокопоставленным Легионером, как мать, холодным и непреклонным стражем порядка, которого все боятся.

В третьем — бунтарём-культистом, яростно крушащим систему Агоры, свободным и никому не нужным.

В четвертом — безымянным бродягой, скитающимся по внешним землям, без прошлого и будущего.

Они все смотрели на него с поверхности воды. Ждали.

***

«Кем ты станешь?» — спросил у Виктора его же голос.

Он шёл по тропе, вглядываясь в лица своих возможных будущих версий. Учёный манил его спокойствием и знанием. Воин — силой и свободой от условностей. Маг — славой и могуществом. Инженер — простым человеческим счастьем. Дядя… дядя манил тайной, желанием раскрыть правду.

Каждый путь был возможен. Каждый — реален.

Он остановился в центре лабиринта, и все его отражения шагнули к нему навстречу, протягивая руки, предлагая себя.

— Нет, — сказал Виктор, и его голос эхом разнёсся по бездне. — Я не выберу никого из вас.

Он поднял руку и дотронулся до стекла, в котором был отражён он сам — юный, испуганный, с разбитыми костяшками пальцев и умными, усталыми глазами.

— Я выберу себя. Сегодняшнего. Несовершенного. Ошибающегося. Я буду идти своим путём. И он может привести меня к славе или к гибели, в лабораторию или в тоннели, но это будет МОЙ путь. А не ваша указка.

Он нажал на стекло. Оно треснуло, а затем рассыпалось, и вместе с ним рассыпался весь зеркальный лабиринт, превратившись в сверкающую пыль, которая унеслась в небытие.

Он снова был точкой сознания в пустоте. Но теперь пустота не была пугающей. Она была полной тишины и бесконечного потенциала. Он прошёл сквозь себя и остался собой.

Голос прозвучал в последний раз, и теперь в нём слышалась тень уважения:

«Испытание пройдено. Ты отринул Иллюзию Порядка, Тиранию Чужого Мнения и Соблазн Готовых Путей. Ты готов узреть Истину».

И впереди, в абсолютной тьме, зажглась одна-единственная точка. Маленькая, как булавочный укол. Но она была настоящей.

Это была дверь.

***

«Кем ты будешь?» — спросил у Павлина его же голос.

Он смотрел на эти отражения. Чемпион манил славой. Легионер — уважением и, может быть, наконец, пониманием матери. Бунтарь — свободой. Бродяга — забвением.

Он наклонился над водой, над своим собственным, искажённым рябью отражением — испуганным мальчиком в мокрой одежде.

— Нет, — сказал Павлин, и его голос был твёрдым. — Я пойду своим путём. Вы все — маски. Маски, которые носят, чтобы тебя увидели, чтобы тебя боялись или чтобы тебя не видели вовсе.

Он коснулся поверхности воды пальцами. Круги разошлись, смывая все ложные образы.

— Я буду тем, кто я есть. Дурным, болтливым, иногда трусоватым. Другом, который тащит за собой молчаливого зануду в тоннели. Сыном, который злится на мать, но всё равно ждёт её домой. Гонщиком, который проигрывает, но получает кайф от самой гонки. Я буду вами всеми сразу. И никем из вас.

Он с силой ударил ладонью по воде. Зеркальная гладь разбилась, и все отражения исчезли.

Он снова был точкой сознания в пустоте. И так же, как и у Виктора, впереди зажглась единственная, настоящая точка.

Дверь.

Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ

Виктор попытался выпрямиться, скрывая хромоту, но Громов уже заметил.

— Ноги не волочи. Или воздухаты уже настолько разучили детей ходить, что ты с одного из них грохнулся? — спросил он, и в его голосе прозвучала не забота, а холодная констатация факта.

Сработало, — мелькнуло в голове у Виктора. Он кивнул, стараясь, чтобы это выглядело правдоподобно.

— Что-то вроде того, Степан Максимович.

Громов фыркнул, отложив щётку. Он подошёл вплотную, и Виктор почувствовал на себе тяжесть его взгляда — и живого, и механического.

— Уроки окончены, — объявил Громов. — Ты научился сдерживать бурю. Научился слушать тишину перед разрядом. Теперь… — Его рука молнией метнулась вперёд и выхватила браслет из пальцев Виктора. — Он тебе больше не нужен.

Прежде чем Виктор успел что-то сказать, Громов сжал устройство в своей могучей ладони. Раздался сухой, трескучий звук — хруст пластика, скрежет ломающихся кристаллов. Искры, яркие и короткоживущие, как вспышки боли, посыпались на заляпанный маслом пол. Он швырнул искорёженный хлам в металлическую урну для мусора. Звон был оглушительно-громким в тишине лаборатории, словно похоронный колокол.

Что-то холодное и тяжёлое сжалось у Виктора под рёбрами. Он ждал этого момента месяцами, но теперь, видя обломки своего единственного спасения, он почувствовал не освобождение, а леденящую пустоту. Словно Громов вырвал у него из груди часть сердца, которая все эти годы ненавистно гудела

Виктор вздрогнул, но не отступил. Его пальцы неосознанно сжались в пустоте, ища привычную дрожь стабилизатора, но находили лишь странное, нарастающее ощущение… тишины. Тишины, наполненной мощью.

— Вы говорите, будто я стал… другим. — голос Виктора звучал чуть приглушённо.

Громов хрипло рассмеялся, будто это был скрежет шестерёнок у него в груди.

— Вся магия меняется, Таранис. Ты думал, что все эти месяцы ты укрощал ток? — Он сделал шаг к разобранному на столе регулятору, проводя рукой над грудой деталей. Винтики послушно вкрутились сами в себя, но устройство осталось мёртвым и тёмным. — Ты не укрощал. Ты договаривался. С эхом того, что было до нас. С отголоском Большой Вспышки. Контроль — это не смирительная рубашка. Это… ритм.

— Метки Агоры… они тоже пытаются надеть на силу смирительную рубашку. Создать универсальный ритм для всех. Но грохот толпы никогда не сравнится с песней одного голоса. Ты слушал ритм, — он ткнул пальцем в груду металлолома. — Теперь научись слушать себя.

Виктор медленно поднял руку и коснулся метки на запястье. Она была молчалива, холодна. Но под кожей, в глубине мышц, он чувствовал её — тёплую, живую пульсацию. Ток тёк сквозь него, стал частью его, а не дикой силой, которую нужно сдерживать.

— А если я… — начал он.

— Если сорвёшься? — резко перебил Громов, вытирая руки о потрёпанную тряпку, от которой пахло серой и машинным маслом. — Тогда не приходи. Вернёшься трупом. Или станешь тем, во что превратился Воли Бире. Живой катастрофой. Понятно?

Он резко развернулся спиной, демонстративно погрузившись в изучение чертежей — разговор был окончен.

Виктор постоял ещё мгновение, затем развернулся и направился к выходу. Рука уже лежала на холодной ручке двери, когда он обернулся.

— Спасибо. За всё.

Громов не повернулся. Он лишь щёлкнул выключателем. Лаборатория погрузилась в кромешную тьму, нарушаемую лишь тусклым, зловещим багровым свечением сердца реактора.

— Таранис. — Его голос из мрака прозвучал древним, как гул подземных трансформаторов. — Когда твоя молния наконец запоёт свою песню… не забудь услышать, о чём она.

Дверь закрылась за Виктором с тихим шипением. Он вышел на пустынную улицу, где тихо падал мягкий зимний снег. Виктор сделал шаг, и его тело, больше не сдавленное браслетом, отозвалось лёгким, едва заметным гулом. Он протянул ладонь. Снежинки касались кожи и таяли с коротким, энергичным шипением, оставляя на коже крошечные серебристые следы, похожие на дорожки от микроскопических молний.

Виктор сжал ладонь в кулак, чувствуя новую, тихую мощь в каждой клетке.

— Значит, время пришло, — тихо произнёс он самому себе, глядя на пар, вырывающийся изо рта в холодный воздух. — Пора начинать готовиться к «Торноа де Магос». По-настоящему.

