Таверна "На краю вселенной"

— Алексей Волков? — Женский голос эхом отразился от стен. Из тени вышла девушка в форме техника метро, но вместо нашивки Мосметро — значок в виде песочных часов, выжженный на коже. Ее левая рука была механической, пальцы — тонкие шестерни. — Меня зовут Лика. Я наблюдала за тобой с 2023-го.

Он отступил, нащупывая ключ. — Наблюдала?

— Сорокин создал нашу сеть в 1956-м. — Она подняла руку, и голографические часы на запястье показали даты: 1942, 1992, 2023. — Мы — Часовые. Те кто останавливает сдвиги, становясь якорями. Каждый выбирает год и закрепляет его ценой свободы.

— Как Сорокин? — Волков вспомнил мумию в проволоке.

— Да. Он застрял в 56-м, пытаясь разрушить петлю. Но ты... — Лика приблизилась, ее механические пальцы щелкнули. — Ты единственный, кто вернулся из Щели целым. Потому что ОНО уже было в тебе. С детства.

Она коснулась его груди, и под кожей вспыхнули зеркальные осколки. Боль пронзила виски, и Волков увидел:

Детдом, 1992 год. Он вырезает ножом спираль на стене, а за спиной стоит тень с глазами из проволоки. «Ты будешь моим мостом», — шепчет она.

— Ты… часть ОНО? — выдохнул он.

— Нет. Я жертва. — Лика закатала рукав: на плече — шрам в виде цифры 23. — Меня взяли в 2015-м, когда я чинила тоннель. ОНО вплело меня в 2035-й как «ремонтную точку». Но я сбежала. Должна была... — Она обернулась: стены тоннеля осыпались, превратившись в песок. Под ногами открылся город-лабиринт.

Город-палимпсест.

На Красной площади танки Вермахта давили голограммы протестующих 2035-го. В небе над Мавзолеем завис вагон метро, объятый черным пламенем. Воздух звенел от смеси радиошумов 40-х и гула дронов.

— Щель расширяется, — сказала Лика, шагая по обломкам «Макдоналдса» 90-х. — ОНО пожирает парадоксы. Твоя Петрова там. — Она указала на вагон. — Но если войдешь без проводника, станешь частью пейзажа. Как они.

Волков посмотрел вниз. В песке торчали лица — Сорокин, мальчик с паровозиком, старуха в платке 50-х. Их рты были забиты черным песком, но глаза следили за ним.

— Почему вы доверяете мне?

— Потому что ты уже Часовой. — Лика протянула устройство: компас со стрелкой из проволоки. — Это навигатор Сорокина. Стрелка — часть ОНО. Она ведет к точкам разрыва.

Компас впился в его ладонь, сливаясь со шрамом. Боль пронзила сознание:

Петрова, прикованная проволокой к трону. Напротив — мальчик, но теперь его тело сплетено из старых рельс. «Он превращает боль в топливо», — шепчет она, и Волков видит: в ее груди бьется стеклянное сердце с песком вместо крови.

— Как ее спасти? — вырвалось у него.

— Стань якорем здесь, в 2035-м. Закрепи слой — и Щель схлопнется. Но ты останешься навсегда. Как я. — Лика показала на свой шестеренчатый протез. — Или разорви петлю окончательно. Но для этого нужна жертва.

Снизу, из песка, выползла мумия Сорокина. Проволока на его руках сплела слова: «ТЫ МОСТ. НЕ ЯКОРЬ».

Гул. Паровозик-призрак выехал из тоннеля, ведя за собой вагоны из разных эпох. В кабине сидел мальчик, но его тело теперь было сплавом проволоки и рельс.

— Ты опоздал, — голос ОНО звучал как скрежет метро по кривым зеркалам. — *Я уже здесь.

Турникеты ожили, превратившись в ловушки с лезвиями. Лика толкнула Волкова к краю платформы:

— Беги! Он хочет твоих воспоминаний!

— А ты?

— Я уже мертва. Просто еще не упала. — Она сорвала с шеи цепь с ключом-спиралью. — Это дубликат. Сорокин оставил его мне перед тем как стать якорем.

Паровозик рванул вперед. Волков прыгнул в песчаный вихрь, сжимая два ключа.

Вагон-тюрьма.

