Мы никуда не собирались переезжать. Но я промолчал, подумал, что старики бывают запасливыми. Ничего страшного.

Через неделю появился второй пакет. Потом третий. Мама приносила их после прогулок. В пакетах были пластиковые бутылки, газеты, какие-то коробочки от продуктов. Я заглянул к ней в комнату и увидел, что пакеты стоят у стены стопкой.

— Мам, зачем тебе это? — спросил я, показывая на пакеты.

— Игорёк, это же полезное, — объяснила она. — Бутылки можно использовать под рассаду весной. Газеты на дачу, под картошку. Коробочки под мелочи.

У нас нет дачи. Рассаду мы не сажаем. Но мама смотрела на меня так убеждённо, что я снова промолчал.

К ноябрю пакетов стало десять. Они занимали угол в маминой комнате, пахли затхлостью. Ольга зашла туда убраться и вышла с перекошенным лицом.

— Игорь, твоя мать собирает мусор, — сказала она на кухне, когда мама ушла гулять.

— Не мусор, а вещи, которые могут пригодиться, — возразил я неуверенно.

— Это мусор, — Ольга открыла холодильник, достала воду. — Грязные бутылки, старые газеты. Игорь, с ней что-то не так.

Я знал, что не так. Мама после смерти отца изменилась. Стала тревожной, забывчивой, иногда путала даты. Врач говорил, что это возрастное, надо наблюдать. Но я не думал, что дойдёт до такого.

Я поговорил с мамой вечером.

— Мам, давай выбросим эти пакеты, — предложил я мягко. — Они занимают место, и ничего из этого не нужно.

— Как не нужно? — мама нахмурилась. — Очень даже нужно. Вот бутылки, я их помою, они как новые будут.

— Мам, нам не нужны бутылки, — терпеливо объяснил я. — У нас есть своя посуда. А газеты старые, их читать нельзя.

— Можно на растопку, — не сдавалась она. — Или ещё что.

Мы спорили полчаса, и я сдался. Мама расстроилась, ушла к себе обиженная. Я подумал, что это временное, пройдёт.

Не прошло.

В декабре мама начала приносить не только пакеты, но и вещи. Старую табуретку с помойки, которая шаталась на трёх ногах. Рваное одеяло, которое кто-то выбросил. Сломанный чайник без ручки.

— Мама, это хлам, — сказал я, глядя на чайник. — Его нельзя починить.

— Можно, — она взяла чайник в руки, осмотрела. — Вот тут приклеить, и будет как новый.

— Зачем нам чайник, если у нас есть чайник? — я показал на наш рабочий электрический.

— Этот запасной, — ответила мама. — Вдруг тот сломается.

Ольга перестала заходить в мамину комнату. Она говорила со мной вечерами, когда мама ложилась спать.

— Игорь, это ненормально, — говорила она тихо. — Она тащит мусор. Скоро там заведутся тараканы.

— Не заведутся, — возражал я. — Я слежу.

— Ты не можешь следить круглосуточно, — Ольга сжимала кружку с чаем. — Надо что-то делать. Сводить её к врачу.

Я свозил маму к неврологу. Врач провела тесты, задавала вопросы, посмотрела результаты обследования.

— У вашей мамы лёгкие когнитивные нарушения, — сказала она. — Это может быть начало деменции, но пока неточно. Нужно наблюдать, возможно, подключить психиатра.

— А собирательство? — спросил я. — Она приносит домой ненужные вещи.

— Это распространённый симптом, — кивнула врач. — Человек теряет критичность, не может оценить нужность предметов. Ему кажется, что всё может пригодиться.

Я вышел из кабинета с рецептом на лекарства и тяжёлым чувством в груди. Моя мама больна. И я не знаю, как это остановить.

Лекарства не помогли. Мама продолжала таскать вещи. В январе она принесла рваный матрас. Я увидел его в подъезде, прислонённый к двери.

— Мама, это что? — спросил я, когда она вернулась из магазина.

— Матрас, — ответила она радостно. — Хороший, просто порвался немного. Можно зашить.

— Мам, он грязный, вонючий, его выбросили, — я почувствовал, как терпение заканчивается. — Мы не будем хранить чужой матрас.

— Почему чужой? — обиделась она. — Я его нашла, значит, мой.

Мы поссорились. Я выволок матрас на помойку, мама плакала, кричала, что я жестокий, что не ценю её труд. Ольга стояла в дверях и смотрела на меня с каким-то странным выражением.

Вечером она сказала:

— Игорь, я больше не могу. Твоя мать превращает нашу квартиру в свалку. Надо что-то решать.

— Что решать? — я сидел на кухне, держал голову руками. — Она больна.

— Тогда ей нужна помощь, которую мы не можем дать, — Ольга села напротив. — Игорь, есть специальные учреждения. Дома престарелых, где за ними следят, где есть врачи.

Я поднял голову и посмотрел на неё.

— Ты предлагаешь сдать мою мать в дом престарелых?

— Я предлагаю найти ей место, где ей будет лучше, — ответила Ольга. — И где нам тоже будет легче. Игорь, я задыхаюсь. Я не могу жить в квартире, где пахнет помойкой.

— Не пахнет помойкой, — возразил я.

— Пахнет, — твёрдо сказала она. — Заходи к ней в комнату. Там затхлость, плесень, грязь. Скоро там заведутся крысы.

Я встал, пошёл к маме в комнату. Открыл дверь. Запах ударил в нос. Кислый, тяжёлый, въедливый. Вдоль стен стояли пакеты, коробки, какие-то тряпки. На полу валялись бутылки. В углу громоздилась табуретка, старое одеяло, пластиковые контейнеры.