***

Арена Лиги Магических Дуэлей напоминала не столько учебный класс, сколько алтарь какому-то технологическому божеству. Гладкий пол из тёмного резонирующего кристалла слабо гудел под ногами, поглощая звук. Стены, покрытые матовым поглощающим материалом, впитывали всё, кроме неровного дыхания Виктора. А высокий потолок, целиком состоящий из зеркальных панелей, отражал его самого — растерянного паренька в простом спортивном балахоне, — создавая жутковатое ощущение, будто он стоит на краю бездны, смотрящей на него тысячами его же отражений.

«Камера Рекалибровки» была маленькой, тесной и стерильно-белой. Фиолетовые лучи, исходившие из ниш в стенах, мягко просканировали его тело. Он почувствовал лёгкое, едва заметное покалывание в запястье — его метка, обычно холодная и инертная, на мгновение потеплела, а затем снова затихла. Система попыталась перевести её в «режим тренировки», но, не найдя привычного отклика, просто... оставила всё как есть. Для арены Виктор Таранис по-прежнему был пустым местом, человеком без метки. Никто, кроме него, не знал, что это значит, что его магия здесь не станет эфемерной.

Он вышел на арену, и его встретила Лиза «Картограф». Та самая девчонка с первого сентября. Розовые пряди выбивались из-под спортивной повязки, а на губах играла лёгкая, почти насмешливая улыбка. Она вертела в пальцах маленький голографический кубик, который то появлялся, то исчезал.

— «Искра», — протянула она, и её голос звенел, как стеклянные бусины. — Не знала, что тебя интересует не только зубрёжка учебников.

Голос ДАРИТЕЛЯ, бесстрастный и металлический, прозвучал под потолком:

— Дуэль между Виктором «Искрой» и Лизой «Картографом» начинается. До первой потери сознания или признания поражения. Пусть победит сильнейший.

Виктор принял низкую стойку, которую отточил с Камико, шест был пока не нужен — это был бой магии. Он должен был имитировать, пародировать эфемерные заклинания, сдерживая свою настоящую силу.

Лиза действовала первой: «Давай начнём с разведки» — игриво сказала она.

Её руки взметнулись вверх, и из ладоней вырвались два сгустка ослепительно-белого света. Они не летели прямо, а зависли в воздухе, мгновенно развернувшись в двухмерные, мерцающие световые карты местности. Одна карта парила перед ней как щит, а вторая, как метательный диск, понеслась к Виктору, вращаясь и испуская слепящие вспышки.

Виктор отпрыгнул в сторону, чувствуя, как «карта» пролетела в сантиметре от его лица. Он ответил сжатой дугой своего «электричества», но Лиза уже не была там. Она сместилась в сторону, и её карта мгновенно обновилась.

— Мимо! — пропела она. — Сила есть, а точности ноль.

Она щёлкнула пальцами. Её карта рассыпалась на рой сверкающих светлячков, которые ринулись к Виктору, несясь по сложной траектории, будто управляемые невидимым шахматистом. Они ослепляли, жгли, отвлекали. Он отступал, парируя шестом, но свет проходил сквозь дерево.

— Ой, а это что? — Лиза приложила руку к щеке с преувеличенным удивлением. — У тебя есть палочка? Мило! Но на карте местности дубины обычно не обозначают.

Виктор выпустил веер разрядов, пытаясь сбить рой. И в этот миг его контроль дрогнул. Вместо широкого, но безопасного веера, из его ладони вырвалась тонкая, раскалённая игла настоящей молнии. Она прошила строй светлячков и с резким хлопком ударила Лизу в плечо.

Девушка вскрикнула — не громко, а скорее удивлённо, от неожиданности и боли. Она отшатнулась, схватившись за плечо. На ткани её формы проступил маленький, обугленный след.

У Виктора похолодело внутри. Он замер, ожидая сирены, криков, что дуэль остановлена. Но ничего не произошло. Зеркала на потолке безразлично отражали происходящее. ДАРИТЕЛЬ молчал.

Наступила секунда тишины. Лиза подняла на него взгляд, и в её глазах исчезла вся игривость, осталась лишь холодная сталь.

— А вот это уже не по правилам, — её голос стал тихим и опасным. — Но раз ты так хочешь играть в серьёзные игры... Давай сыграем.

Она свела ладони вместе, а затем резко развела их в стороны. От её фигуры отделились две, а затем и три фигуры, слепленные из чистого, мерцающего света. Они были её точными копиями, и все унаследовали её новую, холодную улыбку.

— Лови, молния, — хором сказали Лизы, и их голоса, наложенные друг на друга, звучали жутковато.

Вся арена взорвалась светом. Теперь это был не бой, а охота. Четверо против одного. Лучи били со всех сторон, вырезая его из пространства. Он метался, прикрывая глаза, спотыкаясь о невидимые барьеры, которые Лизы ставили перед ним, словно играя в салки.

— Холодно! — кричала одна Лиза, когда он парировал в пустоту.

— Теплее! — поддразнивала другая, луч света обжигал ему пятку.

— Совсем горячо! — раздалось прямо над ухом, и он едва увернулся от ослепляющей вспышки.

Но в ту же секунду тонкий луч света ударил в стекло его линз, создав микро-трещинку.

Чёрт… Я же только новые купил...

Он был полностью дезориентирован. Он не мог бить их — он не знал, где настоящая. Пародировать больше не было сил. Он остановился, закрыл глаза, пытаясь заглушить ослепляющий хаос. Он искал не цель, а источник. И тогда он услышал его — не голос, а слабое, ровное гудение исходило от двойников, и резкое, прерывистое дыхание — от настоящей Лизы, стоявшей чуть позади и левее, дирижируя этим световым оркестром.

Он не стал двигаться с места. Вместо этого он резко выбросил вперёд руку, сконцентрировавшись на одном, единственном ощущении — импульса. Не удар, не молния. Точечный, сфокусированный выброс электромагнитной энергии, глушилка.

Воздух содрогнулся от короткого, глухого щелчка. Световые двойники померкли, замигали и рассыпались на миллиарды искр, как перегоревшие гирлянды. Световой ад погас. На арене осталась стоять одна Лиза, моргая от неожиданности и временно ослепшая от контраста.

В её глазах читался шок. Её идеальная карта была перечёркнута одним неучтённым фактором.

В этот момент дезориентации Виктор оказался перед ней. Его пальцы с легким электрическим треском остановились в сантиметре от её горла.

Тишина. Затем её плечи опустились в признании поражения.

— Сдаёшься? — тихо спросил он.

— Ладно, твоя взяла, — выдохнула она, и в её голосе снова появились нотки любопытства, смешанные с досадой. — Никто ещё так... грубо не ломал мои схемы.

Безжизненный голос ДАРИТЕЛЯ констатировал:

«Виктор «Искра», +3 Звезды Агоры. Общий счёт: 3».

«Лиза «Картограф», -2 Звезды Агоры. Общий счёт: 7».

Свет на арене смягчился. Виктор отошёл, чувствуя, как адреналин отступает. Он посмотрел на маленький обожжённый след на её плече. Никто, кроме них двоих, не придал этому значения.

На выходе Лиза догнала его.

— Эй, «Искра», — она по-прежнему терла плечо. — Это твоя фирменная фишка? Наносить микротравмы, чтобы сбить с концентрации? Жестко. Но... эффективно.

— Да, а твои карты и иллюзии тоже не плохи, — ответил Виктор, поправляя очки, — ты мне должна новое стекло, кстати.

Лиза вдруг хитро улыбнулась.

— Извини, но «Все травмы, полученные на ЛМД, не регулируются Кодексом Агоры», — каким-то странным голосом произнесла Лиза, явно кого-то пародируя. — Следующую партию сыграем, когда подрастём до Лиги Сломанных Дней. Уверена, у тебя есть ещё что показать.

Виктор остался один. Он поднял руку и посмотрел на своё кольцо. Над голограммой его имени теперь сияли три крошечные, девятиконечные звезды. Первые три звезды на долгом пути к Лиге Вечных Секунд.

Он глубоко вздохнул — он выиграл, использовав не грубую силу и не скорость, а понимание. Но этот случайный ожог был грозным напоминанием. Путь только начался. И он был куда опаснее, чем кто-либо мог представить.

