У Паши, на примете, было несколько адресов наркопритонов, где мог находиться Рома. Он решил начать с заброшенных бараков. Подъезжая к району, он вдруг увидел, как по тротуару, пошатываясь, шла Ленка по кличке Судорога. Она еле держалась на своих худых, как спички, ногах, которые торчали из-под мини-юбки: короткая болоньевая куртка была расстегнута, и длинный шарф почти волочился по тротуару.

Паша сбавил скорость и медленно ехал рядом, девушка его не замечала и неуверенно переставляла ноги, которые время от времени подгибались. Она была или пьяна, или под чем-то еще. Паша посигналил. Девушка остановилась и повернула голову в его сторону. Затем, медленно пробираясь через газон, который разделял тротуар и проезжую часть, подошла к машине и открыла дверь.

— Подбросишь, командир? — сказала она еле ворочающимся языком.

— Судорога, ты где так с утра набралась?

— О, Паша, привет, — наконец узнала его девушка, и широкая улыбка растянула её лицо.

— Садись, подвезу. Куда тебе?

Девушка с большим трудом залезла в машину и долго не могла закрыть дверь, так как шарф остался на улице. Паша наклонился и затянул конец шарфа в салон и сам закрыл дверь. Девушка, продолжая улыбаться, провела рукой по щеке Паши, когда он поднимался.

— Паша, ты такой хороший, — произнесла она, глядя на него пьяными глазами, в которых отражалось нечто бессмысленное и страшное, как будто эти глаза за свои восемнадцать лет ничего, кроме этого, не видели.

Паша смотрел на неё, и в его взгляде не было ни презрения, ни жалости — казалось, что он насмотрелся на это всё до такой степени, что это у него не вызывало больше никаких эмоций.

— Ты давно в последний раз проверялась? — спросил он без тени осуждения, глядя ей прямо в глаза.

Судорога отвела взгляд куда-то внутрь себя и ответила заплетающимся голосом:

— Ты думаешь, я ВИЧ-ин-фи-ци-ро-ва-нная? — проговорила она, еле выговаривая последнее слово.

— Со скольки лет ты уже сидишь на этой дряни? — спросил он её спокойно.

— Паша, я тебе тогда сказала, что завязала, и я честно не… — начала заплетающимся голосом объяснять Ленка, но Паша резко схватил её за руку и закатал рукав куртки — на худом бледном запястье виднелись черные гематомы, вен не было видно совсем. Она одернула руку и вернула рукав на место, втянула голову в плечи и, чуть не плача, начала объяснять:

— Паша, не ругайся, пожалуйста, я больше не буду — честное слово.

— Ладно, мне некогда с тобой возиться, — Паша отвернулся, и машина тронулась, — я ищу Ромку, ты его видела?

— Да, — неуверенно ответила Ленка и опять устремила взгляд куда-то внутрь себя.

— Где ты его видела и когда?

Ленка сделала лицо, пытаясь вспомнить — она то хмурилась, то поднимала брови, то вдруг делала бессмысленный взгляд.

— Давай, вспоминай — где ты его видела? — громко произнес Паша, посмотрев на неё.

Ленка молчала, продолжая морщить лоб.

— Паша, я не помню, — наконец произнесла она, чуть не плача.

— Вспоминай, Судорога, мне он очень нужен. Помоги мне — давай, думай.

— Ну, кажется, я его видела у Тип-топа, — сказала она неуверенно.

— Точно у него? — Паша повысил голос.

— Нет, — хныча ответила Ленка, — я не знаю.

Она схватилась руками за голову.

— Мне так плохо, Паша, — начала причитать она.

— Ладно, поехали к нему, — Паша прибавил газу и направил машину в сторону спального района.

Он припарковал машину в соседнем дворе, чтобы не светиться под окнами.

— Паша, можно я здесь тебя подожду? — проговорила Ленка — её вырубало.

— Нет, со мной пойдешь, — резко ответил Паша, вышел из машины и, открыв пассажирскую дверь, вытащил Ленку. Взял её за руку выше локтя и буквально потащил с собой.

Они зашли в обшарпанный подъезд старой пятиэтажной хрущевки и поднялись на последний этаж. По дороге Паша достал из кармана деньги и сунул Ленке:

— Если не захочет тебя пускать, покажешь деньги.

Они подошли к двери, и Паша встал за дверь. Дверного глазка не было. Ленка посмотрела на него испуганными глазами, Паша кивнул, и она постучала в дверь условным стуком. За дверью была тишина, она постучала ещё раз. Наконец послышался голос:

— Кто?

— Это я, Лена. Тип-топ, открывай, — ответила Ленка, косясь на Пашу.

— Чего тебе? — снова послышался голос.

— Мне нужна доза — у меня деньги есть, — проговорила Ленка, сжимая в кулаке несколько смятых купюр.

— Ты одна?

— Да, — ответила Судорога и вновь испуганно посмотрела на Пашу.

Послышался звук проворачиваемого замка. Наконец, дверь приоткрылась на длину дверной цепочки. Из образовавшейся щели послышался голос:

— Деньги покажи.

Ленка раскрыла ладонь с купюрами. Дверь закрылась, послышался звук открываемой цепочки, и когда дверь вновь открылась, Паша резко потянул её на себя и, раскрыв полностью, свободной рукой оттолкнув Ленку, протиснулся в дверь. На пороге стоял, широко открыв рот от удивления, парень с коротко стриженной головой в майке, из-под которой виднелись татуировки. Паша толкнул его в грудь, проходя вперед, и тот отшатнулся, сделав два шага назад.

— Паша, Паша, ты чё? — испуганным голосом начал лепетать коротко стриженный, и потом со злостью в голосе добавил, глядя на Ленку, — ну, Судорога, я тебе устрою.

— Тип-топ, извини — что я могла сделать? — начала оправдываться Ленка, входя в квартиру и закрывая за собой дверь.

— Кому ты что сделаешь? — выкрикнул Паша, надвигаясь на отступающего задом парня, и резко открытыми ладонями одновременно обеими руками ударил его по ушам. Тип-топ взвизгнул и закрыл уши руками.

Паша оглянулся. В квартире практически не было мебели. Дощатый пол, когда-то давно выкрашенный коричневой краской, был уже облезлый, со следами прожогов и засохших пятен. Обои на стенах выцвели и свисали клочьями. В стене, между коридором, ведущим на кухню, и залом на уровне пояса зияла огромная дыра, как будто пробитая кувалдой. Побелка потолка от времени стала серой с подкопченными следами — типичная обстановка наркопритона.

