Серия «День темнее ночи»

— Ну палачья морда! — говорит благоверная. — Да это ж дружки твои являлись. Не поймёшь, кстати, живые или как. Чтоб духу их тут не было по ночам!

Мне душно вдруг стало. Как же не поймёшь, если я только вечор с ними пиво пил.

— Ты, — говорю ей, — друзей моих не трожь. Лучшие ребята на этом свете они.

Тильда так в кресло и рухнула и задышала, как перед родами:

—- Уф-фух, уф-фух! — Отдышалась и добавляет: — А ты уверен, что они на этом свете?

— Конечно! — говорю. — Приснилось тебе что-то там, так не надо меня за это вешать!

Она тут как возопит:

— Да это бледные твои были! То за окном, то в дверях зенки таращили. Я уж и молиться ночью начала, думала — всё: не утащат, так сожрут. Утром пропали. Смекнули, видать, что тебя не добудишься.

Тут я понял-таки, про кого она говорит.

— А не в шляпе ли был один из них? — вот до чего дошел Кавиус, что уже по ночам в чужие окна зырит. И как не спится то ему?

Надо было попросить Юнка с Рэйтом посидеть в сарае. Они б его мигом в нужник спустили… Хотя нет. Им бы чистить пришлось потом.

— Был один в шляпе! — Тильда руку к сердцу приложила. — Неужто признал дружка? — пальцем мне грозит.

А какой же он мне дружок? Обе работы мне чуть не испоганил.

— Да это так… Один знакомый, — пока решил я не открывать эту крышку. Получу грошики за работу, тогда и можно будет.

— Ты ему скажи, чтобы по ночам в окна не заглядывал, — встала Тильда с кресла. — И своё чудище лохматое, чтобы не заставлял это делать.

Я тут вижу уже не опасно, так к ней подошёл ближе. Спрашиваю осторожно:

— Что за чудище? — а у самого руки, как будто гробы сколачивают.

— Да плохо разглядела. Огромное такое волосатое. По типу собаки.

Собаки…

— А ты ему сама скажи, если придёт. Он вроде безобидный. Только языком мелет, — успокоил я жену, как умею.

Сильный удар с треском в мастерской заставил Тильду завизжать и упасть на пол, трясясь. Обливаясь слезьми, она запричитала:

— Ну, чего застыл?! Друзья, видать, пришли. Иди открывай!

Из моих друзей так никто не стучал. Знают, что в дверь мне барабанить, как плясать на похоронах.

В мастерскую вхожу. Старый гроб! Стена продавлена со стороны улицы. Доски треснули, слышу там копошение и кряхтение. Руки у меня вспотели. Думаю:

— Ну, Кавиус, как в воду глядел про дом.

Открываю. На крыльцо вышел. Глядь, а там лошадь и мужик под стеной валяются и телега рядом с ними. Мужик встать не может, вусмерть нажрался. Самогонкой от него за два шага разит. Зенки на меня окарачил. Сам задом в клумбе, а ноги на стену закинуты.

Я говорю:

— Милейший, вы мне возместите поломанное, а то мне с вами раньше времени работать придётся.

— Э-э-э… Хр… Да… Я… — мычит невнятно. Даже язык не шевелится у него. И кто таких пускает править?

Смотрю, а на телеге нарисован знак Мельницы А́рина. Я к Тильде в комнату побёг. Говорю:

— Это по твоей части гость приехал. Дом нам поломал. Со мной-то не шибко общаются, а у тебя язык, как петля. Сгоняй к Арину Мельнику, да скажи, что его человек нам дом протаранил. Пущай отвалит гроши на ремонт.

2

Возчик удачно оказался худым. Тильда его за шиворот, и — хоп! На телегу закинула. Сама на неё вспорхнула, та только скрипнула. Тильда лошадь вожжами хлестнула и поехала на мельницу. Всё-таки молодец она у меня!

Я постоял, посмотрел на провал. Кубарь надо брать на ремонт. Не меньше.

В мастерскую зашёл. Оглядел ещё раз дело рук своих — гроб, значит четверной. Такой чудный он получился, что подумал, жаль некого мне хоронить, а то бы такой же отгрохал. Можно теперь клиентам предлагать, как семейный вариант. Головастый мужик этот Витар оказался.

Не успел помянуть его, как стук раздался с переднего входа. И кого там нечистые принесли? Потащился туда. А там как раз Витар во плоти. В дом его завёл, говорю:

— Легки вы на помине, Витар.

Я уже и забыл, как странно он смотреть умеет. Заставил вспомнить.

— Ну, как у нас с вами дела, мастер Вуль? — странные вопросы за эти дни он задавать тоже не разучился.

Репу чешу, говорю:

— Готов гробушек! Такой получился чудесный, что и закапывать жалко.

Он опять молча таращится на меня. Ну, думаю, продолжу сам тогда:

— А мои дела не очень. Ваша-то утрата невосполнима. А моя вполне, да токмо нечем восполнить пока.

— Что ж это с вами такое? — руку протянул в мою сторону. — Заболели?

— Нет, — я тоже рукой махнул. — Приходил ко мне тут один в шляпе. Сказал, знает вас.

— Да-а-а-а? — протянул он.

— Да, — говорю. — Кавиусом назвался. Вам знаком такой?

Он на окна глянул. Выдохнул словно стакан реповухи собрался опрокинуть.

— Двери заперли, мастер Вуль? — спрашивает вкрадчиво.

А по лицу не поймешь его. Как маска.

— Для меня они как крышки гробов. Я так говорю: хранить и хоронить надо в закрытом виде. А тут у меня добро хранится. Да и сам я пока не хоронюсь, так лучше сохранюсь.

Я даже не заметил, дышал он или нет. А вопрос-то мой забыл, похоже.

— Так и что же Кавиус? — спрашиваю.

— Это тесть мой. Вы его видели у нас в доме.

Тут у меня в ногах слабость появилась и зад к креслу притянуло. Поел, что ли, в обед неудачно? А у них в доме не видал я никого такого.

— Где же он был? Не припоминаю что-то, — отвечаю ему.

— Так на кровати с тёщей и моими родителями лежал, — улыбается, но грустно. — Для него и гроб я заказал.

— Вы так не шутите, — говорю.

— А я не шучу, — он серьёзное лицо сделал, смотрит на меня прямо. — Тесть мой умер. — Едва не слезу пускает. — А кто к вам приходил, не знаю.

Не люблю людей допрашивать. Нервными становятся, бывает. Не хочет говорить, ну его, в могилу. Может и вправду лично они не знакомы.

Я встал, достал стаканы и бутыль.

— Реповухи изволите? — говорю ему.

Он поморщился:

— Нет уж, спасибо! Я её только на поминках потребляю.

Какой нежный оказался. Ну я-то могу себе позволить. Налил. Говорю:

— А для меня это живительный нектар. А если токмо на поминках буду пить, так и помру трезвым. А знаете, кто не пьёт ещё? — говорю.

— Кто?

— Покойники!

