Она бросила на Всеслава уничтожающий взгляд и понеслась в кабинет редактора. Но Олег не пустил ее, у него было важное совещание с советом директоров. Кипя от негодования, девушка вернулась в студию. Хотя, наверно, оно и к лучшему. Ну что она ему скажет? Что Всеслав приходит в ее сны и спасает от всякой нечисти? В лучшем случае ее отправят в принудительный отпуск, в худшем – уволят. А она слишком долго добивалась места именно в этом журнале, чтобы пустить все под откос из-за какого-то... а, кстати, кто он? Надо будет узнать.

- У тебя все хорошо? – обеспокоенно шепнула Диана. – Ты знаешь этого парня? Он тебя как-то обидел?

- Нет, не переживай, - успокоила Лика подругу. – Просто он не понравился мне на снимках, я не была согласна с решением Олега.

- Лика, ну ты как маленькая, - закатила глаза модель. – Олег выпускающий редактор, он не нанимает сотрудников.

- Точно, - хлопнула себя по лбу девушка.

М-да, тем более хорошо, что она не смогла попасть сегодня утром к Олегу, еще поругались бы просто так. А к главному уже не пойдешь с этим же вопросом, не в той она весовой категории. Ладно, она потерпит и постарается выяснить, что же это за тип. На столе уже лежал план следующего номера, и Лика в ужасе уставилась на обозначение главной темы.

- Диана, - зарычала девушка, - твоих рук дело?

- Что такое? Я еще не видела план… Ого! – модель подняла испуганный взгляд на подругу. – Нет, это не я, я обязательно обсудила бы это с тобой.

- Также, как обсудила со мной встречу с тем типом в гавайской рубашке? – хмыкнула Лика.

Но она чувствовала, что подруга не врет. Тогда откуда в теме номера появился музей восковых фигур? И причем здесь мода? Она оглядела компанию визажистов и дизайнеров, суетившихся вокруг вешалок. Взглядом нашла главного дизайнера Женю, входившую в совет директоров, и решительно направилась к ней.

- Привет, - натянуто улыбнулась ей Лика. Женя в принципе была неплохой женщиной, но часто лезла в ее работу с ненужными советами, из-за чего они постоянно ругались. – Не подскажешь, кто автор идеи про моду и музей восковых фигур?

- Да главный наш, - пожала та плечами. – Он вообще какой-то странный с утра. Подписал контракт с никому неизвестным парнем, потом взял и ляпнул про музей. Он обычно тему номера не предлагает, другим это оставляет, вот редакционная коллегия и решила его поддержать таким образом. Теперь мы голову ломаем, потому что в нашем городе нет музея восковых фигур, придется арендовать помещение для съемки, создавать антураж, а это в такие деньги выльется…

- Вообще-то в нашем городе есть музей восковых фигур, - медленно произнесла Лика, прерывая ее жалобы. – Вот только…

- Есть? – вскинула брови Женя. – Не залетный какой-то, а самый настоящий?

- Да, с собственным помещением, - хмыкнула девушка. – Только я не уверена, что он нам подойдет.

- Почему?

- Потому что фигуры там сплошь из фильма ужасов. – Лика вздохнула. – Знаешь, всякие монстры, вампиры, оборотни, вендиго, чупакабры.

- А ты откуда знаешь? – недоверчиво спросила Женя. – Была там уже?

- Это мой музей, - хмыкнула Лика и отошла в сторону, уже не слыша посыпавшихся на нее вопросов.

Интересно как получается. Сколько бы ни возился дед Боря с этим музеем, туда никто не приходил. Стоило ей стать хозяйкой, и началось – то квесты там хотят проводить, то фотосессии. Самое забавное, что она даже пальцем для этого не пошевелила. Как же так получается?

От размышлений ее отвлек взрыв хохота. Смеялись Диана и Всеслав, и это почему-то жутко взбесило Лику.

- Вы работать собираетесь? – прикрикнула она на визажистов и стилистов, собравшихся на улицу для перекура. – Почему модели не накрашены? Кроме главной темы номера, нам еще предстоят съемки осенней коллекции, так что, за работу, потом покурите!

Вообще, она не имела права им приказывать, но у нее был такой устрашающий вид, что ни у кого не возникло желания с ней поспорить. Поэтому следующие пару часов вся студия трудилась, не покладая рук, а перерыв был объявлен, лишь когда количество снимков подобралось к десяти тысячам. Лика старалась не думать о том, что потом ей придется все отсматривать и отбирать. Сейчас она чувствовала только удовлетворение от хорошо проделанной работы. Но не успела девушка расслабиться, как в поле зрения возник Стас.

- Лика, нам надо поговорить, - произнес он не терпящим возражений тоном.

- Нет, не нужно, - отрезала она. – Я уже на прошлой неделе сказала тебе все, что хотела.

- А я нет, - не успокаивался Стас. – Пойдем на обед, поговорим.

- Никуда я с тобой не пойду! – встала девушка.

- Лика!

- Что тут за крики? – раздался рядом вкрадчивый голос Всеслава. – Лика, тебе нужна помощь?

- Ну конечно, - зарычал Стас. – Прибежал, спаситель. Тебя не звали, иди, откуда пришел.

Фотограф замерла, с интересом ожидая реакции Всеслава. И его поведение вызвало у девушки невольное уважение. Слегка наклонившись к Стасу с высоты своего двухметрового роста, мужчина спокойно произнес:

- Я пойду, не переживай. Но только тогда, когда пойму, что Лике ничего не угрожает.

- Слушай, не лезь не в свое дело! – вспылил Стас.

Лика видела, что он едва сдерживается, чтобы не припечатать хорошенько красивое лицо Всеслава, а если он сделает это, Олег будет в бешенстве. Поэтому девушка не придумала ничего лучше, кроме как подхватить модель под руку и непринужденно поинтересоваться:

- Может, пообедаем?

Увидев растерянный взгляд мужчины, она чуть не рассмеялась. Но он быстро справился с удивлением и повел свою спутницу к выходу. Стас никак не отреагировал на эту выходку, хотя Лика чувствовала, как ее спину прожигает злобный взгляд парня. Да уж, он этого не забудет, а им еще работать вместе. Ладно, с ним она разберется позже. Теперь нужно придумать, как вести себя с этим человеком… из снов? Серьезно? Девушка решительно дернула рукой, чтобы освободиться из медвежьей хватки Всеслава, но он шел вперед, как ни в чем не бывало, и, казалось, даже не замечал ее жалких попыток освободиться. Наконец, Лика не выдержала.

- Отпусти меня, - попросила она.

Всеслав хмыкнул, продолжая тащить ее вперед.

- Отпусти, слышишь? – зашипела Лика. – Я закричу!

Мужчина рассмеялся, но руку все-таки отпустил. Они прошли мимо кафе, где обычно обедали сотрудники журнала. Девушка только открыла рот, чтобы узнать, куда они идут, когда Всеслав снова взял ее за руку и завел в маленький ресторанчик, спрятавшийся между несколькими магазинами. Лика даже не заметила бы его, если бы шла здесь одна, настолько он был неприметный. Заведя ее в полутемный зал, освещенный лишь горевшими на стенах факелами (что?!), мужчина подвел свою спутницу к столу, отодвинул тяжелый стул, помог Лике усесться и сел напротив нее. Девушка с любопытством огляделась. Весь зал напоминал средневековую таверну. Никакого электричества, лишь потрескивание факелов, старомодные столы и стулья, чуть потрепанный, но чистый каменный пол.