Пока Тип-топ что-то ворчал себе под нос, растирая уши, Паша вошёл в зал. В комнате из мебели стоял табурет, на котором лежали шприцы, жгут и столовая ложка. Вдоль двух стен на полу валялись два ватных матраса, и на каждом лицом вниз лежали тела и не шевелились. Паша узнал в одном из тел свитер Ромки. Он подошёл к нему, присел на корточки и развернул. Рома лежал с закрытыми глазами. Паша ударил его по щекам несколько раз.

— Ромка, вставай, очнись, — закричал он на него, но тот только что-то промычал, не открывая глаз.

Паша выпрямился и посмотрел на коротко стриженного в майке.

— Я тебе что говорил? — начал он надвигаться на него. — Если еще раз продашь ему своей дряни, что я обещал тебе сделать?

— Паш, я тут при чем? — нисколько не смутившись, начал оправдываться Тип-топ, с кривой ухмылкой, — ну не у меня, так у другого возьмет, какая разница?

— Какая разница, говоришь? — сквозь зубы прорычал Паша. Он кулаком нанес прямой удар в лицо Тип-топу — кровь моментально хлынула, и тот схватился руками за нос, но Паша подошёл ближе и, взяв его обеими руками за плечи, коленом зарядил в живот, отчего тот согнулся пополам и завалился на пол.

— Какая разница, да? Сука, — Паша продолжил пяткой ботинка пинать лежащее на полу скрюченное тело. Наконец он выдохся и посмотрел на Ленку, которая сидела на полу, прижавшись спиной к двери и продолжая сжимать в руке купюры.

Паша подошёл к Ромке и начал его тормошить и хлопать по щекам. Тот мычал и мотал головой. Наконец, открыв глаза, он несколько секунд смотрел на Пашу, как будто вспоминая его, затем его глаза стали круглыми, и он начал на руках отползать от Паши и бормотать:

— Нет, нет — не убивай меня, нет…

Его лицо выражало сильный испуг, губы дрожали, он отполз к стене и прижался в угол, выставив руки перед собой, будто защищаясь от кого-то.

— Нет, нет, пожалуйста, не убивай меня, я ничего не скажу… — продолжал он лепетать под нос.

— Рома, очнись — это же я, — Паша был в недоумении от происходящего, — ты что, не узнаешь меня? Это же я — Паша.

Рома закрыл лицо руками и рыдал.

— Да он уже третий день такой, — раздался голос Тип-топа из кухни, — всё время бред несёт какой-то.

В комнату робко вошла Ленка. Паша посмотрел на неё, ища ответа.

— Он когда пришёл, — начала говорить она, — то молчал всё время и только иногда, как в бреду, нёс какую-то околесицу.

Паша подошёл к Ромке и опустился перед ним на корточки. Тот сидел в углу, обхватив колени и молча смотрел в одну точку.

— Рома, всё хорошо — поехали домой, — Паша обнял его и прижал его голову к своей груди, — всё будет хорошо, окей?

Ромка трясся всем телом, продолжая смотреть в одну точку.

— Ладно, всё, давай вставай — Паша поднял Рому с пола, — Ленка, найди его куртку.

Ленка метнулась в соседнюю комнату и принесла то, что он просил. Паша надел на него куртку, и они пошли к выходу.

— Поехали нахрен отсюда, — обратился он к Ленке, но та, облокотившись на косяк двери и опустив голову, осталась стоять на месте. Паша вопросительно посмотрел на неё.

— Я останусь, Паш, — сказала она тихим голосом, глядя в пол.

Паша подошёл к ней и, взяв за подбородок, поднял голову. Она отвела глаза в сторону.

— Лена, ты же знаешь, чем это всё может закончиться?

— Мне всё равно, — тихо произнесла она, подняв глаза и посмотрев на Пашу. В её глазах читалось отчаяние и безысходность.

— Ну, как знаешь, — Паша развернулся и пошёл к выходу.

— Паша, — вдруг окликнула она его, и он обернулся. Она держала в вытянутой руке смятые купюры.

— Можно я оставлю себе? — произнесла она с робкой надеждой в голосе.

Паша молча развернулся и, взяв Рому под руку, вышел из квартиры.

Дождь в тот вечер был особенным — не падал, а полз по стеклам, словно живой. Мы сидели в «Бродячей собаке», и Лиза смеялась над моей теорией о том, что Питер помнит каждого, кто в нем умер.

— Ты слишком много читаешь, Антон, — сказала она, проводя пальцем по конденсату на бокале. — Город — это просто камни и вода.

— Камни помнят, — возразил я, но тут же замолчал.

За ее спиной, у входа, стояли двое. Высокие, в одинаковых темных плащах, лиц не разглядеть. Но я чувствовал их взгляд. Он был тяжелым, как свинец, и прилипал к коже.

— Что с тобой? — спросила Лиза.

— Ничего. Пошли.

Мы вышли на Итальянскую улицу. Фонари мерцали неровно, отбрасывая рваные тени. Я оглянулся. Они шли за нами на расстоянии двадцати шагов, не скрываясь. Их походка была странно синхронной, будто куклы на одной нитке.

— Не оглядывайся, — шепотом сказал я Лизе, ускоряя шаг. — Идут двое.

Она замерла на мгновение, потом крепче сжала мою руку. Мы свернули на канал Грибоедова. В темной воде отражались огни, но отражения фонарей были слишком длинными, тянулись, как щупальца.

— Может, просто совпадение? — прошептала она, но голос дрожал.

Мы побежали. Бежали по набережной, потом через дворы-колодцы, где даже днем царил полумрак. Стук наших шагов эхом отдавался от стен, но за этим эхом слышался другой ритм — мерный, нечеловечески точный стук каблуков наших преследователей. Они не ускорялись и не замедлялись. Просто неотступно следовали.

Лиза вдруг дернула меня в арку.

— Здесь! — прошептала она, указывая на полуразрушенную дверь в подвал.

Мы спустились по скользким ступеням в сырость и темноту. Я прикрыл дверь. Полная тишина, если не считать нашего прерывистого дыхания и капель воды, падающих где-то в глубине.

Света телефона хватило, чтобы увидеть, что мы в каком-то старом бомбоубежище. Стены, обитые отслоившейся штукатуркой, ржавые трубы, запах плесени и земли.

— Они прошли? — выдохнула Лиза.

