Лига грамотности

— Уж это вы оставьте! Никакого значения не имеют ваши знаки. Одно только мудрование… Наставит десяток запятых в одной строчке и думает, что он умный. Например, товарищ прокурора Меринов после каждого слова запятую ставит. Для чего это? Милостивый государь — запятая, посетив тюрьму такого-то числа — запятая, я заметил — запятая, что арестанты — запятая… тьфу! В глазах рябит! Да и в книгах то же самое… Точка с запятой, двоеточие, кавычки разные. Противно читать даже. А иной франт, мало ему одной точки, возьмет и натыкает их целый ряд… Для чего это?

— Наука того требует… — вздыхает Пимфов.

— Наука… Умопомрачение, а не наука… Для форсу выдумали… пыль в глаза пущать… Например, ни в одном иностранном языке нет этого ять, а в России есть… Для чего он, спрашивается? Напиши ты хлеб с ятем или без ятя, нешто не всё равно?

— Бог знает что вы говорите, Илья Мартыныч! — обижается Пимфов. — Как же это можно хлеб через е писать? Такое говорят, что слушать даже неприятно.

Пимфов выпивает рюмку и, обиженно моргая глазами, отворачивает лицо в сторону.

— Да и секли же меня за этот ять! — продолжает Яшкин. — Помню это, вызывает меня раз учитель к черной доске и диктует: «Лекарь уехал в город». Я взял и написал лекарь с е. Выпорол. Через неделю опять к доске, опять пиши: «Лекарь уехал в город». Пишу на этот раз с ятем. Опять пороть. За что же, Иван Фомич? Помилуйте, сами же вы говорили, что тут ять нужно! «Тогда, говорит, я заблуждался, прочитав же вчера сочинение некоего академика о ять в слове лекарь, соглашаюсь с академией наук. Порю же я тебя по долгу присяги»… Ну, и порол. Да и у моего Васютки всегда ухо вспухши от этого ять… Будь я министром, запретил бы я вашему брату ятем людей морочить.

— Прощайте, — вздыхает Пимфов, моргая глазами и надевая сюртук. — Не могу я слышать, ежели про науки…

— Ну, ну, ну… уж и обиделся! — говорит Яшкин, хватая Пимфова за рукав. — Я ведь это так, для разговора только… Ну, сядем, выпьем!

Оскорбленный Пимфов садится, выпивает и отворачивает лицо в сторону. Наступает тишина. Мимо пьющих кухарка Феона проносит лохань с помоями. Слышится помойный плеск и визг облитой собаки. Безжизненное лицо Пимфова раскисает еще больше; вот-вот растает от жары и потечет вниз на жилетку. На лбу Яшкина собираются морщинки. Он сосредоточенно глядит на мочалистую говядину и думает… Подходит к столу инвалид, угрюмо косится на графин и, увидев, что он пуст, приносит новую порцию… Еще выпивают.

— Да-с! — говорит вдруг Яшкин.

Пимфов вздрагивает и с испугом глядит на Яшкина. Он ждет от него новых ересей.

— Да-с! — повторяет Яшкин, задумчиво глядя на графин. — По моему мнению, и наук много лишних!

— То есть, как же это-с? — тихо спрашивает Пимфов. — Какие науки вы находите лишними?

— Всякие… Чем больше наук знает человек, тем больше он мечтает о себе. Гордости больше… Я бы перевешал все эти… науки… Ну, ну… уж и обиделся! Экий какой, ей-богу, обидчивый, слова сказать нельзя! Сядем, выпьем!

Подходит Феона и, сердито тыкая в стороны своими пухлыми локтями, ставит перед приятелями зеленые щи в миске. Начинается громкое хлебание и чавканье. Словно из земли вырастают три собаки и кошка. Они стоят перед столом и умильно поглядывают на жующие рты. За щами следует молочная каша, которую Феона ставит с такой злобой, что со стола сыплются ложки и корки. Перед кашей приятели молча выпивают.

— Всё на этом свете лишнее! — замечает вдруг Яшкин.

Пимфов роняет на колени ложку, испуганно глядит на Яшкина, хочет протестовать, но язык ослабел от хмеля и запутался в густой каше… Вместо обычного «то есть, как же это-с?» получается одно только мычание.

