Лига психотерапии

В статье "Кто мы, психологи?" я описал, как психологи видят себя изнутри, из своей среды. В статье "Кто тут самый главный?", в конце ее, я показал, что снаружи, извне референтной группы, довольно трудно определить не только уровень человека в группе, но и даже быть уверенным в принадлежности человека к ней. Я здесь буду цитировать эти статьи.

Отсюда у читателя возникает естественная и довольно сложная задача: а как же тогда выбрать психолога? Стоит зайти на некоторые психологические ресурсы и задать вопрос, намекнув, что вы — потенциальный клиент, как мгновенно, дробно стуча копытами, суетясь, расталкивая друг друга и наперегонки надувая щеки, к вам мчатся маститые и опытные, и наперебой сыпятся предложения услуг. И как тут решить?

"Интересно, что маркеры высокого статуса тоже изменчивы. Я не говорю о том, что в разных группах уверенное поведение выглядит категорически по-разному. Но в пределах одной субкультуры они модифицируются со временем. Это легко увидеть, вспомнив или посмотрев фильмы разных лет с криминальным фоном. Крупные авторитеты в разные годы ведут себя очень по-разному (разумеется, это же – разные люди), и мелкие авторитеты, подражая им, формируют традиции авторитарного поведения в субкультуре. Поэтому советы о том, как правильно себя подавать, кроме самых общих, не работают. Автор – не из вашей среды. Эту же тенденцию можно проследить и в повадках чиновников на протяжении истории России последних двух веков, хотя и труднее."

Решить, как я сказал, сложно. А пустить неспециалисту пыль в глаза легко. Это знает всякий, кому случалось купить на рынке ерунду. Или не на рынке, а в торговом центре. Или продать. А здесь у нас тот же рынок, и, если ориентироваться на привлекательность предложения, то выберете вы не лучшего специалиста, а лучшего умельца себя подавать. Лучшего продажника. А вам все же к психологу. И хорошо бы как как минимум попасть хотя бы к психологу, а не к тожепсихологу. А как выглядит хороший психолог, вы не знаете, потому что вы не принадлежите к его профессиональной среде!

"Знаменитый спортсмен и известный академик могут с уважением отнесись к заслугам друг друга, но в области, в которой ни один из них не является специалистом, в политике, например, ни один из них не будет авторитетом для другого. Есть косвенные способы определения статуса человека из чужой группы, но они, как правило, неточны. По крайней мере, не существует для обычного человека способа точно определить, хороший ли перед ним сантехник, врач, парикмахер, портной, юрист, психолог, музыкант... В то время как внутри тусовки качество специалиста диагностируется достаточно быстро и точно. С одной поправкой: более классный специалист легко ранжирует менее классного, но менее классный может лишь обнаружить, что его собеседник – лучше. И все."

Но некоторые возможности все же есть. Не то, чтобы стопроцентно надежные и абсолютно релевантные, но все же. Ориентироваться полезно на те свойства, которые вырабатываются с психологической практикой, и которые я частично отметил в первой из упомянутых мной статей, и на те свойства, которые необходимы для того, чтобы быть психологом.

Я постарался в этой статье избежать позиции "Хороший — это как я", которую я иногда встречаю в статьях коллег. Да, описанные признаки в большой степени относятся и ко мне, но, знаете ли, за четверть века практики возможность стать хорошим специалистом превращается почти в неизбежность. Хотя, конечно, бывают исключения.

1. Образование.

Увы, наличие диплома еще не о чем не говорит. Говорит отсутствие, человек без диплома - не психолог. А вот человек с дипломом — тоже не обязательно психолог. Но может им быть.

"Сами знаете, специалисты в любой профессии бывают разного качества. Бывают мастера на все руки, а бывают халтурщики и неумехи. В психологии ситуация острее, чем в других специальностях: известно, что множество психологов пришли к своей профессии с целью разобраться в себе, в своих проблемах, а вовсе не из склонности заниматься этой деятельностью. Кто-то считает даже, что таких большинство, но статистические исследования мне не попадались. Мне, кстати, повезло, меня когда-то привела в психологию производственная необходимость. Кому-то удача улыбнулась, они решили свои вопросы, а кому-то полученные знания не помогли, по разным причинам (включая вторую оговорку, о которой ниже). Естественным образом желание поковыряться в себе не дает внутренней способности работать с людьми. Но специальность получена, надо работать, вот и работают."

Образование можно косвенно диагностировать по тому, как человек пишет, если вы, как это часто случается в новое время, контактируете в сети. Понимаете, мы с вами общаемся по-русски. Это основной, а для многих — единственный язык коммуникации. Для того, чтобы его изучить, не требуется чрезмерного напряжения, достаточно просто учиться. Есть немало людей, владеющих и несколькими языками. Однако не у всех хватает способности к обучению даже для того, чтобы освоить основной и единственный, великий и могучий. Вопрос: может ли человек, не способный выучить родной язык, выучить еще хоть что-нибудь? Ну, я не имею в виду навыка копания или паяния, но ведь обучение на психолога подразумевает работу с огромным количеством текстов, и уж обычный-то мозг в состоянии запомнить, как пишется часто встречающееся слово или где какой ставится знак препинания. И не надо с облегчением вспоминать оправдательное слово "дисграфия": это примерно 0,1% популяции.

Не со 100% корреляцией, но достаточно надежно можно утверждать, что если человек пишет грамотно, то какое-то образование у него есть. Если же он делает грамматические ошибки, то вряд ли он знает свою специальность лучше, чем свой родной язык.

