Таверна "На краю вселенной"

Запись прервалась. В тишине послышался шепот — тысячи голосов, наложенных друг на друга, произносивших одно слово: «Освободите».

— Это не плёнка, — я почувствовал, как мурашки побежали по спине. — Они говорят через неё. Сейчас.

Стены тоннеля внезапно содрогнулись, и из щелей выползли чёрные нити, как в лифте. Они потянулись к Лене, к папке в её руках. Она отпрянула, но нити уже обвили её запястье, впиваясь в ожог со спиралями.

— Не давай им забрать папку! — закричал я, хватая её за другую руку.

Лена вскрикнула. Ожог на её шее засветился кроваво-красным, и нити отскочили, словно обожжённые. В воздухе запахло горелой плотью.

— Они боятся метки, — прошептала она, касаясь ожога. — Мы… мы часть системы.

Свет впереди погас. В темноте зажглись глаза — сотни пар, мерцающих жёлтым. Существа из архива. Но теперь их тела были полупрозрачными, как будто сотканы из радиационного тумана. Они двигались бесшумно, сливаясь со стенами.

Мы побежали. Кристаллы под ногами взрывались острыми осколками, раня подошвы. Позади раздался рёв — не голос, а вибрация, от которой задрожали кости.

Тоннель вывел нас в круглую залу. В центре возвышался монолит — чёрный обелиск, покрытый теми же спиралями. У его подножия лежали кости в истлевших халатах. На запястьях одного из скелетов болтался браслет с гравировкой: «Д-р Г. Коваль. Ответственный за Протокол».

Лена подняла потрёпанный блокнот рядом с костями.

— «Они используют нас как проводников, — прочитала она вслух. — Тенебризм — это канал. Мы открыли его, пытаясь контролировать радиацию, но она живая. Она хочет тел. Ядро реактора — её сердце. Надо уничтожить» — последние страницы были вырваны.

Внезапно монолит загудел. Из его поверхности выступили капли, сливаясь в зеркальную плёнку. В отражении я увидел нас — но не здесь. Мы стояли в архиве, в 1992 году, а вокруг сновали фигуры в химкостюмах. Один из них повернулся — это был я. Седой, с пустыми глазами.

— Петля, — Лена упала на колени. — Мы всегда приходим сюда. Снова и снова.

Монолит дрогнул. Зеркальная поверхность заколебалась, и из неё вытянулась рука — точная копия моей, но чёрная, как смоль. Она схватила Лену за плечо.

Я ударил по ней обломком кристалла. Рука рассыпалась на пепел, но из монолита полезли десятки таких же.

— Папка! — крикнула Лена, выбрасывая её мне. — Сожги!

Спирали на обложке светились. Я швырнул папку в основание монолита. Страницы вспыхнули синим пламенем, и монолит завизжал. Обелиск начал трескаться, из разломов хлынул свет.

— Бежим! — Лена потянула меня к выходу.

Мы влетели в боковой тоннель, когда за спиной раздался взрыв. Волна горячего воздуха швырнула нас вперёд. Я ударился головой о стену, и мир поплыл.

Проснулся я от того, что Лена трясла меня за плечи. Мы лежали в знакомом коридоре — том самом, где начинался архив. Но теперь стены были чистыми, плакаты на стенах гласили: «1986. Слава героям-ликвидаторам!»

— Мы в прошлом, — Лена показала на окно. За ним бушевал пожар четвёртого энергоблока. — Это день аварии.

Внезапно к нам подбежал мужчина в защитном костюме. Он снял маску — это был доктор Коваль. Живой.

— Вы… вы из будущего? — его глаза расширились. — Слушайте, я знаю, как остановить Тенебризм. Нужно…

Выстрел. Коваль рухнул, сражённый пулей в затылок. Из дыма вышли двое военных с нашивкой «Δ-12».

— Протокол должен быть выполнен, — сказал один из них, направляя на нас оружие.

Но Лена уже схватила мою руку. Мы прыгнули в разбитое окно, в пламя, которое вдруг стало холодным как лёд.

А потом снова тьма. И голос, наш собственный, звучащий из ниоткуда:

«Вы всё ещё верите, что время линейно?»

Женщина сорвала маску. Под ней — его собственное лицо, но искажённое болью.

— Ты называл меня Сестрой, когда мы хоронили отца. Помнишь? Его кости до сих пор шепчутся в колодце.