- Приветствую, господин, - бесцветным голосом произнесла официантка в крестьянском платье и белоснежном переднике, возникшая буквально из воздуха. Поклонившись Всеславу, она повернулась к Лике и поклонилась теперь уже ей. – Госпожа…

- Стефания, принеси нам жаркое из телятины и кувшин вина, - властно произнес Всеслав.

- Я не пью днем, мне еще работать, - запротестовала Лика. – Принесите мне стакан сока, пожалуйста.

Официантка испуганно повернулась к Всеславу. Тот хмыкнул, но ничего не сказал.

- У нас нет со… сока, - прошелестела девушка, не поворачиваясь к Лике.

- Молочный коктейль? – в ответ испуганное мотание головой. – Хорошо, а чай у вас есть? Хоть что-то кроме вина?

- Сбитень и травяной настой, - последовал ответ.

- Тогда травяной настой, - устало заказала Лика. Когда официантка ушла, она повернулась к спутнику. – Куда ты меня притащил? В жизни не видела более странного места.

- А как же твой музей? – улыбнулся Всеслав.

- Откуда ты знаешь про музей? – вскинула брови девушка.

- Я много о тебе знаю, Ангелика.

Лика похолодела. Ее полное имя никогда ей не нравилось, все друзья, даже Диана, знали только его сокращенную версию. Тогда откуда оно известно этому парню с обложки?

- Кто ты? – спросила девушка. – Откуда ты знаешь мое полное имя?

- Ни на первый, ни на второй вопрос я пока не могу ответить, извини.

- Знаешь, что, - Лика поднялась, с усилием отодвигая стул. Из камня он сделан, что ли? – Я пойду. Мне не нравишься ты, не нравится это место, и вообще, мне пора.

- Сядь, - холодно бросил мужчина. – Ты все равно не сможешь найти без меня обратную дорогу.

- Ну конечно, - фыркнула Лика.

Бросив на него уничтожающий взгляд, она направилась к входной двери, демонстративно ее распахнула и вышла. И тут же встала как вкопанная. Когда они сюда шли, на улице стоял солнечный июльский день. Сейчас же за дверью расползалась непроглядная тьма, как будто давно наступила ночь. Судорожно вздохнув, Лика хлопнула себя по лбу. Какая же она глупая! Перепутала двери и вышла в служебные помещения. А этот хмырь сидит сейчас за столом и смеется над ней, поедая жаркое, или что он там заказал. Разозлившись на саму себя, девушка снова открыла дверь, но вместо зала ресторана обнаружила длинный коридор с множеством окон. Сердце застучало как сумасшедшее – она узнала это место. По нему она бежала во сне, когда спасалась от неизвестного зверя. Что же, она спит? Было бы неплохо проснуться сейчас в собственной постели и понять, что все это лишь дурной сон. Нет, по этому коридору она точно не пойдет. Девушка снова захлопнула дверь и ненадолго замерла, пытаясь отдышаться. Возможно, она вышла в служебные помещения, испугалась темноты и потеряла сознание. Надо успокоиться, настроить дыхание и попытаться прийти в себя.

Услышав какой-то шорох, девушка открыла глаза. Оказалось, что теперь она стоит во дворе, а впереди тускло мерцает при свете неполной луны небольшое озеро. Лика вздрогнула. Именно возле этого озера ее чуть не затащило под воду… нечто? Утопленник, как сказал Всеслав? Может, она действительно сходит с ума? Девушка помотала головой, пытаясь прийти в себя, а когда снова посмотрела вперед, заметила краем глаза какое-то движение. Резко повернула голову – никого. Ветка качнулась, а ей на нервах почудилось, что кто-то идет, только и всего. Вот только ни одна веточка не шевелилась – вокруг было полнейшее затишье, ни малейшего дуновения ветерка.

Ладно, пора прекращать это безумие. Лика повернулась к двери, чтобы снова ее открыть, сделала несколько глубоких вздохов, четко представила, как она приходит в себя и оказывается в зале ресторана, а потом выходит из него на залитую солнцем улицу. Отлично, все именно так и произойдет. Девушка протянула руку к двери, когда ее коснулось что-то склизкое и холодное. Она дернулась, но на плече уже сомкнулись чьи-то ледяные пальцы. Отчаянно завизжав, Лика обернулась и столкнулась лицом к лицу с самой собой, уже мертвой и полуразложившейся. Рот растянулся в мерзкой плотоядной ухмылке, вторая рука мертвой Лики потянулась ко второму плечу ее живой копии. Или наоборот? Девушка с ужасом заметила, что тоже вот-вот схватит это нечто, стоявшее перед ней. Отдернув руки, полная ужаса и недоверия, Лика из последних сил рванулась к двери, распахнула ее и вывалилась на холодный каменный пол ресторана.

Как же жарко. В детстве соседи твердили, что они с Ованесом похожи как две капли воды. Жизнь показала, что они ошибались. Габриэлю посчастливилось стать частью ордена монахов-историков — искать и сохранять свет истины. Годами он корпел над книгами в монастырской библиотеке, постепенно получая всё больше признания со стороны настоятеля и братьев. Ованес же за полтора десятка лет успел превратиться из мальчика, что любил играть на берегу моря, в человека, которому протянул руку сам Император.

Как это возможно? Габриэль протёр лицо, платок мгновенно взмок от пота. За все эти годы Ованес ни разу не написал, а потому о его судьбе Габриэль узнавал лишь из писем отца и матери. И тому, о чём они писали, сложно … Нет, многие люди верят в чудо, но, кажется, само чудо верит только в его брата.

В семь лет бродячий музыкант подарил Ованесу скрипку. Удивительная щедрость. Но чтобы через три месяца, ни у кого не учась, мальчик уже зарабатывал своей игрой в таверне… Так не бывает. А ведь это было только начало. Вскоре у него появилась привычка рисовать, и за неимением бумаги и красок он стал выводить линии углём на белых стенах домов. Спустя несколько недель его искала уже вся полиция города. Но не для того, чтобы наказать. Градоначальник восхитился его рисунками и, узнав, что автор — мальчик из бедной армянской семьи, взял к себе в воспитанники.

Кажется, что одной лишь улыбкой Ованес открывал для себя любые двери. Престижная гимназия, затем императорская академия с полным содержанием за государственный счёт. Сейчас его приезда ждут короли и министры всех дворов Европы, а ведь ему едва за двадцать. Может ли это всё быть даровано Богом?

Несмотря на жуткую жару, Габриэль поёжился. Сможет ли он узнать брата, когда тот ступит на монастырскую землю? Или на некогда родном лице его встретит лукавый взгляд прихвостня сатаны?

Габриэль обвёл взглядом светлую безмятежность монастырского двора. Белые стены, мраморные колонны. Мир праведников, сокрытый от мира. Маленький клочок суши, едва ли триста метров длиной, — единственное место на земле, принявшее общину католических армян. И хотя остров находился на задворках шумной Венеции, за всю историю в монастыре побывали не более нескольких сотен человек. Лишь те, кто ищут истину, храня свет в сердце. И вот — теперь сюда прибудет его брат.

Когда Ованес… А ведь он даже не Ованес больше. В первом письме, что он написал, когда пересёк границу Италии, он просил называть себя Иваном на петербургский манер. Так вот, когда Иван написал, что очень хочет встретиться, Габриэль поручился за него перед настоятелем. Святой отец охотно дал согласие. Хочется верить, что из уважения к Габриэлю, а не потому, что следующей остановкой Ивана будет двор короля Неаполя. Ужасная духота. Тёмные мысли.