— Всё лишнее… — продолжает Яшкин. — И науки, и люди… и тюремные заведения, и мухи… и каша… И вы лишний… Хоть вы и хороший человек, и в бога веруете, но и вы лишний…

— Прощайте, Илья Мартыныч! — лепечет Пимфов, силясь надеть сюртук и никак не попадая в рукава.

— Сейчас вот мы натрескались, налопались, — а для чего это? Так… Всё это лишнее… Едим и сами не знаем, для чего… Ну, ну… уж и обиделся! Я ведь это так только… для разговора! И куда вам идти? Посидим, потолкуем… выпьем!

Наступает тишина, изредка только прерываемая звяканьем рюмок да пьяным покрякиваньем… Солнце начинает уже клониться к западу, и тень липы всё растет и растет. Приходит Феона и, фыркая, резко махая руками, расстилает окола стола коврик. Приятели молча выпивают по последней, располагаются на ковре и, повернувшись друг к другу спинами, начинают засыпать…

«Слава богу, — думает Пимфов, — сегодня не дошел до сотворения мира и иерархии, а то бы волосы дыбом, хоть святых выноси…»

А. Чехонте, 1885

Отсюда же и понятно, почему выбран именно Е с умляутом — да потому, что это перегласовка звука Е. Если что, слово «умляут» по немецки означает именно «перегласовка», чередование гласных в определённых местах: Buch=книга — Bücher=книги.

Литературная история буквы Ё

Как бы там ни было, ёканье иногда попадало в поэзию — просто чтобы зарифмовать.

Ея янтарные глазіонки,

Черты прекраснаго лица,

И нѣжны, розовы губіонки

Прельщали юныя сердца.

— Люценко ЕП, Котельницкий АМ. Похищение Прозерпины. 1795

Тем временем в 1783 году дома у директора Петербургской академии наук княгини Екатерины Дашковой состоялось заседание, где предложили использовать Ґ и ІÔ для передачи этих самых говоров. Воспротивилась церковь — вспомните крéстный ход.

Первая известная буква Ё — в стихе Николая Карамзина.

Тамъ бѣдный проливаетъ слёзы,
Въ судѣ невинный осужденъ,
Глупецъ уваженъ и почтенъ;
Злодѣй находитъ въ жизни розы,
Для добрыхъ тернїе растетъ;
Для нихъ унылъ, печаленъ свѣтъ.

— Карамзин НМ. Аониды, или Собрание разных новых стихотворений. 1797

Обратите внимание, зарифмовано и ёканье, и еканье.

Но, напоминаю, ёканье в литературе всё ещё порицалось. В орфографии Якова Грота читаем:

Широкое произношеніе е передъ твердой согласной (первичное уподобленіе) влечетъ за собою еще другое явленіе (послѣдственное): находясь подъ вліяніемъ произносимаго за нимъ твердаго звука, широкій е легко обращается въ звукъ йо, который однакожъ на письмѣ не имѣетъ особаго начертанія, а изображается тою же буквою е, иногда съ двоеточіемъ надъ нею, а послѣ шипящихъ буквою о: ёлка, плётка, твёрдый, шовъ.

— Грот ЯК. Русское правописание. Издание 1894

К тому же Ё и Й тогда не входили в алфавит! Буква Й вошла в алфавит в 1918, Ё — около 1942.

В советское время, став отдельной буквой, Ё всё ещё употреблялось непоследовательно.

Битва за Ё

Я на стороне последовательного употребления Ё, и компьютерный набор — в отличие от рукописи или типографского — этому всяко способствует. Но всё-таки…

Миф. Идут споры за отмену буквы Ё.

Правда. Спорят между выборочным употреблением Ё (текущая норма) и последовательным (допустимо).

Текущая выборочная норма требует употреблять Ё:

• в изданиях для детей и иностранцев;

• там, где возможно разночтение с e: всё, передохнёт;

• в местах распространённых ошибок: осуждённый, щёлочка;

• в редких словах: гёзы, филёр;

• в собственных именах: Денёв, Ковалёв, Олёкма.

Так что написать Е в фамилии — даже по современным нормам ошибка.