Хочу рассказать один случай, о котором до сих пор боюсь вспоминать вслух.

Произошло это лет семь назад на одной безымянной речушке в низовьях Волги.

Местные её сторонятся,шепчутся о каких-то старых историях, но мы, четверо молодых и глупых пацанов, об этом не знали.

Было нас четверо, и у каждого свой характер. Миха — заводила и вожак, всегда уверенный, с волевым подбородком.

Толик— худой и нервный, вечно куда-то торопился. Серый — молчун, но наблюдательный.

И я— рассказчик этой истории, самый осторожный из нас, но в тот день и я поддался всеобщему азарту.

Выехали на рыбалку с ночевкой на старенькой "десятке" Миши. Пока ехали, уже начали веселиться — бутылка водки пошла по кругу еще в машине.

Только Миха не пил— вёл. Но по глазам видел — ему тоже не терпелось присоединиться.

Добрались уже к сумеркам. Место выбрали глухое — старый затон, где берег порос лозняком и чернобыльником.

Пока устроились,развели костёр, стемнело окончательно. Небо затянуло редкими облаками, луна то появлялась, то скрывалась,

отбрасывая на воду неверные,дрожащие тени. Воздух стал тяжёлым и влажным, пахло тиной и чём-то ещё — сладковатым и прогорклым.

К этому времени все были уже изрядно выпившими. Толик громко смеялся над чем-то, Серый молча кивал, Миха наконец догнал нас,

хлопнув стопку за стопкой.Решение пришло само собой, пьяное и нелепое: спустить на воду надувную лодку, сделать "контрольный заход".

Вода в затоне была неподвижна, как масло, чёрная и глубокая. От неё тянуло холодом.

Лягушки,сперва громко квакавшие, вдруг разом замолкли. Я почувствовал необъяснимый спазм в животе, но промолчал — не хотел прослыть трусом.

В лодку забрались Миха и Толик. Я с Серым остался у костра, где в жестяном чайнике закипала вода.

Тишина вокруг стала давить на уши.Было слышно только потрескивание сучьев да редкие всплески где-то далеко.

И вдруг — радостный, пьяный вопль Миши. "Попалась! Огромная!" — орал он, и голос его гулко разносился по воде.

Толик подхватил эстафету,крича что-то невнятное. Мы с Серым вскочили, всматриваясь в темноту. Видели только смутные силуэты в лодке,

их лихорадочные движения.Они что-то тянули, что-то большое и тяжёлое, удочка гнулась в дугу.

"Тащи! Давай, тащи!" — неслось с воды. Наконец, с глухим шлёпком что-то тяжёлое перевалилось через борт в лодку.

И в тот же микс восторженные крики сменились на нечто иное.Сначала — гробовая тишина. Потом — сдавленный, задыхающийся вскрик Толика.

А затем и Мишин голос,но уже не радостный, а срывающийся на фальцет: "Что это? Боже, что это?!"

Они выгребли к берегу молча, быстро, неестественно быстро. Когда лодка коснулась дна, Миха выпрыгнул в воду, не обращая внимания на промокшие штаны, и потащил к берегу свою "добычу". Толик сидел в лодке, сгорбившись, его трясло.

При свете костра мы увидели ЭТО. Это была человеческая голова. Мужская. Волосы, слипшиеся в грязные пряди, обвисли, открывая вспухшую, неестественно-жёлтую кожу. Лицо было опухшим, черты расплылись, но рот — рот был открыт. Широко, как в беззвучном крике. Внутри, на языке, в оскале зубов — чёрный, влажный ил. Из глазниц сочилась мутная жидкость. От неё пахло. Пахло речной гнилью, разложением и чем-то металлическим, что щекотало ноздри.

Толик, придя в себя, тыкал в неё веслом, пытаясь столкнуть обратно в воду, бормоча: "Надо утопить, надо утопить её, не трожь!" Но Миха резко отшвырнул весло. "Нет! — сказал он глухо. — Нельзя. Надо... Надо сообщить". Но как? Телефоны не ловят, ночь, пьяные, дорогу не объяснить. Паника, холодная и липкая, начала разливаться по телу.

Голову оставили на берегу, у самой воды. Завернули в кусок старого брезента. Ложиться спать не хотелось, но и сил что-то делать не было. Выпивка больше не лезла в глотку. Мы забились в палатку, все четверо, притихшие. Снаружи, из темноты, доносилось только бульканье воды да далёкий крик ночной птицы.

Уснул я тревожно, просыпаясь от каждого шороха. И вот, в самой гуще ночи, раздался крик. Не крик — рёв. Дикий, животный, полный такого первобытного ужаса, что кровь стынет в жилах даже в воспоминании. Мы все вскочили как ошпаренные.