С того дня Габриэля ни днём ни ночью не оставляла тревога. А что вообще он знает о брате? Ещё в детстве он замечал за Ованесом странные черты. Как и все дети, брат любил играть, но часто сбегал из дома в одиночку и уходил бродить вдоль моря. Иногда он мог просто сесть на берегу и несколько часов смотреть за движением волн. И говорить. Когда Габриэль первый раз застал его беседующим с волнами, брат рассказал, что море постоянно расспрашивает его о семье, а взамен шепчет о неизведанных берегах. Но видимо, на лице Габриэля отобразилось такое недоверие, что больше Ованес не делился с ним подобными откровениями. Хотя общаться с кем-то в море не перестал. А вскоре Габриэль уплыл в Венецию.

Внезапно поднялся ветер — брат приближается! Габриэль явственно ощутил это, спешно подошёл к ограде и выглянул за ворота монастыря. Всего в нескольких метрах начиналась набережная, за которой раскинулась синь Венецианской лагуны. И да! По ряби волн летела лодка со стоящим на носу высоким молодым человеком.

Иван. Разве может это быть кто-то другой? Поза, взгляд — всё буквально кричит о том, что этому человеку уже принадлежит весь мир. Ещё до того, как лодка успела полностью причалить, он спрыгнул на берег, будто шагать через море для него было привычным делом. На мгновенье Габриэль подумал, что брат заметит его у ограды и бросится навстречу, но Иван, едва оказавшись на святой земле острова San Lazzaro, отвернулся от стен монастыря и обратил свой взор на море. Будто ему мало. Мало того, что только что он был его частью, пока мчался среди волн в небольшой лодке.

Габриэль поднял глаза на давно привычный вид: Кремовый дворец Дожей и Кампанила собора Святого Марка в окружении залитых солнцем домов с красной черепицей и кирпичными стенами. Иван в Венеции уже больше недели; неужели ещё не насмотрелся? Или он, подобно дьяволу, может узреть венецианские святыни лишь в отражении моря… Стараясь отогнать навязчивый морок, Габриэль подошёл к брату.

Приветствие вышло несколько натянутым. Сложно искренне целовать и обнимать того, с кем не виделся долгих шестнадцать лет. Иван много улыбался и много расспрашивал. Он двигался быстро — так, словно морской ветер, который он принёс с собой, придавал ему ускорение. Вдвоём они прошлись по территории монастыря, заглянули в библиотеку и скрипторий, а также посетили настоятеля. После чего Габриэль показал брату выделенную для него келью. Точнее, келью Байрона.

Много лет назад великий поэт провёл несколько месяцев в монастыре святого Лазаря, изучая древнюю культуру Армении. С тех пор даже заглядывать в его келью мало кому разрешалось. Но Ивану настоятель лично предложил поселиться в ней, заявив, что впервые за десятилетия монастырь посетил человек, не уступающий, а может, и превосходящий талантом Байрона. Брат смутился, но Габриэль не смог распознать, была ли эта эмоция искренней.

За обедом в келье они провели пару часов. Разговор не очень клеился. Габриэль, уставший видеть море каждый день, не хотел о нём говорить. А другие темы быстро изживали сами себя. Новости родителей, сестёр, прочих родственников семьи Айвазян — брат охотней рассказывал о балах и приёмах в Петербурге. Крылов, Брюллов, Иванов, кто что написал и как отреагировал. Как похвалил работы самого Ивана… Габриэль не знал этих фамилий, так же как брата мало интересовали авторы древних книг.

С тёмными мыслями Габриэль ушёл в свою келью. Потемнело и небо над монастырём. Лёжа в кровати, он долго ворочался, пока, наконец, не провалился в сон. Снилось ему море. Первый раз в жизни он видел его во сне. Причём не так, как доступно обычному смертному. Резвой чайкой он парил над поверхностью, наблюдая не гладь, но неистово перекатывающуюся бурунами кожу океана. Пенящееся ристалище то вздымалось острыми отрогами, то опадало, обнажая зияющие, фосфоресцирующие внутренности. Внутри воды рождался свет. Тысячи маленьких фонариков, увлечённые неслышимой музыкой, кружились в безудержном танце.

Живые — рыбы, медузы, водоросли, — источали призрачное свечение из своих почти прозрачных тел. Габриэль замер, разглядывая чудеса подводного мира. Спустя несколько мгновений среди этого хоровода обособился крупный силуэт. Ещё не до конца различив, что это, Габриель ощутил странный трепет на всём пространстве от сердца до живота. Затем он увидел её. Девушка… нет, женщина медленно поднималась из воды, позволяя потокам стекать по её совершенному телу. Округлые груди, точёные бёдра. Прекрасная нагота.

Освободившись от воды, она встала рядом с Габриэлем и гордо посмотрела на него глазами ультрамаринового цвета. Он отвёл взгляд: слишком давно он заключил себя в чёрную сутану. Печально качнув головой, женщина направилась в сторону берега. Он не смотрел куда. Он знал! Её аккуратные ступни, не оставляя следов, прошлись по остывающей плитке набережной, едва шурша, коснулись травы под окном. Окном кельи Байрона.

Через мгновение Габриэль проснулся. Раздавленный, взмокший от пережитого во сне потрясения, ночной жары. Дрожащими руками он зажёг свечу, умылся и вышел в коридор. Это не мог быть случайный сон — его брат связан с дьяволом и привёл его с собой на святой остров! Держась одной рукой за стену, Габриэль подошёл к келье Ивана. Из-под двери струился яркий свет.

Глубоко вздохнув, Габриэль потянул за ручку.

Брат стоял в окружении десятка свечей. На столе, на полу, на шкафу — их слегка мерцающее пламя озаряло всю комнату. Но ещё больше света было на его мольберте. Полотно будто само источало свет, а точнее — изображённая на нём фигура. Фигура самого Господа Бога. Расправив руки, он возвышался среди тёмных туч, повелевая небом и всесильными морскими волнами, захлёстывающими нижнюю часть картины.

Габриэль не мог оторвать взгляда. Он никогда не видел подобного моря, подобного неба — казалось, словно здесь, в келье Байрона, ему было дозволено взаправду увидеть момент сотворения. Нет, не в келье Байрона. В келье его брата, Ованеса Айвазяна. Ивана Айвазовского, как он себя называет.

Иван, не переставая рисовать, спросил, не случилось ли чего, и, не получив ответа, предложил брату стул. Габриэль сел. Он всё так же молчал и, смотря на то, как с каждым быстрым мазком картина становится всё более совершенной, проникался искренней любовью к брату.

Так они и встретили рассвет.

Ладно, - Рифт выпрямился, бросив щипцы обратно на стойку со звоном. – Похоже тут, больше ничего интересного для нас нет. Пошли дальше.

При входе в гостиную взгляд Кэтрин упал на тело Лазаря – ее лицо побледнело, рука невольно дернулась, словно она хотела перекреститься, но сдержалась. Повернувшись, она встретилась с насмешливым взглядом Рифта.

Кто-то подошел и положил Кэтрин ладонь на плечо — это был Рейнхардт. Он ободряюще улыбнулся ей, затем обратился к остальным:

- Краузе вызвал машину, в ближайший час заберут тело. Ник, ты с Алекси останешься здесь - завершите осмотр. Кэт, - он повернулся к ней, почти с отеческой заботой положил руки ей на плечи, заглянул в глаза и продолжил: - мы вместе поедем с Львом Краузе на вскрытие, нужно твое заключение. Я буду ждать отчет.

- Хорошо, - кивнула Кэтрин, все еще не отошедшая от вида изъеденного тела. Она старалась не смотреть на труп, но тошнотворный запах постоянно напоминал ей о нем.

