Таверна "На краю вселенной"

— Не позволяй им войти в твою историю! — Лора резко дернула меня за руку, разрывая контакт.

Книга в её руках вспыхнула ярче. Символы на страницах начали двигаться, складываясь в сложный узор, напоминающий замок. Воздух наполнился гулом, похожим на скрежет шестеренок. Пол под ногами начал трескаться, паркетные доски проваливались в чернильную пустоту.

— Нам нужно бежать! — я схватил Лору за плечо, но она резко вырвалась, не сводя глаз с книги.

— Нет. Мы должны закончить это здесь. Смотри! — она указала на символы, которые теперь светились ядовито-зеленым. — Это не замок. Это мост. Он соединяет миры...

Отрывок из аудиозаписи: ЦРУ, 28.10.2024, 00:13

Я услышал неразборчивый шепот, переходящий в визг. Звук ломающегося дерева. Голос оперативника (паника в голосе): «Они... Они в коридоре. Стены плавятся. Боже, это не...»

Тени начали сплетаться в клубок, образуя в центре библиотеки вихрь. Из него появилась высокая фигура с лицом, закрытым вуалью из паутины. Её длинные, как клинки, пальцы сжимали свиток с мерцающими рунами.

— Хранительница, — Лора отступила, но книга в её руках дрожала. — Она из Пустоши.

— Отдайте книгу, — голос Хранительницы звучал как скрежет перьев по стеклу. — Вы не понимаете, какие двери открываете.

Я ощутил, как реальность вокруг меня начала истончаться. Полки библиотеки просвечивали, за ними виднелся другой пейзаж — выжженная равнина, где вместо деревьев росли книги. Пустошь жаждала вторжения.

— Теперь! — Лора раскрыла книгу на последней странице, где вместо символов зияла дыра. — Вспомни свою историю, Элиас! Вспомни меня настоящую!

Воспоминания хлынули в моё сознание: Лора смеётся, поправляя очки; её рука, выпускающая руль в ту роковую секунду перед аварией; тишина морга, где я шептал ей обещания, которые так и не сдержал...

— Ты не настоящая, — выдохнул я, и библиотека взорвалась светом.

Фрагмент видео с камеры наблюдения (обработано алгоритмом ИИ)

Объект Торн стоит неподвижно, глаза закрыты. Объект 2 (ЛОРА) начинает терять четкость контуров. Чернильная субстанция из книги обволакивает обоих, формируя барьер. На фоне — аномалии в виде геометрических фигур, нарушающих законы физики.

Лора рассыпалась в мерцающие частицы, но книга осталась висеть в воздухе. Её страницы начали листаться сами собой, а из дыры на последней странице хлынул поток света. Тени завизжали, отступая к вихрю. Хранительница замерла, её вуаль вспыхнула.

— Ты выбрал Пустошь, — прошипела она, исчезая. — Но она уже выбрала тебя.

Вихрь схлопнулся, оставив после себя узкую трещину в стене, из которой сочился черный дым. Я упал на колени, подхватывая книгу. На месте, где стояла Лора, лежали её очки с треснувшей линзой.

Сообщение оперативника СОРОКА, 00:27

«Аномалия частично нейтрализована. Объект 2 исчез. Объект Торн в сознании, проявляет признаки крайнего истощения. Трещина испускает радиацию неизвестного типа. Рекомендую срочный вывоз объекта для допроса.

P.S. Очки Объекта 2 материальны. Беру на анализ.»

Я прижал очки к груди, глядя на трещину. Сквозь неё доносился шепот, уже знакомый мне, но чужой. Шепот Пустоши, ждущей своего повествователя.

— Я найду тебя, — пообещал я пустоте, ощущая, как Книга Отголосков пульсирует в такт моему сердцу. — Мы закончим эту историю.

Снаружи, за границами искаженной библиотеки, завыли сирены. Прибывал спецназ.

23:00 — «Агентство Специальных Расследований (АСИ)» (Аномалии, парадоксы и даже немного юмора среди апокалипсиса. Спокойной ночи? Вряд ли.)

P.S. от автора:

Ремни пристёгнуты? Теперь вас ждут подкупленные чиновники, преступники со смартфонами, и тени смеющиеся с камер наблюдения. Глубокий смысл? Возможно. Ночные кошмары? Вполне вероятно. Поехали! 🕵️🔍

— Ты помнишь, как предал отца? Он звал тебя, а ты убежал.

