Оружейная лига

По материалам тендера по приобретению основного боевого танка Швецией (1993 г.)

Весьма любопытный материал из отчета о тендере по приобретению основного боевого танка Швецией всплыл недавно в сети.

Шведской стороной изучалось бронирование потенциальных кандидатов: Леопард-2 Усовершенствованный, М1А2 «Абрамс», Леклерк и российский Т-80У. Анализировалось как существующее бронирование, так и возможные варианты его усовершенствования шведскими разработчиками.

Как известно характеристики бронирования современных танков являются одним из наиболее охраняемых секретов, особенно это касается танков западного происхождения.

Именно эти данные, которые вероятно уже не носят гриф «Секретно» являются наиболее интересной частью этого отчета.

Схема бронирования башни Т-80У

Наполнитель:

100 мм плита с ячеистой отливкой;

60 мм плита с ячеистой отливкой;

плита из стали повышенной твердости.

Схема наполнителя не полностью соответствует реальному. Отсутствует средняя плита, между двумя блоками  ячеистой отливки ( http://btvt.info/5library/vot_yacheiki.htm ) См. подробнее - Броня танков СССР. ( http://btvt.info/3attackdefensemobility/armor.htm )

Красным показаны ослабленные зоны при обстреле БПС DM33 с дистанции 200 м (1) и 2000 м (2).

50% башни имеет защиту против БПС эквивалентную 610 мм стали;

75% - 460.

Макет брони башни танка Т-80У для испытаний обстрелом

Общие выводы по Т-80У

Очень хорошая баллистическая защита

«Тяжелая» реактивная броня (KE)

Комбинированная броня с уровнем защиты > 600 мм в фронтальной зоне

Хорошая возможность наблюдения днем и ночью (танк с ТВП «Агава»).

В целом Т-80У получил хорошую оценку, но по понятным причинам не стал основным танком Швеции.

Т-80У проходил испытания с октября 1993 по январь 1994, преимущественно в Центре Бронетехники в Skövde.

В январе 1994 года Правительство приняло решение о том, что основным боевым танком Швеции станет Леопард 2. Для механизированных бригад в Германии были арендованы, по низкой цене, бывшие в эксплуатации Леопарды 2А4. В виду этого испытания Т-80У прекратили, и в марте отправили их обратно в Россию. Большая часть тестов, которая не была выполнена из-за остановки испытаний, включала в себя проверку баллистической защиты танка обстрелом, проверку точности стрельбы основного орудия, и эксплуатационный анализ.

К слову, показатели бронирования одногодки Т-80У,  Леопардов модификаций до 2А4 включительно.

Как видим, максимальные показатели защищённости лба башни находятся на уровне 430 мм от БПС; по лбу корпуса — 340 мм.

Финалисты конкурса на новый ОБТ – Леопард-2 I (Усовершенствованный), Леклерк, М1А2 «Абрамс»

Некоторые выводы по испытаниям «нового» танка:

· Leopard 2 получил наименьшее количество штрафных баллов в номинации "живучесть", так как шведы посчитали его комбинированную броню самой лучшей из трех образцов. Кроме того у него имелось дополнительное бронирование на крыше башни, это даже перевесило отсутствие отдельной укладки (каковая имелась у М1А2). Впрочем, как только на Leclerc была установлена броня разработки компании Åkers Krutbruk, как считается, его защищенность выросла на 50-100%.

· В категории "подвижность" Leclerc занял второе место, так как расход топлива у него оказался выше чем у Leopard 2, М1А2 по понятным причинам оказался на третьем месте.

· В категории "система вооружения" Leopard 2 занял первое место за счет более высокой меткости. Lеopard 2 и M1A2 имели тепловизиооный канал в панорамном прицеле (в Leclerc только инфракрасный прожектор), а у М1А2 был еще и отдельный дневной канал.

· "Система управления" - у М1А2 имелась система управления и обмена информацией IVIS, на Leopard 2 был установлен прототип системы IFIS, у Leclerc система FINDERS видимо еще находилась в разработке.

· "Надежность" - Leopard 2 имел более высокий уровень надежности, чем М1А2, а на Leclerc еще не были до конца вылечены "детские болезни".

Сравнение уровня защиты Леопард-2А4 и Леопард-2 I

Сравнение пакетов бронирования Шведской и немецкой разработки.

В таблице восклицательным знаком показаны участки бронирования, в которых шведские пакеты наполнителя имеют превосходство над немецкими.

Бронирование лба башни (правая часть) танка в пределах 758-917 мм по БПС (0-30°).

1679-1850 мм по кумулятивным БЧ.

Бронирование лба башни (левая часть) танка в пределах 720-862 мм по БПС (0-30°).

Требования к секторам защиты красным – Швеция, синий – Германия.

Корпус, Германия/Швеция:

По БПС – 670/750 мм;

По кумулятивным БЧ - 1257/1580 мм.

Шведские требования очень высоких уровней защиты для экипажа, как в башне (включая крышу), так и в корпусе

Рекомендации > Защита 70% в проектной зоне

Общий вес модуля> 10 тонн

Потенциал роста

М1А2 «Абрамс»

Броневая защита М1А2

Лоб корпуса – 350 мм от БПС, 750 мм от кумулятивных БЧ при ±25°;

Лоб башни – 600 мм от БПС и 900 мм от кумулятивных БЧ при ±30°.

Можно отметить значительное отставание танка М1А2 по уровню защиты корпуса от БПС, который находится на уровне танков 60-х (Т-64А).

Уровень защиты башни (по БПС) уступает танку Леопард-2 I и находится на уровне Т-80У.

Испытания разработанных в Швеции пакетов наполнителя для танка М1А2 «Абрамс»

Испытательный макет башни М1А2

Испытательный макет корпуса М1А2

На схеме показаны области, в которых обеспечена защита (при -20°) эквивалентная 700 мм стали (от БПС).