- Твой отец верит в тебя и знает, что ты справишься, - Рейнхардт вновь улыбнулся, - иначе он не позволил бы тебе стать частью этой команды.

- Я не его протеже, - сверкнула глазами Кэтрин, но смягчившись добавила: - Я ценю твою поддержку. Спасибо, Джон. Я еще не стала настолько черствой, как он, - она вскинула подбородок в сторону Рифта, который уже просматривал бумаги, разбросанные по рабочему столу Лазаря, - и надеюсь не стану.

- У всех из нас есть свои призраки за плечами, - ответил Рейнхардт, - но всегда нужно помнить зачем мы здесь.

Из груди Кэтрин вырвался короткий вздох.

- На учебе было проще… но в жизни – я никак не могу к этому привыкнуть.

Рифт, краем уха слышавший их диалог в конце концов не выдержал и бросил в сторону:

- Трогательно до слез. Джон, выдай ей плед и горячий шоколад.

Кэтрин взглянула на Рейнхардта, иронично вскинув брови.

- Видишь? Примерно это я и имела ввиду.

Не обращая больше внимания на остальных, Рифт склонился над бумагами. Незажженная сигарета подрагивала в его губах. Хотелось курить, но он воздержался. Документы лежали вперемешку: тетради, платежные квитанции, копии архивных справок. Бегло просматривая их, он откладывал в сторону те, что вызывали интерес.

- Наш дед -антиквар, судя по всему, был еще и сталкером, - отпустил комментарий Рифт, листая старую, объемную тетрадь в потрепанной обложке. Он нашел ее в одном из ящиков старинного бюро, стоявшего рядом.

- Здесь отчеты по экспедициям в какие-то объекты, первые записи датированы еще семидесятыми годами прошлого века.

Рейнхардт подошел ближе и взглянул на исписанные мелким, аккуратным почерком пожелтевшие листы.

- Эти числа... - он помолчал, разглядывая цифры в начале каждой записи, - возможно ли, что это координаты?

- Вполне возможно, - согласился Рифт. - Я проверю эту информацию.

Пробежавшись еще раз по последним страницам, его внимание привлекла одна из записей, датированная парой месяцев назад. В самих строчках не было ничего выделяющегося - тот же набор цифр и символов. Но рядом стояла пометка: “для Малахия”.

Из спальни Лазаря появился Корхонен.

- Вам стоит увидеть, что я нашел, - он протянул ладонь, на которой серебром поблескивало кольцо с черным камнем. – Было в одном из ящиков комода.

Кэтрин, подойдя к нему взяла улику в руки и подняла на свет.

- Точно такое же, – прокомментировала она. - Гравировка и камень идентичны.

Рифт прищурился, зубы сдавили фильтр сигареты.

- Это подтверждает, что между храмом и Лазарем имеется более глубокая связь.

Рейнхардт сдвинул брови, размышляя.

- Возможно это ниточка к мотивам убийцы. Я отправлю запрос аналитикам в штаб-квартиру, возможно, мы что-то упускаем.

Рифт переключил свое внимание на сейф. На нем был странный замок. Выглядел он как круг, разделенный на три концентрических кольца по двенадцать сегментов на каждом, в центре находилось искусно выполненное в металле изображение солнца. Каждый из сегментов на кольцах имел выгравированное на нем изображение, напоминающее иероглифическое письмо.

- Я уже где-то видел эти символы… - пробормотал Рифт себе под нос, сидя на корточках и изучая кодовый замок сейфа, - Тетрадь! – вдруг воскликнул он, - Точно!

Рифт выпрямился, подошел к письменному столу и раскрыл оставленную тетрадь с записями и датами и нашел ту самую строчку - с пометкой “для Малахия”. Набор символов, изображенных после цифр, был идентичен изображениям на дисковом замке сейфа.

Вернувшись к сейфу и сверяясь с указанной последовательностью, Рифт начал вращать кодовый диск, механизм мягко пощелкивал. Сначала внешнее кольцо налево, среднее – направо и внутреннее снова налево. С замиранием сердца Рифт медленно повернул рукоятку на дверце – замок был открыт.

Внутри лежала стопка листов, плотно исписанных торопливым почерком, на некоторых из них виднелись наброски каких-то схем и последовательностей. Рядом лежал странный металлический куб. Больше в сейфе ничего не было.

Рифт положил бумаги на сейф и протянул руку к странному артефакту. Пальцы сжались на холодной поверхности. В тот же миг словно проскочил разряд статического электричества, отдавшись в нервных окончаниях.

- Невероятно! – он не смог сдержать изумление.

- Что там? – немедленно отреагировал Рейнхардт.

Никлас поднял раскрытую ладонь, над ней парил странный предмет кубической формы, примерно десять на десять сантиметров. Кончики его пальцев слабо покалывало.

Кэтрин застыла как вкопанная, словно игла вонзилась в ее разум. Что-то в ее подсознании кричало – не приближайся. Среди отблесков света, играющих на металлической поверхности, казалось что-то жило. На грани видимости. На лезвии восприятия. Пространство, казалось, подрагивало, соприкасаясь с артефактом.

- Что это за фокусы? – нахмурился Корхонен, недоверчиво глядя на куб, зависший в воздухе.

- Удивительная технология, - произнес Рифт словно не услышав вопрос. Он завороженно рассматривал левитирующий в паре сантиметров от его ладони куб. - Это устройство, кажется реагирует на определенную артикуляцию, - запоздало пояснил он.

Слегка согнув пальцы и переместив ладонь в вертикальную плоскость Никлас, продемонстрировал остальным, что странный куб не падает, оставаясь все в том же положении. Затем, распрямив пальцы, Рифт ловко подвел вторую ладонь под куб, который начав падение снова завис, не касаясь руки.

- И в чем же его назначение, эксперт? - поинтересовался Корхонен. На последнем слове в его голосе проскользнула легкая ирония.

- Не имею представления. - ответил Никлас, внимательно рассматривая грани устройства. Каждая из них была разделена на девять меньших квадратов. Артефакт напоминал кубик-рубик. Странные символы покрывали гладкую поверхность.

- Вы ничего не чувствуете? – хрипло спросила Кэтрин. У нее словно ком в горле встал. Она почувствовала, как на ее коже проступил холодный пот.

Рейнхардт резко перевел взгляд с куба на ее побледневшее лицо. Его удивление тут же сменилось профессиональной настороженностью.

- Нет, Кэт. А ты? Что с тобой?

Корхонен отрицательно качнул головой, его глаза метнулись между кубом и Кэтрин.

Рифт, словно очнувшись, оторвался от артефакта и уставился на нее.

- Ты о чем?

Кэтрин потерянно моргнула. Она смутилась моментной слабости.

- Не знаю… Мне показалось там что-то есть, – она указала на куб, парящий над ладонью Рифта. Краски постепенно возвращались на ее лицо.

Рифт покрутил артефакт в руках.

- Это может и выглядит как магия… Но лишь потому, что мы не понимаем принципов его работы.

Интересно… Откуда это у нашего антиквара? – подал голос Корхонен.

Рейнхардт подошел к девушке.

- Успокойся, Кэт. Сегодня столько навалилось, я понимаю. Наверное, сказалось нервное напряжение…

Она молча кивнула, наваждение медленно отпускало.

- Что будем делать с этой штуковиной? – спросил Корхонен выжидающе смотря на всех по очереди.

- Нашим ребятам в лаборатории будет чем заняться, - бросил Рифт, аккуратно поместив артефакт в контейнер для образцов. Под его пальцами щелкнули замки.