Это был голос Константина, только хриплый, как ржавый гвоздь, скребущий по кости.

— А ты, Катерина, ты же хотела его оставить. В ту ночь у моста. Почему передумала?

Катя вздрогнула, словно её ударили. Константин повернулся к ней, и его взгляд упал на тонкую царапину на её шее, из которой текла чёрная кровь.

— Здесь раны настоящие, — прошептала она, касаясь пальцами кожи. — И лгут они тоже по-настоящему.

Из треснувших зеркал по краям моста начали выползать двойники — не точные копии, а версии того, кем они могли бы стать. Константин с пустыми глазницами и руками, испачканными в пепле. Катя с лицом, покрытым шрамами-рунами, которые она когда-то поклялась никогда не использовать.

— Мы не они, — прорычал Константин, но мост задрожал, и стекло впилось в подошвы. Боль пронзила его тело, ясная, как удар ножом.

— Мы — это ты, — засмеялась шрамированная Катя. — Каждый раз, когда ты выбирал трусость. Каждый раз, когда жалел, что связался с ней.

Катя выхватила клинок из обсидиана — тот самый, который когда-то сломался в её руке после того, как она отказалась добить раненого врага. Но её двойник только ухмыльнулся:

— Ты знаешь правила, сестра. Здесь оружие работает только против того, что ты признаёшь частью себя.

Константин рванулся вперёд, но из бездны вырвалась рука и схватила его за лодыжку. Лицо в осколках под ногами исказилось в знакомой ухмылке. Это был его отец, пьяный и злой, каким он был в ту ночь.

— Ты так и не извинился, — прошипел отец. — А я ждал.

— Это не он, — вырвалось у Константина, когда он пытался освободиться. — Он умер, так и не простив.

Катя взмахнула клинком, и рука отца рассыпалась в пыль. Но на её собственном запястье теперь виднелся синяк — отпечаток пальцев, которых не было.

В конце моста, где стекло сливалось с тьмой, стояла фигура. Это был Страж — не человек, а существо, сотканное из спутанных теней, его лицо постоянно менялось, как песок под ветром. В его руках пульсировал шар, внутри которого мелькали знакомые кадры:

Константин, 15 лет. Он прячет окровавленный нож, пока полиция уводит отца.

Катя, впервые убивающая не по приказу. Её руки дрожат, а в глазах — облегчение.

— Выбери одно, — произнёс Страж, и его голос звучал, как голос отца, Кати, всех, кого они потеряли. — Выбери память, которая станет твоим якорем. Остальное заберёт Хор.

— Что будет, если мы ошибёмся? — спросил Константин, хотя уже знал ответ.

Страж повернул шар, и в нём возникло их будущее: Катя, растворяющаяся в зеркалах, её кожа становится стеклом, глаза — пустыми осколками; Константин, превращающийся в тень, вечно шепчущую чужие грехи.

— Нет возврата, — прошептала Катя. — Только вперёд.

— Ты боишься, что она снова предаст, как в Новосибирске? — двойник Константина подошёл ближе.

— Заткнись! — Катя взмахнула клинком, но лезвие прошло сквозь тень, а на её груди расцвёл кровавый цветок.

— Остановись! — Константин поймал её, чувствуя, как её тело становится легче. — Это ловушка. Они питаются нашей болью.

Он посмотрел в шар. Там был тот момент. Ночь, когда он сжёг дневник отца, уничтожив последние доказательства его невиновности. Не потому, что верил в его вину, а потому что боялся оказаться слабым.

— Я выбираю это, — сказал он, и шар треснул, выпустив поток света.

Катя закричала. Её двойники вцепились в неё, вытягивая из груди серебристую нить — память о человеке, которого она любила до того, как стала оружием.

— Не отдам! — она вонзила клинок себе в ладонь, и чёрное пламя охватило лезвие. — Это моё!

Мост рухнул.

Они падали сквозь вихрь осколков, каждый из которых хотел стать их новой кожей. Константин прижал Катю к себе, закрывая её голову руками. Единственное, что он чувствовал — жар выбранной памяти, прожигающий грудь, как клеймо.

А Хор пел. Но теперь это был не шёпот — это был рёв.