2. Речь

Речь — не просто инструмент психолога, это его ОСНОВНОЙ инструмент. Поэтому у психолога речь обычно гладкая, более-менее поставленная. Он не обязательно говорит как актер или диктор, но тяготеет к тому. У него ясная дикция, богатые интонации, четкий ритм речи, завершенные фразы. К профессиональным деформациям можно отнести привычно убедительную мелодику речи. Он с вами о погоде, а вы слышите, что он вам что-то втолковывает. Опять же, если человек говорит хорошо, то он может быть и актером, и диктором, и психологом, и певцом, но если он говорит плохо, то ничем из перечисленного он быть не может. И психологом в том числе.

3. Словарный запас

Умение подобрать нужные слова — основной навык психолога. А для того, чтобы подобрать, нужно иметь выбор. Поэтому в речи психолога, устной ли, письменной ли, встречаются (иногда даже часто) слова и обороты, которые не входят в активный словарь обычного человека. Причем, что важно, они не вонзаются в коммуникацию как понты: "Смотрите все, какое я умное слово знаю!", а проскальзывают: "Глянь, у кошки интенции к колбасе амбивалентные, может не стоит больше такую покупать?".

Это касается не только специальных слов, но и обычных, просто не очень частых: архаизмов, фразеологизмов и тому подобное. Богатый должен быть у психолога словарь.

При этом избыток терминологии вне профессиональных обсуждений может указывать на неопытность психолога, потому что для специалиста профессиональное арго – обыденность, и термин не будет использоваться чаще, чем это уместно.

4. Понятность

Это, собственно, то, зачем психологу нужна речь. Если он говорит непонятно, то не спасут его ни словарь, ни интонации, ни грамотность. Если психолог говорит, то обычно отменно ясно, что он имеет в виду или какие чувства хочет выразить. Умеет формулировать. Это вам не политик какой-нибудь балаболистый и не косноязычная медийная персона.

5. Осмысленность

А это то, зачем нужна понятность. Психологов учат анализировать речь (текст) и понимать, вычленять из речи мысли и чувства (об этом позже). Поэтому сами они привыкли в собственной речи выдавать содержание, а не поток сознания. Вы очень редко встретите психолога, который будет вас грузить тем, что называется smalltalk — болтовня ни о чем. Говорение для него — это акт коммуникации, в идеале ведущий к какой-то осознанной цели. Нет, когда он не может рассказать анекдот без того, чтобы ощутить в этом какой-то прагматический или, паче чаяния, глубинный смысл, это уже тяжелый случай, но профдеформация в этом направлении, как правило, идет.

6. Способность понимать

И этому тоже и учат, и учатся на практике. Люди к психологу приходят разные, иногда стеснительные, иногда плохо понимающие сами себя, иногда просто не умеющие выражать мысль, а психологу важно понимать не только то, что человек сказал, но и то, что хочет сказать, но не может. Или даже то, что он не хочет сказать. От этого зависит качество работы. Поэтому способность к интерпретации сигналов у психолога обострена.

— Тебе плов положить?

— Мнэ-э-э...

— Понял, немного и без чеснока.

Это касается не только слов, но и интонаций, мимики, движений. Поэтому, кстати, психологи стараются работать лично, а если не лично, то с видео, а если без видео, то хотя бы пару раз на клиента посмотреть, а если текстом, то очень подробно и неохотно. Хотя есть спецы работы по мейлу, да.

7. Сдержанность

Здесь очень часто бывают недопонимания. Психолог вполне может быть человеком эмоциональным, даже весьма (почему ж нет), особенно с близкими людьми. Но, во-первых, он много всякого повидал и еще больше всякого наслушался. Поэтому вызвать его эмоциональную реакцию труднее, чем обычно. Если вы неожиданно сообщите психологу, что вы только что убили старушку-процентщицу, то он, конечно, поднимет брови и задаст какой-нибудь вопрос, но не станет всплескивать руками, пучить глаза и в ажитации метаться по комнате. Во-вторых, его сдерживает критическая рефлексия: "А что это я такое чувствую и зачем оно мне надо?". Вы можете не поверить, но психолог — он в большой степени и для себя психолог. В-третьих, сюда намешивается уже упомянутая осмысленность. И только в четвертую очередь он может пытаться соответствовать обывательскому представлению о психологе, как о безупречно вежливом и корректном собеседнике. А может и не пытаться, потому что иногда, если не нахамить, то на шею сядут, иногда прямо с разбега. Если вас с психологом связывают личные отношения, а не рабочие, то он вполне может быть живым и чувствительным человеком. А вот если вы клиент, то тут другой разговор, относящийся к методам, техникам и стилю.

7а. Неспешные профессиональные дискуссии

Вот кстати. Не совсем по теме, но очень кстати. В психологических сообществах частенько случаются склоки, которые со стороны выглядят пугающе и удручающе. Это очень хороший материал для анализа. Понимаете, это только очень теоретически и для обывателя психолог — неизменно вежливый и корректный. Это надо при работе с клиентом, да и то далеко не всегда. А коллега — не клиент. Более того, коллега обладает свойством не эмоционировать по ерунде, поэтому ему-то можно и прямо сказать, и он не обидится и не впадет в истерику. И прямо — гораздо удобнее, потому что понятнее. А прямые выражения бывают... Эх... всякими.