Хлопнула парадная дверь и внутри дома послышался глухой звук шагов по дощатому полу. В комнату вошли двое в неброских темно-синих комбинезонах, без опознавательных знаков. На лицах – белые одноразовые маски, плотные резиновые перчатки по локоть. Воздух моментально пропитался едким запахом дезинфектора.

- По вызову - для транспортировки, - безразлично оповестил низкий голос из-под маски.

Тот, что повыше, с серым брезентовым чехлом под мышкой, остановился. Второй, не дожидаясь ответа, прошел к телу и с характерным шорохом развернул мешок для трупов, блеснувший холодным глянцем при свете дня.

Из чехла появились складные носилки. Умелыми движениями сотрудник бригады разложил их выпрямляя, как складную линейку.  Фиксаторы с громким металлическим лязгом встали на место.

Рифт от неожиданно резкого звука прикусил фильтр сигареты.

- Берем, - кивнул высокий. – Под плечи и поясницу. Здесь пойдет, место есть.

Они с напарником встали по бокам.

- Раз-два… - они приподняли застывшее в трупном окоченении тело, оторвав его от пола.

- Как его, однако разворотило, - выдохнул низенький, глядя на темнеющую воронку с неровными краями на месте живота, когда они резко опустили негнущийся труп Лазаря на пластик.

Молния с сухим дробным стрекотом пошла вверх, скрывая невидящий взгляд мутных глаз Лазаря. Кэтрин, не выдержав отвернулась, пальцы непроизвольно сжались, ногти впились в ладони.

***

С громким металлическим лязгом захлопнулись задние дверцы труповозки. Один из сотрудников бригады, не снимая маски, бросил:

- Ну, мы готовы.

Краузе сухо кивнул:

- Поезжайте. Мы вскоре за вами.

Темный минивэн вырулил с обочины и развернувшись промчался мимо них в сторону города, набирая скорость.

Рейнхардт взглянул на Кэтрин, он чувствовал, что она как натянутая струна.

- Ты справишься?

Та, запнувшись и слегка поджав губы, ответила:

- Да.

Джон кивнул, решив не докучать ей вопросами. Сейчас это в любом случае не помогло бы делу.

К ним подошел Краузе, он выглядел осунувшимся.

- Пора ехать.

Рядом припаркованная Шкода мигнула поворотниками, снявшись с сигнализации.

***

Корхонен провел Рифта к месту, где они с Краузе обнаружили странные следы. Глинистая почва к вечеру уже подсохла.

- Вот об этом я говорил, - Алекси указал на округлые отверстия, выдавленные в грунте которыми был испещрен участок рядом с дорожкой ведущей к дому.

- Рейнхардт попросил меня их сфотографировать, но признаться у меня это вылетело из головы пока мы осматривали дом, - добавил он.

Рифт слегка побледнел при взгляде на отметины, оставшиеся с прошедшей ночи. Для Корхонена это не осталось незамеченным.

- Помнишь, на брифинге фото? – спросил он напарника.

Никлас кивнул, беспокойно осматривая заросли, в которые уводили следы. Его пальцы коснулись рукоятки пистолета в наплечной кобуре под курткой.

- Да… Помню. Дело Мэйсона. Что бы это ни было, здесь его уже похоже нет, - в его голосе на последних словах послышалось облегчение.

Он присел на корточки изучая следы, затем выпрямился и произнес:

- Я думаю тебе лучше отправится в отель и проверить архивные дела. Нужно найти связь.

Корхонен обеспокоенно взглянул на него.

- Точно хочешь остаться здесь один?

Рифт слабо ухмыльнулся и похлопал по кобуре.

- Я не один.

Корхонен хмыкнул.

- Ну ладно, я тогда вызову такси.

***

На улице уже смеркалось. Размытым оранжевым пятном, за стеклом единственного незанавешенного окна - виднелся ореол одного из фонарей, протянувшихся вдоль автотрассы.

Читая дневник Лазаря, который тот вел во время последней экспедиции - Рифт заинтересовался странными записями, почерк был неровным, размашистым:

"...место дышит историей, само время там изломано событиями, которые случились в прошлом. Старый храм - все еще стоит, более чем два века спустя. Найти вход в катакомбы оказалось сложнее..."

От следующих строчек, выведенных неровными, прыгающими буквами, по спине Рифта пробежал холодок:

“…все еще несут на себе отпечаток прошлого… запишу на случай, если не выберусь… кажется я заблудился, никак не могу понять, как это вышло… составлял схему, но она не соответствует тому, что я вижу…”

Текст заканчивался отдельно стоящей фразой:

“…кажется я здесь не один…”

Короткий звуковой сигнал смартфона, оповестил о получении нового сообщения. Рифт, оторвавшись от чтения, бросил взгляд на экран.

Рейнхардт сообщал, что вскрытие Лазаря перенесено на завтра в связи с загруженностью патологоанатомов. Рифт коротко хмыкнул - вполне ожидаемо.

Немецкие напольные часы, мерно пощелкивали старинным механизмом которых такт маятнику. Стрелки показывали без четверти одиннадцать.

С сейфа Рифт взял стопку бумаг. Ту самую, что лежала внутри с кубом. Просматривая записи, Никлас все больше и больше хмурился: странные диаграммы, расчерченный куб в трехмерной проекции, непонятные ряды символов, сопровождаемые формулами и путанными комментариями Лазаря.

Один из них, написанный размашисто, ручкой другого цвета, гласил:

“Я знаю, что это ключ. Об этом были надписи там… Но какой же замок он может открыть? Несколько лет я бьюсь над этой загадкой, но понимание по-прежнему ускользает… Перепробовал тысячи комбинаций, пытался высчитать… Но все без толку… Малахий ждет от меня результатов, но что я могу сделать? Просто мертвый кусок металла…”

Отложив записи Лазаря, Рифт встал и прокручивая у себя в голове факты прошел к двери ведущей на задний двор. Выйдя на крыльцо, он вдохнул вечерний воздух и скривился, почувствовав запах навоза, который по всей видимости доносился с территории одного из близлежащих хозяйств.

Брезгливо морщась, он достал сигарету и закурил, бегло осматривая окрестности. Он никак не мог выбросить из головы следы, которые ему показал Корхонен. Они вызывали смутное беспокойство в его душе, которое он старательно гнал от себя.

В тишине раздался щелчок, затем еще один и еще. Словно барабанные палочки ударялись друг о друга.

В темноте сбоку вдруг что-то стремительно метнулось от дома к забору. Рифт дернулся от неожиданности, выронив сигарету - успев только краем глаза заметить странный силуэт, размером с собаку.  Зашуршала, раскачиваясь высокая трава, которой зарос задний двор.

***

Уже прошло более трех часов, как Корхонен сидел за ноутбуком в номере отеля, копаясь в архивных делах, доступ к которым предоставил Рейнхардт. Чем больше он углублялся в записи, тем глубже становилась его озабоченность. Раскрытый блокнот, в который он записывал заметки лежал перед ним.

Три десятка архивных дел, жертв еще больше. Казалось, что все они никак не связаны между собой. Перед глазами Корхонена мелькали даты, фотографии, отчеты, экспертизы, но он никак не мог сопоставить факты, чтобы выделить мотив убийцы.

- Какая-то ерунда получается, - произнес он вслух, сделав глоток остывшего кофе.

Мотива не было: разные страны, вероисповедания, социальный статус жертв, пол, возраст… Но нитью прослеживались методичность с какой это было все исполнено. Единственное случай выбивающееся из парадигмы – это дело Анджелики Дюваль. Она не была убита, как остальные – ее связывал с остальными след. “Маркер”, как назвал его Рейнхардт.

Корхонен снова открыл папку с материалами по делу Дюваль.