Я прислушался. Наверху было тихо. Я уже начал думать, что все показалось, что это просто пара пьяных или сумасшедших, но...

Сверху раздался скрежет. Дверь медленно открывалась.

Мы замерли. По ступеням спустился один из них. В свете экрана я разглядел лицо — правильное, симметричное, но абсолютно пустое. Ни тени эмоции. Глаза смотрели не на нас, а сквозь нас, будто изучая саму ткань воздуха.

— Что вам нужно? — крикнул я, и голос мой раскатился эхом по подвалу.

Существо не ответило. Оно просто стояло. Потом медленно подняло руку и указало пальцем на Лизу. Палец был слишком длинным, суставы выступали под кожей неестественными углами.

Мы бросились вглубь подвала. За нами раздались шаги — неторопливые, уверенные. Казалось, оно не преследует, а просто загоняет.

Лабиринт коридоров привел нас в круглую комнату с куполообразным потолком. Посредине стояло что-то вроде каменного алтаря. На стенах — фрески, но не привычные питерские орнаменты, а странные, извивающиеся узоры, которые больно было разглядывать.

Второй преследователь уже ждал нас там. Он стоял у дальней стены, и теперь я увидел их обоих в полумраке. Их плащи не намокли под дождем. Капли скатывались с ткани, как с полированного стекла.

— Кто вы? — прорычал я, заслоняя Лизу.

Существо у алтаря повернуло голову. Шея издала тихий щелчок.

— Мы — смотрители, — прозвучал голос. Но звук исходил не из рта, а из воздуха вокруг, будто его нашептывали сами стены. Голос был холодным, без тембра, без души. — Вы нарушили границу.

— Какую границу? Мы просто гуляли! — крикнула Лиза.

— Не территориальную. Вы нарушили границу восприятия. Вы увидели.

Я ничего не понимал. Лиза дрожала.

— Что мы увидели?

— Настоящий лик города. Питер — не только то, что на поверхности. Есть другие слои. Вы своим вниманием, своей... теорией, — голос сделал паузу, и в тишине заскрежетала ржавая труба, — привлекли внимание к разрыву. Теперь разрыв нужно залатать. Или устранить то, что через него просочилось.

Существо у стены сделало шаг вперед. Его тень на стене не соответствовала его форме — она изгибалась, пульсировала, жила своей жизнью.

— Что вы хотите? — спросил я, сжимая кулаки в беспомощной злости.

— Вас. Ваше восприятие. Вашу память о сегодняшнем вечере. Или ваше отсутствие.

Внезапно Лиза вскрикнула. Я обернулся. Фрески на стенах двигались. Извивающиеся линии сползали со штукатурки, превращаясь в черные, маслянистые потоки, которые стекали к центру комнаты, к алтарю. Воздух стал густым, сладковато-приторным, как запах гниющих цветов.

Первое существо подняло обе руки. Его пальцы начали неестественно удлиняться, превращаясь в тонкие, костяные щупальца.

— Беги! — закричал я, толкая Лизу к единственному не заблокированному проходу.

Мы рванули. За спиной раздался звук, от которого кровь стыла в жилах — нечто среднее между шелестом крыльев насекомых и скрипом ржавых петель.

Коридор вел вверх. Мы взбежали по лестнице и вывалились в обычном дворе на Фонтанке. Шел все тот же дождь. Но что-то было не так.

Во-первых, не было звуков. Ни машин, ни музыки из баров, ни голосов. Только шум дождя, но и он казался приглушенным, ватным.

Во-вторых, свет. Фонари горели, но их свет не рассеивался, а падал узкими колоннами, между которыми царила абсолютная, непроглядная тьма. И в этой тьме что-то шевелилось.

— Антон, — прошептала Лиза, указывая на дом напротив. — Посмотри на окна.

Я посмотрел. В окнах не было интерьеров комнат. Там клубился туман, и в этом тумане плавали бледные, расплывчатые силуэты. Иногда к стеклу прижимались руки-тени, оставляя влажные отпечатки.

— Мы не в нашем Питере, — поняла она. — Это не наш город.

И она была права. Здания стояли на своих местах, но пропорции были чуть смещены. Углы слишком острые, арки слишком высокие, тротуарная плитка складывалась в узоры, от которых рябило в глазах. Это был Питер-слепок, Питер-оболочка, лишенный души, но наполненный чем-то другим.

Из подвала за нами выползла тень. Нет, не тень — одно из существ, но теперь его форма колебалась, как пламя. Оно не бежало, а плыло по воздуху, оставляя за собой след из искр статического электричества.

Мы снова побежали. Ноги увязали в асфальте, будто он стал мягким. Фонарные столбы наклонялись, пытаясь преградить путь. С памятников капала не вода, а что-то темное и вязкое.

Мы выбежали на Невский проспект.

Пусто.

Абсолютно пусто. Ни машин, ни людей. Трамвай стоял посередине дороги, в его салоне горел свет, но вместо пассажиров там сидели манекены в одежде разных эпох. У одного не было лица, только гладкий овал.

— Куда мы идем? — плакала Лиза.

— К воде. К Неве. Может, там...

Мы спустились к Дворцовой набережной. Нева текла, но вода была черной и плотной, как нефть. По ней не плыли, а ползали огни, похожие на светлячков, но их свет был болезненно-зеленым.

На мосту через Зимнюю канавку стояли двое наших преследователей. Они ждали.

Убежать было некуда. Сзади наступала тьма, поглощающая пространство. Дома за нами теряли четкость, расплывались, как акварель на мокрой бумаге.

— Выбора нет, — сказал я. — Либо они, либо это.

Мы подошли к мосту. Существа смотрели на нас все теми же пустыми глазами.

— Почему? — спросила Лиза, и в ее голосе была не только страх, но и ярость. — Что мы сделали?

— Вы смотрели слишком пристально, — ответил голос в воздухе. — Город имеет много слоев. Большинство живет на верхнем, самом тонком. Иногда кто-то проваливается взглядом глубже. Обычно это сходит с рук. Но вы... вы не просто увидели. Вы узнали. Вы поняли, что видите не просто тени. И это знание создало мост. Теперь этот мост нужно сжечь.

Одно из существ протянуло руку. Его пальцы уже были совсем нечеловеческими — тонкие, как проволока, с игольчатыми кончиками.

— Что с нами будет? — спросил я.

— Исчезновение. Или интеграция. Вас сотрут из памяти этого слоя. Ваши тела растворятся в камне и воде. Вы станете частью фона. Призраком в стене, шепотом в водопроводе. Или... вы примете правила иного Питера. Станете смотрителями. Будете охранять границы от таких же, как вы.