Это с одной стороны. А с другой стороны, есть вещи, которых психолог делать не станет. Во-первых, когда он так... прямо выражается, он не бесится и не истерит. Он кратко и понятно формулирует. Поэтому буквально одновременно в соседней дискуссии он может куртуазно шутить и раздавать поклоны. Ситуация-то другая, так и поведение другое. Если же человек впал в эмоции из-за буковок на экране и выдает одну и ту же реакцию разным собеседникам и в разных ветках, то это, скорее, всего, плохой психолог. Если он обижается и бежит жаловаться модератору на то, что к нему плохо отнеслись (а вот на нарушение правил, например — нормально), то тоже подозрительно. Психолог обычно стоит на позиции умения управлять ситуацией самостоятельно, и просить внешней помощи ему приходит в голову ну очень не в первую очередь. Если человек уходит от темы в постановку диагноза собеседнику — можете ставить на этой кандидатуре крест. Мешать эмоциональное с профессиональным недопустимо. Есть, конечно, полемические исключения, но они не так часты. Вообще обидчивый психолог — это парадигмальный нонсенс.

"Бытует поверье, что психолог всегда выдержан и вежлив, всегда должен быть корректен, никогда никого не обидит и не заденет. Поправка: он не должен быть таким, он МОЖЕТ. Если это ему надо или хотя бы есть настроение. Психолога действительно трудно задеть, и он действительно редко делает не то, что собирается, а то, на что его спровоцировали. Но он по своему выбору, в соответствии со своими целями, а то и со своими прихотями может резко отбить провокационную подачу; причем, будучи профессионалом, настолько резко, что вы еще долго будете помнить, какая он грубая и невежливая сволочь. А может, конечно, и наплевать. Мало ли кто какие буквы ему пишет или какие звуки ртом издает. Строго говоря, любые ваши ожидания в поведении психолога, если только вы с ним не связаны профессиональными отношениями, могут быть иллюзиями. Не стоит, не стоит считать психолога априори мирным и безусловно безопасным."

Поэтому в таких склоках смотрите внимательно не на резкость формулировок, а на то, насколько простроено и целесообразно общение, насколько ловко человек его организует. Много интересного можете обнаружить.

Еще психолог должен отлично различать (и контекстуально разделять) дискуссию, то есть обсуждение с целью выяснения истины, и полемику, то есть обсуждение с целью доказательства своей правоты. Но это отдельная тема.

8. Недирективность

Психолог лучше, чем кто-либо, знает, что есть много способов заставить другого что-то сделать. Или не сделать. И требовать — один из самых неэффективных способов. Поэтому психолог более склонен к убеждениям, подведениям к нужному решению, даже манипуляциям, но не к приказам и требованиям. Поэтому наличие (или, упаси Тот, обилие) директив, требований, указаний, ссылок на поведенческое долженствование собеседника, ультиматумов — свидетельство низкой квалификации. Если мягкое требование не работает, то и жесткое, наверное, не сработает тоже. Имеет смысл подойти с другой стороны. А если не пройдет, то и с третьей. Да, психолог может быть очень убедителен, но, как правило, не настойчив.

"Есть такой старый анекдот, как человек пришел к хирургу, жалуясь на боль в яичках, и тот предложил их отрезать. В панике человек бежит к терапевту, тот выслушивает и говорит: "Да ну ерунда какая. Вот вам таблетки, выпейте". Мужик выпил, говорит: "Вот спасибо, а то он — резать, резать". "Да, - отвечает терапевт, — не нужно это. Вы через пять минут попрыгайте — сами отвалятся."

Есть еще малоизвестное продолжение:

Присутствующий психолог говорит: "Зачем такие сложности? Я бы с ним поговорил полчаса, он бы их сам отгрыз".

9. Профессиональная осторожность

Однажды у одного человека заболел живот. Он спросил соседа, студента-медика, что ему делать. Студент посмотрел, как положено: осмотр, опрос, пальпация, перкуссия, аускультация — и чрез две минуты выдал: аппендицит! Ну, все на то похоже, но через дом жил добрый знакомый, тоже врач, но уже профессор и доктор наук. Его позвали, потому что студент студентом, но все же... Профессор пришел, полчаса осматривал и ощупывал, потом объявил: аппендицит. Человек, собираясь в больницу, спросил профессора:

— Ну вот как же так, вы меня полчаса осматривали, а сосед-студент тот же диагноз поставил за две минуты! В чем же качество опыта и положения? Или он гений диагностики?

На что профессор ответил:

— Студент знает двадцать диагнозов, из них и выбирает, а я знаю тысячу, и выбирать приходится из тысячи. Поэтому мне сложнее.

Так что если психолог уверенно и безапелляционно по короткому описанию определяет, в чем дело, то он ближе к студенту. Даже если профессионалу кажется, что он все понял, он чувствует себя обязанным проверить все альтернативные варианты, для чего задает дурацкие вопросы и предлагает дурацкие идеи. В сети это видно особенно хорошо. Поэтому следите за формулировками, которые вам выдает психолог.

Посетитель: Ах, господа психологи, я вся такая нервная, такая нервная! С чего бы это?

Психолог №1: У вас тревожное расстройство. Обратитесь ко мне в личку, я очень хороший психолог.

Психолог №2: У вас социофобия. Обратитесь ко мне, я еще более хороший психолог!

Психолог №3: У вас невроз. Ко мне, ко мне!

Психолог №4: ЧМТ не было? Надпочечники, гормоны щитовидки и сахар крови проверяли?

Понимаете разницу?

10. Академичность

Если психолог хорошо учился, если он работает, а не развлекается, то он старается использовать МЕТОДЫ. Метод — это хорошо обоснованный и хорошо описанный результативный алгоритм. А когда не обоснованный или описанный художественно — то не метод. Работающий с ненаучными концепциями — не метод. Нет статистически доказанной результативности — не метод. Подход — совокупность методов, объединенных одной моделью. Модель — описательная конструкция, позволяющая объяснять и прогнозировать явления.