- Что же тебя связывает с остальными… - Алекси просматривал фотографии по второму разу: тело Анджелики распростертое на полу загородного особняка, разбросанные книги оккультного содержания, оплавившиеся свечи… листок со странно знакомым узором… листок…

Корхонен прищурился и увеличил изображение.

Сомнений быть не могло: узор на рисунке был тем же, что проступал на полу среди тел и крови в храме.

Через приоткрытое окно послышался шум подъезжающей машины, свет фар скользнул по потолку между неплотно задернутых штор.

Корхонен выглянул из своего номера, ему нужно было поговорить с Рифтом по поводу того, что он обнаружил в архивных делах.

Хлопнула дверь, показался Рифт, он был бледен, от привычной самоуверенности не осталось и следа, в руках он сжимал несколько тетрадей с торчащими из них листками.

- Что случилось? – окликнул его Корхонен. Голос разнесся по пустынному коридору.

Рифт нервно вздрогнул и остановился, чуть не выронив свою ношу. В его глазах мелькнул неприкрытый страх:

- Там что-то было в кустах. У дома Лазаря.

Предыдущие части:

Пролог

"Тессеракт Лазаря" Пролог

Глава 1

«Тессеракт Лазаря». Глава 1 «Сакральная Геометрия» Часть 1

«Тессеракт Лазаря». Глава 1, Сакральная геометрия. Часть 2

«Тессеракт Лазаря». Глава 1, Сакральная геометрия. Часть 3

Глава 2

«Тессеракт Лазаря». Глава 2, Маркер. Часть 1

«Тессеракт Лазаря». Глава 2, Маркер. Часть 2

Глава 3

«Тессеракт Лазаря». Глава 3, Ключ Лазаря. Часть 1

«Тессеракт Лазаря». Глава 3, Ключ Лазаря. Часть 2

Роман в работе, с продолжением можно ознакомиться по ссылке: https://author.today/work/467814

День и ночь Гримсхольм гудел от кузниц: их трубы изрыгали черный дым, тянущийся к небу, как дыхание дракона, а тяжелый стук молотов отзывался эхом в переулках. Там, между каменными стенами, женщины спешили с корзинами хлеба и рыбы, а мальчишки-оборванцы юркали следом, надеясь урвать кусок.

Мечи и доспехи Эрденвальда ценились не за красоту, а за надежность: их сталь, закалённая горным холодом, могла рассечь щит до основания, а кольчуги гудели под ударами копий, но не рвались. На рынках шум стоял тяжелый — меха и шерсть громоздились тюками, пахли сыростью и дымом костров, рядом в бочках хранился мед — тягучий, горьковатый от горных трав, а на прилавках трепыхалась рыба из ледяных озер. Замок короля был не украшением, а частью скалы: стены сливались с утесом, тяжелые своды держали тепло лишь огромных очагов, где поленья взрывались искрами. Гобелены в залах были не пышные — суровые, с грубой вышивкой битв, где предки держали знамена, покрытые пятнами, напоминавшими кровь. Узкие окна смотрели не на простор, а на каменные хребты, словно глаза зверя, выслеживающего добычу. Ветер выл в щелях, пах смолой и снегом, и в ясные дни с башен виднелись земли Альгарда, на которые Хротгар давно строил свои планы.

Хротгар был высоким, широкоплечим, с телом, закаленным в сражениях, как сталь в горне. Его волосы, когда-то черные, побелели инеем седины, густая борода обрамляла лицо, испещренное шрамами. Темные глаза горели огнем, в котором смешивались гордость, упрямство и скрытая тьма. На нем всегда был темно-зеленый плащ, подбитый шкурой бурого медведя, и кольчуга, он не снимал ее даже в замке. Его дубовый трон, украшенный резьбой в виде орлов, был отполирован его руками за годы тяжелых раздумий.

Он был суров, но справедлив — народ любил его за защиту, которую он давал, и боялся за гнев, который он обрушивал на врагов. Эрденвальд процветал под его рукой: сундуки полнились золотом, амбары ломились от зерна, а кузницы гудели, как сердце королевства.

Король Эрденвальда, Хротгар, еще в юности познал вкус зависти, когда Всеволод женился на сестре королевы Миреллии, прекрасной Эльзе, хотя ее прочили в жены самому Хротгару. С того дня его сердце омрачилось: братский союз Альгарда и южного королевства стал началом неприязни, и с годами она только росла. Позже Хротгар женился на дочери короля Фолькстейна, сурового Герхольда. Этот брак был союзом домов, а не сердец. Он никогда не любил жену — союз был лишь цепью, навязанной долгом. Когда она погибла при загадочных обстоятельствах, Хротгар не скорбел как муж. Смерть королевы подорвала союз с Фолькстейном, посеяла разные слухи; были и те, кто шепотом говорил: «А не сам ли Хротгар убрал жену, которую никогда не любил?»

Хротгар не опровергал домыслы. Его молчание лишь подогревало страх и уважение: никто не знал, что скрывается за его суровым лицом — равнодушие, ненависть или холодный расчет.

Особой болью стала для него весть о смерти королевы Эльзы. Ее утрата потрясла Всеволода и весь Альгард, но и в сердце Хротгара осталась зияющая рана — смесь скорби и ненависти. С годами он пытался укрепить свое положение браками сыновей. Старшего, Торвальда, он хотел женить на Диане, дочери Всеволода, но король Альгарда неизменно отвечал отказом — каждый отказ был для Хротгара будто пощечиной, подталкивавшей его зависть к ненависти.

Торвальд отличался холодным умом и рассудительностью. Он сидел рядом с отцом на советах, изучал карты и военные ходы, слушал военачальников и запоминал каждую деталь. Народ уважал его за твердый характер и умение держать слово. Младший сын, Эймунд, был иной: горячий, нетерпеливый, он жаждал битв и славы. В его горячности Хротгар видел собственную молодость.

Однако тень зависти не покидала Хротгара. Вальдхейм сиял ярче, имя Всеволода звучало громче, а венец его затмевал венец Хротгара. Зависть тлела в сердце годами, как угли, и ждала ветра, который раздует пламя.

— Хротгар… — произнес Заркун и замолк на миг, позволяя словам повиснуть в воздухе, как сладкий дым, обволакивающий разум. Король почувствовал, как его сердце сжалось — не от боли, а от тихой, манящей горечи, она разливалась по венам, словно вино, приправленное ядом желания. Тень бога зависти придвинулась ближе, ее очертания дрожали в лунном свете, пробивающемся сквозь щели ставен, и голос зазвучал вновь, еще тише, еще интимнее, будто делился секретом, предназначенным только для двоих.

— Но разве это справедливо, Хротгар? — прошептал Заркун, и в его тоне сквозила не злоба, а нежная забота, как у старого друга, который знает все твои слабости и любит тебя за них.

— Ты, с твоей силой, твоим умом, твоей верностью... Ты заслуживаешь большего.
Представь: трон, сияющий в лучах славы, где ты — первый, единственный. Эльза у твоих ног, ее глаза, полные восхищения, обращены только к тебе. А Всеволод? Он станет тенью, забытой историей, пылью под твоими сапогами. Я могу показать тебе путь, мой дорогой. Только прислушайся... только позволь зависти расцвести в твоей душе, как цветок в саду, который ждет твоей руки. Что тебе мешает? Гордость? Страх? Они — цепи, и я помогу разорвать их. Шагни ко мне, Хротгар, и возьми то, что по праву твое...

Образы вспыхнули в ночном видении: юная Эльза в белом, ее глаза сияют, а взгляд обращен только к Хротгару. Они идут рядом, рука в руке, толпы кланяются им, и песни летят в их честь.