Я посмотрел на Лизу. Она была бледна, но смотрела на меня с безумной надеждой.

— Нет, — сказал я. — Мы не станем такими, как вы.

Существо наклонило голову.

— Тогда исчезновение.

И в этот момент Лиза что-то заметила. В черной воде Зимней канавки, прямо под мостом, было отражение. Но не этого искаженного Питера, а нашего. Там светились знакомые фонари, слышался далекий гул машин. Отражение было порталом. Крошечным разрывом обратно.

— Антон, в воду! — крикнула она.

Мы прыгнули с моста в черную, маслянистую жидкость. Холод обжег кожу. Мы погружались в темноту, но внизу, в глубине, мерцал тот самый свет — свет реального мира.

Щупальца протянулись за нами. Они схватили меня за ногу. Боль была леденящей, как будто вену наполнили жидким азотом. Я изо всех сил толкал Лизу в сторону света, к отражению.

— Плыви!

Она исчезла во вспышке. Щупальца втягивали меня обратно, к мосту, к этим пустым глазам. Я из последних сил рванулся, оторвав кожу на лодыжке, и нырнул в свет.

---

Я очнулся на мокрой брусчатке набережной. Шел обычный питерский дождь. Рядом лежала Лиза, она дышала. Вокруг гуляли люди, смеялись, кто-то фотографировал ночной город. Трамвай проехал по мосту, звеня.

Мы поднялись. На моей ноге был синяк странной формы — точный отпечаток пальцев, но слишком длинных, с дополнительным суставом.

Мы молча пошли домой. Не оглядываясь.

Прошло три месяца. Мы больше не говорим о том вечере. Но иногда, поздно ночью, я просыпаюсь от чувства, что за окном не наш Питер. И если приглядеться к теням под фонарем, они иногда движутся не так, как должны. А в старых домах, если приложить ухо к стене, кажется, слышишь не скрип балок, а тихое, равномерное дыхание.

Лиза больше не смеется над моими теориями. Она теперь носит с собой маленькое зеркальце и иногда смотрит в него не на себя, а сквозь себя, будто проверяя, какое отражение сегодня у мира.

Питер остался для нас родным. Но мы теперь знаем, что у родного города есть двойник. И этот двойник помнит нас. И ждет, чтобы мы снова посмотрели чуть пристальнее, чем положено.

А по ночам я иногда вижу во сне тех двоих. Они стоят на мосту. И ждут. Потому что разрыв, однажды возникший, рано или поздно должен быть залатан. И смотрители никуда не торопятся.

У них впереди целая вечность.

Микрофон был холодным. Это первое, что замечал Артём, садясь в студии «Серебряного Дождя – Рязань» в четверть второго ночи. Холодная, обтянутая сеткой сфера, единственная точка отсчета в уютном, но безликом коконе звукоизоляции. За стеклом – темнота, пустой коридор и спящий город за окном. Его город. Его смена: с часу до шести утра. «Ночной дозор», как он пафосно называл это в резюме пять лет назад. С тех пор пафос выветрился, осталась лишь ритуальная, сонная рутина, скрашиваемая голосами таких же неспящих: таксистов, студентов, неврастеников.

В ту ночь все началось с тишины. Не с тишины эфира – фон всегда был: гул трансформатора за стеной, едва слышный писк оборудования, собственное дыхание. Нет. С иной тишины. Она пришла после двух, точно впав в паузу между треком The Cure и его собственными словами о предстоящем концерте рязанского барда. Воздух в комнате стал густым, ватным, будто его откачали и заменили сиропом. Звук его голоса перестал отражаться от стен, будто его слова проваливались в черную дыру, сразу за краем стола.

Артём смолк, нахмурившись. В наушниках, помимо выходного эфира, был канал мониторинга – то, что слышит продюсер. Там царила та же мертвая, вязкая тишь. Он щелкнул пальцами перед губами – щелчка в наушниках не последовало. Как будто микрофон его не поймал. Но индикатор уровня сигнала перед ним прыгал в такт его речи. Парадокс, технический сбой. Он постучал по решетке микрофона ногтем. В наушниках – молчание. На табло – зеленые всплески.

«Ладно, – пробормотал он в эфир, пытаясь звучать непринужденно. – Похоже, у нас сегодня небольшие технические шорохи. Добавим атмосферы». Он запустил очередной трек, длинный инструментал, и откинулся на спинку кресла. И тут услышал.

Не в наушниках. В самой комнате. В той самой неправильной тишине.

Звук шел снизу. Словно из-под пола, через толщу бетона и ламината, просачивался низкочастотный гул. Он был на грани слышимости, больше вибрацией, чем нотой. Вибрацией, от которой заныли корни зубов и засвербило в костях. Это был не гул генератора – тот был выше и ровнее. Этот звук был… живым. Он дышал. Медленно, с чудовищным интервалом в минуту, он набухал, превращаясь в плотное, давящее мычание, а затем снова сходил на нет, оставляя после себя звенящую пустоту и чувство, будто желудок проваливается в таз.

Артём замер, вслушиваясь в плоть мира. Его студия, эта капсула, вдруг показалась хрупкой скорлупой, подвешенной над бездной. Он потянулся к кнопке связи с продюсером – комната Алексея была этажом выше. Кнопка молчала, не издавая привычного щелчка. Все каналы, кроме выходного эфира, будто умерли.

А гул нарастал снова. Теперь к нему добавился новый слой – звук, похожий на скрежет гигантской циркулярной пиры по листу стекла, но растянутый, замедленный до невозможности, превращенный в протяжный, мучительный стон. Артём вжался в кресло. Он смотрел на темное стекло, за которым ничего не должно было быть, и ему показалось, что в глубине коридора что-то шевельнулось. Не форма, а движение самой тьмы, ее уплотнение.

Инструментал в эфире подходил к концу. Надо было говорить. Работать. Он был радио-голосом, утешением для одиноких душ, он не мог просто молчать. Собрав всю волю, он наклонился к микрофону, его губы почти коснулись холодной сетки.

«Друзья… – его голос, обычно бархатный и уверенный, прозвучал сипло и чужим. – Вы… слышите это?»

Он не планировал такого. Слова вырвались сами. Гул под полом отозвался мощным толчком, будто сердцебиением чудовища. И в этот момент в наушниках, поверх финальных аккордов музыки, раздался треск.

