Лига Сказок

Его кулак сминал челюсти супостатов, точно они были слеплены из воска. Он не знал поражений, но, человеческая зависть бросила Прохора в каменный колодец, а людская жадность принялась зарабатывать на его силе деньги, подставляя под его молотоподобные удары новых и новых соперников...из числа заключенных.

Однажды, против Прохора вывели тщедушного старика, точно агнца на заклание мяснику. Толпа у края колодца, предвкушая скорую расправу завывала на все лады. Случилось неожиданное: смертоносный кулак Прохора разжался в ладонь, которая приложилась к богатырской груди -- Прохор поклонился старцу, и отошел к стене колодца.

Зрители, разочарованно замычали: старика подняли из колодца и бросили в темницу, а Прохора отхлестали плетьми до полусмерти.

В следующий раз, супротив него выставили ловкого юнца, который забегал вокруг силача, в надежде вымотать его. Юноше это удалось.

Всполошились тогда праздные зеваки, решили, что иссяк бойцовский дух в Прохоре. Еще несколько раз он проиграл схватку различным соперникам. Молва о несокрушимых пудовых кулаках Прохора сошла на нет. О богатыре забыли, и даже перестали бросать ему в колодец еду.

В один прекрасный день, колодец опустел. Принялись люди выяснять: куда подевался бывший силач? Косой деревенский дурачок -- Ефимка, рассказал им, будто видел, как пятилетний сынок Марфы -- Алеша, поднял Прохора из колодца в ведре за цепь.

"Брешешь!" -- насмехался народ над Ефимкой: "Худенький малец, да такого огромного мужика вытянуть не может". Потешились над баснями дурачка, да и успокоились.

Только Марфа, наблюдая, как ее малыш Алеша в избе наковальнями играется, точно кубиками деревянными, нет нет, да и прикрикнет на мальца:

-- Лешка, айда баеньки, и колыбельная давно поспела --

"Баю баюшки баю,

я о жизни пропою:

был на свете человек,

силушку копил свой век,

ворогов на кол сажал,

поражений не знавал,

а когда пришла пора,

от добра не ждать добра,

он победы раздавал,

лишь из них он состоял,

легче воздуха вдруг стал,

и тогда он ввысь воспрял,

силой прежней наградил, ...

Кто под стол пешком ходил..."

подкроватные чёрные дыры

где живут всяко-разные монстры

привлекали бесстрашную Киру

ей хотелось так жадно и остро

заглянуть, подсмотреть

и ночами

в тишине задремавшей квартиры

как чудовищ она повстречает

рисовала девчонка картины

и мечтала

и жадное пламя любопытства

заснуть не давало

отражалась луна зеркалами

темнота потихоньку сгущалась

и была, и жила, и дышала

и скользила по лужицам лунным

и знакомилась, и изучала

и касалась легко и бесшумно

и с мохнато-невидимой лаской

вдруг по щёчке погладила детской

закрывались усталые глазки

ночь закуталась в шёлк занавески

и зевнёт полусонно девчушка

и вздохнёт: «вот и верь этим взрослым»

грустно скажет любимой игрушке

«не бывает ни чудищ, ни монстров»

и обнимет покрепче котёнка

и услышит, уже засыпая

как шепнёт темнота потихоньку

«ну, конечно же, нас не бывает»…

Татьяна Костарева

Выходит из стен университета Прокоп,  красным дипломом мух от довольной рожи отгоняет. Его встречает брат Закоп:

-- Здаров Прокоп, умным стал?

-- А тож! И свободным...

-- Как так? -- удивился Закоп.

-- Дык, в универе доказали, что меня нет. Словами мудреными так зубы заговорили, что пришлось согласиться.

-- И что теперь делать будешь? -- растерялся Закоп.

-- Как что? Книжки писать. Давече все за меня писали, а теперича я и сам про себя умею.

-- Чур, я за редактора! -- обрадовался Закоп, и позвал брата в пивнушку: нетленное чтиво на все времена готовить...

Сели братья в харчевню, пиво пьют, да бессмертный труд пишут:

-- Коли ты страж закона человеческого, не тронь без причины дубьем росписным хребет мужика, случайно под руку подвернувшагося! -- провозгласил Прокоп первый тезис, и чокнулся с кружкой брата.

-- Записал, -- объявил через минуту Закоп, -- слушай, у меня все из головы не выходит: если тебя нет, то кто тогда есть, согласно науке новомодной?

-- Баба какая-то, -- отмахнулся Прокоп, -- Эволюцией звать, батюшка ее -- Дарвин, еще думал, что я существую, но доча его перекричала -- на горло брать горазда, так и помер старик от огорчению, со мною не свидевшись.

-- Печалька, -- покачал головою Закоп, -- выдавай следующий абзац.

-- Не плюй в рожу незнакомую, як в говно зачерствелое, неровен час, человек хороший окажется, тогда быть тебе тем говном с корочкой, на кое ты в сердцах пенял.

-- Записал! -- кивнул Закоп. -- Одно в толк не возьму: это же все в Библии записано, на кой ляд мы снова пишем? Да и Козьма Иваныч Прутков говаривал четко и кратко:"Зри в корень".

-- С тех пор как меня не стало, Библии веры нет, -- обьяснил Прокоп, утирая отворотом рукава пену с усов, -- вот я и подумал: мудрено больно все в Писании, проще нужно, моя книга будет зваться "Не будь говном".

-- Достойное название, -- похвалил Закоп, -- но коли проще писать надобно, может только его и оставим, как-никак вся мудрость мира в сих двух словях затаилась?