В базовой (Американской) конфигурации уровень достигнут на площади менее 20%

В шведском варианте – 70%.

В целом можно отметить достаточно большие ослабленные зоны башни танка М1А2 «Абрамс».

На схеме показаны области, в которых обеспечена защита (при -15°) эквивалентная 1000 мм стали (от КС).

В базовой (Американской) конфигурации и в шведском варианте.

Танк «Леклерк»

Схема усовершенствования броневой защиты танка «Леклерк»

Идея состояла в замене пластиковых ящиков (в базовой французской конфигурации для хранения имущества)

на лобовых и бортовых участках башни модулями бронирования.

Изготовленный в Швеции макет носового узла корпуса танка «Леклерк»

для испытаний усовершенствованных пакетов наполнителя.

Сводная таблица с показателями защищенности башен танков

М1А2 «Абрамс», Леопард-2 I, «Леклерк».

(от БПС с бронепробиваемостью 700 мм при -20° и КС – 1200 мм при -20°)

Видно значительное преимущества танка Леопард-2 I.

Так у башни танка «Леклерк» бронирование 700 мм от БПС обеспечено лишь в 15% проекции башни.

600 мм – в менее чем 40%.

60% башни – эквивалент 400 мм стали.

Победитель конкурса, модернизированный танк Strv-122 на базе Леопард-2 I.

Strv-122

Боевая масса, т : 62

Оригинал данного материала : http://btvt.info/3attackdefensemobility/armor_sweeden.htm

Карл Марлантес о том, что делает людей героями – в их собственных сердцах и в глазах остальных. В 1968 году, в возрасте 23-х лет, Карл Малантес попал во Вьетнам в звании второго лейтенанта, под началом которого находилось 40 морских пехотинцев. Этот опыт он позже описал в своем романе “Маттерхорн”. В этом фрагменте из своих мемуаров “Что значит пойти на войну” он размышляет над мотивами и трансцендентными аспектами героизма.

Нам всем хочется быть особенными, выделяться; это вполне нормально. Ирония в том, что каждый человек - особенный от рождения, и все мы изначально уникальны. Однако потом, в возрасте от 0 до 18, мы проходим некий “курс молодого бойца”, где получаем всевозможные познания о том, как не быть уникальными.

Это порождает неосознанное желание доказать, что ты - особенный, но теперь подразумевается, что ты особенный в глазах себе подобных, и это означает быть лучше кого-то или иметь над кем-то власть. На военной службе я обладал властью благодаря уважению, которое автоматически вызывал из-за медалей на своей груди, а не потому, что сделал что-то заслуживающее уважения именно в тот момент. Ощущение довольно приятное. Это своего рода психологическая ловушка, которая может остановить человека в развитии и позволить кому-то просто плохо поступать и выходить сухим из воды.

Задумываясь глубже, сейчас я понимаю, что испытывал очень смешанные чувства по поводу некоторых медалей на своей груди. Я знал, что многие морские пехотинцы совершали подвиги, когда никто этого не видел, за которые они не получали никаких наград. Психологически мне было очень тяжело носить эти медали, и не доставало проницательности или достаточной зрелости, чтобы понять, что делать со смесью вины и гордости, которые я испытывал.

Самые лучшие слова, которые я когда-либо слышал по поводу медалей, исходили от моего товарища-лейтенанта, который служил исполнительным офицером роты, когда я впервые попал во Вьетнам. Рота попала под минометный обстрел. Том – все имена, которые я здесь упоминаю, вымышлены - на тот момент командующий взводом, нашел для себя относительно безопасную оборонительную позицию, но встал и под взрывами снарядов снял азимут направления, откуда шел огонь. После этого он вышел на связь и скорректировал огонь контр-батареи, что спасло роту от дальнейших неприятностей. Его наградили Бронзовой звездой. Когда я услышал об этом и поздравил его, он сказал: “Многие сделали намного больше, чем я, и получили за это намного меньше, а многие - намного меньше и получили намного больше”.

Медали переплетаются с иерархией, политикой и даже должностными инструкциями. То, что считается естественным действием для “ворчуна”, и, следовательно, не заслуживающим медали, вероятно, посчитается выдающимся для новобранца, который поступит так же – а значит, ему дадут медаль и, возможно, упомянут в статье в “Старз энд Страйпс”.

Я получал медали отчасти оттого, что совершал храбрые поступки, а отчасти оттого, что парням я нравился, и им не жалко было потратить время на написание лучших рассказов очевидцев, по сравнению с тем, что бы они писали, если бы меня не любили. Был бы я непопулярным офицером и поступал бы точно так же, это мало кого бы занимало. Рассказы были бы, в лучшем случае, лаконичными, а медали, скорей всего - низшей степени. Единственные люди, которым дано знать истинную цену ленточек на груди - это те, кто их носит, и даже они могут обманываться, и в ту, и в другую сторону.

* * *

Поначалу я жаждал медалей, но, спустя какое-то время, медали любого рода меня уже не так волновали. Но тот же феномен – когда тебя что-то или кто-то полностью поглощает – казалось, по-прежнему действовал.

В темноте мы переместились выше и ждали в джунглях, вытянутые в линию, когда над нами проревели реактивные самолеты, чтобы при первом свете дня бомбить оборонительные сооружения противника. Но кто-то облажался, и в результате самолеты сбросили бомбы не на ту возвышенность. Я заорал об этом по сети передовой авианаводки батальона, но меня оборвали и сказали “отвали”, ведь я никак не мог видеть, что там на самом деле происходит.

Брать высоту под бункерами тяжело само по себе, но делать это без всякого прикрытия с воздуха – определенно лишает присутствия духа. Неоценимое значение воздушного прикрытия заключается в том, чтобы укреплять боевой дух атакующей пехоты. Мы вышли из джунглей на открытое пространство под бункерами и были немедленно обстреляны с незакрепленных пулеметных точек.