Это был не эфирный треск помех. Это было нечто структурное, цифровое, словно взламывали саму реальность. Треск рассыпался на миллионы геометрических щелчков, которые стали складываться в узор. В голос.

Голос был похож на человеческий, как граммофонная запись похожа на живую речь. Он был собран из обрывков, склеен из звуков, которых не должно существовать в природе: шума ртути, кипящего металла, обратной речи, пропущенной через дробилку. Он говорил на русском. Но не так, как люди.

«Ар-тём. Мы. Слу-ша-ем.»

Фраза прозвучала в идеальной паузе перед его следующим словом, заняв собой всю вселенную. Холодный пот струйкой скатился по его позвоночнику. Он выключил звук в наушниках. Голос продолжал звучать в комнате, исходя отовсюду и ниоткуда одновременно. Он исходил из стен.

«Ты. Провод-ник. Твоя. Часто-та. Тон-кая. Кожа. Ми-ра.»

Он рванулся к двери. Ручка не поддавалась. Не потому что была заперта – она была холодной как лед и не двигалась ни на миллиметр, будто дверь стала частью монолитной стены. Он ударил по ней кулаком – удар заглушила та же ватная тишина. Паника, острая и животная, сжала горло. Он закричал. Его крик не имел звука. Его поглотила комната.

На столе, перед ним, сам по себе, строчка за строчкой, поползла бумага с расписанием эфира. Невидимое лезвие выводило на ней знаки. Не буквы. Угловатые, болезненно-правильные символы, которые резали бумагу, вдавливались в стол. Они горели холодным синим светом, отбрасывая на его руки ледяные тени.

А гул трансформировался. Теперь это была какофония, оркестр немыслимых инструментов, играющих в обратном времени. Он слышал в этом визг, но не эмоциональный, а механический, словно рвались какие-то фундаментальные связи материи. Звук сверления без сверла. Звук разрыва плоти без плоти. И сквозь этот адский хор, голос, тот самый, продолжал вещать, обращаясь уже не к нему, а через него, используя его микрофон, его эфир, его частоту.

«Слу-шай-те. Мы. При-шли. Не. Смот-ри-те. На. Не-бо. Смот-ри-те. В. Ще-ли. Между. Сте-на-ми. В. Тень. От. Ла-мпы. Мы. Всег-да. Зде-сь. Мы. Вы-во-дим. Из. По-коя.»

Артём упал на колени, зажав уши ладонями. Но звук был не снаружи. Он был внутри его черепа. Он видел образы, которые этот звук рисовал. Не образы инопланетян или кораблей. Абстракции ужаса. Бесконечные коридоры из углов, где законы физики были насмешкой. Сущности, не имеющие формы, но имеющие намерение – холодное, аналитическое, непостижимое. Они не хотели завоевывать. Они изучали. И их метод изучения был тотальным нарушением всего, что есть жизнь.

Он поднял голову. В темном стекле, отражавшем его бледное, искаженное лицо, что-то изменилось. За его отражением, в «настоящем» коридоре, теперь висело нечто. Не тело. Скорее, сгусток искаженного пространства, точка сбоя реальности. Оно мерцало, как мираж, и состояло из тех самых звуков – из визуализированного гула, скрежета и цифрового треска. Оно имело множество глаз, но это были не глаза – а разрывы, дыры, ведущие в черный, пульсирующий хаос.

Оно смотрело на него. И Артём понял самую ужасную вещь. Оно смотрело не на него. Оно смотрело сквозь него. Как через окно. Как через тот самый микрофон. Он был линзой, антенной, живым приемником, которого настраивали на нужную волну.

Внезапно звуки достигли пика – негромкого, но невыносимого по своему давлению на разум. Он почувствовал, как его воспоминания, самые сокровенные и мимолетные, будто листает невидимая рука. Детский страх темноты. Запах первой любви. Горький вкус похмелья. Все это было извлечено, рассмотрено под безжалостным лучем и отброшено как не имеющее ценности.

Потом все прекратилось.

Тишина вернулась. Но это была уже не прежняя, родная тишина студии. Это была тишина после взрыва, тишина опустошения. Воздух снова стал разреженным и привычным. Гул ушел. На бумаге перед ним не было никаких символов, лишь помятый листок.

Дверь щелкнула. Он дернул ручку – она открылась. В коридоре горел обычный свет. Из динамика в потолке тихо лилась следующая мелодия из его плейлиста.

Он дополз до стола, дрожащими руками включил микрофон. В эфире оставалось пять минут. Его слушатели, десяток-другой ночных бодрствующих, ждали. Что он мог сказать? Что монстры из иного измерения только что использовали его как рацию? Что они здесь, в щелях реальности?

Он сделал глубокий вдох. Голос, который прозвучал в эфире, был на удивление спокоен, почти механическим.

«Это был «Ночной дозор». На частоте 101.4 FM. Погода на завтра: ясно, без осадков. Ветер западный, умеренный. Смотрите… смотрите под ноги. И приятных снов.»

Он выключил эфир и просидел неподвижно до прихода утренней смены. Ему не задавали вопросов. Он молча вышел на улицу, в осеннее рязанское утро.

С тех пор прошло три месяца. Он больше не ведет ночной эфир. Он работает днем, говорит о погоде и пробках. Он научился не вслушиваться в тишину. Но по ночам, иногда, просыпаясь от собственного крика, он подходит к окну и смотрит не на звезды. Он смотрит в темный промежуток между соседними домами. Или на тень от торшера, падающую на стену под неестественным углом. И кажется, что тень эта на миг становится чуть гуще, чуть самостоятельнее.

А еще он знает, что в ту ночь на горячую линию студии поступило семнадцать звонков. Все семнадцать абонентов, не сговариваясь, спрашивали одно и то же: что это была за странная передача после двух ночи? Этот голос… эти звуки… Люди думали, это такой мрачный аудиоспектакль. Самый реалистичный из всех, что они слышали.

И семнадцать человек, каждый в своей квартире, в своем доме на окраинах Рязани, признавались: после этого «спектакля» они больше не чувствуют себя в одиночестве. За стеной, в шкафу, за спиной – всегда присутствует едва уловимое ощущение внимания. Холодного, стороннего, изучающего.

Артём никому об этих звонках не рассказал. Он просто молча сменил профессию. Потому что понял самое главное. Они не прилетали. Они не улетали. Они просто нашли частоту. И настроились. Навсегда. А он, Артём, рязанский радио-ведущий, стал той самой дверью, которую уже не закрыть. Дверью в самый страшный хоррор – в хоррор полного, безразличного ко всему человеческому, присутствия. Присутствия Здесь и Сейчас.