Внезапно земля дрогнула. Из-под пепла вырвались щупальца смолы, хлестнув по ногам Демона. Он отпрыгнул, выдыхая пламя, но смола уже обвила женщину, втягивая её вглубь.

— Они забрали меня, чтобы ты пришёл!— успела крикнуть она, превращаясь в прах. — Они знают твоё имя, Каин!

Имя ударило, как нож между рёбер. Воздух вспыхнул. Вокруг Демона взорвались десятки смоляных столбов, и из каждого вышли они — фигуры в масках из обожжённой глины. Их руки были из пепла, глаза — кристаллы, трещащие голосами тех, кого он когда-то знал.

— Каин, — загудели маски хором. — Ты предал нас, когда сжёг деревню. Теперь мы часть Гештальта. Теперь мы — твоё наказание.

Демон рванулся вперёд, пламя вырывая из груди, но первый же удар смолы прошёл сквозь него. Не физически — в память.

Вспышка. Он семилетний бьёт отца лопатой. Тот падает в колодец. Сестра кричит. А потом пламя… всегда пламя…

— Ложь!— взревел Демон, но смола уже проникла в разум, вытаскивая наружу то, что он закопал глубже всего.

Маски смеялись, сливаясь в единый лик — лицо Лисы.

— Ты думал, мы создали Гештальт? Мы лишь нашли его в твоей печени, когда вырезали сердце. Ты — первый носитель. Ты — нулевой пациент.

Пространство исказилось. Демон рухнул на колени, а смола взметнулась к его рту, ушам, глазам. И тогда он укусил.

Чёрное пламя вырвалось не из него, а из воспоминаний. Огонь пожирал смоляных призраков, но с каждым поглощённым лицом в жилы Демона вплетались их голоса.

— Хочешь правду?— зашипела последняя маска, уже полурасплавленная. — Всё, что ты сжёг — деревни, города, себя — всё ещё здесь.

Она лопнула, и пепельный смерч поднял Демона в воздух. Над городом, сквозь тучи, проглянули мерцающие кристаллы — те самые, что заменяли звёзды. Каждый — чья-то запертая боль. Его боль.

Когда он приземлился, перед ним стоял ребёнок. Его лицо — точная копия того мальчика из зеркал, что сжимал окровавленный нож.

— Ты научил меня жечь, — сказал ребёнок, и его голос был как скрип двери в заброшенном доме. — Теперь научись гнить.

Он воткнул нож себе в грудь. Из раны хлынула смола, затопив улицы, и Демон побежал. Не от страха — от криков. Тысячи голосов звали его настоящим именем, и с каждым шагом вирус внутри пел громче.

Он нашёл колодец. Тот самый. Кости на дне сложились в слова: "Сжечь — не значит убить".

— Выбирай, — прошептала его тень, впервые обретя форму. Сжечь город и стать Гештальтом или утонуть в правде.

Демон прыгнул в колодец. Внизу не было воды — только зеркала. И бесконечный полёт.

Стена слева вздыбилась, выгнув арматуру в спираль. Из трещины выползло *нечто*: человеческий торс, сросшийся с рельсом, руки заменяли гидравлические домкраты, а вместо лица — вращающиеся шестерни. Существо щелкнуло челюстями, высекая искры.

— Привет, дедуля, — Волков выстрелил. Серебряная пуля попала в шестерни, и время замедлилось. Механизм начал раскручиваться в обратную сторону, обнажая грудную клетку — внутри, среди проводов, пульсировало ядро из спутанных волос и ржавых часовых пружин.

— Глаз! Стреляй в глаз! — закричала Петрова.

Волков прыгнул в сторону, едва избежав удара домкрата, пробившего бетон. Второй выстрел — ядро взорвалось, выбросив ливень винтов и капель черной смолы. Существо рухнуло, но из тоннеля уже доносился гул — десятки таких же тварей.

— Лазарь, как закрыть Врата? — Волков бросился к выходу, чувствуя, как шрам вытягивает из него энергию, словно пиявка.

— Врата — зеркало, — ответил голос, теперь звучавший как Сорокин. — Чтобы разбить его, посмотри в лицо тому, что за стеклом.