***

В доме Таранисов царила поздняя, выцветшая тишина, нарушаемая лишь скрипом ручки Виктора по страницам «Энциклопедии Совершенства». На столе, заваленном схемами и заметками, лежали его очки — с треснувшим после сегодняшней дуэли стеклом. Он щурился, пытаясь разобрать собственные каракули, когда в дверном проёме возникла тяжёлая, знакомая тень.

Его отец, Димитрий, молча стоял, перебирая в руках маленькую чёрную шкатулку, отполированную до блеска временем. На крышке угадывалась причудливая гравировка в виде молнии. Он сделал несколько шагов, и тишину разорвал глухой стук шкатулки о дерево стола.

— Уроки, тоннели, а теперь дуэли... — голос Димитрия был низким, усталым. — Зачем ты мучаешь себя, Виктор?

Виктор даже не поднял головы, выводя очередной символ с язвительной точностью.

— А тебе-то какое дело? Я же не…

— Герман… — отец перебил его, и это имя повисло в воздухе холодным, острым лезвием. Его пальцы нажали на защёлку шкатулки. — Твой дядя сделал их для тебя. Перед тем, как исчезнуть, он вручил эту шкатулку мне. Он почему-то знал, что у тебя будут проблемы со зрением.

В бархатном нутрии шкатулки лежали очки. Изящные, в тёмно-красной, багровой оправе. Их линзы не были стеклянными; они мерцали тусклым, глубоким светом, словно жидкий металл, застывший в идеально гладких прямоугониках.

Язвительность слетела с Виктора мгновенно. Он осторожно, почти боясь прикоснуться, взял очки. Его пальцы дрогнули.

— Дядя… для меня? — он оторвал взгляд от артефакта и посмотрел на отца, словно ища в его суровом лице подтверждения.

— Он верил, что ты пойдёшь дальше него, — Димитрий сжал край стола, суставы его пальцев побелели. Старая древесина тихо заскрипела. — Твердил, что они «выдержат даже удар молнии». Я хотел выбросить их… — он сделал паузу, глотнув воздух. — Но ты упрям. Точно как он. И раз уж ты лезешь в огонь, то хотя бы делай это с инструментом, который не расплавится в твоих руках от первой же вспышки.

Виктор медленно надел очки. Оправа была на удивление лёгкой и на мгновение показалось, что она сжалась, подстроившись под форму его переносицы. Мир не изменился, но стал… чётче. Каждая линия на схеме перед ним казалась вычерченной по линейке.

— Ты думаешь, я не вижу, как ты гробишь себя ради этой… «Энциклопедии»? — спокойно продолжил отец, но в его спокойствии сквозила стальная напряжённость. — Мой брат тоже мечтал всё исправить. Всё изменить. А в итоге...

Внезапная, горячая ярость подкатила к горлу Виктора. Он резко сорвал очки с лица.

— Я не он! — его голос сорвался, и по краю опоры пробежала короткая, случайная синяя молния. Она шипя ударила в линзу, оставив на её мерцающей поверхности паутинку тонких трещин. — Я не сломаюсь!

— Сломаешь! — наконец взорвался Димитрий, его сдержанность рухнула. Он ткнул пальцем в очки. — Агора сотрёт тебя, как стёрла его! И тогда… — он вдруг замолк, его гнев сменился изумлением.

Трещины на линзе медленно, но верно стягивались, словно живая рана. Через несколько секунд поверхность снова стала идеально гладкой и мерцающей, без единого изъяна.

Димитрий отступил на шаг, шкатулка чуть не упала со стола. Он повернулся к окну, за которым сгущались вечерние тени. Его голос стал тихим и глухим.

— Он хотел, чтобы ты видел чётче… а не гнал в пропасть вслепую.

Виктор заворожённо вертел очки в руках, не в силах поверить.

— Они… восстанавливаются?

— Говорил, это прототип. Из «импортных» материалов, — Димитрий не оборачивался, глядя в темнеющее стекло. — Больше ничего не знаю.

Он вышел из комнаты так же тихо, как и появился, оставив на столе пустую шкатулку. Виктор взял её в руки. И только сейчас, на внутренней стороне крышки, он заметил крошечную, почти ювелирную гравировку: «Для того, кто найдёт путь».

Снаружи зашумел дождь, застучав по крыше. Виктор снова надел очки. Схемы в «Энциклопедии» действительно выглядели идеально, линии — резче, заметки — разборчивее. Никаких тайных посланий, только холодная, безупречная практичность. И в этом была своя, суровая правда.

Сквозь шум дождя из-за стены донёсся приглушённый, напряжённый шёпот.

— Зачем ты отдал ему их? — это был голос его матери, Анны, сдавленный и тревожный.

Глухой ответ Димитрия прозвучал как окончательный приговор:

— Чтобы он наконец начал видеть опасность. По-настоящему.

Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ

— Думаешь, они всё это читают? — тихо спросил Павлин, вглядываясь в колышущиеся на металле бумажки. Его лицо в оранжевом свете казалось чужим, задумчивым.

— Кто? — не понял Виктор, отводя взгляд от знакомого почерка матери на одном из «листов» — она каждый год оставляла память о своём брате.

— Те, чьи имена там висят. С небес или из-под земли. Древо-то высокое, должно быть видно.

Виктор не ответил. Он вспомнил дядю, о котором кричал отец. Его имени на Древе не было — смерть не в Нищуре не удостаиваласъ памяти. Горечь подкатила к горлу, но его отвлек голос торговца.

— Пряники! Магматические пряники! Пять девитов за штуку, десять — за ожог языка!

У лотка толпилась ватага дошкольников. Пряники были твёрдыми, как камень, и сквозь толстое тесто проглядывали красные, потрескивающие искры. Дети соревновались, кто дольше продержит лакомство во рту, издавая сдавленные всхлипы и смеясь сквозь слёзы. Среди них Виктор заметил Марка «Шрама». Тот не участвовал в дурацких состязаниях, а просто молча наблюдал, прислонившись к стене, его лицо было скрыто в тени. Их взгляды встретились на мгновение. Марк едва заметно кивнул — не Виктору, а скорее самому факту его присутствия, — а затем растворился в толпе, как будто его и не было. Опять что-то замышляет, контрабандист.

Павлин тем временем уже купил два пряника и сунул один Виктору.

— На, совершенствуй свою боль. Для Энциклопедии пригодится, глава «Гастрономический мазохизм».

Пряник обжёг язык, но следом явился странный, глубокий вкус железа и копчёного мёда. Жуя свои тлеющие угольки, они двинулись дальше. У стены старого цеха бродячие артисты в грубых масках из коры разыгрывали теневой спектакль. Старый фонарь отбрасывал на стену карикатурные силуэты, пародирующие важных особ. Вот тень с огромным животом что-то надменно вещала, и зрители узнавали в ней Осмира. Вот другая, худая и длинная, пыталась измерить тень первого, и это был явно Нэун. Народ смеялся, но оглядываясь — нет ли за спиной Легионеров?

И тут Виктор заметил Соню. Она стояла поодаль от всех, прислонившись к водосточной трубе. Блондинка с серебряными глазами и спиралевидным шрамом на виске не смотрела на представление. Её взгляд был пустым и направленным куда-то внутрь себя. Её пальцы слегка шевелились, будто перебирая невидимые нити, а на виске, под шрамом, играла крошечная, едва заметная рябь. Она что-то бормотала, беззвучно шевеля губами, словно вела тихий спор с невидимым собеседником. Это длилось мгновение, а затем она будто очнулась, резко встряхнула головой и поспешно скрылась в переулке. Единственная странная, выбивающаяся из праздника нота.

— Смотри, кто удостоил нас своим вниманием, — прошипел Павлин, хватая Виктора за локоть.

У «Колеса Судьбы» — скрипучего механизма из списанных сервоприводов — собралась кучка их одноклассников. В центре, конечно же, был Евгений, окружённый своими Лоялистами. Анна «Щит» стояла рядом, словно готовая отразить любую критику в его адрес. Евгений крутанул ручку с таким видом, будто запускал главный генератор Агоры. Шестерёнки взвыли, и из динамика прозвучало:

— Перспективы… многообещающие… продолжайте в том же духе.