Он при этом слове опять по сторонам глазами метёт. А я ему ещё:

— Полстакана и работаю, как живчик. Иначе без неё не то. А надо и жену кормить. Да тягло платить.

— Какое, — говорит. — такое тягло?

А я думаю, что за человек, про тягло не слыхал. Во живут в лесу!

— Так не задарма живём же. Это помереть даром можно и то не всегда. — подмигнул ему.

Полстакана накинул, так потеплело в груди. Легче сделалось.

— У меня знакомые могильщики есть, — пора думаю Акана советовать ему. — Вам скидку сделают по моей рекомендации.

Я с Аканом не говорил, но сам думаю, что четверную могилу будет дешевле копать, чем четыре одиночных. Может в этом у Витара и задумка?

— Нет, нам услуги не нужны. С церемонией своим силами управимся. Понимаете? — и подмигнул мне зачем-то.

— Понимаю, — говорю, а сам не очень понял. — А кто у вас гроб то понесёт? Волнуюсь я, что не управятся.

— Вам, — сказал, как гвоздь забил, — за это беспокоиться нечего, мастер Вуль. Есть кому печься об этом.

Тут мысля закопалась в башку, как могильщик. Говорю ему:

— Погодите. Одного четверо несут. А это творение тогда четыре по четыре должны воротить. А им и взяться не за что будет. Переживаю, — говорю, — за вас!

Он обе вялые руки к груди прижал. Говорит:

— Мастер Вуль, вы, вижу, математикой увлекаетесь. Учились где?

— Жизнь меня учила, а, может смерть. — Не поймешь их, то ли они сёстры, то ли мать и дочь. — Так… Считаю помаленьку. Деньги, в основном. Да людей иногда. Вот в прошлое лето случай был. Прибегает ко мне судейский и говорит… Да вы сядьте, Витар, расскажу пока. — Сел он рядом. — Так вот, позвали меня вешать пятерых. Я деньги посчитал за работу. А на эшафоте — глядь: что-то не то… Туда-сюда… Раскумекал, что их четверо. А Тильда уже обновки насмотрела себе на все деньги, да подарки детям. Поработал я с досадой. А потом к посаднику. Обида во мне сидела. Говорю ему:

— Что у вас за бардак? Людей на работу зовёте, а потом договор меняете. Я, мол, в долги влез уже наперёд, а теперь по миру идти чтоль? Но не проняло его. Сказал:

— Сколько работы, столько и оплаты! А что суд одного ошибочно приговорил, так это хорошо, что заметили вовремя.

Вот и выходит, один от смерти ушёл, а второй от заработка.

Витар, как был холоден, так и остался. Даже не посочувствовал ни капли. Говорит:

— Мы с вами про замки договаривались с петлями. Я их принес.

— А я и забыл про них, с этим вашим тестем.

— Да не мой это тесть, — он махнул рукой. И полушепотом: — А чего хотел этот… Кавиус?

Я тут ещё полстакана реповухи ко рту поднёс и держу. Думаю, что ему ответить. Шарахнул таки, выдохнул и говорю ему, как на духу:

— Требовал он с меня отказаться от вашего заказа. Бросьте, говорит, это занятие иначе пострадаете. Три раза приходил, а сегодня дом мне ночью поломал.

— Да ну! — Витар от удивления и рот раскрыл. — Вот бы не подумал… — Осёкся он что-то. Продолжает: — Покажете?

— Конечно покажу! Ваш гроб, точнее, не ваш… Ваш заказ… В общем, достоин, чтобы люди им любовались.

— Покажите, что вам сломали! — сказал он, закатив глаза к потолку. Они тут у него белые совсем стали.

Думаю:

— Хорошо, хоть, Тильда не видит. А то пришлось бы за врачом бежать для неё. На этот счёт она у меня больно чувствительная.

Повёл его смотреть стену развороченную. Гляжу, нюхает чего-то.

— Вот, — говорю, — разворотил мне стену ваш Кавиус. А перед этим всю ночь за окнами возникал. Жену пугал. Она даже взмолилась.

Витар глаза расширил ещё.

— Молилась? — каркнул вдруг. — А каким богам, позвольте узнать?

— А я в её дела не лезу. Вера, говорят, личное дело каждого. Вот приедет она, вы её и спросите, — Витар на этом поник сразу.

— Вот что, я вам десять грошей за хлопоты прибавлю. Но вы заказ берегите. Кто бы ни был этот Кавиус, завтра привозите готовый гроб.

Отдал он петли мне и замок.

— Извольте, милейший Витар! Как же десять грошей, когда тут одного материала на сорок. Будьте добры накинуть!

— Давайте завтра об этом, — лицо вдруг приблизил к моему и шепчет: — Если что никакой Кавиус не приходил! — сказал и быстро улизнул.

3

Тильда с Мельником приехали смотреть сломанную стену. Я думаю, чтоб повнушительнее выглядеть, надену свой фартук рабочий.

Вышел в нем с мастерской на улицу. Мельник, даром что здоровый боровяка, а, гляжу, Знаком себя осенил.

— Здрасьте, вам, мастер! — зубоскалит, значит, мне.

— И вам не хворать, — отвечаю, подходя ближе, а сам гляжу, у него харя побита.

Посмотрел на Тильду, а она без синяков.

— Ну, — думаю, — наваляла она ему, теперь сочтёмся, похоже, побои за пролом.

Он на мой фартук косится и к Тильде ближе держится. А я ему:

— Простите, мою жену, она не со зла.

Посмотрел мельник на неё.

— Не понял, — говорит, — я вашего мужа. Что он такое говорит?

— Да я его и сама не всегда могу понять. Особливо, как с клиентами наговорится.

— Да это я, милейший, про побои ваши толкую. Меня бывало Тильда так поколачивала. Но вину признаю, были оплошки. Простите и вы её.

Мельник заржал, как мерин, схватившись за пузо.

— Это я побиться люблю на кулаках. С вашей женой мы только говорили.

Ну его я понял. Теперь осталось жену раскумекать.

— Ты про каких клиентов, говоришь-то? — подхожу к ней на шаг. — С которыми я в начале работаю или в конце?

Улыбка у мельника пропала. Снова фартук мой оглядывает.

— Да тех, которые бледные тут бегают к тебе, — упёрла жена руки в бока.

— Так может они с мельницы, не думала?

Улыбка у мельника снова появилась.

— Я вам ручаюсь, что с моей мельницы никто тут не бегает. — Сказал он, почёсывая локоть. — Давайте уже к делу перейдём.

Подошли ближе к пролому.

— Вот сюда, — говорит Тильда, — ваш Клюп и въехал. Вон от его зада след на клумбе.

Я там не увидал ничего, но мельник покивал.

— Как же въехать то он мог сюда, ведь не в тупике живёте? Что ж, поперек улицы разогнался? — Мельнику не сильно хотелось кошель развязывать.

— Ну как? Мой Вуль тоже с пьянки мимо печки спать идёт, а ничего.