Петрова висела в паутине из проволоки. Ее левый глаз был заменен на песочные часы, отсчитывающие 23 секунды.

— Долго... собирался... — она хрипло засмеялась.

— Молчи. Экономь силы. — Он вставил оба ключа в ее оковы.

— Не сработает... Они...

— Замолчи! — Проволока дрогнула. Вдруг он понял: ключи — не инструменты, а части ОНО. Как и он сам.

Мальчик-рельса полз по потолку, его тело крошилось, обнажая сердцевину — черный кристалл с лицом ребенка.

—  Ты не можешь...

— Могу. — Волков прижал ладонь с цифрой 23 к кристаллу. — Я ведь уже выбрал. В детдоме.

Воспоминание: 1992 год. Тень с проволочными глазами ведет его к песочным часам под стеной. «Станешь мостом или якорем?» — «Мостом», — отвечает он, и спираль на стене загорается.

Кристалл треснул. Петрова упала на пол, проволока сжимала ее горло.

— Переверни... часы... — она прошептала. — Под «Лубянкой»...

Он схватил кристалл и прыгнул в разбитое окно вагона.

Тоннель-спираль.

Стены были из спрессованных фотографий пассажиров 23-х. Крики, смех, звон стекла. Волков бежал, пока черный песок не поглотил все.

Очнулся в подвале «Лубянки-2» 2035 года. Перед ним — гигантские песочные часы. Верхняя колба — пустая. Нижняя — полная.

— Обратный отсчет... — он поднял кристалл. Внутри мерцало лицо мальчика.

Голос Лики эхом прошелся по стенам: «Якорь или мост?»

Он разбил кристалл о часы. Стекло колбы треснуло, и песок хлынул вверх, увлекая за собой лица, вагоны, проволоку.

Петрова очнулась на скамье в парке 2023 года. В кармане — осколок зеркала. В нем Волков стоял на платформе 2035-го, а за его спиной Лика чинила турникеты.

На запястье — шрам в виде спирали.

Из динамиков донеслось: «Инцидент на Кольцевой линии устранен. Спасибо за бдительность».

Где-то вдалеке засвистел паровозик.

Библиотека молчания оказалась склепом из пустых книг. Корешки томов сверкали именами, но страницы внутри были белыми, как незаполненные могилы. Воздух дрожал от шёпота: «Боязнь пустоты рождает монстров».

— Здесь хранятся истории, которые авторы не решились закончить, — Лена провела пальцем по полке. Её газетная кожа начала отслаиваться, обнажая заголовки: «Психиатр раскрыла тайну культа самоубийц».— Семя питается страхом перед финалом.

Элиас прицелился пистолетом в её висок:

— Как его уничтожить?

— Правдой, которая больнее лжи, — её глаза-заголовки сменились на «Жертва собственного любопытства». — Ты должен прочитать то, что я скрывала.

Морзе-татуировки на её руке задвигались, складываясь в координаты: 47° с.ш., 14° в.д. — место в реальном мире. Горный посёлок, где Лена вела дело об ритуальных самоубийствах.

— Я нашла там книгу. «Чернильный завет». Каждая глава — предсмертная записка. Когда я начала её переводить…— Голос Лены превратился в шипение старых плёнок. — Оно вошло в меня.

Майя выронила нож. На лезвии проступили строки: «Раскольников не смог».

— Это ловушка, — сказала она. — Пустошь хочет, чтобы мы вернулись туда.

Элиас взвёл курок. В его зрачках-книжках мелькнули обрывки: Лора в клинике, её дрожащие руки на УЗИ-аппарате. «Я не хочу, чтобы он стал таким, как ты».

— Мы идём, — прошептал он.

Горы встретили их тишиной, нарушаемой только шелестом страниц под снегом. Дом Лены стоял на краю обрыва, его стены испещрены цитатами из «Чернильного завета». Внутри, среди разбитых колб с чернилами, на столе лежала открытая книга.

— Не надо! — закричала Майя, но Элиас уже читал:

«Автор, убивающий своих героев, готовит плацдарм для Вечной Незавершённости».

Комната содрогнулась. Строки книги поползли по полу, обвивая ноги Лены. Её кожа лопнула, выпуская потоки газетных вырезок: «Доктор Картер: спаситель или палач?»

— Теперь ты часть сюжета, — засмеялось Оно её голосом. — Семя проросло.

