Серия «Книга 3 часть - воспоминания »

СИЗО — это зал ожидания. Там еще живет надежда. Там все ждут суда, апелляции, чуда. Зона — это конечная станция. Здесь надежда умирает в первый же день, когда ты меняешь гражданскую одежду на черную робу с биркой на груди. Мой приговор прозвучал как выстрел в упор. Семнадцать лет. Я стоял на плацу, под ледяным ветром, и смотрел на серые бараки. Семнадцать лет. Это целая жизнь. Я выйду стариком. Или не выйду никогда. Вокруг меня стояли сотни таких же «номеров». Одинаковые, серые, покорные. Мужики. Их удел — пахать, спать, есть баланду и ждать конца. Я посмотрел на свои руки. Я не хотел пахать. Я не хотел быть серой массой. Мой инстинкт самосохранения, тот самый Демон, который проснулся в СИЗО, прошептал: «Ты не будешь одним из них. Ты будешь над ними». Я попал на «Красную» зону. Здесь всё решала Администрация. Воровские понятия здесь работали только ночью, под одеялом. Днем здесь работал Устав. Я быстро понял правила игры. Чтобы жить комфортно — нужно быть полезным Хозяину. У меня был интеллект. У меня была наглость. И у меня было полное отсутствие желания гнить в общем строю. Меня определили на Промку — промышленную зону. Сердце лагерной экономики. Здесь шили, пилили, варили металл. Здесь был шум, грязь и каторжный труд. Но я не стал стоять у станка. Я стал **Бригадиром**. «Активист». «Козел». В тюремном мире это клеймо. Предатель, который работает на ментов. Но мне было плевать на эти ярлыки. Я видел разницу. «Мужик» стоит в цеху по 12 часов в пыли и холоде. «Активист» сидит в теплой каптерке, пьет чай и заполняет ведомости. Я выбрал тепло. Это была моя школа управления. Я научился смотреть на людей не как на личностей, а как на ресурс. Вот этот — сильный, но тупой. Его можно поставить на тяжелую работу. Вот этот — хитрый, может украсть. За ним нужно следить. Вот этот — слабый. Он сломается через неделю. Я распределял задачи. Я наказывал. Я решал, кто получит лишнюю пайку, а кто — лишнюю смену. Я помню один зимний вечер. За окном каптерки выла вьюга. В цеху было минус десять. Парни в робах работали, синие от холода. Я сидел в тепле, пил крепкий кофе (передачка с воли) и смотрел на них через грязное стекло. Жалость? Нет. Сочувствие? Нет. Я чувствовал только Облегчение. «Хорошо, что там они, а не я». В тот вечер я окончательно понял: эмпатия — это роскошь, которую я не могу себе позволить. Если ты начнешь жалеть каждого, ты спустишься к ним в цех и сдохнешь вместе с ними. Чтобы оставаться наверху, нужно быть холодным. Я учился быть Функцией. Я учился быть Системой. Я строил свою маленькую империю внутри колючей проволоки, покупая себе комфорт ценой их пота. Именно на Промке я выучил главный урок, который потом привез в Москву: **Мир делится на тех, кто копает, и тех, кто говорит, где копать.** И если у тебя в руках нет лопаты — значит, у тебя в руках кнут. Я сжал этот кнут так сильно, что пальцы побелели. Я выживал. И мне было не стыдно.