Евгений самодовольно ухмыльнулся. Но когда за ручку взялась маленькая девочка, механизм выдал: «Ошибка… ошибка… личность не распознана». Лоялисты засмеялись. Евгений брезгливо отодвинулся.

— И зачем пускают сюда всякий сброд? — громко произнёс он, и его взгляд скользнул по Виктору и Павлину. — Праздник стараются испортить.

Павлин уже было набрал воздуха в грудь для язвительного ответа, но Виктор потянул его за рукав.

— Не стоит. Не сегодня.

Они отошли, оставив Евгения купаться в своём величии. За пять бронзовых девитов Павлин всё-таки крутанул колесо. Механизм скрежетнул и выдавил:

— Твоё… предназначение… требует… перезагрузки.

— Ну вот, а я надеялся на инструкцию по эксплуатации, — фыркнул Павлин, но в его глазах мелькнула тень той же суеверной досады, что была у людей, получивших «ошибку».

Но вот к полуночи настроение из весёлого стало торжественным и сосредоточенным. Толпа потекла к дренажным каналам. И здесь, в толпе, Виктор увидел своих родителей. Они стояли отдельно друг от друга. Отец, суровый и молчаливый, смотрел на чёрную воду с таким мрачным выражением, будто видел в ней отражение своего погибшего брата. Мать была в двух шагах от него, в своей лучшей учительской мантии, но её взгляд был отрешённым, профессиональным — она следила за порядком, а не участвовала в ритуале. Они были вместе и в то же время бесконечно далеко друг от друга. Почему так — Виктор понять не мог.

— Твоя мать на посту? — тихо спросил Виктор у Павлина, пока они получали свои свечи-лодочки.

Павлин лишь пожал плечами, делая вид, что это его не колет.

— Легион не спит. Даже в Новый год. Кто-то должен следить, чтобы такие, как мы, не устроили очень уж большую перезагрузку, — он бросил взгляд на потухшее Колесо Судьбы.

Один за другим люди опускали свои огоньки на воду. Свеча Павлина, ярко вспыхнув, поплыла бойко, но почти сразу наткнулась на ржавую решётку стока, зацепилась и, покачнувшись, погасла. Лицо Павлина помрачнело.

— Вот и всё предсказание, — пробормотал он безрадостно.

Свеча Виктора уплыла дальше, но её слабое пламя забил резкий порыв ветра с тоннелей. Она захлебнулась и потухла. Виктор почувствовал нелепый укол суеверной досады. И тогда его пальцы сами собой сложились в щепотку. Он огляделся — Легионеры, в числе которых могла быть и мать Павлина, стояли по периметру. Мать наблюдала за толпой с холодным безразличием. Отец устало смотрел на воду. Рискованно. Но он не мог смириться. Он резко чиркнул пальцами, будто зажигая спичку о собственное нежелание сдаваться. Крошечная, не толще волоска, синяя искра, невидимая для большинства, перепрыгнула через полметра маслянистой воды и ткнулась в фитиль его свечи.

Она вспыхнула снова, ярче прежнего. Этого никто не видел, кроме нескольких детей, которые указали на «чудо» пальцами и завопили от восторга. Виктор отвёл взгляд, делая вид, что не при делах. Павлин смотрел на него с немым вопросом, но затем хмыкнул:

— Жульничаешь даже с судьбой, Таранис. Это по-твоему.

Позже, в переулках, где огненные ленты горели уже не так ярко, а толпа редела, их остановил тихий свист. Из тени, пахнущей озоном и ржавчиной, вышел щуплый контрабандист с потертым ящиком, полным склянок с мутной жидкостью, в которой плавали какие-то крошечные, светящиеся частицы.

— Огненные зелья! Настоящие. Из Апиро-Киперы. От одного глотка — душа летает, а язык на час серебром покрывается. Безвредное веселье, — он хитро подмигнул.

Павлин, всё ещё под впечатлением от погасшей свечи, тут же оживился.

— Давайте сюда! Сколько?

— Десять бронзовых за пробу, двадцать — за полный опыт.

Не раздумывая, Павлин вытащил монеты и протянул торговцу. Он уже потянулся за склянкой, но тут же остановился и посмотрел на Виктора.

— Ты чего встал? Бери, прочувствуем вместе!

Виктор покачал головой, его взгляд скользнул по подозрительному содержимому склянки, а затем на самого торговца — нервного, с бегающими глазами.

— Нет уж. Неизвестно, из чего это сварганили. Моя «Энциклопедия Совершенства» в раздел «Необъяснимые отравления» пополняться не планирует. Да и Громов почувствует, если у меня в крови будет плавать какая-то дрянь. Скажет, что я контроль теряю.

— Ты всегда всё усложняешь, — фыркнул Павлин, но в его голосе не было обиды, лишь лёгкое разочарование. — Ладно, тогда я за тебя тоже испытаю. Во имя науки!

Он отхлебнул из горлышка. На его лице сначала отразилась гримаса от обжигающе-пряного вкуса, а затем взгляд стал отсутствующим, заинтересованным чем-то невидимым.

— Ого... — прошептал он. — Воздух... он весь в узорах. Словно схемы какие-то...

Через несколько минут он показал язык — он и правда отливал тусклым, металлическим серебром.

— Страшно выглядишь, — констатировал Виктор, с любопытством разглядывая друга. Для «Энциклопедии» это всё же стоило зафиксировать.

— Зато я теперь ценю себя дороже, — парировал Павлин, и сам рассмеялся своему дурацкому, уже слегка заплетающемуся языку каламбуру.

Виктор лишь покачал головой, наблюдая, как его друг, широко улыбаясь своему новому серебряному достоянию, пытается поймать в воздухе несуществующие нити. Он чувствовал не столько осуждение, сколько лёгкую грусть. Ему тоже хотелось отпустить контроль, позволить себе такое простое, глупое веселье. Но мысль о цене, о возможных последствиях, о недовольном лице Громова была сильнее. Его праздник заключался в другом — в наблюдении, анализе, сборе фактов. И в этом он тоже находил свое, особое удовлетворение.

На площади в это время подожгли Древо. Огненные ленты с домов потянулись к нему, как живые, и вот уже вся металлическая конструкция полыхала чистым, бездымным пламенем. Тысячи имён сгорали дотла, а пепел взмывал вверх, смешиваясь с искрами. Виктор в последний раз увидел в толпе отца — тот, запрокинув голову, смотрел на небо, и его лицо на миг исказилось болью. А потом он развернулся и пошёл прочь, не дожидаясь конца.

Гулянья стихли с рассветом. Легионеры методично гасили последние огненные ленты. Город погружался в привычный серый полумрак. На площади, заваленной мусором, стояло лишь огромное, почерневшее, но несгоревшее Древо — скелет из прочного металла. Символ того, что даже после самого яркого огня что-то всегда остаётся.

Виктор и Павлин молча шли домой. Один — с лёгким привкусом пепла и холодной ясностью в голове. Другой — с серебряным языком и грезами о танцующих в воздухе узорах. Праздник окончился. Обычная жизнь Нищура возвращалась, предвещая трудный, но насыщенный 94 год.

***

В первый день после Новогодних каникул, восьмого Января, они не пошли на последний урок — ненавистный «Мировой Язык». Вместо этого Виктор и Павлин застыли у ржавой ограды, будто два контрабандиста, проверяющие, чиста ли территория. Ледяной ветер гнал по асфальту бумажный мусор и ошмётки оторвавшихся новогодних гирлянд. Но внутри у них горел азарт, согревающий куда лучше любого праздничного настроения.

— С Днём Рождения, Пав, — Виктор толкнул очки на переносицу, пряча глаза от ледяных порывов. — Думаю, подземелья — идеальное место для праздника. Хотя бы плесень не будет пытаться вбить в тебя архаичные спряжения.

Павлин фыркнул, поправляя галстук.

— Лучший подарок — адреналиновый побег с Языка вместо торта. Но где мой настоящий презент, Молния? Неужели ограничился поздравлением?