Я закрыл дверь и вернулся на кухню.

— Я не могу сдать её в дом престарелых, — сказал я. — Это моя мать. Она меня растила, кормила, учила. Я не могу её бросить.

— Это не бросить, — Ольга взяла меня за руку. — Это найти ей помощь.

Мы не пришли к согласию. Ольга стала холоднее, отстранённее. Я чувствовал, как между нами растёт стена.

Спустя пару неделя я вернулся с работы и увидел, что входная дверь приоткрыта. Зашёл и услышал крик Ольги.

— Валентина Петровна, вы что творите?!

Я бросился в комнату мамы. Она стояла посреди комнаты с пакетом в руках, из которого торчали какие-то палки. Ольга стояла у двери, лицо красное, руки сжаты в кулаки.

— Что случилось? — спросил я.

— Она принесла дохлую крысу! — Ольга показала на пакет. — Дохлую крысу с улицы!

Я похолодел. Подошёл к маме, заглянул в пакет. Там лежала мёртвая крыса, завёрнутая в газету.

— Мам, зачем? — спросил я тихо.

— Я её в подъезде нашла, — объяснила мама. — Бедненькая, мёртвая лежала. Надо похоронить. Нельзя так бросать.

— Мама, это крыса, — я взял у неё пакет. — Её нельзя приносить домой. От неё болезни.

— Я её помою, — настаивала мама.

— Валентина Петровна, — Ольга шагнула вперёд, голос дрожал, — вы больны. Вам нужна помощь. Мы больше не можем так жить.

Мама посмотрела на неё, потом на меня.

— Вы меня выгоняете? — спросила она, и губы задрожали.

— Нет, мам, — я обнял её. — Никто тебя не выгоняет.

Ольга развернулась и вышла из комнаты. Я вынес пакет с крысой на помойку, вернулся, помог маме лечь. Она плакала, говорила, что никому не нужна, что лучше бы умерла вместе с отцом.

Вечером Ольга сказала:

— Или она уезжает, или я.

Я посмотрел на неё и не узнал. Это была не моя жена, которую я любил пятнадцать лет. Это была уставшая, измученная женщина, которая дошла до предела.

— Оля, дай мне время, — попросил я. — Я что-нибудь придумаю.

— У тебя неделя, — ответила она. — Потом я уезжаю к маме.

Я позвонил сестре, которая живёт в другом городе. Рассказал ситуацию.

— Игорь, я не могу её взять, — сказала Марина. — У меня однушка, двое детей. Места нет.

— Мариша, что мне делать? — я сидел на кухне в темноте, говорил шёпотом. — Ольга ставит ультиматум.

— А дом престарелых? — осторожно предложила она.

— Как я могу? — я сжал телефон. — Это же наша мама.

— Игорь, ты не справляешься, — Марина вздохнула. — И мама не справляется. Ей нужен уход, контроль, лечение. Ты не можешь дать ей это, работая с утра до вечера.

Я знал, что она права. Но внутри всё сопротивлялось.

Я нашёл частный пансионат для пожилых. Съездил, посмотрел. Чисто, светло, персонал вежливый. Есть врачи, психолог, занятия. Комнаты на двоих, но приличные. Стоит шестьдесят тысяч в месяц. Половину моей зарплаты.

Я вернулся домой и сказал Ольге:

— Я нашёл место. Хороший пансионат. Но дорого.

Ольга посмотрела на меня.

— Сколько?

— Шестьдесят тысяч в месяц.

Она побледнела.

— Игорь, мы не потянем.

— Потянем, — сказал я. — Я возьму подработку. Буду ездить по выходным. Справимся.

Ольга молчала, потом кивнула.

— Хорошо.

Я пошёл к маме. Она сидела в своей комнате среди пакетов и коробок, перебирала старые газеты.

— Мам, нам надо поговорить, — сел я рядом.

Она подняла глаза.

— Мам, ты не можешь больше жить с нами, — сказал я, и голос сорвался. — Тебе нужна помощь, которую я не могу дать. Я нашёл хорошее место, где за тобой будут ухаживать, где есть врачи, где тебе будет лучше.

Мама смотрела на меня, и по щекам текли слёзы.

— Ты меня сдаёшь, — сказала она тихо.

— Я не сдаю, я помогаю, — я взял её за руку. — Мам, прости меня. Я не знаю, как по-другому.

Она отняла руку, отвернулась к окну.

Прошла неделя. Я возил маму в пансионат, показывал комнату, знакомил с персоналом. Она молчала, смотрела в пол. В день переезда я собрал её вещи, только самое необходимое. Пакеты и коробки остались в комнате.

Я привёз её, помог устроиться, обнял на прощание.

— Я буду приезжать каждую субботу, — пообещал я.

Она не ответила.

Я вернулся домой. Ольга стояла на кухне, варила суп.

— Как она? — спросила она.

— Плохо, — ответил я. — Она меня ненавидит.

— Не ненавидит, — Ольга подошла, обняла меня. — Ей тяжело. Но ты сделал правильно.

Я не знаю, правильно ли. Прошло два месяца. Я езжу к маме каждую субботу, привожу гостинцы, сижу с ней, разговариваю. Она молчит больше, чем говорит. Худеет, бледнеет. Врачи говорят, что это адаптация, что нужно время.

А я по ночам лежу и думаю, не убил ли я её этим. Не стал ли я тем сыном, который предал мать ради спокойствия жены.

Ольга говорит, что я молодец, что я справляюсь. Но её слова не греют. Я чувствую себя предателем.

Источник.