Все залегли за бревнами или укрылись в ямах. Атака замерла, не считая одного парня по имени Ниеми, который, когда мы попали под интенсивный обстрел, рванул вперед и растворился в дымке где-то перед нами. Мы подумали, что он упал и убит. Вообще-то я не знаю, как долго мы лежали там, стираемые в порошок, открытые как на ладони. Я знал, что ракеты и минометные снаряды врага настигнут нас в считанные минуты.

Казалось, будто я отделился от своего тела. Я помню, как изучал всю сцену откуда-то сверху. Я видел дым напалма, бесполезно горящего на соседней возвышенности. Пулеметы пришпилили нас к земле хорошо спланированным многослойным огнем. Северо-вьетнамская армия состояла из профи. Мы были вытянуты неровной линией, прячась за поваленными деревьями и в воронках от снарядов – даже я, крошечный и ничтожный, съежившийся вместе с остальными там внизу.

Я отчетливо помню, как мне в голову пришли слова инструктора из базовой школы - чрезвычайно колоритного и популярного рыжеволосого майора, который преподавал тактику - когда он рассказывал нашей группе о том, что именно командиром взвода заслужил славу. Паря сверху над этим хаосом, я знал, что это время пришло. Если я не встану и не поведу за собой людей, нас сотрут с лица земли.

Я вернулся в свое тело героем-взводным, оставив остальную часть повседневного себя где-то там в облаках. Именно в этот момент я стал кричать раненому пулеметчику, чтоб он подполз к моему бревну и начал пулеметный поединок, который отвлечет команду пулеметчиков на одном из перекрывающих участков. Затем я скомандовал одному из солдат с М-79 подтянуться ближе и открыть огонь по смотровой щели на близлежащем бункере, который тоже давал нам прикурить, находясь прямо над нами на возвышенности. А потом я встал.

В тот день я много чего сделал. Кое-что было описано в благодарности. Но больше всего я горжусь тем, что просто поднялся, среди массы летающего металла, и в одиночку начал штурмовать возвышенность.

Я горжусь этим поступком, потому что совершил его из правильных побуждений. Однажды я смотрел телевизионную дискуссию между Биллом Мойерсом и Джозефом Кэмпбеллом о том, что драматурги называют “путешествием героя”. Камера показала сцену из лагеря для новобранцев, где м-р Кэмпбелл говорил: “Существуют героические путешествия, в которые вас швыряют и забрасывают”. Затем камера выхватила сцены из Вьетнама, вертолеты, молодого черного мужчину, который мучительно ковылял вперед. Потом она показала противников войны, и м-р Мойерс спросил м-ра Кэмпбелла: “Не правда ли, героизм имеет назидательную цель”?

Кэмпбелл ответил: “Назидание заключается в спасении людей, или человека или идеи. Герой жертвует собой ради чего-то. В этом и есть назидание. Теперь Вы, придерживаясь иной точки зрения, можете сказать, что это “что-то” того не стоило или было абсолютно ошибочным. Это оценочное суждение с другой стороны. Но оно не уничтожает героизма того, что сделано. Вовсе нет”.

Я проявил не более героизма в этот раз, чем тогда, когда заслужил свою первую медаль – когда вернулся за раненым морским пехотинцем по имени Аттер, в шутку спрашивая другого товарища-пехотинца: “Если я его вытащу, я заработаю медаль”? Оба раза я попал под серьезный обстрел. В самом деле, оба раза мои действия были направлены на спасение человека - Аттера, или людей - моего маленького племени, уязвимого и гибнущего на этой истязаемой возвышенности. Но мои мотивы изменились. И именно потому, что мои мотивы изменились, я радуюсь своему поступку намного больше.

В этот раз я не делал никаких героических жестов, не говорил острот. Я просто кинулся вверх по крутому холму, петляя зигзагами к бункеру, сам по себе, надеясь, что парень с М-79 не подстрелит меня сзади. Тяжело вилять зигзагами, взбегая вверх по холму, под грузом обмундирования и гранат. Каждая частица моего сознания была сосредоточена на двух вещах – бункере надо мной и том, смогу ли я зигзагами добежать наверх со всем своим грузом. Еще один четырехсотметровый спринт со смертью. Отчаянный, длинный выходной. Момент вне времени.

Я бежал по длинной дуге, надеясь попасть в щель между пулеметным бункером и другим, к которому я направлялся, и уйти от снарядов М-79, которые сейчас разрывались у смотровой щели, и, как я наделся, ослепляли тех, кто сидел внутри. Двигаясь по дуге, я повернулся боком к холму и периферийным зрением заметил какое-то движение. Я залег и, развернувшись и перекатившись, принял позицию для стрельбы. Это был пехотинец! Он был метров на 15 ниже меня, - двигаясь зигзагообразно, падал, поднимался и снова бежал. Позади него, извиваясь вверх по холму, за мной двигалась длинная рваная линия морских пехотинцев. За линией виднелись пятна скрюченных тел, лежащих там, где пали бойцы.

Они все пошли за мной. По правде, я оставался в одиночестве всего несколько секунд. Мы взяли бункер, и другой, и – вместе со вторым взводом, который присоединился к нам на правом фланге – прорвались сквозь первую линию бункеров, только чтобы попасть под обстрел со второй, внутренней линии боевых амбразур выше по холму. В этот момент я увидел, как показался исчезнувший парень, Ниеми. Он промчался по открытой вершине холма, он был один. СВА развернула свои позиции, чтобы его обстрелять. Я наблюдал, как он забрался наверх бункера и швырнул внутрь две гранаты. Когда они взорвались, я увидел, как он свалился на землю. Я думал, в этот раз его убило наверняка.