В ответ Виктор молча снял рюкзак и извлёк оттуда пояс из плотной чёрной кожи, искусно прошитый золотыми нитями. Внутри, словно жилы, были вплетены гибкие трубки из прозрачного кварца.

— Наливаешь, выливаешь — всё под контролем. Пока не подашь магический импульс — ни капли не просочится. Полная герметичность. Пришлось уговорить Камико проверить его...

Павлин, не скрывая восторга, почти выхватил пояс.

— Уговорил Камико?! Ты серьёзно? Это же... идеально! Я теперь как ходячий фонтан! — Он щёлкнул пальцем — струя воды вырвалась из пояса, нарисовав в воздухе мерцающую цифру «14».

Их смех эхом разнёсся по пустынному переулку, ведя их к знакомому заброшенному входу. Дверь с скрежетом поддалась, впустив их в сырой, гнетущий мрак тоннелей.

Они шли по новому направлению уже с полчаса, освещая путь кольцами, как вдруг из-за поворота вышли две фигуры в просторных балахонах. Серебряные маски с выщербленными краями и десятиконечными звёздами на лбах холодно поблёскивали в свете их лучей.

— Агенты Хиит. Вы не пройдёте к Священному Храму! — раздался скрипучий, безжизненный голос из-под маски мужчины.

Павлин, всегда готовый к глупой шутке, шагнул вперёд, метка на его руке засветилась мирным голубым светом.

— Эй, полегче! Мы тут ищем... э-э-э... потерянный учебник по Мировому Языку! Нэун обожает квесты, понимаете? Не видели?

Ответом был резкий взмах руки мужчины. Воздух перед ним сгустился, завихрился и с низким гулом ринулся вперёд, словно невидимая кувалда.

Удар был направлен прямо в грудь Павлина.

Это было невозможно.

Мозг Виктора отказался верить в происходящее. Магия... направленная на причинение вреда человеку? Такого не могло быть. Метка должна была заблокировать это! Она всегда блокировала! Это был абсолютный, нерушимый закон Фидерума, вбитый в них с детства.

Этот закон мог обходить только Виктор с его чёрной молнией...

Но ударная волна была вполне реальной. Виктор инстинктивно рванулся вперёд, отталкивая ошеломлённого Павлина в сторону. Воздушный таран пролетел в сантиметрах от них, с грохотом обрушив часть свода позади и окутав всё облаком пыли. Павлин смотрел на фанатика широко раскрытыми глазами, в которых читался чистый, животный ужас от нарушения самого фундаментального правила их города.

— Они... они могут... — он не мог вымолвить слова, отползая назад.

Женщина-культистка мягко провела рукой по мшистой стене. Под её пальцами серая плесень ожила, почернела и с противным, влажным треском рванулась вперёд по камню, превращаясь в острые, ядовито-блестящие шипы, устремлённые к ногам Виктора. Ещё одно прямое магическое нападение.

Шок парализовал их на секунду, стоившей им инициативы. Мужчина-культист снова взмахнул рукой, и на этот раз сжатый воздух обрушился на Виктора, как плеть, сбивая его с ног и швыряя на мокрый камень. Боль пронзила ребро. Шест с лязгом откатился в сторону.

— Виктор! — закричал Павлин. Его метка вспыхнула яростным голубым светом — он попытался создать водяной барьер, щит, что-угодно, чтобы защитить друга. Но в момент, когда его воля придала магии защитную, но направленную против другого человека форму, свечение метки вспыхнуло багровым предупреждением и погасло, обжигая запястье знакомым болезненным импульсом сдерживания. Магия растворилась, не родившись. Древний запрет Агоры, вшитый в саму суть меток, сработал безотказно. Он был беспомощен.

— Не атакуй! — просипел Виктор, с трудом поднимаясь. Боль в боку была острой. — Они какие-то другие! Их метки не работают! Создай воду! Всюду! Просто воду!

Павлин, кивая с безумной скоростью, отполз назад. Он закрыл глаза, снова активируя метку. На сей раз он не представлял себе никакого оружия, никакой защиты. Только воду. Чистую, свободную стихию. Его метка засветилась ровным, беспрепятственным голубым светом.

Влагу из воздуха, из их дыхания, из тысячных трещин в камне начало вытягивать могучей силой. С потолка зачастили тяжёлые, ледяные капли, превращаясь в сплошной, слепящий ливень. Тоннель наполнился гулом падающей воды. Она заливала маски, хлюпала в ботинках, превращая пол в скользкое месиво.

Культисты замедлились. Мужчина попытался создать новый воздушный порыв, но мокрый балахон тянул его вниз, а спотыкающаяся по воде нога нарушила концентрацию. Вихрь получился слабым и бесформенным, лишь разбросав брызги.

Виктор, стиснув зубы от боли, катился по полу, уворачиваясь от острых, ядовитых ростков, которые продолжала создавать женщина. Он докатился до своего шеста, схватил его и поднялся в низкую стойку, которой научила Камико. Он был безоружен против магии, но не против самих магов.

Мужчина-культист, раздражённый помехой, сделал резкий выдох. Сгусток воздуха, острый как бритва, просвистел в сантиметре от головы Виктора, оставив глубокую борозду на стене. Сердце Виктора бешено колотилось. Он рванул вперёд, скользя по воде, как конькобежец, пытаясь игнорировать боль в боку.

Женщина взмахнула рукой, и из её пальцев вырвался рой чёрных, жужжащих мошек, слепленных из гнилой жизни, — они устремились к лицу Виктора, пытаясь ослепить, залезть в рот и нос. Он вращал шестом перед собой, сбивая мерзких тварей, чувствуя, как некоторые из них горят от крошечных, неконтролируемых разрядов его страха.

Он был рядом. Мужчина занёс руку для нового удара, но Виктор был быстрее. Он сделал обманное движение шестом вверх, а затем совершил резкий, сильный удар по коленной чашечке противника. Раздался глухой, костный хруст. Культист с коротким, перекошенным от боли криком рухнул на одно колено.

Не давая ему опомниться, Виктор нанёс второй удар — шест со свистом опустился на запястье руки, что управляла воздухом. Пальцы культиста неестественно выгнулись, и он завыл, теряя концентрацию.

Виктор уже разворачивался к женщине, но та отступила на шаг, прижимая руки к груди. Из-под её маски послышалось бормотание. Мох под ногами Виктора ожил и пополз, пытаясь схватить его за лодыжки мягкими, но смертельными тисками. Он отпрыгнул, чувствуя, как растительные пальцы царапают подошвы ботинок.

Он оказался между ними. Один — хромой, но всё ещё опасный. Другая — способная в любой момент вырастить из стены что-то смертоносное. Ливень, устроенный Павлином, был их единственным спасением, сковывая и замедляя врагов.

Виктор принял решение. Рискнуть. Он погрузил свою ладонь в лужу, поглотившую тоннель, и пустил малейший, сжатый до предела сгусток своей внутренней энергии. Не для атаки, а для обездвиживания, но у обычных магов этот жест всё равно бы заблокировался меткой. Но не у него.

Чёрная, беззвучная молния, невидимая в полумраке, на мгновение подожгла камень. Ядовитые ростки, созданные женщиной, мгновенно почернели, обуглились и рассыпались в пыль. Стена тоннеля на мгновение потемнела, будто её коснулась смерть. Культисты упали на грязный пол, корчась в судорогах.

Из-под её маски женщины вырвался не крик, а полный изумления шёпот:

— Как?! Ты... ты принял Разлом? Ты один из... них?

— Что за «Разлом»? — голос Виктора хрипел от напряжения и боли в боку. Он поднял шест, целясь серебряным набалдашником в мужчину. — Говори! Почему ваша магия работает?!

Мужчина, корчась от боли в сломанном запястье, сдавленно рассмеялся.

— Разлом... это дар! Ключ к истинной силе! Сбрось оковы своих меток, раб системы, и Десятый проведёт тебя к свободе... Или ты боишься её, щенок Агоры?

В этот момент Павлин вспомнил что-то и инстинктивно сунул руку в карман, вытащив тот самый серебряный медальон — подарок незнакомки. Он просто лежал у него на ладони, холодный и загадочный.

