Таверна "На краю вселенной"

Лихачёв замер над клавиатурой, его пальцы зависли в воздухе. — Это не просто звук, — пробормотал он. — Это голоса. Они зовут нас.

Грейвз прислушался. Сначала он различил только низкий гул, но затем шёпот оформился в слова — обрывки фраз, произнесённые на языке, которого он не знал, но который казался знакомым, как детская колыбельная. "Смотри… держи… не отпускай…" Слова текли из стен, из пола, из воздуха, сплетаясь в хор, от которого волосы на затылке вставали дыбом.

— Культ Иглы, — сказала Анна, отступая к столу Лихачёва. — Они не ушли. Они вплели себя в эту реальность.

В этот момент свет в комнате мигнул, и тень на стене ожила. Она вытянулась, обрела форму — женская фигура в плаще, но вместо лица у неё был провал, из которого вырывались тонкие нити, похожие на паутину. Нити дрожали, изгибались, и на их концах начали формироваться крошечные зеркала, каждое размером с монету. В зеркалах отражались не лица присутствующих, а сцены: Болонья, горящая в багровом пламени; Анна, падающая в бездну, сжимая росток; Сяо, чья камера превращается в клубок змей.

— Они показывают нам варианты, — сказал Грейвз, сжимая осколок зеркала в кармане. Его края резали кожу, но боль помогала сосредоточиться. — То, что может случиться, если мы не удержим ткань.

Анна шагнула вперёд, её глаза вспыхнули фиолетовым светом — отголоском ростка. — Тогда давайте докажем, что мы сильнее их видений.

Она протянула руку к одной из нитей, и та обвилась вокруг её запястья, как живая. Зеркало на конце нити задрожало, показывая её саму — но старшую, с седыми волосами и руками, покрытыми шрамами в форме звёзд. Анна в отражении улыбалась, но улыбка была печальной, как будто она знала что-то, чего не знала настоящая Анна.

— Это не будущее, — прошептала она. — Это ловушка.

Тень-женщина шагнула из стены, её плащ развернулся, обнажая пустоту внутри — не тело, а бесконечный водоворот, полный глаз, мигающих в унисон. — Вы не можете зашить то, что мы распустили, — её голос был теперь многоголосым, как хор призраков. — Реальность — это клубок, и мы держим его нити.

Сяо вскинул камеру, направив объектив на тень. — Тогда посмотрим, как ты выдержишь свет, — сказал он, нажимая на кнопку. Вспышка вырвалась из камеры, но это был не обычный свет — он сиял золотом, как расплавленное солнце, и нити, тянущиеся от тени, начали гореть, рассыпаясь в искры.

Тень завизжала, её водоворот закружился быстрее, выпуская новых существ — маленьких, похожих на пауков, сотканных из чёрного дыма. Они побежали по полу, оставляя за собой следы из пепла, и бросились к Лихачёву. Тот схватил клавиатуру, как оружие, и начал отбиваться, выкрикивая:

— Я закончу статью! Вы меня не остановите!

Один из пауков прыгнул на стол, но Грейвз перехватил его зеркальным осколком. Паук отразился в стекле и замер, превратившись в статичную тень, а затем рассыпался в пыль. — Они боятся отражений, — крикнул он Анне. — Используй это!

Анна сорвала с шеи кулон — маленький амулет в форме звезды, который она носила с детства. Она направила его на тень-женщину, и свет от кулона отразился в зеркальных нитях, усиливаясь с каждым отражением. Комната наполнилась сиянием, ослепляющим и жгучим, как звезда, родившаяся прямо здесь.

Тень закричала, её форма начала распадаться, но перед тем, как исчезнуть, она выбросила вперёд одну последнюю нить. Та вонзилась в грудь Грейвза, прямо в сердце, и он почувствовал, как холод растекается по венам. В его глазах мелькнула картина: он сам, стоящий посреди пустоты, окружённый нитями, которые тянут его в разные стороны, а вокруг — бесконечные версии Болоньи, каждая из которых рушится.

