Фэнтези истории

— Заткнулись! – рявкнул он. – Лесной Волк сказал переодеться, значит, переоденемся! Или вы хотите, чтобы даны, увидев ваши холёные рожи и блестящие побрякушки, сразу поняли, что Хорива тут уже нет? Ваша гордость не стоит жизней всех нас!

Аргумент был весомым. Скрипя зубами и отпуская в адрес убитых врагов самые грязные ругательства, варяги принялись за дело. Процесс был отвратительным. Приходилось стаскивать с остывающих тел рубахи, липкие от крови, примерять на себя штаны сомнительной чистоты. Одежда трещала по швам на их могучих телах, вызывая новую волну проклятий. Чтобы добавить достоверности, они специально пачкали лица сажей и грязью, а волосы взъерошивали, придавая себе вид заправских пьяниц.

Пока шло это мрачное переодевание, Володар собрал вокруг себя командиров и тех, кто будет участвовать в ключевых моментах операции. Его голос был тих и спокоен, но каждое слово било, как молот.

— Слушайте внимательно. Ошибки быть не должно. План такой.

Он ткнул пальцем в сторону ворот.

— Как только даны появятся на дороге, наш человек на вышке вывесит шкуру. Они увидят сигнал и пойдут смело. Ворота будут открыты.

Он обвёл взглядом переодетых варягов.

— Вы, — сказал он Торвальду, — будете сидеть у костров. Пейте, орите, ведите себя как обычно. Главное – не выдать себя. Даже если среди данов окажется кто-то, знающий ваш язык, орите так, чтобы слов было не разобрать.

Затем он посмотрел на Святозара и Хервёр.

— Когда первый дан войдёт в ворота, вы должны быть наготове. Как только последний из них окажется внутри, ворота должны быть закрыты. Немедленно. Святозар, ты и пятеро твоих лучших людей отвечаете за это. Навалитесь на створки, заприте засов. Ваша задача – отрезать им путь к отступлению. Это самое главное. Если хоть один корабль уйдёт, они приведут подмогу.

— А дальше? – спросила Хервёр, её глаза горели холодным огнём.

— А дальше – ад, — просто ответил Володар. – Как только засов ляжет на место, я подам сигнал – крик совы. Услышав его, все лучники, что сидят в засаде, начинают стрелять. Не в толпу. Цельтесь в тех, кто пытается организовать оборону. В командиров. В знаменосцев. Сеять панику.

Он сделал паузу, давая им осознать приказ.

— Пока лучники работают, переодетые варяги и остальные дружинники атакуют. Не дайте им построить стену щитов. Смешайтесь с ними, вяжите их боем, не давайте опомниться.

— И последнее, — его взгляд стал особенно жёстким. – Не убивать всех. Ярл Кнут и ещё двое-трое, кто выглядит как предводитель, нужны нам живыми. Оглушить, связать, что угодно, но они должны быть в состоянии говорить. Нам нужна информация. Об их колонии, об их планах, об их силах. Без этого наша победа здесь не будет стоить и ломаного гроша. Понятно?

Все молча кивнули. План был дьявольски прост и невероятно рискован. Он требовал железной дисциплины, идеальной координации и хладнокровия.

— Займите свои места, — закончил Володар. – Скоро начнётся.

Воины разошлись. Переодетые варяги, ворча, расселись у костров, обхватив руками кружки с вонючей брагой. Лучники, как пауки, затаились на крышах. Группа Святозара заняла позиции у массивных створок ворот.

Маскарад смерти был готов. Крепость замерла, превратившись в огромную пасть, терпеливо ожидающую, когда жертва сама войдёт в неё, соблазнённая запахом лёгкой наживы. Актёры заняли свои места на сцене. Осталось дождаться лишь появления главных зрителей, для которых этот спектакль станет последним в их жизни.

Глава 63: Прибытие Данов

Первый бледный луч рассвета едва пробился сквозь рваные края облаков, окрасив небо в пепельно-розовый цвет, когда дозорный на вышке подал условный знак – трижды взмахнул рукой. На горизонте, там, где тайная дорога выходила из леса, показалось движение.