Миха уже не было в палатке. Мы высыпали наружу и увидели его: он метался по берегу, срывал колья палатки, швырял вещи в сумки, его движения были резкими, истеричными. Лицо в лунном свете было белым как мел, глаза выпучены.

"Валим! Собирайся, блять, быстро, быстро!" — хрипел он, не отвечая на вопросы. От его паники заразились и мы. В какой-то дикой, сюрреалистичной суматохе мы сбросили палатку, побросали вещи в багажник и через десять минут уже мчались по просёлочной дороге, оставляя за собой тёмный затон, потухший костёр и ТО, что осталось на берегу.

Только когда выехали на асфальт и в салоне запахло бензином и страхом, Миха начал говорить. Сначала обрывочно, потом, закурив дрожащими руками третью подряд сигарету, рассказал.

Он проснулся от того, что на лицо капала вода. Холодная, тяжёлые капли. Подумал — конденсат с потолка палатки. Протёр глаза. И увидел ЕЁ.

Она висела в воздухе, в сантиметре от его лица. Мокрая, облепленная тиной. Распухшие веки были приоткрыты, и в щелочках тускло блестели мутные зрачки. Они смотрели прямо на него. А губы, эти чёрные от ила губы, шевелились. Шёпот был похож на звук воды, вытекающей из заткнутой раковины — булькающий, сиплый.

Пока Миха лежал в параличе, пытаясь понять, спит он или нет, голова наклонилась ещё ближе. И он расслышал слова. Чёткие, леденящие душу:

"Скоро... скоро и ты там будешь... с нами..."

Тут он и закричал. Выскочил из палатки, споткнулся о свёрток с брезентом у воды — голова выкатилась и замерла у его ног, смотря в ночное небо. Его второй крик и разбудил нас.

Дома мы поклялись молчать. Выкинули одежду, что была на рыбалке. Старались не встречаться взглядами. Через месяц Миша погиб.

Он поехал отдыхать на водохранилище. Был, говорят, пьян. Решил прокатиться на водном мотоцикле. Показал бывалые, как умеет лихо ходить на виражах. Выбрал самый безумный трюк — на бешеной скорости попытался проскочить между движущимся буксиром и причаленным катером.

Не рассчитал.

Свидетели говорили, что было это почти мгновенно: вспененная струя, резкий манёвр, и потом... потом трос, натянутый между судами. Говорили, голова отлетела так же легко, как мячик. Упала в воду и быстро скрылась в глубине.

Иногда мне кажется, что в последнюю секунду, перед тем как трос коснулся шеи, Миха что-то увидел там, в воде. Или кого-то. И это не было страхом.

Это было — признание.

А та, первая голова с затона... Её так и не нашли. Говорят, в тех местах иногда по ночам видят бледные огоньки над водой. И слышится тихий, булькающий шёпот, зовущий присоединиться к вечной рыбалке в тёмных, илистых глубинах.

Версия о том, что Шекспир — это граф Рэтленд (так называемое «рэтлендианство»), действительно стала невероятно популярной в России именно благодаря книге Ильи Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире». Однако в мировом академическом шекспироведении эта теория считается маргинальной и, по мнению большинства ученых, не выдерживает критики.

Вот основные аргументы, которые выдвигают историки, литературоведы и лингвисты против версии Гилилова и против «антистратфордианства» в целом:

1. Проблема хронологии (Самый убойный аргумент)

Это главное слабое место теории Рэтленда.

Факты: Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд, умер в 1612 году.

Пьесы: Целый ряд пьес Шекспира датируется периодом после 1612 года. Например, «Генрих VIII», «Два знатных родича» и, вероятно, окончательная редакция «Бури».

Свидетельства: Есть документальные подтверждения постановок и написания пьес в 1613–1614 годах. Гилилов в своей книге пытается сдвинуть датировки всех поздних пьес на более ранний срок, но современные методы (стилометрия — компьютерный анализ частотности слов) подтверждают, что поздние пьесы были написаны именно в конце карьеры Шекспира, когда Рэтленд был уже мертв.

2. Ошибка с книгой «Жертва любви» (Love’s Martyr)

Вся концепция Гилилова строится на сборнике Роберта Честера «Жертва любви» (1601), где было напечатано стихотворение Шекспира «Феникс и Голубь».

Теория Гилилова: Он утверждает, что этот сборник — на самом деле замаскированный реквием по супругам Рэтлендам (которые умерли в 1612 году), и что дата «1601» на книге — фальшивая (антидатировка), а на самом деле книга вышла в 1612–1613 годах.

Контраргумент: Библиографы и эксперты по бумаге и типографскому делу доказали, что книга действительно была напечатана в 1601 году. Невозможно написать реквием по людям за 11 лет до их смерти. Это разрушает фундамент теории Гилилова о том, что «Феникс и Голубь» — это аллегория на смерть Рэтлендов.