Переход: 17 октября 1956

Воздух завибрировал. Волков упал на колени, обнаружив себя на той же платформе 1956 года. Но теперь станция была пуста, на ней был вагон призрак. На полу валялась газета — дата «17 октября 1956» переставала расплываться, буквы складывались в заголовок: «Катастрофа на шахте «Красный Октябрь»: 23 человека пропали без вести».

Из вагона донесся плач. Волков вошел, держа револьвер наготове. Пассажиры все так же сидели, уставившись в пустоту, но теперь их рты были открыты в беззвучном крике. В конце вагона сидел... он сам. Версия 1956 года, в пробитом шлеме, с лицом, покрытым черными прожилками.

— Ты — эхо, — сказал двойник, не шевеля губами. — Узел, который должен был стать разрывом. Но ОНО вплелось в тебя.

— Что украл мой дед? — Волков навел ствол на свой же лоб.

— Частицу себя,— двойник встал, и потолок вагона начал трещать, превращаясь в спираль. — Он вырезал ядро Врат и спрятал в тебе. Ты — зеркало, отражающее голод.

Боль пронзила грудь. Волков взглянул в разбитое окно — вместо отражения он увидел деда в лаборатории 1942 года. Тот вживлял мальчику (ему?) в грудь серебряный кристалл, шепча: «Прости, Алеша. Это единственный способ запереть ОНО в петле...».

Синхронизация

— Волков! — Петрова ворвалась в его сознание через рацию. — Мы нашли архив Мосметростроя! Катастрофа 1956 — не авария. Это жертвоприношение. 23 человека — добровольцы, чтобы удержать Врата. Их души — якоря!

Волков очнулся в 2023 году. Стены сектора скручивались в спирали, образцы лезли из каждого люка. Его шрам пылал, но теперь он чувствовал их — каждое существо было привязано нитями времени к одному из 23 пассажиров.

— Петрова, я знаю как разорвать петлю, — он вытащил компас. Стрелка указывала на его грудь. — Нужно выстрелить в якоря. Во все 23.

— Это самоубийство! — закричал Лазарь, его голос наконец обрел четкость — это был голос деда. — Ты исчезнешь вместе с ними!

— Я и есть якорь, — Волков выстрелил в потолок. Серебряная пуля, как игла, прошила реальность.

Разрыв

Боль.

Он падал сквозь слои времени, видя моменты:

1942 год. Дед вставляет кристалл в плачущего мальчика.

1956 год. Сорокин стреляет в ядро вагона, но спираль втягивает его самого.

2023 год. Петрова, стиснув зубы, заряжает пушку частицами из компаса.

Волков проснулся.

Он стоял на платформе 1956 года. 23 пассажира вагона смотрели на него, их лица обрели четкость. Они кивнули.

— Спасибо, — сказала женщина в платке, и все 23 человека рассыпались в пыль. Вагон рухнул, превратившись в груду ржавых труб.  2023 год. Станция «Лубянка-2» была цела, но пуста. Петрова нашла только револьвер с гравировкой «А. Волков, 2023» и газету 1956 года с заметкой: «Герои-метростроевцы предотвратили катастрофу».

В туннеле кто-то засмеялся — звон разбитого стекла. На стене пульсировала спираль, но теперь в ней отражались миллионы миров.

Где-то в ином слое реальности Волков шел по тоннелю, шрам на его руке светился. За спиной плелась тень с ребрами-спиралями.

— Ты думал, что спас их? — прошипел Сорокин-тень. — ОНО просто сменило зеркало.

— Значит, я буду отражать, пока не найду способ разбить стекло, — Волков достал компас. Стрелка дрожала, указывая вперед.

Гудок поезда прозвучал вдалеке. Охота продолжалась.

— Ты нарушаешь правила, — сказала ему по телефону незнакомая журналистка, представившись Маей. — Они не любят, когда истории обрываются.

Элиас бросил трубку. Но той же ночью на пороге хижины появилась игрушка, которую он утопил в озере после похорон. Плюшевый заяц с обгоревшей лапой и пуговицами вместо глаз. В его холщовом брюшке лежала записка:

«ПИШИ, ИЛИ МЫ НАПИШЕМ ЗА ТЕБЯ»

Теперь когда дождь стучит в стены, а тени в углах шевелятся чуть быстрее, чем позволяет свет, Элиас понимает: он не автор. Он — проводник. Его рукопись стала дверью, а каждое слово — шагом навстречу тому, что ждало своего часа в чернильных глубинах.