Сердца тех, кто был в засаде, замерли. Они.

Из-за деревьев медленно выехал караван. Это были не те оборванцы, что служили Хориву. Это были воины совершенно иного покроя. Два десятка мужчин, все как на подбор – рослые, бородатые, с длинными волосами, заплетёнными в косы. Их доспехи были из хорошей кожи, укреплённой железными пластинами, у некоторых на плечах блестели кольчужные оплечья. За спиной у каждого висел круглый щит, а на поясе – тяжёлый меч или секира. Они двигались уверенно, без суеты, как люди, привыкшие быть хозяевами положения.

Впереди, на крепком вороном коне, ехал их предводитель – могучий воин с сединой в рыжей бороде и шрамом, пересекавшим левый глаз. Его взгляд был холоден и остёр, как осколок льда. Он окинул крепость быстрым, оценивающим взглядом.

За воинами тащились две телеги, доверху гружёные какими-то тюками и длинными свёртками, в которых угадывались копья и мечи в ножнах. Телеги тащили не лошади, а люди – с десяток связанных по рукам рабов. Судя по их светлым волосам и незнакомой одежде, это были те самые эсты, о которых говорили разбойники. Они шли, опустив головы, и в каждом их движении сквозила безнадёжность.

Караван остановился на расстоянии полёта стрелы от ворот. Предводитель поднял руку. Он посмотрел на главную вышку, ища знакомый сигнал. В тот же миг дружинник, сидевший там, выполнил приказ Володара: он медленно поднял на шесте старую волчью шкуру. Сигнал "всё чисто" был подан.

Рыжебородый ярл удовлетворённо хмыкнул и направил коня к воротам. Его люди двинулись следом.

— Эй, Хорив! Открывай, пёс! Твои покупатели прибыли! – крикнул он на своём гортанном, лающем языке. Голос его был громок и полон хозяйской уверенности.

В крепости на мгновение воцарилась напряжённая тишина. Все взгляды обратились к одному из варягов, сидевшему у костра. Его звали Брок, и он в своих странствиях провёл несколько лет в землях данов и знал их наречие.

Торвальд, сидевший рядом, незаметно ткнул его локтем в бок.

Брок поднялся, пошатнулся, изображая крайнюю степень опьянения, и, подняв кружку, проорал в ответ что-то нечленораздельное и грубое. Что-то вроде: «Хозяин спит ещё, поди, а мы тут и без него заждались вашего пойла!»

Снаружи раздался раскатистый хохот данов. Пьяные, немытые разбойники, вечно ждущие выпивки, – всё было на своих местах, всё было как обычно.

— Открывай давай, алкашня! И поживее, пока мы вам эти ворота на головы не надели! – крикнул один из воинов.

Это был сигнал для группы Святозара. Медленно, с натужным скрипом, который должен был изображать леность и неохоту стражи, массивные створки ворот начали расходиться, открывая чёрную пасть входа.

Даны, смеясь и перешучиваясь, двинулись вперёд. Предводитель первым въехал на своём коне во двор, за ним потянулись его воины, подгоняя рабов и телеги. Они входили в крепость, предвкушая богатую сделку, хорошую выпивку и весёлую ночь. Они входили в пасть ловушки, даже не подозревая, что её челюсти уже готовы захлопнуться за их спинами. Каждый их шаг по гулкой земле двора был шагом в братскую могилу. А с крыш, из тёмных углов, за ними уже следили десятки глаз. Безмолвные, холодные глаза охотников, взявших жертву на мушку.

Глава 64: Ловушка Захлопнулась

Ворота расходились мучительно медленно, натужно скрипя несмазанными петлями. Этот звук был частью спектакля, идеально играя роль ленивой, похмельной нерасторопности разбойничьей стражи.