Реакция была мгновенной. Оба культиста замерли, уставившись на артефакт. Вся их агрессия испарилась, сменилась почтительным, даже жутковатым трепетом.

— Достойные... — прошептала женщина, её голос внезапно стал мягче. — Ищите... надпись: «Ты помнишь его имя?»

Не дожидаясь ответа, мужчина щёлкнул пальцами здоровой руки. Влага с их одежды испарилась в облачко пара. Затем они, больше не глядя на друзей, отступили вглубь туннеля и растворились в тени, словно их и не было. В самый последний момент Виктор мельком увидел метку мужчины — она была чёрной, словно её выжгли изнутри.

В тоннеле воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием Виктора и Павлина и мерным стуком капель.

Павлин медленно подошёл, его лицо было бледным, как мел. Он смотрел то на Виктора, то на почерневшую полосу на стене, то на свою собственную, всё ещё багровую метку.

— Ты... Ты мог делать это всё время? — он выдохнул, и его голос дрогнул. — Игнорировать метку? Бороться с ними? Почему... почему ты никогда мне не говорил? Мы же... мы же друзья.

Виктор тяжело опёрся на шест, пытаясь перевести дыхание. Боль в боку была огненной. Он с трудом выпрямился, встречая взгляд друга.

— Я не игнорирую её, Пав. Она всё ещё здесь, эфемерный отпечаток, — он мотнул головой в сторону своей метки. — Но да, я могу... обходить её. Я стараюсь не распространяться об этом, — его голос был хриплым и усталым. — Если об этом узнают Легионеры или Агора... я не знаю, что со мной сделают. Меня изучат, как подопытного кролика. Или того хуже. — Он посмотрел на друга, в его глазах читалась тяжёлая, выстраданная тайна.

— Считай, что это второй, незапланированный и чертовски опасный подарок на день рождения.

На поверхности уже вовсю царствовал холодный январский вечер. Они выбрались, дрожа от холода, адреналиновой дрожи и пережитого ужаса. Павлин машинально разглядывал свой новый пояс, заставляя капельки воды плясать вокруг пальцев, но взгляд его был пустым и отсутствующим.

— «Ты помнишь его имя»… — почти беззвучно прошептал Виктор, — похоже, мы наткнулись на каких-то культистов, помешанных на десятиконечной звезде.

— Знаешь, — сказал Павлин задумчиво, почти невидяще глядя на заходящее солнце, — это был самый лучший и самый страшный день рождения в моей жизни. Даже если я так и не получил торт. Я... я думал, мы умрём там. Я думал, они убьют нас.

— Торт я, кажется, оставил в тоннеле, — парировал Виктор, с усилием выпрямляя гримасу боли и пытаясь вернуть всё в хоть какое-то подобие нормы. — Думал, уговоришь сталактиты спеть тебе «С Днём Рождения». У них, должно быть, потрясающее эхо.

Они засмеялись, но их смех был нервным, обрывистым, неестественным. Он быстро оборвался, сменившись тягостным молчанием. Они не видели, как из-за огромной кучи хлама за ними наблюдала пара холодных, безразличных глаз. Хиит уже знала об их прогулке. Но для двух друзей, только что столкнувшихся с немыслимым, с трещиной в самом фундаменте их реальности, это сейчас не имело значения. Сегодня Павлину исполнилось четырнадцать. И он узнал, что законы его мира не просто не незыблемы — они лживы.

Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ

Ирина молча, с холодным достоинством поправила очки. Её пальцы уже лихорадочно перебирали страницы кожаного блокнота, от которого слабо пахло лавандой — верный признак невидимых чернил. Ручка с пером из чёрного кварца замерла над чистой бумагой, готовая к работе.

Из-за громадного железного шкафа, заставленного приборами с треснувшими циферблатами, возник Громов. Его механический глаз с тихим щелчком сфокусировался на учениках, в то время как живой, острый, оценивающе сузился.

— Таранис, — кивнул он Виктору. — Рад, что мои уроки контроля позволили тебе дожить до групповых занятий. А вы… — его взгляд скользнул по Зое и Ирине, — Динамит и Протокол. Знаком по сводкам Легиона. Присутствуете, наблюдаете. Мешаете — вылетите. Понятно?

Следующие двадцать минут Громов водил руками в воздухе, а голограмма над креслом послушно реагировала, показывая сложные схемы энергопотоков.

— Базовая теория подавления импульса, — его голос звучал в унисон с гудящими лампами. — Вы не гасите энергию. Вы её… перенаправляете. Заставляете течь по пути наименьшего сопротивления, который выстраиваете вы. Таранис, продемонстрируй.

Виктор опустился в кресло. Провода зашипели, прильнув к его рукам. Первые попытки были робкими — крошечные искры то зажигались между его пальцами, то гасли, оставляя в воздухе запах озона и легкое головокружение. Он провёл ладонью по шесту, лежащему у его ног — серебряные прожилки на Бо отозвались тусклым свечением. Это помогло. Собрав энергию между ладоней, он сконцентрировал её в пульсирующую сферу, окрашивавшую его лицо в мертвенную синеву.

— Держи, — скомандовал Громов, не отрываясь от показаний приборов. — Минуту. Две. Чувствуй её вес. Она живая. Она хочет уйти. Не дай.

Прошло пять минут. Мускулы на руках Виктора дрожали от напряжения, на лбу выступил пот, который тут же высыхал в сухом, наэлектризованном воздухе. Голограмма фиксировала колебания, рисуя зелёные зигзаги.

— Неплохо, — хмыкнул Громов, когда Виктор наконец разжал ладони, и шар с тихим шипением рассеялся. — Но ты всё ещё борешься с ней, как с диким зверем. А должен вести, как упряжку. Теперь...

— Скукотища! — не выдержала Зоя, которой уже давно не терпелось. — Дайте я покажу, как это делать со вкусом!

Она резким движением вырвала у Виктора контроль над зарядом, который он только что отпустил. Шар вздулся, затрещав по швам, искры заплясали по стенам, оставляя на схемах чёрные опалины.

Ирина вскочила, прижимая блокнот к груди как щит.

— Прекратите! Вы нарушаете пункт 7.3 Кодекса магической безопасности кабинета повышенной опасности!

Её ручка описала в воздухе быстрый завиток, и на странице под линзами её очков проступили невидимые символы.

Громов рявкнул что-то, но было поздно. Зоя, смеясь, уже не контролировала, а накачивала шар чистой энергией, наслаждаясь хаосом. Машина за спиной Громова взвыла, стрелки на циферблатах зашкалили. Провода, опутывающие кресло, задымились.

— Гаси её! — скомандовал Громов Виктору.

Тот, стиснув зубы, снова сконцентрировался, пытаясь перенаправить бушующую энергию через Бо, но Зоя лишь усилила натиск.

— Вот это я понимаю — драйв!

Прошло ещё несколько секунд борьбы, показавшихся вечностью. Воздух затрепетал.

Раздался оглушительный хлопок. Комнату засыпало снопом искр. Ирина инстинктивно прикрыла блокнот телом, но её ручка уже выводила новый отчёт.

Громов, побагровев, с силой хлопнул в ладоши. С потолка с шипением хлынули струи магической пены, заливая всё вокруг и гася остатки энергии.

Когда через пару минут пена осела, открылась картина разрушения. Громов, счищая пену с механического глаза, был похож на разъярённого духа грозы.

— Динамит! — проревел он. — Ты вылетишь из этой школы раньше, чем научишься включать свет без фейерверка!

Ирина, вся вытянувшись, прижимала блокнот к груди.

— Потеря контроля на 3.2 секунды. Риск поражения током — 89%. Я обязана внести это в официальный протокол и доложить в Агору…

— Тихо, Протокол! — рявкнул Громов, тыча пальцем в её блокнот. — И спрячь этот фальшивый кодекс. Пока ты в моём подвале, я здесь — закон. Все сорок пять минут моего урока.

Ирина резко прикусила губу. Палец её левой руки незаметно провёл по корешку блокнота — страницы сами перелистнулись, стирая последнюю запись.

Громов тяжко вздохнул, окидывая взглядом залитый пеной кабинет.