Это перевод истории с Reddit

С детства я страдал от апноэ во сне. У моего отца было то же заболевание, поэтому родители не обращали внимания на то, что мы оба задыхаемся во сне. Когда я стал спать в одной постели с женой, она не нашла мой сон очаровательным и заставила меня пойти к врачу. Тогда я начал пользоваться аппаратом CPAP.

В детстве мне всегда снились тревожные сны. Это была своеобразная лотерея: то пугающе безмятежные пейзажи, то ужасающие сцены пыток. То я наблюдал, как по лесистому лугу скачет девушка‑кентавр с телом полуоленя, то видел, как человека медленно грызут и терзают тысячи крыс в комнате, стены которой были из покрытой шрамами затвердевшей плоти. Я никогда не был участником этих событий — я лишь наблюдал за тем, как их переживают другие. Я никогда не хотел делиться своими снами: в последний раз, когда я это сделал, мне пришлось беседовать со школьным психологом и родителями.

Когда я начал пользоваться аппаратом CPAP, мои сны изменились. Я больше не внезапно оказывался в каком‑то месте — я плыл в космосе. Вокруг меня были тысячи звёзд, каждая размером с бейсбольный мяч, и они простирались в бесконечность. Когда я впервые это увидел, я был в восторге. Я двинулся вперёд и поплыл сквозь море звёзд. А потом случайно задел одну из них. Звезда стала расти, пока полностью не поглотила меня. Я приземлился на землю и оказался в поле подсолнухов — таких высоких, что их головки доставали мне до плеч. Блуждая по полю, я нашёл поляну, на которой на мягком футоне лежала женщина. Она посмотрела на меня из тени, которую я отбросил, и на её лице отразилось искреннее недоумение.

— Кто ты? — крикнула она.

Это был первый раз, когда кто‑то заметил моё присутствие, и я испугался. Я побежал назад, пробираясь сквозь поле подсолнухов, пока снова не оказался в океане звёзд. Потом меня разбудил будильник.

Я начал исследовать это пространство каждый раз, когда засыпал, изучая по меньшей мере две звезды за ночь. Всё было так же, как в моих прежних снах: с вероятностью 50 % это оказывалось либо кошмаром, либо приятным сновидением. Однажды я увидел человека на беговой дорожке: он бежал, одновременно отдирая окровавленные ступни от ленты, которая постоянно сливалась с ними. И тому подобное. Я всегда думал, что попадаю в сны и кошмары других людей, которые вскоре, как и я, проснутся.

Однажды ночью я оказался во сне маленькой девочки, лет шести. Это был день рождения во дворе: воздушные шары, большой пластиковый стол, огромный пятиэтажный шоколадный торт и множество угощений вокруг. Спагетти, шашлычки, жареная курица — всё, что обычно бывает на детских праздниках. Единственное, что меня напугало, — у всех остальных на вечеринке не было лиц. У детей и взрослых были волосы и одежда, но лица были совершенно пустыми, и они просто стояли и смотрели на девочку. У девочки были светло‑каштановые волосы и россыпь веснушек, она набивала рот тортом и курицей. У неё были ярко‑зелёные глаза. Когда она увидела меня, она возбуждённо затараторила и схватила меня за руку, чтобы я присоединился к ней. Я не хотел оставаться, но она взяла кусок торта, насколько большой смогла, и вложила его в мою руку. Я остался и поел с ней. Для меня еда не имела вкуса, поэтому ей она нравилась больше, чем мне. Потом я проснулся. На работе я увидел фотографию этой девочки на экране: она была мертва уже шесть месяцев, её тело нашли в подвале вместе с двумя другими. Я смотрел на её зелёные глаза на размытой фотографии — снимок был сделан в день её рождения, с кусочками шоколадного торта на веснушчатом лице.

После этого я пытался разговаривать с теми, к кому попадал во сны. По крайней мере, с теми, кто находился в спокойных местах. И я подтвердил свою теорию: они были мертвы, некоторые — дольше других. Один старик в домике, похожем на гриб, не имел фамилии, он называл себя сыном Робина. Какое‑то время я смирился с этим и перестал искать их некрологи. Я ничего не мог сделать: они застряли в своих маленьких мирах — либо в полном блаженстве, либо в абсолютном отчаянии. Всё, что я мог, — приходить и разговаривать с ними. Все люди в спокойных мирах были очень дружелюбны и добры. Они предлагали мне кофе, чай, еду — всё то, что я не мог ощутить на вкус, но всё равно наслаждался. Я спрашивал их о том, как они жили, но они не помнили. Они знали свои имена, но это было всё. Думаю, я понимал почему: проще быть счастливым, когда не знаешь, чего лишился.

Во время одного из своих путешествий я оказался в плоском туманном месте. Пол был из чистого бетона, а небо — чёрным как смоль. Прогуливаясь, я нашёл мальчика, спящего на кровати. У него были длинные волосы, разметавшиеся по подушке, но я не мог разглядеть его лица. Когда я позвал его, он не проснулся, и я ушёл. На работе я увидел, возможно, его: пропал шестнадцатилетний парень с длинными волосами. Я понял, что должен помочь — хотя бы попытаться найти, где он был в последний раз. Я начал искать среди звёзд. Раньше я никогда не пытался посетить одно и то же место дважды, но на этот раз пришлось. Это заняло две ночи: я искал среди каждой звезды как можно быстрее, пока снова не нашёл его в тёмном туманном мире. Я подбежал к нему и стал будить, тряся за плечи. Я кричал ему: «Ты помнишь, где был до того, как попал сюда?»

Он был сонный, не хотел просыпаться, но я продолжал трясти его, пока он не сел на кровати. Я спросил его имя и где он живёт — это совпало с тем, что сообщали в новостях, но когда я спросил, где он был до того, как оказался здесь, он ничего не смог вспомнить. Я оставался с ним как можно дольше, пытаясь восстановить его путь. Он помнил, что должен был перейти в старший класс, что над ним издевались и что он хотел исчезнуть. Он бродил по городу, и тут его память обрывалась. Я опасался худшего и спросил, где он обычно любил проводить время. Он сказал, что на мосту на окраине города, над рекой. Когда я проснулся, я взял телефон и позвонил, сказав, что он может быть у реки. Я положил трубку, прежде чем они успели спросить, кто я, и стал ждать новостей. В ту ночь его нашли: его тело снесло течением, и его обнаружили в другом городе.