— Даже когда смерть пришла к ней, — продолжал голос, сладкий, как вино, но горький в послевкусии, — он обрел славу в скорби. Его народ плакал вместе с ним, и даже боги, казалось, опустили головы. А твоя жена? Кто оплакивал ее? Никто. Ее смерть принесла тебе только слухи и подозрения. И снова ты остался один.

Тень обвила его сны, будто змей, окольцовывающий жертву, мягко, но неотвратимо.

— А Диана… — зашипел Заркун, его голос стал почти нежным, как колыбельная. — Ты предлагал союз, достойный царей. Но Всеволод смеялся, отказывал снова и снова. Он унижал тебя. Разве это справедливо? Разве не твой сын Торвальд должен был стать ее мужем? Разве не твои внуки должны были унаследовать Вальдхейм?

Хротгар резко проснулся, хватая ртом воздух, пропитанный утренней сыростью, но сон не отпустил его полностью, слова Заркуна проникли глубже, чем любой кинжал, — они открыли старые раны, обещая исцеление в отмщении.

Зависть росла — медленно, но неизбежно неся Хротгара к краю. Днем он правил Эрденвальдом с привычной твердостью: отдавал приказы, судил споры. Но в глазах подданных он замечал зависть — или это было его собственное отражение зависти, растущей внутри? Заркун не спал; он шептал ему во время вечернего ужина с детьми.
«Смотри, — мурлыкал его голос легким дыханием на ухо, — даже твои дети, они не уважают тебя. Но это можно изменить... Всего один вздох, один миг слабости — и ты вернешь свое. Я помогу, друг мой. Я всегда здесь, для тебя...»

Ночью Заркун вернулся. Не сразу — сначала легкий ветерок, пропитанный ароматом яблок, коснулся его кожи. Затем тень тонкой паутиной сплелась вокруг ложа, и голос, бархатный, как прикосновение любовницы в темноте, зазвучал вновь.

— Хротгар… мой верный, — прошептал Заркун, и это имя прозвучало как приглашение к пиру. — Ты боролся, я вижу. Ты пытался заглушить меня делами дня, но разве можно заглушить правду? Она жжет, как огонь в жилах, не так ли? Смотри, что я принес тебе сегодня… Видение, сладкое, как месть, которую ты заслуживаешь.

Образы нахлынули волной, теплой и манящей, а голос бога зависти продолжал:

— Всеволод на коленях, его корона в твоих руках, а глаза его полны страха — того самого страха, который он сеял в тебе годами. Народ Вальдхейма склоняется перед тобой, их голоса сливаются в хор: «Хротгар! Хротгар Великий!» Диана, прекрасная и покорная, стоит рядом с Торвальдом, и их дети — твои внуки — играют у трона, где орел Эрденвальда парит над всеми землями. А Эльза… О, Эльза возвращается в твоих снах, ее губы шепчут твое имя, не его. Она выбирает тебя заново, в этом новом мире, где нет вторых мест.

Заркун рассмеялся тихо, мелодично, как ручей в запретном саду, и тень его коснулась плеча Хротгара, холодная, но обещающая тепло.

— Что мешает тебе стать великим, вписать свое имя в легенды? — спросил он, голос сочился медом, смешанным с каплями соблазна. — Страх перед богами? Они слепы к твоим страданиям. Долг? Он — цепь, наложенная слабым королем. Протяни руку, Хротгар. Возьми мою силу. Один шаг — и зависть расцветет, как роза в крови, давая тебе всё: власть, любовь, отмщение. Разве не этого ты всегда хотел в глубине души? Шепни «да», и я сделаю это реальностью… для тебя, только для тебя.

Хротгар закрыл глаза. Его руки дрожали, как у воина перед первым боем, но сердце уже сделало выбор. Губы едва шевельнулись, и голос, хриплый от долгого молчания, вырвался в темноту:

— Да.

«Что я наделал?» — мелькнула мысль, но за ней тут же последовала другая, сладкая, как яд: «Наконец-то... наконец-то мое».

Тень вздрогнула от восторга, разрослась по стенам, заполнила зал, и тихий смех Заркуна наполнил покои.

Смех стих так же внезапно, как возник. Холод тени отступил, и на его место пришла вязкая усталость. Тяжесть век сомкнула глаза Хротгара, тело налилось свинцом. Король еще пытался удержаться, но сон, темный и глубокий, как бездонная пещера, затянул его в свои объятия.

В последний миг он успел услышать шепот, ласковый и хищный одновременно:

— Спи, мой король. Завтра начнется твое возрождение.

И Хротгар погрузился в сон без сновидений — слишком тяжелый, чтобы увидеть что-либо, слишком глубокий, чтобы проснуться прежним.


***

Утро в Гримсхольме было холодным и вязким, как недопитое вино. Туман стекал с гор в узкие улицы, обволакивал крыши и башни, скрывал силуэты людей, превращая их в бледные тени. Трубы кузниц дымили, молоты стучали, но даже привычный звон звучал приглушенно, будто сам город слушал и ждал.

Хротгар проснулся разбитым. Слово, сорвавшееся ночью с его губ, еще стояло в груди тяжелым камнем. Он пытался убедить себя, что это был сон, наваждение, но сердце знало: решение принято, пути назад нет.

И тогда он явился.

В зале совета, где пахло холодным камнем и копотью факелов, стоял человек. Никто не видел, как он вошел: ворота были закрыты, стража клялась, что чужаков не пропускала, а слуги говорили, что двери не открывались. Он словно вышел из самого тумана и осел здесь, будто всегда был частью замка.

Высокий, в тяжелом плаще из темного сукна, с лицом, теряющимся в глубине капюшона, он излучал спокойствие, от которого веяло властью. Голос его был низким, мягким, но в этой мягкости чувствовалась сила, отчего хотелось склонить голову и сдаться без боя.

— Эйвар, — назвался он.

Имя прозвучало знакомо, как эхо ночного шепота, и Хротгар понял: это тот, кому он сказал «да».

В руках странник держал дары: свертки редких специй, пахнущих дымом и горькой смолой, и клинок, чье лезвие поглощало свет. Факелы колыхнулись, словно сами потянулись к этому оружию, а затем погасли на миг, оставив зал в тревожном полумраке.

Хротгар встретился с его взглядом и увидел в тени капюшона два желтых огня — глаза как у зверя, который смотрит на добычу. В груди кольнуло, и он понял: сделка заключена.

«Это он... воплощение той тени, — подумал король, пальцы невольно сжались в кулаки. — Заркун во плоти. И я.. я позвал его сам».

— Ты сделал выбор, мой король, — будто прочитав его мысли, произнес Эйвар, и в его словах скользнула нежность, как в ночном видении: сладкая, манящая, обещающая все, что было отнято. — Теперь мир изменится... для тебя, как ты и мечтал в своих снах. Да, весь мир склонится перед твоей силой. Но это лишь начало, Хротгар. Путь открыт, и я поведу тебя по нему.

Факелы вспыхнули ярче, осветив зал золотистым пламенем, и тени на стенах протянулись к дубовому трону, дрогнули в поклоне — или в объятии? Хротгар крепче сжал подлокотники, вырезанные в виде орлов, и в этот миг ему почудилось: тени не просто танцуют — они касаются не только его, но и фигур за спиной. Торвальд, его холодный, рассудительный сын, стоял в дверях зала, сжимая свиток с картами; Эймунд, младший, с мечом на поясе, замер поодаль, хмурясь от странного холода.