3. Свидетельства современников

Если Шекспир был лишь безграмотным прикрытием, то в заговоре должны были участвовать десятки, если не сотни людей.

Бен Джонсон: Знаменитый драматург, друг и соперник Шекспира. Он много лет общался с ним, критиковал его методы письма, но при этом посвятил ему трогательную оду в «Первом фолио» (1623), называя его «Сладким лебедем Эйвона» (прямая отсылка к реке в Стратфорде). Сфальсифицировать личную дружбу и профессиональную ревность крайне сложно.

Актеры: Джон Хемингс и Генри Конделл, составители первого собрания сочинений, были коллегами Шекспира по труппе. В завещании Шекспир оставил им деньги на покупку памятных колец. Они знали его лично как автора.

4. Миф о «необразованном» Шекспире

Главный аргумент сторонников Рэтленда: «Сын перчаточника не мог знать латынь, придворный этикет и историю».

Реальность: Шекспир учился в «Грамматической школе» (King’s New School) в Стратфорде. В те времена школьная программа была невероятно жесткой: дети с 7 до 14 лет учили латынь, читали Овидия, Плавта, Сенеку и Цицерона в оригинале. Уровень образования выпускника провинциальной школы того времени был сопоставим с современным бакалавром филологии.

Знание этикета: Шекспир был актером труппы, которая находилась под покровительством короля (King’s Men). Они регулярно выступали при дворе. Ему не нужно было быть графом, чтобы видеть, как ведут себя графы — он наблюдал их вблизи годами.

5. «Шекспир» vs «Шакспер»

Гилилов и другие утверждают, что фамилия актера (Shakspere) и фамилия автора (Shakespeare) писались по-разному, значит, это разные люди.

Контраргумент: В елизаветинской Англии не существовало правил орфографии. Люди писали слова как слышали. Фамилия Кристофера Марло в документах встречается в 15 вариантах (Marley, Merlin и т.д.). Сам Шекспир в сохранившихся подписях писал свою фамилию по-разному. Разница в написании — это норма для той эпохи, а не признак конспирологии.

6. Рукописи и черновики

Антистратфордианцы говорят: «Не сохранилось ни одной рукописи или письма, написанного рукой Шекспира, значит, он не умел писать».

Контраргумент: До нас вообще дошло ничтожно мало рукописей драматургов того времени. Рукописи пьес считались рабочим мусором театра, их не хранили. У нас нет рукописей пьес Марло, Вебстера или Флетчера, но никто не сомневается в их существовании.

Итог

Книга Гилилова читается как увлекательный детектив, и она написана с большой любовью к материалу. Однако с научной точки зрения она подгоняет факты под заранее готовую теорию.

Бритва Оккама здесь работает лучше всего: чтобы версия Рэтленда была правдой, нужен заговор с участием королевского двора, типографов, конкурирующих драматургов и семьи Шекспира, который держался бы в тайне 400 лет. Версия о том, что талантливый человек из среднего класса получил хорошее школьное образование, приехал в Лондон и стал гениальным драматургом, требует гораздо меньше допущений.

Скоро на ёлках страны :) 🐱 - А где игрушки? 😂😂😂

Терскол, Кабардино-Балкария, Эльбрусский район

Люблю наш Кавказ, посещаю практически каждый год. В этом году мы небольшой компанией ходили по пешему маршруту в ущелье Терскол в направлении обсерватории. И своими глазами увидели камнепад на месте, где мы прошли пару минут назад. Завораживающее и страшное зрелище, однако :)

Etalone 2025 — Plague Brew

Имперский стаут, 10% ABV

Редко когда название сорта так честно совпадает с тем, что внутри банки. Etalone – это попытка Plague Brew показать, каким должен быть эталонный имперский стаут, и надо признать, попытка вышла неплохая.

Первое, что прилетает в нос – густой, тёплый шоколад. Не молочный, а с лёгкой горчинкой, чуть пыльный, как хорошее какао. Далее подтягивается ванильная мягкость, но без кондитерского насилия: скорее стручковая, чем кремовая.

Вкус – тело плотное, но не тягучее, как раз тот уровень, когда можно пить спокойно, а не есть ложкой(привет BA Phantom). Вкус строится вокруг какао и тёмного солода: глубокая шоколадность с умеренной сладостью, которая не лезет вперёд. Ваниль добавляет объёма, но тоже не забивает рецепторы. В послевкусии – ореховая терпкость и сухой, чуть пепельный солодовый шлейф. Чисто, ровно, сдержанно. Хочется пить маленькими глотками и размышлять о насущном.

Итог: пиво довольно грамотное, как и заявлено оно не тяжёлое, местами крепкое, но не агрессивное. Классический пример имперского стаута. В качестве образца для знакомства со стилем, а почему бы и нет?

Оценка 4,1 из 5, брал за 480 рублей

Обзоры на пиво, мемы, новости
https://t.me/hoppydudes