Лена закрыла глаза и увидела себя на берегу озера. Вода отражала небо, усыпанное чужими созвездиями. Это был не сон, не воспоминание — это был выбор.

— Мы можем остаться здесь, — сказала она, чувствуя, как мир подстраивается под её слова. Вода озера замерцала, приглашая войти.

— Или найти путь назад, — Сергей посмотрел вдаль, где знакомые улицы мерцали, как мираж.

Они оба знали, что «назад» больше не существует. Старая реальность рассыпалась в тот момент, когда они приняли свою силу. Теперь в их руках была не нить, а целая вселенная — хрупкая и бесконечно прекрасная.

— Дом — это не место, — Лена повернулась к нему, и в её глазах зажглись искры, похожие на звёзды. — Это то, что мы создаём.

Сергей улыбнулся впервые без тени сомнения. В его ладони возник росток — хрупкий, пробивающийся сквозь трещины в камне.

— Тогда начнём с этого.

Они шагнули вперёд вместе, и земля ожила под их ногами. Трава зашелестела, воздух наполнился ароматом дождя, где-то вдали зазвучал смех, чистый, как весенний ветер. Мир больше не был картиной — он стал песней, которую они пели дуэтом.

Вихрь успокоился, оставив за собой равнину, простирающуюся до горизонта. На ней стояло дерево — символ их выбора. Его корни уходили вглубь времён, а ветви тянулись к новым созвездиям. Каждый лист светился историей, которую ещё не рассказали.

Лена прикоснулась к стволу, и дерево затрепетало, рассыпая искры в воздухе.

— Мы не вернёмся, — сказала она без сожаления.

— Потому что нам некуда возвращаться, — Сергей положил руку ей на плечо. — Мы всё носим в себе.

Они стояли под кроной дерева, наблюдая, как на горизонте поднимаются два солнца — золотое и серебряное. Их лучи сплетались в узор, повторяя путь нити, что привела их сюда.

И тогда они поняли: граница между созданием и разрушением — лишь иллюзия. Каждый миг, каждый выбор — это новая вселенная. Их вселенная.

А где-то в толще времён, в городе, которого больше не было, ветер донёс обрывки их смеха. Но это уже не имело значения.

— Я обещала ей, — хрипло произнесла Ашра, будто годами не говорила этих слов. — Не дать Ткани рассыпаться. Но ваши выборы разрывают её швы.

Устройство в моих руках жгло кожу. Руны на нём светились в такт мерцанию сети. Когда я нажал на спираль, луч ударил в осколки, и мы увидели: Лену, стоящую над пропастью с тем же кристаллом, но её глаза были пусты, как у Стражей; меня с крыльями, обугленными кислотным дождём — того, кто когда-то не спас её; Ашру, пишущую своей кровью в трещинах разлома: «Прости».

— Это не варианты, — прошептал я. — Это последствия.

Лена схватила мою руку. Наши кристаллы слились, и вспышка ослепила нас. Когда свет погас, мы оказались в городе Эхо.

Здесь не было воздуха — только густая тишина, прерываемая шёпотом стен.

— «Не плыви к Чёрным Холмам!» — прошелестел камень под моей ладонью голосом рыбака.

— «Сломай кристалл — освободишь нас», — застонала арка, сложенная из обломков Башни.

Статуя Пробудившейся возвышалась на площади. Её тело было сплетено из нитей, которые тянулись к каждому осколку в сети рыбака. Лена подошла ближе:

— Смотри, — указала она на нить, идущую от запястья статуи к её собственному. — Она вплела себя в Ткань, чтобы соединить разрывы. Но теперь её судьба зависит от нас.

Тени за её спиной зашевелились. Стражи сошли с постамента, но их плащи были не алыми, а серыми, как пепел. Один сдвинул капюшон, и под ним оказалось моё лицо, но с пустотой вместо левого глаза.

— Разбей зеркало — и этот страх исчезнет, — протянул он мне осколок, где я падал в пропасть, отпустив руку Лены. — Или стань им. Мы — те, кого вы отвергли.

Ашра встала между нами. Её карты, разбросанные на земле, засветились: «Правда», «Жертва», «Долг».

— Ты права, — посмотрела она на статую. — Я должна была предупредить их.

Карта «Жертва» вонзилась ей в грудь. Шрамы-иероглифы ожили, поползли по коже, складываясь в фразу: «Долг оплачен».