Я пытался помогать и дальше, но максимум, что мне удавалось узнать, — где они были в последний раз. Это не помогало в случаях похищения. В какой‑то момент я перестал хотеть засыпать. Мне не хотелось плавать в этом пространстве, зная, что я лишь помогаю находить их тела и не могу сделать для них ничего большего. Однажды я случайно уснул без аппарата CPAP и снова оказался в раю той маленькой девочки. Она бегала с безликими детьми, играя в догонялки. Вскоре она заметила меня и попросила присоединиться. Мы поиграли немного, поели шашлычков и жареной курицы, пока я снова не проснулся.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Я ехал уже четыре часа из шести запланированных, когда понял, что нужно остановиться. Не только заправиться, но и потому, что меня буквально клонило в сон. Глаза то и дело на полсекунды закрывались. Знакомое ощущение: моргнул — и вдруг обнаруживаешь, что проехал на полсотни футов дальше, чем думал. Я прибавил музыку и опустил стекло, но холодный воздух помог лишь на несколько минут. Нужен был кофеин.

Шоссе было пустым. Я не видел ни одной машины уже как минимум двадцать минут. Когда впереди замаячил свет вывески заправки, я почувствовал облегчение. Это было одно из тех старых независимых заведений, не сетевая точка. Такое, что выглядит так, будто его не обновляли с восьмидесятых. Одинокое здание, два насоса перед ним и вывеска, расписанная от руки: «Последняя остановка на 70 миль».

Я подъехал и припарковался у насоса. На стоянке была только потрёпанная грузовая машина, припаркованная сбоку от здания. Я подумал, что она, наверное, принадлежит тому, кто работает в ночную смену. Я вышел, размял ноги и залил бак. Оплатил на колонке и направился внутрь.

Мне стоило просто вернуться в машину и уехать. Но мне нужен был кофе. И нужно было в туалет. Поэтому я зашёл внутрь.

Магазин был небольшим. Несколько рядов с закусками и автотоварами. В дальнем углу — стойка с кофе, стеклянные кофейники, которые, похоже, стояли на подогреве уже несколько часов. У задней стены — холодильник с газировкой и энергетиками. Освещение было резким, флуоресцентным, от него всё выглядело как‑то неестественно.

За прилавком стоял продавец. Ему было, наверное, около пятидесяти, редкие седые волосы и лицо, которое, казалось, не знало сна уже несколько дней. По телевизору шла поздняя рекламная передача, звук был приглушён. Когда я вошёл, он поднял взгляд, и что‑то в его выражении изменилось — всего на секунду. Казалось, он удивился, увидев меня. Или встревожился.

— Добрый вечер, — сказал он.

— Привет. Просто возьму кофе.

Я прошёл в дальний конец и налил себе чашку. Кофе был пережаренный и горький, но мне было неважно. Мне нужен был кофеин, чтобы продержаться следующие два часа. Ещё я взял шоколадный батончик и отнёс всё к прилавку.

Продавец медленно пробил чек. Он то и дело поглядывал за мою спину, в сторону окон — на мою машину.

— Едете один? — спросил он.

— Да.

— Долгая поездка?

— Ещё несколько часов.

Он кивнул, но больше ничего не сказал. Снова уставился в окно. Я обернулся, но там ничего не было. Только моя машина у колонки. Пустое шоссе вдали.

— Что‑то не так? — спросил я.

Он долго смотрел на меня. Потом протянул через прилавок лист бумаги. Салфетку. На ней было написано от руки:

«За вами следят. Не возвращайтесь к машине».

Я уставился на салфетку. Потом снова на него. Его лицо было совершенно серьёзным.

— О чём вы говорите?

Он поднял руку:

— Говорите тише. Посмотрите на монитор.

Он указал на небольшой экран системы видеонаблюдения, закреплённый на стене за прилавком. На нём было чёрно‑белое изображение парковки. Моя машина была там.

И рядом с ней стоял кто‑то.

У меня внутри всё оборвалось. Фигура стояла со стороны пассажира, просто смотрела на магазин. Я не мог разглядеть никаких черт. Человек был в тёмной одежде, лицо скрывала тень.

Я резко обернулся и посмотрел в окно.

Там никого не было.

Только моя машина. Пустая стоянка. Ничего.

Я снова посмотрел на монитор. Фигура по‑прежнему была там. Стояла на том же месте.

— Что за чёрт, — прошептал я.

— Она не видна, если смотреть напрямую, — сказал продавец. — Только на камерах. Не знаю почему. Не знаю, что это. Но я знаю, что случается с теми, кто выходит, когда она ждёт их.

Моё сердце бешено колотилось. Я снова посмотрел в окно. Ничего. Снова на монитор. Фигура переместилась. Теперь она была ближе к передней части моей машины. Всё так же смотрела на магазин.

— Это безумие, — сказал я. — Это какая‑то шутка.

— Хотел бы я, чтобы это была шутка. — Он достал из‑под прилавка папку. Внутри были распечатанные газетные статьи. Сообщения о пропавших без вести. Заголовки о телах, найденных на шоссе.

— Четыре человека за последние восемь месяцев, — сказал он. — Все они останавливались здесь поздно ночью. Все они возвращались к своим машинам, даже после того, как я их предупреждал. Их находили в нескольких милях дальше по шоссе. Машины стояли посреди дороги. Двигатели работали. Водители сидели на своих местах. Глаза открыты. Никаких следов насилия. Судмедэксперт сказал, что их сердца просто остановились.

Меня охватила слабость. Это не могло быть правдой. Я посмотрел на статьи. Фотографии жертв. Молодая женщина. Мужчина средних лет. Пара лет тридцати. Реальные люди. Реальные смерти.

— Почему полиция ничего не сделала? — спросил я.

— Что она могла сделать? Нет ничего, что можно расследовать. Нет признаков преступления. Нет свидетелей. Просто люди умирают на пустынном участке шоссе. Такое случается постоянно. Они списывают это на усталость или проблемы со здоровьем.

Я снова посмотрел на монитор. Фигура была ещё ближе. Теперь она стояла прямо перед моей машиной.

— Сколько она обычно остаётся? — спросил я.

— Обычно до рассвета. Иногда дольше. Но если вы останетесь внутри, вы в безопасности. Она не может зайти сюда.

— Почему?

Он пожал плечами:

— Не знаю. Я перестал задавать такие вопросы несколько месяцев назад. Я просто знаю правила. Оставайтесь внутри, когда темно. Не выходите на стоянку. Дождитесь рассвета.