То, что Ниеми напал сзади, одновременно деморализовало СВА и заставило нас поспешить к нему на помощь. Всякое подобие порядка во взводе и отделении к этому времени исчезло. Все смешались, бросаясь из стороны в сторону, спеша и прикрывая, группами набрасываясь на тот или иной бункер с амбразурой.

Примерно в это же время меня оглушила и ослепила ручная граната. Я пришел в себя, земля шаталась. Я слышал, как радист, который, казалось, был очень далеко, говорил командиру, что я упал, и он не знает, жив я или нет. Я пробормотал что-то, чтобы дать ему знать, что я жив и попытался сесть, но снова упал. Мне казалось, будто я не могу отдышаться.

Потом меня охватила паника, потому что я понял, что мне попали в глаза. Я стал их тереть, в отчаянии пытаясь открыть веки, но, казалось, они приклеились намертво. Радист плеснул мне в лицо и в глаза Кул-Эйд из своей фляги, и я смог кое-что разглядеть одним глазом. Другой глаз превратился в забитое грязью кровоточащее месиво, и я думал, что я его потерял. (Слепота была временной, но позже я узнал, что несколько металлических осколков находились всего в нескольких микронах от моего оптического нерва).

Мы продолжали карабкаться вверх, пытаясь добраться до Ниеми, пытаясь победить, пытаясь со всем этим покончить. Двое солдат противника загнали меня в яму, и я старался пальнуть в них раз или два и сразу же снова нырнуть вниз, когда парень из второго взвода, которого я знал, в основном, из-за его плохой репутации, вскочил в яму со мной рядом. Половина его обмундирования была оборвана. Он умолял дать ему винтовку. Его собственную вырвало у него из рук.

Это был черный паренек, зацикленный на политике “власть черным”, почти всегда озлобленный и хмурый. Баламут. Тем не менее, он стоял передо мной, практически голый, в свисающих лохмотьях того, что осталось от его джунглевого обмундирования, умоляя о винтовке, при этом, имея прекрасный повод, чтобы просто залечь на дно и выйти из игры.

Я дал ему свою. У меня все еще оставался пистолет. Он схватил винтовку, выпрямился в полный рост, полностью подставив себя огню, и разрядил весь магазин в двух солдат перед нами, уложив их обоих на месте. Затем он бросился в гущу боя, оставив меня в минутном изумлении. Зачем? Для кого он это делал? Что произошло с этими молодыми ребятами? Мы вознеслись над собой, над политикой, над добром и злом. Это была трансцендентность.

Многие из нас к этому моменту практически прорвались на вершину возвышенности. Это перестало быть сражением между ними сверху и нами снизу. Морские пехотинцы и СВА перемешались. Во всю эту неразбериху сверху из облаков ворвался двухвинтовой дымящийся и вспыхивающий пламенем вертолет CH-46. Он перевозил такие необходимые боеприпасы для роты, которая ждала в резерве и оказывала нам огневую поддержку с возвышенности, которую мы взяли несколько дней тому назад. Мы думаем, что пташку подбили минометным выстрелом на подлете и, среди путаницы и в условиях рваной облачности, пилот выбрал для посадки не ту возвышенность или пошел на это, потому что у него не было другого выхода.

Результат был одинаковым. Он упал - прямо там, где мы сражались - и СВА попросту растерзала эту пташку. Бесконтрольно вращаясь, он обрушился на самой вершине возвышенности, поломав свои лопасти.

Я снова разглядел Ниеми. Он бросился к сбитому вертолету. Позже мы узнали, что он все это время ползком пробирался по ямам и за бункерами, стреляя по врагу с тыла. Он ошеломленно наблюдал за тем, как вертолет со скрежетом свалился с неба, практически ему на голову. Позже он рассказывал мне, что, когда СВА наставила на эту штуку свое оружие, казалось, будто в ней мгновенно проросли дыры.

Когда он увидел, что вертолетчики выползли наружу и укрылись за днищем вертолета (экипаж обычно вооружен только пистолетами, которые практически бесполезны в подобном бою), единственное, что пришло ему в голову – это пробежаться по вершине холма и найти место, где бы он мог залечь и открыть огонь для их прикрытия. Он не испытывал сомнений. Он просто сделал это. Это был неосознанный, благородный и потенциально жертвенный поступок.

Многие из нас, кто взбирался по возвышенности, видели, как Ниеми выскочил из укрытия. Зная теперь, что он все еще жив и что он и вертолетчики наверняка погибнут, если мы к ним не прорвемся, мы, все как один, рванули вперед, чтобы добраться до них прежде, чем их укокошат бойцы СВА. Никто не отдавал никаких приказов. Мы, команда, просто рванули вперед, все одновременно. Нас было не остановить. Остановить можно было только отдельных людей. Многих остановили навсегда. Но нас – было невозможно. Это тоже – форма трансцендентности. Я был нами, а не самим собой.

Младший капрал Стил, 19, который исполнял обязанности командира взвода, пока я не провел реорганизацию, а теперь был взводным сержантом, добрался туда первым. Вертолетчики были так благодарны и счастливы, что раздавали свои пистолеты. Мне достался Смит энд Вессон 38 калибра, который принадлежал пилоту.

Ниеми дали Военно-морской крест.

Мне дали Военно-морской крест.

Пилота вертолета упомянули на первой полосе “Старз энд Страйпс” в статье, которая вышла под крупным заголовком: “Вертушка “крушит” врага и берет возвышенность”.

Парнишке, который взял взаймы мою винтовку, не досталось ничего.

***

— Из книги "Что значит пойти на войну" Карла Малантеса

После ухода Советов многие афганские наблюдатели предсказывали быстрый штурм Кабула и немедленное паление коммунистического правительства ДРА.

Но этого не произошло — по ряду причин. Моджахеды не верили, что Советская Армия будет соблюдать сроки, установленные Женевскими соглашениями. Как следствие, они не предвидели необходимость превращения своих разрозненных партизанских отрядов, предназначенных для быстрых нападений и отходов, в вооруженные формирования, способные на штурм города. А многочисленные, разрываемые соперничеством формирования не могли договориться о скоординированной атаке, необходимой для взятия города.