У свободы есть вкус. Мы не замечаем его, пока дышим, как не замечаем вкуса воздуха. Но стоит перекрыть кран — и каждая клетка тела начинает выть от удушья. Мой кислород перекрыли жарким июльским днем 2017 года. Я помню этот момент не как кино, а как фатальный сбой системы. Визг тормозов. Удар. Крик: «Лежать! Работает ГНК!». Меня выдернули из машины, как сорняк из грядки. Лицо вжато в раскаленный асфальт. Колено опера вдавливает позвоночник в грудную клетку. В этот момент мозг отказывается верить. В голове бьется одна тупая, истеричная мысль: *«Этого не может быть. Только не сейчас. Только не со мной. Перезагрузите реальность»*. Но реальность не перезагружалась. Краем глаза, сквозь пелену шока, я видел, как вскрывают мою машину. Как достают из тайников килограммы. Не граммы, а гребаные килограммы химии. В ту секунду Сергей — молодой, дерзкий, уверенный, что он умнее всех — умер. Его место занял «Объект». Кусок мяса без прав и будущего. Меня привезли в отдел. Я сидел в кабинете, пристегнутый к стулу, и смотрел на пыльные жалюзи. Внутри была пустота. Выжженная земля. Эмоции отключились — сработал предохранитель, иначе я бы просто сошел с ума от ужаса. Зашел следователь. Бросил передо мной пару листков. — Подписывай. Протокол изъятия. Я начал читать. Буквы прыгали, но цифры я выхватывал четко. МДМА, мет, героин — всё сходилось. Глаза скользнули ниже. Кокаин. Я знал этот вес. Я чувствовал тяжесть этого «кирпича» в руках, когда грузил его. Ровно 1000 грамм. Пять миллионов рублей. В протоколе стояло: **«280 грамм»**. Меня обдало жаром. Ступор прошел, сменившись дикой, животной яростью. Семьсот двадцать грамм испарились. Исчезли в карманах тех, кто меня принимал. В горле встал крик: *«Вы что, волки?! Там был килограмм! Это моё!»* Но я сжал челюсти так, что хрустнули зубы. Мой мозг, работающий на аварийных оборотах, просчитал ситуацию за долю секунды. Если я заору про килограмм — я подтвержу, что знал вес. Я подпишу себе приговор как организатор и собственник. Они знали это. Они смотрели на меня с ленивой, наглой ухмылкой. Они знали, что я буду молчать, спасая свою шкуру. Это было самое страшное унижение в моей жизни. Меня грабили, глядя мне в глаза, а я был вынужден глотать это, чтобы выжить. В тот момент во мне что-то сломалось. Уважение к закону? Вера в справедливость? Нет. Во мне умерла наивность. Я понял: **мы в джунглях. Здесь нет правил. Есть только зубы.** Потом был ИВС. А потом — СИЗО. Звук закрывающегося засова. **Ды-дынн.** Этот звук бьет не по ушам. Он бьет по душе. Он отсекает тебя от всего, что ты любил. От мамы, от надежд, от самой жизни. Меня вели в «Хату». Я шел на ватных ногах, готовясь к войне. Я ждал, что сейчас придется драться, терпеть, умирать. Я натягивал на лицо маску зверя. Дверь открылась. И я попал в Зазеркалье. Переполненная камера. Душно, накурено. Но в центре — стол. Скатерть, нарезка, фрукты. Плазма на стене. Это был сюрреализм. Пир во время чумы. — Кто по жизни? — спокойно спросил Смотрящий. В этом вопросе не было угрозы, только сканер. Они просвечивали меня: кто я? Ресурс? Проблема? Или свой? — Людское, — ответил я. Голос был чужим. Начался «прогон». Они аккуратно щупали: кто такой, с чем взяли, какой объем. И тут включился мой внутренний калькулятор. Я посмотрел на этот стол. Я понял: за этот комфорт кто-то платит. Если я скажу правду — про килограммы, про опт — они увидят во мне «дойную корову». Меня поставят на счетчик. Меня выжмут досуха. Мне нужно было стать «невидимым». Бесполезным. — Да так... — я сделал максимально растерянное лицо. — Попал под замес. Знал пацанов, которые двигались, тусил с ними, но сам не торговал. Оказался не в то время не в том месте. Менты всё на меня повесили, чтобы палку закрыть. Я врал, глядя в глаза волкам. И они поверили. Потому что я врал, спасая свою жизнь. С «случайного пассажира» взять нечего. — Садись, пей чай. Я сел. Мне налили чифир. Я жевал бутерброд с дорогой колбасой, и он был на вкус как пепел. Вокруг меня сидели убийцы и мошенники, а я сидел и улыбался им, притворяясь своим. Притворяясь дурачком. Внутри меня дрожал каждый нерв. Я чувствовал себя сапером, который сидит на мине. Одно неверное слово, один неправильный взгляд — и легенда рассыплется. Я понял: **чтобы выжить здесь, нужно убить в себе правду.** Вечером мне дали телефон. — Сделай фото, отправь родным, чтоб не дергались. Я надел чей-то пиджак, висевший на нарах. Сел на фоне этого стола. В ту секунду я совершил последнее усилие над собой. Я приказал своим глазам: *«Не бойся. Смотри уверенно»*. Я натянул на лицо спокойную, наглую полуулыбку. Щелк. Фото улетело на волю. *«Смотрите. Я в порядке. Я не сломлен. Я даже здесь — Король».* Но это была ложь. Самая большая ложь в моей жизни. Внутри этого чужого пиджака сидел маленький, перепуганный насмерть мальчик, который хотел только одного: чтобы мама забрала его домой. Но я знал: если этот мальчик покажется наружу хоть на секунду — его сожрут. И менты, и зэки. Поэтому я мысленно взял этого мальчика за горло. Я сжал пальцы. И задушил его в самом темном углу своего сознания. На его место пришел Арестант. Тот, кто умеет врать, ждать и никогда не показывать, что ему больно.