Но самое страшное не монстры, выползающие из книги. Самое страшное — осознание, что Лора, возможно, тоже где-то там. И она хочет, чтобы он дописал последнюю главу.

Глава 1: Последняя страница

Дождь стучал по крыше хижины, словно прося впустить его внутрь. Элиас прислушался к этому ритму — он напоминал удары метронома, который Лора ставила на рояль, когда учила его различать такты. Теперь вместо музыки был только шелест страниц.

Рукопись лежала перед ним, как свидетель. «Вуаль Теней» — история о человеке, который хоронил свою боль в подземных пещерах, пока чудовища из его воспоминаний не прогрызли путь наружу. Элиас перечитал последний абзац и замер. Он не помнил, чтобы писал эти строки:

«Он вошёл в комнату и увидел её — ту самую вазу с трещиной, которую она разбила в день их ссоры. Но теперь трещина пульсировала, как вена, и из неё сочилась тьма. Она знала его имя».

— Бред, — проворчал он, вырывая лист. Бумага обожгла пальцы.

Стены хижины содрогнулись, будто от удара. На полках зазвенели стаканы, и что-то тяжёлое упало на чердаке. Элиас поднял глаза к потолку. Там за слоем пыли и паутины, лежали коробки с её вещами. Он поклялся никогда не открывать их.

Но теперь сквозь дерево просачивался звук — не скрип, а скрежет.Как будто кто-то водил ногтем по обратной стороне двери.

— Крысы, — сказал он громче, чем нужно. — Или ветер.

Ветер не умел смеяться.

Элиас потянулся за виски, и вдруг все лампы погасли. В темноте зашипел принтер — устройство, которое он не включал годами. Из лотка выполз лист бумаги. На нём, словно выведенный кровью, краснел текст:

«ТЫ НАРУШИЛ ПРАВИЛА. ТЫ ВЫПУСТИЛ НАС НА СВОБОДУ»

Он швырнул стакан в стену. Стекло разбилось, но вместо виски на полу растеклась чернильная лужа. Из неё поднялись пальцы — тонкие, как кисточки, — и схватили его за лодыжку.

— Нет! — Элиас рванулся к двери, но та захлопнулась. В замочной скважине что-то заурчало, повторяя его имя на языке щелчков и шипения.

Зазвонил телефон.

— Алло?! — выдохнул он, прижимая трубку к уху.

— Элиас? — женский голос. Не Лора. Чужой. — Это Мая Волкова. Я пишу статью о исчезновениях. О писателях, которые… — Она замолчала, будто переводила дух. — Вы закончили книгу?

— Что? — он уставился на дверь. Щель под ней заполняла чёрная масса.

— Если закончили — уничтожьте её. Сожгите, пока не стало...

Связь прервалась. В трубке зазвучал детский стишок, который Лора напевала, когда мыла посуду: «Раз-два-три, чернильный король идёт, он заберёт тебя, если не уснёт...»

Элиас бросил телефон. В зеркале напротив мелькнул силуэт — высокая фигура в плаще с капюшоном, лицо скрыто тенью. В руке она держала книгу. Его книгу.

— Я не звал вас, — прошептал он.

Фигура наклонила голову. Страницы в её руке затрепетали, и зеркало треснуло.

Когда свет вернулся, на полу лежала игрушка — плюшевый заяц с пуговицами вместо глаз. Лора купила его на блошином рынке за неделю до аварии. Элиас выбросил его в озеро.

Теперь заяц сидел на стуле, прислонившись к рукописи. На его лапе был след от ожога.

Элиас схватил ножницы.

— Уходи.

Он вонзил лезвия в книгу. Из переплёта брызнула тёмная жидкость. Воздух наполнился запахом меди и ладана.

На чердаке что-то завопило.

К утру он сжёг все черновики, кроме одного — последней главы, которая отказывалась гореть. Пламя лизало бумагу, но слова оставались нетронутыми:

«Он понял, что монстры — не метафоры. Они инструкции».

Элиас зарыл пепелище за хижиной. Когда копал, лопата наткнулась на что-то твёрдое — старую пишущую машинку с застрявшим листом. На нём было одно слово:

«БЕГИ»

Он не послушался.

— Десять минут.

Константин впился пальцами в броню:

— Взрыв отрежет город от воды, но миллион людей останется без запасов!

