Фронтовые письма – сложная вещь. Когда работаешь с ними как исследователь – нужно уметь абстрагироваться, не погружаться в тексты. Лишь в единичных случаях архивы и музеи сохраняют всю историю письма человека, переписку за годы войны, сведения о послевоенных действиях, куда чаще мы видим только обрывки информации: страха, боли, надежды, любви, уверенности или отчаяния. Если ты плохой исследователь (а я – плохой), то ты подсознательно рисуешь образ человека, который появился в твоей жизни на десяток писем, а потом исчез, исчез навсегда, а ты так и остаёшься в неведении, как закончился его путь в те военные годы.
Сегодня я хочу познакомить вас с одним из таких людей. Его зовут Парамонов Виктор Георгиевич, он был начальником инженерного отдела Черноморского флота. Сохранилось 15 его писем жене, Парамоновой Антонине Ивановне, которая находилась в городе Красноуфимск, Свердловская область.
Первое известное нам письмо было написано 10 сентября 1941 г. Оно однозначно было не первым, потому что и начинается со слова «продолжение». Виктор пишет на почтовой открытке – причина у этого крайне проста – отсутствие конвертов с марками. Начало письма совершенно обычное – передача приветов и обмен сведениями о знакомых и их перемещениях в условиях наступления немецких войск.
А вот военная ситуация описывается крайне скупо. Лишь небольшое упоминание о том, что беспокоить их начинают намного чаще. Появляется проблема со светом, и именно она вносит наибольший диссонанс в привычный уклад жизни военного – после работы становится скучно. Однако, скучать ему некогда – работы всё больше и больше.
Следующее письмо было написано спустя 10 дней, 20 сентября 1941 года. Из пометки на полях мы знаем, что это седьмое письмо от мужа жене. Солдатские письма военного времени очень часто имеют номер, это позволяло семье понимать, какое именно письмо они получили, потерялась ли часть из них в условиях военного времени или нет.
В этом письме раскрываются важные моменты быта. Виктор рассказывает, что все продукты из дома отдал женщине, которая приходит и помогает ему с уборкой – чтобы не разводить тараканов, оставшуюся часть послал жене, не догадавшись в посылку добавить яблоки. Виктор – не фронтовик, из-за этого он не получил зимнее обмундирование. Погода стоит тёплая, а ночи холодные. Военной теме уделена ровно одна строка: «Ганс, так прозвали у нас немецких лётчиков, летает каждый день. Днём за городом была стрельба».
Третьего письма пришлось ждать три месяца, лишь 11 декабря 1941 оно снова было на почтовой карточке. Вокруг была уже зима, пишет Виктор о том, что недавно за городом они застряли в сугробах на машине, что эмоционально подчёркнуто в письме восклицанием «Вот тебе и Крым!». Про героическую оборону всё говорят газеты – про это автор пишет сам. Это очень популярная фраза в солдатских и офицерских письмах тех лет, не было никаких сомнений в том, что ситуация детально и подробно раскрывается всему обществу. Но радует автора письма то, что его усилия не пропали даром. Он и его жена явно были местными, в командировке он хотел заехать к родителям, но возможности такой не было – нет с ними и никакой связи. Жена явно хотела приехать к мужу, о такой ситуации он пишет жёстко «не может быть и речи» о приезде. Передавая привет жене и детям, автор допускает небольшой момент грустной сентиментальности – пишет о том, что дети, возможно, уже начинают забывать папу. Видимо, совсем они маленькие, война идёт уже долго.
Это было последнее письмо 1941 года. Следующее будет написано только 14 февраля 1942 г., и началось оно с крайне радостного для солдата момента – ему доставили сразу целую пачку писем от жены. Проблемы с почтой уже достаточно серьёзные, т. к. письма приходят раз в пару месяцев. Есть и грустные моменты – один из детей постоянно болеет, видимо, тяжело ему далась перемена климата. Переживает отец, что хоть его второй сын уже начал разговаривать – он его явно не узнает, но это не столь страшно, уверенность в том, что «узнает ещё» непоколебима.
25 февраля Виктор отправляет следующее письмо. Тут он снова подчёркивает то, насколько важна переписка с семьёй. Рассказывает, что зима холодная, ожидается весна и с ней новая надежда. Связана эта надежда в том числе и с успехами на фронте, работы по мере удаления фронта – уйма, даже больше, чем по мере его приближения.
Письмо от 8 марта начинается с поздравления с международным женским днём. Автор выражает надежду, что семья может отпраздновать этот день в спокойствии, и сообщает, что даже здесь народ празднует в меру возможности, конечно. Вокруг темнота, лишь ухает артиллерия и периодически разрываются немецкие ракеты. Завершает доступную мне часть письма достаточно тяжёлая фраза: «Народ привык к такой обстановке».
Следующие три письма будут отправлены в апреле. Первое из них, написанное 13 числа. В начале автор честно признаётся: «Трудность здесь возрастает», вещи автора раздали в разные лагеря. Автор не может отправить семье «всяких разных вкусных вещей», о них даже не стоит вспоминать. Как стоит выбросить из головы все мысли о скуке, одиночестве, и возможных встречах. Завершается письмо ещё одним откровенным посылом: «Трудностей много прожито, но больше их ещё впереди. Надо закалять себя и готовится к трудностям. Надо сейчас побольше злобы к врагу – это главное».
Второе апрельское письмо написано 19 числа. Оно полно заметного удивления. Жена продолжает ожидать своего вызова на юг, ждёт того, когда на встречу выдвинется и её муж. Он даже несколько удивлён тем, что она что ли не читает газет? Враг крайне силён, не сломлен, а только надломлен (речь идёт об успехах в Московской битве). Хочу обратить ваше внимание на одну строку: «Если уже ясен исход войны, то это не значит, что настало время, когда всё пойдёт гладко» определённые зигзаги возможны и даже закономерны» - этим аргументом наш герой пытается убедить жену в том, что не нужно двигаться в сторону юга и нужно находиться в глубоком тылу. Процитирую ещё одну фразу: «Сейчас нужно больше злобы врагу, и больше помощи фронту от тыла, где ты сейчас живёшь, а тут и без тебя хватит». Обратите внимание на уверенность фраз, а ведь автор письма находится в Севастополе, идёт примерно 177 день обороны.
Последнее апрельское письмо было написано 1942 года. Оно крайне краткое, автор подчёркивает, что ситуация «по-прежнему», напоминает, что война ещё не закончилась и мы пока даже не прогнали врага со своей территории. Письмо написано «впопыхах», потому что на отправку у него всего 5 минут – видимо, была какая-то внезапная возможность написать краткую весточку на почтовой карточке.
Следующее письмо уйдёт 12 мая. Тут автор вспоминает, как они с женой проводили время на прошлых маёвках и с грустью рассказывает о том, что уничтожены улицы, уничтожены здания, многие места никак не узнать. Рассказывает об их заседании, когда рядом с место взрывались крупнокалиберные снаряды, а никто не вздрогнул, и лишь изредка комментировал, что «бьют по точке такой-то». Город привык жить в тяжелейших условиях военного времени. Но не одни ужасы вокруг, уже цветёт сирень, пробиваются первые листочки на деревьях. Даже в тяжёлых условиях военного времени человек обращает внимание на прекрасное. Кроме того, приход тепла сильно влиял на вопросы снабжения – все ударились в огородничество – нет вокруг свободного кусочка не вспаханного и не засеянного. Город не сомневался, что он будет жить и дальше.
В письме от 18-го мая информации о себе автор не дал совсем – читает газеты, слушает информбюро и на этом всё. Зато наставления жене были максимально подробные – сажать картофель, разводить поросят, не мешать детям бегать по улице, даже если у них там и грязь – грязь это не помеха.
25 мая он отправил последнее весеннее сообщение. В нём чётко и ёмко даёт понять, что его жене нельзя ехать к нему на юг. Все её доводы неубедительны, Виктор подчёркивает, что больше по этому поводу писать не будет. Сообщает он жене, что получил письмо от матери, что ей очень плохо, сомневается, что она выживает но Виктор ей ничем кроме денег помочь не может. Отчима он уже потерял за годы войны. Ему грустно, но придаваться грусти нет времени. Заканчивается письмо фразой «разобьём врага – тогда погрустим».
Второго июня 1942 года крайне краткое, в нём Виктор советует жене переехать, если она этого хочет и новое место будет безопаснее, но только не на юг. Он не сомневается, что настанет время, когда это будет безопасным, но не сейчас. На длинные письма нет времени, поэтому отец просит рассказать его детям о каком-то боевом эпизоде саму мать.
Последнее июня было написано седьмого числа 1942 года. Оно полностью посвящено переезду его семьи. Виктор просит свою жену писать конкретным людям, направляет её в Сочи, обращает, если обстановка позволит – ускорить переезд своей семьи как можно ближе к морю. Письмо заканчивается словами «целуй детей».
И всё. Это было последнее известное письмо.
Мне не известно, что стало с Виктором Георгиевичем Парамоновым и с его семьёй, удалось ли им добраться до Сочи. Смог ли Виктор Георгиевич покинуть осаждённый город, который почти месяц оборонялся после его последнего письма. Единственное, сам факт того, что эти письма оказались в севастопольском музее, даёт некоторую надежду, что семья успешно пережила военное время и передала свою часть переписки на сохранение.
Будет ли тут какая-то мораль или вывод? Нет, не будет. Я просто решил поделиться с вами тем, что было важно для одного конкретного человека в один из самых сложных моментов отечественной истории. Все упомянутые письма находятся в открытом доступе, и я поделюсь ссылками на них, можете ознакомится.
P.S. Наблюдая на пикабу невероятную популярность непроверяемого нейросетевого исторического контента - тексты про Нормана Роквелла временно отложены, как и иная публикационная активность на ресурсе. Будем наблюдать за развитием ситуации.
У меня бабушка в эвакуации была в Улан-Баторе. Привезла оттуда несколько одеял из верблюжьей шерсти (или как это называется?). По типу войлока. Плотные и долговечные - шопиздец! Не поверите, но до сих пор два использую по прямому назначению! Сплю под одним. И ему пофиг на стирку! Главное просушить хорошо, и как новое! Ну и шинели дедовы, из монгольской шерсти. Я херзнает, баранья, верблюжья... Но стельки зи них бабуля нарезала - сносу нет! И тёплые и не расползаются. Есть пара ложек из Монголии (из эвакуации). Красивые, но простенькие. Вообще Монголия много сделала для нашей Страны в период ВОВ. Одних лошадей сколько они нам отдали! (правда половина на мясо пошла, но то такое). Тушёнку опять же поставляли. В блокадный Ленинград и тушёнку, и масло, и молоко (сухое) поставляли! Вообще Монголия, одна из первых поддержала СССР в борьбе с гитлеровской Германией. Ну оно и понятно, тут Китай под боком, который с милитаристской Японией бьётся. Но всё же. Они поставляли в Советскую армию каждый третий солдатский ремень, каждую четвёртую портупею. Сапоги, ботинки, ХБ и, опять же, одеяла! Они реально офигенные! Никакая аскона и иже с ними рядом не стояли! Тушёнку лично находил тех годов (выбито было "1943 год")... Так она таки нормальная! И сейчас есть можно! Правда не знаю, из чего она. Может и конина. Кстати, что советская тушёнка, что вермахта - вполне съедобная, если банки не повреждённые! А сколько тысяч лошадей монголы нам отправили? И это не Ленд-Лиз! Это без возврата! Чисто от души так сказать! И это страна, в 4 (тогда меньше) миллиона человек! У них голод был, а они помогали нам! США? Англия? Только в 1944, когда стало понятно, что СССР победит - ну ок, мы тут впряжёмся, будем "победителями"...
В Монголии есть один нюанс - народа мало. Степей/территорий полно, а народу - мало (около 4 млн всего!). Что мешает нашим "вперёдсмотрящим" сделать такое же, как и с Белоруссией??? Ну типа союзного гос-ва? Территория - огромная! Китай - рядом! А чего бы и нет?
Доброе утро, Пикабу! Это @Woolfen, и мы наконец в этом цикле переходим от скучных, но необходимых, основ работы историков к собственно истории. Говоря о римской империи, мы часто недооцениваем влияние её масштаба. В современную эпоху легко забыть, что отправка короткой записки в другой город занимала не секунды, а часы. А ведь империя протянулась с запада на восток почти на 5000 километров.
Логистика была главной бедой любой державы вплоть до современности. Риму, с одной стороны, повезло, так как ключевые его территории были расположены вокруг моря, что значительно ускоряло коммуникации.
Благодаря проекту ORBIS мы можем теперь на глазок оценивать примерную скорость перемещения по разным маршрутам, разным транспортом в разное время года. Эти данные дают оценку снизу, так как в реальности путь по разным причинам мог затянуться
Сообщение из Рима в Александрию летом и при попутном ветре можно было бы доставить за 7–10 дней. Однако в зимний период Средиземное море было опасно своими штормами из-за чего, если и нашелся бы отважный мореплаватель, то на доставку сообщения ушло бы месяца 2, не меньше. За это время курьер из Рима и посуху сумел бы догнать корабль, но только если бы гнал без перерывов на сон. До более отдаленных территорий империи сообщения могли идти еще дольше — до 4 месяцев. Если же доставка осуществлялась по земле, то 350 км от Равенны до Рима могли быть преодолены в среднем за срок от пяти дней до месяца, а от Милана до Равенны (260 км) сообщение могло идти от 12 до 66 дней! [54: c.116] Даже если использовать сменных лошадей и гнать без передышки на сон и еду минимальное время в пути сокращалось бы лишь до 2 суток. Но такой способ доставки сообщений был крайне дорогим и доступным только для доставки самых важных государственных сообщений.
Сухопутные передвижения по империи из Рима даже при использовании лошадей все равно были чертовски длительной вещью
То есть ни о какой оперативности при передаче информации мы говорить не можем: лаг всегда измерялся часами и днями. Поэтому, чтобы иметь свежие сведения, приходилось быть ближе к их источнику. И императоры отлично понимали это, поэтому уже во 2 веке н.э. начнут все чаще пребывать значительную часть времени у границ империи, а не в ее столице. В 4 веке эта тенденция разовьется в фактический перенос столиц в места пребывания императоров, тогда как формальные столицы сохранять за собой лишь отдельные функции.
Удаленность императора от провинций делала его власть довольно условной. Чтобы быть эффективными, наместники должны были иметь высокую степень автономности, так как спросить центр об образе действий по каждому чиху не выйдет. Но такая самостоятельность вкупе с высоким лагом коммуникаций давали очень много власти. Прямой контроль за деятельностью наместников был возможен только с задержкой — обмен сообщениями мог длиться месяцами, что позволяло топить в этой бумажной волоките любые вопросы [42: c. 157-158]. Инструкции не могли охватить все возможные проблемы. Создание надзорных структур на местах требовало выдать уже им высокую степень автономности. Но кто будет сторожить сторожей? И так по кругу.
В эпоху принципата некоторые императоры пытались устраивать инспекции, но длительность переездов была столь огромной, что на посещение всех провинций ушли бы годы, а медлительность связи при этом ограничивала любые возможности для решения иных вопросов государственной важности. Поэтому уже во 2 веке редкий император посещал хотя бы половину провинций. Да, они имели возможность узнать информацию о подчиненных им территориях от лиц, кто там был, но все это были знания из вторых и третьих рук. Многие провинции императоров не будут видеть десятилетиями, а сами правители будут знать о них довольно условно.
И это же касается, на самом деле, и многих представителей элит. Редкий римлянин мог похвастаться тем, что увидел хотя бы половину провинций. Если императоры, военачальники, отдельные чиновники, торговцы и гонцы по роду обязанностей имели представления об огромной величине их государства, то вот значимая часть аристократов и особенно простого населения — лишь очень условно. Даже многие сенаторы имели крайне ограниченный опыт путешествий: в лучшем случае они посещали Грецию и пару провинций, где у них были виллы. Для сенатора 4 века Квинта Аврелия Симмаха, одного из наших главных источников по эпохе, путешествие из Рима в Трир, занявшее несколько месяцев, будет едва ли не величайшим приключением в жизни. Что уж говорить про простое население.
Сегодня на автомобиле путь от Рима до Трира можно преодолеть всего за 14 часов
Мы, к сожалению, слабо представляем себе, что думали об империи и её размахе простые жители. Для многих из них она обычно ограничивалась их провинцией, так как мобильность населения после активного расширения 1 века до н.э. была на не очень высоком уровне. Понятное дело, что какие-то контурные представления о том, что есть Рим и Италия у большей части людей были. Но они были примерно на том же уровне, что и знание о существовании императора: то, что он есть точно известно с реверсов монет и из речей местных чиновников. Но лично проверить этот факт мало у кого вышло бы.
Так что, на мой взгляд, нет ничего удивительного, что в период империи народ не очень хотел воевать с варварами где-то там далеко на каком-то Рейне и Дунае. Патриотизм был велик, когда римлянам непосредственно угрожали вторжения варваров в Италию. Как только границы зон вторжений сдвинулись, патриотизм сдвинулся вслед за ними и пограничные регионы стали базой для найма мотивированных солдат. О том, что где-то на севере существуют германцы, а на востоке — персы, простое население вероятно и знало, но пока германец или перс не замаячит где-то невдалеке, это для многих была “не их проблема”. Так было и во времена Республики, и во времена империи.
При этом, говоря о простом населении, мы его обычно очень огульно обобщаем. Я неспроста в одном из вступительных текстов говорил о проблеме идентичности. Есть довольно серьезное основание считать, что романизация в сельской местности носила поверхностный характер и в каждом регионе формировала свою довольно специфичную общность. Житель Иберии и Сирии оба были римлянами, но встретившись, могли принять друг друга за чужаков из-за разной одежды, привычек и даже нюансов латыни. Многим жителям восточной части империи вообще было проще изъясняться по-гречески, но и на западе латынь хорошо знали в основном лишь аристократы, а вот плебс говорил на «порченой латыни» — суть римский суржик. Чувствовали ли все эти люди глубокую общность друг с другом — это очень большой вопрос.
Мы можем утвердительно на него ответить только для элит: они-то вот чувствовали общность друг с другом, так как воспитывались в одной культурной среде. Но и то, с рядом оговорок. Сенаторам вплоть до самого конца 4 века (о причинах изменения подхода мы поговорим, но сильно позже) было обязательно жить в Риме, что нивелировало любые имевшиеся культурные различия. Но вот уже с всадничеством (класс ниже сенаторов) и декурионами (провинциальные элиты) возникает большая доля неопределенности, так как даже наличие общего греко-римского базиса не означало отсутствия культурных различий у выходцев из разных провинций. А уж про общность всех этих людей с плебсом можно говорить очень условно [42: с.358].
Но все же, даже если эти различия существовали, сам факт того, что за 4 века средиземноморской гегемонии Рим сумел объединить представителей элит из совершенно разных этносов и культур в единый политический класс, не может не восхищать. И не удивлять тоже. Империи Нового времени обычно управлялись элитами, имевшими схожее происхождение, часто локализованное на не очень большой территории. Римом же управляли выходцы со всего Средиземноморья и даже потомки варваров. И все они оставались в рамках одной культурной среды.
Для простого же населения сама империя была чем-то эфемерным, существующем в большей степени в голове, где даже конкретные географические привязки и границы были крайне условны и подвижны. Именно элиты — сенаторы, чиновники и куриалы связывали воедино всю эту территорию, обеспечивая её единство.
И глядя на все это начинаешь понимать, что вопрос «почему пала Римская империя?» не верен по своей сути. Задавать нужно другой: «почему вообще она так долго не падала?». Возможно, весь этот цикл поможет частично ответить на него.
Продолжение следует...
Источники данной главы: 42 - «THE CAMBRIDGE ANCIENT HISTORY. VOLUME XIII», 2008 г. 54 - Christopher Kelly «Ruling the later Roman Empire», 2004 г.
Вот примерно так все они и выглядели.Только снега было намного больше.
Драсьте, котаны и котанессы, сегодня с нами будут верблюды, снег и горы. Пока железный вал танков Манштейна катится к Волге, из далёкой Монголии собирается выдвинуться помощь воюющему советскому народу. И нет, я не про степные тумены во главе с Чингисханом, которые пришли на помощь русским на пятый день с востока с первым лучём рассвета – ах, если бы! Я про, пожалуй, крупнейший из задокументированных караванов, что шли по земле Азии – проход Борондонгийна Лувсана из Хобда в Бийск.
Казалось бы, чем вообще могла помочь в современной войне такая страна, как Монголия? Монголами? Нет, конечно же, в первую очередь – продуктами сельского хозяйства: шерстью, мехом и мясом. И что характерно, уже 22 июня 1941 года, ̶к̶о̶г̶д̶а̶ ̶з̶а̶ж̶г̶л̶и̶с̶ь̶ ̶с̶и̶г̶н̶а̶л̶ь̶н̶ы̶е̶ ̶о̶г̶н̶и̶ ̶Г̶о̶н̶д̶о̶р̶а̶,̶ Улан-Батор принял решение о подобной помощи Советскому Союзу, проведя на следующий день огромный митинг в поддержку воюющего северного соседа, тем самым начав широкую народную кампанию по организации самого что ни на есть степного ленд-лиза. Учитывая размеры той помощи, которая за всю войну поступила в СССР, Монголию можно смело называть 16-й союзной республикой – шутка ли, что, например, за годы войны Степь дала около полумиллиона лошадей на нужды советской армии? Сюда же можно добавить, что уже в декабре 1941 года, когда началось наше контрнаступление под Москвой, несколько пехотных дивизий были одеты в зимние комплекты, сделанные полностью из монгольской шерсти. А дальше? А дальше было больше, конечно.
И вот в августе 1942 года, когда Фридрих Паулюс с трудом, но всё же смог разбить этих чёртовых русских у Калача-на-Дону, администрация аймака Хобд поручила главе сомона Манхан крайне необычную миссию. Нужно было доставить через границу в качестве братской помощи всего ничего: 5 тысяч фуфаек и 10 тысяч полушубков, 22 тысячи пар носков и варежек из верблюжьей шерсти, семь тонн сушеного мяса джейрана, кабана и различной дичи. Делов на выйти и дойти. Вон и Мунгальский тракт на севере существует столько, сколько монголы себя помнят. Потом поверх него, просто, русские проложили Чуйский тракт – направление одно, идёшь да идёшь.
Борондонгийн Лувсан, герой нашей истории.
Выбрали героя, что всё это добро проведёт северным маршрутом, как я понимаю, довольно быстро – им оказался девятнадцатилетний Борондонгийн Лувсан, секретарь местной ревсомольской ячейки, участник битвы на Халкин-Голе. Трудолюбивый, справедливый, терпеливый, имевший серьёзную личную выдержку, ответственность и дисциплину, а ещё умевший читать и писать, что также было крайне важным элементом – именно этому человеку надо было пройти ̶Т̶р̶о̶п̶о̶й̶ ̶М̶ё̶р̶т̶в̶ы̶х̶,̶ ̶ч̶т̶о̶б̶ы̶ ̶п̶р̶и̶з̶в̶а̶т̶ь̶ ̶к̶ ̶п̶р̶и̶с̶я̶г̶е̶ ̶м̶е̶р̶т̶в̶е̶ц̶о̶в̶ ̶Д̶у̶н̶х̶а̶р̶р̶о̶у̶ Чуйским трактом до Бийска, всего каких-то 920 км. Зимой.
Но всей этой затее придавало щепотку безумия и нотку хтоничности состав каравана: просто так на паре верблюдов и десятке ишаков весь собранный груз не увезти, а потому Борондонгийн примерно месяц собирал и готовил 108 погонщиков для 1200 верблюдов. Нет, это не опечатка, верблюдов было именно столько. Притом их было даже не просто много, а ОЧЕНЬ МНОГО, не зря этот караван считается крупнейшим, что ходил по дорогам Азии, и про него остались документальные подтверждения.
Чтоб вы понимали, если бы поставить всех этих животных друг за другом, то одномоментно караван растянулся бы на 3,5 километра – как от Кремля до Белорусского вокзала в Москве. Или как от Стрелки Васильевского острова до площади Восстания в Питере.
И вот 17 сентября 1942 года монгольская помощь двинулась в Советский Союз.
Приём скота для отправки в Советский Союз
Иногда в этих ваших интернетах звучит идея, что русские – это истинный народ Севера, что с зимой они на короткой ноге, а всех недругов побеждают в том числе своим ̶Б̶е̶л̶ы̶м̶ ̶Х̶л̶а̶д̶о̶м̶ ̶и̶ ̶Б̶е̶л̶ы̶м̶ ̶С̶в̶е̶т̶о̶м̶,̶ ̶Ч̶а̶с̶о̶м̶ ̶Б̶е̶з̶у̶м̶и̶я̶ ̶и̶ ̶Ч̶а̶с̶о̶м̶ ̶П̶р̶е̶з̶р̶е̶н̶и̶я̶ климатом. Можно по-разному к этому относиться, но факт остаётся фактом – наш монгольский караван на территории СССР попал в крайне суровые погодные условия, не смотря на то, что совершенно не был враждебным. Зима 1942-1943 годов была холодной, и от морозов одинаково страдали, как союзники, так и враги русских солдат.
За Ташанту и советскую границу степняки перевалили уже по первому снегу, и сразу ощутили на себе гостеприимство местного населения. Как вспоминал Борондонгийн, их приветливо встречали в ойратских алтайских селениях, какие попадались по дороге, наливали чай, привечали к очагу. Но это всё не могло сильно облегчить прохождение пути – когда повышение температуры до -30 градусов считается оттепелью, а тебе нужно вести по горам верблюдов с поклажей, даже самая простая дорога становится труднопроходимой, что же говорить о пути каравана монгольских товарищей?
Пошив ватников для воинов Красной армии. Фотографии 1941–1943 годов
Первым серьёзным испытанием был перевал Чике-Таман. Даже сейчас, проезжая его серпантин, есть некоторый шанс получить проблемы с гравитацией, а тогда при прохождении этого места, ещё по маршруту старого Чуйского тракта, караванщики потеряли на крутых склонах несколько верблюдов, но получили своего собственного героя. Чёрный бактриан, горбы которого сгибались на обе стороны, заслужил быть символом перехода через Чике-Таман – он принял на себя груз с погибших животных и вынужден был спать, стоя на коленях, потому что он рисковал сломать хребет, вставая с лежачего положения. Когда же в итоге его разгрузили, то вся поклажа полностью заняла трёхтонный грузовик ЗИС-5.
Преодолев верхотуру Чике-Тамана монголы упёрлись в более пологий Семинский перевал, находящийся всего в 78 километрах дальше по тракту. Теперь их противником стали двухметровые сугробы, вставшие на пути. Неделю погонщики пробивали путь в этой снежной толще, стремясь доставить по назначению тот груз, который им поручили. А уже через 90 километров перед караваном встало новое испытание – переправа по подвесному мосту через Катунь в Усть-Семе. По этому, раскачивающемуся над бездной проходу упрямые животные отказывались идти, оттого погонщикам потребовалось много сил и энергии, чтобы заставить верблюдов миновать препятствие.
В пути на многих участках плохо приспособленные для перемещения по льду мягкие ступни верблюдов скользили и разбивались, оставляя за собой кровавые следы, так что монголам пришлось шить для них специальные калоши их шкур, брезента и тряпья, которые им подсказали делать местные алтайцы. При переходе рек по льду или просто на сложных горных участках перед животными раскладывали ветки деревьев, доски или одежду, посыпали дорогу золой и песком – только так этот великий караван мог двигаться дальше к заветной цели на севере. В день погонщики в условиях суровой алтайской зимы могли делать 20-30 километров пути, что уже крайне неплохо, и зачастую ложились спать, не раздеваясь, между верблюдами, чтобы хоть как-то сохранить ускользающее из их тел тепло.
Упаковка валенок перед отправкой в Советский Союз в помощь бойцам Красной армии
Борондонгийн Лувсан смог довести свой караван до Бийска лишь к началу февраля 1943 года, но и на этом его путь был не окончен. Благодарные советские граждане монголов в обратный путь снарядили караванщиков мукой, пшеницей, растительным маслом — теми товарами, которые в Монголии были дефицитом, и в которых очень нуждались степные кочевники. Уже в мае они вернулись в родные земли, чтобы вновь помогать Советскому Союзу в его борьбе, собирая необходимую помощь.
***
При желании поддержать автора можно звонкой монетой 4276 6400 1330 3484 (Сбер, Максим Викторович В.)
Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!
Также читайте мои тексты первым на других ресурсах:
Большую часть девятнадцатого века Российская империя упорно и неумолимо двигалась на юг. Некоторые считают это движение цивилизационным порывом дабы вырвать местное население из многовекового рабства и угнетения. Некоторые — обычной жаждой наживы и стремлением прибрать к рукам новые рынки сбыта. Как бы то ни было — тем более, что я склонен рассматривать, что в этом процессе присутствовал весь набор возможных государственных мотиваций — русские на Кавказе наступали на юг, завершая длительное противостояние с турками и персами, а в Средней Азии с середины столетия развернулась борьба с Кокандом и Бухарой, которая позже выльется вообще в Большую Игру с Британской империей.
Но сегодня у нас одно не самое известное сражение, которое, однако же, укладывается в простую формулу тогдашней встречи русского оружия и свирепового Востока: «Нас осталось около трёхсот, ну а перса тысяч сорок пять» — сражение у Узун-Агача.
Стылые ветры зимнего Туркестана задуют над Иканом ещё только через четыре года, а через пять лет Пётр Александрович Валуев, получив известие о взятии русскими войсками Ташкента, напишет в своём дневнике то самое сакраментальное, что есть нечто эрратическое в происходящем на границах империи. В сегодняшней же истории всё ещё стоит октябрь 1860 года, в котором Кана'ат Шах решает окончательно решить русский вопрос в Заилийском краю.
Николай Каразин. «Переправа Туркестанского отряда у Шейх-арыка»
Туда, где цветёт чинара
Для начала давайте вспомним, а как русские вообще появились в Заилийском краю, то есть на юго-востоке современного Казахстана и в Киргизии. Начать нужно, как водится, издалека — с царских времён. А если быть точнее, то примерно со времён, когда казаки Ермака Тимофеевича отправились пограбить Сибирское ханство да так и остались там.
Бухарский хан в конце восьмидесятых годов XVI века искал расположения царя Фёдора Иоанновича, хотел торговать да в делах своих опираться на Москву. Но как-то всё не сложилось. Русские перехлестнули в своём желании дойти до края мира через Урал да и двинулись вслед за пушным зверем на восток. Всё же основной вектор освоения тогдашних территорий на восток от Руси был лесным. Во-первых, там не было злых кочевников, которые постоянно хотели то побить, то пограбить казаков и поселенцев. А во-вторых, там были добрые меховые зверушки, которых побить уже хотели русские промышленники — и с удовольствием били. Степные же земли были сложны в освоении, неприбыльны и не шибко дружественны к вновь прибывшим. А потому северный край Великой Степи довольно долго, примерно с век, ограждался острогами, казаки и служивые люди здесь играли от обороны, не стремясь продвигаться внутрь её территории.
При этом нельзя сказать, что Москва совсем игнорировала Среднюю Азию — уже в 1620 году Михаил Фёдорович направляет в Бухару своего представителя дабы наладить политические и торговые связи. После в 1669 уже Алексей Михайлович направляет послов в Хиву и Бухару. И через шесть лет повторяет посольство к бухарскому хану. Однако кроме сбора сведений о регионе эти контакты никаких реальных результатов не имели.
А вот уже при Петре Алексеевиче в 1700 году прибыл посол от хивинского Шахнияз-хана и просил принять того в русское подданство. Но все мы помним, чем были заняты Пётр и Россия в тот момент, потому какие-то активные действия в этом направлении в Петербурге начались только через десяток лет: в 1713-14 годах Иван Бухгольц направился с отрядом в Малую Бухарию, а Александр Бекович-Черкасский в Хиву.
И если хивинский поход полностью провалился — из четырёхтысячного войска выжило лишь несколько казаков, а голову Бековича хивинский хан подарил своему бухарскому коллеге, то вот дела у Ивана Дмитриевича пошли куда лучше. Даже несмотря на то, что изначальная цель не была исполнена, Прииртышье и Алтай отошли под руку Петербурга, был основан Омск и заложена Сибирская пограничная линия. Чуть позже основываются Семипалатинск (1718 год) и Усть-Каменогорск (1720 год), таким образом русская граница уже вплотную подошла к казахским кочевьям.
Три казахские орды: Малая, Средняя и Большая, а также Киргизская орда
Сами казахи тогда жили родо-племенным бытом и состояли из трех жузов: Младшего, Среднего и Старшего. Притом, в степях современного Казахстана они не были единственными кочевниками: на западе жили ногайцы, на востоке — джунгары, имевшие весьма напряженные отношения с казахами. В северном же Приаралье кочевали каракалпаки.
В 1718 году Младший жуз при правлении Абулхайр-хана установил дипломатические отношения с Россией, а в 1731 году был взят под опеку «белой царицы» Анны Иоанновны. Спустя год, в 1732 году, при хане Семеке российское подданство принял так же и Средний жуз, что гарантировало защиту от разбойничьих набегов джунгар. Старший жуз, наиболее южный из всех, оказался в сфере влияния Кокандского ханства — государства на территории современной Киргизии и восточного Узбекистана.
В конце 50х годов XVIII столетия Китайская империя громит Джунгарское ханство и останавливает свою западную экспансию в виду русских оборонительных линий, которых к тому моменту было на территории северной Средней Азии уже три: Иртышская, Тоболо-Ишимская и Колывано-Кузнецкая. В то же время в Предуралье для защиты от набегов кочевников существует своя пограничная линия с центром в Оренбурге, который надолгое время становится главной операционной базой русских войск во всём регионе.
В 1787 году части казахских родов Младшего жуза, которых теснили хивинцы, было разрешено перейти Урал и откочевать в Заволжье. Это решение официально закрепил император Павел I в 1801 году, когда из 7500 казахских семейств была образована вассальная Букеевская Орда во главе с султаном Букеем.
В 1818 году несколько родов Старшего жуза объявляют о переходе под покровительство России. В течение последующих 30 лет, где под давлением, а где и добровольно большинство родов Старшего жуза объявляют о принятии российского подданства. В 1822 году император Александр I издаёт указ о введении разработанного М. М. Сперанским «Устава о сибирских киргизах», ликвидируя ханскую власть в казахских жузах. Для обеспечения же российского присутствия на казахских землях воздвигаются опорные пункты: Кокчетав (1824 год), Акмолинск (1830 год), Новопетровское укрепление (ныне Форт-Шевченко — 1846 год), Уральское (ныне Иргиз — 1846 год), Оренбургское (ныне Тургай — 1846 год) укрепления, а также Раимское (1847 год) и Капальское (1848 год) укрепления.
Николай Каразин. «Объясачение Средней киргиз-кайсацкой орды. Царский указ. 1824»
Кровь на песке: в Заилийском краю
Вообще ползучая экспансия Российской империи в Среднюю Азию, как, впрочем, и на Кавказе, преследовала собой одну довольно практическую цель — прекращение разбойных набегов на южное порубежье. Так вышло, что одним из столпов экономики полукочевых государственных образований этого региона были грабежи. В том числе с целью захвата невольников для последующей продаже на рынках крупных городов. Но так как наличных сил для полномасштабной экспансии с последующей оккупацией всех пока ещё неподвластных территорий, у русских на тот момент не было, то и происходило всё довольно-таки медленно, шаг за шагом. Буквально продвигаясь по следам разбойных нападений и строя новые укрепления, дабы оградить русское и подвластное туземное население от подобных проблем.
Фактически вектором приложения русской силы в регионе избиралось то направление, откуда исходила в конкретный момент времени наиболее серьёзная угроза. Притом сами среднеазиаты не стремились собраться в гигантскую орду и на подобии Чингиза завоевать все земли до Последнего Моря. Им нужно было сохранить исконные порядки, когда они могли бы грабить и угонять в полон по праву сильного. И выбить русских из региона они хотели по крайне банальной причине — те мешали творить разбой.
И мешать они продолжали активно — уже 1850 году предпринимается экспедиция за реку Или с целью разрушить укрепление Тойчубек, служившее опорным пунктом для кокандского хана, но овладеть им удалось лишь в 1851 году, а в 1854 году на реке Алматы построено укрепление Верное и весь Заилийский край вошёл в состав России.
С целью дальнейшего укрепления границы, оренбургский военный губернатор Обручев, постровший Раимское укрепление близ устья Сырдарьи, предложил занять кокандскую Ак-Мечеть, покровительствовавшую вторгавшимся в российские пределы грабителям и запиравшую пути далее на юг. В 1852 году полковник Бларамберг с отрядом в 500 человек разрушил две кокандские крепости, Кумыш-Курган и Чим-курган, а также штурмовал злополучную Ак-Мечеть, комендантом которой был будущий властитель Кашгарии Якуб-бек, но был отбит.
Но уже в следующем году сам оренбургский губернатор Перовский возглавил отряд в 2170 человек при 12 орудиях и двинулся на Ак-Мечеть, которую обороняло 300 кокандцев при 3 орудиях. Конец оказался немного предсказуем — 27 июля того же года крепость пала и была впоследствии переименована в Форт-Перовский. Практически сразу кокандский хан попытался отбить крепость, но 24 августа войсковой старшина Бородин с 275 людьми при 3 орудиях рассеял при Кум-суате 7000 кокандцев. А 14 декабря того же года майор Шкуп, имевший под своим началом 550 солдат при 4 орудиях, разбил на левом берегу Сырдарьи 13000 кокандцев, имевших 17 медных орудий. Лучшая выучка и дисциплина, а также техническое превосходство играло русским войскам на руку, позволяя выигрывать бои у превосходящих сил неприятеля.
Итогом же присоединения Заилийского края стала закладка Сырдарьинской оборонительной линии — постройка городков Казалинск и Карамакчи. А в 1854 году у подножья горного хребта Заилийский Алатау на речке Алмата основывается укрепление Верный, что сыграет ключевую роль в нашей сегодняшней истории.
Василий Верещагин. «Высматривают»
Степные интриги Кана'ат Шаха
В чём нельзя упрекнуть местных властителей, так это в последовательности. Каждый новый властитель страстно желал выкинуть Россию подальше от своих степей и жить по своему старому-доброму порядку дальше. И старался делать для этого всё возможное.
И вот в 1860 году тогдашний правитель Ташкента Кана'ат Шах по осени двинул огромное войско из Чуйской долины через Кастекский проход. Его замысел был прост — в виду малочисленности противостоящих ему войск он намеревался одним ударом уничтожить Верный и выбить русских из Заилийского края, вернув старые порядки.
И вот в начале октября подполковник Герасим Колпаковский, бывший начальником над всеми русскими частями в том краю, узнал о приближении неприятеля и осознал масштабы бедствия. Кокандское войско насчитывало по некоторым оценкам от 20ти до 40 тысяч человек — из-за отсутствия каких-либо списков личного состава, численность степного войска строится по примерным предположениям, но даже так русские силы выглядят крайне мизерными. А оттого их взоры логично устремляются на своих новых подданных — семиреченских казахов Старшего жуза — отчётливо понимая, что лояльность этих людей во многом вынужденная, и максимальную поддержку, которую они могут оказать — это не вмешиваться в предстоящие события.
Но внезапное поднятие степной орды проиходило на фоне того, что ни один из так называемых мирных туземцев, имевших контакты с Верным, не сообщил о готовящемся в Коканде походе, что лишило Колпаковского возможности послать гонцов в Семипалатинск за подмогой, до которого было больше тысячи километров, а оттого рассчитывать приходилось только на свои силы.
Сам же Кана'ат Шах логично рассчитывал на семиреченских казахов. Его замысел был очевидно прост и безжалостен — обойти Кастекское укрепление по ущелью и обрушиться с главными силами на центр русских позиций — Верный с Аламатинскими станицами, где многочисленные склады с провиантом и боеприпасами. А после такого разгрома поднять казахов на восстание и окончательно выбить русских из этих земель, отбросив продвижение России на десятилетие назад.
В самом войске кокандского шаха казахи составляли довольно весомую часть. И хотя точное их число установить невозможно, но наиболее реальна цифра в 4000 человек. Притом по мере прохода она возрасла за счёт притока иррегулярных степных формирований. Ну, и самый главный политический расчёт на привлечении степняков в свои ряды строился на том, что джигитов Кана'ат Шаха возглавляли казахи Тайчик, Садык и Ахмет — сыновья прославленного в боях с русскими казахского правителя Кенесары.
Николай Каразин. «Дело хорунжего Рытова против казахов Кенесары в 1837 году»
Приближение кокандской армии было вполне ожидаемым для жителей Старшего жуза, для некоторых, по всей видимости, даже долгожданным. Дулатовские киргизы, кочевавшие западнее Верного, открыто отложились и присоединились к шаху, как успели написать русские в донесениях в Омск:
«Первыми передались бии: прапорщик Суранчи, которому несколько дней назад поручено было разведать о коканцах; Андас (ныне волостной старшина Кастекской волости, Верненского уезда.), с будбаевскою волостью, Дикамбай, имевший особенное влияние на умы кочевников, и богатый донанысовский киргиз Альдекен с волостью своей, вооружив, при этом случае, и снарядив, на собственный счет, разных бедняков. Всего изменило нам из дулатовского рода более половины, именно 5,000 юрт, на первое время приславших коканца, на подмогу более 1,000 всадников»
На этом фоне Колпаковский пишет письма двум казахским правителям Тезеку Нуралиеву Аблейханову, состоявшему в ту пору капитаном русской службы, и Джангазы Сюкову, бывшему подпоручиком, в которых апеллирует к верности тех и преданности общему делу, а также их усердию перед другими казахскими родами, а также просит прислать в Верный для помощи русским частям.
Пишет не один раз. Но эти властители отказываются ни сами приезжать к Колпаковскому, ни посылать людей, заверяя, что в столь тревожное время не смеют покидать свои аулы. Однако, тем же самым временем их разведчики постоянно перемещаются в земле между Узун-Агачем и Верным, смотря за обстановкой, чтобы переметнуться на сторону кокандцев при первом же их успехе.
Как понимаете, в возможный успех русского оружия местные жители особо не верили. Вроде как, единственным местным, кто привёл отряд в несколько сотен лёгких всадников был Сураншы-батыр… который в половине источников не упоминается. А в другой половине какой-либо заметной роли в предстоящих событиях ему не отводится. Также самим главой русских сообщалось, что к нему ещё примкнули султан Аблес Аблиев, прапорщик Коджегул Байсеркин, Куат и с десяток простых киргизов — совсем не те силы, которые могла выставить Старший жуз. Основной удар предстояло принимать на себя людям подполковника Герасима Колпаковского.
Николай Каразин. «Казаки в Илийском крае»
Отвага, мужество и артиллерия
Получив известие о скором приближении кокандского войска, и сформировав в Верном отряд из трёх рот пехоты, четырёх казацких сотен с двумя пешими батарейными орудиями, четырьмя конными орудиями и двумя ракетными станками — всего 799 человек — Колпаковский 16 октября направляет в укрепление Кастек три сотни казаков и взвод артиллерии под командованием войскового старшины Шайтанова.
Они прибывают туда на следующий день, а уже ночью и утром 18 октября вступают в схватку с передовыми отрядами кокандцев, которых отбрасывают, но полностью уничтожить из-за собственной малочисленности не могут. И к вечеру того же дня русские осознают себя в такой диспозиции: в Кастеке — четыре роты и 7 орудий, у Саурукова кургана — рота пехоты с одним ракетным станком, на пикете Узун-Агач — одна рота, одна сотня и два легких орудия, всего 350 человек, в Каскелене — одна полусотня, в самом Верном оставалось две роты и две сотни казаков, в Илийском укреплении и Заилийском пикете — одна рота, одна сотня и два горных орудия.
Колпаковский же двинул основные русские силы на Кастек – войска отправлялись скрытно по ночам, собрав для этого по казацким станицам 223 одноконных подводы. При этом особое значение он придавал охране Илийского пикета, который служил для связи с Россией.
Во время движения Колпаковский, отправившийся к месту боевых действий в сопровождении небольшого конвоя, в 10 километрах от Каскеленане попал в засаду, устроенную одним из биев – только сумерки и нерешительность нападавших помогли казакам отбиться.
Противостоит же им на направлении главного удара по линии Кастек — Узун-Агач десятитысячный авангард кокандцев под командованием андижанского бека Алимбек-датки. Артиллерии у них нет, представляют они из себя отряды лёгкой кавалерии и пехотинцев-сарбазов, вооружённых фальконетами. Но основным ударом они выбрали отряд Соболева в Узун-Агаче, в котором было около 350 человек и два легких орудия. К несчастью русских редут здесь был выстроен неудачно – господствовавшая над ним высота давала возможность обстреливать позиции обороняющихся, чем не преминул воспользоваться неприятель, заняв её. Но фельдфебель Штинев с горсткой солдат бросился в атаку на высоту. На помощь кокандцам кинулась подмога, но в коротком рукопашном бою русские части, поддержали две пушки Дудинского, отогнавшие наседавших кокандцев, а потому наши части смогли овладеть высотой. Хоть и многие были ранены пиками.
Несмотря на этот героизм Соболев был в окружении под наседающей кокандской конницей. Ему на помощь бросился отряд Вроченского, поддерживаемый артиллерией Обуха. В жестоком рукопашном бою ротный был ранен саблей в щеку, но русские пересилили, однако основные силы кокандцев успелизанять господствующую высоту. Артиллерия не могла бить в полную силу, пока эта высота находится в руках противника, а потому Колпаковский, к тому моменту уже контуженный, приказывает поручика Шанявского атаковать. Рота бросается вверх по склону. Натиск и рукопашная схватка были так решительны, что кокандские сарбазы покатились вниз. Однако пушки всё ещё стояли у подножья, а потому их предстояло ещё затащить наверх. И офицеры с солдатами, преодолевая арыки и рытвины, по крутым откосам начали затаскивать на гору тяжелые пушки. И все это под беспрерывными атаками противника, которые сотня беспрерывно отражала, прикрывая товарищей.
Тут уже сам Кана'ат Шах вмешивается в сражение и лично направляет конницу на приступ. Потом ещё раз, и ещё – 9 часов длилось сражение, в течение которого предводитель кокандцев раз за разом бросал степняков на штурм русских позиций, и каждый раз она была встречена картечью орудий, выстрелы которых с близкого расстояния наносили ужасающие потери рядам наступавших.
Баталов В. и Ермоленко А. «Узун-Агачское сражение»
Кокандцы здесь не смогли преодолеть силу русских орудий, но их всё ещё оставалось слишком много, потому Колпаковский, Шайтанов и Обухов, добравшись уже до Кастека, собрали в ночь на 21 октября военный совет и решили на рассвете выступить прямо на неприятеля – они понимали, что в войне со степняками не столь важна численность, сколько смелость, тактика и возможность разбить противника. А оттого русский подполковник, осознавая малочисленность своего отряда, сделал ставку на артиллерийский и ракетный обстрел.
На следующий день штабс-капитан Обухов сильным огнем смог подавить действия кокандцев, и тогда в дело вступили казачьи сотни, поддерживаемые стрельбой из нарезного оружия солдат, рассеяли и вытеснили кокандцев на левый берег Кара-Кастека. Колпаковский бросился преследовать отступающих, уже перешёл на левый берег, двинулся вверх по реке, но через какое-то время попадал в окружение всё тех же кокандцев, которых по-прежнему было кратно больше – до 5 тысяч человек.
И тут в игру вступила наша артиллерия, поддержанная сотней Бутакова, а также интенсивным огнём пехоты – атака степняков захлебнулась. Но тут Кана'ат Шах двинул на правый фланг отряда Колпаковского две колонны пеших сарбазов, одетых в одинаковые красные мундиры и в персидские черные с красным верхом шапки, вооружённых фальконетами. Шли в атаку они под бой барабанов и звук труб. Колонны успели занять господствующие высоты и открыли оружейный огонь по русским силам. Колпаковский под прикрытием цепи стрелков двинул на эти высоты свой отряд, но тут ему в тыл вышла кокандская конница. И тут случился бы трагический финал нашей истории, если бы не поручик Врончевский, который обрушил на неприятеля выстрелы своей ракетной артиллерии и ввёл в бой казацкую конницу.
Тем временем, понимая своё незавидное положение, Колпаковский перестроил свой отряд в каре: одна рота на левом фланге, другая рота — на правом, в центре — сотни казаков с орудиями. Еще одна рота, одна сотня и ракетные станки прикрывали правый фланг и тыл русского отряда. Точные действия артиллерии рассеяли кокандцев, а стрелки, несмотря на сильный неприятельский огонь, бросились в рукопашную атаку и штыками выбили засевших на гряде сарбазов, оставивший на своих позициях множество оружия.
После нескольких неудачных попыток выбить русских с занятых ими высот кокандцы начали отступать, Колпаковский стал их преследовать, но пройдя за них пару километров, израсходовав почти все снаряды и патроны, стрелки и казаки, голодные и уставшие, стали отходить, повернув к Сауырыкову кургану. Тогда кокандские наездники атаковали их в последний раз, но были рассеяны картечным огнём.
Кана'ат Шах отступил, уведя свои выжившие отряды в степь.
Само сражение завершилось только в 8 часов вечера. Уже поздно ночью русский отряд вернулся в Узун-Агач.
Несмотря на всю интенсивность схватки, русские в этом бою потеряли лишь 2 человека убитыми и 32 ранеными, кокандцы же – 400 человек убитыми и 600 ранеными. При этом по другим сведениям, множество их бойцов, до полутора тысяч, замёрзли на перевале и в степи при отступлении в виду нахлынувших морозов.
Последним аккордом противостояния был короткий набег отряда джигитов на Верный — вели его султаны Тайчик, Садык и Ахмет, сыновья Кенесары Касымова. Их пять сотен человек залегли в засаде у русского укрепления, потом с утра налетели на окрестности города, захватили в плен четырёх мужчин и одну девушку и ушли в степь.
Василий Верещагин. «У крепостной стены. «Пусть войдут»
Вместо эпилога
Известие о победе русских и разгроме Кана'ат Шаха мигом разлетелась по степи. Оттого казахи Старшего жуза решили вспомнили, чьими подданными они являются, и что их вообще-то вызывали в Верный. Но явно опасаясь репрессий прибывали они со скромным эскортом.
Например, капитан русской службы и по-совместительству казахский бий Тезек Нуралиев, имевший собрать со своей земли тысячу конных воинов, прибыл в расположение русских с двадцатью киргизами. Примерно в таком же составе прибыли в Верный к Колпаковскому султан Джангазы Сюков и еще несколько киргизов, рассказывая, что они всегда были друзьями русских, верили в силу их оружия, и готовы были помогать. На резонный вопрос подполковника, что ж вы не тронулись с места и даже не предупредили о готовящемся походе неприятеля, внятного ответа не последовало.
Как не последовало и репрессий — русский военоначальник предпочёл не усугублять ситуацию в отношении со своими хитрыми и осторожными подданными. Очевидно он понимал, что бии Старшего жуза совершенно осознанно выбирали из двух сил Семиречья и ждали развязки, чтобы примкнуть к победителю и жить счастливо. Так, в целом, и вышло.
Потому что наиболее непремиримые по отношению к России казахи ушли на сторону Коканда да там и остались — кокандцы более не тревожили набегами русское Семиречье.
Сам же Герасим Алексеевич Колпаковский по итогам битвы был произведён в полковники и награждён орденом Святого Георгия 4-й степени.
***
При желании поддержать автора можно звонкой монетой 4276 6400 1330 3484 (Сбер, Максим Викторович В.)
Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!
Также читайте мои тексты первым на других ресурсах:
Эту фразу Грачев сказал 26 декабря. Плана штурма города у генштаба ВС РФ не было. Позднее генерал Рохлин открыто будет называть новогодний штурм "авантюрой". Этим словом можно описать весь начальный этап войны в целом - Совбез принял решение о начале операций только 29 ноября. Генштаб не только не имел времени на составление дательного плана, но и, похоже, совершенно не хотел учитывать реальное состояние войск, как своих, так и противника. Как иначе объяснить, что в Чечню вводили порой катастрофическим недоукомплектованные части с околонулевой выучкой? Как объяснить колоссальную недооценку НВФ?.. Потребовалась бойня Новогоднего штурма, чтобы отрезвить штабистов на всех уровнях и начать куда серьезнее относится к противнику.
"...Научились, кстати, очень быстро. На войне «пересдачи» не бывает. Там всё просто: если сдал экзамен, тяни следующий билет. Не сдал – домой, в «цинке»." (с) морпех и писатель Новиков.
Штурм Грозного окончился победой во многом благодаря мужеству солдат и офицеров на передовой, продолжавших сражаться в тяжелейших условиях. А в феврале 2000 года эта бойня была отомщена сполна...
Автор: Трифон Дубогрызов
Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!
Доброе утро, Пикабу! Это @Woolfen, с новой порцией исторической науки. Работа историка кажется простой - берешь источники, данные археологи, изучаешь и на выходе получаешь истину... На деле все гораздо сложнее и в истории куда меньше истинного, чем кажется, а результат исследования сильно зависит от методов, которыми пользуется историк. А их много, и даже гендерстадиз в исторической науке приносит свою пользу.
Что такое методология? Если утрировать, то это вопросы, на которые отвечает исследование и набор гипотез и допущений, с помощью которых это делается. Хотя обывателю часто кажется, что история это нечто застывшее, и максимум в ней что-то могут поменять новые находки. На деле всё ВООБЩЕ НЕ ТАК. Новые методы истории, ставящие новые вопросы, позволяют даже на одном и том же массиве данных получить новые знания, которые могут перевернуть понимание прошлого.
Я не буду делать здесь глубокий разбор истории развития методов, но дам краткий обзор, чтобы вы в дальнейшем понимали, откуда берутся новые трактовки. И да, речь будет идти о западной историографии, так как именно она по вполне очевидным причинам находится на острие изучения древнего Рима.
Для начала, в исторической науке принято разделять объект истории и субъект. Объект исторического познания — это источники и факты из них во всем многообразии, а субъект — сам историк. Такое разделение сделано неспроста, потому что в зависимости от отношения к объекту исследования даже одинаково заданные вопросы могут дать разный ответ.
В 19 веке в исторической науке господствовал позитивизм, который постулировал, что факты неизменны, а прошлое познаваемо. Задачей историка виделась лишь установка достоверности фактов и их компоновка в непротиворечивую схему поступательного прогресса от одной стадии развития общества к другой. Такой подход позволял не просто реконструировать прошлое, но и сводить его к неким всеобщим закономерностям и шаблонам. Поэтому предполагалось, что как только будет достигнута определённая полнота фактов, то прошлое сразу станет понятным и неизменным.
При этом все позитивистские течения исследуют крупные общности — государства, общества, классы. Именно тенденции их развития являются основными объектами интереса. И, конечно же, в зависимости от базовых гипотез разные методы давали разные результаты. Например, один из основоположников позитивизма, Огюст Конт, считал, что история развивалась в связи со сменой парадигм мышления (теологическая, метафизическая и научная). Другие считали, что усложнение социума влекло за собой и исторический прогресс. Созданный марксистами, истмат, наоборот, ставил во главу угла экономику: борьбу экономических классов и развитие средств производства, приводившие к смене экономических стадий развития.
Именно в духе позитивизма написаны самые знаменитые труды по истории Рима: Гиббон (в центре исследования культура), Моммзен (в центре исследования политические институты) и Ростовцев (у нас он мало известен, а на западе это корифей, привнесший марксистскую методологию в академическое изучение Рима).
Однако события начала 20 века ввергли позитивизм в кризис. Раз применение разных методов позволяет по-разному трактовать одни и те же факты, то значит нет никакой абсолютной истины, а лишь относительная. Задача факта при позитивистском подходе подтвердить уже выдвинутую теорию. С точки зрения релятивизма же именно полученные из фактов знания позволят создать теорию, которая их бы объяснила.
Наиболее ёмко эту идею высказал Р. Дж. Коллингвуд:
«Историк имеет право и обязан, пользуясь методами, присущими его науке, составлять собственное суждение о том, каково правильное решение любой программы, встающей перед ним в процессе научной работы».
Т.е. задача историка — взять инструментарий (в виде набора гипотез) любого метода, даже позитивистского, но применив его на массив фактов постараться получить свой уникальный результат. Если он сойдется с другими, значит теория удачная и отвечает научным критериям проверяемости, если нет — нужно продолжать вести поиск и ждать схожих результатов у других.
Раз историки стали искать наиболее удачные с их точки зрения объяснения событий прошлого, то они начали всё чаще применять методы из смежных гуманитарных наук: социологии, психологии, политологии. Появившаяся в 20-е–30-е школа Анналов стала катализатором развития междисциплинарных исследований — находящихся на стыке разных наук.
Так как историки — это всегда продукт своего времени и интеллектуального климата, то каждое новое поколение приносило в методологию новые веяния: они задавали такие вопросы, которые до этого мало кого интересовали. И в 60-е–70-е произойдёт подлинная революция в исторических методах.
Из экономики начнут внедряться численные методы моделирования. Активно начнёт развиваться социальная история, изучающая не только крупные социальные группы и их взаимоотношения, но и более мелкие. Под влиянием антропологов на новом уровне начались исследования древней ментальности, в чем сошлись интересы с историками культуры.
Так как теперь объектом исследования вновь стали не безличные классы или государства, а люди, то всё чаще в исследованиях стали задаваться вопросы локального характера. Человек перестал видеться просто винтиком общественного механизма. Он теперь был его основой и его жизнь и образ мысли приобрели новый интерес. Однако это уже в духе эпохи поставило вопрос о том, что история женщин в историческом знании представлена гораздо хуже, чем мужчин. А уже в 80-е новое поколение расширит проблематику до вопроса гендера: того, какие были в прошлом гендерные роли, какие качества им были присущи, как и почему они изменялись.
Тогда же в 70-е в рамках постколониального дискурса историки начали задавать вопросы идентичности и отношения древних к колониализму. А в 80-е и 90-е постмодернизм встряхнул историческую науку, поставив под вопрос сами языковые конструкции, которыми выражались факты. Ведь один и тот же термин в разные эпохи мог иметь очень разное наполнение. А идея истории, как постоянного процесса взаимосвязанных изменений на разных уровнях, где основной действующий фактор в каждый момент времени может быть различен, стала логичным развитием междисциплинарных подходов.
Сегодня нет какого-то единственного верного метода исследования исторических фактов. Применяя разные инструменты и модели, которыми изобилует историческая наука, необходимо извлекать максимум полезной информации, смотреть под разными углами. И в этом плане даже современная «повесточка» полезна, так как она позволяет задать новые вопросы и получить на них новые ответы.
Конечно, никуда не деться от недобросовестности, когда метод подменяется идеологией и факты подгоняются под заранее известный результат. Но всё же, академическая наука сегодня — это не про выбор какой-то любимой идеи и постоянное её подтверждение, а про постоянный поиск более удачных объяснений. Менять взгляды на те или иные вопросы стало не зазорно, куда хуже держаться уже за явно устаревшие подходы.
Поэтому, хотя историки античности и уважают труд корифеев прошлого, но общее направление развития науки — это постоянная ревизия наших знаний. То, что считалось наиболее близким к истине вчера, сегодня под грузом новых фактов и теорий может оказаться устаревшим. И сейчас я продемонстрирую это на примере очень важного для понимания поздней античности направления — истории идентичностей.
Идентичность — это принадлежность человека к какой-то группе, через которую он осознает себя. Мы все имеем целый ворох разных идентичностей: я россиянин, я русский, я москвич, я подписчик @Cat.Cat. Вопрос влияния различных идентичностей на общество и поступки людей и исследуется историками.
Ну хоть у римлян с идентичностью все было просто. Или нет?
Обычно выделяют глобальные и локальные идентичности. Глобальные — это принадлежность к крупным общественным группам. В случае Рима — это имперская (римская) идентичность, племенная (я галл, я грек, я египтянин) и с 4 века н.э. ярко начнет проявлять себя религиозная. Локальная — это принадлежность к местному сообществу (я тускуланец, я милетец) или профессиональной/социальной группе (я сенатор, я солдат, я пекарь). При этом сами по себе данные идентичности могли находиться в разном отношении друг к другу, и задача историка — определить их.
Рим, подчиняя себе Средиземноморье, навязывал всем римскую идентичность, как способ участия в римской политике. Но все ли принимали её, а если принимали - то какое место в их жизни она занимала? Чувствовали ли они себя больше римлянами, чем галлами или греками, или все же наоборот? А когда в 4 веке н.э. в это уравнение добавилось христианство, то какая идентичность теперь была важнее? Судя по некоторым свидетельствам, имперская идентичность у части жителей стала менее важной, нежели религиозная. А у некоторых — нет. Почему? Ответы на эти вопросы непросты, так как у нас не так много прямых свидетельств эпохи.
Осложняется все тем, что до 70-х идентичность в основном воспринималась в этническом или национальном качестве, привычном по обществам модерна. И считалось, что каждая такая идентичность жёстко связана с определёнными материальными культурами. Например, по раскопанным археологами глиняным черепкам и узорам на них чётко выделялись региональные культуры производства, которые обычно связывали с конкретными народами (этносами). Если черепки зарейнской культуры оказались в Галлии или Британии, то считалось, что там оказались германцы, и по числу этих черепков в общем массиве мы можем определить насколько много [14: 389-390; 49: c.116-117].
Однако, если следовать этой теории, то современный мир населён китайцам — ведь нас окружают вещи, сделанные в Китае. Что сомнительно. В случае с Римом выходили тоже занятные штуки — с 1 века до н.э. по конец 1 века н.э. шла активная экспансия римских товаров. Но потом появились региональные вариации, и уже в Италии стали активно использовать произведенные в Испании, Галлии и Северной Африке предметы быта. Это что же, получается случилась обратная колонизация?
Туника с длинными рукавами в римскую армию пришла из северной Европы, «паннонский колпак» - с Балкан, меч спата от кельтов
Конечно же всё было куда сложнее. Современный подход к вопросу не делает жесткой привязки этничности к материальной культуре, но прослеживает взаимосвязи. Распространение римского стиля материальной культуры в 1 веке н.э. было одновременно признаком и роста географии расселения римлян, и попыток местных элит перенять новую имперскую идентичность. Но это вовсе не значит, что они полностью отказывались от старой: по имеющимся нарративным источникам старая этническая идентичность просто уходила на второй план.
Перемешивание элит, культурных стилей и рост экономического влияния провинций ещё сильнее искажали картину материальной культуры региона, создавая причудливый сплав из множества элементов. Что ещё сильнее затрудняет анализ. И это мы говорим об элитах. Идентичность простого населения проследить ещё сложнее, так как она плохо представлена и в письменных источниках, и в археологии.
Даже в случае с религией, где внешние маркеры обычно выставлялись на показ, всё непросто. Если о распространенности культа Митры в римских легионах есть немало археологических свидетельств, равно как и о росте влияния христианства среди элит, то дома простых жителей часто не несут в себе никаких признаков религиозной принадлежности [1: c.161-163]. Хотя нарративные источники свидетельствуют о росте влияния христианства на горожан, их подлинный масштаб остается неизвестен.
Как несложно заметить, вопросы, которые ставит это направление истории, крайне важны для понимания римского общества, особенно эпохи его трансформации в 4 веке. Применяя результаты различных методов исследования прошлого, мы можем составить куда более сложную и объемную картину событий.
Как я уже говорил выше, сегодня нет одного единственно верного метода, и задача историка не состоит в его поиске. Он должен использовать подходящие ему гипотезы и теории любых возможных методов и направлений исторической науки, чтобы с их помощью реконструировать прошлое. Это чертовски сложная задача, но в то же самое время крайне интересная.
Продолжение следует...
Источники данной главы: 1 - Сборник «The transformation of economic life under the roman empire» под ред. LUKAS DE BLOIS & JOHN RICH, 2002 г. 14 - Simon Esmonde Cleary «The Roman West AD 200-500: an archaeological study», 2013 г. 47. Репнина Л.П., Зверева В.В., Парамонова М.Ю. «История исторического знания», 2004 г. 48. Данилевский И.Н., Кабанов В.В., Медушевская О.М., Румянцева М.Ф. «Источниковедение. Теория. История. Метод», 2004 г. 49. Peter Brown «The World of Late Antiquity», 1971 г.