-- В университете говаривали, что для всякого тезиса необходима доказательная база, так что без объяснений не обойдемся. Кроме того, на кафедре учили, что любую умную книжку могут написать тридцать тыщ мартышек за двадцать мильярдов лет, тыкая случайно в клавиши компутера. Так что, нет больше у людей веры умным книжкам...

-- А коли так, чего ж мудрости книжной внять мозгов не хватает?

-- Хватает, -- взохнул Прокоп, -- в универе показали мне всю мощь ума человеческого. Впечатляет! Наверное, мартышки глупые попались... Кстати, Козьмы Иваныча, как и меня, не существует, его, вроде, тоже какие-то мартышки придумали.

-- Но ты ведь не обезьян хвостатый, -- похлопал по плечу брата Закоп, -- сдюжишь, валяй третий тезис...

Прокоп, взял в руку четвертую кружку, и провозласил:

-- Коль скоро узришь пъянь подзаборную, в затхлую лужу пузыри пущающу, помни: относись к болезному так, как хотел бы, чтобы он к тебе ставился, когда твоя очередь пузыри в лужу пускать настанет...

-- А мартышки такого еще на написали? -- осторожно поинтересовался Закоп.

-- Не успели, -- хихикнул Прокоп, -- они были заняты "Войной и Миром".

-- Может завтра допишем? А сейчас по хатам, хмельные сны смотреть?

-- Сны? Эт моожно, -- зевнув, ответил Прокоп, -- а завтра не понадобится. Баста! Книга готова!

"Не быть говном", записал заголовок сверху грязного клочка бумаги Закоп:

-- Не сгинет, труд наш великомудрый?

-- Не должОн, -- заявил Прокоп вставая из-за стола, и поправляя ватник, -- в ВУЗе предупредили, что "рукописи не горят".

Вышли братья из харчевни, а навстречу барин идет да кричит:

-- С дороги, рванина лапотная!

Толкнул в лужу обоих, запрыгнул в карету трехсотлошадную, да и был таков.

Сидят Прокоп и Закоп в луже, пузыри пускают, Закоп и говорит:

-- Думаешь, осилит этот барин мудрость книги твоей?

-- Не осилит, -- мрачно ответил Прокоп, -- видно, плохо я в университете доказательную базу освоил. Да и хрен с ним, меня все одно больше нет...

Сказал, и ушел с головою под воду...поплыл к самому центру земли, только его и видели.

Закоп смахнул слезу, поднялся на ноги, попросил у привратника харчевни лопату с заднего двора, засыпал ею лужу, и поплелся домой, размышляя о мартышках за компутерами.

Сидел Федор-плотник в мастерской, ложки из ореховой древесины вырезал.

Сладил одну -- корявую, брезгливо бросил ее в ящик с неудачными поделками, и сам себе сказал:

-- Лешему подстать, пущай он ею и орудует.

Сделал вторую ложку, получше первой, но тоже неказистую:

-- Теще, щи хлебать на том свете...

Выточил новую ложку -- худую, но лучшую в своей жизни, отложил на подоконник:

-- Дочке, в сундук с приданным пойдет...

Вечером, Федор к пруду пошел -- порыбачить на сон грядущий.

Забросил удочку в первый раз, сразу клевать стало. С трудом, Федор выудил дырявый котелок.

Закинул во второй раз, и поймал Лешего за шиворот:

-- Ты что же, нечисть лесная, в пруду забыл? -- удивился Федор.

-- На ужин напрашиваюсь, -- ответил Леший, отцепляя от шкирки крючок и усаживаясь рядом с плотником, -- ложку ты мне сделал, котелком разжился, дело за малым осталось...

Закинул Федор уду в третий раз, и достал тещу любимую, год назад Богу душу приставившую.

-- Всегда подозревал, что тещенька моя -- кикимора болотная, -- проворчал тихо Федор, а громко добавил, -- усаживайся рядом с Лешим, теща дорогая, будем рыбку удить, да к ужину готовиться.

Теща уселась где веленно, да без дела не привыкла прозябать: взяла в руки котелок, и стала его песком натирать. Леший устыдился безделья, клык золотой из пасти своей вырвал, в лепешку распластал, да и прореху ею в котелке заделал.

Снова клюет! На этот раз, вытащил Федор доброго молодца, в пруду утопшего.

-- Чудная нынче рыбалка, -- подивился плотник, -- а что же это молодец бездыханный, а теща живее всех живых рядом сидит?

-- Так это суженный внучки моей -- дочки твоей, -- отвечает теща, -- он судьбы своей не ведает, потому и не шевелится...

-- Может его сварим к ужину? -- спрашивает Леший.

-- Можно, -- говорит теща, облизываясь, -- токма сперва у внучки разрешения спросить надобно.

Сбегал Федор в избу -- за дочкой, привел к пруду, радостью делится, мол, суженного ее выловил:

-- Смотри какой румяный, даром что утопший, бабушка спрашивает: как варить будем -- с репой, али с горохом?

-- С крапивой слопаем, -- отвечает дочка, доставая из под фартука ладную новую ложку.

Согласились с ней остальные, ибо не их дело, судьбе девичьей перечить: сварили из молодца щи зеленые на крапиве, едят, от удовольствия причмокивают да облизываются. Федор, для такого дела, достал свою старую, истертую, солдатскую оловянную ложку, три войны прошедшую с ним.

Как поели, так и понесла дщерь федоровская в чреве плоском, да на глазах растущим приплодом раздувающемся.

Когда дело до пряников медовых дошло, девица и разродилась, но не дитятей человеческим, а отменным черпаком, под хохлому расписанным.

Подумал тогда Федор: "Превзошла меня доча в деле плотницком, пора ей дела передавать".