Тень скользнула по ним, невидимая, но ощутимая, и Хротгар ясно понял: теперь и их судьбы связаны с этим «да». Даже если они не знают, их жизни уже принадлежат сделке, вплетены в паутину зависти, которая теперь опутывает весь Эрденвальд.

Эйвар улыбнулся — или это была усмешка в тени капюшона? — и протянул клинок. Лезвие блеснуло, отразив пламя, и в нем Хротгар увидел не свое лицо, а видение: Всеволод на коленях, корона в пыли, а позади — знамена с орлом Эрденвальда над Вальдхеймом.

— Возьми, — прошептал Эйвар, голос его стал еще ниже и тише. — Пусть этот клинок станет красным от крови твоих врагов — и путь назад закроется навсегда. Ты готов, мой верный?

Хротгар кивнул, пальцы потянулись к рукояти. Клинок лег в ладонь холодным, но жгучим — как обещание мести. В этот миг он почувствовал, как нечто ледяное и одновременно пылающее пробежало от руки Эйвара по его коже, впиваясь в плоть. В глазах потемнело, он сжал рукоять крепче, пытаясь устоять на ногах. Ощущение было таким, будто сама сущность Эйвара вливалась в него, оставляя неизгладимый отпечаток.

— Я готов, — выдохнул Хротгар, и голос его звучал уже иначе — глубже, жестче, словно принадлежал не ему.

Эйвар едва заметно склонил голову, в его взгляде мелькнуло удовлетворение.

— Тогда пусть начнется твой путь.

***

К концу недели армия Эрденвальда пересекла границу Альгарда. Войско растянулось по долинам, каждый шаг отдавался в земле тяжелым гулом, в воздухе стоял запах пота, дыма и конской шерсти. Тысячи голосов сливались в глухой ропот, барабаны задавали ритм, и вся эта масса двигалась вперед как единое целое.

Впереди — Хротгар. Доспех отражал бледный рассвет, плащ рвался в порывах ветра. Его лицо было жестким, но глаза выдавали перемену: в них пылал чужой огонь, ненасытный и страшный. Клинок, подаренный Эйваром, висел у короля на поясе, ненасытный и жаждущий крови.

По правую руку держался Торвальд, старший сын. Его кольчуга тускло поблескивала под небом, лицо оставалось неподвижным, холодным. Взгляд пронзал горизонт, а в руках он нес знамя Эрденвальда — черного орла на зеленом поле. В его хватке оно не трепетало, а реяло ровно, обещая смерть каждому, кто осмелится встать на пути.

Слева верхом двигался Эймунд, его лицо пылало: глаза горели нетерпением, рука то и дело касалась рукояти меча. Доспехи еще сияли новизной, без следов битв. Эймунд бросал взгляды на отца — в них жила преданность, но и осторожная тень сомнения. Хротгар изменился: плечи стали тяжелее, взгляд потемнел, дыхание холодело. В его глазах не просто гнев — в них пылал черный огонь, чуждый и страшный.

Лошади фыркали и косились, словно чуяли невидимого спутника, идущего рядом с войском. Воины же смотрели только вперед: для них существовали лишь звук барабанов, звон стали и силуэт их короля, сияющего во главе колонны.

Из долины донесся собачий лай, потом звон колокола у колодца — первые звуки тревоги. Женщины у амбаров подняли головы, дети бросили игры. На горизонте колыхалось море копий, зеленые и черные знамена качались на ветру. Так армия Эрденвальда подошла к приграничным поселениям, и вместе с ней пришла ночь, в которой не было места жалости.

***

Они ударили по двум деревням — Осенним Холмам и Каменному Ручью, расположенным у реки, воды которой текли между королевствами, разделяя их, как тонкая нить. Деревни были малы: дома из дерева и соломы теснились вокруг колодцев, амбары с зерном стояли у окраин, а сады, где цвели яблони, шумели листвой на ветру.

Вечер окрасил облака в багровый, словно предчувствуя кровь. Воины Эрденвальда ворвались в Осенние Холмы, как ураган, сметающий все на своем пути, факелы летели на крыши, и пламя взметнулось вверх, пожирая солому, будто голодный зверь. Огонь трещал, выбрасывая искры в небо, дым поднимался черными столбами, закрывая солнце, как саван.

Мужчины хватали топоры и вилы, их руки дрожали, но глаза горели — они вставали перед дверями, защищая свои семьи, но сталь Хротгара была быстрее, безжалостнее. Копья вонзались в груди, мечи рубили руки, кровь текла по земле, смешиваясь с грязью. Тела падали, как срубленные деревья, стоны людей тонули в реве воинов. Женщина с ребенком на руках бежала к лесу, ее длинные волосы развевались, платье цеплялось за кусты. Ее крик разорвал воздух, как нож — тишину, но стрела вонзилась в спину, пробив легкое, и она рухнула на колени, прижимая сына к груди, и его глаза остекленели от ужаса, глядя на мать, чья жизнь угасала. Старик у колодца поднял палку, его голос дрожал, моля о пощаде, но копье пронзило его грудь, кровь хлынула изо рта, и он упал, его тело сползло в грязь, а вода в ведре, что он нес, окрасилась красным, как вино.

В Каменном Ручье резня была еще страшнее. Воины Хротгара ворвались с криками, звучащими, как вой волков, их мечи рубили без разбора и старых, и малых. Амбар подожгли — факелы полетели в сухое зерно, и пламя взревело, как зверь, выпущенный из клетки, черный дым поднимался к небу зловещим столпом, дым от горящих деревень закрывал звезды. Молодой парень, чьи руки были сильны от труда в поле, бросился на воина с ножом, его лицо пылало яростью, но копье вспороло ему живот, как нож вспарывает рыбу, и он упал, хрипя, его кровь залила камни у ручья, который теперь тек красным потоком. Девочка в ужасе убегала к воде, ее босые ноги скользили по мокрой траве, но споткнулись о корень, и топор опустился на ее спину, разрубив пополам — ее крик оборвался, тело рухнуло в реку. Вода потемнела, понесла кровь вниз по течению. Мужчина с вилами бросился на всадника, но копыта лошади размозжили ему череп, его мозг смешался с грязью, а крик жены, которая видела это, оборвался, когда меч вонзился в ее шею. Дома горели, их деревянные стены трещали, а дым душил тех, кто еще дышал, их кашель тонул в реве огня.

Так завершилось первое столкновение: Осенние Холмы и Каменный Ручей исчезли в огне и перестали существовать.

Хротгар и его сыновья наблюдали за всем происходящим с вершины холма. Король глядел сурово, будто высекал в памяти картину разрушения. Его лицо не тронуло сострадание. Торвальд разделял его молчание — твердый и холодный, но младший, Эймунд, не выдержал. Его губы дрожали, он сжимал кулаки, будто хотел броситься вниз и остановить бойню, но знал — поздно. В его сердце впервые поселился страх не врагов, а того, к чему ведет их отец.

А армия не знала сомнений. Она шла дальше, и гром ее шагов перекрывал эхо погибших деревень.

Заркун смотрел на это из теней, его крылья трепетали от восторга, желтые глаза горели, как факелы в ночи. Он стоял на краю леса, его тень сливалась с дымом, поднимающимся над уничтоженными деревнями, и улыбка, тонкая и злая, исказила губы.

Это был лишь первый шаг — резня в Осенних Холмах и Каменном Ручье должна была стать искрой, которая уничтожит Альгард. Темные боги ждали этого — их план из зала теней двигался вперед, и Заркун знал: зависть Хротгара — это меч, который пронзит сердце Альгарда, откроет путь к Ловцу Душ и Арту, чья сила ждала своего часа, и даст темным богам их победу.