— Тут история с одним клиентом была… — я думал рассказать про Кавиуса, но Тильда мне локоть в ребро вонзила и мельнику с улыбкой говорит:

— Тут вся улица видала, как ваша телега в наш дом врезалась. Хотите — поспрашивайте.

Откуда-то потянуло жжеными перьями. Мельник носом повёл и скривился. Говорит:

— Во сколько ремонт оцените?

Я думаю, чтобы не продешевить, скажу вперёд жены.

— Кубарь или полтора!

— Ну скотина! — гость ударил кулаком в дом. Раздался треск. — Простите!

— За это ещё накиньте грошей десяток, — говорю ему.

— Да я вам пятьдесят могу дать, либо прислать людей, которые все сделают. Идёт?

— Эх, вы. Да там нечисть целый кубарь плотит за гроб, а вы дом в половину оцениваете, — сказала Тильда и тут я понял, почему она так боялась Витара. Спутала его с кем-то.

— Что за нечисть? — переменился мельник в лице и снова осеняется. Да что все стали верующими вдруг?

— Не слушайте, это Тильда шуткует так, — говорю ему. — Пойдёмте лучше покажу своё творение.

Пошли. Смотрю, а гроб открыт. Не помню, чтобы его открывал после ухода Витара. Наверное реповуха дала по башке. И бумага какая-то внутри гроба валяется. Витар, что ли, обронил. Я её скомкал и в печку. Все равно не умею читать. И Тильда — тоже. Крышку закрыл. Говорю:

— Вот смотрите красавец какой! Четверной! — грудь я выпятил. Всё-таки первый сторонний человек этот образчик видит.

Тут подметил я, что мельник сам размером с этот гроб.

— Ну вы то один легко поместитесь. Или с кем-то худым, как жердь, если надо. Но заказ на четверых. Точно говорю. Если что знакомым говорите, мол, мастер Вуль даже такие может.

А он опять Знаки творит. Мы то с Тильдой не особо веруем. А то нам и работать некогда было бы, знай поклоны бей, да осеняйся.

— Ну уж нет. Красиво — да. А как тащить? И потом, что это за идея друг на друга усопших укладывать? Уж не чернокнижие ли какое делается? Поговорили бы вы с властями. Чего доброго проклятие на вас ляжет.

Тьфу. Ещё один выискался. Нашёл, кого проклятием пугать. Да я на эшафоте их каждый раз слышу десятками.

А вот мысля про похороны мне в башку засела словно червяк в яблоко. Посмотреть бы, как потащат полный гроб покойников.

— Слушайте, вы тут обсудите, — говорю, — а я пойду по делам сгоняю.

И Тильде шепнул:

— Постарайся кубарь выморщить.

Надо было с властями посоветоваться, а то в колдовстве обвинят, а это — костёр.

4

Посадник брезгливо сморщил нос, едва увидев меня. Ну я не в обиде, лишь бы денежки платил и работу мою признавал. За славой то я не гонюсь.

— Ваша милость, у меня дело странное.

— Ещё страннее, чем твой наряд?

Прямо в фартуке я к нему заявился. Забыл снять.

— Ч-ч-что вы, — говорю ему, — это же моя обычная рабочая одёжа.

Он перо отложил, руки сложил на книгу и на меня уставился.

— Одёжа! — передразнил меня. — Работа была вчера, а фартук на тебе всё ещё надет. Спишь в нём поди?

— Что вы! Плохо гнётся же он. И жена жалуется — неудобно.

— Так! Ты свои шутки брось, да говори с чем пришёл. Времени у меня мало.

— Точно как у меня, особенно, когда работаю топором, — гляжу, он перо в руках вертит, рот открыл — дышит, силится сказать. А я не дал ему меня прервать, потому, как это всё равно, что с занесённым топором передышку устроить. Продолжаю:

— Странные клиенты пожаловали. Заказали один гроб сразу на четверых. Двое на дне — мужики, бабы — сверху, на них.

— Вот это и впрямь безобразие, — смотрю он даже пишет что-то, — где это видано, чтобы бабы были сверху?! Увидишь их, укажи на это.

— Как же я смею клиентам указывать, милостивец? Я советы дам, как лучше с гробом обращаться. А уж кого и как они там похоронят, я им не в праве говорить. Пускай хоть сами в нём спят.

— Насчёт прав ты, как всегда, не прав. — Начал он пером водить по бумаге. Наводившись, оторвал кусок бумаги и мне протянул. — Показывай это, когда спросят, какое право ты имеешь указывать как покойников укладывать в гробы. Там написано, что я тебе даю такое право.

Бумага важная оказалась. Такого права даже у Акана не было. Убрал я её бережно в карман. А сам ему рассказал про их дом.

— И в чём же странность? — спрашивает.

— Ну, как в чём? Никто ведь не видал чёрные дома!

— Может потому и не видали, что они в глуши лесной, — поглядывает в свою книгу он, словно там девка голая.

Ну да, в этом и правда ничего особенного. Я даже забыл, с чем пришел к нему.

— Ах, вот, послушайте, — пальцем постучал по столу, чтоб он хоть взглянул на меня, — ко мне приходил какой-то мужик и прям-таки требовал не делать этот гроб. Горе, говорит будем хлебать всем миром.

— Ну, ты же опытный! Плюнуть надо было на него и ответить, что горя хлебнём, если покойников перестанем хоронить. Ещё раз придёт, так и поступи!

Снова нос он засунул в свою книгу. Вроде успокоил меня. На том я домой и пошел.

А я думаю, раз завтра выходить, значит мне надо одетым быть, как подобает. Чтоб видели все, что я на работу вышел, а не просто так стою зеваю там.

Собрался проверить после обеда всю одежду. Думаю, сперва с размерами дна определюсь.

Растянул на полу тесёмки с шириной и длиной гроба. Прикинул, сколько досок надо на одно дно. Оказалось шесть, не считая поперечных. Выпилил. Разложил.

— Эх, — думаю, — Це́лую дверь придется сделать. А с крышкой, так целых две. Надо было в плотники идти.

Выложил, в общем, я доски для дна и решил топор поточить, как дядька Сотер, покойный, мне наказывал.

— Топор всегда должен быть острым, — говорил он, скребя ногтем по лезвию.

Я в первый год работы на себе познал его правоту. Был случай один, после которого я всегда накануне точу топор.

Баба одна князя обругала из толпы. За это по закону положено было ей голову откинуть. Она думала, не заметят, кто кричал, а какой-то мужик взял да и вытолкал её из толпы прямо к дружинникам.

Судейские дело обстряпали быстро. В таких делах они не тянут. Меня вызвали с надбавкой за срочность.

Я фартук накинул, топор схватил и бегом на Рыночную площадь.

Там уже и помост готов. Народ кружит вокруг. Как вороны. Только вороны после казни кружат, а люди до. Достал я свою колоду из тачки, поставил на помост. Топор к ней прислонил. Стою, красуюсь.