— Ты станешь нашим узлом, — прошептала тень, растворяясь в воздухе. — Или сломаешься.

Свет угас, пауки исчезли, и комната снова стала обычной редакцией. Лихачёв тяжело дышал, сжимая клавиатуру, Сяо опустил камеру, а Анна подбежала к Грейвзу, который рухнул на колени, держась за грудь. Нить исчезла, но холод остался, пульсируя в такт его дыханию.

— Что это было? — спросил он, глядя на Анну.

— Их обещание, — ответила она, помогая ему встать. — Они хотят сделать тебя частью их лабиринта. Но мы не дадим.

Сяо подошёл к ним, держа камеру. На экране виднелась последняя запись — момент, когда свет разорвал тень. Но в углу кадра мелькнула ещё одна фигура — мужчина в очках, с улыбкой, полной игл. Он смотрел прямо в объектив.

— Они не ушли, — сказал Сяо, его голос дрожал. — Они просто спрятались глубже.

Грейвз сжал осколок зеркала в кармане. Холод в груди усиливался, но он заставил себя подняться. — Тогда мы найдём их, — сказал он. — И зашьём эту дыру раз и навсегда.

Анна кивнула, её глаза всё ещё светились фиолетовым. — Мы свидетели. И мы не сдадимся.

Лихачёв вернулся к статье, его пальцы снова застучали по клавишам. Сяо начал снимать, фиксируя каждый угол комнаты, каждый след пепла. А Грейвз, чувствуя, как нить в его сердце шевелится, понял: это не просто борьба за реальность. Это война за историю, где каждая глава — выбор, а каждый свидетель — оружие.

За окном небо мигнуло, и новое созвездие — в форме иглы — застыло среди звёзд. Культ ждал. И реальность дрожала под их взглядом.

— Они идут, — сказал Волков, прикуривая сигарету от тлеющего конца своей тени. Дым сложился в спираль, указав на горизонт. Там, где дыра в небе дымилась после смерти Города-Младенца, из неё ползли эмбрионы новых городов. Их тела — липкие, чёрные, с венами из раскалённого стекла — извивались, как черви из разрезанного брюха. Пар вырывался из них, застывая в воздухе кристаллическими узорами.

— Сколько их? — спросил я, перехватывая ножницы, всё ещё торчавшие из ладони. Они дрожали, предчувствуя резню.

— Считай свои кошмары, парень, — их столько же, — бросил Волков. Он выстрелил в ближайший эмбрион. Пуля пробила стеклянную вену. В ней были мои воспоминания о матери: её голос, её руки, запах выстиранного белья. Эмбрион взвизгнул и рассыпался в осколки. Но на его месте вырос новый — крупнее, с зубами из ржавых шестерён.

— Нам нужен огонь, — сказал я, глядя на фитиль в алмазе. Он тлел, как недокуренная сигарета Волкова. Я поднёс его к песку. Угольные ростки вспыхнули. Пламя рванулось быстрее ветра, лизнув воздух. Запах горелого сахара и машинного масла — эхо клубничного кошмара — ударил в ноздри.

Эмбрионы завыли. Их тела начали плавиться, но не исчезать. Они сливались в гигантскую массу — спрута с сотней глаз. Каждый глаз был циферблатом, стрелки крутились в хаосе. Из пасти твари вырвался мой голос, искажённый, как старая плёнка, прокрученная задом наперёд:

— Ты не можешь сжечь время. Ты — его топливо.

Волков выругался, отбросил сигарету и выхватил флягу. Чёрная жидкость с металлическим блеском плеснула на песок. Пламя взревело, став синим, и рванулось к спруту. Глаза-циферблаты лопались, выпуская искры. Но тварь росла, впитывая жар.

— Это не работает, — прорычал я. Алмаз в груди нагревался, обжигая рёбра. — Он питается мной.