Эти проблемы усугубились самой холодной за последние 20 лет зимой, которая сделала снабжение партизан через горные перевалы практически невозможным.

Зная все это, я выехал в Пагман — небольшой городок, прилепившийся у подножья горной цепи Пагман. Цель поездки — выяснение готовности моджахедов к новой фазе войны, возникшей после ухода Советов.

Путешествие началось, как и многие другие до него за последние 10 лет, из Тери Мангала. Но это отличалось от всех остальных одной приятной особенностью: почти весь путь предстояло преодолеть на машине. В прежние времена в этом крошечном пограничном поселении терялись недели на улаживание проблем с торговцами лошадьми. На этот раз нас ждал прямо-таки комфорт, хотя кому-то может показаться, что комфорт — не самое подходящее слово, когда вы втиснуты в кузов «Тойоты-пикапа», куда, кроме вас, набились 15 моджахедов с грудами снаряжения. Наша «Тойота» затерялась в войсковом обозе, нас швыряло и кидало между огромными грузовиками, пока всех не одолели приступы морской болезни.

Мы проехали плато Джаи и заброшенный армейский пост Чани; на нас молча смотрели его пустые постройки. Ехать здесь на машине было само по себе здорово. Но ехать не таясь, при свете дня — вот это уже было осязаемое свидетельство перемен, это поднимало у всех настроение.

Пропетляв по горам Пактии, джип выскочил на равнину Лугара. Здесь все еще требовалась осторожность, и пришлось сделать остановку до захода солнца. И вот под прикрытием темноты мы помчались дальше с бешеной скоростью, пересекая по накатанной колее неожиданно появлявшиеся овраги.

Ранним утром мы добрались до Дурана. небольшой деревни на шоссе Кабул—Кандагар, где имелась бензозаправочная станция. Ее единственная улица была запружена грузовиками и автобусами. Движение гражданского транспорта в Афганистане замирает на ночь на тех дорогах, которые считаются небезопасными. Этой ночью было очень холодно, и все чайханы были переполнены путешественниками. Мы свернулись в спальных мешках снаружи, на твердом как бетон льду. Я с уважением смотрел на американские арктические спальники, в которые забрались мои афганские спутники.

В Дуране мы меняли транспорт, и уже скоро ехали в кузове огромного грузовика, под завязку забитого мешками с мукой и спальными мешками. Каждый из нас забрался в три спальника и зарылся поглубже, чтобы спрятаться от ветра. В белой пустыне то и дело попадались брошенные остовы других грузовиков. Некоторые из них застряли в руслах рек, и вода протекала сквозь них, вымывая остатки провианта, который они везли.

В конце концов грузовики не смогли двигаться дальше, и все, что они везли, должно было перегружаться на лошадей. Я задержался и несколько дней снимал лагерь моджахедов. После этого я тронулся в путь в сопровождении шести моджахедов.

Наш путь пролегал через две горные цепи на виду у советских и афганских позиций. Первый хребет нам нужно было перевалить до восхода солнца. Дорога шла постоянно вверх, и капли пота скоро стали стекать с наших напряженных лиц. Но на гребне страстное желание остановиться и отдохнуть было забыто, потому что верхний слой пропитанной потом одежды стал замерзать и поскрипывать. Близился рассвет. Мы сознавали опасность нашей открытой позиции, и потому торопились. Спуск проходил быстрее. На рассвете мы попали в небольшую долину под названием Аргунди. Ничто не нарушало тишины рассвета, кроме скрипа снега под нашими ногами и звуков редких разрывов тяжелых артиллерийских снарядов на большом удалении и их гулкого эха в морозном утреннем воздухе.

С другой стороны над долиной нависала темная скала. На ее вершине виднелись строения наблюдательного поста афганской армии. Несколько раз щелкнув затворами, моджахеды сочли за лучшее спрятать свои «Калашниковы» подальше от посторонних взглядов и завернули их в одеяла. Каждый носил свое одеяло обернутым вокруг головы наподобие теплой толстой чалмы.

Они стали наперебой предостерегать друг друга не двигаться кучно и не быть мишенью, но все равно сбивались вместе как бараны, пока шли по открытому пространству долины. Это сильно действовало мне на нервы.

Выше по склону, занесенные снегом, стояли два русских БТР-70, когда-то неосторожно повернувшихся боком к долине. Они были черные от копоти и ржавые, но местами сохранилась первоначальная защитная оливково-зеленая окраска. На одном еще можно было различить номер 734, написанный белой краской на борту. Оба были изрешечены пулями. Я подумал, что советские солдаты, которые когда-то сидели в них и ехали вверх по долине, наверное, считали себя в безопасности под зашитой этого металла. По соседству с сыпью отверстий от стрелкового оружия виднелись мощные потеки металла — следы попадания из ручного противотанкового гранатомета. Иззубренные края рваных пробоин загибались внутрь опаленной кабины. Небольшие стрелковые башенки, в которых когда-то стояли 14,5-мм ручные пулеметы, были сорваны с корпуса и валялись в стороне.

Переждав день в небольшой деревушке, поздно вечером мы тронулись в путь. Дорога петляла по занесенным снегом оврагам. Через несколько часов мы добрались до перевала. Здесь, сбившись в кучки и тесно прижавшись друг к другу, сидели на корточках афганцы, а резкий холодный ветер развевал их традиционную мешковатую одежду. Они ждали наступления темноты, прежде чем пуститься в дорогу, ибо с наблюдательных постов афганской армии весь путь вниз с перевала хорошо просматривался. Я тоже уселся на корточки и стал ждать. Дьявольский холод стал отражаться на моральном духе, и командир нашего крошечного отряда решил выйти пораньше, объяснив, что, если мы будем идти по двое на значительном расстоянии друг от друга, вражеские стрелки будут нас игнорировать. У меня были свои соображения, но не было иного выбора, кроме как следовать за моими спутниками.