Из-под пола выползли тени с лицами из опечаток. Отец Элиаса, с кавычками-пальцами, схватил Майю:

— Ты следующая в списке, «соучастница».

Элиас выстрелил. Пуля из «Орудия правды» попала в книгу, и та взорвалась ливнем обугленных страниц.

— Ложь! — завопил он, видя, как последняя строка «Чернильного завета» превращается в его собственный почерк: «Элиас не смог спасти никого».

Лена, почти полностью превратившаяся в дверь с ключом-шифром, прохрипела:

— Сожги воспоминания.

Майя, обливаясь кровью из порезанной ладони, прижала к ране страницу «Преступления и наказания»:

— Прочти это!

Элиас узнал отрывок — исповедь Раскольникова. Но вместо текста, страница была заполнена его собственным признанием: «Лора умерла из-за моего страха стать отцом».

Он бросил страницу в огонь. Пламя стало синим, поглотив тень отца.

— Нет! — завыло Пустошь, вырываясь из Лены. Её тело рассыпалось на газетные хроники, а на полу осталась лишь фраза: «Доктор Картер покончила с собой 15.03.2025».

Рассвет. Хижина. Тишина.

— Она спасла нас? — Майя перевязывала руку полосками из «Братьев Карамазовых».

Элиас смотрел на зеркало. Книги в его зрачках теперь горели. Где-то в глубине отзывался смех Пустоши: «Ты принял правду. Теперь ты идеальный сосуд».

В дверь постучали. Три раза.

— Элиас? — голос Лоры звенел, как колокольчик из прошлого. — Я... я передумала.

Он поднял пистолет. В гравировке «Орудие правды» запеклась кровь.

— Ты не настоящая.

— А кто здесь настоящий? — дверь распахнулась.

На пороге стояла Лора. С животом, пробитым чернильной дырой.

— Димка, фонари! — Катя бросила подростку свёрток с батарейкам . — Григорий, держи барьер у трансформатора!

Обоженный мужчина зарычал, швырнув в коридор банку с синей субстанцией. Стекло разбилось, и слизь взметнулась вверх, образуя мерцающую завесу. В её бликах замелькали силуэты — солдаты в рваной форме, с лицами, сплавленными с противогазами.

— Тени прошлого, — прошипел старик. — Они всегда рядом, когда «Рассвет» активен.

Константин перезарядил револьвер, чувствуя, как шрам на шее пульсирует в унисон с гулом из тоннелей.

— Как войти в колодец?

Катя выдернула из стены схему, обнажив люк с ржавыми болтами.

— Через сердце башни. Но тебе понадобится проводник. — Она кивнула на Диму, снимавшего противогаз. Лицо мальчика было покрыто хрустальными наростами, как лёд на проводах.

— Я… я видел твою дочь, — выдавил Димка, его голос звенел, будто из радиодинамика. — Она пела в стае. Её иглы светились.

Константин сглотнул ком ярости.

— Веди.

Лестница в подвал оказалась спиралью из костей, обмотанных колючей проволокой. Димка шёл впереди, его кристаллы отражали свет фонаря, рисуя на стенах узоры в виде уравнений Максвелла.

— Они переписывают реальность, — пробормотал мальчик. — Каждая жатва оставляет шрамы в пространстве. Твой шрам он особенный.

— Почему?

— Ты сам его выбрал.

Прежде чем Константин успел спросить, земля ушла из-под ног. Они рухнули в шахту, заполненную водой цвета машинного масла. Константин всплыл, хватая ртом воздух, пропитанный запахом гниющей электроники.

— Смотри, — Димка указал на стену.

Вода была зеркалом. Под ними лежал перевёрнутый город: небоскрёбы из спрессованных книг, улицы, вымощенные пластинками с речами Сталина, и люди-марионетки с антеннами вместо позвоночников. В центре — колодец из света, где кружились фигуры в чёрном, складывая из страха буквы гигантского алфавита.

— Их язык, — Димка нырнул, и Константин последовал за ним.

Холод пронзил тело. Когда он открыл глаза, то стоял в зале, напоминавшем радиовышку, сплетённую из живых нервов. На пульте управления сидела девочка — его дочь, Лиза. Её пальцы были иглами, вонзёнными в панель с кнопками, каждая из которых светилась чьим-то воспоминанием.

— Папа, ты опоздал, — она улыбнулась, и рот раскрылся, как соцветие металлической розы. — Я уже часть хора.

— Нет! — Константин шагнул вперёд, но пол качнулся. Из стен выползли «переводчики», их тела теперь состояли из обрывков его собственных воспоминаний: фото Лизы, осколки разбитого револьвера, письма от Веры.

— Они предлагают сделку, — Лиза коснулась шрама на его шее. — Меня на тебя. Один передатчик вместо другого.

— Не слушай! — Катя возникла из static, её голос шёл прямо в мозг. — Это иллюзия! Колодец читает твой страх!

Но было поздно. «Переводчики» слились в чёрный поток, обвивая Константина. Он увидел Веру в огне, Катю, разрываемую теневыми оригами, Диму, рассыпающегося на кристаллы. А затем — себя, стоящего на коленях перед Лизой, которая вонзала иглу в его грудную клетку, вытягивая серебряную нить…

Очнулся он в подвале, прикованный проводами к катушке Теслы. Катя, с окровавленным паяльником в руке, выжигала на его груди символ — три спирали, как у жука из уха Григория.

— Ты что сделала? — прохрипел он.

— Нанесла ответный сигнал, — её голос дрожал. — Ты был в их сети десять часов. Мы еле вытащили.

Старик, теперь слепой, с залитыми свинцом глазами, забормотал:

— Глава взяла ВДНХ. Жатва завершена. Они идут сюда с ней.

Грохот сотряс башню. В дыре на потолке, как в кинопроекторе, замелькали кадры: Вера, ведущая армию теней, её тело теперь сплетено из радиоволн. За ней шагала Лиза, её иглы прорастали сквозь асфальт, оставляя руны.

— Она выбрала их, — Катя выдавила слёзы, смешанные с ртутью. — Прости.

Константин разорвал провода. Шрам горел, но три спирали на груди излучали холод. Он поднял револьвер, заряженный синей субстанцией.

— Откройте портал, — приказал он. — Полностью.

— Это самоубийство! — закричал Димка, его кристаллы трескались.

— Нет, — Константин взвёл курок. — Приглашение.

На стене, где когда-то висела карта Москвы, проступила надпись: «ПРИДИ».

Он выстрелил.

В эпицентре взрыва родилась тишина. А потом — голос. Не его, не их. Нечто третье.

— Ты помнишь? — спросил он, не отрывая взгляда от Лены. – Бункер? Макарова? Выбор?

Лена коснулась пальцами поверхности артефакта. Звездочка в её глазу вспыхнула ярче.

— Обрывки — прошептала она. – Сны. Кошмары. Я видела разные версии себя. Разные миры.

— Это не сны, — Сергей сделал шаг к ней. – Это то, что будет, если ты продолжишь. Если позволишь «Фениксу» завладеть тобой.

— Но — Лена подняла на него глаза, полные сомнения. – Мы же хотели спасти мир. Изменить его к лучшему.

— Ценой чего? — Сергей указал на термитную шашку. – Ценой бесконечных смертей? Ценой превращения в монстров? Мы уже видели, к чему это приводит.

Детское пение за стенами усилилось. Оно было странно умиротворяющим, но в то же время в нем слышались нотки безумия. Сергей почувствовал, как реальность вокруг начинает подрагивать, словно тонкая пленка натянутой на барабан кожи.

— Они зовут нас, — прошептала Лена, её зрачки расширились, звездочки в них превратились в крошечные вихри. – Они ждут.

— Кто они? — спросил Сергей, хотя уже знал ответ.

— Дети — Лена запнулась. – Дети вероятностей. Те кто не родился. Те кто мог родиться.

Сергей вспомнил глаза-звезды, пальцы-крючья, жижу, из которой они появлялись. Он вспомнил бесконечные версии себя, Лены, Макарова, запертые в вечной петле.

— Мы не должны им отвечать, — сказал он твердо. – Мы должны разорвать этот круг.

Он протянул Лене термитную шашку.

— Уничтожь его, — сказал он. – Уничтожь «Феникс». И тогда возможно у нас появится шанс.

Лена колебалась. Её рука потянулась к шашке, но замерла в воздухе.

— А если это единственный способ? — в её голосе звучало отчаяние. – Если без «Феникса» мы не сможем.

— Мы не знаем, — перебил её Сергей. – Мы не знаем, что будет. Но мы знаем, что уже было. И я не хочу повторения.

Он вложил шашку в её руку.

— Выбор за тобой, Лена, — сказал он. – Всегда был за тобой.

Лена посмотрела на шашку, затем на прототип «Феникса», затем на Сергея. В её глазах боролись сомнение, страх, надежда, и та самая искорка безумия, которая привела её к созданию артефакта.

Детское пение достигло крещендо. Стены комнаты начали вибрировать. Сергей почувствовал, как его собственное тело теряет четкость очертаний, словно он распадается на пиксели.

Лена сжала шашку так, что побелели костяшки пальцев.

— Я — начала она, но запнулась.

Она закрыла глаза. Звездочки в её зрачках погасли.

А потом она улыбнулась.

— Я устала выбирать, — сказала она тихо, но твердо.

И бросила термитную шашку на прототип «Феникса».

Взрыва не последовало. Вместо этого артефакт вспыхнул ослепительно-белым светом, который заполнил комнату, поглощая всё – Лену, Сергея, стены, пение детей.

А потом снова наступила тьма. Но на этот раз она была иной. Не пустой, не давящей, а спокойной.

Как будто кто-то наконец, выключил колыбельную.

Вдали показалась колонна военных. Они несли странные приборы, направленные прямо на нас.

– Это начало экспериментов,- догадалась Лена. Если мы разрушим их установку.

Грохот заставил нас замереть. Из леса появилось существо - гигантская тень, покрытая знакомыми спиралями. Только теперь я понял - это не просто монстр. Это мы. Все наши версии, слившись воедино.

– Протокол Δ-12 выполнен, - прозвучало эхом в наших головах. - Ассимиляция полная.

Лена сжала мою руку. Её спираль начала светиться ярче.

– Помнишь, что ты сказал тогда? О выборе?

Я кивнул. Теперь всё стало ясно. Чтобы разорвать цепь, нужно не просто уничтожить источник. Нужно создать новый путь.

Существо шагнуло к нам. Его глаза были точной копией тех, что я видел в зеркалах - бесконечность отражений внутри.

– Добро пожаловать домой, - произнесло оно нашими голосами.

И именно в этот момент я понял правильный выбор. Не уничтожение. Не бегство. Создание нового пути для всех этих отражений.

– Давай покажем им, как это делается, - сказала Лена, доставая странное устройство из кармана. Тот самый первичный резонатор, который мы забрали из будущего.

Когда тень подняла руки для удара, мы активировали оборудование. Пространство вокруг нас начало рваться, создавая новые трещины - но не темные, а светлые, наполненные возможностями.

– Это только начало, - улыбнулась Лена, когда первые лучи настоящего солнца пробились сквозь тьму.

Теперь мы знали - каждый выбор создает новую реальность. И наша задача - помочь каждой из них найти свой путь.

Гул масок превратился в рёв. Тени на руинах города зашевелились, принимая формы: стая волков с глазами-зеркало толпа людей с горящими ртами, ребёнок с ножом из кости. Они двигались к нему, сливаясь в чёрную реку.

— Они — твои «если бы», — сказал скелет, щёлкая челюстью. — Каждое бегство, каждая ложь. Гештальт дал им плоть. Убей их — и ты убьёшь себя.

Демон поднял кристалл. Свет из него хлынул клинком, разрезая первую волну. Тени взвыли, но вместо крови из ран хлестал песок. Песок, который он помнил: тот самый, что сыпался из раны ребёнка в колодце. Он забивал рот, глаза, превращая каждый вдох в скрежет.

— Ты так и не научился, — раздался смех. Из вихря песка возникла Сестра. Её лицо было целым, но за спиной шевелились крылья из обгоревших пергаментов. — Ты вырвал Гештальт, но он уже переписал твою историю. Разве ты не видишь?

Она махнула рукой, и свет кристалла проецировал видение:

Город, целый и невредимый. Люди без масок. Сестра, ведущая за руку ребёнка — его, но без рогов. На площади вместо колодца — дерево, растущее из книги. «Это могло быть твоим выбором», — сказала Сестра-призрак. — Но ты предпочёл быть факелом, а не садовником.

Демон закрыл глаза, но видение впилось в веки. Кристалл в его руке стал ледяным.