— Нет! — Лена бросилась к ней, но Ашра уже рассыпалась в пыль, смешавшуюся с нитями Ткани.

Город затрещал. Здания распадались на звуки, статуя Пробудившейся — на светящиеся капли. Стражи кричали, их зеркала лопались, превращаясь в стаю воронов.

— Бежим! — Лена потянула меня к сети рыбака.

Мы прыгнули в мерцающий осколок. Падая на камни родной долины, я услышал хруст: шрамы-вопросики на ладонях треснули, становясь похожими на ветви.

На месте разлома вырос кристаллический гриб. Его шляпка переливалась, как опал, а споры светились, словно микроскопические зеркала. У подножия лежала карта «Правда». На обороте — рисунок: Ашра и Пробудившаяся, плетущие сеть из волос и теней.

Лена сорвала спору. Та рассыпалась, оставив на ладони запах полыни — травы, что росла у её дома в детстве.

— Она выиграла нам время, — показала она на запястье. Нить света сплеталась в узоры-карты. — Но теперь мы часть Ткани.

Вдали, у Чёрных Холмов, зазвонил колокол. Его эхо донеслось до нас, смешиваясь со звоном стёкол в сети рыбака. Он стоял на краю обрыва, и в его глазах отражалось бурное, но целое море.

— Что дальше? — спросил я.

Лена разжала ладонь. В ней лежал осколок с изображением Ашры, кормящей воронов у колодца.

— Идём искать ответы, — улыбнулась она впервые за много дней. — Пока Ткань позволяет.

Над долиной пролетела птица, оставляя за собой след из мерцающих спор.

— Ты сломаешься, — прошипела тень, её голос скрипел, как камень по стеклу. — Отдай сердце, и мы оставим тебя в покое.

— Сердце. — Гештальт выпрямился и вырвал из трещины в кристалле острый осколок. В нём мерцал образ матери, напевающей колыбельную над потухшим вулканом. — Вы хотели забыть боль. Но вы забыли всё.

Он швырнул осколок в разлом. Пепел взметнулся вихрем, и в воздухе вспыхнули голограммы.

— Горы, что дышали паром. Реки, певшие на языке ветра. Дети, бегущие по улицам городов, чьи имена стёрлись.

Тени замерли. Их клинки опустились.

— Это мы? — одна из них, с лицом, напоминающим треснутую маску, протянула руку к голограмме ребёнка. Образ рассыпался, коснувшись её пальцев.

— Это то, что вы спрятали в кристалле, — сказал Гештальт. — Чтобы не слышать крики умирающих миров. Но вы похоронили и их смех.

Отец схватил его за плечо.

— Ты раскалываешь кристалл! Он не выдержит!

— А ты выдержал? — Гештальт повернулся к отцу, и в его глазах тот увидел себя — человека, который столетиями боялся теней вместо того, чтобы их понять. — Ты прятал правду, чтобы защитить меня. Но это сделало нас слабее.

Руны на руке отца вспыхнули яростным оранжевым светом, но тут же погасли. Он отступил, сжав кулаки.

— Я не хотел, чтобы ты стал как они.

— А я не хочу стать как ты.

Кристалл треснул сильнее. Осколки, словно горячие угли, падали в разлом, и из трещин тянулись световые корни. Они оплетали тени, не сжигая их, а впитываясь в их форму. Тень-маска закричала, но не от боли, а от ярости.

— Зачем ты показываешь нам это?

— Потому что вы должны выбрать, — голос Гештальта дрожал. — Вернуть сердце и продолжить цикл страданий или принять память и начать всё заново.

Пепел начал оседать. Тени, опутанные корнями света, метались, но их движения замедлялись. Одна из них внезапно замерла.

— Я помню — её голос стал мягче, как шёпот пепла под ветром. — Мы строили башни из звёздной пыли. Потом они рухнули. И мы... мы украли сердце, чтобы заглушить крики.

Кристалл в груди Гештальта рассыпался. Осколки, словно семена, упали в разломы. Отец бросился вперёд, подхватывая сына, но тот уже не чувствовал боли.

— Ты... умрёшь, — прошептал отец. Его руны дрожали.

— Нет, — Гештальт слабо улыбнулся. — Я стану мостом.