Баба тут с мужиком под ручку гуляет. Рожу скривила, как харкнет в мою сторону. Ну, да я высоко, плюй, не плюй… Кричит:

— Чтоб и тебя так разрубили, червяк компостный.

Мне это в душу так запало.

— Чего это, — думаю, — компостный. Обычный. Такой, как все.

Народ собираться стал потихоньку. Думают, не зря палач на рабочем месте, как цапля на болоте, стоит. Почуяли зрелище. Тянутся и тянутся. Многие зыркают на меня недобро так. Словно я им гнилые гробы втюхал.

Вдруг, гляжу, ведут преступницу. Руки цепью скованы. Идёт в окружении четырёх дружинников. Видно, что черные им обещает напасти. Но они ничего, ребята крепкие. Зазря с бабами не воюют. Тем более, она худая, как доска. Такую и пальцем то перешибить можно. А тут я с топором, который больше неё весит. Неловко стало как-то.

Подвели её, подсадили, значит, ко мне. Топор я от плахи убрал. Прислонил к ноге. Из первого ряда кто-то крикнул:

— Смотрите! Сейчас она его съест!

Народ давай ржать. Я глянул на девку. А она на меня вылупилась, не моргая. Как будто ей веки к бровям пришили.

— Чего, — говорю, — смотришь на меня так? Словно не ты сегодня здесь главная, а я!

А она, как на меня напустилась, прям как змея на жертву. Как зашипела:

— Ах ты… Слизняк вонючий! Да чтоб твою бабку… грели на сковородке… вместе с тобой!

Толпа ржёт, как стадо коней. Вроде не смешно. Вижу, девка вся переживает. Трясет её. Я Тильду обнимаю обычно в такие минуты. А на работе не позволяю себе чувств. Всё-таки не зря придумали разделять дом и работу. Не знаю, если б Тильда была на месте той девки, обнял бы я её или нет.

Тут судейский вышел, приговор огласил. — Покайся, — говорит, — последнее слово молви!

Она затряслась так крупно.

— Ах ты плесень седая! — так прямо его и назвала. — Тьфу! Кукарекай дальше теперь!

Гляжу, а у судейского плевок под глазом. Ну, не мне одному оплёванным работать. Он утёрся и мне кивнул. Я топорик взял, подошел к ней. Говорю:

— Девочка, ну это же запомнят. Всё ведь ясно уже.

— Да ты… Ты… — слёзы ручьями. Давится ими.

Я обухом вниз топор на руки взял. Глажу его, как котёночка. Говорю ей спокойно и ласково:

— Ты, доча, ложись смирно на колоду, да шейку постарайся вытянуть. А я уж быстро тебя.

Однако, моя молодость и забывчивость мне урок предподали. В плешь мне камень прилетел на втором ударе топора. А после третьего я уже в синяках и мусоре был.

Домой явился. Тильда орёт, как свинья обожжённая:

— Что ты со мной делаешь, скотина? Опять напивался в подворотне с друзьями?! Весь грязный пришел, да еще побитый.

Поругала меня жена. Потом подлечила чуток бальзамом синяки.

2

Ну и чтобы топор острый был, как Сотер и жизнь научили, к срочной казни начал я его точить сразу после обеда. Да и чего не поточить, если накормлен у заботливой жены. Моя Тильда, она как: сперва поколотит, а потом поухаживает. Знает, что мы с ней, как гроб с крышкой.

Расточил, значит топор. Отужинали с женой. Она на работу побежала. А я дома остался. Думаю, пора гроб делать дальше.

Колочу дно гвоздями. Сделал. Думаю, надо крепость проверить. Хлипкий гроб он как дырявые портки: того и гляди покажет, что не до́лжно.

Стук слышу, идёт от входной двери. Ну, что делать: бросил опять работу. Открыл. Навозом свиным пахнуло с улицы. Такая уж наша Весёлая. Стоит мужик. Высокий, в сапогах до колена и шляпе, из-под которой лица не видно.

— Вы, — сипит, — мастер Вуль?

А я говорю:

— Вам какой мастер нужен, гробовщик или палач?

Молчит. Чувствую, глазами колет меня.

— Гробовщик.

— Похоронили свои сомнения? — шучу. Он плечи скукожил чего-то. — Сейчас я его позову.

Закрыл я дверь. А сам в окно тихонько из-за занавески решил посмотреть, что делать будет. Смотрел я, смотрел… хоть бы слепень на него сел, чтобы отогнал. Нет. Даже не двинулся. Ждал своего мастера.

— Ну, — думаю, — пора гробовщику появиться.

Остатки волос руками разгрёб в стороны. Дверь открываю. Говорю:

— Здравствуйте, милейший! Я мастер Вуль, гробовщик. Вас как величать? Пожалуйте в дом. — Посторонился, рукой указую ему, чтоб входил.

Он вошёл дёрганой походкой. Шляпу не снимает. Видать не из наших краёв. В Невокке-то не принято дома в шляпах ходить.

— Зовите меня Ка́виус, — голос был у него, как скрип виселицы под покойником. Запахло тут, как из могилы.

— Зачем пожаловали? Ужели гроб вам нужен? — дай думаю его зубы гляну.

Даже не улыбнулся. Холодный, как покойник. Знаю таких.

— Как раз наоборот, мастер Вуль! — странно сказал. — Я сам в нем не нуждаюсь и вас приехал отговорить его делать.

Тут я что-то недопонял, кажется. Говорю ему:

— Вы не заказываете, я — не делаю. Это же просто. Могли не приезжать, и всё. Я бы не делал. Раз приехали, ладно. Никакого вам гроба. — А сам подумал, что раз он ехал, то, наверное, издалека, и надо хоть за стол пригласить. Говорю:

— Может по стакану перед обратной дорогой? — Я один не люблю пить, а с компанией Тильда разрешает.

Он головой замотал. Я надеялся, шляпа слетит, увижу хоть глаза. Но нет. Сидит, как приколоченная. А мужик даже не повернулся к выходу.

— Где, — говорит. — присядем для разговора?

— Да вот, в кресло водружайтесь, я на скамье посижу. — Ляпнул ему, а сам думаю, надо хоть как-то образ умельца подкрепить. И добавил ему: — Это кресло я сам сделал. Из остатков гробовых досок.

Уселся он. Шляпу низко наклоняет. Не сильно я таких люблю. Работаю обычно с теми, кому скрывать нечего. А этот мне спину кропит. Сидит и ждёт чего-то.

Я говорю:

— Я бы принёс стаканчики-то, с ними обычно лучше разговоры клеятся.

Он, вижу сглотнул. Может жажда его мучила, только воды я ему предлагать не хотел. Сам пусть просит её. Мне реповухи хотелось.

— Нет! — снова меня остановил. — Мастер Вуль, вы меня не поняли. Я хочу вас предостеречь от изготовления гроба, который у вас заказали вчера.

Я онемел. В горле тоже пересохло. Стал мозгой скрипеть, кто ему разболтал. Кроме заказчиков, неоткуда ему было знать. Тут лишь я и Тильда знали, да она таких боится, как обыватель виселицу.