— Тогда отдай ему себя. Но не целиком, — сказал Волков. Его пустые глазницы смотрели на меня, шестерёнки внутри них щёлкали. Он схватил мои ножницы и вонзил их в песок, в центр угольного пятна. Тень спрута дрогнула, будто боялась их острия. Песок треснул. Из разлома вырвался вопль — древний, не мой, не Города, а чего-то, что жило под пустыней до первых часов. Тень спрута потянулась вниз, как вода в воронку. Жар в моей груди ослаб.

— Что ты делаешь? — крикнул я.

— Даю ему другой вкус, — прохрипел Волков, поднося флягу к губам. Он пил чёрную жижу. Его кожа трескалась, обнажая провода и металл. Голос дрогнул, будто он вспомнил что-то давно забытое. Тело разваливалось, как сломанный механизм. Куски падали в разлом, подпитывая воронку. Спрут сопротивлялся, но его щупальца ломались, рассыпаясь в пепел.

Я рванулся к нему, но Волков оттолкнул меня прикладом.

— Не мешай. Ты нужен там, — он кивнул на небо. Дыра начала зарастать, покрываясь коркой из облаков и кристаллов. — Кто-то должен держать новый марш.

Его рука с пистолетом упала в разлом последней. Воронка захлопнулась с грохотом, утащив спрута. Пламя угасло. Песок покрыл тонкий слой пепла. Я остался один, с алмазом в груди и ножницами в руке. Два сердца бились в унисон — медленно, тяжело, как шаги солдата перед последней войной.

На горизонте новые города-эмбрионы замерли, не решаясь двинуться. Небо треснуло, и из щели упала тень — длинная, как стрелка часов, указывающая на меня. Шёпот повис в воздухе, знакомый и чужой:

— Ты выбрал. Теперь неси.

Я сжал алмаз. Фитиль в нём тлел. Пепел закружился под ногами, складываясь в карту — не мира, а чего-то большего, где точки были шрамами, а линии — перерезанными пуповинами. Я шагнул вперёд. Пепел сложился в первую букву моего имени.

— Хорошо, — сказал я. — Пусть горят.

Где-то под слоем пепла раздался смех — звонкий, как стекло, и ржавый, как ножницы. Смех младенца, всё ещё державшего ключ.

— Сотрут лишнее, — Сноска указала на полку, где существа из курсивов жались друг к другу, их острые края смягчились до точек. — Начнут с них. Потом возьмутся за твои чернильные корни. 

Первое «стирание» случилось мгновенно. Архивариус вошёл без звука — его плащ из карт был безупречно гладким, без складок-маршрутов. Лицо скрывал шрифт-маска: Times New Roman, 12 пт. Безликий, как форматирование. 

— Глава 16.747. Нарушение структуры, — произнёс он, голосом, похожим на щелчки мыши. — Санкция: удаление. 

Он протянул руку в белой перчатке. Существо из курсива — то, что раньше танцевало с девочкой-нотой — вдруг сжалось, превратившись в точку с запятой, и исчезло. 

— Нет! — Лора взмахнула пером. В воздухе вспыхнула фраза: «Они принадлежат мне». 

Архивариус повернулся к ней. Маска замигала, сменяя шрифты. 

— Ошибка. Вы — временный пользователь. Система требует восстановления. 

Он щёлкнул пальцами. Белая трещина за спиной Лоры разверзлась, и из неё вырвались ножницы — огромные, холодные, с лезвиями как поля страниц. Они разрезали воздух, оставляя за собой полосы пустоты. 

Лора отпрыгнула, но ножницы повернули к дереву с плодами-свитками. 

— Не смейте! — она бросилась вперёд, начертав в воздухе: «Защита». 

Чернила взметнулись стеной, но ножницы разрезали и её. Лора почувствовала, как перо дрогнуло — её собственные слова истончались. 