— Лучше жажда, чем превратиться в это, — Егоров кивнул на солдата, которого щупальце зацепило за ногу. Мужчина кричал, пока товарищи отрубали конечность тесаком.

Субстанция ответила на боль — чёрный вал высотой с двухэтажный дом накрыл БТР. Константин прыгнул в грязь, фонарь выбило из рук. Свет погас, и тьма ожила.

— Сюда! — Кто-то схватил его за плечо. Это был молодой солдат с перекошенным от ужаса лицом. Они побежали к полуразрушенной водокачке, но земля под ногами заколебалась. Трещина. Из неё вырвались десятки щупалец, хватая солдата за горло.

— Не останавливайся! — заорал Егоров, швыряя азотную гранату. Столб холода сковал щупальца, и Константин, спотыкаясь, влетел в здание.

Внутри пахло ржавчиной и смертью. На столе валялись карты, обведённые красным: зоны заражения. Москва была почти вся в кругах.

— Ты знаешь, как это убить? — Егоров втащил в дверь раненого бойца.

— Оно боится электричества и холода, — Константин нащупал на стене щиток. — Если подать высокое напряжение на воду…

— Напряжение? — Капитан засмеялся хрипло. — Здесь трансформаторная будка. Но чтобы дать разряд на всю реку, нужно устроить короткое замыкание. Вручную.

Тишина повисла гуще дыма. Снаружи загрохотало — субстанция била по стенам.

— Я пойду, — сказал солдат с ампутированной ногой. Его уже обвязывали жгутом. — Всё равно сдохну. Дайте хоть смысл.

— Нет времени на героизм, — Константин рванул дверь. — Ведёте огонь, отвлекаете. Я знаю схему сети.

Он выбежал под рёв пулемётов. Субстанция металась между БТР и водокачкой, словно чувствуя угрозу. Трансформаторная будка была в ста метрах, но каждый шаг давался как сквозь смолу. Щупальца хлестали по ногам, фонарь давно погас.

03:19.

Первым погиб Егоров. Чёрный шип пронзил его грудь, когда он прикрывал Константина огнём. Капитан успел швырнуть азотную гранату себе под ноги, заморозив волну на подходе.

03:21.

Константин ворвался в будку. Панель управления 1940-х, всё в пыли. Он замкнул контакты ножом, игнорируя искры. Гудение. Лампочки вспыхнули, но река не засверкала разрядами.

Нужно больше мощности! — Он рванул рычаг аварийного питания.

Субстанция пробила стену. Щупальце обвило его шею, впиваясь под кожу. Константин закричал, но рука уже тянулась к главному рубильнику.

03:23.

Молния ударила с неба. Не настоящая — голубая, искусственная. Тысячи вольт ударили по воде, и река на мгновение стала светиться. Субстанция взвыла, свёртываясь в чёрные комья, как бумага в огне.

Константин упал на пол, сдирая с горла обугленные щепки плоти. В ушах звенело. Где-то рвануло — это сапёры взорвали плотину. Вода устремилась в сторону леса, унося остатки «Чёрного рассвета».

— Получилось — прошептал он.

Но когда рассвет стал алым, без ядовитой черноты, на другом берегу показались фигуры. Люди. С молочно-белыми глазами. Они молча смотрели на Константина, а потом растворились в дыму.

Город спасён. Но война только началась.

— Мост рушится, — голос Макарова пришёл справа, но когда Сергей повернулся, его не было. Только тень растянутая по полу-кожа с очертаниями лица, искажённым как в кривом зеркале. — Ты всё ещё цепляешься за «Феникс»?

Сергей взглянул на руку. Артефакт вросся в ладонь, узоры слились с венами, излучая тусклый красный свет. Надпись «Феникс» теперь была шрамом.

— Где ты? — крикнул он, но звук утонул в гуле.

Тень зашевелилась. Из неё поднялся Макаров, но не тот, что прежде. Его тело состояло из обломков: стальная балка торчала из груди, как часть скелета, шрамы на висках светились, рисуя руны, которые Сергей видел когда-то в отчётах Морозовой. «Коды сингулярности», — мелькнуло в памяти.

— Мы в разломе, — Макаров сделал шаг, и пол под ним вздулся волной. — Там, где время — петля, а материя — глина. Она пыталась предупредить тебя. — Он указал на капсулу.