Храбро вышла первая пара и исчезла за перевалом. Остальные напряженно прислушивались, не начнется ли обстрел. Но кроме завываний ветра, все было тихо. Тогда тронулись следующие двое. Через несколько минут Сабу, упитанный моджахед с надетыми солнезащитными очками, дешевой имитацией Рэй-Бэн. поднялся и пихнул меня в бок, приглашая следовать за ним. С дурными предчувствиями по поводу отклонения от начального плана движения по этому склону лишь после наступления темноты я, оцепенев от холода, покорно подчинился. Я старался ничем не выдавать свою тревогу.

Тропа под плотно утрамбованным снегом круто спускалась в узкую долину, образованную с одной стороны самими горами, а с другой — их длинным отрогом, далеко отходящим от основного хребта. Сабу закутал своего «Калашникова» в одеяло и перекинул через плечо. Мы шли быстро, но с предосторожностями, не лишними в этой местности, по слухам — сильно нашпигованной минами.

Сабу не переставая бубнил предупреждения о минах, одновременно уверяя, что вражеские посты никогда не палят по небольшим целям. Я не был убежден в том, что он мне вдалбливал, и это действовало мне на нервы.

Мы уже почти добрались до ряда деревьев, когда над головой пронеслись первые пули. Сначала это был беспорядочный обстрел и. судя по визгу пуль, он велся с одного из постов, расположенного примерно в километре от нас. Видимо, им было невдомек, что от них не ожидают стрельбы по малым целям вроде нас с Сабу. Следующий залп был более плотным и лег уже намного ближе к нам. Мы согнулись, но продолжали идти, так как поблизости не было подходящего укрытия. Такое упорное нежелание остановиться разозлило их. и они начали садить из 12,7-мм пулемета. Мы бросились в снег. После того, как мы спрятались, наблюдатели поста, видимо, решили, что мы незаметно отползли к деревьям. А на самом деле мы лежали на пузе, вдавливаясь изо всех сил в снег, и уже начали буквально вмерзать в него.

Лишь через полчаса под покровом сгущающихся сумерек мы смогли продолжить путь. Грязная дорога в город Пагман была пустынна. Звезды ярко сияли в черном небе. Внезапно ночь осветилась вспышкой от многоствольного ракетного залпа, и вскоре раздался оглушительный грохот многочисленных взрывов. Трассы нерегулярных очередей беспорядочно тянулись от постов правительственных войск, которые так пытались удерживать в укрытиях любых странствующих моджахедов, имеющих мысль атаковать.

Поздней ночью мы добрались до лагеря, в который стремились. Он располагался в Пагмане. всего в нескольких километрах от Кабула, который был отчетливо виден на равнине чуть пониже нас. Опустошенный Пагман выглядел как «зеленая зона» в Бейруте. Каждый дом имел отметины от пуль, многие обрушились при артобстрелах.

Среди руин жили несколько небольших групп моджахедов. Главная база для каждой группы называлась «маркаш», что с искажениями можно перевести как «центр». По периферии от каждого маркаша расположены небольшие позиции — «караги» (или посты). В каждом караги сосредоточено от 20 до 30 человек, живущих в нескольких комнатах в одной из сохранившихся построек. Большинство построек страшно разрушено. Моджахеды скрываются весь день, а ночью строго соблюдают светомаскировку, занавешивая одеялами все окна и двери. Нарушение маскировки смертельно опасно, ибо противник отвечает мгновенно. На любые признаки активности следует быстрый и интенсивный обстрел из танков и орудий. Разрывы плотно ложатся вблизи такого места.

В Пагмане раньше насчитывалось 72 тысячи жителей. Теперь его население составляло 500 моджахедов, живущих как троглодиты. Днем они несли военную службу, готовили еду, собирали топливо для очагов и наводили какой-то порядок. В то время, как раз перед и сразу после ухода Советов, у них не было оперативных планов. Суровая зима значительно подорвала их способность держать многочисленный гарнизон в этом городе. Если оставить в стороне ежедневный артиллерийский и танковый обстрел, то каждая из сторон практически не обращала внимания на другую. Велось много разговоров о больших силах моджахедов, которые ожидались в городе, что позволило бы им усилить давление на Кабул, но во время моего месячного пребывания никаких признаков этого не наблюдалось.

Из-за отсутствия решительных действий как в той группе, где я находился, так и во всей области вокруг Кабула, я решил направиться дальше на север, чтобы попытаться найти полевого командира Массуда и взять у него интервью. Он считался наиболее талантливым изо всех афганских партизанских руководителей, и поэтому в этот критический момент идти именно к нему было наиболее логично.

Маршрут перехода для его поисков в горах мог пролегать, однако, среди сторонников различных политических партий, и мне будет лучше идти с моджахедами из группы Массуда Джамийат-и-Ислами. Это решение привело меня к мулле Йезату, местному представителю Джамийат в Пагмане.

Он был очень занят переговорами с многочисленными командирами, приходившими к нему по пути на север в расположение Массуда. Может быть, из-за того, что сам Массуд постоянно оставался в Афганистане и делил солдатскую долю со своими людьми, они все были уверены в его способности выработать план захвата Кабула и все время среди его сторонников ощущался оптимистический настрой.

Мое продвижение дальше на север началось в великолепный солнечный теплый день. Мы с моими сопровождающими направились к Пагманскому хребту. Во второй половине дня, когда мы уже были близки к его покорению, на пути встретился глубокий снег, а словно нам этого было мало, и к нашим трудностям добавился еще и дождь с мокрым снегом.