А если психолог учился плохо, и заинтересован не в благополучии клиента, а в чем-то ином, то он может пользоваться всякой фигней. Здесь уже сложно, не будучи самому психологом, отделить зерна от плевел (плевелы - это сорняки), но как минимум полезно понимать, что ребефинг, трасерфинг, расстановки, астропсихология, христианская психология, регрессии, холотропное дыхание, соционика — не психология. Не только они, конечено, есть масса псевдопсихологических течений, но это самые популярные профанации психологии. Если психолог сообщает, что он работает этими "методами" или в этих "подходах", то о профессионализме можете забыть. Чуть подробнее об этом — в статье "Почему хочется быть психологом?".

Психолог алгоритмичен. Все ваши глубоко личные ситуации, о которых вам страшно говорить, давно описаны и названы красивыми латинизмами и эллинизмами, и психолог держит в голове (или хотя бы в учебнике, в который он знает, куда заглянуть) проверенные средства разрешения этих ситуаций. Он не занимается творческими озарениями в работе с вами, он работает по известным ему схемам, которые, правда, умеет модифицировать и комбинировать. Если же он не знает, то он и не берется. Ну, если он более честный, чем бедный.

Ну и не вредно к этому перечню добавить "Семь правил практической психологии".

Я понимаю, что написал не исчерпывающий труд, а так, наметил кроки, но надеюсь, и это может оказаться кому-то полезным.

"Записки блокадного человека" на страницах 517-578 книги, текст цитируется по изданию

Гинзбург Л. Человек за письменным столом: Эссе. Из воспоминаний. Четыре повествования. Л.: Сов. писатель, 1989. - 608 с.

"В каком-то из закоулков какого-то из учреждений стояла женщина, обмотанная платками. С темным, неподвижным лицом она ела ложку за ложкой из банки кашу. По тогдашним понятиям, каши было довольно много.

— А у меня мать умерла, — остановила она проходившего мимо малознакомого человека, — каша вот по ее талонам... Такая тоска, невероятная. И ни за что не проходит. Думала — какое счастье съесть сразу три каши, четыре каши... Не получается, не хочу... Глотаю и глотаю, потому что тоска, она там глубоко, внутри: мне все кажется — станет легче. Эта каша, жижа опустится туда, вниз, придавит тоску, обволокнет ее, что ли. Ем, ем, а тоска не проходит.

К весне люди чувствовали себя очень плохо, многие — хуже, чем в период ста двадцати пяти (тогда силы еще не иссякли), но состояние их стало уже похожим не на что-то другое, а на самое себя, на желание есть... Люди страстно захотели есть".

"Вспоминая зиму, Эн в основном вспоминал не еду и не голод, а хроническую болезнь с разными ее признаками и вообще маски голода, его психологических оборотней. И все это было менее унизительно и животно, чем то, что происходило с ним в пору начавшегося облегчения. Ему все время хотелось есть. С безумным легкомыслием, возведенным теперь в систему, он резал талоны. Он сгребал в тарелку три порции каши, чтобы казалось, что ее много. И приходил в отчаяние оттого, что ее все-таки мало. Он не только стал думать об этом, после того как долго вообще ни о чем не думал, но им овладела маниакальная сосредоточенность мысли.

На улице, на ходу он медленно вспоминал все, что съел утром или вчера, он обдумывал то, что еще предстояло съесть сегодня, или занимался расчетами, комбинируя выдачи и талоны. И в этом были поглощенность и напряжение, какие он прежде знал, только додумывая, дописывая что-нибудь очень важное. Странное, искривленное отражение интеллектуального действа — оно было унизительнее всего. И ему мерещилось сквозь дистрофический туман, что подмененное интеллектуальное действие — это вообще самое постыдное, куда постыднее любых физических отправлений. К несчастью, мы этого не понимаем... или к счастью?

Консервированное сгущенное молоко производства США, поставлявшееся в СССР по ленд-лизу.

"В дни выдач или покупок дома иногда оставались резервы. Это даже сообщало уверенное отношение к жизни. Занимаясь служебными делами, человек мог в любую минуту объемно, материально представить себе: на второй полке баночка, на треть наполненная золотистым пшеном, в соседней банке ловко улеглись серебряные кильки. И кильки и пшено — красивы.

Многие еще совсем не стеснялись. Литератор В. говорил:

— Знаете, я теперь в постели, перед сном, развлекаюсь. Составляю меню удачного дня. Например: завтрак — зеленая (это из ботвы) каша с хлебом, поджаренным на олифе, и чай с подсушенным хлебом; обед — два овсяных супа и каша пшенная. Потом дома — две чашки соевого молока с конфетой (ее можно принести из столовой); ужин — лепешка из зелени с хлебным мякишем (обедаю зато без хлеба). Или, например, завтрак: натертый рыночный турнепс с постным маслом; ужин — запеканка из соевой колбасы..."

"Иногда наступало просветление. Тогда хотелось наесться до тошноты, до отвращения к пище, до рвоты, — чтобы только покончить с этим стыдом, только бы освободить свою голову. Но дистрофическим мозгом овладевал страх — что же будет, если этого не будет? Если рассосется вдруг этот комплекс желаний и целей?"

"А на что это так омерзительно похоже? На что именно из прошлой жизни? Ах, да, — на неудавшуюся любовь, когда она медленно разжимает тиски, а человек боится потерять с нею уже не надежду, не чувство, но обеспеченное, привычное заполнение вакуума".

Журнал мод 1929 года.