Световые корни взметнулись выше, сплетая из камней арки, башни и лестницы. Тени, теперь полупрозрачные, подхватывали осколки кристалла и вплетали их в новую структуру. Мир дрожал, но не рушился — он перестраивался.

Мир не стал раем.

Реки расплавленного серебра разъедали берега, а чёрные ростки, пробиваясь из костей мёртвых, пытались задушить свет. Тени строили башни, но иногда их клинки вновь поднимались в ярости — старые привычки умирают медленно.

Гештальт сидел у родника, где когда-то родился свет. Его кристалл теперь был грудой потухших углей, и каждый день один из них рассыпался в пыль.

— Ты почти исчез, — отец стоял рядом. Его руны светились зелёным — цветом новых ростков.

— Зато ты всё ещё здесь, — Гештальт тронул камень, и тот запел голосом матери.

Когда последний уголь погас, отец поднял книгу. На странице «Будущее» цвёл узор из корней. Он добавил своё слово — «Прощение» — и положил книгу у родника.

А где-то в глубине разломов тень-маска, держа осколок кристалла, учила других теней лепить из пепла цветы. Они получались кривыми, но живыми.

Последние строки:

«Солнца больше не было. Но свет, который остался, умел расти».

Петрова шагнула вперёд и подняла руку. Её шрам вспыхнул тусклым светом, и воздух перед нами задрожал, как вода. Меня внезапно затошнило, как тогда в Щели, но на этот раз не было провала. Только тонкая трещина, как будто кто-то провёл лезвием по реальности. Из неё тянуло горьким ветром.

— Не наша, — прошептала Петрова, касаясь невидимой линии. Трещина загудела, как струна. — Чужая работа.

Волков достал свои сломанные часы. Стрелки бешено крутились, пытаясь убежать.

— Нас ведут или проверяют, — сказал он.

Я коснулся трещины, и мир начал рушиться. Горящие деревья росли из асфальта, часы били в обратную сторону, а тени смотрели пустыми глазницами. Голоса, не слова, а ощущения: страх, голод, любопытство…

— Хватит! — Петрова схватила меня за плечо, и видение исчезло. — Не корми их.

Она говорила так, будто знала, кто они. Может, и знала. Мой шрам на шее пульсировал, напоминая, что мы уже не наблюдатели. Мы стали частью этой игры.

— Закрой её, — приказал Волков, но Петрова покачал головой:

— Не получится. Это не Щель… Кто-то другой пытается разорвать ткань.

Мы огляделись. Переулок был пуст, только ворона каркнула на крыше, и её карканье эхом отозвалось в трещине.

— Нас кто-то наблюдает, — выдохнул я.

Волков внезапно бросился к стене и ударил кулаком по кирпичам. Воздух взвыл, и трещина исчезла, оставив запах грозы.

— Неважно кто, — вытер он окровавленные костяшки. — Рвут — останавливаем.

Петрова фыркнула:

— Герои? У нас нет выбора.

Она была права. Выбор кончился, когда Щель вернула нас с этими шрамами. Мы шли дальше, каждый шаг отдавался эхом, как будто мы шли по льду.

К ночи мы нашли ещё две трещины. Первая «зашивалась» сама, пока Петрова просто смотрела на неё. Вторую Волков выжег синим пламенем зажигалки. Я не спросил, откуда у него такое пламя. Не хотел знать.

Перед рассветом мы вернулись ко мне домой. Квартира пахла затхлостью, но это уже не имело значения. Петрова рухнула на диван и уставилась в потолок:

— Они учатся. Те, кто создаёт трещины. Как щенки, пробуют на зуб.

Волков стоял у окна, его силуэт терялся в темноте:

— Будем их учить или бить по носу.

Я хотел спросить, сколько ещё мы сможем это делать. Сколько дыр сможем залатать, прежде чем рассыплемся сами. Но вместо этого просто вскипятил чайник. Даже мостам нужен глоток чая.

Завтра снова выйдем. Будем чинить мир, гасить чужие костры. Может, встретим тех, кто пытается удержать реальность от распада. Или тех, кто хочет её разрушить.

Но это будет завтра. А сегодня мы сидели втроём, пили чай с дешёвым печеньем, и тишина между нами больше не была лезвием. Она стала верёвкой, тонкой, потрёпанной, но своей.