Наконец, с трудом мы пробились в область Чакадра, и тут же были встречены залпами орудийного обстрела, вздымающего землю там, где нам предстояло пройти. За этот месяц, что я пробыл в стране, почти весь снег сошел, и кругом была глубокая липкая грязь. Она тяжела как бетон и обильно пристает к ботинкам, но, по крайней мере, частая чистка обуви давала возможность отвлечься от громыхающих взрывов. Артиллеристы афганской армии, казалось, понимали, что движение будет увеличиваться при плохой погоде, когда видимость ухудшается.

Поздно вечером мы добрались до небольшого караги, где нас приютили на ночь. Мокрые до костей, мы были благодарны за стаканы горячего зеленого чая с облачками пара над ними. В это время года строгий пост немного смягчается — от плоского бездрожжевого афганского хлеба к рису. Вскоре огромные блюда с рисом были поставлены перед нами.

В этой местности мы провели несколько дней. Здесь стала видна подготовка к будущей битве. Был выкопан подземный госпиталь на 45 коек. По западным меркам, он был спартанским, но производил глубокое впечатление на всех местных. Ходили слухи, что, когда начнется штурм Кабула, Чакадра будет жизненно важным плацдармом. Он лежал у главной артерии снабжения Кабула, вблизи как авиабазы Баграм, куда поступала большая часть снабжения по воздуху, так и шоссе на Саланг, по которому должны идти все наземные конвои.

Местный командир Джамийат по имени Ага Хан пояснил, что моджахеды сейчас стараются не высовываться, но предложил сопровождать меня к дороге для доказательства их способности подходить к ней при желании очень близко, если будет отдан такой приказ.

На следующий день мы выступили рано, направляясь к стратегическому шоссе. Место, куда нам предстояло попасть, было заброшенной деревней, в которой стало невозможно жить после 10 лет войны. Ни на одном доме не было крыши, кругом громоздились обломки с узкими проходами между ними.

Для скрытого передвижения вдоль стен были прорыты траншеи. Мы скользнули в одну из них и стали протискиваться вперед. Я быстро вымазался и стал похож на еще один обломок разрушенной постройки. На расстояние в сто пятьдесят метров до дороги вела другая глубокая траншея, начинающаяся там, где когда-то был дом. Шоссе спускалось впереди нас в ложбину и поднималось на противоположный склон. В пятистах метрах в том направлении располагался пост афганской армии.

Наша траншея идеально подходила для внезапной ракетной атаки на проходящий транспорт, но давала очень узкий угол обзора для фотографирования. Поэтому несколько неохотно мы все же решили оставить траншею и осторожно пробраться немного выше. Это означало медленно красться вдоль просматриваемых стен и ползти, вжимаясь в грязь, по участкам с еще лучшей видимостью. Наконец, мы влезли на четвереньках в разрушенный дом. Ряды балок торчали из глубокой грязи, как будто мы находились внутри грудной клетки гигантского скелета. Здесь мы подготовились к длинному дню. Низкие, стремительно несущиеся тучи рассеялись, выглянуло солнце. Мы проклинали это улучшение погоды — оно ведь увеличивало наши шансы быть замеченными с одного из постов. Я просидел весь день, выглядывая в

пробоину в стене и наблюдая за транспортом, катящимся мимо, а мой аппарат был завернут в камуфляжную тряпку.

Хотя большинство грузовиков и автобусов были гражданскими, дорога патрулировалась афганской армией с частыми, но нерегулярными интервалами. Разведывательные машины БРДМ-2, танки Т-54 и боевые транспортеры БТР-60 шныряли туда-сюда.

Казалось, что афганская армия совершенно расслабилась. Часто на броне торопящегося куда-то бэтээра, развалясь, грелись на солнышке пехотинцы. Посты бездельничали и лениво оглядывали гражданский транспорт.

Скоро день стал непереносимо жарким. Грязь на одежде высыхала и превращалась в пыль, что делало наше положение еще опаснее: любое движение поднимало вокруг нас маленькие тучки.

Нам еще предстояло переждать знойные часы полудня, как вдруг мы услышали рев гудков, и на подъем выплеснулся конвой грузовиков. Это был огромный продовольственный караван, идущий по суше из Советского Союза. Около 400 грузовиков прошло мимо нас. Колонна эскортировалась только одиноким БРДМ-2.

Все это было бы неправдоподобно просто даже для одного человека с ручным гранатометом, но в тот момент Ага Хан подчинялся приказу Массуда оставить дорогу со всеми ее продовольственными конвоями в покое. Моджахеды наблюдали, как конвой катится мимо, и лишь сжимали оружие. Теперь мы увидали все, что хотели. С мыслями о кружке чая мы покинули деревню.

Следующие несколько дней мы потратили на вылазку на север в случайном направлении, держа курс на низкие контуры гор на краю плато Вадгат. Почти все время в Афганистане прошло для меня без больших приключений. Вы проводите дни в спокойном путешествии, которое ввергает вас в опасное, обманчивое ощущение полной безопасности.

Через неделю, покинув Пагман, мы в конце целого дня пути увидали перед собой конечную цель путешествия. Деревня лежала в нескольких милях впереди среди вспаханных полей. Мы заторопились в предвкушении отдыха и пищи, и вдруг неожиданно попали под обстрел из стрелкового оружия из другой деревни в миле от нас.

Высоко над нами воздух запел от пуль, но пока это не представляло большой опасности. Однако и этого для нас было достаточно, чтобы скатиться за земляной выступ и затем спрыгнуть в овражек, и уносить ноги. Мы так никогда и не узнали, кто в нас стрелял и почему. Хотя это была зона, контролируемая моджахедами, но обилие противоборствующих группировок означало, что вы никогда не сможете найти по-настоящему безопасного места в Афганистане. Даже внутри одной группировки вас могут затронуть проблемы между двумя поссорившимися полевыми командирами.