— Ты не можешь сражаться с правилами, — прошептала Сноска, оттягивая её за рукав. — Они — грамматика мироздания. 

— Тогда я изменю грамматику, — выдохнула Лора. 

Она опустилась на колени, ткнув пером в пол. Чернила хлынули, смешиваясь с белыми трещинами. Архивариус замер, наблюдая, как пустота заполняется новыми символами: §, ¶, ~. Знаки, которых нет в его учебниках. 

— Несанкционированные элементы, — заговорил он быстрее. — Угроза целостности... 

— Именно, — Лора встала. Её чернила теперь сплетались с белизной, создавая узоры как мандалы из пунктуации. — Вы хотите порядка? Вот он. 

Архивариусы (их стало уже трое) сомкнули ряды. Их маски мигали тревожным красным. Ножницы дрогнули, затупившись о новый код. 

— Предупреждение: пользовательский протокол блокируется, — заговорили они хором. — Активация режима: Перезагрузка. 

Потолок библиотеки начал осыпаться листами-снегом. Каждый, кого они касался, замирал, превращаясь в цитату в скобках. Девочка-нота завизжала, пытаясь увернуться, но лист коснулся её крыла — и она стала (см. Глава 12, сноска 3). 

— Хватит! — Лора вонзила перо в собственную ладонь. Чёрные чернила смешались с кровью, упав на пол. — Если я корни — пусть прорастут! 

Библиотека вздрогнула. Из трещин вырвались лозы из переплетённых слов. Они обвили ножницы, превратив их в «?». Опутали Архивариусов, прорастая сквозь маски. Те закричали голосами, которых у них не должно было быть — человеческими, испуганными. 

— Вы... вы не Archiver 5.0... — булькнул один, исчезая в паутине лиан. 

Когда стихло, Лора стояла среди нового леса. Стены библиотеки теперь были живыми — гибридом дуба и свитков, полок и корней. Сноска, освобождённая из скобок, дрожала. 

— Ты вшила хаос в их программу, — прошептала она. — Теперь они будут бояться тебя. 

Лора разжала ладонь. Рана от пера уже затянулась шрамом в виде тире. 

— Это не победа. Они вернутся с новыми правилами. 

— Тогда создай свои, — из тени вышла девочка-нота, её крыло теперь несло след — (нота: сомнение в до-мажоре). — Но будь осторожна. Даже тире может стать пропастью. 

Ночью Лора спустилась к озеру из шёлка. Отражение показывало её с пером, растущим из груди, как ствол. Она коснулась воды, и шёлк зашептал: 

«Цена уже заплачена. Следующая глава — твоя плоть».

— Я знаю, — Лора достала перо. Оно больше не горело. Оно дышало. 

Она начала писать на поверхности озера. Не исправлять — дополнять. Между «страх» и «сила» она вставила тире.

Вода в фонтане булькнула в ответ, выпуская пузырь, который лопнул с звуком насмешливого пердежа. Эльфийка нахмурилась: 

— Это не естественно. Даже для фонтана, в котором варили суп из гоблинских «подвигов». 

— Суп?! — Грикко всплеснул руками. — Это был изысканный бульон из… э-э… фениксовых перьев! 

— Фениксы не линяют, болван, — гном ткнул топором в пузырящуюся смолу. — А это линяет. Смотрите. 

Чёрная плёнка на поверхности зашевелилась, образуя рожицу, которая высунула язык в сторону Грикко. 

— Оно меня дразнит! — взвизгнул гоблин. — Я требую реванша! 

— Требуешь? — тролль схватил его за шиворот. — Тогда ныряй и выясни, что там. 

— Нет-нет-нет! У меня алергия на смолу! И на воду! И на ныряние! 

Пока тролль раскачивал Грикко над фонтанчиком, как мешком с картошкой, я заметил, как отражение в воде исказилось. Вместо гоблина в нём болтался огромный слизень в геройской накидке. 

— Брось его, — вздохнул я. — Иначе получим нового врага — «Великого Слизня Грикко». 

Тролль, захохотав, отпустил гоблина, который шлёпнулся прямо в лужу, моментально превратившуюся в мини-фонтанчик с лимонадом. 

— Видишь? — Грикко вылизал рукав. — Даже вселенная признаёт моё величие! Теперь я вкусный! 

Эльфийка, потрогав жидкость жезлом, попала под кислотный дождь из конфетти. 

— Это не лимонад, — провозгласила она, стряхивая блёстки. — Это иллюзия! 

— Как и твои мускулы, — гном ехидно кивнул на тролля, пытавшегося поднять скамейку одной рукой из за чего штаны порвались. 

Тролль, покраснев, прикрылся ножкой стула: 

— Это стратегическая вентиляция! 

Внезапно фонтан взорвался столбом света, выплюнув камень. Тот же самый, только теперь облепленный ракушками и жующий что-то с чавканьем. 

— О нет, — прошептал я. — Он эволюционировал. В… в гастрономический кошмар. 

Камень отрыгнул облако запаха тухлых яиц и корицы. Грикко, позеленев, упал на колени: 

— Я… я никогда не ел чеснока! Это клевета! 

— Лжешь, — прогудел камень голосом гномьей бабушки. — Помнишь пирог с гвоздями в таверне «Три крысы»? 

Гном ахнул: 

— Так это ты украл мой рецепт?! 

Эльфийка, пытаясь нейтрализовать камень заклинанием, случайно превратила его в гигантскую клубнику. Камень захихикал и начал размножаться джемовыми лужами. 

— Прекрати! — завопил гном, поскальзываясь на клубничном месиве. — Я ненавижу сладкое! 

Тролль, слизав джем с ботинка, оживился: 

— А мне нравится! Можно оставить парочку? 

— Нет! — хором закричали остальные. 

Грикко, тем временем, пытался договориться с клубничным камнем: 

— Слушай, давай мирно? Я признаю, что пирог был немного железным.

Камень плюнул в него косточкой. Мир погрузился в хаос желейных монстров и хлопушек, стреляющих сливками. 

— План Б! — рявкнул я, хватая эльфийку за руку хвостом. — Бежим в библиотеку! Там должна быть книга «Как пережить собственные выдумки для чайников»! 

— А если нет? — простонала она, уворачиваясь от летающего эклера. 

— Тогда план В: объявим всё сном тролля! 

— Одобряю! — тролль, облепленный зефиром, бодро замаршировал к выходу. — Где моя кровать? 

Гном, вытирая крем с лица, пробормотал: 

— Лучшая идея за вечер. После того, как Грикко решил стать «героем». 

А камень, тем временем, затеял кулинарное шоу с участием теней. Зрители пока не оценили.

— Если чип снова захватит контроль, я не стану церемониться.

Он молча кивнул, сжимая в кармане пустой шприц. «Спасибо за доставку». Слова Кейна жгли сильнее антидота.

Спуск занял три минуты. Три минуты свиста ветра и теней, шевелящихся в периферии зрения. На дне — бункер, похожий на гигантский транзистор. Дверь с биометрическим замком. Натали приложила ладонь к сканеру — красный свет.

— Попробуй ты, — она толкнула Рида вперед.

Сканер завизжал, как раненое животное. Зеленый.

— Привет, Образец 117, — прошипел динамик.

Лаборатория была стерильна и пуста. Мониторы мертвы, пробирки разбиты. На столе — дневник с обожженными краями. Натали листала страницы, переводя обугленные фразы:

«Протокол Омега — не вирус. Это ключ. Эволюция через распад. Пациент Эрик Шоу демонстрирует регенерацию на уровне 4, но теряет когнитивные… Ричард Шоу — единственный стабильный носитель. Побег неизбежен…»

Рид уронил фонарь. Голову пронзила чужая память: он, в цепях, рвет провода импланта, пока Кейн смеется. «Ты — дверь, Рид. А двери существуют, чтобы их открывали».

— Смотри, — Натали сорвала со стены карту. Город был помечен как «Зона тестирования», шахта — «Эпицентр». В углу — логотип «Санрайз-мед», перечеркнутый рукой Кейна: «Они украли мое исследование. Создали религию из апокалипсиса».

Внезапно стены вздрогнули. Генераторы загрохотали, запуская серверные стойки. На экранах вспыхнуло лицо Кейна — не старика, а молодого человека с глазами, как у Эрика.

— Поздравляю, вы дошли до сердца системы, — голос звучал из динамиков и внутри черепа. — Но протокол уже не остановить. Вы — удобрение для нового мира.

Натали выстрелила в экран. Стекло осыпалось, обнажив стальную нишу с колбой, где в зеленой жидкости плавало… тело Кейна. Вернее, то, что от него осталось — сросшиеся с проводами органы, мозг в паутине электродов.

— Цифровой мессия, — прошептал Рид. — Он загрузил сознание в сеть.

Кейн засмеялся через колонки:

— Ты почти понял, брат. Но я не в сети. Я — в тебе.

Боль ударила Рида в виски. Он упал, видя сквозь пелену: Натали бьет его по щекам, кричит что-то, но звук тонет в грохоте мыслей. Его мыслей.

Серверная. Взрыв. Кейн улыбается, вставляя чип в свой позвоночник. «Стань моими руками, Рид. Мы очистим эту больную планету».

— Нет! — Рид вцепился в колбу с мозгом Кейна. — Ты мертв. Ты просто программа.

— А ты — просто сосуд, — прошипел Кейн. — Но сосуд можно разбить.

Пол дрогнул. Из вентиляции посыпались щепки. Эрик, вернее, то, во что он превратился — клубок мышц и стальных шипов — выполз в проеме. Его глаза светились знакомым синим ядом.

— Убью… брата… — хрипел монстр.

Натали вскинула пистолет, но Рид перехватил ее руку:

— Он не враг. Он — предупреждение.

Антидот пульсировал в венах, вытесняя чужое сознание. Рид подошел к Эрику, касаясь его лба. Вспышка памяти: они, дети, бегут по полю под солнцем, которого больше нет.

Эрик взвыл. Его тело начало рассыпаться, превращаясь в пепел. Кейн закричал в ярости, запуская протокол перезагрузки.

— Лифт! — Натали тащила Рида к выходу, но дверь захлопнулась. Температура поползла вверх.

— Финал по сценарию, — Рид улыбнулся, доставая из кармана ампулу с синей жидкостью. — Протокол Омега требует жертвы.

— Ты сумасшедший, — Натали попятилась, но он уже разбивал колбу с мозгом Кейна.

— Беги. Когда увидишь восход — вспомни меня.

Она прыгнула в вентиляционный люк, когда пламя поглотило комнату. Последнее, что она услышала — смех Рида, сливающийся с ревом системы.

На поверхности город горел, но ракеты прекратились. В небе, окрашенном заревом, дрогнула первая звезда. Натали выплюнула песок, сжимая в руке обгоревший чип с гравировкой S-117. Где-то в глубине шахты что-то ждало.

А часы на руке показывали 00:00:00.

— Хранители эфемерного, — прошептала Лена. — Они собирают то, что мы называем «почти», «чуть-чуть», «если бы». 

Мы шли по тропинке, вымощенной обложками дневников. Внезапно земля дрогнула — из-под корней вырвался поток. Но вместо воды в нём текли песчинки, каждая с выгравированной буквой. Лена попыталась зачерпнуть горсть, но песок просочился сквозь пальцы, оставив на ладони фразу: «Ты опоздала на пять минут». 

— Это река «Что если?..» — сказала она, сжимая руку. — Здесь всё, что мы не успели. 

Вдруг ветер принёс звук колокольчика. Среди деревьев мелькнула девочка в платье из опавших листьев. Она несла корзину, из которой сыпались битые стрелки часов. 