— Выбор? — он рассмеялся, и в смехе зазвенели осколки. — Гештальт начал гнить меня ещё до рождения. Это он заставил отца бояться моих глаз. Это он шептал сестре прыгнуть в колодец. Я не факел — я пожар, который чистит поле для нового посева.

Он воткнул кристалл в грудь. Свет взорвался сверхновой.

Тени исчезли.

Сестра рассыпалась в прах.

Город мёртвых ветров рухнул, и на его месте возникла пустыня. Но не из песка — из пепла, спрессованного в чёрные плиты. На них мерцали строки, словно кто-то вывел их раскалённым пером:

«Смерть — это алфавит. Каждая жертва — буква. Из них Гештальт слагает свои стихи».

Демон шёл вперёд, и там, где его ступни касались плит, возникали ростки. Не растения — что-то вроде стеклянных трубок, заполненных жидкостью. В них плавали зародыши существ: с рогами, крыльями, глазами как звёзды.

— Ты стал инкубатором, — провозгласил голос. Над ним парила моль с лицом старика и ребёнка, её крылья теперь были из страниц, исписанных рунами. — Гештальт не вирус. Он симбиот. Ты выжег ложь — теперь он строит правду из твоей плоти. Но что вырастет из этих пробирок? Дети? Монстры? Или новые боги?

Демон протянул руку к одному из ростков. Прикосновение вызвало видение:

Он сидит у костра в теле человека. Рядом — существо из трубки, с кожей как мрамор. Оно говорит на языке пламени, а Демон смеётся. Или плачет. Или впервые молчит, слушая.

— Они будут свободны, — прошептал он. — Свободны от памяти. От стыда. От нас.

Моль засмеялась, превращаясь в дождь из пепла:

— Свобода — это новый Гештальт. Ты всего лишь сменил клетку.

Демон остался один. В пустыне. С кристаллом, который теперь пульсировал в такт росткам. Он вырвал его из груди и бросил на плиты.

— Пусть будет новая ложь. Но я не буду её писать.

Кристалл треснул. Из разлома выползло существо — не ребёнок, не зверь. Нечто с глазами как зеркала, в которых отражалось только небо.

Оно заговорило голосом, который Демон слышал лишь в колодце:

— Ты ошибся. Гештальт не записывает боль. Он её чувствует. И теперь, когда ты отрёкся он научился плакать.

Существо коснулось его лба.

И Демон впервые за всю вечность, уснул.

Волков вскочил, пытаясь отряхнуть зеркала, но они врастали в кожу, превращая руки в мерцающую мозаику.

— Где я?

— В Щели. Там, где ОНО прячет концы, — ребенок пнул паровозик, и тот взревел, выдувая из трубы звездную пыль. — Ты разбил петлю, но не разорвал ткань. Смотри.

Зеркала на руках Волкова ожили. В одном — Сорокин 1956 года, запертый в камере с стенами из движущихся шестерен. В другом — Петрова 2023-го, стреляющая в собственное отражение в лифте «Лубянки-2». Третье показывало его самого: он стоял на краю станционной платформы, а за спиной росла тень с щупальцами из проволоки.

— Они все части тебя, — мальчик поднес к глазам горсть песка. — ОНО не убить. Но можно пересоздать.

Комната (если это была комната) дрогнула. Стены, состоящие из миллионов висящих часов, зазвенели маятниками. Волков почувствовал, как зеркала под кожей начинают вращаться, вырезая плоть.

— Как?!

— Спроси у своих теней.

Мальчик исчез, а вместо него из песка возникли три фигуры: ребенок в рваном пальто, Сорокин с пустым взглядом, Петрова с шестернями вместо глаза. Они хором произнесли:

— Ты должен стать мостом.

Волков отступил, натыкаясь на что-то твердое. Огромное зеркало в раме из костей. Его отражение было не цельным — словно коллаж из осколков.

— Нет, — прошептал он, но тени уже тянули к нему руки.

Прикосновение ребенка обожгло памятью: детдом, 1992 год, он вырезает ножиком спираль на стене, не понимая, откуда знает этот символ. Рука Сорокина впилась в плечо, и Волков увидел лабораторию 1942-го — себя на столе, с проволокой, выползающей из горла. Петрова тронула его висок, и...

2023 год. Вагон метро.

Он сидит среди пассажиров, грызя ногти. Шрам на руке чешется. Женщина с коляской улыбается ему, а внутри, вместо ребенка, шевелится черная нить. Он достает револьвер.

— Нет! — Волков вырвался, разбивая зеркало локтем. Осколки зависли в воздухе, показывая разные варианты будущего: в одном он стреляет в пассажиров, в другом — в себя, в третьем — зеркало поглощает его, превращая в механического монстра.

— Выбор, Алеша, — засмеялись тени.

Внезапно один из осколков брызнул светом. Там, в отражении, стояла настоящая Петрова — без шестерен, с пистолетом в дрожащей руке. Ее губы шевелились:

«Найди песочные часы под «Лубянкой». Переверни их!»

Осколок потух. Волков рванулся к месту, где он был, но пол ушел из-под ног. Он летел сквозь временные слои, зеркала под кожей жгли как угли, пока и вот удар. Он оказался в тоннеле, которого не было ни в одном году. Стены здесь были из спрессованного песка, в котором светились скелеты в форме Мосметростроя. Впереди, на пьедестале из рельс, стояли гигантские песочные часы. Верхняя колба была заполнена черным песком, нижняя — стеклянно-пустой.

— Не трогай их! — Крикнула Петрова, выбегая из бокового хода. Настоящая, живая, с кровоточащим порезом на щеке. — Это ловушка Сорокина!

— Где мы? — Волков шагнул к ней, но она навела пистолет.

— Проверка. Какой был первый поезд, который ты водил?

— 2023-й, состав «Ока», — он замедлился, видя, как ее палец ослабляет нажатие на курок.

— Слава богу. Я два часа стреляла в свои копии. Здесь время течет боком.

Она указала на часы. Верхняя колба теперь была наполовину пуста, а черный песок внизу складывался в цифры: 23.

— Это обратный отсчет, — Волков подошел ближе. В стекле колбы мелькнуло отражение мальчика — тот подносил палец к губам. — Сорокин говорил, что ОНО вплетено в время. Что если...

Он толкнул часы. Ничего. Петрова прислонилась к стене, случайно задев песок. Камень рассыпался, открывая нишу с телом Сорокина — точнее, с его мумией, обмотанной колючей проволокой. Во рту у него был зажат ключ в форме спирали.

— Не надо, — Петрова схватила его за рукав, но Волков уже вырвал ключ.

Мумия рассыпалась. Часы дрогнули. Черный песок завихрился, образуя воронку, и вдруг — Воспоминание, не его: 1956 год. Сорокин стоит перед часами. «Я не дам тебе новых жертв», — шепчет он, ломая ключ. Песок останавливается.

— Надо перевернуть их, пока песок не кончился, — Волков вставил ключ в основание часов. Механизм взревел, проволока выползла из стен, обвивая их ноги.

— Ты уверен? — Петрова перезарядила пистолет, стреляя в щупальца. — Это может стереть нас!

— Или их, — он повернул ключ.

Вселенная вздохнула. Песок хлынул обратно в верхнюю колбу, увлекая за собой проволоку, тени, зеркальную пыль. Волков схватил Петрову за руку, чувствуя, как его тело распадается на молекулы.

— Держись!

Но она уже становилась прозрачной. Стены тоннеля рушились, открывая бесконечность со спиральными галактиками вместо светильников. Где-то вдалеке засвистел паровозик.

— Он идет за нами, — Петрова выпустила его руку. — Беги!

— Нет!

Она толкнула его в спираль света, а сама осталась, стреляя в мальчика, который теперь был ростом с вагон.

— Найди меня в песке! — крикнула она, прежде чем тьма поглотила ее.

Волков очнулся на полу станции «Лубянка-2», но не 1956 или 2023, а пустые табло, обои с советскими гербами, но новые турникеты с биометрией. На стене — календарь: 2035 год.

Из динамиков донеслось:

— Очередное исчезновение поезда на Кольцевой линии. Власти отрицают связь с аномалиями.

Он поднялся, замечая, что шрам на руке исчез. Но в кармане лежал осколок зеркала. В нем отражалась Петрова — в песчаной ловушке, но живая.

— Я найду, — прошептал он, направляясь к служебному тоннелю. Где-то в глубине засмеялся ребенок.

Песок в его ботинках звенел, как звездная пыль.