Морозова теперь двигалась за стеклом. Её чёрные звёзды-зрачки следили за Сергеем, а синие прожилки на руках тянулись к нему, пробивая стекло. Оно треснуло с тихим звоном.

— Она здесь везде, — прошептал Сергей, чувствуя, как артефакт тянет его к капсуле.

— Не она. То, что её носит, — Макаров схватил его за плечо. Его пальцы обожгли холодом. — «Феникс» должен разорвать петлю. Но ты не понял: чтобы убить паразита, нужно сжечь и носителя.

Сергей отшатнулся. В ушах зазвучал голос Морозовой, но искажённый, наложенный на себя тысячу раз: «Серёга… прости… останови…»

— Враньё! — он рванулся к капсуле, но пол под ним прогнулся, выбросив вверх столб света. Сергей провалился сквозь него — и упал в другое место.

Дождь. Асфальт. Трупный запах гниющих проводов. Он стоял на Красной площади, но вместо мавзолея зияла чёрная воронка. Здания вокруг были покрыты биомассой — живыми, пульсирующими щупальцами. На башне Кремля сидело существо с телом ребёнка и лицом Морозовой, его пальцы превращались в провода, впиваясь в небо.

— Это было будущее, — сказал Макаров, возникший рядом. Его голос дрожал. — Если бы я не активировал протокол «Урожай» тогда, в шахте.

Сергей вспомнил. Три года назад. Взрыв метана, паника, а потом Макаров с термитом в руках: «Либо мы, либо оно». Они сожгли шахту вместе с теми, кто уже был заражён. Среди воплей Сергей услышал детский плач.

— Ты стёр Лену свою дочь? — Сергея затрясло.

Макаров не ответил. Его шрамы вспыхнули, и реальность снова рухнула.

Теперь они стояли в лаборатории. Морозова в белом халате запускала прототип. На экране — 99,8%. Она повернулась, улыбаясь: «Серёга, это оно! Мы можем перенаправить цепь через резонанс!»

— Она думала, что контролирует сеть, — Макаров появился за её спиной, призрачный. — Но сеть контролировала её. Эти дети с чёрными глазами они как антенны.

Экран треснул. Из него хлынула чёрная жидкость, обвивая Морозову. Она закричала, но голос стал тем самым серебристым смехом.

Сергей проснулся. Нет, это не сон. Он снова в разломе. Капсула разбита. Морозова стоит перед ним, её пальцы касаются его груди.

— Ты якорь, — её голос звучал из всех точек пространства. — Ты держишь дверь в моём сердце.

Синие прожилки поползли по его руке от артефакта. Боль была невыносимой, но Сергей не отпускал.

— Что уничтожить? — выдохнул он.

— Всё, — прошептала она, и вдруг её глаза стали нормальными — карими, полными слёз. На мгновение. — Нас.

Макаров закричал где-то сзади. Сергей обернулся и увидел, как тени глаз с небес спускаются, сливаясь в чудовищный рот.

— Выбор, — сказал Макаров, вставая рядом. Его стальная балка светилась раскалённым добела. — Я не успел тогда. Ты успеешь.

Сергей взглянул на Морозову. Она кивнула.

Он разжал пальцы. Артефакт «Феникс», теперь часть его руки, взорвался красным светом.

Первым рассыпался Макаров. Потом Морозова, шепчущая «спасибо». Потом боль — будто вырывают душу.

И наконец тьма.

Он очнулся в подвале. На стене календарь: 12 марта 2023 года. Дата, когда всё началось. На столе — голограмма Морозовой: «Прототип готов. Жду тебя».

Сергей поднял дрожащие руки. Ни артефакта, ни шрамов. Только память.

И тихий смех за спиной.

Лена открыла папку. Внутри лежали листы с водяными знаками в виде трёх переплетённых спиралей — логотип закрытого отдела биофизики. Графики, нарисованные от руки, изгибались неестественно: кривые радиационного фона закручивались в бесконечные петли, отрицая экспоненциальный распад. Отчёты были датированы 1993-1994 годами. После катастрофы. После эвакуации. После смерти.

— Смотри, — Лена прижала ладонь к схеме, где сердце четвертого энергоблока было помечено не цифрами, а иероглифами, напоминающими древние руны. — Они не глушили реактор. Они его модифицировали.