Враждебный обстрел принудил нас двигаться прочь от гор, и мы опять быстро наступили кому-то на мозоль. Поля, через которые мы пробирались, начал корежить беспорядочный орудийный обстрел. Мы предположили, что это — работа одного из небольших гарнизонов афганской армии, и он прямо-таки припер нас к стенке. К счастью для нас. нам подвернулся высохший канал, и мы забрались в него. Невидимые и с ощущением хоть какой-то безопасности, мы устало тащились по его дну, прочь от облаков дыма и пыли от орудийных разрывов.

Канал вел прямо в деревню, в которой мы и рассчитывали провести ночь. Впереди мы заметили кучку людей, которые периодически высовывали головы из-за низкой стенки и махали нам. Нам ничего не оставалось, как махать в ответ (просто по-дружески). Когда первые из нашей колонны добрались до стенки, те афганцы, что шли впереди, вдруг стремглав выскочили из канала и скрылись за той же стенкой. Я удивился и встревожился. Дело в том, что афганцы никогда не бегают, если только не сталкиваются с очень серьезной проблемой. Вслед за шедшими впереди, и вся группа бросилась, очертя голову, под защиту стены. Тут и мы перескочили через край канала — и резко остановились. Другая группа вооруженных моджахедов катила на нас из двора крошечной фермы на краю деревни.

Так и стояли теперь две группы друг перед другом с напряженным молчанием. Обе стороны выглядели равно обеспокоенными. Вдруг дверь фермы с грохотом распахнулась, и оттуда выскочил очень сердитый моджахед, истерически вопя и размахивая пистолетом Токарева. Наши группы держались порознь, пока истеричный афганец мчался к нам. Постепенно мы поняли, что он был местным командиром другой фракции и недавно участвовал в двухдневном бою в этой деревне. Его противник принадлежал к той же партии, что и мои сопровождающие, и был тем самым командиром, у которого мы надеялись получить приют.

Со слов дикого командира, это было кровавое сражение. Он обнаружил четверых своих людей с перерезанными во сне горлами, что было актом мести за смерть двух моджахедов из «наших». Эти двое были застрелены, а обстоятельства как будто бы свидетельствовали против него. В битве убили еще троих, а троих ранили.

Теперь наша судьба колебалась на чаше весов. На земле, где закон — ружье, смерть чужестранца не имеет значения ни для кого, кроме как для самого чужестранца.

Час прошел в дебатах, где истерия значила больше, чем здравый смысл. После того, как мы согласились, что это было проблемой отношений между двумя командирами, и пообещали не поддерживать противоположную сторону, нам все-таки разрешили идти дальше. Поскольку была полночь, и мы должны были идти вдоль канала к людям, которые будут так же взвинчены и нервозны в ожидании прямой атаки, готовившейся на противоположном краю деревни, то нам было над чем подумать. Мысль о вероятности получить выстрел в спину при уходе из маркаша первого коммндира также определенно вертелась в уме у каждого из нас. Но если уж мы пошли вперед, не следовало поворачивать обратно.

Я со стыдом признаюсь, что пытался протиснуться в середину группы, чтобы оставить как можно больше тел между собой и вечным забвением. Однако мой стыд уменьшился по причине того, что я заметил, что каждый пытался сделать то же самое.

В самом плохом из возможных воинских построений — сбившись в большую кучу — мы продвигались вдоль канала, миновали последних часовых одной фракции и приблизились к первым часовым другой. Положение ухудшилось, когда, выбравшись из канала, мы ошиблись с направлением и должны были идти на ощупь в темной, хоть глаз коли, ночи. Так мы пробирались вдоль извилистых, тесных, узких улочек, где любой, кто дал бы очередь из АК, сразу уложил бы нас всех.

Это может показаться достаточно забавным, но несмотря на узость просвета между враждующими группами, мы умудрились выйти на другую сторону деревни, не найдя людей, к которым мы хотели присоединиться. Бродить таким образом дальше было и глупо, и опасно. Я надеялся, что тяжесть нашего положения осознавали впередиидущие. Мы теперь должны были снова входить в деревню — но с противоположной стороны. И теперь обе фракции могли по ошибке принять нас за враждебную группу, нападающую на них.

В конце концов, мы вдруг оказались за спинами тех, к кому шли, а они вглядывались в темноту впереди, высматривая там любого, кто крадется к ним. Прежде чем они осознали, что произошло, мы уже очутились в их лагере. В замешательстве обе группы топтались по кругу, пытаясь уяснить кто есть кто, прежде чем объявить свою политическую платформу. Ко всеобщему облегчению, все устроилось без стрельбы.

Я понимал, что, когда займется новый день, он может стать для нас фатальным без всякого смысла. Поскольку мы не хотели впутываться в местный конфликт, наша группа решила идти дальше. Вместо еды и койки нас теперь ждали несколько часов быстрого ночного марш-броска.

Мы шли сквозь ночь. Ложные тревоги из-за смутного силуэта впереди повторялись с изматывающей монотонностью — изредка сменяясь тревогой, поднимаемой членами другой вооруженной группы. В каждом таком случае мы либо бросались в укрытие и готовились к бою, либо быстро улепетывали. У меня осталось ощущение, что другие группы были так же нервозны и предпринимали те же действия.

Потребовалось еще несколько дней, чтобы добраться до Гулбаха, который стоит прямо у входа на Саланг, жизненно важный маршрут снабжения, который вел на север к России. Здесь находится большая Афганская военная база Тапех Серк, где большие конвои, идущие по суше из России, останавливаются на ночлег перед дневным переходом до Кабула.

Пока я проводил день, рассматривая этот пост, подъехал конвой из нескольких сотен грузовиков. Более двух часов непрекращающийся поток транспорта втягивался в базу, располагаясь на открытой стоянке: божий дар для орудийного или ракетного нападения. Но моджахеды затаились. И снова они говорили, что время для нападения еще не приспело