Тут я на его руки глянул. А у него они белые, а ногти все грязные и длинные такие. У меня чего-то комок к горлу подкатил. Сердце застучало. Ну думаю, заболел. Придётся отлёживаться после сдачи заказа.

Подышал я немного. Вроде ничего. Надо было понять, о том ли он говорит, о чем я думаю.

— Я, — говорю. — Не брал вчера заказы. Вы, наверное, что-то путаете.

— Мастер Вуль, вы даже ночевали у заказчика. Не надо вам делать для них этот гроб.

— Я, — говорю, — уже задаток взял. Дно уже готово. Из могилы возврата нет. Понимаете?

Он зубами заскрежетал вдруг. Говорит:

— А вы уверены?

— Я сколько на свете живу, а не видал, чтобы даже из гроба кто-то встал. Не говоря уже про тех, кто там на глубине лежит. Ладно, если спящего случайно кладут в гроб, он крышку выбьет, и то не каждую. А уж из под земли, куда ему вырваться. И живому никак, а дохлому и подавно.

— Нет, — палец вверх поднял. — Вы не поняли. Я прошу вас не делать гроб.

— Ну вы же знаете, что я даже ночевал там. Я не могу теперь его не делать.

Он хлопнул рукой по поручню кресла.

— Вы верите в приметы, мастер Вуль? — ногтем постучал пару раз по дереву.

— Опять вы за свое? — еще немного и пришлось бы его вытолкать из дома. — Ну, возвращаться — плохая примета. Эту слышал. Но из могилы не возвращаются. Это моя примета. Что там еще есть? Чёрная кошка — это беда.

— Да, это беда, если она дорогу перебежит, — прервал меня. — Я вас уверяю, что этот заказ — ваша черная кошка.

Я на ноги встал. Говорю ему:

— Милейший Кавиус, есть у меня история про чёрную кошку. Одного мужика должен был я четвертовать. Вели его на казнь и черная кошка перебежала ему дорогу. Он мне на эшафоте рассказывал. Я уже готовился рубить его, как следует. Вдруг, перед оглашением приговора гонец от князя прискакал к судейскому. Замялся тот, а потом приговор огласил, что будет отсечение головы. Вы понимаете?

— Ну, умер ведь он.

— Да, что умер! — махнул я рукой. — Я то вчетверо меньше получил за такую работу. А мне никакие кошки в тот раз дорогу не перебегали. — Я уже зол становился. Говорю ему: — Давайте вы езжайте обратно, а я делом займусь.

Дверь ему открыл. Стою, жду, пока выйдет. Он на ноги поднялся. Медленно подплыл ко мне.

— Вы думайте усердно. Это будет горе, если они его получат. Я завтра еще зайду.

И быстро вышел вон. Я и рта закрыть не успел.

3

Сразу после его ухода я не смог работу продолжать. Так он разозлил меня. Да где это видано — отказаться, когда такой крупный заказ раз в жизни выпадает. Ладно мор ещё, на котором дядька Сотер сыновьям дома построил. А чтобы в обычное время так крупно заказали, большая удача. Нахал. Решил кусок хлеба отобрать. Да ещё чем объяснять надумал. Ха! Приметами.

Сидел я в кресле так долго-долго. Задумавшись. Вдруг руки чьи-то мне шею сзади обхватили. Обернулся, а это Тильда меня решила обнять. Я так рад был её видеть, что даже в щёку чмокнул.

— Бледный ты какой-то, — устало так сказала. — Не заболел?

— Недавно сердце барабанило, — отвечаю. Решил не говорить ей пока про Кавиуса. А то обругает меня опять с этим заказом

— Может ляжешь тогда? Завтра работа тяжёлая.

— Вот ведь гадость! Забыл спросить, какого веса завтрашний злодей будет.

Тильда волосы из-под платка выпростала свои длинные и говорит:

— А какая тебе разница? Ладно бы вешал, так рубить ведь будешь.

А я ей любуюсь, простой и своей. Отвечаю:

— Да, конечно, есть разница, как тебе огурец резать или помидор.

На следующий день перед казнью маялся я на Площади, как всегда. Ждал, пока народ соберётся, да приговорённого приведут. С достоинством стоял, как Сотер учил.

— Весь город тебя боится, когда ты палач. Они видят твою работу. У пекаря только результат виден, а у тебя и результат и процесс. Можно ещё до начала сделать так, чтобы они о тебе говорили. Стойка, выражение лица, одежда — то, — как он говорил, — что они будут обсуждать ещё несколько дней, если сможешь как следует это явить.

Стою, значит, я, как обычно. Плаха. Топор. Народу ещё мало. Гляжу, топает к помосту в своей шляпе Кавиус.

Подошёл близко так. Народ, вижу, поглядывает на него. Дело-то небывалое. Со мной так никто никогда не говорит.

— Здравствуйте вам, мастер Вуль!

— И вам, — говорю, — здравия! Вижу, обязательный вы человек, милейший Кавиус. Обещались быть, и явились. Токмо, не ровён час, камни полетят в вас.

Молчит. И лица опять не видно. Очухался и говорит:

— Что ж, не передумали вы за ночь?

Привязался ко мне, как камень к утопленнику.

— Нет. Моё слово крепко. Вчера говорил, сегодня подтверждаю — заказ будет готов.

С помоста-то видно хорошо было, как кулаки сжались у него. Народ, гляжу насторожился. Ждут, что будет.

— Я вас еще раз прошу не делать этого гроба, мастер Вуль. Не то горе придётся мыкать.

— Вы же видели, где я живу, знаете, чем на хлеб зарабатываю, милейший. Я без этого заказа горе мыкаю.

Вижу, некоторые парочки ближе подбираются к Кавиусу. Слышать хотят, о чём разговор идёт.

— Забирайся уже к нему! — мужик какой-то крикнул.

Кавиус говорит:

— Если лишь за деньгами дело стало, так я вам компенсирую. Горе то я не ваше лично имел в виду. А общее. Для всех.

Какое-то разделение тут во мне произошло. Одна половина говорит: надо деньги брать. Другая говорит: надо делать гроб. Ну а я репутацией дорожу.

— Вы сами, — говорю, — подумайте, на что честного мастера подбиваете. Этак я и вовсе без работы останусь.

Он вздохнул. Тем более, что уже ворчат вокруг. Нервничает народ.

— Ну, — говорит, — смотрите теперь, как бы чего не случилось теперь с вами или с вашим домом.

Вздумал меня пугать что ли? Ну да всяких тут я повидал. Говорю ему:

— Убирайтесь, откуда пришли! А то ведь мы можем уже по-другому встретиться на этом месте.

Ничего не дрогнуло в нём. Поворачиваясь уже, бросил:

— Думайте-думайте! Завтра ещё встретимся.

И пошел вон с площади. Народ расступался перед ним, как передо мной.

4

Вечером друзья заглянули. Братья Рэйт и Юнк. Золотари. Копаются во всяком. Бочонок пивка притащили.