Даны, не видя в этом ничего подозрительного, один за другим втягивались во двор. Ярл на вороном коне, презрительно оглядывая «пьяных» варягов у костра, проехал вглубь двора, ожидая появления Хорива. Его воины, пешие, шли следом, гогоча и обмениваясь грубыми шутками. Они уже мысленно делили рабов и предвкушали, как промочат горло доброй брагой. Последними во двор втащили скрипучие телеги, и замыкающие воины лениво пинали отстающих рабов-эстов.

Святозар, укрывшийся вместе со своими людьми в глубокой нише у ворот, замер, превратившись в натянутый лук. Его сердце бешено колотилось. Он считал. Десять… пятнадцать… двадцать… Вот вошёл последний дан, коренастый бородач с топором через плечо. Вот колёса последней телеги с грохотом перекатились через порог.

Сейчас.

— ДАВАЙ! – прорычал он своим людям.

Это был не боевой клич. Это был рёв тяглового быка. Шестеро его дружинников, как один, навалились на массивные створки ворот. Одновременно с этим из ниши с противоположной стороны так же выскочили люди, чтобы толкнуть вторую створку.

Тяжёлое, просмоленное дерево сдвинулось с места и с оглушительным, нарастающим скрипом, похожим на стон умирающего великана, начало закрываться.

Этот звук заставил данов обернуться. Смех застрял у них в глотках. Они увидели, как полоска света, соединявшая их с внешним миром, с лесом, с путём к отступлению, стремительно сужается. Увидели незнакомых воинов в хороших доспехах, которые толкали створки изнутри.

Предводитель-ярл мгновенно всё понял.

— НАЗАД! К ВОРОТАМ! – взревел он, пытаясь развернуть коня.

Но было уже поздно.

С чудовищным, оглушительным грохотом, от которого, казалось, содрогнулась земля, створки ворот сошлись. В следующую секунду тяжёлый дубовый засов с лязгом упал на своё место, отрезая их от внешнего мира.

Ловушка захлопнулась.

И в этот самый миг мёртвая, пьяная крепость ожила.

С крыш домов, с боевого хода, из тёмных щелей между постройками, отовсюду, как по команде, раздался яростный, многоголосый боевой клич.

— ЗА НОВГОРОД!

«Пьяные» варяги у костров вскочили на ноги. В их руках, вместо кружек, оказались топоры и мечи. С их лиц слетела маска хмельного отупения, сменившись хищным, предвкушающим оскалом.

Даны замерли. Два десятка закалённых в боях воинов, не знавших страха, на одно-единственное, бесконечно долгое мгновение превратились в растерянных детей. Они стояли посреди вражеского двора, и со всех сторон на них смотрела смерть. Они не видели врага, но чувствовали десятки направленных на них взглядов. Чувствовали натянутые тетивы луков. Видели блеск стали там, где только что была пустота.

Пауза длилась не больше удара сердца. Но в эту паузу вместилось всё. Шок. Неверие. Осознание предательства. И холодное, леденящее понимание того, что они попали в западню, из которой нет выхода. Они – волки – сами зашли в капкан.

Первым опомнился ярл.

— СТЕНА ЩИТОВ! – его голос прозвучал как удар грома, но в нём уже слышались нотки отчаяния. – КО МНЕ! СТЕНУ!

Даны, повинуясь инстинкту, начали сбиваться в кучу, пытаясь прикрыться щитами.

Но Володар, наблюдавший за всем с крыши кузницы, не дал им этого сделать. Он увидел, что враг пришёл в себя и готов драться.

Он поднёс сложенные ладони ко рту и издал резкий, пронзительный крик совы.

Это был сигнал.

Сигнал к началу бойни.

Каждую ночь, прежде чем заснуть, он доставал её платок. Ткань уже потеряла свой свежий запах, впитав в себя дым костров, пот и дорожную пыль. Но для Яромира она всё ещё хранила тепло её рук. Он проводил пальцами по искусной вышивке и мысленно разговаривал с ней, рассказывая о своём дне, о трудностях пути, о своих страхах.

Однажды вечером в лагерь прибыли гонцы из Киева с новостями для князя. Они привезли вести и собирались на следующее утро в обратный путь, через северные, более безопасные земли. Это был шанс. Шанс подать весточку домой.