Я хотел возразить. Хотел сказать, что он сумасшедший. Но я не мог объяснить фигуру на мониторе. Не мог объяснить, почему её не было, когда я смотрел своими глазами.

— Хорошо, — сказал я. — Я подожду.

Он явно обрадовался:

— Правильно. Разумно. Можете посидеть в задней комнате, если хотите. Там есть диван. Есть журналы. До рассвета осталось около четырёх часов.

Он подошёл к входной двери и запер её. Звук засова громко раздался в тишине магазина.

— На всякий случай, — сказал он. — Иногда люди паникуют и пытаются убежать. Так вы не сделаете ничего глупого.

Что‑то в том, как он это сказал, заставило меня почувствовать себя неуютно. Но я убедил себя, что он просто осторожничает. Он пытался помочь.

Я сел на табурет у прилавка. Продавец снова уставился в телевизор с рекламой. Каждые несколько минут я поглядывал на монитор. Фигура всегда была там. Иногда в другом положении. Иногда ближе к зданию. Но всегда там.

Примерно через час я спросил, можно ли мне в туалет. Он указал на дверь в дальнем конце магазина:

— Прямо туда.

Я встал и пошёл к ней. Проходя мимо прилавка, я снова взглянул на монитор видеонаблюдения. Что‑то было не так. Мне потребовалась секунда, чтобы понять, в чём дело.

Время на экране.

На записи было 23:47. Но сейчас было уже после трёх утра. Я проверял телефон, когда зашёл внутрь. Было точно уже после двух.

Я остановился. Внимательно посмотрел на монитор. Запись не была прямой. Это был повтор. Те же несколько минут проигрывались снова и снова.

Кровь застыла в жилах.

Я посмотрел в окно на свою машину. На этот раз внимательно.

Там никого не было. Там никогда никого не было.

Я старался говорить спокойно:

— Эй, какое время показывает камера?

Он не ответил сразу. Когда я обернулся, он стоял прямо за мной.

— Вам стоит сходить в туалет, — сказал он. Его голос изменился. Стал более ровным. — Вы уже давно терпите.

— Время на экране неправильное, — сказал я. — Запись старая.

Его выражение лица не изменилось. Он просто смотрел на меня своими усталыми глазами.

— Вы видели статьи, — сказал он. — Вы видели, что происходит с людьми на этом шоссе.

— Они могли быть откуда угодно. Кто угодно мог их распечатать.

Он шагнул ко мне. Я отступил.

— Вам стоит остаться, — сказал он. — Там небезопасно.

Я посмотрел на дверь. Заперта. Чтобы открыть засов с этой стороны, нужен ключ.

— Где ключ? — спросил я.

— Я не могу позволить вам уйти. Не до утра. Для вашей же безопасности.

Я отступил ещё дальше. Рука нащупала ручку двери в заднюю комнату. Я распахнул её и шагнул внутрь.

Это была не комната отдыха.

Это было складское помещение. Тусклый свет единственной лампочки. По стенам — стеллажи. А на стеллажах — коробки. Десятки коробок. На каждой была указана дата.

Я открыл ближайшую.

Внутри лежал кошелёк. Телефон с треснутым экраном. Набор автомобильных ключей. Водительские права. На фото была

молодая женщина. Светлые волосы. Улыбается.

Я узнал её лицо — оно было на одной из статей.

Я открыл другую коробку. Другие вещи. Другие права. Мужчина средних лет.

Он не предупреждал тех людей. Он их забирал.

Я услышал шаги за спиной. Обернулся. Он стоял в дверном проёме, загораживая выход.

— Они всегда догадываются, — сказал он. — Но к тому моменту уже слишком поздно. Здесь нет сотовой связи. Ближайший город — в сорока милях. Никто не услышит, как вы кричите.

В руке он держал что‑то. Отрезок верёвки.

Я отступил к стеллажам. Рука нащупала что‑то тяжёлое. Гаечный ключ. Старый, ржавый, но прочный.

— Вам не стоит этого делать, — сказал он. — Будет проще, если вы просто подчинитесь.

Он шагнул вперёд.

Я ударил.

Гаечный ключ врезался в бок его головы. Он пошатнулся, ударился о стену. Я не стал ждать, чтобы увидеть, упал ли он. Пробежал мимо него через дверной проём в основной зал магазина.

Входная дверь по‑прежнему была заперта. Я схватил табурет у прилавка и ударил им по стеклянному окну. Оно треснуло, но не разбилось. Я ударил снова. И ещё раз.

Я слышал, как он поднимается позади меня. Как ругается.

Третий удар пробил стекло. Я выбил оставшиеся осколки табуретом и вылез через оконную раму. Осколки порезали руки и ноги, но мне было неважно. Я упал на асфальт снаружи и бросился к своей машине.

Ключи всё ещё были у меня в кармане. Телефон лежал в подстаканнике, где я его оставил. Я забрался внутрь и запустил двигатель. В зеркале заднего вида я увидел, как он выбирается через разбитое окно.

Я вдавил педаль в пол.

Я ехал час без остановки. Когда наконец остановился на площадке для отдыха, мои руки так дрожали, что я едва мог держать телефон.

Сейчас я сижу в машине. Двери заперты. Двигатель работает. Я позвонил в 911. Они отправили кого‑то на заправку. Мне сказали оставаться на месте и ждать офицера, который примет моё заявление.

Я постоянно проверяю зеркала. Всё жду, что увижу позади себя свет фар.

Солнце уже поднимается. Я вижу, как небо на горизонте становится серым. Я должен чувствовать облегчение, но не чувствую.

Потому что, когда я выбирался через окно, когда бежал к машине и оглянулся на магазин, я увидел монитор видеонаблюдения сквозь разбитое стекло.

Фигура по‑прежнему была на экране. Стояла на стоянке. Но уже не рядом с моей машиной.

Она стояла ровно там, где стоял я, когда разбил окно.

Я не знаю, что он показывал на том мониторе. Не знаю, была ли это действительно запись или что‑то совсем иное. Не знаю, придумал ли он всё это, чтобы напугать людей и заставить их остаться, или в его лжи была какая‑то доля правды.

Всё, что я знаю, — я никогда больше не поеду по этому шоссе. И если вы когда‑нибудь увидите вывеску заправки «Последняя остановка на 70 миль» — проезжайте мимо.

Что бы там ни ждало, вы не захотите это узнать.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit