Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 507 постов 38 911 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

160

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
100

Тайна шахты "Пролетарская" Финал

Тайна шахты "Пролетарская" Финал

Начало

— Девочка, видимо, оступилась и не смогла выбраться. Мне жаль. Но нам стоит идти. — Герман еще раз внимательно осмотрел дно штольни, но, к счастью, других скелетов там не было.

— Она и не могла выжить. Это проклятое место не для таких милых детей, как Юля! Все я виновата: не нужно было выпускать их из дома в тот день.

— Пойдем, любимая. Мы еще можем спасти остальных ребят. — Я помог супруге подняться, и к ее достоинству она быстро взяла себя в руки.

Станция оказалась совсем близко. Это был узкий туннель, шириной в несколько вагонеток. Рельсы со всех штреков соединялись здесь и расходились вновь, как жд пути на сортировочных станциях. Небольшие электровозы стояли в ряд в таком состоянии, словно их бросили вчера: краска не облупилась, стекла не потрескались, лишь плотный слой угольной пыли намекал на то, что эти стальные трудяги не двигались с места почти полвека.

— Детей здесь нет! Здесь никого нет! — в бешенстве заорал Герман и швырнул кусок камня в темноту. 

— Не шумите, твари могут прийти! — умоляюще произнес Анастас.

Вдруг за маленькой дверью, которую никто из нас в полутемноте даже не заметил, раздались шум и чьи-то шаги.

— Я же говорил не шуметь! — испуганно произнес наш проводник и попятился назад.

Я выхватил из вагонетки лежащую там кирку, готовясь защищать раненую супругу, которая едва ли могла бежать. Скрипнули петли. И железная дверь медленно отворилась. Кто-то светил фонариком изнутри.

— Вы кто такие? — закричал Герман, и тогда неизвестные выглянули наружу.

Я узнал их сразу, и не только по одежде. В их лицах, даже несмотря на пройденные годы, можно было заметить поразительное сходство с теми детьми, которых мы когда-то потеряли.

— Юля, Митя! — закричала Алина и бросилась их обнимать.

— Мама, Папа, что здесь происходит?! Я не понимаю, — ревела Юля, в ужасе глядя на наши покрывшиеся морщинами лица.

Митя ничего не говорил и лишь тихо прижимался к моей груди, но я все равно ощущал, как трясло его тело.

— Мы нашли скелет с твоим рюкзаком, я думала, ты мертва, доченька! — зарыдала Алина и принялась расцеловывать лицо дочери.

— Мой рюкзак надел Юрка. Его сумка порвалась, и он переложил свои вещи ко мне. Мы долго шли по туннелю, а потом встретили их…

— Шаркунов, — подсказал Анастас.

— Кого? — удивилась моя дочь.

— Неважно. Что произошло дальше?

— Мы побежали прямо и вскоре оказались на станции. Я увидела эту дверь, и мы решили переждать здесь. А потом Юрка сказал, что попробует найти выход. Он ушел, а мы уснули на какое-то время. А когда проснулись, то увидели.. — Глаза девочки наполнились еще большим ужасом, а губы затряслись, — Мммм..мама, что произошло? Почему мы повзрослели так быстро?! Почему вы такие старые?!

— Я потом все объясню, дорогая. Как давно ушел Юра?

— Не знаю, может, часов десять или больше. Он точно погиб?

— Да, — подтвердил я. И при этом даже почувствовал какое-то облегчение. Останься жив Руслан, потеря единственного сына во второй раз его бы доконала. 

— А что Марк? Он тоже пошел с Юрой? Или куда-то в другое место? — спросил до этого терпеливо молчавший Герман.

Юля и Митя удивленно уставились на заросшего старика, в котором едва угадывался бывший капитан полиции.

— Дядя Герман, это вы?! Марка с нами не было. Он проводил нас до ворот парка, а потом перебежал дорогу и сел в какую-то машину, — вспомнил Митя.

— Машину?! Ты что-то выдумываешь, мальчик! Марк спустился сюда с вами либо сразу после вас.

— Нет…Нет… Он сел в белую Ладу, и они уехали, — подтвердила Юля.

— Уехала… Машина… — повторил каким-то отстраненным тоном Герман и в отчаянии оперся о вагонетку.

— Марк говорил, что не хочет больше жить с вами. И собирался сбежать, — дополнил Митя и, видимо, окончательно добил Германа.

— Ты врешь мне, мерзавец, где мой Марк?! Ты убил его как и Юру? — вдруг закричал Герман и кинулся к моему сыну.

— Только попробуй подойти! — прошипела Алина и загородила собою детей.

— Вы все устроили заговор! Вы — обманули меня! — глаза Германа источали безумие. Но хуже всего то, что в руках бывшего полицейского сверкнул пистолет.

Неожиданно для всех Анастас бросился на обезумевшего Германа. Они оба упали на землю, завязалась борьба. Я тоже кинулся на помощь нашему проводнику. Но было поздно.. Раздался выстрел, и звук от него вихрем улетел в темные туннели шахты.

— Мамочка.. Больно, — прошептал Анастас, и лицо его замерло навечно. А улыбающийся желтый смайлик на толстовке вмиг стал красным от крови. 

Герман выронил пистолет и в ужасе попятился назад.

— Что я наделал.. — прошептал он, глядя на труп проводника.

— Шерк, шерк, — раздалось где-то в отдалении.

— Шерк, шерк — донеслось из другого туннеля.

Мы были отрезаны.

— Прячемся в комнате! — завопила Юля и бросилась к своему укрытию. Но я остановил ее.

— Нет. Туда! — указал я в сторону неприметного прохода, куда собирался идти Анастас.

— А если там тупик? — испугалась Алина.

— Если где-то есть вход, то должен быть и выход, — припомнил я слова нашего юного проводника. Сейчас мне хотелось верить в них как никогда.

— Ты не идешь? — спросил я Германа, который словно застыл на месте.

— Мне уже незачем выбираться. Марк умер из-за меня и точка. Идите, я их задержу, — ответил он и поднял с пола пистолет.

— Марк еще может быть жив, — возразил я.

— Нет. Два года я искал его, задействуя все связи и ресурсы. Ничего. Он умер. Лежит где-то с проломленной башкой, как и многие потеряшки. Поверь моему полицейскому опыту. А если и жив, то, наверное, не захочет видеть такого родителя. Не было у него отца никогда. Не было. Уходи.

Я не стал переубеждать его, и мы побежали по очередному, ничем не отличающимся от других туннелю, пока не уперлись в вертикальную шахту. Выход наружу здесь был, но клеть… клеть лежала на земле, а ее трос болтался в воздухе оборванный.

Где-то в глубине шахты раздались выстрелы. Затем на минуту повисла тишина, а потом вновь донеслось: шерк, шерк.

— О боже, мы погибли, — пролепетала Алина.

— Папа, смотри: лестница! — указала Юля на старую пожелтевшую от ржавчины конструкцию.

— Дети, лезьте вперед. Мы с мамой можем отстать. Не ориентируйтесь на нас! Спасайтесь.

— Папа, мы вас не оставим! — начал спорить Митя, но его прервала система оповещения.

— Конец смены, покиньте шахту!

— Так, у нас всего несколько минут, чтобы подняться. Дети, быстро вперед! Не рискуйте собой. Мы свое пожили.

— Шерк, шерк, — приближались шаги. Воздух наполнился трупной вонью.

Подъем был долгий, изнурительный. Ослабшие руки так и намеревались сорваться с мокрых перекладин. Дети скрылись из виду довольно быстро вместе с последним источником света, и мы поднимались в почти полной темноте.

Я явственно чувствовал, что подземное царство не хочет отпускать. Чудовищу нужны были мои года, здоровье и молодость. Я словно ощущал, как из темноты ко мне тянуться не только когти монстров, но и когти самой шахты.

Сирена вдруг закончилась. А выхода все не было.

— Боже мой, мы не успели! — простонала супруга.

— Все равно. Ползем. Если остановимся, нам конец.

Не помню, как полз дальше: в памяти остались лишь трясущиеся от усталости руки, тяжелое дыхание легких, которым так не хватало кислорода в этой узкой штольне, помню, как, наконец, ощутил дуновение ветра и глоток холодного свежего воздуха. 

***

Я лежал на мокрой земле, вымотанный, не в силах даже поднять голову. Рядом четко слышалось тяжелое дыхание Алины.

— Вить, мы выбрались, — рассмеялась она.

Мои губы расплылись в улыбке, а затем я приподнял взгляд и огляделся. Мы находились среди какой-то рощи. Стоял холодный осенний вечер. Вдалеке слышался шум редких проезжающих машин.

— Где мы?

— Похоже на рощу за парком, — ответил я.

— Где дети? — вскрикнула Алина.

И я только сейчас понял, что Мити и Юли нет рядом.

— Может, убежали вперед. Давай-ка осмотримся, — я помог Алине подняться, но когда тусклый свет уходящего дня озарил ее лицо, я вскрикнул и отпрыгнул в сторону, словно вместо супруги на меня смотрел шаркун. 

— Что такое? — прошептала она. Но вот и ее глаза расширились от удивления.

Я до боли сжал кожу на руке, словно это должно было развеять стоявшую передо мной иллюзию. Но ничего не изменилось. И на меня продолжали смотреть глаза совсем юной Алины. Она вновь стала такой, какой была в день нашего знакомства около двадцати лет назад. 

— Ты стал совсем юным, Витя..

Я провел руками по лицу и даже сквозь слой угольной грязи ощутил гладкую кожу без каких-либо морщин.

— Я не понимаю. Почему так, — пролепетал я, пытаясь отыскать в голове приемлемое объяснение.

— Я поняла. Шахта вновь сыграла с нами злую шутку. Мы бежали от старости и немощи и прибежали к молодости и здоровью.

— Ладно. Поищем детей, — предложил я. 

Мы пролезли ограду и оказались в так хорошо знакомом парке. Однако меня насторожил стоячий сумрак: фонари почти не горели, как и фасады многих заведений. Людей мы тоже не видели, кроме нескольких пенсионерок, которые обошли нас стороной, словно прокаженных.

— Может, мы в шаркунов превратились и не заметили даже? — спросил я супругу и тут же вспомнил, что вылез из шахты, где перепачкался с ног до головы грязью и угольной пылью, и заодно порвал всю одежду. Красавец как есть.

— Витя, я ничего не понимаю. Ощущение, что мы в каком-то другом парке: я не вижу новых детских площадок, посаженных недавно туй и сосен, почему-то тротуар и бордюры выглядят так, словно их не ремонтировали лет тридцать.

Я тоже заметил эту странность. Наш парк давно привели в порядок: поменяли асфальт, поставили современные уличные тренажеры и детские площадки, обновили фонари. Таким раздолбанным все было разве что в начале нулевых, когда я только приехал в город на учебу. Так. Стоп.

— Где Открывашка? — спросил я, внимательно глядя сквозь деревья.

— Не знаю.. Она должна торчать над парком. Но ее нет!

Мы вышли к проспекту Октября, где и должна была виднеться высотка. Но уродца на месте не оказалось. Вместо него стояло белое еще советское здание, в котором до сноса располагался кинотеатр Буревестник. Я даже повел сюда Алину на первое свидание. Сейчас на здании красовались афиши «Войны миров» с Томом Крузом и еще одной старой комедии с Адамом Сэндлером.

— Этого не может быть! Мы что перенеслись в прошлое? — вскрикнула супруга.

Недалеко от нас стояли несколько старых жигулей. Громко ревела музыка, катались пустые бутылки. Кучка недружелюбно выглядящих парней в спортивных костюмах недобро косилась на нас.

— Пойдем-ка отсюда. Тут в нулевые не самое безопасное место было, — припомнил я и взял Алину под руку.

Мы вышли на центральную аллею и спрятались за угол небольшого разрисованного граффити здания. К счастью, нас никто не преследовал. Но пахло здесь так, словно весь город справлял нужду именно в этом месте.

— Узнаю запах нулевых, — поморщилась супруга. — Что нам делать? Может идти домой? Вдруг дети там?

— Дорогая, ты, видимо, не поняла: мы вернулись в прошлое на двадцать лет. В две тысячи пятый: именно тогда вышла Война миров. Значит, никаких детей нет, понимаешь? Юля и Митя просто еще не родились!

— Не может быть.. И что делать? Я не переживу, если мы снова потеряем их! Нам что нужно опять лезть в проклятую шахту? Вить, я не выдержу! — Алина разрыдалась и прижалась к моей груди.

Я гладил ее по волосам и пытался успокоить. Но по правде говоря, от той безысходности, которую я ощущал, хотелось разрыдаться самому.

Вдруг на пустынной аллее появилась фигура. Одинокая, но уверенно бредущая в сумерках, словно никакая опасность не могла ее задеть. Часовщик. Со своей деревянной стремянкой, в тех же шляпе и пальто. Он прошел мимо нас, как ни в чем не бывало, напевая одну из своих дурацких песен.

— Тот, кто время убиваааает, будет временем убит! — пропел пожилой голос, и старичок пошел дальше.

— Алина, я может свихнулся, но, кажется, знаю, кто виноват во всей этой катавасии.

— Почему ты подозреваешь его?

— Он ни каплю ни постарел, ни помолодел. Думаешь, это просто так?

Я взял супругу под руку, и мы побежали за странным старичком. Он остановился у постамента с часами и начал устанавливать свою стремянку.

— Простите! Вы не помните нас? Мы виделись… эээ… буквально день назад в этом же парке, — смущенно спросила супруга.

Старичок поглядел на нас и пожал плечами.

— Что-то не припоминаю. Я здесь редко появляюсь, всего раз в год.

— Это произошло не вчера. А в будущем через двадцать лет. Мы тогда летели на машине и чуть не сбили вас, — объяснил я. Звучало глупо. Наверное, сейчас старик покрутит пальцем у виска и уйдет по своим делам.

— Аааа… Так это вы были? Сразу бы и сказали. Я ведь старый уже. Лица не так хорошо запоминаю, да и зрение иногда подводит.

— Вы помните нас? — с надеждой спросила Алина.

— А как не помнить, чуть на тот свет не отправили. Прости господи, — пробурчал старик и открыл стеклянную крышку городских часов.

— Простите нас, мы должны были спасти детей, — сказала Алина.

Но я ни за что извиняться не собирался и хотел только одного: вытрясти из этого пройдохи все ответы, даже если придется прибегнуть к силе.

— Вы же знаете, что с нами происходит?! Что это за шахта такая? Где наши дети? Как нам найти их и вернуться в свое время?! — засыпал я запросами старика.

— Слишком много вопросов. Нет у меня времени отвечать, да и у вас ответы слушать. Время оно вообще не любит, когда его тратят понапрасну.

— Просто скажите, что нам со всем этим делать? — взмолилась супруга.

— А почему вам нужно что-то с этим делать? Не думали просто расслабиться и жить, как живется, не оглядываясь на прошлое и будущее? — спросил в ответ старик, и в глазах его сверкнула насмешка.

— Как? Мы же в прошлом без наших детей. Без всего совсем..

— Ну почему же без всего? У вас есть прожитый опыт, знания. Разве не об этом вы, люди, мечтаете? Как вы там говорите: если бы я мог отправиться в прошлое со всеми своими знаниями и умениями, то исправил все свои ошибки и жил припеваючи.

Мы промолчали.

— Но вот вам преподноситься такой шанс, а вы бежите обратно. Нелогично. — Часовщик протер механизм тряпкой и нанес на зубья новую смазку.

— Мы не хотели никуда возвращаться, и нас вполне устраивала жизнь. Мы просто мечтаем вернуться в то время и в то место, где ничего этого с детьми не произошло! 

— Ваши дети ведь никуда, в сущности, не делись. Родите их чуть позже и будете нянчиться так же как и раньше! Вам выпал шанс прожить эти двадцать лет заново, и миновать допущенные в прошлом ошибки. Разве это не привлекает вас?

Предложение было действительно ошеломляющим. Сколько глупых и досадных ошибок допустили мы в прошлом и как горевали о них впоследствии. Имея в багаже прожитый опыт и полученные знания, за эти подаренные двадцать лет я бы мог сделать еще столько всего. Сколотить огромное состояние, реализовать множество проектов, на которые раньше не хватило смелости и знаний. Сколько дурацких ссор с супругой мы могли бы не повторять? А что, если завести еще одного ребенка? Мы ведь этого так хотели, но никак не решались, а потом с возрастом жалели. А еще можно наладить отношения с родителями, с которыми я почти не общался, а когда они умерли, горько каялся.

Мир лежал перед моими ногами. И мне оставалось лишь поднять его с пола. Но… Но было что-то неестественное в этом предложении. Словно я лишался чего-то важного, о чем мог бы пожалеть.

Старичок внимательно смотрел на нас, ожидая ответа.

— Дети — самое важное, что есть в нашей жизни. Мы шли за ними даже сквозь время. Как можно поменять их ради молодости и призрачных богатств, которые вы сулите? Если вам это под силу, отправьте нас пожалуйста обратно, — твердо ответила Алина. И, очевидно, никто не мог выразить мое внутреннее состояние и мысли лучше.

Старик задумчиво почесал бороду и забарабанил пальцами по корпусу часов.

— Что ж. Так тому и быть. — Часовщик вынул из плаща небольшие карманные часы и сверил время: стрелки остановились на отметке девятнадцать ноль семь.

— Время и человек — слишком разные птицы. Первая летает высоко, видит многое и по большому счету не интересуется тем, что происходит внизу. Вторая же суетиться и не может планировать дальше короткого промежутка. Но все же время благосклонно. Особенно к тем, кто не сдается до конца и готов пожертвовать годами ради любимых.

Затем старичок вставил в механизм небольшой заводной ключ и повернул его. Стрелки остановились. И мне показалось, что вместе с ними замер и весь город.

— Ежегодно в одно и то же время я прихожу, дабы вернуть этим часам их точность. Они ведь за год уходят вперед примерно на семь минут. Семь минут — это шанс, что дает вам время. За эти четыреста двадцать секунд вы можете вернуться туда, куда и хотели: в место и время, где ничего с вами и вашими детьми не произошло!

При этих словах он вновь повернул ключ, но уже в обратном направлении, и секундная стрелка пошла назад.

— Поторопитесь, вдруг успеете, — подмигнул нам старичок и закрыл крышку часов.

— Я не понял, про какое место вы говорите? — воскликнул я.

Но Алина оказалась догадливее и тут же дернула меня за руку.

— Домой быстрее! — закричала она, и мы ринулись бежать по разбитому тротуару вдоль проспекта Октября.

Мимо нас на каких-то космических скоростях проносились люди, машины, животные. Но различить их силуэты было невозможно, мы словно смотрели ускоренный во много раз таймлапс. День менялся на ночь почти мгновенно. Вот за несколько секунд исчез кинотеатр Буревестник. На его месте появился строительный забор, подъемные краны. Возник котлован, первый этаж, второй, третий… Здание собиралось словно по кубикам. Нам оставалось пробежать всего каких-то двести метров, как вдруг словно раскат грома послышался бой часов.

— Буууммм!

— Быстрее! Мы не успеваем! — закричала Алина.

Вот показались двери нашего дома. Мы перебежали дорогу, совершенно не думая, что поток машин может сбить нас насмерть. Когда дверь отворилась, и мы влетели в прихожую, раздался последний бой часов.

Дом встретил нас тишиной и той же датой, когда пропали Юля и Митя. На пуфе лежал свернувшись наш серый британец-кот. Он лениво выставил пузо кверху и зевнул.

— Митя! Юля! Дети! — закричали мы с супругой в унисон.

Никто не отозвался, и я вновь ощутил ужасную тяжесть в груди.

— Юля! Митя! — твердо повторила Алина.

Через несколько секунд на втором этаже послышался топот. Дети кинулись вниз по лестнице, а мы встретили их самыми теплыми в жизни объятиями. Затем мы долго смеялись, плакали и опять смеялись.

И все это время с нас не спускал ошарашенный взгляд наш ленивый, пушистый питомец. Интересно, а могут ли коты путешествовать во времени?

_____________________________________

П.С отпишитесь, как вам история? Лично я никогда так не кайфовал при перечитывании собственных историй как в этот раз👌.

Подписывайтесь на мои сообщества в вк и в тг. Там продолжения выходят раньше

Показать полностью 1
57

Живые угли

Живые угли

В тот день я впервые перестал верить термометрам. Всё началось с обычного на вид привоза скорой. Каталку бросили посреди коридора и попятились. Опытная бригада скорой, мужики, которые вытаскивали людей из смятых машин и выносили с крыш повесившихся, стояли, прижавшись к стене, и тяжело дышали. Ни один не рискнул снова взяться за поручни каталки.

- Забирайте, - хрипло сказал врач скорой, сдёргивая латексные перчатки. На секунду мне показалось, что от них поднимается тонкий дымок. Он выставил ладони - красные, дрожащие, с размокшей кожей под манжетами. - Мы его еле довезли. В машине было так жарко, что казалось, даже пластик в салоне поплыл, Виктор Сергеевич. Хотя кондиционер, если верить бортовому регистратору, ни разу не выключался. Он утверждает, что горит, и, глядя на свои руки, я ему верю.

На каталке лежал голый мужчина. Не привязанный, не в наручниках - просто вытянутый, как доска. Он не рвался, не пытался встать, только ловил воздух короткими, рваными вдохами. Каждый вдох сопровождался тихим треском, похожим на звук сухих поленьев в печи. От его кожи, покрытой испариной, поднимался сизый дымок. Запах в коридоре стоял такой, какой бывает в подсобке после того, как где-то в стене коротнуло: озон, палёная изоляция и тонкий, сладковатый оттенок горелого мяса. Я сам себе сказал, что это от ожогов на руках врача скорой, но не поверил.

- Что с ним? - я шагнул вперёд, инстинктивно прикрывая нос рукавом. - Откуда его к нам?

- Шахов Алексей, тридцать три года. - Врач нервно замахал руками, будто отгоняя насекомых. - После клинической смерти. Хирурги божатся, что латали его как по учебнику. Но он говорит, что горит. И, - он снова посмотрел на ладони, - я склонен ему верить. Вколи ему что-нибудь, Витя. Или запихни в холодильник. Я не собираюсь сгореть за компанию.

Они ушли почти бегом, громко перекликаясь с санитарами, будто боялись тишины.

Мы остались вдвоём - я и тело, от которого исходило плотное, тяжёлое тепло, как от открытой мартеновской печи.

- Вы меня слышите? - спросил я, наклоняясь над каталкой.

Мужчина открыл глаза.

Зрачков не было видно. Сплошная, налитая кровью чернота, в которой отражались лампы на потолке.

- Выключите... солнце... - прохрипел он.

- Мы в помещении, Алексей. Здесь...

- Выключите... солнце... внутри... - губы перехватило судорогой, слова оборвались кашлем.

Я распорядился везти его в шестую палату, на теневую сторону. В шестой был отдельный контур кондиционирования и возможность понизить температуру до шестнадцати - для тяжёлых неврологических больных. По дороге я сам взялся за металлические поручни койки и на мгновение шипя втянул воздух. Казалось, металл обжигает ладони, хотя настенный термометр по-прежнему показывал двадцать четыре, и металл был обычным, чуть прохладным на ощупь, когда я проверил его позже.

***

Я откладывал визит два дня, наблюдал через камеру. Официально - из-за завалов в отделении, консилиумов, бумаги. По-честному - потому что не хотел ещё раз встречаться с этим взглядом и узнавать, что с ним действительно происходит. Психиатр с высокой эмпатией - плохая комбинация для таких пациентов.

Шахов вел себя нетипично. Не спал. Вообще. За сорок восемь часов ни разу не сомкнул глаз. Лежал на спине, раскинув руки, и смотрел в потолок. Иногда выгибался дугой, мышцы каменели, рот застывал в беззвучном крике. Потом тело обмякало, грудная клетка ходила часто и поверхностно. Он отказался от одежды. Сорвал пижаму, простыню скомкал и сбросил на пол. На попытки медсестёр накрыть его одеялом реагировал истерической паникой, как человек с клаустрофобией на закрывающуюся крышку гроба.

На третьи сутки я всё-таки вошёл.

Шестая палата напоминала камеру хранения овощей: кондиционер гнал в потолке ледяной воздух, окна были задёрнуты, в углу тихо гудел переносной вентилятор. При этом у меня под халатом уже через минуту выступил пот.

Я подошёл к кровати, достал стетоскоп.

- Давайте я вас послушаю. Хирурги говорят, с сердцем всё в порядке, но...

- Не трогайте меня. - Он отшатнулся, насколько позволяли ремни. - Обожжётесь.

- У вас температура? - я попытался говорить спокойно. - Жар?

- У меня пожар, доктор, - он разлепил губы, и изо рта вырвался сухой, сиплый звук, больше похожий на попытку смеха, которая сорвалась.

Я всё равно приложил мембрану к его груди - профессиональный рефлекс. В тот же момент отдёрнул руку. На мгновение показалось, что металл раскален.

Я смотрел на стетоскоп: обычный сплав, ещё секунду назад холодный на шее. Теперь кожа на пальцах покалывала, как после контакта с горячим чайником.

- Это не железо, доктор, - сказал Шахов, следя за моим взглядом. - Это вы сменили шкалу.

Я сел на стул у стены. Воздух вокруг пациента дрожал, как над плитой, на которой давно забыли выключить газ.

- Расскажите, что вы чувствуете, Алексей. Подробно. Это поможет подобрать лечение.

Он попытался усмехнуться, но получилось что-то рваное. Губы были сухими, потрескавшимися, в корочках засохшей крови.

- Лечение, - он чуть покачал головой. - Вы не можете вылечить последствия возвращения.

- Откуда вы вернулись?

- С "того света", как вы это называете. Хотя света там нет, - он закрыл глаза, ресницы дрожали. - Я инженер-теплотехник, доктор. Работал на подстанции. Десять тысяч вольт - очень убедительный аргумент. Один щелчок рубильника - и мир остановился.

Он замолчал, дыхание стало глубже, но никак не могло выровняться. На лице появилось странное выражение — не блаженство, а застывшее оцепенение человека, слишком долго смотревшего на то, на что смотреть нельзя.

- Там было тихо, доктор, - прошептал он, и в этом шёпоте было больше ужаса, чем в любой истерике. - Так тихо, что я услышал собственные мысли. И понял, что они не могут ни остановиться, ни ускориться. Всё вокруг застыло, как кадр на паузе, а я остался включённым внутри. Ни трения, ни шороха, ни звука, к которому можно прислушаться, чтобы отвлечься. Только собственное "я", подвешенное в пустоте.

- Клиническая смерть часто сопровождается яркими галлюцинациями, - автоматически проговорил я.

- Это не галлюцинации, - уголки губ дёрнулись в нервной усмешке, не сочетающейся с закрытыми глазами. - Это другая часть шкалы. Вы думаете, что там покой, потому что ничего не двигается. Но вы же понимаете, да? Если всё вокруг недвижимо, вы никогда не сможете закрыть глаза. А вот здесь... - он с усилием повернул голову, обвёл палату взглядом, - здесь хотя бы есть движение. Трение. Шорох. Шипение. Мы горим и можем отвлечься на пламя, пока не поймём, в чём на самом деле застряли. Когда меня протащили обратно, шкала не выдержала. Между этим нулём и нашим огнём остался разрыв, и через него теперь просачивается то, что должно было остаться там.

Я поймал себя на том, что отвечаю шёпотом:

- Почему?

Он открыл глаза и посмотрел прямо на меня.

- Потом, - сказал он. - Когда вы сами начнёте слышать.

Он сглотнул, глоток воздуха дался с трудом.

- Когда анестезия спала, я начал чувствовать всё, - добавил он тихо.

На секунду я подумал о том, чтобы позвать психиатра из соседнего отделения или хотя бы включить диктофон - оформить, объективировать, превратить всё в "интересный клинический случай". Пальцы не потянулись к телефону. Внутри шевельнулось суеверное: если я запишу, это станет реальнее.

Он поднял руку, посмотрел на ладонь.

- Я чувствую, как кровь шуршит в венах. Не как наждак, доктор, а как что-то живое и злое. Чувствую, как делятся клетки - маленькие вспышки. Как переваривается пища - топка в животе. Я - печь, у которой сорвало заслонки.

- Мы вколем седативное...

- Бесполезно, - он усмехнулся. - Вы не можете остудить реактор таблеткой.

***

Ночью он начал кричать. Не от боли - от жара. Медсестра на посту рассказала, что вода в графине на тумбочке у его койки исчезала быстрее, чем они успевали доливать из бутыли. Простыни под рукой, которой он тянулся к стакану, высыхали и становились ломкими, как старый пергамент.

К утру, когда я вошёл в палату, Шахов лежал на полу. Руки раскинуты, голова откинута назад. От него шло густое, почти осязаемое тепло. В двух метрах от него у меня вспотела спина под халатом.

- Доктор, - прохрипел он, не открывая глаз. - Я не могу остыть.

Я машинально потянулся к термометру на тумбочке - и замер, не взяв. Какая цифра могла объяснить то, что я чувствовал кожей? С тех пор я всё чаще ловил себя на том, что обхожу градусники взглядом, как суеверный человек обходит могильные таблички: знаю, что там написано, но не хочу видеть.

- Он уже не похож на пациента, - прошептала медсестра у двери.

- Я уже не человек, - ответил Шахов, не разжимая губ. - Я - уголь.

Днём я вышел на улицу, чтобы просто подышать. Июльское солнце ударило в глаза. Обычно я любил тепло, но сегодня оно показалось другим. Не согревающим, а давящим. Не греет - нагнетает, как свет прожектора в лицо допрашиваемому.

Вернувшись домой, я по привычке поцеловал жену в щёку. Кожа Марины показалась мне горячей, как батарея.

- Ты заболела? - спросил я, отстраняясь.

- Нет, - она удивлённо коснулась лба. - Тридцать шесть и шесть. Ты чего, Витя?

Я посмотрел на термометр на стене кухни - спокойные двадцать три. На кота, трущегося о ноги - от него будто шёл жар. На стены, которые раньше казались просто стенами, а теперь - как будто включённым радиатором, к которому давно привык и перестал замечать.

Из детской, зевая, высунулся Сенька.

- Пап, можно окно закрыть? - спросил он. - Сквозняк, холодно.

Марина стояла у плиты, щёки порозовевшие, стекло окна запотело изнутри. Сын - в махровых носках, с озябшими руками, тянулся к батарее. Я поймал себя на мысли, что мы живём в разных температурах.

Ночью мне приснился Шахов.

Он стоял посреди белого поля. Снег вокруг него не лежал - испарялся, превращаясь в дым, как если бы сыпали снег на горячую плиту. Он смотрел на меня глазами без радужки и говорил:

- Мы все горим, доктор. Просто вы ещё не заметили.

Я проснулся от жажды. На кухне налил воды из фильтра. Вода была тепловатой, неприятной. Взял из холодильника бутылку минералки, запотевшую, с кристалликами льда на стенках. Прижал горлышко к губам — и тут же выплюнул в раковину, закашлявшись. Боль полоснула горло, как кипяток. Но я сам только что доставал бутылку из холодильника. Я стоял в темноте, хватал воздух, чувствуя, как "холодная" вода скользит по пищеводу и оставляет за собой огненный след. Термический ожог холодом? В учебниках такое возможно только в экстремальных экспериментах, но не от минералки при плюс четыре.

Я дёрнулся и понял, что всё ещё стою, держась за край раковины. Горло саднило, но было целым. В графине на столе плескалась обычная, чуть прохладная вода. Я посмотрел на руки. В лунном свете они казались бледными и обычными, но воздух вокруг пальцев дрожал, как над асфальтом в полдень. Я моргнул раз, другой, прислушиваясь к движению век так внимательно, что оно стало почти осязаемым. На секунду показалось, что глаза застряли в приоткрытом положении, как у манекена, и паника ударила в грудь. Я насильно зажмурился, досчитал до десяти и только потом позволил себе открыть глаза снова — просто чтобы убедиться, что пока ещё могу.

Мне стало по-настоящему страшно.

***

К шестнадцатому июля Шахов изменился до неузнаваемости.

Ни одни таблетки его не брали. Мы вкололи дозу транквилизатора, от которой слон бы присел, но Шахов не зевнул. Мне казалось, его внутренняя топка сжигала лекарства ещё до того, как они доходили до рецепторов.

Утром лаборантка лично поднялась ко мне в кабинет.

- Виктор Сергеевич, это какая-то ошибка, - она держала в руках бланк и пустую пробирку. - Проба ведёт себя странно: густеет, темнеет, анализатор выдаёт ерунду. Я пересдала три раза. Это уже не похоже на обычную кровь.

Я зашёл в палату. Шахов сидел на кровати. Кожа потемнела, стала матовой, как антрацит. Лицо заострилось, губы растрескались. Он почти не двигался, но воздух вокруг него по-прежнему дрожал.

- Пить, - прошептал он.

Я протянул ему стакан воды.

Когда он обхватил его ладонями, мне послышалось тихое шипение, будто вода пыталась испариться прямо в стекле. Он жадно сделал несколько глотков, закашлялся, и изо рта вырвалось облачко пара.

- Не помогает, - сказал он. - Внутри огонь. Он съедает всё, что вы вливаете.

Я подошёл к раковине, открыл кран. Ледяная вода ударила в ладони. Я ждал облегчения - но вместо этого через секунду вода показалась тёплой, почти комнатной. Плеснул в лицо - никакой прохлады.

Прислонился спиной к кафельной стене. Плитка всегда была холодной. Но стоило прижаться, как я почувствовал, будто она нагревается под лопатками, впитывая мой жар.

- Вы видите? - голос Шахова потрескивал, как костёр. - Ваша печка тоже разогналась. Термоизоляция прогорела.

- Это психосоматика, - сказал я, чувствуя, как голос предательски дрожит. - Я просто накручиваю себя.

- Называйте как хотите, - он закрыл глаза, но губы продолжали шевелиться. - Но вы же врач. Вы знаете правильный термин. Жизнь - это окисление. Медленное горение. Мы дышим кислородом, он сжигает глюкозу в клетках. Вырабатывается энергия. Тепло. Мы - ходячие печи. Просто эволюция придумала идеальную теплоизоляцию, анестезию. Мозг глушит сигнал боли, переводит его в фоновое "я существую". Вам всю жизнь везло, доктор: встроенный глушитель работал без сбоев, вы не чувствовали, как вас медленно жарят. А меня, когда вытащили обратно через этот разрыв, окончательно выбило из розетки. И теперь предохранители начинает выбивать у всех, кто оказывается достаточно близко.

Я оттолкнулся от стены.

- Хватит, - выдохнул я. - С меня достаточно.

В коридоре я прижимал к груди руку, которая пульсировала жаром, будто я всё-таки обжёгся, хотя ничего горячего не трогал.

Навстречу выбежала Леночка, старшая медсестра.

- Виктор Сергеевич, вы бледный, - она потянулась ко мне. - Вам плохо?

- Не трогай, - я отпрянул так резко, что ударился плечом о косяк. - Вирус. Заразно. Назад.

Она остановилась, глаза расширились от испуга.

В кабинете я заперся на ключ. Рука горела. Кожа была красной, натянутой, как после сильного солнечного ожога. Кондиционер в углу работал на шестнадцать, но в груди жгло, в животе крутился огненный ком, каждый вдох обжигал лёгкие.

"Мы - свечи", - сказал Шахов. Господи, а если он прав?

***

Я перестал ходить домой и уже три дня спал на кушетке в кабинете. Марина звонила, плакала, угрожала разводом, кричала, что я бросил их. Я говорил, что у нас карантин и особо опасная инфекция. В каком-то смысле это было правдой. В отделении поползли слухи. Персонал косился на меня. Я ходил в тёмных очках, чтобы они не видели моих покрасневших, слезящихся от внутреннего жара глаз. Носил перчатки - любая поверхность под пальцами отдавалась болью, даже бумага. Почти не ел: любая еда казалась топливом для огня. Пил только тёплую воду маленькими глотками и морщился от боли, как будто глотал расплавленное стекло. Я убеждал себя, что остаюсь ради пациентов и безопасности семьи, но чем дольше смотрел на пустую кушетку, тем яснее понимал: я прячусь от них так же, как от себя.

Восемнадцатого июля я всё-таки попытался уехать домой.

До этого я два дня повторял себе, что разрыв доберётся до них и без моего присутствия, что лучше держаться подальше. Но голос Марины в трубке отрезал все рациональные доводы.

- Витя, здесь нечем дышать! - она кричала так, что в ухе звенело. - Кондиционер сдох, холодильник течёт, Сенька ревёт, что жарко, мне самой то жарко, то знобит, дети плачут!

Я сел в машину. Бортовой компьютер показывал обычные плюс двадцать один за бортом. Лёгкий дождь полосовал стекло, по асфальту тянулись серебристые дорожки. Когда я выехал на проспект, увидел Ад. Пробка стояла мёртвым грузом. Люди открывали двери, вываливались на улицу, срывая с себя пиджаки и блузки. Какой-то клерк в дорогом костюме сидел на бордюре, обхватив голову руками, рядом валялся пиджак, и мне казалось, от него идёт пар, хотя дождь был холодным. У витрины магазина с кондиционерами женщина в деловом костюме сносила каблуком витринное стекло. Треск лопающегося стекла почти терялся в её крике:

- Включите! Включите зиму!

Асфальт блестел от дождя, но над ним дрожало марево, как летом над шоссе. Галлюцинация? Или мы все разом прозрели и увидели реальную температуру Вселенной? Я не доехал. Двигатель просто заглох. На панели не загорелось ни одной аварийной лампы. Мотор молчал, будто устал сопротивляться трению и решил сдаться. Я оставил машину на обочине и вернулся в клинику пешком, стараясь держаться ближе к стенам. Солнца не было, но я искал тень, как спасение.

По дороге встретил собаку. Дворняга лежала на боку, тяжело дыша. Мне казалось, что её шерсть тлеет без огня, осыпаясь серыми хлопьями, обнажая красное, пульсирующее мясо. Собака не скулила. Она смотрела на меня глазами Шахова.

В холле клиники был хаос. Регистратура пустая, стулья раскиданы. Охранник сидел на полу, прислонившись к стене, и пил воду из кулера прямо из бутыли, обливая грудь и живот. Я слышал, как вода будто шипит на его губах. Шипение напоминало звук, когда льют воду на раскалённую чугунную плиту, только здесь плитой была его собственная глотка.

Мы горим, подумал я. Все. Просто у кого-то "инкубационный период" осознания короче.

***

Девятнадцатого июля стало ясно, что Шахов умирает. Или - точнее - трансформируется.

Я заходил к нему каждый день. Странное дело: рядом с ним мне было легче. В его палате концентрация "понимания" была такой высокой, что боль становилась фоном, привычным гулом.

Он уже почти не шевелился. Кожа стала чёрной и твёрдой, как каменный уголь. Трещины прорезали лицо и грудь, в глубине которых будто тлели тусклые огоньки.

- Доктор, - позвал он меня голосом, который звучал не из горла, а где-то из глубины грудной клетки.

- Я здесь, Алексей.

- Я вижу их, - сказал он.

- Кого?

- Других. Тех, кто остыл. Они здесь, в комнате.

Я обернулся. В палате, кроме нас, никого не было.

- Они не ходят, - продолжал Шахов. - Их нигде нет и везде сразу. Просто мир живых для них прозрачный, как тонкий лёд, и они просвечивают через стены. Они прозрачные, холодные и смотрят на нас не с жалостью, а потому что не могут отвернуться. Как мы смотрим на тех, кто горит в танке в замедленной съёмке. Они ждут, когда мы догорим, потому что им больше нечего делать.

По коже у меня побежали мурашки, не от жара, а от внезапного, липкого холода между лопаток, будто кто-то только что оказался у меня за спиной и застыл, разглядывая затылок. Я не видел никого, но палата казалась тесной, переполненной неподвижными людьми, которых может ощущать только тот, кто уже начал тлеть.

- Я уже был с ними, - губы у него дёрнулись, как от боли, будто само это признание обожгло язык. - Там тихо, как в абсолютном нуле. Никакого трения, никакого шороха. Всё застыло. Вы думаете, это покой. Но представьте, что вы повисли в ледяном воздухе, не можете моргнуть, пошевелиться, закричать, а мысль в голове всё равно крутится. И так всегда. А мы, здесь, - это те же самые, только разогнанные, как угли в топке. Нам ещё есть чем занять голову, пока мы не понимаем, что выбора нет.

- Кто они? Призраки?

- Нет, доктор. Это мы. Настоящие мы. А это, - он попытался приподнять почерневшую руку, - просто скафандр, неудачный эксперимент, биологическая оболочка. Она горючая.

Вдруг он схватил меня за кисть. Я инстинктивно приготовился к боли, но его пальцы были прохладными. Впервые за все дни я почувствовал настоящую прохладу от чужой кожи.

- Я ухожу, Виктор, - сказал он, впервые назвав меня по имени. - Огонь доел меня. Осталась только зола.

Его глаза, затянутые бельмами, вдруг прояснились. В них на секунду открылась бездонная, тёмно-синяя пустота, как зимнее звёздное небо — без единого намёка на утешение, только знание того, что там нет конца.

- Беги, - прошептал он. - Пока ещё можешь. Найди холод. Замерзни. Только так можно остановить...

Фраза оборвалась, и его рука рассыпалась у меня в пальцах серым пеплом. Тело выгнулось мостиком, трещины на коже вспыхнули ослепительно белым светом - не тёплым, а морозящим, как от сварочной дуги в морозный день. Звук напоминал хруст льда под тяжёлым кораблём, а потом всё стихло.

На койке осталась куча пепла в форме человека. Среди серой крошки поблёскивали целые, белые зубы. Мне показалось, что они улыбаются.

***

Девятнадцатого же я подписал свидетельство о смерти.

В графе "причина" написал: "Острая сердечная недостаточность на фоне полиорганной дисфункции". Какая чушь.

Санитары, выметающие пепел в герметичный мешок, жаловались на жару.

- Кондиционер сломался, что ли? - ворчал один, вытирая пот. - Вроде дует, а жарит как в бане.

- У меня руки горят, - сказал другой, глядя на свои ладони в перчатках. - Аллергия на латекс, что ли?

Я остановился в дверях. На мгновение мне показалось, что дело уже не в Шахове. Что заразились они от меня. Что я - "Тифозная Мэри" этого ментального пожара.

На посту медсестра обмахивалась журналом историй болезни, лицо её было красным, она жаловалась на пекло. За окном моросил дождь, по траве у забора тянулся туман, градусник у входа показывал плюс восемнадцать. По телевизору несколько дней подряд говорили о "аномальной жаре" при нормальной погоде в соседних регионах. Люди массово жаловались на чувство удушья, бессонницу, "жар изнутри".

Разрыв явно рос сам по себе. Я просто оказался первым, в чьей голове он раскрылся.

Я вернулся в кабинет, понимая, что мне нужно принять решение. Если Шахов прав и его возвращение действительно прорвало ткань реальности, то этот разрыв доберётся до всех: до Марины, до Сеньки, до каждого, кто способен хоть немного чувствовать другого человека. Независимо от того, подойду ли я к ним. Я всего лишь один из первых проводников. Я чувствую, как внутри меня разгорается пламя. Теперь это не просто жар, это гул, от которого вибрируют внутренности. Я вижу, как дрожит воздух вокруг моих ладоней. Мне кажется, бумага на столе желтеет и скручивается уже от того, что я просто держу руку рядом.

Телефон звонит - Марина. Я тянусь к трубке и отдёргиваю руку, будто это не пластик, а раскалённый металл. В моих глазах дешевая офисная пластмасса плавится, течёт, капает на стол чёрными каплями. На экране всплывает семейное фото: мы втроём в пуховиках на зимней горке, щёки красные от мороза. Я закрываю глаза. Если я сейчас возьму трубку, боюсь, услышу не их голоса, а только шипение огня.

Я знаю, что делать. Шахов сказал: "Найди холод". Тогда я думал о градусах, холодильных камерах, азоте. Теперь понимаю: он говорил не о спасении, а об остановке - чтобы пламя во мне перестало перекидываться на других. Холод, о котором он шептал, не гасит сознание. Он просто выключает мир вокруг, оставляя тебя одного в бесконечной тишине шкалы.

Я закрываюсь в кабинете. В той же бетонной коробке, где когда-то принимал пациентов. Стол, кушетка, дверь - вот и вся граница между мной и коридором. Я пишу эти строки на планшете, потому что стоит взять в руки лист бумаги, как мне кажется, он тут же вспыхнет под пальцами. Экран тоже темнеет, словно покрывается копотью, буквы плывут, но пока ещё держится. Настенный термометр я ещё утром повернул циферблатом к стене. Я не хочу видеть, что он показывает. Не хочу знать, на какой отметке шкалы я сейчас.

Если вы читаете это - остановитесь. Не пытайтесь представить, как это выглядит. Не думайте об окислении. Не прислушивайтесь к шуму крови в ушах. Любая картинка в голове - ещё один язычок пламени. Не верьте, что вам тепло. Вам холодно. Вам очень, очень холодно. Повторяйте это как мантру, пока слова не потеряют смысл и не превратятся в пустой звук.

За дверью кто-то из санитаров кричит:

- Воды! Дайте воды, я горю!

Голоса накладываются друг на друга, как плохая запись, и я уже не уверен, где коридор, а где моё воображение.

Началось. Разрыв уже там, по ту сторону стены. По эту тоже.

Простите. Не хотел быть Прометеем.

Показать полностью
58

«Ночная пайка»

Я сторожем работаю на заводе ЖБИ, на окраине нашего городка. Завод наполовину мёртвый, банкротят его. Зарплату третий месяц задерживают, платят копейки, зато жить разрешили в бытовке у КПП. А мне деваться некуда, квартиру бывшая жена отжала, долгов по коммуналке — как у дурака фантиков. Вот и сижу там, как пёс цепной.

«Ночная пайка»

Место жуткое. Промзона, грязь угольной пылью пропитанная. Фонари не горят ни черта, экономят. Свет дают по графику: днем есть, а ночью — хрен там! Сидишь ночью с аккумулятором и фонариком, как крот в норе.

Вчера это было. Время к полуночи. Жрать охота — кишки спазмими сводит. Нашел у себя банку кильки в томате, картошки пяток и хлеб черствый. Думаю, ща на плитке пахлебку заварганю, пока аккумулятор тянет. Включил. Вонь пошла — рыбой этой дешевой, маслом горелым и сыростью. У меня в бытовке окно есть, решеткой заварено. За окном — темень, хоть глаз выколи.

Сижу, жду, пока закипит. Слюну сглатываю. И тут слышу — шорох. Шлеп-шлеп. Будто кто-то об стену ногами шаркает.

Я напрягся. Думаю, бомжи, что ли, лезут цветмет красть? Хватаю монтировку, подхожу к окну. Свечу фонарем. Луч слабый, желтый, еле добивает.

И тут меня парализовало. В натуре, ноги ватные стали, в паху тепло разлилось — чуть не обмочился, стыдно сказать.

В решетку — а там прутья частые, хрен пролезешь — просовываются две руки. Бледные, синюшные, в язвах каких-то. И длинные, ёмаё! Невероятно длинные. Локтей не видно, они где-то там, в темноте остались, а кисти... Пальцы как сосиски вареные, гнутся во все стороны. Ногтей нет, просто мясо розовое на концах.

Они тянутся к плитке. К моей кильке.

Из тут, темени, хриплый булькающий голос, как гаркнет:

— Оставь... мне тоже... пожрать...

Я стою, монтировка из потной ладони выскальзывает. А пальцы эти, бледные, уже крышку кастрюли скребут. Звук такой — скр-р-р, по металлу. У меня аж в зубах заныло.

Не знаю, что на меня нашло. Паника, ужас, или просто накатило. Я хватаю эту кастрюльку с кипящей жижей — она горячая, гадина, пальцы обжигает — и со всей дури плескаю прямо в окно, в эти руки, в темноту за ними.

— На, жри тварь! — ору, а голос как писк у цыпленка.

Услышал шипение. Знаете, как когда мясо на раскаленную сковороду бросаешь. И запах. Не рыбы уже, а паленой шерсти и какой-то сладковатой тухлятины.

От крутого кипяка любой бы заорал, как истошный. А ОНО... ОНО зачавкало!

Руки эти дернулись, сгребли разлитую томатную жижу прямо с подоконника, вместе с грязью, с побелкой облупившейся. И втянулись обратно в темноту. Быстро так, рывком. Хрустнуло что-то, будто хрящ сломали.

Я до утра просидел в углу, сжимая монтировку. Фонарик где-то через час сдох. Сидел в полной темноте и слушал. А за окном, в тишине, кто-то облизывал кирпичи. Долго так, тщательно. Шершавым языком. Ш-ш-ш-арк. Ш-ш-ш-арк.

Утром тихонько вышел, когда рассвело. Смотрю на стену под окном. Чисто. Вылизано до бетона. Ни капли томата не осталось. А на снегу следов нет. Только грязь какая-то слизистая, как от улитки, но шириной с колесо легковушки.

Я вещи собрал и молча свалил. Пусть увольняют по статье, плевать! Но я сейчас сижу у знакомого на кухне, пятый этаж, а мне кажется, что в окно кто-то скребется. Пальцы эти мелькают перед глазами.

И жрать хочется, а не могу. На еду смотрю — тошнит. В носу запах этот стоит.

Тухлятина и килька в томате.

Показать полностью
66

Убийства по Дарвину

— Сильно занят, Корки? — насмешливо крикнул угрюмый старый коп, лениво облокотившись о стол.

Брэндон, молодой парень в полицейской форме, даже не обернулся. Он ковырялся в настройках новенькой видеокамеры. Конечно, все уже давно снимали на телефоны, иногда на зеркалки. Но Брэндон был убеждён: настоящее видео нужно снимать только на камеру. Она ведь не просто так называется «видеокамерой».

— Что тебе нужно, Итан? — буркнул он в ответ.

— У нас труп, — сказал Итан. — Не хочешь его заснять? Красавец редкостный: язык синий... глаза вот-вот выскочат. Для твоих… сколько там? Двух подписчиков-извращенцев? Самое то зрелище.

— Их не двое. Их целых семь, — обиженно пробормотал Брэндон.

— Ага, — устало вздохнул Итан. — Если бы не твой батя-комиссар, тебя бы давно турнули за съёмки наших расследований. Без обид.

Он бросил папку на стол Брэндона.

— Оформи как несчастный случай. Хоть какая-то польза от тебя будет.

Брэндон тоскливо глянул на папку. В Мидвью, штат Орегон, ничего интересного не происходило — только скука и бессмысленные рапорты.

Мисс Адамс, милая старушка, раз в неделю жаловалась, что сосед хочет её убить — разговаривает с ней «недружелюбно и даже… злобно». Последнее слово она всегда произносила шёпотом, будто боялась, что он услышит.

Ноа Картер, фермер под пятьдесят, писал заявления о похищении инопланетянами и неизменно добавлял, что полиция скрывает эти случаи.

И таких — полгорода. Брэндон уже снял несколько десятков выпусков про каждого и этим заслужил раздражение коллег, но сделать они ничего не могли.

Он лениво раскрыл брошенную папку. Фото тела девушки с телефоном в руке в ванной полной воды. Телефон подключён к розетке. На первый взгляд — обычная нелепая смерть.

Но...

Карие глаза.

Брэндон застыл, словно к нему пришло озарение:

«А если… Не может же быть просто совпадение?»

Буквально две недели назад парень по имени Руперт Грин, возвращаясь пьяным с вечеринки, решил забраться к себе в дом через узкое кухонное окно.

Руперт застрял. Пытался протиснуться, ухватился за кран и открыл его. Мойка начала набираться водой. В процессе он, похоже, потерял сознание. Упал лицом в воду. Захлебнулся.

И он тоже был кареглазым.

Брэндон медленно оторвал взгляд от фотографий.

— Карие глаза, вода, несчастные случаи… серийный убийца, — прошептал он, сам ужаснувшись своей догадке.

— Что ты там бурчишь? — раздражённо спросил Итан из-за перегородки.

— Они могут быть связаны! — Брэндон схватил камеру, прижал к груди папку и, не слушая никого, вылетел из участка.

— Ну что за идиот, — устало пробормотал Итан, уткнувшись в экран с отчётами.

***

Он выбрал себе идеальное прозвище: Дарвин.

Как в природе не обойтись без санитаров леса, так и в городе должен быть тот, кто выполняет эту работу. Он не получал за это зарплату, не ждал славы и, возможно, никогда не услышит благодарности. Зато с его помощью мир становился хоть немного, но лучше. Потому что без него естественный отбор больше не работал как надо.

Когда он в поисках любых упоминаний о себе наткнулся на видео, снятое одним из местных копов, то едва не подавился элитным кьянти:

— Всем привет, я Брэндон Корки, полицейский, а это канал «Копские тайны»! В нашем тихом городке Мидвью, возможно, орудует маньяк! Я назвал его Кареглазым водным серийным убийцей! Сейчас я на Восьмой-стрит…

Всё это время на заднем фоне чётко виднелась табличка: «Шестая стрит».

Дарвин схватился за голову. Неужели его план, тщательно выстроенный, продуманный до мелочей, раскусил тот, кто сам бы идеально подошёл в качестве жертвы?

— Пока я обнаружил два случая, но уверен: их больше, — продолжал Брэндон на видео. — Всё выглядит как несчастные случаи, но их объединяет то, что у обеих жертв были карие глаза, и они утонули…

Дарвин тяжело вздохнул. Он-то точно помнил: у Хелен были голубые, у Руперта — зелёные. Глаза... он всегда смотрел в глаза перед смертью. Он бы не ошибся. Да и вода не была его фетишем. Остальные умерли совсем иначе…

Хелен он нашёл случайно. Наткнулся на её сторис, где она уверенно утверждала, что законы физики — выдумка тайного мирового правительства.

Она моментально вошла в его список на отбор.

Дарвин представился агентом, решившим разоблачить заговор. Даже удостоверение распечатал и заламинировал. Сказал ей, что всё прослушивается, и, чтобы их не засекли, нужно идти в ванную комнату. Он говорил вкрадчиво, часто оглядывался, будто за ним следят. Девушка легко согласилась. Дарвин давно заметил: чем симпатичнее человек, тем больше ему доверяют. Поэтому вложился во внешность. Родительские деньгипозволяли не экономить.

Хелен привела его в дом. Набрала ванную. Даже легла туда — послушно, с лёгкой дрожью в голосе, спросила:

— А вы уверены, что они нас не услышат?

— Вы же знаете: физика выдумана. Их можно обмануть, только нарушив правила.

— Да, да… конечно, — закивала она.

Когда он бросил её телефон в воду, она всё ещё не понимала, что происходит.

С Рупертом план был совсем другой. Дарвин заранее пробрался в дом, приготовился. Одел на себя потрёпанный костюм Авраама Линкольна. Тёмная тройка, цилиндр и даже накладная борода — всё ради подыгрывания убеждению бедолаги: шестнадцатый президент США жив и вот-вот откроет ему тайны мироздания. А для этого необходимо включить на ноутбуке запись спектакля «Наш американский кузен» и поиграть в русскую рулетку с автоматическим пистолетом.

Но всё испортил сам Руперт.

Дарвин услышал шум с кухни. Подошёл.

Хозяин, едва держась на ногах, пытался влезть в окно.

— Лин… кольн… — прохрипел он, губы растянулись в пьяной улыбке. — Я знал… ты придёшь…

Через секунду он рухнул в мойку, полную воды. Дарвину оставалось только слегка придержать его затылок.

Маньяк посмотрел видео ещё раз. Брэндон Корки кривлялся, как ребёнок, которого случайно одели в костюм полицейского.

— Меня раскрыл идиот, — прошептал Дарвин.

Внутри что-то дрогнуло. И это была не злость. Что-то хуже. Привкус... унижения.

Наверное, на такого не стоило даже обращать внимания. С другой стороны, он кандидат ничуть не хуже остальных.

***

Брэндон сидел за компьютером, просматривая архивы с так называемыми несчастными случаями.

«Гари Даунинг зашёл к другу, когда тот отсутствовал, и отпил из бутылки с надписью „Виски“. Внутри оказался бензин, который он тут же выплюнул. Часть попала на рубашку. Гари закурил и сгорел заживо».

— Жидкость есть. Но бензин — это не вода. Почти… но не то, — пробормотал Брэндон, нахмурившись, и щёлкнул мышкой по следующему делу.

«Джеймс Смит решил ограбить банк. Помимо маски, ему почему-то показалось важным покрасить лицо золотой аэрозольной краской — на баллончике значилось: „Токсична“. Банк он действительно ограбил, но через шесть часов умер от отравления».

— Тоже нет, — вздохнул Брэндон.

Он потянулся к четвёртой за вечер кружке — чай успел полностью остыть. Брэндон щёлкнул по следующему делу. На экране вспыхнули жёлтые буквы: «Причина смерти: утопление».

«Ночью в торговом центре Майкл Джонсон решил украсть пару пираний из большого аквариума. Он не придумал ничего лучшего, чем нырнуть. Однако проблемой стали не сами пираньи, а то, что Майкл не умел плавать».

— И глаза у него карие… — задумчиво произнёс Брэндон.

В этот момент на экране в углу всплыл значок нового письма. Отправитель — «Конкурс блогеров».

О таком он раньше не слышал, но сейчас каждый день появляется что-то новое. Брэндон кликнул:

«Видели твои расследования. Ты крут! Хочешь попасть в шоу “Конкурс блогеров” от ЭнБиЭн? Поднимись на заброшенную телевышку у Юнион Сквер в полночь. Не забудь видеокамеру — стань лицом справедливости».

Брэндон перечитал письмо и на миг замер. Внутри что-то заныло: не делай.

«А точно ли это не мошенники?» — подумал Брэндон, но быстро отбросил эту мысль как недостойную блогера. Если это и правда афера, он просто обязан разоблачить её на своём канале.

Он посмотрел на часы, а потом на стоящую рядом камеру. Та, казалось, блестела от предвкушения.

«Если я сейчас не сделаю что-то стоящее, я так и останусь полицейским с семью подписчиками. Тем, над кем смеются коллеги, пока он остаётся в отделе только благодаря связям Корки-старшего».

***

Ржавая, исписанная граффити телевышка возвышалась над Мидвью. Почва у подножия была усыпана мусором, кусками железа и потухшими окурками. От дождей бетон под ногами выцвел, и между плитами росла трава. Выгоревшие от солнца жёлтые таблички угрожали штрафами за проникновение, но краска на них почти стёрлась.

Перед входом Брэндон остановился и оглянулся. Будто ждал, что кто-то, хоть кто-то, выкрикнет: не заходи! Но улица была безлюдна. Лишь пустые пакеты, запутавшиеся в металлической сетке ограждения, шуршали на ветру.

Он толкнул дверь, она скрипнула, и посыпалась ржавчина. Внутри было темно. Только сверху, сквозь дыру в потолке, сочился кровавый свет. «Дежурная лампа», — подумал Брэндон и, стараясь идти уверенно, начал подниматься по дряхлой лестнице к верхней площадке.

Наверху, в самом центре, зиял лестничный проём, обрамлённый ржавыми перилами, из которого и вышел Брэндон. Место оказалось открытым, но с низким потолком. По периметру тянулись панорамные окна. Некоторые были разбиты, стекло хрустело под ногами. Лёгкий сквозняк хлопал не до конца закреплённым углом баннера. На нём большими буквами красовалась надпись: «КАСТИНГ КОНКУРСА БЛОГЕРОВ». Перед баннером — штатив с камерой и телесуфлёром, два осветительных прибора. Они заливали помещение алым светом. За камерой что-то делал, слегка пригнувшись, мужчина в чёрной водолазке.

— Меня зовут Дарвин, — отвлёкся от своего занятия незнакомец. — Пока остальные не подошли, нужно снять с вами пару кадров.

— Дарвин… Дарвин... Что-то знакомое…

— А, да. Был такой известный кинематографист.

— Точно-точно! — поспешно закивал Брэндон, не желая казаться необразованным.

— Вставайте около того разбитого окошка. Снимайте сами себя и читайте дословно текст с суфлёра. А я жестами буду показывать, куда вам двигаться.

— Хорошо!

Брэндон направил на себя камеру, но сразу заметил неувязку:

— Простите…

— Да?

— Я… своей камерой перекрываю суфлёр.

Дарвин медленно выдохнул, будто это могло спасти его от глупости жертвы, и проговорил сквозь зубы:

— Чуть сбоку камеру держите.

— Понял!

Брэндон включил камеру и начал читать:

— Мои расследования привели меня на эту заброшенную телевышку. Именно здесь я узнаю, кто такой Кареглазый Водный Серийный Убийца…

Когда он заговорил снова, губы будто дрогнули от чужих слов. Горло пересохло, и он замолчал.

— Подождите. А что, если я… не найду? — спросил Брэндон и запнулся. — Я не хочу врать своим подписчикам.

Дарвин выглянул из-за камеры и, не моргнув, произнёс:

— Это для промо. Ни к чему не обязывает, но привлечёт внимание.

— А, ясно, вам, профессионалам, виднее, — ответил Брэндон и, нажав на запись, начал заново.

— Только мне удалось связать, казалось бы, разрозненные несчастные случаи…

Дарвин жестом руки показал шаг назад. Брэндон подчинился и продолжил.

— Маньяк выбирает только кареглазых. Запомните! Это может стоить вам жизни!

— Немного не то, — прищурившись, с наигранной досадой заметил Дарвин. Он выдержал паузу, будто сомневался, стоит ли продолжать: — Встаньте ко мне спиной. А это… я подержу.

Дарвин подошёл к Брэндону и отобрал у него видеокамеру, будто вырвал у ребёнка предмет, которым тот пользуется неправильно.

В этот момент площадка дрогнула и слегка покосилась. Немного, буквально на полсантиметра, вызвав неловкую паузу.

— Всё нормально! — уверенно произнёс Дарвин. — Так бывает.

Брэндон доверчиво кивнул, повернулся и заметил, что шнурок на его кроссовке развязался. Он наклонился, чтобы поправить это недоразумение.

Тем временем Дарвин сделал шаг вправо, и край пола вдруг резко пошёл вниз. То ли сгнило крепление, то ли металл треснул от времени, но площадка не выдержала и провалилась. Дарвин пытался ухватиться за плечо Брэндона или за поручень, но рука схватила пустоту, и он упал. Посмотрев на Брэндона с отчаянием, Дарвин через секунду вместе с камерой исчез в тёмном проёме, оставив только скрип металла.

Брэндон пошатнулся от резкого движения, оступился, но чудом свалился около ржавого поручня и ухватился за него. Несмотря на проржавевшие дыры, конструкция выдержала.

— Дарвин?! — закричал он, выглянув в окно.

Внизу неловко и неестественно лежало тело Дарвина. Брэндон только теперь понял, что забыл, как дышать.

— Я убил человека! — в ужасе прошептал он спустя несколько минут. Будто чужими пальцами достал телефон и набрал номер своего участка.

***

— Это был несчастный случай, — начал Итан, протирая глаза. — Как бы мне ни хотелось сказать обратное, ты ни при чём.

Брэндон чуть подался вперёд.

— Команда осмотрела его дом. Нашли пачку газетных вырезок, вклеенные в альбом. Несчастные случаи — тринадцать штук.

— И? — не выдержал Брэндон.

— И костюм Авраама Линкольна. Очень похожий. Что бы это ни значило. А ещё — видео. Признание, где он открыто называл себя серийным убийцей Дарвином. Говорил, мол, был санитаром города.

— То есть я всё-таки...

— Нет, не всё-таки. В конце он записал короткое обращение, лично тебе. Что-то вроде: «Не слушайте этого идиота. Я не выбирал жертв по цвету глаз и уж тем более не убивал их только с помощью воды».

— Так я был прав? — неуверенно переспросил Брэндон. — Я раскрыл дело серийного убийцы!

Итан устало поднялся и уже занёс руку, чтобы отвесить здоровенный подзатыльник, но резко остановился:чёрт с ним, жалко даже силы тратить.

— Нет. Ты ничего не раскрыл. Ты просто его случайно выманил, и он так же случайно выпал из окна. Пока пытался тебя убить.

Он сделал паузу и ткнул пальцем прямо в Брэндона:

— Запомни это. И, пожалуйста, не рассказывай об этом в своём дурацком блоге…

***

«Всем привет. Это снова “Копские тайны”. Сегодня вы узнаете, как я поймал самого хитрого и опасного серийного убийцу в США — маньяка по прозвищу Дарвин».

Брэндон снимал себя внутри полицейского участка. Позади, старательно отворачиваясь от камеры, сновали его коллеги. В какой-то момент он заметил проходящего мимо Итана и поспешно направился к нему.

— Итан, расскажи, как я поймал Дарвина!

— Отстань… я занят… — буркнул Итан, не замедляя шага.

— Ноа Картер говорит, что Дарвин был инопланетянином! — продолжил Брэндон, не выключая камеру.

Итан стремительно огляделся в поисках спасения, увидел дверь с табличкой «WC», и резко свернул туда.

— А мисс Адамс считает, что это был настоящий Чарльз Дарвин! Ну тот, с бородой и теорией! И что он хотел убить её, а не меня…

— Отстань! — ответил Итан, захлопывая дверь.

— Я заказал себе новую камеру! На этот раз — ударопрочную!

Дверь распахнулась, и красный от злости Итан закричал на него:

— Отста-а-а-ань! Сказал же! А то я сам доделаю то, что не смог Дарвин! Вернее, оба Дарвина — и маньяк, и тот, кто придумал естественный отбор!

Брэндон медленно опустил камеру, голос его сделался трагичным:

— Ну вот… А я ведь просто хотел объяснить людям, чем мы тут занимаемся. Мне ведь тоже хочется приносить пользу.

Итан замер в нерешительности, на мгновение его лицо смягчилось, ему даже стало немного жаль этого недотёпу.

— Так, без тебя мы бы, может, и не взяли Дарвина… — начал он и тут же осёкся, заметив довольную улыбку Брэндона. Тот выключил камеру и дружелюбно ответил:

— Спасибо! Этого я и хотел!

Автор: Вадим Березин

Корректор и редактор: Алексей Нагацкий

Спасибо, что прочитали. Подписывайтесь! ТГ: https://t.me/vadimberezinwriter

Убийства по Дарвину
Показать полностью 1
35

Чёрный сват

Ну, короче, дело такое. Не для прессы, понял? Чисто... выговориться надо. А то я уже стакан водяры хлопнул, а меня все трясет, как ту собаку на морозе.

Чёрный сват

Жила у нас в подъезде семья одна. Обычные люди. Серега с Люськой и две девки у них. Квартира — трешка, ремонт еще с девяностых, обои отклеиваются, трубы вечно текут. Серега на заводе горбатился, Люська по хозяйству. Старшая у них, Ленка, засиделась в девках. Двадцать пять уже, а все никак. Ну, бабы ж дуры, им лишь бы чадо свое замуж побыстрее выдать. Люська бегала, суетилась, все по бабкам каким-то шастала.

И вот надыбала она одного хмыря. Типа, спец по карме или че там. Пришел он к ним. Я тогда у Сереги сидел, мы карбюратор перебирали на кухне. Заходит этот... ну, обычный мужик, в свитере катышками, только зенки у него какие-то... водянистые, пустые. Глянул на Ленку, потом на квартиру.

— У вас, — говорит, — ржавчина в доме.

Я смотрю — ну, батарея ржавая, так ЖКХ, чтоб их, не топят ни хрена, трубы прогнили. А он свое дальше гнет:

— Это знак, типа. Сажа черная на роду. Если Ленка замуж выйдет, мужик ее тут же и скопытится. Тень черная на ней.

Люська в слезы, конечно. «Че делать, спаси-помоги».

Этот хмырь и выдал: надо, мол, обряд провести. Снять «венец», все дела. Только надо ехать к нему на дачу, там у него «место силы». Ну, Серега меня попросил отвезти, у меня «Газель» рабочая. Поехали. Ленка, Люська и я. Серега дома остался, бухал.

Приехали в какую-то глухомань, СНТ заброшенное. Грязь, ноябрь, снег этот... серый, с мазутом наперемешку. Дом у мужика — сарай гнилой. Воняет внутри тухлой капустой и сырой землей. Он говорит: «Ленку одну оставьте, тут дело интимное, надо, типа, чтоб она "жениха" из мира духов приняла, чтоб он насытился и отстал».

Люська, дура, согласилась. Я еще подумал — ну, нимфоман старый, но Ленка-то кобыла здоровая, если че — врежет.

Сидим в машине, курим. Час, наверное, прошел. Выходит Ленка.

Слушай, я не знаю, как объяснить. Она шла... как будто у нее коленки во внутрь гнутся. Дергано так. Лицо — мел. А глаза... как у рыбы мороженой. Села в машину, молчит. От нее душком потянуло..., как из мясного отдела, когда там холодильник потек.

Привезли домой. И тут началось.

Пару дней тихо было. А потом захожу я к Сереге за солью, по-соседски. Сидят они на кухне. Ленка у плиты стоит. И вдруг берет сковородку чугунную, тяжелую, раскаленную. И молча, без крика, х*рак! — и в стену. Штукатурка во все стороны, вмятина в бетоне.

Люська орет. А Ленка поворачивается... У нее лицо, боже, не шевелится. Мышцы атрофировались. Только челюсть отвисла, и слюна течет, густая такая, как клей.

И тут она разбегается — и башкой в косяк дверной. С размаху!

Звук такой был... мокрый. Как будто арбуз об асфальт. Хрустнуло что-то, кровь брызнула, а она стоит, шатается и лыбится. Зубы скалит.

Дальше — хуже.

Мелкая их, Катька, лет семь ей было. Ленка ее полюбила вдруг. Ходит за ней по пятам, шепчет че-то. А голос не ее. Хриплый, как будто у старухи. «Пойдем, — говорит, — сестренка, я тебе жениха покажу».

В один день Серега на смене был. Слышу — визг дикий. Вылетаю на площадку.

Дверь у них нараспашку. Ленка тащит Катьку на балкон. А у нас восьмой этаж! Катька упирается, орет, а Ленка ее за руку держит... Я смотрю, а у Ленки пальцы... ну, мать его, нечеловеческие какие-то. Длинные стали, узлы на суставах вздулись, и она кожу ребенку просто в мясо сжимает. Синяки черные прямо на глазах наливаются.

Я подлетаю, хватаю Ленку за плечо. А она... твердая. Как дерево. И холодная, ледяная, будто труп из морга. Она голову ко мне поворачивает — шея хрустит, меня аж передернуло. Смотрит. И в этом взгляде, короче... там ничего человеческого нет. Пустота и злоба лютая.

— Не твое дело, — шипит. — Все уплачено.

Я ей с локтя в челюсть дал. Зубы выбил, кровь черная пошла, густая, как деготь. А она даже не моргнула. Но Катьку выпустила. Я мелкую схватил, к себе в хату закинул, дверь закрыл.

Потом менты приехали, дурку вызвали. Ленку связать только вчетвером удалось. Она санитару ухо отгрызла. Просто взяла и откусила, как хрящик куриный. Кровища хлещет, санитар орет, а она жует и смотрит в потолок.

Нашли мы потом бабку одну, нормальную вроде, деревенскую. Она сказала: тот хмырь, «колдун» хренов, Ленку не лечил. Он ее продал. Подселил в нее тварь какую-то, сущность голодную. Типа сделка: он силу получает, а твари — тело свежее. И что тварь эта, если уж вошла, то никогда обратно не выйдет. Она семью жрать будет, пока всех не изведет. И в первую очередь за младших принимается, в них жизненной силы больше.

Ленку в дурку закрыли, в область увезли. Кололи чем-то тяжелым, чтоб овощем лежала.

Серега к ней ездил через месяц. Вернулся седой весь. Говорит, она там на кровати лежит, привязанная. Худая, как скелет, обтянутый кожей серой. И гниет заживо. Пролежни до костей, вонь стоит такая, что глаза режет. Врачи ничего не понимают: некроз тканей, непонятной этиологии. Будто организм сам себя отторгает.

Умерла Ленка через полгода. В муках, говорят, страшных. Кишки скрутило так, что позвоночник треснул.

А тот мужик, колдун исчез. Дом в СНТ сгорел. Только пепелище осталось.

Серега спился. Люська с горя чуть в окно не вышла. А Катька... Катька по ночам кричать стала. Говорит, сестра приходит. Стоит в углу, черная, длинная, и пальцами ее манит.

Вот такая вот, блин, «свадьба». Налей еще, а?

Показать полностью
76

Тайна шахты "Пролетарская" часть 2

Тайна шахты "Пролетарская" часть 2

Начало

— Вас искали больше полугода. Объявили в федеральный розыск. Шахту обыскали полсотни спасателей. Как вы могли столько времени провести здесь, не понимаю?!

Герман смотрел на нас словно на призраков. Я заметил, что его слегка покачивает, видимо, от опьянения. Во всяком случае, запах алкоголя уже перебил вонь шахты.

— Значит, это правда! — воскликнул Руслан.

— Ну я же говорил! Мы, кстати, тоже стареем за час на год, — огорошил всех Анастас.

Я посмотрел на своих спутников и не увидел каких-то изменений в их внешности, даже длина волос осталась прежней. Впрочем, многие ли из нас замечают, как переменились всего за год?

— Тогда мы должны валить отсюда! Год за один час! Это же охренеть как много! — воскликнула Яна.

Все замолчали. А громкоговорители продолжал свою песню:

— Конец смены, покиньте шахту!

Год за один час. Да, шахту действительно стоило покинуть. Нет в мире более дорогой валюты, чем время. Правда, для меня путь наверх без детей закрыт. Но подвергать такому же испытанию супругу нельзя: слишком опасна чертова шахта. Алина поймала мой взгляд, и едва заметно покачала головой.

— Я никуда не уйду без своих детей! — считалось в ее взоре. И я знал, что переубедить ее все равно не смогу. Мы взялись за руки и крепко сжали ладони друг друга.

— Руслан, я не могу остаться.. Прости.. Вдруг тебе придется искать Юру часами. А я не готова тратить лучшие годы на поиски твоего сына, — произнесла Яна и сделала несколько шагов в сторону клети.

— Все стойте на месте! Никто не поднимется, пока я не узнаю, что здесь происходит! — потребовал Герман.

— Да пошел ты! — Яна оттолкнула его в сторону и заскочила в кабину. Прижавшаяся к стене, она была подобна загнанной в тупик кошке. И никто из нас не сомневался, что любому, кто решит вывести Яну обратно, она также расцарапает в кровь лицо.

— Кто-то еще едет? — спросил Анастас.

Ему никто не ответил. Тогда юноша закрыл решетку и ударил по кнопке. Клеть медленно поползла вверх.

— Какая же ты тварь! Стерва крашеная, кукла деланная-переделанная! — вдруг закричал находившийся до этого в оцепенении Руслан, — Чтоб ты сдохла там наверху, тварь!

Но Яна ничего не ответила, и клеть также молча унесла ее наверх.

— Как нам пройти мимо тех тварей? Они же наверняка ждут под дверью? — спросил я у Анастаса.

— Есть еще один путь, — указал он на третью запертую дверь. — Но я всегда избегал его: там все на соплях держится и может рухнуть в любой момент.

— Другого выбора нет, — пожала плечами Алина.

Анастас двинулся к двери, но Герман преградил путь уже ему.

— Я никого не отпускал! Где мой Марк?! — вновь потребовал объяснений он.

Я неожиданно для себя выступил вперед со сжатыми кулаками. Сердце колотилось как бешеное, лицо пульсировало.

— Мы идем за детьми. А ты либо присоединяешься, либо остаешься здесь! Попытаешься нас остановить — прибью, — пригрозил я полицейскому.

— Мужчины, не ссорьтесь. Нам нужно быть в одной команде, — попыталась помирить нас Алина.

Инстинкт защиты детей, включает в тебе какую-то неведомую спящую силу: ты готов голыми руками расправиться с любым человеком или зверем, что угрожает твоей семье. Герман почувствовал это во мне и уступил, лишь сверив мою спину злым взглядом.

Анастас отпер дверь, и мы вновь углубились в темные и сырые лабиринты подземного царства. «Осторожно. Аварийный участок!» — гласил встретивший нас знак. В этот раз мы старались идти как можно тише, и если и переговаривались, то делали это полушепотом.

— Эти твари типа летучих мышей: больше ориентируются на вибрации, а не на звук и зрение. Я называю их шаркунами. Слышали, как шаркают? Каждый раз сердце в пятки уходит. Блин, а я еще недавно в Сайлент Хилл поиграл, — рассказывал Анастас.

— Как далеко могли уйти дети за два часа? — спросил я.

— Сложно сказать. Здесь в районе сорока километров путей. Свернуть не туда и заблудиться очень легко. Но есть ключевая точка — околоствольный двор. Это типа центральный вокзал для вагонеток и электровозов. Все потерявшиеся рано или поздно выходят туда.

— Ты, смотрю, хорошо знаешь эти шахты, парень, — отметил Герман.

— Да, пришлось немало полазить.

Мы остановились у развилки.

— Подождите минуту, я пробегусь вперед. Нужно быть уверенным, что идем правильно, иначе можем плутануть. — сказал наш проводник и скрылся за углом.

— Как ты нашел нас? — спросил я у Германа, пользуясь временной передышкой..

— Это было нелегко. Сначала спустился сюда с мчсниками, но вскоре меня отстранили от расследования.

— Из-за той стрельбы?

— Ага, — произнес он таким равнодушным тоном, словно стрелял по нам из новогодней хлопушки. Но, видимо, полицейское начальство не разделяло подобного мнения. И Германа таки уволили. — Но я не бросил поиски: облазил в одиночку здесь каждый уголок. Но вы словно испарились. Мистика какая-то — решил я. И вдруг вспомнил, что задержанный парнишка тогда лепетал про единственный шанс в году. Я и пришел спустя год. А дальше ты знаешь.

Герман закончил короткий рассказ и замолчал. А я понял, что теперь в коридорах штольни стало еще на одну опасность больше.

— Следите за ним в оба, — шепнул я Руслану и Алине.

Анастас вернулся, и мы продолжили путь. Своды тоннеля начали сужаться. Воздух стал сырее, а с потолка то и дело падали капли воды.

— Держитесь подальше от креплений. Их сбили на скорую руку, — предупредил проводник.

Путь нам преградил подтопленный грунтовыми водами туннель. Стоящие в ней долгое время балки сгнили у основания. Мочить ноги не хотелось, и я быстро перебежал преграду по лежащему в воде брусу. Но как только я стал ногами на сухую поверхность, чья-то сильная рука высунулась из решетки, что закрывала уходивший в сторону туннель, и схватила меня за плечо. От неожиданности я закричал и уронил телефон в воду.

Полутемнота скрывала нападавшего. Но зато я отлично слышал его рычание, ощущал зловоние.. Так разила гниль и разложенная плоть.

Руслан и Анастас пытались отбить меня, но сил им явно недоставало: существо обладало мощью медведя или огромной гориллы. Тогда Герман поднял из воды брус и со всей силы зарядил по держащей меня руке. Существо явно почувствовало удар и на мгновение ослабило хватку. Этой секунды мне хватило, чтобы вырваться. Но дернулся я слишком сильно, и споткнувшись, полетел прямо на одну из подпорных балок.

Удар был болезненным. Но худшее случилось дальше: балка затрещала, накренилась и рухнула в воду. Остатки крепления разошлись окончательно, и с потолка вниз хлынула лавина из земли, камней и кусков арматуры.

— Бежим! — закричал Анастас.

Но я не успел даже встать: что-то тяжелое упало мне на голову. И перед тем как потерять сознание, я услышал крик Алины. Затем раздался грозный гул, который известил, что нам всем пришел конец.

***

Ужасная боль сковала затылок, словно по голове проехала газель. Освещение давал лишь тусклый свет одного телефонного фонарика. Теплые руки жены гладили меня по щеке.

— Ты живой, Вить?

— Голова раскалывается. Ты как?

— Ногу повредила. Пустяки.

— Что произошло?

— Нас завалило, — ответил Анастас. Он сидел на остатке деревянной балки, уткнувшись лицом в ладони.

— Где Герман и Руслан?

— Мы здесь, — сообщил голос Руслана откуда-то из темноты. — Ищем выход, но, видимо, завалило с концами.

Мне захотелось разреветься.

— Можем выкопать ход? — спросила Алина.

— Да тут кубометры земли и камней! Неделю копать придется!

— А что там дальше? — Алина указала на другой конец туннеля. Рабочие явно бросили копать и просто заложили его досками.

— Ничего там нет. Везде лишь груда земли и камней. — Анастас заревел так громко, что у меня еще сильнее заболела голова.

— Хорош ныть! Давай ищи выход, ты же знаешь эти туннели лучше нас! — взбесился Герман.

— Я же не знаю каждый поворот. Я всегда ходил с картой, но она осталась в рюкзаке!

— Вот, держи. Хорошо, что напомнил. Забрал из вещдоков перед увольнением. — Герман бросил юноше свернутую вчетверо карту.

Анастас развернул бумагу и какое-то время молча водил по ней пальцем.

— Так, мы шли по левому штреку. Потом свернули вот здесь и здесь. Должны были уйти вправо, но нас отрезало. Значит, мы сейчас у этого забоя. Но нашего туннеля нет на карте.

— Его, наверное, не успели отобразить на бумаге, — подсказал бывший полицейский.

— Так, получается этот ход поворачивает к основному штреку чуть дальше. Они не докопали совсем чуть-чуть.

— Сколько? — спросил я.

— Трудно сказать, думаю не больше шести метров. Наш и основной штреки идут параллельно.

— Можем закончить? — с надеждой спросила Алина.

Анастас покачал головой.

— Шахтеры это делают специальным оборудованием, машинами. Вы голыми руками собрались копать? — махнул рукой Герман.

— Да хоть голыми руками, лишь бы выбраться отсюда! — воскликнул Руслан.

Дальше начался базарный спор. Я не стал в нем участвовать и подошел к другому концу туннеля. Земля здесь была слежавшаяся, вокруг валялись обломки древесины, и несколько брошенных шахтерских касок. Голова предательски закружилась, и я присел на корточки. Но вдруг ощутил лёгкий, дующий в спину ветерок.

— Дайте фонарик живо! — закричал я и тут же принялся расчищать баррикаду.

Источник сквозняка нашелся быстро.

— Они не соединили тоннели до конца, но проложили трубу для вентиляции, — радостно воскликнул я.

— У нее диаметр миллиметров двести, туда даже младенец не пролезет, — усомнился Герман.

— Вытащим ее и расширим ход. Дальше ползком. Будем работать по очереди. Двойками. Один копает, другой оттаскивает землю и после меняемся, — предложил я.

— Вы можете потратить часов двадцать, а когда закончите, будете глубокими стариками. Забыли, что мы тоже ускоренно стареем? — расстроенно напомнил Анастас.

— Ну-ка заткнись, сопляк! Будешь копать, даже когда тебе исполнится семьдесят. Этого вообще бы не произошло, если бы не ты! Почему не пришел в полицию раньше и все не рассказал?! А?! — выругался Герман.

— А кто бы мне поверил?

— Ладно, не ссорьтесь, мужики. Мы с Германом начнем копать первые, потом Витя с Анастасом нас сменят. Приступаем, — закончил склоку Руслан.

— Я тоже буду работать, — заявила Алина.

— У тебя нога больная, отдыхай пока, — ответил я.

Для копки мы приспособили несколько кусков арматурен и обломки досок, землю вынимали дырявой шахтерской каской.

— Как ты впервые попал в эту заваруху? — спросил я у Анастаса, пока работала первая смена. Юноша сидел в сторонке, понурив голову. Но желание рассказать свою историю вмиг придало ему энтузиазма.

— Мне тогда было четырнадцать. Сам я вообще деревенский. Но на осенние каникулы приехал сюда к бабушке. А город-то небольшой: делать подросткам особо нечего. И вот ребята местные предложили сходить в «Пролетарку» — так они шахту называли. Я, естественно, согласился. Представляешь, что такое для деревенского огромная шахта?! Никогда подобного не видел! Сначала просто по зданию бродили, но там так — фигня, ничего интересного. А вот у клети уже задержались подольше. Помню, кричали вниз в темноту и эхо слушали, затем камни бросали. А потом, когда решили уходить…

— Заиграла сирена, — догадался я.

— Ага. И электричество везде включилось как по волшебству. Мы сначала перепугались, а потом, когда поняли, что клеть заработала, решили спуститься. Я не хотел. Уже темнело, а бабушка у меня строгая была..

— Но они тебя все равно уговорили?

Анастас рассмеялся, но смех этот отдавал болью, а не весельем.

— Какой там. На слабо взяли. Говорят: тебе че, страшно в клетку войти? Ну я и вошел. А кто-то кнопку на пульте нажал и клеть вниз уехала, а они ржали наверху. Помню, как спускался в темноту… Сначала, конечно, страшно было. А потом азарт какой-то появился, и я решил их сам разыграть и наверх не подниматься. А что: фонарик с собой, еда и бутылка колы в рюкзаке. Пошел бродить по туннелям, а когда вернулся к клети, понял, что не могу подняться.

— Сколько ты провел в шахте?

— Три часа.

— И потерял три года жизни, — подумал я, но вслух сказал иное, — Ты не должен был идти с нами. Дети — наша ответственность. Никто не вправе был требовать от тебя такой жертвы.

Я вдруг ощутил ужасную жалость к этому парню. Ведь он оказался под завалами из-за нас. Из-за меня. Моя глупость лишила его, возможно, десятков самых продуктивных лет жизни. В эти годы строят карьеру, заводят семью, путешествуют. Он же потратит их на копку тоннеля… И все из-за меня. А самое страшное, что я никак не могу искупить свою вину перед ним. Как это можно вообще сделать? За украденную у друга конфету в детстве мы просим прощение, за сворованный телефон или пачку денег садимся в тюрьму. Но как искупить хищение десятилетий я не знал.

— Я пришел сюда не из-за ваших детей. После того случая я спускался в шахту еще трижды.

Его слова ошарашили меня.

— Зачем ты это сделал? — воскликнул я, недоумевая, как можно в здравом уме вернуться в столь страшное место и вновь потерять драгоценные годы.

Анастас зажмурился, не давая слезам выйти наружу. Но все же сдержался и продолжил рассказ:

— Когда я вернулся наверх, то оказался в каком-то кошмаре. Бабушка умерла: сердце не выдержало. Сильно себя винила за мою пропажу. Оставалась лишь мать. Но она.. Она.. Сначала долго плакала и радовалась, что родной Стасик вернулся. Так она меня звала всегда — не Анастасом, а Стасиком. Принялась праздничный стол накрывать. Говорит: «Сейчас отец вернется, и мы твое возвращение отметим». Но отец ушел еще до моего рождения, а вскоре умер. В общем, фляга у нее уже свистела конкретно. И лекарства особо не помогали. Однажды я домой вернулся, а в квартире все газовые колонки открыты. А она в спальне перед иконой сидит и молиться. Пришлось ее в психушку сдать. Там и лежит до сих пор. А недавно вообще меня узнавать перестала.

На этот раз он не выдержал и разрыдался. Передо мной сидел по сути мальчишка, потерявший из-за невинной случайности не только годы, но и близких. Чувство вины вновь кольнуло меня. Но разве я виноват? Разве я создал эту проклятую шахту? Нет. Это сделал ублюдок, который явно наслаждался человеческими страданиями. А может, просто во Вселенной бывают места, где привычные нам физические законы работают по-другому. И тогда винить вообще некого.

Юноша успокоился и продолжил рассказ:

— Хуже всего то, что некому душу излить: люди просто покрутили бы пальцем у виска. Влиться в общество я так и не смог. В школе уже никто не ждал: хотя я еще только в девятый перешел. Вроде по возрасту нужно в институт идти, но я же три года пропустил по сути. Экзамены не знал, как сдавать. Пошел в профучилище. Но там ребята намного старше, хоть внешне ничем от меня не отличались. Не сдружились. Даже травить начали. Бросил учебу, стал подрабатывать то там, то здесь. И я решил вернуть все как оно до шахты было, и чтобы мама выздоровела.

— Каким образом? — спросил я. Хотя уже понемногу догадывался.

— Я долго собирал любую информацию о шахте: архивы, слухи, свидетельства очевидцев. Но ничего сносного не нашел, лишь сплетни. Но однажды поговорил с бывшим машинистом шахты. Он тоже пропал, но на год. Ему, конечно, никто не поверил, но мужчина с этим свыкся и просто жить продолжил. Эту карту он дал и сказал, что здесь должен быть еще один выход. И если через него выйти, то все обратно отмотать можно.

— Это как, отмотать? — удивился я.

— Мужчина считал, что если существует вход, то есть и выход. Понимаешь? Вдруг шахта может не только вперед время ускорить, но и назад вернуть?

— Ты за этим спускался столько раз?

Анастас кивнул.

— Почти всю шахту исследовал, кроме некоторых закоулков. Место, где можно все повернуть вспять где-то там. Я уверен.

— И сколько же ты искал его?

— Восемь смен.

— Восемь лет, — тут же прозвучало у меня в голове. Наивный юноша, он ведь мог ошибаться и потратить эти годы зря.

— А что ты делал у шахты, когда наши дети пропали? — вспомнил я.

— Я тогда веру совсем потерял. Пришел пораньше, постоял у клети недолго и свалил. Не решился спускаться. Ты не представляешь это чувство, когда смотришь вниз штольни и понимаешь, что она вот-вот твои годы украдет. И с каждым разом спускаться все тяжелее. Но все равно спускаешься, потому что по-другому жить уже не можешь.

— Я ведь окликнул тебя тогда.

— Помню. Я решил, что ты откуда-нибудь из ФСБ и убежал, — рассмеялся парень. — А потом увидел вас на передаче о пропавших детях и все понял.

Я тут же вспомнил, как мы ходили на один из федеральных каналов. Тогда это казалось хорошей идеей: вдруг неизвестный очевидец важную информацию сообщит. И звонки действительно начались: кто-то утверждал, что видел детей то в одном городе, то в другом, а иной говорил, якобы похожих детей заметил за границей. Но ничего из сообщенного не подтвердилось.

— Я хотел вам написать анонимку и о шахте рассказать. Но вы вряд ли мне поверили, — продолжил Анастас.

— Ты прав. Не поверили бы, — ответил я, вспоминая, как много всяких колдунов, экстрасенсов и просто умалишенных звонили и писали нам после передачи.

— Я должен найти выход. Иначе время зря упущено.

Вскоре мы сменили Руслана и Германа и тут же поняли, насколько страшная и тяжелая нам предстоит работа. Проем был узкий, тесный. От недостатка воздуха быстро начинала кружиться голова. Страшное место, особенно когда осознаешь, какая масса лежит над тобой, и что любое неловкое движение может зажать внутри лаза.

— Я не полезу туда! У меня клаустрофобия, — заныл Анастас.

— Чертов Курт Кобейн, — выругался про себя я и полез в проем.

Каждый сантиметр плотной и слежавшийся земли приходилось прогрызать с боем. Руки быстро покрылись ранами и мозолями. А из-за жары пришлось снять верхнюю одежду и работать в одной майке.

Так мы и трудились, меняя друг друга. При этом из соседнего штрека постоянно доносился звук системы оповещения.

— Конец смены, покиньте шахту!

Сначала я считал объявления. Но со временем захотелось добраться до громкоговорителя и разбить его в щепки. Но сообщения повторялись. Еще и еще. И снова год жизни пролетал впустую.

Я старался гнать от себя дрянные мысли о времени, будущем, подземных тварях и думать о детях. В конце концов, все это делалось ради них. Но очередное уведомление вновь приводило в ужас:

— Конец смены! Покиньте шахту! Конец смены! Покиньте шахту!

— Как бы заткнуть эту тварь.. — выругался Герман.

— Кто-то считает, сколько времени прошло? — спросил Руслан.

— Восемь лет, — тихо произнесла Алина.

А дальше этих сообщений было все больше и больше. Как будто шахта ради шутки даже ускорила время.

Тело изнемогало от усталости и голода. Я свалился рядом с супругой, лица которой в темноте не было видно.

— Прости, что не поверила и назвала идиотом. Ты совершил огромный подвиг ради семьи, — сказала она.

— Нет, я правда идиот. Не стоило брать тебя сюда. Алина… Сколько лет мы уже потеряли, а сколько еще потеряем, прежде чем выберемся отсюда? Я должен был идти за детьми один.

— А что все эти годы делала бы наверху я? Ждала в неведении? Ты представляешь, что это такое? Каждый год в один и тот же день ждать, что вы подниметесь, и гадать, не сцапали ли вас те твари? Это даже хуже, чем мгновенно состариться! Мы пришли вместе за детьми, вместе и уйдем!

— А какой мир будет нас ждать наверху, ты задумывалась?

— Он не будет нас ждать совсем, Витя.

— Вот это пугает больше всего.

— Меня тоже. Но что бы там наверху ни было, мы будем проживать каждое оставшееся мгновение вместе с детьми. Я не жалею о том, что спустилась. И сделал бы это снова, если бы ты позвал.

Я обнял супругу, а она положила голову на мое плечо. Нет, все-таки наша любовь никуда не исчезла и даже стала сильнее.

— Я что-то устал, Вить. Башка кругом идет, — прохрипел Руслан после очередной смены и улегся на застеленную на землю куртку.

— Конец смены! Покиньте шахту! — ознаменовал еще один пролетевший час, а туннель и не думал заканчиваться.

По моим подсчетам я уже вот-вот должен был переступить рубеж шестидесяти. Признаться, это странное ощущение, когда ты стареешь всего за какие-то сутки: тело словно скукоживается, голос становится жесте, деревянее. Старели и другие. Я не видел их лиц: света хватало лишь на то, чтобы освещать работу в лазе. А батареи телефонов садились уж слишком быстро. Но даже без освещения в полутьме я ощущал, что призрак ушедшей молодости стоял где-то рядом, глядя на пришедшую ему на смену старость. Восемнадцать лет.. Восемнадцать мать их лет, за которые я планировал сделать столько всего остались погребенными под землей и камнями.

По нашим расчетам, туннель уже должен был закончиться, но он лишь повернул в сторону, и чтобы копать дальше приходилось изгибаться в узком лазе и в таком неудобном положении долбить твердую как камень землю.

— Вить, Руслан хочет с тобой поговорить, — сообщила мне супруга.

— Не вовремя, любимая! — ответил я, высыпая на пол очередную груду земли и едва держась на ногах от усталости.

— Сходи. Мне кажется, он скоро лишится чувств. Я тебя подменю.

Руслану как самому старшему было тяжелее всего. Я нашел его по лежащему темному силуэту. Он сидел, прислонившись к стенке, и тяжело дышал.

— Ты как, дружище?

— Что-то хреново. Вить, послушай. Я, наверное, не пойду дальше. Сил совсем нет.

— Не болтай ерунды. Тебя еще Юрка ждет! Надо будет, на руках понесу.

— О Юрке с тобой и хотел поговорить. Вить, не дай ему пропасть в шахте. И там наверху не дай. Он совсем еще ребенок, даже если повзрослел лет на двадцать. На Яну надежды нет, сам понимаешь. Эта скотина, наверное, давно в третий раз замуж вышла, если не в четвертый. И еще половину моей квартиры отжала. Не везло мне никогда на любящих женщин, не то что тебе. Помнишь, что эта скотина мне у входа сказала? «Я не могу лучшие годы на твоего ребенка тратить». Тварь. Да скажи она, что боится оставаться из-за тех монстров, я бы ее отпустил без лишних слов. А она, считай, от семьи открестилась. Ну и пес с ней.

— Все сделаю. Но ты мне тоже пообещай, что выйдешь отсюда живым и невредимым вместе с сыном.

— Ага.. обещаю. Иди копай, шахтер недоделанный, — пошутил Руслан и свернулся калачиком.

— Вижу выход! — донесся наконец долгожданный возглас.

Герман уже вылез в соседнюю штольню и светил нам снаружи фонарем.

— Ползите первыми, я помогу Руслану. Анастас, если станет плохо, старайся дышать глубоко и просто двигаться на свет, — дал я последние наставления и подтолкнул нашего проводника внутрь.

— Я добрался! — услышал я через полминуты и облегченно выдохнул.

Оставалось доставить Руслана — но эта задача казалась куда сложнее. За последние полтора часа в темноте я не слышал от него ни одного слова, лишь тяжелый храп.

— Нам пора, дружище. Я полезу впереди и вытащу тебя.

Он не отозвался, и мне пришлось включить фонарик. Руслан стоял в углу зала и глядел куда-то перед собой.

— Руслан! — вновь позвал я.

На этот раз он услышал и медленно повернулся. И я, наконец, понял, откуда берутся шаркуны — ими становились те, кто так и не смог выбраться наверх, и чье естественное время подошло к концу. Вместо давнего друга на меня смотрели белые глаза без зрачков и высушенное, словно полежавший на солнце виноград, лицо. В воздухе появился запах разложения.

Я закричал и бросился к лазу. Ползти внутри было сложно — пространство было уж слишком узким. Тварь не отставала. Казалось, что своими подошвами я ощущаю ее наполненное гнилью и мертвечиной дыхание.

Кто-то вытянул меня наружу, и я увидел свет.

— Закройте выход! Там эта тварь! — закричал я.

Анастас и Герман сориентировались моментально и подперли лаз наполненной углем вагонеткой. Шаркун несколько раз ударил по нашей импровизированной баррикаде и замолк.

— Не уверен, что это удержит его надолго, — заметил Герман.

— Станция уже близко, — напомнил Анастас.

Мы прошли минут десять, когда оказались в небольшом техническом помещении. У стен стояли еще советские трансформаторы, распределительные щиты, насосы, шкафы с шахтерским хламом. Потолок был усеян пучками проводов, монтажными коробками и щитками.

— Черт, я не помню этого помещения! — Анастас уселся на табуретку и вытащил карту.

Герман прибавил свет, и я, наконец, смог разглядеть своих спутников. Не буду описывать увиденное. Скажу лишь одно: годы не сжалились ни над кем из нас. Разве что Анастас в свои сорок пять выглядел вполне неплохо. Но вряд ли это его успокаивало.

— Вот, нашел. Мы в насосной станции.

— Куда дальше? — спросил Герман.

— Прямо. Скоро выйдем к стоянке электровозов. Если детей там нет, то идите к клетям. Скорее всего, они сделали петлю и пошли обратно. Как я и ожидал.

— Ты не пойдешь с нами? — удивился я.

— Нет. Я доведу вас, а потом пойду левее. Это последняя ветка, которую я не исследовал.

— Думаешь, выход в прошлое где-то там?

Анастас хотел что-то ответить, но вдруг раздался истошный вопль Алины. Она стояла у металлической сетки, за которой зияла темная пропасть штольни, и светила фонариком вниз.

Среди плавающего в грунтовых водах мусора лежал скелет совсем молодого человека, наверное, подростка, с ярко-красным рюкзаком на спине. Этот рюкзак я покупал нашей дочери к новому учебному году всего пару месяцев назад.

Финал

Подписывайтесь на мои каналы в тг и в вк. Там продолжения выходят раньше

Показать полностью 1
80

Тайна шахты "Пролетарская"

Тайна шахты "Пролетарская"

О шахтах мне известно немногое, как и любому современному обывателю. Знаю, что под землей долгое время трудился мой дед, как и почти все мужчины в городке. Но в перестройку шахту закрыли, и тысячи бывших работников остались не у дел. Забойщики, проходчики, машинисты и операторы — все они стали жертвами новой эпохи, когда даже долгий упорный труд не гарантировал никакой стабильности.

С тех пор утекло много времени, и о шахте забыли, как и многих брошенных советских объектах. Забыл и я, совершенно не подозревая, что эти подземные туннели изменят мою жизнь до неузнаваемости.

Эта история началась с простого телефонного звонка.

— Дети пропали! — услышал я в трубке, когда моей машине оставалось проехать меньше километра до дома. Наверное, нет для родителя фразы страшнее. Она обдает холодом и режет внутренности, словно скальпель. Сердце начинает бешено стучать, а от ужасных мыслей, кажется, взорвется мозг.

— Они должны были вернуться из парка домой больше часа назад! Телефоны отключены. Витя, нужно срочно звонить в полицию!

Моя супруга — женщина со стальной выдержкой. Но сейчас в трубке я различал растерянный и напуганный голос, готовый вот-вот перерасти в истерику.

— Так, успокойся и держи себя в руках. Ты говорила, они проводят Юру до тренировки. Звонила его родителям?

— Да, но Юра не берет трубку. Я попросила Яну поехать в бассейн и поговорить с сыном. Он, скорее всего, последний общался с нашими детьми.

— Ты молодец — все сделала правильно. Ладно, послушай, я сейчас…Черт тебя дери!!

Белая Тойота выскочила на перекресток так быстро, что я лишь чудом разминулся с ее мордой, дернув руль влево.

— У меня главная, урод! — заорал вслед водитель Тойоты, но мне было плевать.

— Алло, Алина. Послушай. Я уже у парка. Поищу детей там. Будь на связи с Яной. Возможно, Юра вновь провел их на халяву в бассейн. И они сейчас плавают, а телефоны просто остались в шкафчиках.

— Не подумала об этом.. На связи. — Голос супруги стал чуть спокойнее.

Я припарковал авто прямо у входа в Пролетарский парк, не обращая внимание на запрещающий знак. Стоял конец ноября, но солнце приятно гладило лицо теплыми лучами. Первые деревья уже сбросили листву, и на тротуаре громко шуршали метлы дворников. В одной из куч устроила фотосессию молодая семья. Ребенок заливался смехом и разбрасывал листья в стороны, под осуждающие, но молчаливые взгляды работников ЖКХ.

В самом парке было немноголюдно: за пятнадцать минут я встретил лишь несколько сидящих на лавке пенсионеров. Те видели похожих подростков у аттракционов.

Зазвонил телефон, но в этот раз супруга уже не могла сдерживать истерику.

— Яна только что приехала в бассейн. Юра не пришел на тренировку! И его телефон также недоступен!

Что-то холодное и скользкое возникло в груди. Захотелось закричать о своей беде так громко, чтобы этот возглас услышал весь город, и каждый его житель бросился мне на помощь. «Найдите моих детей, прошу вас!» — обращался я взглядом к водителям проезжающих авто, к гуляющей по улицам молодежи, к спешащим к семье белым воротничкам. Но всем им не было дело до моих забот.

Я успокоил дыхание, и понемногу тревожные мысли уступили место холодному рассудку.

— Пусть Яна опрашивает всех одноклассников и ребят из Юриной секции. Ты тоже напиши в школьный чат. Какая-то информация должна всплыть. Я позвоню Герману: он все-таки полицейский и лучше нас знает, что сейчас делать, — проинструктировал я супругу и положил трубку.

Я еще раз обежал парк, заглянул в прилегающие дворы и магазины. Ничего.

— Митя! Юля! Митя! Юля! — выкрикивал я имена детей так громко, что вскоре голос начал садиться. — Митя! Юля! Юра!

— Я видела похожих ребятишек где-то час-полтора назад, — ответила продавщица киоска, разглядывая фото в моем смартфоне. — Пошли туда, к заброшке, — замахала она рукой в сторону металлической ограды, за которой начиналась территория Пролетарской шахты.

Я пролез в дыру между прутьями, преодолел небольшую дикую рощу и оказался у двухэтажного здания в стиле сталинского ампира. Раньше здесь находилась администрация, столовая и собственно спуск в штольню. Теперь строение стояло брошенным и забытым. В разбитые окна залетал ветер, с фасада то и дело откалывались куски штукатурки, а металлическая вывеска лишилась последней в ряду буквы, и теперь название шахты звучало так, словно она находилась где-то в Польше: «Пролетарска».

Центральные двери защищал большой навесной замок, а окна сторожили металлические решетки.

— Митя! Юля! Юра! — закричал я в разбитое окно.

— Митяяя… Юляяя… Юрааа, — ответило эхо.

За зданием виднелся двухметровый профлистовый забор. Дети бы его не перелезли. Да и грязь глубокая. Без резиновых сапог не подобраться. Вернувшись к главному входу, я заметил, как из окна первого этажа наружу выбирался человек. Он ловко отодвинул металлическую решетку и спрыгнул рядом с кустами дикой рябины. Это был парень лет двадцати пяти. Из-под спортивной шапки торчали длинные светлые волосы, а на темной толстовке красовалась эмблема группы Nirvana в виде улыбающегося желтого смайлика с двумя крестиками вместо глаз.

— Эй! Ты был внутри? Я хочу кое-что спросить, — окликнул я юношу.

Парень вздрогнул, повернулся и, быстро оглядев меня, бросился бежать прочь.

— Да стой ты! Идиот! — гаркнул я вслед, но гнаться не стал.

Я полностью облазил здание, но ни единого детского следа не нашел. Дальнейшие события слились в один большой и нескончаемый кошмар: полиция, звонки от напуганных друзей и родственников, надежда и страх, страх и надежда.

Уже к ночи парк и ближайшие территории были наполнены волонтерами и просто неравнодушными горожанами. Помню, как под утро зазвонил домофон. Мы с супругой не спали и тут же бросились к двери. В коридор вошел Герман — капитан полиции и наш давний знакомый. Если кто-то и должен сообщить плохие новости, то это он. И, как назло, лицо полицейского было мрачнее, чем обычно.

— Вы что-то нашли? — пролепетала Алина, ожидая ужасных новостей.

— Не совсем. Просмотрели записи с доступных камер. Четверо детей действительно вошли в парк. Но обратно так и не вышли. Во всяком случае сами…

— Ты сказал четверо? Наши Юля и Митя, с ними еще Юра. А кто еще? — удивилась Алина.

— Мой Марк… — ответил Герман и тяжело выдохнул, — Вы знали об этом?

Мы, естественно, ничего не ведали. Марк — не тот юноша, рядом с которым хотелось бы видеть наших детей: раздолбай, в свои пятнадцать уже имел несколько приводов в полицию. Впрочем, никто сына капитана не оформлял. Герман увозил нерадивого отпрыска домой, а после юный хулиган еще долго щеголял с криво замазанными тоналкой синяками.

— Я тоже не знал. Думал, Марк шляется со своей убогой компашкой и вернется домой, как обычно, под утро. — Герман сердито стукнул кулаком по стене.

— Нам жаль, Герман. — Алина нежно дотронулась до плеча полицейского, но его лицо осталось столь же строгим.

— Ты сказал, они не могли выбраться из парка сами? Что ты имел в виду? — решил уточнить я.

— Все входы и выходы из парка под камерами. Дети бы точно попали хоть на одну запись. Если только их не вывезли на машине.

— О Господи! — Алина прижала ладони к лицу и пошатнулась.

— Мы уже связываемся со всеми владельцами, чьи авто выезжали из парка. Машин, к счастью, было немного.

На следующий день поиски расширились: МЧС прочесало шахту, подключилось ГАИ и полиция соседних городков. Бурлили местные чаты и новостные каналы. Но, несмотря на колоссальные усилия поисковиков, четыре подростка словно провалились сквозь землю.

***

Я застегнул сорочку, кинул в карман ключи от авто и вышел из спальни. Чайник раздражительно свистел уже минуту, но супруга все так же стояла у окна и смотрела на проезжающие машины. Она не обернулась, даже когда я вошел в кухню и выключил газ на плите.

— Вернусь часов в пять. Если что-то нужно купить, напиши, — сказал я, наливая кипяток в термос.

— Сегодня годовщина. Яна и Руслан хотят прогуляться по парку. Я думала отказать, но они настаивали, — равнодушно сообщила супруга.

С родителями пропавшего Юры мы почти не виделись, хоть раньше вполне неплохо общались. Каждая семья проживала горе по отдельности и не лезла с расспросами друг к другу. Но я все же знал, что Яна пережила потерю ребенка не так тяжело, как ее супруг. Ожидаемо: пропавший мальчик — сын Руслана от первого брака.

— Если тебе важно, давай пройдемся. Может цветы купить?

Алина метнула на меня яростный взгляд и выпалила:

— Какие еще цветы?! Это не поминки!

— Нет, конечно. Прости. Буду вовремя, — извинился я и вышел в прихожую.

Последний год надломил и разделил нашу пару. Отношения стали холодными, лишенными доверия и нежности, и, казалось, вот-вот должны были рассыпаться окончательно.

Перед выходом на улицу, взгляд зацепился за висящую на стене рамку с изображением двух детишек, стоящих в обнимку на пляже. Давно хотелось убрать с глаз совместные фотографии — слишком сильную боль те доставляли. Но Алина не позволила. Не позволила, потому что верила: однажды мы вернемся домой и услышим топот детских ног на лестнице. А может, раздастся звонок, и кто-то приведет наших детей.

Эта иллюзия не отпускала ее, а я и не пытался разубедить супругу. Лишь однажды намекнул, что мы вполне можем завести еще одного ребенка. Но Алина сверила меня холодным взглядом, и больше эта тема не поднималась.

Яна и Руслан встретили нас возле «Открывашки». Так, мы называли офисный центр, с характерной перекладиной над плоской крышей. Издалека этот стеклянный уродец действительно напоминал отмычку для бутылок, а еще загородил нам вид из окон на парк.

За год друзья почти не изменились: Руслан — все тот же полноватый добряк, ну а у Яны, пожалуй, добавились новые филлеры в лице. Шли молча, погруженные в свои думы.

— О Германе что-нибудь слышно? — спросил я, дабы разбавить неловкое молчание.

— Работает также в полиции. Пару месяцев назад вызывал нас в участок для уточнения данных. По-моему, стал еще угрюмее и раздражительнее. А он и раньше был не подарок, — ответил Руслан.

— Это точно.. — припомнил я.

С Германом мы не дружили. Да и какие у него могли быть друзья! Замкнутый, раздражительный, одинокий — кому нужен такой друг? Говорят, он тиранил сына за закрытыми дверьми, а Марк отвечал ему постоянными драками со сверстниками и побегами из дома.

— Видела его однажды. Поздоровалась, а он отвернулся и сел в свою машину, — вспомнила Алина.

— Да видимо парень совсем сломался, — посочувствовала Яна и как ни в чем не бывало принялась рассказывать о своей недавней поездке в Дубай.

Мы свернули на гравийную тропинку и обогнули постамент с главными городскими часами. Их установили еще в царское время. И раз в год словно в качестве ритуала, часовщик вручную настраивал спешащий механизм.

Вдруг мимо нас быстрым шагом прошел юноша и слегка задел мое плечо.

— Извините, — буркнул он не оборачиваясь.

Лицо незнакомца я увидел всего на мгновение, но и этого хватило, чтобы пробудить воспоминания годовой давности.

— Тот парень был у шахты год назад, когда дети исчезли!

— И что с того? Может совпадение, — пожала плечами Алина.

— Нет, не совпадение, — произнес я, глядя вслед уходящему юноше.

Парень обернулся, и, увидев, что его узнали, быстро прибавил шаг.

— Эй, подожди, нужно поговорить! — крикнул я.

Но он неожиданно свернул с дорожки и помчался в рощу.

— Звоните Герману, срочно! — скомандовал я и бросился в погоню.

За последний год я занимался физкультурой дай бог раза два, поэтому юноша довольно легко отрывался от преследования. И это вновь возбудило во мне чувство вины перед супругой за то, что я не смог защитить наших детей. Наверное, каждый мальчишка мечтал о суперсилах, чтобы бороться со злом. В свои сорок я бы отдал все ради таких способностей. И отыскал детей, чего бы это ни стоило и сколько бы законов ни пришлось нарушить.

— Да стой ты! — завопил я. Но беглец и не думал останавливаться и уже запрыгнул на металлическую ограду. Но проржавевшая перекладина вдруг оторвалась от основания, и юноша с криком шмякнулся на землю.

***

Беглец сидел в коридоре отдела полиции, потирая ушибленный бок, и то и дело нервно поглядывал на часы.

— Документы есть? — строго спросил вышедший из кабинета Герман. Капитан был коротко стрижен, гладко выбрит, подтянут, кобура с пистолетом грозно висела на поясе. С нами он не поздоровался, а лишь сверил строгим взглядом приведенного в отдел юношу.

— Отказался предоставить, — ответил подошедший дежурный.

— Отпустите меня! Я ничего не нарушил! — потребовал парень голосом подростка, которого задержали за кражей в магазине.

— Это он шлялся возле шахты год назад, когда наши дети пропали, — сообщил я.

— Я здесь ни при чём! Клянусь!

Но глаза парня врали. И это не ускользнуло не только от меня, но и от опытных сотрудников.

— А кто при чем? Знаешь, того кто мог быть причастен к исчезновению детей? — включился в игру с подозреваемым Герман.

Юноша закрыл лицо руками и испуганно зашептал:

— Я должен успеть, пока не стукнуло девятнадцать ноль-ноль. Вход закроется, лифты не будут работать. Иначе еще один потерянный год! А дети, видимо, спустились и застряли там!

Полицейские недоуменно переглянулись. И это дало задержанному заветную секунду, чтобы рвануть к выходу. Однако далеко он не сбежал. Герман затолкал беглеца в кабинет и приковал наручниками к батарее.

— Отпусти меня, гад! — прокричал задержанный и тут же получил удар в живот.

— Ты что творишь, Михалыч! — возмутился появившийся сержант, — Да успокойся ты!

Сержант вывел разбушевавшегося капитана из кабинета, и они закрылись в соседнем помещении, а я и Руслан остались растерянно стоять в коридоре.

— Ты слышал, что он сказал про детей? — спросил я.

— Да наркоман он какой-то.

Нет, парень не так прост и явно знает о наших детях что-то важное. И это он всячески пытается неумело скрыть, — подумал я. И какой-то луч уже давно потерянной надежды озарил мою грудь. Я вошел в кабинет. Узник пытался вызволить тонкие кисти из наручников, и, казалось, с минуты на минуту расплачется.

Руслан робко последовал за мной.

— Я ничего вам не скажу!

— Успокойся, я не полицейский, а просто отец, потерявший двоих детей. Расскажи все, что тебе известно. Прошу. — Я присел рядом, и наши глаза встретились. Недоверие и возмущение на его лице тут же сменились сочувствием.

— Уже поздно. Осталось всего двадцать четыре минуты, — произнес он и с какой-то безнадежной тоской посмотрел на часы. Те показывали 18:36.

— Двадцать четыре минуты до чего? — с сомнением спросил Руслан.

— Если хотите увидеть детей, идите к шахте. Сегодня — единственный день в году, когда вы можете спуститься и найти их. Следующий шанс будет только через год. Дождитесь сигнала и поезжайте вниз на клети, — протараторил парень какую-то ерунду.

— По-моему, он под наркотой. Вить, пошли на улицу, Герман и без нас разберется.

— Я не вру! Просто это трудно объяснить!

Кажется, не врал. Но от парня веяло каким-то безумием. А сумасшедшие вполне могут верить в тот бред, который несут. Но мне — несчастному отцу хватало даже такой хлипкой соломинки, чтобы ухватиться за новую надежду.

— Нам нужен главный вход и служебный лифт, верно? — переспросил я.

— Да! Да! Шахтерская клеть. Она в холле. Дождитесь сигнала. У вас будет совсем мало времени на спуск и обратный подъем. Если не хотите застрять… Черт возьми! Черт! Зачем я рассказал об этом. Вы тоже заплутаете! Или встретите ИХ!

— Их? — переспросил я.

В глазах юноши застыл ужас.

— Нам пора, Вить, — не унимался у двери Руслан.

— Дети тоже могли встретить их. И тогда все напрасно. Не нужно туда ходить, прошу вас. Слишком много времени стоит на кону!

— Дети в опасности? — строго спросил я.

Юноша закивал.

— Но они живы?

— Думаю, да, но у вас осталось меньше получаса.

Я посмотрел на Руслана.

— Парень — идиот, мы зря теряем время, — хотел, наверное, произнести мой товарищ.

Но мое чутье подсказывало иное, и я схватил со стола ключи от наручников. Щелкнул замок. Браслеты упали на пол.

— Ты что творишь? С ума сошел?! — взялся за голову Руслан.

— Ты пойдешь с нами и проведешь в шахту. И только попробуй соврать — останешься там навечно!

Коридор был пуст. Лишь несколько голосов раздавались из соседнего кабинета. Я быстро повел юношу к выходу. Руслан негромко выругался и тут же догнал нас. Втроем мы прошли мимо сидящего за стеклом дежурного и вскоре оказались на улице.

— А вы куда это собрались? Эй! — крикнул вслед сотрудник.

— Машина в двух кварталах. Бегом! — скомандовал я, и мы, не сговариваясь, рванули по тротуару.

***

— Куда мы едем? Почему этот парень не в участке? — с тревогой спросила супруга, когда авто выехало на широкий проспект Октября.

— Все узнаешь в свое время, — ответил я и обогнал несколько авто по встречке.

Ограда парка уже виднелась в лобовом стекле, когда где-то сзади завыла полицейская сирена. Я выкрутил руль, и машина повернула на одностороннюю дорогу.

— Черт, пробка до самого перекрестка! Нужно было поехать иной дорогой! — сокрушался Руслан.

— А зачем нам дорога? — улыбнулся я и выехал на тротуар.

— Да вы что с ума посходили! — вопила Яна, все больше впадая в истерику.

Полицейская машина не отставала.

— Остановитесь немедленно! Виктор, не дури! — Прошипел громкоговоритель.

Но мы уже мчались по главной аллее парка, заставляя редких прохожих испуганно жаться края тротуара.

— Осторожно! — завопила Алина и указала пальцем в лобовое стекло.

Громко заскрипели тормозные колодки, и машина встала как вкопанная прямо перед пожилым мужчиной. Он был одет в элегантную черную шляпу, зеленое пальто, а в руках держал деревянную стремянку. Старик обвел нас острым взглядом, хитро улыбнулся и как ни в чем не бывало, поплелся дальше, напевая под нос какую-то старую песенку про время. Впрочем, я не расслышал его слова и втопил, что было мочи в газ.

Мы остановились у здания шахты и ринулись к входу по широким бетонным ступеням. Полицейские немного отставали, но сирена звучала все громче с каждой секундой.

— Давайте сюда! — крикнул парень и отодвинул в сторону оконную решетку.

Когда на улице оставались лишь я, да странный юноша, к зданию подъехала машина преследователей. Я успел влезть в помещение, когда раздались выстрелы и несколько пуль влетели в окно. Юноша вскрикнул и исчез где-то снаружи.

— Капитан, ты что творишь? — кричал на улице сержант.

— Герман, видимо, совсем с катушек слетел, — испугалась Яна.

Шахтерские клети оказались в самом центре холла. И как только мы подбежали к ним, в здании вдруг включился свет, и следом сработала звуковая система оповещения.

— Конец смены, покиньте шахту! Конец смены, покиньте шахту! — произносил по кругу женский механический голос.

— Быстро в лифт! — скомандовал я.

— Вы что, совсем слетели с катушек? Реально хотите туда спускаться?! — истерила Яна, наотрез отказываясь идти дальше.

Где-то в глубине здания вновь раздались выстрелы, и второй раз мне просить не пришлось: все мои спутники забились внутрь кабины, словно испуганные котята в коробку. Но проклятая клеть полностью отличалась от привычного нам лифта. Здесь не было панели с кнопками и крыши, а роль стен и дверей играла решетка.

— Как сдвинуть эту хрень с места? — закричал в отчаянии я.

Но вместо ответа услышал шаги: кто-то бежал к клетям по холлу.

— Вот и попались, — подумал я, уже представляя, как меня в наручниках доставят в участок. А дальше суд. И за что? За то, что я хотел спасти собственных детей!

Но из темноты коридора выскочил наш юноша. Запыхавшийся и испуганный. Он подлетел к одному из бетонных столбов и ударил по едва заметной черной кнопке. Клеть тряхнуло, завыла трос, и на секунду установилась мертвая тишина. Но этого времени хватило юноше, чтобы запрыгнуть внутрь кабины и закрыть решетку.

Раздался гул, затем мы почувствовали сильный рывок, и где-то наверху заработала лебедка. Клеть, издавая скрежет, поползла вниз. Засвистел воздух, и в нос ударил влажный, земляной запах сырости и подземелья.

Я поднял голову, и последнее, что бросилось мне в глаза, перед тем как холл скрылся из виду, был безумный хищнический взгляд смотревшего нам вслед капитана полиции.

***

Клеть ехала медленно под монотонный, гипнотизирующий гул разматывающегося троса. Свет давала лишь тусклая лампочка на потолке кабины. И чем глубже мы спускались, тем теплее и спертее становился воздух.

— Конец смены, покиньте шахту! Конец смены, покиньте шахту! — продолжала крутиться запись где-то наверху.

— Меня, кстати, Анастас зовут, — вдруг произнес юноша.

— Странное имя для светлолицего парня, — мелькнуло в моей голове.

Когда мы вышли из кабины, оповещение выключилось, а клеть медленно поехала вверх. Пространство погрузилось во мрак.

Свет телефонных фонариков озарил небольшой зал размером с двухкомнатную квартиру. Со всех сторон нависала подпертая балками и сеткой земля.

— Как мы теперь выберемся обратно? — спросила Яна.

— Через час клеть снова заработает. А пока лучше не терять ни секунды. Нам сюда. — Анастас указал на одну из трех массивных металлических дверей, за которыми начинались туннели шахты.

— Мы не сдвинемся с места, пока вы не объясните, зачем понадобился весь этот цирк! — заявила вдруг моя супруга.

И в том, что она воплотит свои угрозы в жизнь, я не сомневался. Но времени на препирательства не было.

— Мы пришли за детьми, а он покажет нам путь. Тот, кто не хочет идти, остается здесь, — произнес я и первым вошел в темный туннель.

— Почему ты послушал его, нужно было оставаться в участке! — пшикнула на супруга Яна. Но Руслан лишь невинно пожал плечами.

Дальше споров не последовало, и вся компания пошла следом.

Я всегда представлял шахты как огромные города с лестницами, колоннами и залами, а эти туннели больше напоминали ходы гигантского крота. Но больше всего поражала тишина: она давила на уши и превращала каждый вдох и выдох в дуновение ветра, а очередной шаг виделся столь шумным, что невольно казался вторжением в святое безмолвие подземного царства. Земля вообще немногословна, и не дай бог кому-то из нас пробудить ее гнев.

— Ты непроходимый идиот! Еще и преступник теперь! Разве могут быть наши дети здесь спустя год? Как можно было вообще поверить этому самозванцу?! Он же небось дует всякую дрянь ежедневно, — вскипела Алина, когда я быстро пересказал женщинам все, что произошло в участке.

— Не обзывайтесь! — обиделся Анастас. — Послушайте, вам все кажется бредом, но если бы вы знали правду об этом месте, то только поблагодарили меня за то, что я вам помогаю!

— Ага, спасибо за возможность угодить в тюрьму! — буркнул Руслан.

— Откуда нашим детям здесь взяться спустя год! Шахту обследовали вдоль и поперек! — выругалась Яна.

— Обследовали. Но не в то время, когда нужно.

— Что значит: «не в то время»? — не унималась Алина.

— Просто доверьтесь мне на ближайший час. Слушайте меня во всем и не задавайте множество вопросов. И главное: не шумите! И тогда мы, возможно, отыщем ваших детей.

Дальше мы шли молча. И в этой тишине меня начали одолевать сомнения. Я действительно поступил как идиот. Подставил супругу и друзей. Одному богу известно, что нас ждет, когда мы поднимемся. И все это я сделал из-за незначительного намека на то, что дети могут быть живы. Воистину надежда умирает последней.

Штольня тем временем петляла в стороны словно змея. Воздух становился теплее. То и дело появлялись новые ходы и ответвления, в которых, если бы не наш проводник можно было легко заблудиться.

В какой-то момент я ощутил полную потерю внутреннего чувства времени. Сколько вообще его прошло? Минут двадцать или час? Неизвестно. Я посмотрел на циферблат наручных часов, но они словно сошли с ума: часовая стрелка двигалась с огромной скоростью и где-то за десять секунд сделала два полных оборота. Остальные стрелки просто тряслись на месте.

— Видимо, какая-то магнитная аномалия, — подумал я.

— Тише! — вдруг скомандовал Анастас, и мы становились.

Впереди слышался едва различимый шум. Казалось, кто-то бродит по туннелям за поворотом в метрах тридцати от нас.

— Митя, Юля, — прошептала Алина и дернула меня за рукав.

Давно забытые радость и надежда, вдруг захлестнули меня в водовороте.

— Юра? Юрка, это ты?! — радостно закричал Руслан, и его голос умчался сильным эхом вперед.

— Тихо! — зашипел Анастас.

Шаги замолкли, и несколько секунд в штольне стояла тишина.

— Шерк–шерк. Шерк-шерк, — донеслось до нас.

Нас услышали. Кто-то приближался. Медленно. Но звук шагов был таким, словно шедший сюда, тащил по земле какой-то предмет.

— Шерк–шерк. Шерк-шерк, — раздавалось все ближе и ближе.

Я посмотрел на Анастаса и увидел, что его лицо побелело от ужаса.

— Бегите! — закричал он и тут же последовал собственному совету.

Но мы остались на месте. А звук тем временем стал совсем близким. Я увеличил яркость фонаря на смартфоне, хоть эта функция сжирала батарею с огромной скоростью. Фонарь четче осветил стенки туннеля, и мы, наконец, увидели три человеческие фигуры, вышедшие из-за поворота. Одеты в старые, покрытые пылью шахтерские робы. Лиц не видно из-за длинных и слипшихся от грязи волос, висевших почти до груди.

Но ужаснее всего была их перекошенная походка: левая нога шагала как у обычного человека, а вот правая волочилась по земле и издавала тот самый шаркающий звук.

— Шерк–шерк. Шерк-шерк.

Я вдруг ощутил такой ужас, которого не испытывал даже в тот вечер, когда пропали дети. Тело словно онемело и лишилось возможности двигаться.

Из оцепенения меня вывел безумный крик Яны. Она бросилась наутек. И в этот раз все мы последовали ее примеру.

Бежать было тяжело. Тоннели раздваивались, ветвились, плутали. Я несколько раз спотыкался о рельсы или о еще какую-то ерунду, а однажды весьма крепко зацепил затылком низкий потолок. Шишка, наверное, надуется знатная. Где же этот чертов Анастас?!

— Шерк–шерк, — доносило эхо шаги наших преследователей.

В какой-то момент Яна и Руслан скрылись из виду.

— Где мы, Витя? — испуганно спросила Алина.

— Не знаю. Эти долбанные туннели все похожи друг на друга.

Внутренний компас погнал вперед и вскоре привел к закрытой металлической двери. Но никаких ручек или заслонок не было: лишь голый металл, окрашенный серой советской краской.

Я забарабанил по обшивке. И нам повезло. За дверью послышалось шевеление и лязг металлических петель.

— Это вы? Быстро входите! — произнес испуганный голос Анастаса. Мы пролезли внутрь, и дверь за нами тут же захлопнулась.

Руслан и Яна были уже здесь.

— Я вызову кого-нибудь: полицию, МЧС, все равно! — грозила Яна, трясся смартфоном в руке.

— Тут нет сигнала, можете не пытаться, — отрезал Анастас.

— И со временем какая-то ерунда: цифры просто стоят на месте и все, — Показала Алина экран своего телефона.

— С наручными часами та же история, — подтвердил я и повернулся к нашему проводнику. Настало время расспросить его как следует. — Что за чертовщина здесь происходит?! Кто эти твари? Где наши дети? Что происходит в этих сраных шахтах? Говори по-хорошему!

Анастас испуганно оглядел нас и, видимо, понял: скрывать что-либо дальше вредно для здоровья.

— Это покажется бредом сумасшедшего.. Но в шахте существует другое измерение, где время течет совершенно иначе: один час здесь равен году снаружи, — указал он пальцем вверх, чтобы мы точно не перепутали.

Анастас обвел всех внимательным взглядом, ожидая насмешек. Но никто не открыл рта.

— Шахту, скорее всего, потому и закрыли, ведь начались аномалии: люди стали пропадать прямо посреди смен, без всяких следов. В это измерение можно попасть лишь раз в год двадцать первого ноября на исходе шести вечера и начала семи. Если спуститься в шахту в любое другое время, то вы найдете лишь пустые штольни и помещения. Именно поэтому спасатели не нашли детей. Они просто разминулись в измерениях.

— То есть за час, что мы находимся здесь, для людей наверху прошел целый год?! — изумился Руслан.

— Это бессмыслица… Я не верю тебе, — пролепетала Алина.

— Нет, не бессмыслица. Я сам попадал в эту петлю.

— То есть наши дети спустились сюда всего час назад? — уточнил я, не веря, конечно, что такое вообще возможно.

— Два часа назад, — поправил меня Анастас.

— Конец смены, покиньте шахту! Конец смены, покиньте шахту! — заорал громкоговоритель.

Анастас вызвал клеть, и трос тут же загудел.

— Послушайте, вы можете мне не верить. Но вам всем равно нужно сделать выбор: продолжить поиски или уйти. Пока идет пересменка, вы успеете подняться и вернуться к прежней жизни. Следующий шанс будет только через час.. или через год по меркам нашего мира.

Клеть спустилась. Анастас собирался отпереть решетку, как вдруг та открылась сама. И все мы вздрогнули. Из кабины на нас смотрел мужчина, лица которого я сразу не узнал. Он был одет в потертые джинсы и засаленную куртку. Длинные волосы неухожены, растрепаны, судя по всему, он не стриг их не менее полугода. Лицо покрывала густая борода.

— Вы?? Вы все это время были здесь?! — ошарашенно промолвил он и оглядел нас каким-то безумным взором.

Этот взгляд я узнал. Всего час назад на меня им смотрел капитан полиции по имени Герман.

Продолжение

Подписывайтесь на мои каналы в тг и в вк

Показать полностью 1
93

Выгнутый

Звонок раздался часа в два ночи. Номер незнакомый, явно не российский. Код иностранный. Я спросонья даже не понял, матюгнулся, сбросил. Он тут же зазвонил снова. Какой настырный!

Выгнутый

— Алло, — прохрипел я в трубку.

— Это… вы… который про всякое пишете? — Голос на том конце был молодой, но какой-то испуганный, сдавленный. И акцент знакомый, такой, знаете, у наших бывает, кто подолгу за границей живет.

— Смотря про какое «всякое», — ответил я, нащупывая на тумбочке пачку сигарет. — Если про политику, то не ко мне.

— Нет… про нехорошее. Про то, во что не каждый верит.

Я сел на кровати. Странный звонок взял за живое, вызвал интерес.

— Ну, допустим. А ты кто?

Пауза. Потом тихо, будто боится, что подслушают:

— Я в сборной играю. В хоккей. Фамилию называть не буду… Помощь нужна. Не мне. Одному человеку. Очень хорошему. Его убивают. Медленно убивают.

***

Этого человека звали Павел Матвеевич. История его — как сценарий для фильма про девяностые, только со счастливым началом. Ну, тогда казалось, что со счастливым.

Парень из-под Саратова, из обычного спального района. Руки золотые — кондитер от бога. Его торты «Прага» и «Птичье молоко» в местном ресторане «Волна» были настоящей легендой. В девяносто третьем, когда всё вокруг стремительно разваливалось, ему подвернулся вариант уехать в Штаты. На Брайтон-Бич.

И он там укоренился. Сначала месил тесто в подвале у какого-то армянина, спал там же, на мешках с мукой. А потом пошло-поехало. Открыл свою кулинарию. Потом вторую. Через десять лет у Павла Матвеевича была целая сеть русских магазинов по всему Нью-Йорку. «Берёзка», «Родные продукты» — вот это всё. Он стал миллионером. Купил огромный, немного аляповатый дом в Нью-Джерси, который наши эмигранты звали «теремом».

Но человеком он остался простым, саратовским. Душа нараспашку. И когда наша сборная по хоккею приезжала в Штаты на игры, он всегда звал их к себе. Не в отель, а к себе, в «терем». Вся команда, представляете? Звезды мирового уровня, пацаны с многомиллионными контрактами, бросали свои «Хилтоны» и ехали к Матвеичу. Он их кормил пельменями, борщом, полночи пек для них свои фирменные «наполеоны». Как мамка родная. Говорил: «Пацанам родное есть надо, а то совсем заскучают на чужбине».

И вот этот хоккеист, который мне звонил, он взахлеб рассказывал, как Матвеич их встречал, как обнимал всех и каждого. Для них он был больше, чем просто спонсор или фанат. Он был Батя.

А потом добрая душа Матвеича его и сгубила. Он же всех своих из Саратова перетащить пытался. Помогал, устраивал. И как-то ему написали земляки: мол, помнишь деда Елизара, который многим помогал. Бизнес поднимал? Умер он. А сынок его, Аркадий, мается без дела. Парень толковый, вроде как отцовский дар перенял. Возьми к себе, не пропадет.

Матвеич и взял. Поселил у себя, в бизнес ввел. Думал, земляк, свой человек, да еще и из такой семьи… поможет, если что, присмотрит.

Аркадий и присмотрел.

***

Всё полетело к чертям буквально за полгода. Сначала Матвеич стал каким-то… тихим. Раньше он был мотор, душа компании. А тут сидит в кресле, смотрит в одну точку, на вопросы отвечает невпопад. Хоккеисты приезжают, а он выйдет, кивнет и к себе в кабинет. Жена его, дети — тоже как сонные мухи.

Аркадий же, наоборот, расцвел. Встречал гостей, распоряжался по дому, вел дела. Уже не как помощник, а как полноправный хозяин.

— Мы тогда думали, ну, устал Батя, — говорил мне хоккеист. — Возраст, бизнес сложный… Да и Аркадий этот так в уши ссал всем, мол, берегу Пал Матвеича, ему покой нужен.

А потом в доме началось.

Ночью, когда все спали, в гостиной сам по себе включался свет. И самое жуткое, включался он по очереди: торшер, бра, люстра. Будто кто-то невидимый идет по комнате и зажигает. В ванной на втором этаже срывало душ, вода хлестала фонтаном. У одного из наших айпад сам по себе начал среди ночи врубать на полную громкость какую-то старую советскую эстраду. Он его выключает, кладет на стол — через пять минут опять врубается.

Кто-то просыпался от того, что с него стаскивают одеяло. Двое клялись, что видели в коридоре три темные фигуры. Стояли у окна.

И всё это время Матвеич таял. Он стал горбиться. Сначала чуть-чуть, потом всё сильнее. Не просто сутулился, а его будто складывало пополам, позвоночник выгнулся дугой. Он начал ходить, держась за стены.

Когда команда приехала в следующий раз, их встретил только Аркадий. Сияющий, в дорогом костюме. На вопрос «А где Батя?» лениво махнул рукой:

— Да съехал он. Дела что-то у него не пошли.

Хоккеист, мой собеседник, нашел его. На Брайтоне. В подвале самой первой его кулинарии. Грязный, вонючий подвал с голыми бетонными стенами. И там, на старом матрасе, лежал Павел Матвеевич. Вернее, то, что от него осталось.

— Он… он на сову стал похож, — голос у парня в трубке дрогнул. — Голова будто вжата в плечи. Спина колесом. Ноги вывернуты. И руки… руки, которыми он свои торты делал, висели как плети. Он даже ложку поднять не мог.

Оказалось, Аркадий его просто-напросто вышвырнул. Подделал документы, переписал на себя весь бизнес, дом. Загипнотизировал, опоил чем-то жену и детей — они теперь смотрели на него, как на идола, а родного отца не узнавали. Порча. Черная порча. Та, что не сразу убивает, а съедает заживо.

Матвеич лежал на матрасе и плакал. Не от того, что всё потерял.

— Руки, — шептал он. — Руки он мои отнял. Я ж теперь даже грузчиком не смогу…

Ночью, рассказал Матвеич, начиналось самое страшное. В подвале было крошечное окошко под потолком, выходившее на тротуар. И каждую ночь, ровно в три, в этом окошке появлялось ОНО.

— Оно не человек. И не зверь, — рассказывал Матвеич. — Зеленоватое. Кривое. Как горбун из фильма про 300 спартанцев, только… страшнее. И оно смотрит на меня. Не моргая. А потом начинает хрипеть. Как будто у в горле его ком мокроты клокочет. И я знаю, что оно вот-вот сюда спустится.

Но горбун не спускался. Он обходил подвал по периметру. Матвеич слышал, как он скребется снаружи, хрипло дышит в каждое вентиляционное отверстие. А потом звук шагов затихал у двери. Дверь закрыта на засов, но он чувствовал, как существо просачивается внутрь. Невидимое. Тяжелое. Он ощущал, как оно взбирается ему на спину, садится между лопаток и давит, давит, сжимая кости.

***

— У меня денег нет, сынок, — сказал мне Матвеич, когда я ему позвонил. Он едва ворочал языком. — Зря тебя он просит мне помочь. Аркашка всё забрал. Тебе платить нечем. Оставь меня в покое. Все вы колдуны одинаковые.

— Мне не нужны ваши деньги, Павел Матвеевич, — сказал я. — Мне просто интересно, кто сильнее — вы или эта дрянь.

Он долго молчал. Потом выдохнул:

— Она. Я даже «Отче наш» вспомнить не могу. Начинаю — и в голове пустота.

Мы договорились. Я сказал, что делать. Нужны были простые вещи: соль, свеча, клубок красной шерсти. И его вера. Хотя бы размером с горчичное зерно.

Я здесь, у себя в подмосковной квартире, зажег свечи. Хоккеист там, на Брайтон-Бич, был на связи, держал телефон возле уха Матвеича в его подвале. Я начал читать. Не молитвы. Другое. То, что бабка моя шептала. Старые и очень опасные заговоры, от которых у самого пробегал по жилам холодок.

И сразу началось.

Сначала Матвеич просто застонал. Потом закричал.

— Давит! Ломает! — орал он в трубку.

Хоккеист что-то ему кричал в ответ, подбадривал.

— Кожа… горит! — новый вопль.

— Что с кожей? — спросил я.

— Следы! — кричит хоккеист. — Прямо на груди, на руках… проступают как будто изнутри! Красные полосы!

Я читал дальше, уже не разбирая слов, просто гнал текст, вкладывая в них всю злость, всю силу. Я чувствовал, как по ту сторону океана что-то мечется в бетонной коробке подвала. Что-то взбешенное, загнанное в угол.

А потом я услышал ЕГО. Тот самый хрип. Только не из телефона.

А у себя. Прямо за спиной!

Я обернулся. Комната была пуста. Но кожей я чувствовал взгляд на себе. Холодный, тяжелый. Из темного угла, где стоял книжный шкаф.

Оно явилось и за мной.

Я чуть не сбился. Сердце заколотилось. Нельзя, нельзя останавливаться. Я заставил себя смотреть на пламя свечи и гнал слова дальше, быстрее, всё яростнее. Хрип за спиной стал громче, перешел в какой-то рык. Я чувствовал, как слабею, будто из меня вытягивают жизнь. Телефон в руке хоккеиста, должно быть сел, связь прервалась.

Последние слова заговора я выдохнул уже на исходе сил. Рухнул в кресло, весь мокрый. В комнате было тихо.

***

Хоккеист перезвонил через час. Голос у него был ошалелый.

— Оно ушло! Мы это слышали. Такой визг поднялся… будто свинью режут. И вонь. Тухлятиной. Батя… он впервые за полгода выпрямился. И плачет. Говорит, вспомнил. «Отче наш». Сидит читает.

Через три дня Павел Матвеевич смог сам дойти до туалета. Через неделю — держать ложку. Через месяц он вышел на улицу.

Он не вернул себе ни дом, ни бизнес. Слишком хитро всё сделал Аркадий. Да и не хотел Матвеич. Сказал: «Всё, что той гнилью пропитано, мне не нужно». Он устроился работать в маленькую русскую пекарню на краю Брайтона. Снова месит тесто. Говорят, его «наполеоны» опять лучшие в округе.

Аркадий до сих пор живет в том «тереме». Устраивает приемы, катается на «роллс-ройсе».

А тот хоккеист… он до сих пор звонит мне иногда. Просто так, спросить, как дела. Он уверен, что Аркадия ждет расплата. Я не знаю. В нашем злом мире такие, как Аркадий, часто выходят сухими из воды. Но я до сих пор помню тот хрип за своей спиной.

И знаю, что такие твари просто так не уходят.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!