— Видали мы тебя на площади! — скрипучим басом из-под усов сказал Рэйт. — Вот это я понимаю, работа!

— Да-а! — вторил ему братец.

У обоих глаза разгорелись.

— Ты, — это Юнк уже начал, — дрова также рубишь?

— Что ты? Дрова! — хлопаю его по плечу. — Для шеи свой удар и свой топор. Не зря, ведь, говорят: “каждому делу свой инструмент”.

— Ты хорошо сказал, значит смотреть на это надо. Не только что делать, но и чем. — Это Рэйт. В ухе мизинцем ковыряется. — Ты за стол нас усадил бы чтоль. Стол он для выпивки, как раз.

Показал я им рукой места. А Юнк ушами пошевелил, нос чешет и говорит:

— С тобой, брат, я согласен, но не до конца. Иногда дело выбирает инструмент.

— Это как?

— А вот принесли мы пиво к Вулю. А у него сломалась мебель, допустим. На полу сидеть не будешь. Что он нам предложит? — Юнк поднял палец. — Гроб! Может, даже не один. И будем мы на них распивать.

Я порой с них балдею. Так думать умеют!

Метнулся я за закусью. Воблу притащил, леща. Капусточки квашеной. Кружки расставили на столе. Сидим, хорошо!

— Может быть, мяска хотите? — говорю им, ополовинив кружку. — Вяленое есть.

Они переглянулись. Рэйт сказал брату с улыбкой, щёлкая пальцами:

— Помнишь, мы с тобой после прошлого раза спорили? Я тебе говорил, что у палача мясо в доме будет всегда.

Юнк поёжился, прищурился, словно от боли, а глаза смеются. Говорит:

— Поспорю с тобой, брат. Не всегда. После виселицы — вряд ли. Да и мясо это не всем подходит. Кто-то найдет в себе силы для него, а кто-то — нет.

Мне тоже смешно стало от этих шуток. На душе легко. Люблю, когда друзья приходят. Отвечаю:

— Чистая курятина, задаток получил на большой заказ. Купили пару кур.

— Ага, а десять дней назад окорок свиной был, как раз после четвертования.

Смеются. Я говорю:

— Не спрашиваю, где вы это пиво откопали. И вы у меня не спрашивайте. Уплетайте и спасибо говорите!

Похлебали. Пожевали ещё. Рэйт отсморкавшись, говорит:

— А что за большой заказ?

— О-о-о! — отвечаю. — Это целая история.

И рассказал им всё, как выдохнул. И про Витара с Бой, про их усопших, дом, гроб, Кавиуса и даже про то, как Тильда убегала от Витара.

— Вот это ты попал, дружище! — сказал Рэйт, когда опрокинули по второй кружке. Пальцы его сплетались и расплетались. — Завтра, значит, конец!

— Типун тебе на язык, брат! — слегка ударил ему кулаком в плечо Юнк. — Всё только начинается.

— Вот-вот, — сказал я. — Я с этих денег планирую дом подновить. Пристройка прохудилась. В гробах уже ветер гуляет.

Рэйт рёбра чешет. Говорит:

— Ты думаешь, зачем им этот гроб?

— Как зачем? Гробы, чтобы хоронить. Похоронят всех четверых в одной могиле. Может, на плитах решили сэкономить? — мысля у меня неожиданно всплыла такая.

— А я чую, что непотребство какое-то они затеяли. Такие рожи у них, что для него самый раз, — мерзнуть Рэйт как будто начал, кутается в кафтан.

Юнк встрял, почёсывая макушку:

— А вдруг это первая ласточка?! А потом потоком польется. Понравится людям хоронить по несколько и будут их копить, чтобы потом затолкать в одну могилу.

— Не каждый сможет их в товарном виде содержать, — говорю. — У этих вон, там в подвале, холодно было, а наверху могут подпортиться.

— Большая загадка, ничего не скажешь, — Юнк смотрел на стол, словно на нём карта была всего этого непотребства.

— Ты им расскажи про Ака́на с сыновьями. Так и узнаем больше про этот ритуал, — Рэйт хлебнул из кружки и причмокнул губами.

Хорошую идею он подал. Я загорелся желанием присоветовать своего друга Витару. Тем более Акану тоже гроши нужны, а тут могильщикам работа хорошая.

— А про Кавиуса, что думаете? — я им хорошо его описал, чтобы так спросить.

Рэйт почесал подбородок. Юнк провел ладонью по лбу.

— Мне не нравится, как он тебя пугает насчет дома, — сказал Рэйт.

— А мне — что он сулит общее горе, — добавил Юнк. — Это куда серьёзнее.

— Ну, брат! — Рэйт потер стол рукой. — Общее горе может миновать нас с тобой. Не поголовным же оно будет. А, вот нашему другу, Вулю, в любом случае грозят.

— Вуль! Мы тебе поможем, если что. Можешь на нас рассчитывать, — сказал Юнк.

— Точно! — подтвердил его брат.

Посадник, тоже:

— Всё у тебя не так, Вуль, то веревки лопаются, то крестовины ломаются.

— Как же может это быть, Ваша милость, — отвечаю ему. — Не сам я верёвки покупаю, спросите тех, кто мне гнилые берёт. А крестовины тоже, если не толстяк, то плотник виноват.

А он не проникается обычно моими оправданиями. Всё своё на уме. Заладит и вот одно и то же, как Тильда.

Я ему говорю:

— Пойдёмте смотреть на складе.

А он только:

— Времени нет. Но ты разбирайся, чтобы не было потехи. А то не поймёшь тебя шут или палач.

— Ваша Милость, перепутали. Я гробовщик и палач, а не шут.

Так его поправил, а ему не нравится.

— Иди, — говорит, — с глаз моих вон, гробовщик.

Осенью помню случай был. Бабу одну я вешал. То ли воровка она была, то ли нет. Повисла и потекли нечистоты с неё. Ну бывает такое у людей, когда их вешают. Только немного на меня попало в тот раз. Вот тогда я страху натерпелся. Тильда думал меня в мой же гроб вгонит, для той бабы приготовленный.

— Ладно, — говорит, — кровь стираю, так теперь ещё и это.

Чуть не сгноила меня.

2

Надысь приходит ко мне мужик и говорит:

— Гроб хочу необычный.

Мужик и сам необычным мне показался. Весь бледный, как мука. Под глазами круги черные. Как будто не спит по ночам. Нос острый был у него и губы какие-то синеватые.

Чем-то мне напомнил висевшего у меня на той неделе, только тот не двигался уже.

Я спросил у него:

— Необычный, это какой же гроб будет?

У меня не так уж много опыта в необычных гробах. Ну прямоугольные всё, да один раз был почти квадратный под клиента. А этот мне:

— Хочу чтобы в нём два места было и в высоту высокий чтобы был.

Я тогда задумался. Как будто он мне загадку загадал.

— Что, — говорю, — такое значит для вас “высокий”? Может лучше вам к строителям обратиться? Они вам срубят.

Он на меня посмотрел так странно. Как мать смотрела, когда я ей говорил, что купцом буду. Говорит:

— Высокий, это чтобы друг на друге там лежало два человека.

Я ещё раз репу почесал, говорю:

— Ну ведите второго тогда, будем меряться.

Он, видать, обиделся, говорит мне:

— Как это “ведите”, если они оба почили уже?

— А не хотите, — говорю, — взять два обычных?

Это ж и усопшему ясно, что сильно дешевле.

— Я вам говорю, мне нужен не обычный, а сдвоенный по ширине и высоте. Вы можете такой сделать или нет?

— Знали бы вы, что я сделать могу за деньги… — сказал я.

— Ну, вот поедем к нам тогда. Замерите и цену оговорим.

Посадил меня на телегу, сам лохматкой правит. Едем. Решил он меня через кладбище повезти. Луна полная светила.

А я сижу и ёрзаю. Думать начал, что там за покойники, которых надо в таком гробу хоронить. Извёлся весь. Вдруг он спрашивает:

— Нечисти не боитесь?

— Боялся в детстве. А как работать стал, теперь меня самого так, бывает, назовут.

— А о том, что после похорон, бывает, покойники встают из могил, слыхали? — спрашивает, а сам лошадку нахлестывает, чтоб быстрей шла.

Я тут, слегка оторопел, не ждал такой вопрос. Отвечаю ему:

— Слыхать то слыхал, да не видал таковых. — Рука тут что-то затряслась. — Тем более, что второй раз за гробом не приходят ко мне. Так посему разумею, что сказки это.

— А я вот видел, как перед похоронами шевелилась крышка гроба у деда, — он оглянулся, а глаза у него прям мне в душу смотрели куриными яйцами.

— Да это газы, поверьте моему опыту, — говорю. — Они ещё и не такое делают опосля смерти-то.

— А если глаза открываются у мертвеца? — спросил он вдруг. — Это что значит?

— Учил меня дядька Сотер, так вот он говорил, если у покойника глаза открылись до укладки в гроб, значит хочет, чтобы быстрее уложили.

Он тут встрепенулся весь. Спину распрямил. Оглядывается на меня и говорит:

— А если после?

— А если в гробу глаза открылись, говорил Сотер, значит гроб ему не нравится, нужен подороже. Ну, да это не ваш случай, как вас величать?

Он опять на меня оглянулся своими зенками. Пробежался, значит по мне ими.

— Вита́ром меня зовите, дядя.

— А вы меня можете Вулем кликать.

И поехали за город в лес. Едем-едем. Я, спохватился, вдруг, говорю ему:

— Обратно тоже отвезёте?

— На рассвете.

— А что же я жене скажу? — я тут струхнул как приговорённый, лицо похолодело, думаю белее этого мужика стал. — Она у меня станет страшнее любой нечисти, если я дома не буду ночевать.

— За это не беспокойтесь, Вуль. Я вас доставлю и ей всё объясню.

3

Подъехали мы к одинокому дому в какой-то глуши. Час езды по лесу, вестимо, до него был. А дом чёрный оказался. Я таких и не видал.

— Вы, — говорит, — тут постойте, у крыльца. Я лошадь загоню и приду.

Заехал за́ угол. Тут как за тем же углом вой раздался. Я подумал, что дожидаться мне его лучше в доме, пока вторым не сожрали. Сбёг на крыльцо. Дверь открыл, вошёл. Бац! Мне по башке. И я упал.

Очнулся уже когда светло было. Правда светло на улице, а окна зашторили так, что в комнате хоть свечки жги. Смотрю, комната не моя. Вспомнил, как было ночью.

Кричу:

— Эй, хозяин!

Тут девка вышла в сорочке.

— Спит он.

— Он меня домой обещал отвезти утром. Давно рассвело то? — спрашиваю, а сам уже на карачках перед Тильдой ползаю.

— С час как, — отвечает.

Пригляделся, а девка тоже бледная и с синяками.

— Кто меня огрел то вчера?

— Ой, простите Вуль. Я думала это нечисть лезет в дом. Там ведь как завыл кто-то, — она испуганное лицо сделала. — Я скалку взяла, ну и…

Через какое-то время появился Витар. Я девке говорю:

— Вы бы срам прикрыли. А то мне не по себе от такого знакомства.

Мало того, что сам на кровати лежал в тот момент.

Она вышла. Витар говорит мне:

— Вы уж её простите. Ненарочно она вас приложила.

— Я зла не держу. Токмо голова болит. Может настой какой у вас есть для облегчения? — голова и правда болела.

Надеялся я, что плеснут они мне хотя бы реповухи с полстакана. Но он мне принёс кружку какой-то жижи с травищей.

“Ну, — думаю, — сам напросился!”

Пришлось полстакана отхлебать из вежливости. Гадость та ещё оказалась.

Витар увидел, что я стакан поставил уже, говорит:

— Сейчас про свою боль забудете.

А я подумал, что забывать то не надо бы. Надо бы чтобы прошла она.

— Главное, чтобы ничего другого я не забыл после вашего зелья, — всегда главное подмечать стараюсь.

Он улыбнулся, зубы у него такие крупные оказались. И говорит:

— После него даже покойники ничего не забывают, — и засмеялся глубоко, как будто гроб закопали только на половину глубины. У меня мурашки по спине пробежали, как вспомнил, что мой гроб со своим покойником одни увальни так прикопали, чтобы могильщикам не платить.

Тут девка вернулась, я глядь, а она в белый саван завернулась, одно лицо торчит.

— Я, — говорит, — ничего лучше не нашла. Меня можете звать Ба.

— Хорошо.

Сказал и вспомнил, как свою бабушку хоронил в таком одеянии.

— Сквозит, что ли у вас? — трясусь что-то весь.

Витар говорит:

— Пойдёмте мерки снимать.

— Ведите! — не терпелось уже.

В подвал пошли. Темно, даже ни лучика. Я говорю:

— Свет бы не помешал.

Чую, за рукав кто-то меня взял и говорит голосом Витара:

— Вы ошибаетесь.

Что это такое значило, я не стал переспрашивать. Думаю болтать пора прекращать, да домой быстрей ехать.

Привели меня куда-то к двери. Открылась она и свет глаза мне уколол. Свечек десятков пять горело вокруг. Проморгался, гляжу, а там кровать широченная, а на ней на спинах лежат два мужика и две бабы. Все в новых платьях и чоботах. Словно спят.

— Ну, давайте! — говорит Витар, а у самого в глазах пламя отражается, как будто и не от свечек.

— А что давать, Витар? Я сюда на замер приехал.

— Так, давайте замерять! — повторяет.

Вот те раз. Я подумал, как тут замерять, если лежат то они в один ряд.

Говорю ему:

— Так они лежат у вас неправильно. Эх, так и вижу каждого в отдельном гробу.