Страницы шелестели под её пальцами, обнажая фотографию. Стеклянная камера с человеком в защитном костюме, лицо скрыто маской. Но пропорции тела были неправильными — слишком длинные конечности, пальцы, словно сплавленные в единую пластину. Подпись: "Субъект 07. Фаза ассимиляции".

Из темноты за спиной донёсся скрип. Мы обернулись. Полки с архивами, до этого неподвижные, теперь сдвигались, образуя узкий проход. В воздухе запахло озоном и чем-то медным — кровью?

— Это не мы запустили механизм, — я отступил к столу, задевая стопку плёнок. Они рассыпались, и на экране старого проектора, стоящего в углу, замерцали кадры: люди в костюмах химзащиты вели куда-то связанных гражданских. Дата в углу — 15.09.1992. Через месяц после нашего последнего рабочего дня.

Лена включила проектор. Звуковая дорожка была испорчена, но в шипении плёнки угадывались крики. На экране мелькнула тень — нечто огромное, бесформенное, двигавшееся вопреки перспективе. Оно вытекало из стен, поглощая людей. Кадры прервались, оставив на экране строку: "Протокол 'Тенебризм' активирован".

— Мы должны уйти. Сейчас, — моё горло сжалось, как будто сама тьма архива проникла в лёгкие. Но дверь, через которую мы вошли, исчезла. На её месте зияла ниша с лифтом, ржавые двери которого медленно расходились со скрежетом.

Внутри лифта зеркало. Наше отражение моргнуло на секунду позже нас.

— Не входи, — Лена схватила меня за рукав, но было поздно. Пол дрогнул, и кабина рванула вниз, вглубь. Зеркало потрескалось, и в щелях что-то зашевелилось — чёрные нити, тонкие как паутина. Они обвивали мои запястья, холодные и живые.

Лифт остановился. Двери открылись в коридор, освещённый тусклым красным светом. Стены здесь были покрыты не плесенью, а чем-то вроде хитиновых пластин. Вдали послышался топот — ритмичный, как марш.

— Это не наши шаги, — прошептала Лена.

Мы побежали в противоположную сторону, но звук преследовал, ускоряясь. Фонарь выхватил из мрака табличку: "Зона Δ-12. Доступ исключён". За поворотом ждала комната с колбой, подвешенной к потолку. Внутри плавало существо — человеческий эмбрион, опутанный проводами, с глазами, открытыми слишком широко.

Счётчик Гейгера взвыл. В ушах лопнула барабанная перепонка тишины, и я услышал голос — не свой, не Лены. Он звучал изнутри, как давно забытое воспоминание:

"Вы стали частью протокола".

Лена вскрикнула. На её шее проступило красное пятно, похожее на ожог от радиации. Но узор повторял те самые спирали с документов.

Топот слился с рёвом турбин. Мы обернулись. Они уже были здесь — фигуры в истлевших халатах, с лицами, скрытыми вспученной плотью. Шли, не обращая внимания на законы анатомии, кости выгибались под кожей, как щупальца.

— Назад! — я рванул Лену к лифту, но кабины не было. Только зеркало, теперь целое, в котором наши отражения улыбались, держа в руках папку с меткой «Δ-12».

В последний момент я разбил фонарь о стену. Стекло впилось в ладонь, но тьма стала нашим прикрытием. Мы побежали, слепо, на удачу, пока не наткнулись на лестницу, ведущую вверх.

Наверху ждал знакомый коридор, но даты на плакатах изменились. «1986» — год аварии. Сердце бешено колотилось. Время здесь было не нитью, а петлёй.

— Что теперь? — голос Лены дрожал, но в её глазах горел тот же огонь, что и в лабораторные ночи, когда мы ставили невозможные опыты.

— Идём дальше, — я показал на трещину в стене, откуда сочился бледный свет. — Они спрятали правду. Но свет всегда найдёт путь.

За трещиной ждал тоннель, стены которого бились, как органы живого существа. Где-то впереди звенел колокол — или может, сигнал тревоги, заглушённый годами.

Счётчик Гейгера замолчал. Хуже того — стрелка замерла на нуле. Радиация не исчезла. Она научилась скрываться.

Мы шли, не зная, ведёт ли нас свет или это приманка теней. Но папка с Δ-12, прижатая Леной к груди, жгла её сквозь ткань, оставляя на коже те самые три спирали — печать участников эксперимента, в котором мы стали подопытными.