— Ладно. На сегодня хватит. До завтра: изучить схемы подавления импульсов на страницах 1-8. И… — он швырнул Зое обугленный, ещё дымящийся предохранитель. — Научись отличать искру от пожара. Это твоё домашнее задание. Всё, свободны.

Уже выходя, Виктор на мгновение задержался. Его взгляд упал на Ирину. Та стояла у повреждённого кресла, приложив к нему ладонь, будто считывая остаточную энергию. Её блокнот был открыт на идеально чистой странице, но под мерцающим светом голубых ламп на ней проступали чёткие строки: «Таранис В.: нестабилен. Динамит З.: угроза системе. Громов И.М.: нарушил протокол №45. Требует наблюдения».

Зоя, проходя мимо, толкнула Виктора в бок и шепнула, подмигивая:

— Ничего, следующий взрыв будет эпичнее. Час всего прошёл, а уже так повеселились.

А на стене, искажённая отблесками голограмм, тень Громова, казалось, широко и мрачно усмехалась. Урок окончен.

Дорога до внутреннего двора школы прошла как в тумане. Виктор всё ещё мысленно прокручивал момент потери контроля, шипящие провода и холодный гнев Громова. Ему нужно было перезагрузиться. И лучшим лекарством от магического стресса был неугомонный маг воды, который наверняка уже ждал его, чтобы поделиться новостями.

Так и есть. Павлин, заметив его, тут же начал активно жестикулировать, призывая подойти.

Солнечный луч, редкий гость в каменных джунглях Нищура, безуспешно пытался прогреть холодный парапет во внутреннем дворе школы, где сидели друзья. Виктор рассеянно водил пальцем по страницам «Энциклопедии», а Павлин, будто заряженный энергией всего водоворота мирового океана, жестикулировал, едва не слетая с своего места.

— ...а потом она говорит: «Вода — это не просто стихия, это память планеты!» — Павлин с актёрским пафосом вытянул руку, представляя, что держит невидимый шар. — И заставила нас не просто булькать шариками над ладонью, а... слушать их. Говорит, в каждой капле есть история дождя, который шёл сотни лет назад. Я, конечно, сижу, делаю умное лицо, а сам думаю: моя-то вода откуда? Из подземного резервуара №5, который чистит робот-смотритель по имени Валера? Какая у неё история? «Однажды я была ржавой и прошла три ступени фильтрации»?

Виктор фыркнул, не поднимая глаз от записей.

— Ну и что? Услышал голос Валеры?

— Ещё бы! — Павлин драматично взмахнул руками. — Я услышал лекцию о повышенном содержании железа и рекомендации по техническому обслуживанию насосов! Мастер Карина чуть не расплакалась от умиления, решила, что я обладаю даром глубинного слушания стихии. Поставила «отлично» и сказала, что я подаю большие надежды.

На лице Виктора мелькнула улыбка. Он наконец отложил блокнот.

— А что нужно было сделать на самом деле?

— Представить, что капля — это осколок древнего ледника, — с внезапной искренней задумчивостью сказал Павлин. — Всё, что от меня хотели — это чтобы я вообразил себя сосулькой эпохи мамонтов.

Он замолчал на секунду, глядя на группу лоялистов, с важным видом проходивших по двору. Евгения среди них не было.

— Слушай, а вот Евгений наш... — Павлин понизил голос, хотя вокруг никого не было. — У него же две стихии. Огонь и земля. Он что, на два урока ходит? Или у них там спецкурс «для избранных»? Представляешь расписание: с девяти до десяти — копать ямы, с десяти до одиннадцати — их закапывать, поджигая по краям для антуража.

Виктор хмыкнул, представив эту картину.

— Сомневаюсь. Скорее всего, его учат их совмещать. Чтобы не гасил огнём свою же землю.

Павлин щёлкнул пальцами, его лицо озарилось самой коварной из его идей.

— А я вот что думаю! — Он придвинулся к Виктору с видом заговорщика. — Его просто на полчаса сажают в пустую комнату. С одной стороны подходит Тапир и говорит суровым голосом: «Дисциплина. Твёрдость. Нерушимость». А с другой — врывается Вультарис с дикими глазами и орет: «Гори всё алым пламенем! Хаос и разрушение!» И бедный Евгений сидит посередине и медленно сходит с ума, пытаясь решить, кого слушать сегодня.

Оба на мгновение представили это, и по двору разнёсся их сдержанный смех. Шутка была глупой, но именно такой, чтобы на секунду снять напряжение их собственных забот.

— Знаешь, — сказал Виктор, снова берясь за блокнот. — По-моему, твоя версия не так уж далека от истины.

***

Заброшенный Гидроэлеватор Нищура вздымался перед ними как гигантский, изъеденный ржавчиной скелет доисторического зверя. Его ажурные конструкции, когда-то могучие, теперь были похожи на сломанные ребра, пронзающие серое небо. С высоты свисали обрывки тросов толщиной в руку, медленно раскачиваемые ветром, который завывал в бесчисленных проёмах, словно оплакивая былую мощь.

Воздух внутри был густым и едким, пахнущим окисленным металлом, машинным маслом и чем-то кислым, химическим. Холодная влага оседала на лицах и одежде. Где-то в глубине колоссальной шахты, терявшейся в ядовито-желтом тумане, с регулярным, методичным звуком падали капли, их эхо разносилось по всей пустоте, смешиваясь с постоянным низкочастотным гулом.

Виктор и Павлин пробирались по одному из уцелевших сервисных балконов, цепляясь за шаткие, ледяные перила. Под ногами скрипела и прогибалась рифленая сталь, местами прогнившая насквозь. Вокруг, на других платформах и полуразрушенных переходных мостках, толпились зрители — пёстрая, шумная масса Нищура. Тусклый свет самодельных фонарей и факелов выхватывал из мрака возбужденные лица, блеск глаз и клубы пара от дыхания, создавая дрожащие островки жизни на этом гигантском памятнике упадка.

Их внимание привлекла массивная стальная плита, исполосованная граффити, но кое-где сохранившая следы былой росписи — «Стена Чемпионов».

— Смотри, Вик! — Павлин ткнул пальцем в одну из табличек. — «Динами: 6-кратные победители, 25-30 гг.» Это же их фамилия!

Виктор вгляделся в пожелтевшее фото. На нем был суровый мужчина в форме Легионера, стоящий на победоносном воздухате с гербом, очень похожим на тот, что украшал форму Евгения.

— Дед? — предположил Виктор. — Он тоже гонял?

Рядом, копошась в двигателе старого воздухата, хрипло рассмеялся седой механик с лицом, испещренным морщинами и масляными пятнами.

— Ага, вся их свора тут отметилась, — просипел он, не глядя на них, и плюнул в сторону пропасти. — Дед-то хоть побеждал мастерством, а не этими… технологичными фокусами. Нынешний — ржавый болт без чести! Если, конечно, у него хватит смелости вообще появиться тут.

Павлин и Виктор переглянулись, но прежде чем они успели что-то спросить, старик швырнул гаечный ключ в ящик с грохотом и растворился в нарастающей толпе.

— Слышал? — прошептал Павлин. — Дед Евгения был легендой. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, чем внук занимается?

Виктор хмуро кивнул, внимательно осматривая стартовую площадку.

— Если механик прав, Евгений будет читерить. Придётся следить за его воздухатом. Если он, конечно, придёт.

Гонка началась с оглушительного скрежета — стартовая платформа под ногами гонщиков рухнула в пропасть. Павлин прыгнул одним из первых, выбросив перед собой волну мгновенно застывающей воды, которая образовала ледяной трамплин и подхватила его скейт. Двое гонщиков не успели среагировать и камнем полетели вниз, их крики быстро утонули в гуле толпы и завывании ветра.

Трасса сразу же повела их через серию гигантских, полуоторванных противовесов, которые хаотично раскачивались от малейшего дуновения. Павлин, как акробат, плыл по их скользким поверхностям, используя короткие струи воды для коррекции баланса, то взмывая вверх на поднимающейся платформе, то почти падая в провал. Один из соперников не рассчитал прыжок, его воздухат зацепился за торчащую арматуру, и человека швырнуло с размаху в железную балку. Толпа ахнула.