Грамоте Яромир был обучен лишь основам, в отличие от городских книжников, но написать несколько слов он мог. В ту ночь он не спал. У тусклого света догорающего костра, он нашёл у одного из обозников кусок бересты и уголёк. Неуклюжими, привыкшими к молоту пальцами он, старательно выводя каждую букву, начал своё первое письмо.

Это было сложно. Как уместить в нескольких коротких строчках всё, что накопилось в душе?

«Любаве, дочери старосты Еремея, от Яромира, сына Сварги, поклон», – начал он.

Он писал о том, что жив и здоров, хоть и очень устал. Писал о своих новых товарищах из десятины, о строгом, но справедливом десятнике Ратиборе. Он не писал о духах и тенях, не писал о своём страхе и о стычках с болотниками. Он не хотел её пугать. Он хотел её успокоить.

«Путь наш тяжёл, но войско наше велико и сильно. Князь Святослав ведёт нас, и дух у всех боевой. Не бойся слухов, что могут дойти до вас. Враг будет разбит. Я помню своё обещание и вернусь. Каждый день думаю о тебе и о доме. Твой платок храню у самого сердца. Он греет меня в холодные ночи».

Он долго сидел над последней фразой, снова и снова переписывая её. Ему хотелось сказать так много, но слова казались грубыми и недостаточными. Наконец, он написал просто и искренне:

«Жди меня. Твой Яромир».

Он аккуратно свернул хрупкий кусочек бересты, обвязал его тонкой верёвочкой, которую отрезал от своего походного мешка, и нацарапал сверху имя получателя и название их деревни.

Рано утром, отдав последнюю медную монету, что у него оставалась, он нашёл главного из гонцов – сурового, бывалого дружинника – и отдал ему своё послание, вместе с несколькими другими письмами от своих товарищей по десятине.

– Доставлю, воин, – коротко кивнул гонец, пряча берестяные свитки в кожаную сумку. – Коли волки не съедят и нечисть лесная не заплутает.

Глядя, как гонец и его товарищи вскакивают на свежих коней и уносятся прочь, в сторону дома, Яромир почувствовал огромное облегчение. Частичка его души теперь летела на восток. Он представлял, как Любава получит эту весточку, как её лицо озарится улыбкой, как она поймёт, что он жив и помнит о ней. Эта мысль придавала ему новые силы.

Он не знал, что слова гонца про лесную нечисть окажутся страшным пророчеством. Он верил, что его послание, его надежда, достигнет цели. Он верил, что нить, связывающая их, протянулась через сотни вёрст и теперь стала ещё крепче.

Глава 51: Последний Ручей

Гонца звали Светозар. Он был одним из лучших в княжеской службе – выносливый, как вол, хитрый, как лис, и бесстрашный, как медведь. Он знал все тропы, умел уходить от любой погони и не раз доставлял важные вести, пробираясь через земли, кишащие врагами. Задание доставить письма от простых ополченцев было для него пустяковым, довеском к основной миссии.

Три дня он и двое его спутников скакали на север, а затем на восток, выбирая обходные, самые глухие и пустынные тропы, чтобы избежать встречи с польскими разъездами. Леса здесь были дикими, нехожеными.

На четвёртый день, под вечер, они выехали на небольшую поляну, через которую протекал чистый, журчащий ручей. Место казалось тихим и безопасным. Кони устали и хотели пить.

– Привал, – скомандовал Светозар. – Попоим коней и сами перекусим. До ночи ещё версты проскачем.

Они спешились, повели коней к воде. Вечернее солнце бросало длинные тени, лес стоял тихий и недвижный. Слишком тихий. Не пели птицы, не стрекотали кузнечики. Но усталые путники не обратили на это внимания.

Светозар наклонился к ручью, чтобы зачерпнуть воды шлемом. Вода была ледяной и прозрачной. Он уже подносил шлем к губам, как вдруг услышал пение.

Оно доносилось, казалось, отовсюду и ниоткуда – из плеска воды, из шелеста листвы. Песня была без слов, просто мелодия – нежная, манящая, невероятно красивая и тоскливая. Она проникала в самую душу, заставляя забыть об усталости, о долге, обо всём на свете. Хотелось лишь одного – слушать её вечно.

Двое его спутников застыли, как истуканы, с глупыми, блаженными улыбками на лицах. Светозар, как опытный воин, почувствовал неладное. В его голове прозвенел колокольчик тревоги. Это была неправильная, колдовская музыка. Он попытался тряхнуть головой, чтобы сбросить наваждение, но сладкая мелодия уже опутала его волю, как паутина.

И тогда он их увидел.

Из воды, там, где ручей образовывал небольшой, заросший кувшинками омут, медленно поднялись они. Девушки. Их обнажённые тела были бледными, почти светящимися в сумерках, а длинные зелёные волосы, похожие на водоросли, стекали по плечам, и с них капала вода. Их лица были прекрасны неземной, холодной красотой, а глаза светились фосфорическим, неживым светом. Русалки.

Они не выходили из воды. Они лишь поднялись по пояс и протянули к воинам свои тонкие, белые руки, маня их к себе. А их песня становилась всё громче, всё слаще.

– Идите к нам… – прошептал голос в голове Светозара, хотя губы русалок были неподвижны. – Здесь покой… здесь нет ни войны, ни печали…

Его спутники, как лунатики, уже сделали шаг в воду. Они шли, не отрывая заворожённых взглядов от прекрасных и жутких лиц.

Светозар боролся. Он вцепился в рукоять меча, пытаясь силой воли разорвать колдовские путы. Но было поздно. Одна из русалок подплыла совсем близко, и её ледяные пальцы коснулись его руки. Он вздрогнул. Морок мгновенно усилился. Вся его воля испарилась. Осталось лишь одно желание – пойти за ней, в прохладную, спокойную воду.

Кони, не подверженные магии пения, но чувствующие смертельную, нечеловеческую угрозу, обезумели от ужаса. Они ржали, вставали на дыбы, рвали поводья. Один из них, самый молодой, сорвался и, обезумев, бросился в чащу, ломая кусты. Это был конь, к седлу которого была приторочена сумка с письмами.

Светозар этого уже не видел. Он, как и его товарищи, шагнул в ручей. Вода оказалась обжигающе холодной, но он не чувствовал этого. Он видел лишь манящие глаза и улыбку русалки. Она обвила его шею своими скользкими, сильными руками.

"Отдохни, воин", – прошептала она ему в ухо.

И потащила его на дно. Последнее, что он увидел, – как вода смыкается над его головой и как из глубины омута к нему тянутся десятки других бледных рук, готовых щекотать, щекотать его до самой смерти.

Песня оборвалась. Поляна снова стала тихой. На воде разошлись последние круги. Кони, оставшиеся без хозяев, через некоторое время тоже сорвались и разбежались по лесу.

На берегу остался лишь брошенный шлем, из которого вылилась на землю недопитая вода. А в глубине дикого, нехоженого леса испуганно нёсся конь, и на его боку болталась кожаная сумка. В ней, среди прочих, лежал маленький, хрупкий кусочек бересты, на котором неуклюжими буквами было выведено: «Любаве, дочери старосты Еремея…».

Письмо было отправлено. Но оно никогда не достигнет своего адресата.

Глава 52: Новые Сваты

В родной деревне Яромира жизнь медленно вползала в свою привычную, хотя и омрачённую тревогой, колею. Время шло, а никаких вестей с войны не было. Только редкие, пугающие слухи, приносимые заезжими торговцами – о том, что ляхи лютуют на границе, и что войско князя идёт им навстречу. Эта неизвестность была хуже самой страшной правды.

Любава жила как во сне. Она исправно выполняла всю работу по дому, помогала матери, ходила на посиделки с подругами, но душа её была далеко, там, на западе, вместе с Яромиром. Она почти перестала смеяться, и в её васильковых глазах застыла тень постоянной тревоги. Каждое утро она выходила на околицу, вглядываясь в даль, и каждый вечер возвращалась с той же пустотой в сердце. Платок, который она подарила ему, был осязаемой нитью, связывавшей её с ним, а его обещание вернуться – её единственной молитвой.