Смотрю, у одной бабки челюсть открылась. Тут меня как осенило. Злость как затрясла всего. Я говорю:

— Вы что ж делаете такое? Четырех покойников закрыли и свечек столько зажгли! Да у вас дом скоро взлетит на воздух. Этого хотите? Я сюда не погибать приехал. У той вон газ только вышел, запах чуете? Вытаскивайте всех наверх и меня первого. Наверху мерять будем.

Мне то жизнь еще дорога. Там такой смрад был, такие свечки!

В общем, вышел я с комнаты опять в темноту подвала. Если б знал как, то поднялся бы в дом сам.

Чувствую, снова под локоть кто-то меня взял и ведёт.

— Не передумаете? — слышу голос Бы.

— Нет.

Вдруг наверху какой-то шум раздался, словно упало что-то. Посуда какая-то забренчала.

— У вас еще кто-то там? — спрашиваю.

— Нет никого, — говорит. — Я вас наверх подниму, а потом мы с Витаром будем таскать родителей, вы уж наверху в доме будьте.

А мне куда было деваться. Вывела она меня наверх. В кресло я уселся. Ждал ждал. Слышал, как они волокли иногда кого-то. Долго воро́хались с теми покойными.

Наконец, дождался я Витара. Вошел в комнату, сам трясется, видимо от усталости. Изо рта воздух со свистом выходит.

— Мастер Вуль, будьте добры приняться за дело. Все готовы. Ждут только вас.

А я знаю эту шутку, ответил ему:

— Им же торопиться некуда. Пусть ждут.

Он меня под локоть взял и повел опять куда-то.

В спальню, значит, ввёл. Гляжу, а на кровати, на том же сиреневом покрывале лежат точно так же все четверо.

— Ладно хоть свечки не зажгли, — сказал я. — Неправильно же лежат опять.

— Слушайте! — гляжу на Витара, а он как-то постарел словно. Морщины какие-то заметны стали. — Мастер Вуль! Какая вам разница, как их измерять? Это, разве меняет дело?

Я негодовал. Непонятливый клиент, оказывается. Ну да, за непонятливость беру дороже.

— Это им, — показал пальцем на мертвецов, — разницы нет, как их мерять будут. А мне для точной работы надо понимать ширину и высоту.

Смотрю, зачесались оба. Задумались.

Витар говорит:

— Неловко нам при вас их тут переворачивать. Вы уж будьте добры пока подождать за дверью.

Вышел я, дождался, пока управятся. Тихо так управились. Словно их покойники сами перелегли. Никто даже не стонал.

Захожу, а мужики рядом лежат на кровати. Сверху бабы на них. Все четверо на спинах.

— Так будут в могиле покоиться? — спрашиваю.

Любопытство раздирало меня. Что такое они выдумали.

— Головами все на запад лягут, значит?

Гляжу, опять закумекали.

— А как лучше?

Во дают. Нашли кого спросить.

— Я думаю им уже лучше не будет, - говорю. — Надо бы правильно это сделать. Вы им велите перелечь, как надо, — я часто так шучу, иногда смеются.

Ба встрепенулась, глянула на Витара. Он на неё. Оба на меня глаза выпучили.

— Мастер Вуль, выйдите еще раз. Сейчас сделаем, как надо.

Возвращаюсь. Бабы перевёрнуты. На мужиках сверху, но лицами. Лицом к лицу, значит.

Измерил, узелки на тесёмках завязал под размеры гроба. Говорю, напоследок:

— Получается не двойной гроб будет, четверной. Точно четыре обычных не возьмете? А то я бы вам пятый в подарок бы принёс. Детский.

Они снова переглянулись.

— Мастер Вуль! Что скажете о возможной цене такого, не просто необычного, а необычайного гроба? — задал мне вопрос Витар, как-то скалясь нервно.

Я прикинул, что раз такой большой дом, значит денежки должны водиться.

Говорю:

— За кубарь сделаю.

У него лицо скривилось, словно я его по ошибке в петлю тащу.

— Помилуйте, ведь на чужом горе наживаетесь.

Вот насмешил меня. Мне такого никто до него не говорил.

— Не наживаюсь, а живу с горя. Если горя нет, то голодаю. А помиловать в нашем деле уже поздно. Это к смерти альбо к судье надо было на поклон идти.

— Может за пятьдесят сделаете? — Ба вылезла, глазёнки чёрные, большие моргают.

— Послушайте, — говорю им, — за пятьдесят я вам мог бы продать четыре готовых гроба. Но вы не хотите.

— Ну, а если наш материал будет?

— Если можете мне доски дать, из которых гроб вас устроит, тогда за восемьдесят грошей готов.

— Нет. Доски мы пилить не можем. Тут брёвна только. Мастер Вуль, мы согласны на кубарь, но там ещё нужны будут петли на крышке и замок.

— Это сами мне принесёте, пристрою.

4

Привёз Витар меня домой. Договорились, что за три дня управлюсь. Как они там будут держаться столько, я спрашивать не стал. Лишь бы дом их не сгорел, пока я заказ делаю.

Тильда как меня увидит, как заведётся:

— А, явился, блудный пёс! — слез с телеги Витар и к ней.

А она взвизгнула, да как понеслась от него по улице. Я думал потерял жену. Вечером вернулась.

Говорит:

— Тот мужик с какой работы был?

А я ей:

— Тебе спать спокойнее как будет, если он от палача или от гробовщика?

Заревела, дурёха. Прижалась ко мне.

— Заказчик это, — говорю,— и гроб не себе заказывает.

— Страшный он какой-то! — сказала Тильда, всхлипывая. — Будто помер уже.

— Ты, ведь, даже не поговорила с ним. Вполне разумный мужик.

А у нее пальцы мне спину сжали, как когти. Говорит:

— И что же надо ему?

— Гроб для четверых.

Что тут началось. Она как рыба на берегу хватала ртом воздух. Потом воду пила. Сидела, опустив голову. Вокруг стола прошлась и говорит:

— Что за гроб для четверых?

Я тоже подумал немного. Чтобы ей дать успокоиться. Отвечаю:

— Обычный гроб, только там будут четыре покойника лежать. Всего и делов.

— Да это же чертовщина какая-то! — Воскликнула. Кулаки сжались у неё. Я от этого чуть сжался тоже. — Ты согласился или еще не успел?

— Согласился сразу, даже цену не спрося. Ты же меня знаешь. Я работу люблю.

— Ах ты, гад! Не подумал про меня опять? Ладно дети, выросли уже. А нам то эти деньги держать в руках. Мало страдаем! — и пошла на меня.

Я от нее вокруг стола. Говорю:

— Так ведь не простой заказ. Кубарь целый прошу за него.

Она ходить перестала за мной. Села опять. Потом как взвизгнет:

— Смерти моей хочешь? Уже и гроб, небось, для меня припас? — слезьми грудь обливает. — Да их быстрее надо с рук скинуть, а ты такую цену заломил!

— Что ж мне, задаром работать?

— На такой работе, да еще задаром?! У-у-у! — кулаком мне погрозила и ушла в кухню.