Маршрут нырнул в боковую шахту — узкую, темную трубу, где ветер, сжатый в плотный поток, выл с такой силой, что срывал незакрепленные детали со скейтов. Гонщики замедлялись, борясь с воздушным сопротивлением. Павлин пригнулся, создав перед собой обтекаемый водяной клин, который рассекал бурный поток. Здесь отстали еще трое, их просто отбросило назад и выкинуло из туннеля обратно в основную шахту.

Именно тогда, когда гонка вырвалась из теснины обратно на открытое пространство, на самой высокой точке трассы, на одинокой, казалось бы, безнадежно застрявшей платформе, появился Он.

Никто не видел, откуда он взялся. Просто в один момент его там не было, а в следующий — он стоял. Одинокая фигура в простом, без опознавательных знаков, черном комбинезоне, лицо скрыто за затемненным шлемом с зеркальным визором. Под ногами у него был воздухат, который даже на взгляд профана выглядел чудовищно мощным: угловатый, с обсидиановым днищем и множеством реактивных сопел, которые дымили едким, пахнущим серой дымком.

Толпа на секунду замерла в непонимании. Новый участник? Но регистрация давно закончилась!

Незнакомец не стал ждать. Он шагнул с платформы в пустоту. Его падение было стремительным и молчаливым. И лишь когда до ближайшего из гонщиков оставались считанные метры, он активировал двигатель.

Оглушительный РОКОТ, больше похожий на взрыв, чем на звук мотора, потряс элеватор. Из сопел вырвался сокрушительный факел раскаленной магмы и черного дыма. Струя пламени ударила по воздухату гонщика, летевшего ниже. Тот, визгнув, кувыркаясь, полетел в сторону, чудом зацепившись за аварийную сетку. Толпа взревела — теперь уже смесью ужаса и восторга.

Аноним, не снижая безумной скорости, врезался в самую гущу гонки. Он не пытался обойти — он ломал, крушил и отбрасывал. Короткий, точный выброс сгустка магмы — и скейт соперника взрывался, выходя из борьбы. Евгений (а это, без сомнения, был он) играл не в гонку. Он играл в разрушение.

Они неслись через лабиринт из ржавых арматур и обвалившихся балок. Павлин, видя эту демонстрацию грубой силы, сосредоточился на точности. Он скользил, оставляя за собой мгновенно замерзающую водяную пленку, входя в немыслимые виражи. Евгений не утруждал себя маневрированием. Он дробил преграды на своем пути выбросами каменных шипов, оставляя за собой дымящиеся, искорёженные руины, в которые чуть не врезались те, кто следовал за ним.

Далее путь лежал через самый длинный и самый ветхий переходной мост, проложенный над самой глубокой частью шахты. Его металлический настил прогнил насквозь. Павлин, сцепив зубы, понесся по нему, ощущая, как доска прогибается и скрипит под ним. Он растягивал за собой тончайшую, но прочную ледяную дорожку, укрепляя хлипкий путь для себя. Евгений, несясь следом, просто активировал мощнейший импульс снизу. Мост под ним вздыбился, металл рвануло и сложило, как бумагу, создавая непреодолимую преграду для тех, кто был позади. Сам он пролетел на чистой мощи, его плащ полыхал у него за спиной.

Завершающий отрезок озарился мерцающими голограммами-копиями реальных преград. Павлин, прищурившись, искал искажения в бликах на влажных стенах, находя истинный путь. Евгений, с презрительной усмешкой, просто таранил копии одна за другой, определяя настоящие препятствия по едва уловимым тепловым следам своим врожденным чутьем мага огня.

Они вынеслись к финишу вдвоем. Павлин и Аноним. Финальный рывок — узкий тоннель из нависающих конструкций. Павлин, видя, что силы на исходе, использовал последний резерв — резервуар со сжатым воздухом. Он совершил изящный прыжок, скользя буквально в сантиметрах от спины соперника. Но Евгений, видя это, с рыком вдарил в основание воздухата, выворачивая его мощности. Он сжигал последнее топливо своего двигателя прямой накачкой магии, пронесясь вперед на адском вихре магмы и огня. Он финишировал на полкорпуса раньше. С оглушительным треском, его доска, не выдержав чудовищной нагрузки, раскололась пополам прямо у него под ногами. Он спрыгнул на финишную платформу, его дыхание было тяжелым, пар валил из-под поврежденного шлема.

Наступила оглушительная тишина, нарушаемая лишь шипением его остывающего скейта. И тут он снял шлем.

Волна узнавания, шока и восторга прокатилась по толпе. «ДИНАМИ!» — пронеслось по галереям. Пожилые болельщики с энтузиазмом подхватили скандирование. Молодежь свистела, но теперь уже с оттенком подобострастного страха.

Награждение было коротким. Евгению вручили «Крыло Икара» — светящийся значок. Он взвесил его в руке, смерил взглядом ликующие и негодующие крики толпы, а затем с презрением швырнул трофей в пропасть. Значок, мерцая, исчез в тумане.

Подойдя к Павлину, который проверял свой на удивление целый скейт, Евгений бросил, чистя запылившийся рукав:

— Мило. Ты умеешь не только лужи разливать.

— А ты — не только хвастаться, — парировал Павлин, не глядя на него, с насмешливой ухмылкой. Его руки слегка тряслись от перенапряжения. — Жаль, доска не виновата в том, что пилот — лжец.

В этот момент к ним пробился Виктор. Его лицо было сосредоточенным, а в руках он сжимал свой Бо.

— Интересная тактика, — холодно заметил он, обращаясь к Евгению. — Сжечь собственный двигатель, лишь бы прийти первым. Похоже, твой дед учил тебя не мастерству, а отчаянию. Я записал тепловой след твоего «двигателя». Больше похоже на неконтролируемый выброс магии, чем на работу механизма. Очень... показательно.

Евгений медленно повернулся к нему, его глаза сузились от злости.

— Следи за своим языком, Таранис. Ты здесь вообще никто, чтобы что-то оценивать. Твои записи никого не интересуют.

— Пока не интересуют, — парировал Виктор, не отводя взгляда.

К ним подошел тот самый старый механик, вытирая руки о грязную тряпку. Он окинул Евгения взглядом, полным такого немого, уставшего презрения, что тому стало не по себе.

— Ну что, герой? — сипло процедил старик, глядя на дымящиеся обломки скейта Евгения. — Опять мотор спалил? На этот раз хоть не пол-элеватора за собой в пропасть утянул, прогресс. Дед бы твой рыдал от умиления. Или от стыда. Я уж и не помню, с чего он обычно начинал.

Он повернулся к Павлину, и его взгляд стал чуть менее колючим.

— Ты неплохо держался, пацан. Глядя на тебя, хоть на минуту можно было представить, что эта помойка ещё на что-то годится. Жаль, что одних умений тут мало.

Павлин взглянул на него.

— Спасибо... — он вполголоса спросил, — А почему его не дисквалифицировали? Это же очевидное читерство!

Старик горько усмехнулся, кивнув в сторону судей, которые теперь подобострастно жали руку Евгению.

— А кто его, короля, будет судить? Толпа? Она уже забыла, как он трёх гонщиков чуть в лепёшку не вмял. Им шоу подавай. А эти? — он мотнул головой в сторону судей. — Они не правила соблюдать должны, а чтоб зрители довольны были и чтоб «нужные» люди побеждали. Динами всегда побеждают. Такие вот у нас правила. Бесполезно с этим спорить. Просто знай: ты выиграл. А он — просто облажался с дорогой игрушкой. Запомни это.

С этими словами он пнул брошенный кем-то обломок трубы. Тот, звеня, укатился в темноту, к краю платформы, напоминая всем о хрупкости этого места и правил. Механик развернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь, растворившись в расходящейся толпе.

Виктор проводил его взглядом, а затем перевел его на Евгения.

— Он прав. Евгений проиграл ещё до старта. Себе.

Не дожидаясь ответа, он кивнул Павлину:

— Пошли. Тут уже не на что смотреть.

Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