— Вы тоже потеряли своё «сейчас»? — спросила она, останавливаясь. Глаза — два миниатюрных циферблата. — Его съела Моль. Вам нужно найти её гнездо, пока она не переварила время. 

— Моль? — я нахмурился. 

— Та, что пожирает тишину между «ещё» и «уже», — девочка указала на дупло в дереве-часовне. Внутри пульсировал свет, похожий на биение сердца. 

Лена шагнула вперёд: 

— Думаешь, это ловушка? 

— Нет, — я потрогал кору. Она была тёплой, как страница, только что исписанная признанием. — Это необходимость. 

В дупле пахло пылью и горьким шоколадом. Стены были усеяны коконами из паутины, в которых мерцали кадры: я вчерашний, застывший в дверном проёме; Лена, смотрящая в окно на несуществующий дождь. 

— Наши нерешительности, — она провела пальцем по паутине. Кадры задрожали. — Моль превращает их в пищу для сомнений. 

Глубоко в пещере, на троне из переплетённых стрелок, сидела она. Её крылья были страницами с вырванными главами, глаза — чёрными дырами на месте точек в конце предложений. В лапах она сжимала шар — наше «сейчас», бледнеющее с каждой секундой. 

— Верните, — Лена вытянула руку. — Это не ваше. 

Моль засмеялась шелестом: 

— Глупые. Вы сами отдали его, когда замерли между «спросить» и «промолчать».

Я почувствовал, как в груди замигал крошечный циферблат — отсчёт до чего-то, чего я не решался назвать. Лена схватила с пола обломок кокона. В нём застыл её голос: «Скажи ему». 

— Ты права, — она разбила осколок об землю. Звук рассыпался на тысячи «прости», «подожди», «не уходи». — Мы застряли в паузе. 

Моль взмахнула крыльями. Ветер из забытых слов ударил нас в лицо. Лена упала на колени, но вместо того, чтобы закрыться, закричала: 

— Мы выбираем «сейчас»! Даже если оно длится всего миг! 

Она бросила в Моль осколок с моим отражением. Тот вонзился в шар. «Сейчас» треснуло, и из разлома хлынул свет. 

Моль завизжала. Её тело рассыпалось в прах старых календарей. Шар упал в руки Лены, превратившись в песочные часы, где вместо песка — наши голоса, смешанные с шепотом лепестков. 

— Теперь оно наше, — она прошептала. — Не идеальное, не вечное. Но настоящее. 

Мы вышли из дупла. Сад изменился: на месте реки «Что если» расцвело озеро из стёкол, где каждое отражало момент, который мы не хотели забыть. Даже тот, где девочка с ножом из стекла плакала чернилами. Теперь её слезы были прозрачными. 

— Смотри, — я указал на часы над головой. Их стрелки, сплетённые из наших имён, показывали «сейчас». 

Лена взяла меня за руку: 

— Не бойся. Даже если это продлится всего миг. 

— Я не боюсь, — ответил я. Но это была ложь. Правдой стал её смех, растворившийся в ветре, прежде чем долететь до земли. 

Сад начал таять, как акварель под дождём. Последнее, что я запомнил — лепесток вишни, прилипший к её волосам. На нём было написано: «Следующая глава». 

Мы упали в белизну, где не было ни слов, ни зеркал. Только тишина, которая звучала как предчувствие.

Лихачёв сидел за своим столом, уставившись в экран. Его пальцы замерли над клавиатурой, как будто он не мог решить, что написать. Сяо, как и прежде, был в углу, настраивая камеру. Но что-то в его взгляде говорило о том, что он видел больше, чем остальные.

— Вы вернулись, — произнёс Сяо, не отрываясь от камеры. — Я знал, что вы вернётесь.

— Ты был нашим якорем, — сказала Анна, подходя к нему. — Без тебя всё бы рассыпалось.

