В метро Дубая я спускался с тяжелым сердцем. Слова «самый современный» вызывают у меня нервный тик. Сразу вспоминается сосед дядя Саша. Он купил «лучший в мире» холодильник. Агрегат гудел, как бомбардировщик, и морозил исключительно продукты в соседней квартире. Через три года дядя Саша сделал из него шкаф для обуви.
Внизу было чисто. Подозрительно чисто. Хотелось извиниться за существование. Я посмотрел на свои ботинки. Они выглядели как уголовное преступление.
Машиниста не было. Поезд ехал сам. Я сел у лобового стекла. Ощущение, будто тебя похитили инопланетяне, но забыли вступить в контакт.
Кондиционер работал с яростью брошенной женщины. Снаружи было плюс пятьдесят. Внутри — плюс двадцать. Организм в панике не знал, потеть ему или дрожать.
Публика напоминала заседание ООН в бюджетном исполнении. Филиппинки щебетали. Индусы молчали. Пакистанцы спали стоя, нарушая законы физики. Я делал вид, что живу здесь с рождения. Получалось плохо. Фотоаппарат на шее выдавал во мне шпиона.
Арабов не было. Они передвигаются иначе. Возможно, левитируют. Или ездят на джипах по крышам. Метро — для тех, кто эти крыши строит.
На третьей станции двери открылись. Я попытался выйти. Куда там. Меня внесли обратно. Я оказался прижат к низкорослому человеку в чалме. Мы посмотрели друг на друга с классовой ненавистью, которая тут же сменилась интимной близостью.
— Простите, — сказал я чьей-то спине. Спина не ответила. Ей было всё равно.
В дверях возник затор. Европейская дама пыталась покинуть вагон. Толпа перла буром. Вдруг какой-то местный парень поднял руку. Жест был библейский. Толпа расступилась, как Красное море. Дама вышла. Море тут же сомкнулось, едва не прищемив мне ухо.
Гуманизм здесь работает точечно. Как кондиционер. На кого дует — тому хорошо.
Зашла старая филиппинка с тюками. Мужчины, сидящие в ряду, мгновенно увлеклись телефонами. Казалось, они решают там уравнения Навье-Стокса. Через минуту вошла блондинка в шортах. Трое вскочили так резко, будто сели на кнопку. Блондинка села. Филиппинка осталась стоять. Я подумал: вежливость — это тоже форма флирта. А старость — нет.
— Как проехать на Джумейру? — спросил меня индус. — Без понятия, — честно ответил я. Он кивнул. Видимо, мой ответ совпал с его картиной мира.
Метро здесь странное. Две линии. Это как если бы в Ленинграде поезда ходили только от «Маяковской» до «Восстания». А дальше — тундра. Приятель Миша живет в районе, где метро считают легендой. Он ездит на двух автобусах. — Зато дешево, — говорит Миша. У Миши железные нервы и много свободного времени.
В час пик вагон напоминает банку со шпротами, где шпроты ненавидят друг друга. Есть «Золотой класс». Там просторно. Там едут люди, у которых есть лишние десять дирхамов и чувство собственного величия. В обычном вагоне царит демократия. То есть давка и запахи. Видел старика с палкой. Его вынесло из вагона потоком, а потом занесло обратно. Со второй попытки он все-таки вырвался. Выглядел он как человек, выживший при кораблекрушении.
Станции красивые. Футуристические. Похожи на декорации к фильму, который никогда не снимут. Однажды я вышел не туда. Блуждал минут пятнадцать. Выбрался на поверхность. До цели было триста метров. Я прошел их за пять минут и постарел на десять лет. Солнце здесь не греет, оно убивает.
Ночью метро закрывается. Город грехов засыпает, как пионерлагерь. Таксисты радостно потирают руки.
Ехал обратно. Поезд сам тормозил, сам объявлял остановки. Всё безупречно. Технологично. Мертво. Вспомнил ленинградское метро. Грохот, запах резины и мокрых пальто. Машинист, объявляющий «Гостиный двор» голосом Левитана. Там хамили душевно. Наступали на ноги искренне. Место не уступали никому, соблюдая полное равенство.
Здесь всё правильно. Но скучно. Как в больнице. Чисто, прохладно и пахнет лекарствами. Арабов я так и не встретил. Они где-то наверху. В своих кондиционированных раях. А мы тут, внизу. Впрочем, это уже брюзжание. Дядя Саша тоже ругал холодильник. А потом привык. Хранил в нем сапоги. И был счастлив.
Этот и другие рассказы тут https://dovlatov-ai.web.app/blog/podzemnoe