Журналы советской моды 1940-х.

Причёски 1947 года.

А вот что будут носить в 1950-х:

И такое:

Возвращаясь к времени травмы голода:

"Однажды Эн не утерпел и в редакции, сидя за своим рабочим столом, пробормотал:

— Главное сейчас — не думать о еде. В комнате, кроме него, сидели двое сотрудников, мужчина и женщина. Женщина быстро сказала:

— Я об этом не думаю.

«Врешь», — подумал Эн.

А мужчина сказал, неприятно улыбаясь:

— Это нам за то, что мы не на фронте. Должно же быть что-нибудь за это? А? За то, что нам разрешено печься о нашей любимой жизни.

«На фронте не думают о еде», — подумал Эн".

На фронте мечтали о победе и о том, что снова наступит мирная жизнь. Платья 1950-х годов, поколение тех, кто утвердил жизнь:

"К концу зимы законы нормированного бытия обмякли. Просочились какие-то сверхвыдачи, покупки, соевое молоко, позднее — рынок с ботвой и крапивой. Зиму лучше всего перенесли люди, которым чувство самосохранения помогало вытеснить из сознания разрушительную тему еды".

Процитированы страницы 565-567 указанного издания.

Комментарий:

Л. Гинзбург не называет переживания о еде одержимостью идеей, навязчивыми мыслями или эмоциональной зависимостью, но описывает именно это. Превращение еды в сверхценную идею, подчиняющую себе мышление.

Так пережившие разорение или обнищание не могут избавиться от постоянных мыслей о деньгах, постоянно держат в уме тему денег.

Способность по собственной воле занять свои мысли чем-то другим, переключить их со переживаний о самом себе на другие темы - это то, что заблокировали нескольким поколениям наших современников в угоду идеологии "осознавай свои эмоции здесь и сейчас" и "самовыражение превыше всего". И психологи стали орудием этой идеологии, её проводником.

Правда в том, что психологическое здоровье человека - в его сопротивляемости неблагоприятным обстоятельствам. В способности отстраниться от сильных эмоциональных и физических переживаний, подчинить их другим целям рассудочно.

Те люди, кто заполнил свою голову ощущениями переживаемого страдания и компенсаторными фантазиями о еде, ослабли духом и погибли.

Предыдущие посты цикла по тэгу http://pikabu.ru/tag/дистрофия:

Анонс

Потребность жадно читать

Взаимная социальная порука

Телу вовсе не свойственно вертикальное положение

Блокадные хроники (из "Записных книжек" Л. Пантелеева)

Три плана переживания

Замедленное движение времени

Для чего восстанавливать силы?

Начало выздоровления

Страх, апатия и долг

Ода разговорам

Ода разговорам (окончание)

Дни большого голода и передышка

Путь от легкомыслия до голодной травмы

На написание поста навела произошедшая на днях ситуация. Полгода назад я познакомилась в соц.сетях с парнем, который мне показался очень интересным. Время от времени, мы общались, имея в виду, что надо и в реале познакомиться. Буквально на днях это произошло, и просто навсего, он пришел обкуренный. И до меня дошло, как говорится. Немного пообщавшись, я услышала многие знакомые фразы и увидела очень предсказуемую манеру поведения. Все это было мне так знакомо, потому что люди, которых я любила, не могла забыть, или много внимания уделяла тому, что они думают, были такими же наркоманами. Только я относилась совсем по-другому, как - не знаю как описать, но совершенно точно, что после встречи с этим парнем у меня будто пелена с глаз спала, все встало на свои места. Ситуация доказала, что и требовалось: я притягиваю таких личностей. Но я будто проснулась от долгого сна, длиной 10 лет. Похоже как в посте про проективную идентификацию.

Это было предисловие, то, что меня натолкнуло. Запрос же у меня другой - про работу. Я не могу и не хочу, видимо, устроиться на работу более года. И может быть, я сейчас так же в упор чего-то не вижу и не хочу понимать?Поговорите со мной на эту тему, пожалуйста, помогите в разрывании порочного круга. Я занималась с психологом: собственно до темы работы мы дошли к последней встрече, после чего по финансовым причинам занятия прекратились. Я думала, что желание встречаться с терапевтом и будут моим стимулом найти работу, но нет.Далее мне удалось наконец пройти хотя бы одно собеседование во время тренинга 18 дурацких правил и прийти на стажировку. В один из последних дней тренинга, я сбежала оттуда! И была счастлива, и у меня какой-то прям катарсис был.

За моими плечами : десятки собеседований на самые простые вакансии и подработки, где мне отказали, либо я не смогла там находится, моря и океаны слез, укоры родителей, истерики, с которыми невозможно было жить уже, поэтому я дошла до психиатра с этим вопросом.

К родителям я приехала 1,5 года назад, после того, как у меня случился кризис во всех сферах, меня бросили, уволили, нечем было платить за квартиру. Меня тогда назвали чмошницей, и такое ощущение, что именно в неё я и превращаюсь эти 1,5 года, живя загородом, без новой одежды, без косметики, без атрибутов городской жизни, незамужем и т.д.

К слову, похожая ситуация у меня не первый раз, мне всегда было сложно найти что работу, что квартиру, и это доводило меня до депрессии,кризиса, не в плане плохого настроения, а по-настоящему. С квартирой все решали другие люди, в последний момент заселяли куда-нибудь, либо я жила на работе. На работу я пару раз устраивалась быстро, но в основном это были по полгода депрессии без денег и чуть ли без еды, после которых меня пристраивали. Так же меня не раз увольняли. Вот такие краткие данные.

Задавайте вопросы, естественно, что всю жизнь я тут не опишу, если это нужно. Я представляла по методу ЭОТ, что в себе я не могу принять? Мне очень сложно принять,а что если я действительно "чмошница", дачница, нуждающаяся настолько, что должна уже соглашаться на работу продавцом на рынке, глупая, забитая, некрасивая, и денег совсем нет? Я то хочу интересное и оплачиваемое, достойное, иначе мне просто скучно и невыносимо, чувствую ещё более забитой. А может и вообще не хочу, мне достаточно в голове прожить будто я устроилась, а как собеседование - так я убегаю, либо меня и не берут.

Помогите мне разомкнуть этот замкнутый круг. Ведь был же у меня опыт, что я устраивалась быстро и работала на радость себе и начальнице 3 года, например.

Так же я хочу отметить, что общительная и уверенная - это я здесь и с друзьями. В социуме у меня непонятно что становится с речью, мыслями, поведением. Как и в семье часто, ощущение вины и что меня заперли в какой-то ситуации и образе, что-то от меня хотят, чего я не хочу и не могу.

Все! Давайте попробуем разобрать ситуацию.

Москва. Кафе на Бабаевском пруду. 1930-е годы.

"Записки блокадного человека" на страницах 517-578 книги, текст цитируется по изданию

Гинзбург Л. Человек за письменным столом: Эссе. Из воспоминаний. Четыре повествования. Л.: Сов. писатель, 1989. - 608 с.

"На фоне всеобщей, общегородской эволюции каждый проделывал свой собственный путь — от непонимания и легкомыслия до голодной травмы. Индивидуальное притом было включено в групповое, в типические реакции разных пластов населения на трагедию еды".

"Имелась, в том числе, типическая реакция интеллектуалов тридцатых годов, мужчин и женщин, более или менее молодых, с их установкой тратить на бытовые дела как можно меньше времени и энергии. В этом кругу был разрешен интерес не к еде, но только к ее психологическим атрибутам: уют, отдых, дружеский разговор (под рюмку водки), продуманный ужин с девушкой. Иначе интерес к еде был бы уже зависимостью низшего порядка".

"Определялись черты блокады, а интеллигенты этого толка все еще гордились свободой от низших зависимостей, из чего — на первых порах — вытекало наивное непонимание голода. То есть они понимали, что бывает голод в деревне, и особенно в пустыне — с верблюдами и миражами, — когда человек много дней совсем ничего не ест и от этого умирает в мучениях. Но они ничего не знали о дистрофии и не верили в то, что обитатели большого города могут умирать голодной смертью".

"Эн проглядел начало ужасной голодной эпопеи города — как и многие другие, вначале сравнительно легко переносившие нарастающие ограничения. Он удивился (ему нравилось удивляться), когда кто-то сказал: «Вот он-голод...»; когда соседка с двухлетним ребенком вдруг перестала спускаться в бомбоубежище, потому что все равно не от бомбы, так от голода пропадем (она действительно умерла в феврале). Ему нравились удивление и непонимание как признаки психики высшего разряда".

"Потом пришло время, когда не понимать стало уже невозможно. Вокруг умирали, хотя и не так, как умирают в пустыне. О первых случаях смерти знакомых людей еще думали (и это мой знакомый? среди бела дня? в Ленинграде? кандидат наук? от голода?), еще говорили, с ужасом рассказывали о том, как жена в последние дни, пытаясь все-таки спасти мужа, купила кило риса за пятьсот рублей".

"Разговоры постепенно сжимались до констатации факта. Весной разговоры опять разветвились, но для зимы это было занятие слишком наивное. Норма защелкнулась вокруг хлебного пайка и обеда. Хуже того — обед, дарованный человеку законами новой действительности, не был его обедом. По законам новой действительности, лицам с иждивенческой карточкой не полагалось обеда, иждивенческая карточка не вытягивала ежедневный обед. И блокадный человек, прикрепленный к ведомственной столовой, — делил. Он съедал то один суп, то только кашу или полкаши. Остальное в бидончике или пластмассовой коробочке уносил домой. Странно, что полкаши уносили домой в веселых голубых и желтых коробочках. Делить было грустно, и делящие завидовали тем, кто съедал свой обед целиком. Таких, впрочем, было немного, особенно вначале, когда иждивенцы еще не умерли или не попали в эвакуацию. Завидовали делящие не столько даже сытости неделящих, сколько неомраченному переживанию обеда".

"Однажды за столиком ведомственной столовой остались двое. Один из них держал в руке голубую коробочку и печально стряхивал в нее с ложки кашу — полкаши, которую он не доел и оставил у себя на тарелке. Другой уже кончил есть; он внимательно следил, как сползала с ложки склизкая жижа. И вдруг сказал:

— А, вы можете еще делить? Да? А я не могу... Знаете, я уже не могу делить..."

"И деливший ощутил тогда на мгновение прилив гордости и силы.

Эн, наконец, понял. Но худшее для него наступило тогда, когда, казалось бы, стало уже легче: он получал тогда уже четыреста граммов по рабочей карточке. Четыреста граммов не могли остановить истощение. Истощение подбиралось к переломной точке. И как только достигло точки — началась невоздержанность. Эн вдруг стал съедать сразу все, что возможно. Сначала без заранее обдуманного намерения, каждый раз с чувством греховности, потом уже он возвел это в принцип.

С хлебом это происходило так: рано утром он получал свои четыреста граммов, довесок съедал на месте, а кусок уносил в учреждение, где он работал и где жил на клеенчатом диване, потому что дома было уже много ниже нуля. В каком-нибудь еще пустом служебном помещении, за канцелярским столом, он перочинным ножом отрезал от куска первый ломтик — примерно, на глаз, намечая, сколько можно съесть утром. По мере приближения к этой границе тоска по хлебу росла. Он отрезал еще ломтик (потоньше), переходящий границу. Потом еще. Это и сопровождалось чувством грехопадения. Потом, когда граница была уже непоправимо нарушена, рождалась дикая мысль и страшно простая: что, если вдруг разрешить себе съесть все, до конца? Он замирал на точке колебания, замирал и срывался. Недозволенное, спотыкающееся, заторможенное сменялось неудержимым скольжением вниз, с зажмуренными глазами. В самый миг снятия запрета возникала даже иллюзия, что теперь-то именно вовсе и не хочется съесть все до конца, что хлеба еще много; иллюзия, разумеется, исчезавшая вместе со следующими двумя-тремя ломтиками."

"Товарищ дал Эну пропуск в такую столовую, где снисходительно резали талоны вперед, а иногда отоваривали дополнительные, обычно мертвые талоны.

В первый раз, когда Эн замыслил съесть два вторых, ему почти невероятным казалось, что это в самом деле осуществится. Это — переворот, изменение жизненного принципа. Увеличение хлебного пайка или нормы закладки крупы — это было замечательно, но принцип оно не отменяло; принцип, в силу которого обед мыслился замкнутой неподвижной единицей. Не мог он разомкнуться и включить в себя вдруг лишнюю тарелку супа.

Имелась, впрочем, в блокадном быту ситуация, ненадолго размыкавшая круг. Это когда умирал кто-нибудь в семье и до конца месяца можно было отоваривать его карточки".

Процитирован текст со страниц 562-565 указанного издания.

Комментарий:

Слова про "принцип, в силу которого обед мыслился замкнутой неподвижной единицей" это и есть "остановленное время травмы" в современных психологических описаниях данного опыта. И этапы те же, сначала отрицание (голода, дистрофии, смерти от дистрофии), потом осознание ужаса (умирания людей вокруг от голода, дистрофии), потом ожидание своей смерти и тоска по жизни как тоска по хлебу.

Один из самых глубоких способов научения – это отзеркаливание. Через отзеркаливание дети учатся у своих родителей, как быть людьми – на счастье или на беду. Детьми мы повторяем – отзеркаливаем – то, что делают взрослые, когда говорят, едят, злятся, радуются, и пр. Тот же механизм используется, когда клиенты или студенты, уже будучи взрослыми, нуждаются в помощи, чтобы изменить себя. Им нужны новые модели для подражания, новые поддерживающие люди, новые авторитеты, новые модели отношений ребенок-родитель. И опять же, самая глубинная часть обучения происходит через отзеркаливание.

Подумайте об этом. Подумайте хорошенько. Клиент учится у вас, вашей личности, какой бы методикой вы ни пользовались. Клиент учится у вас, на счастье или на беду. Меня лично именно эта мысль заставила наконец понять, что мое отношение к клиентам было неверным, неверно понятым. Я понял, что шанс клиента научиться быть собой, почувствовать свои границы, узнавать свои чувства, найти центр, почувствовать заземление – все это зависит от моей способности в тех же областях, а также моего желания открыто делиться ими с клиентом на сессии.

Когда я являюсь самими собой, клиент невербально научится тому, что состояние «быть самим собой» возможно в мире – не все это знают в силу особенностей воспитания.

Я могу проиллюстрировать это на примере из практики. Одна моя клиентка хотела научиться выражать свой гнев в отношениях со своим партнером и своими друзьями. Я работал с этой клиенткой и над этой проблемой шесть месяцев. Я использовал разные терапевтические методы, от стимуляции гипотензированных мышц до битья подушек, и до разговоров с этими людьми как будто они здесь на сессии. Мы рассматривали паттерны клиентки, коренящиеся в воспитании, касающиеся выражения гнева, и многое другое. Клиентке стало легче чувствовать мир. Ей стало легче придумать, что сказать, когда она испытывает гнев. Но она не начинала применять эти способности в повседневной жизни.

В начале я был терпелив и поддерживал ее. Я находил все новые способы помочь ей с этой проблемой. Но постепенно я начал раздражаться – раздражаться на то, что она не делала этого. Моя творческая способность была истощена. Я больше не мог придумать ни одного «умного» метода. Я вступил в конфронтацию с ней. Я выразил свой гнев, свое раздражение, и потребовал, чтобы она начала действовать немедленно – что я устал ждать. Она разозлилась на меня. Она сказала, что не может этого сделать. Я сказал ей, что это неправда, ведь я видел, как она выражала гнев на сессии. Я знал, что она может это сделать. Сессия закончилась гневом.

Когда она пришла на следующую сессию, она боялась того, что произошло. Она беспокоилась, сможет ли она после этого остаться моей клиенткой; она боялась последствий. Через наш контакт она обнаружила, что взаимная связь все еще присутствует между нами, и что я не бросил ее, и не собирался. После этого она постепенно приняла возможность того, что гнев может быть частью контакта и взаимоотношений. Позже она рассказала, что накричала на своего партнера, разозлившись на него, и что после этого их отношения улучшились.

Не всегда это так просто, но я привел хороший пример того, как поддерживает клиента возможность увидеть, почувствовать, услышать в исполнении терапевта действие, которое клиент стремится восстановить в себе. Не для того, чтобы клиент научился выражать гнев так, как это делаю я, а потому, что нужна модель для подражания – или, наоборот, противопоставления – чтобы сделать первый шаг.

В семье этой клиентки никогда не ссорились. Гнев не выражали открыто, вместо этого было принято уходить из контакта. У нее не было образца того, что собственно делать, когда злишься, и даже когда она узнала некоторые способы на сессиях, эти способы были отделены от нее, пока она не увидела, как я злюсь. Тогда у нее появилась возможность научиться так же, как учатся дети. Тело не верит одним словам. Оно верит, что что-то существует, только когда это почувствует, увидит, услышит, понюхает, или попробует на вкус.

Этот случай иллюстрирует основную мысль данной статьи. Забота о себе как о терапевте – работа с собственным благополучием в сессии или ситуации лечения клиента – помогает избежать стресса и выгорания. Но также это терапевтический метод и важная часть любой успешной стратегии лечения.

Тело предоставляет самые важные инструменты

Эти инструменты становится возможным использовать тогда, когда мы заботимся о себе в роли терапевта. В Бодинамическом Анализе мы считаем, что эти инструменты – внутри тела. В своем теле я могу найти центр, центрироваться; телесные ощущения подсказывают мне, когда мои границы нарушены, а когда их уважают. Ощущения в теле подсказывают мне, когда сказать «Стоп».

Именно телесные ощущения подскажут мне, насколько хорошо я заземлен, и именно с помощью тела и энергии я могу улучшить свое состояние.

Мое тело участвует в переживании эмоций.

Мой желудок сжимается, когда я боюсь. Мои челюсти стискиваются, когда я злюсь. Мне щекотно в передней части живота и груди, когда я счастлив или мне любопытно. Забота о себе требует близости[1]. Без близости я не ощущаю сигналов, с помощью которых тело сообщает мне о моей реакции на происходящее. И тогда я теряю способность сознательно определять свое отношение к происходящему и делать выбор. Оптимальный уровень чувствования другого человека – это существенная необходимость. Оптимальная близость, по моему мнению, означает присутствовать на 100 процентов – физически, эмоционально, духовно и мысленно. Такому уровню никто не может соответствовать, но у нас всегда есть возможность соотноситься со своим ощущением, и мы можем наработать средства улучшения нашего восприятия.

В этой статье я сфокусируюсь на том, как можно повысить чувствительность к физическим/телесным сигналам, так как по нашему мнению телесное ощущение это основа всякого чувства. Телесное Эго – это первая идентичность, которую развивает ребенок; маленький ребенок переживает и ощущает всем телом. Телесное ощущение едино с ощущением существования – ощущением бытия самим собой. Это базовая телесная идентичность, которая является основой дальнейшего развития Эго. Буквально тело является сосудом, содержащим все остальные уровни сознания. Без тела у эмоций нет контейнера и средства выражения. Человек со слабым контактом с телесными ощущениями будет ошеломлен и сокрушен чувствами и может потерять способность к различению их. Нечто похожее происходит с мыслями. Ментальная энергия быстрее и может расширяться почти бесконечно. Если человеку удается сохранить ощущение тела, когда он думает, то его мысли заземлены. Если человек погружен в мысли, не ощущая тело, то он рискует потеряться в мыслях, не сможет остановить поток мыслей, не сможет никогда воплотить их в жизнь.

Наша духовная сторона – наша сущность, наша душа – существует, по моим представлениям, независимо от того, есть ли тело, или нет. Но без тела у нее нет возможности выжить на земле; то есть, нет возможности жить, чувствовать, учиться, и таким образом развивать душу и расширять ее способность, или сознание. Также душа нуждается в теле, нуждается в том, чтобы мы принимали телесную близость, принимали уникальную возможность, которую она нам дает – возможность ощущать каждую клетку тела, и бесчисленные возможности выражения с помощью этих клеток.

Что можно сделать, чтобы принять возможности тела? В Бодинамическом Анализе за последние 20 лет были разработаны и отточены методы работы с телесной близостью.

Самый общий принцип такой работы – спрашивать о телесных ощущениях. Звучит просто, но на самом деле очень немногие люди развивают язык, позволяющий выразить телесные ощущения; в том числе и потому, что многие никогда не слышали, как кто-то об этом говорит, и придает этому значение, и никто никогда не спрашивал их об ощущениях в теле. Таким образом, такой язык необходимо восстанавливать, или обучать ему снова так, словно в детстве он не был усвоен. Любопытство и интерес к телесным ощущениям можно пробудить, и тогда станет возможным развить или повысить ясность в отношении важности ощущений.

Конкретное воплощение этого подхода – спрашивать о телесных ощущениях здесь и сейчас. Что ты чувствуешь/ощущаешь в данный момент? Спросите себя, спросите других людей, спросите клиентов, и обратите внимание на ответы. Продолжайте спрашивать до тех пор, пока ответ не начнет действительно описывать ощущения в теле: «мой желудок сжат; у меня теплые руки; я задерживаю дыхание; мышцы шеи у меня напряжены и болят» и так далее. Наиболее спонтанные ответы на вопрос «Что ты чувствуешь сейчас в своем теле?» описывают не телесные ощущения, а эмоции, образы, мысли, импульсы, и т.д. (Для более подробного изучения этой темы рекомендую статью «Body Knot – искусство развязывания узлов» Эрика Ярлнеса.)

Помимо общих вопросов об ощущениях в теле, я опишу три наиболее важных инструмента в работе с телесной близостью и личностной целостностью:

Центрирование, или ощущение ядра;

Заземление, или ощущение связи с землей;

Границы, или ощущение разницы между собой и окружающим миром.

Продолжение следует

Телесная психотерапия. Бодинамика. Редактор-составитель В.Б. Березкина-Орлова