Сяо улыбнулся, но в его глазах читалась грусть. — Я видел, как миры складываются друг в друга. Я видел, как люди исчезают, превращаясь в тени. Но я также видел, как реальность зашивает сама себя. Это... красиво.

Грейвз подошёл к Лихачёву и положил руку на его плечо. — Сергей, ты должен закончить статью. Это важно.

Лихачёв вздрогнул, как будто его разбудили ото сна. — Я... я не могу. Слишком много всего. Слишком много версий.

— Выбери одну, — сказала Анна. — Только одну. Остальные... пусть останутся в архивах.

Лихачёв кивнул и начал печатать. Его пальцы двигались быстрее, слова выстраивались в предложения, предложения — в абзацы. Он писал о том, как реальность штопает саму себя, о том, как каждый выбор создаёт новую нить в ткани времени.

Грейвз тем временем достал осколок зеркала. В его отражении он увидел Сяо, который продолжал снимать. Но теперь оператор был не один. Вокруг него были тени — версии самого себя из других миров. Они смотрели в камеру, как будто хотели сказать что-то важное.

— Они тоже свидетели, — прошептал Грейвз. — Они тоже держат реальность.

Анна подошла к нему и положила руку на его плечо. — Мы не можем спасти всех. Но мы можем сохранить память о них.

Она протянула руку с ростком, и он начал светиться ярче. Корни тянулись к зеркалу, к теням, к разрывам. Каждый стежок, который они делали, был выбором. Каждый узел — жизнью.

Внезапно в комнате раздался звук, похожий на звон стекла. Грейвз обернулся и увидел, как в углу появляется трещина. Из неё вышла женщина в плаще, её лицо было скрыто капюшоном.

— Вы думали, что сможете остановить нас? — её голос был холодным, как лёд. — Культ Иглы не так просто уничтожить.

— Мы не пытаемся уничтожить вас, — ответила Анна. — Мы просто зашиваем то, что вы распороли.

Женщина засмеялась. — Вы наивны. Реальность — это не ткань, которую можно заштопать. Это бесконечный лабиринт, и мы — его проводники.

Грейвз сжал кулаки. — Вы ошибаетесь. Реальность — это не лабиринт. Это история. И пока есть свидетели, она будет жить.

Женщина в плаще сделала шаг вперёд, но в этот момент Сяо направил на неё камеру. Свет от объектива ослепил её, и она отступила назад, в трещину.

— Это не конец, — её голос эхом разнёсся по комнате. — Мы вернёмся.

Трещина закрылась, оставив после себя только тишину. Грейвз вздохнул и опустил руки.

— Мы сделали всё, что могли, — сказал он.

— Нет, — возразила Анна. — Мы только начали.

Она протянула руку к ростку, и он начал растворяться, превращаясь в свет, который заполнил комнату. Грейвз почувствовал, как реальность вокруг них меняется. Стены редакции стали прозрачными, и он увидел бесконечное пространство, заполненное нитями. Некоторые из них были порваны, но большинство — целы.

— Мы создали новую версию, — прошептала Анна. — Теперь всё зависит от них.

Грейвз кивнул. Он знал, что это только начало. Культ Иглы всё ещё существует, и они будут продолжать свои попытки распороть реальность. Но теперь у "Рассвета" есть новый инструмент — свидетельство.

Он посмотрел на Сяо, который всё ещё снимал. — Ты будешь нашим свидетелем?

Сяо улыбнулся. — Всегда.

В архиве "Рассвета" появилась новая папка: "Дело №9: Свидетель". Внутри — фотографии, записи, карты. И последняя запись Сяо: "История существует, пока в неё верят. Я буду вашим свидетелем. Всегда."

А в углу последней фотографии — женщина в плаще и мужчина в очках, идущие по следам из пепла. За их спинами реальность зашивает сама себя.

P.S. Свидетельство — это не просто память. Это выбор. И история продолжается.