Родители, староста Еремей и его властная, расчётливая жена Марфа, видели состояние дочери, но интерпретировали его по-своему. Они видели не столько любовь, сколько девичью блажь, глупое увлечение простым кузнецом, которое, как они считали, пройдёт, если выбить клин клином. К тому же, у них были свои, куда более прагматичные соображения.

Любава была первой красавицей и самой завидной невестой во всей округе. Дочь старосты. Умница, рукодельница. И то, что она открыто тосковала по простому ополченцу, чьи шансы вернуться с войны были, мягко говоря, невелики, било по репутации семьи. Пора было устраивать её судьбу, и чем скорее, тем лучше.

И сваты потянулись. Слух о том, что сердце Любавы может быть свободно (или скоро освободится), быстро разлетелся по соседним деревням и погостам. Марфа, мать Любавы, с радостью принимала гостей, расхваливая свою дочь и принимая дорогие подношения.

Первым приехал свататься сын богатого бортника из соседней Веси. Приехал на новой, скрипучей телеге, привёз в дар несколько бочонков липового мёда и дорогие меха. Сам жених был рыжим, веснушчатым и чересчур самоуверенным. Он развалился на лавке, хвастался отцовским богатством и бросал на Любаву сальные взгляды.

Любава, которую мать заставила выйти к гостям, сидела тихая и бледная, опустив глаза. Когда отец, откашлявшись, спросил её, люб ли ей жених, она тихо, но твёрдо ответила:

– Нет, батюшка. Не люб.

Конфуз был страшный. Отец покраснел, мать бросила на неё испепеляющий взгляд. Бортник, оскорблённый в лучших чувствах, забрал свои дары и уехал, громко проклиная привередливых девок.

После его отъезда мать устроила Любаве страшный скандал.

– Ты с ума сошла?! – шипела Марфа, вталкивая её в горницу. – Такая партия! Жить бы как у Христа за пазухой! Чего тебе ещё надо? Всё ждёшь своего оборванца? Да его кости, поди, уже в земле гниют!

– Он обещал вернуться, – тихо, как молитву, повторяла Любава, сжимая в кармане сарафана маленький оберег, который она вышила для себя в ту же ночь, что и пояс для Яромира. – И я обещала ждать.

Через неделю приехали новые сваты. На этот раз – от зажиточного мельника, чей сын славился своей силой и слыл первым драчуном на всех праздниках. Этот был не хвастлив, а угрюм. Он сидел, набычившись, и молча пожирал глазами красоту Любавы. Он был похож на быка, выбирающего себе лучшую тёлку в стаде. Ответ был тот же. "Не люб". И снова скандал, ещё более яростный, чем предыдущий.

– Ты позоришь нас! – кричала мать. – Что люди скажут? Скажут, дочь старосты бегает за простым кузнецом, как последняя девка! Отказывать таким людям! Ты отбилась от рук!

Её отец, Еремей, пытался быть мягче. Он любил дочь и видел её страдания. Вечером он присел к ней на лавку, где она сидела, глядя в окно.

– Дочка, – начал он ласково. – Любушка. Пойми ты мать. Она тебе добра желает. Война – дело страшное. Не все с неё возвращаются... Почти никто. А жизнь идёт. Тебе нужно семью создавать, детей рожать. Мы же не вечные...

– Батюшка, я не могу, – прошептала Любава, и слеза скатилась по её щеке. – Сердце моё с ним ушло. Как же я за другого пойду, если душа моя не здесь? Это нечестно будет. Ни по отношению к нему, ни по отношению к тому, другому. Я буду ждать. Сколько нужно.

Видя её тихую, упрямую решимость, отец лишь тяжело вздохнул и ушёл. Он разрывался между отцовской любовью и долгом главы семьи, который должен был обеспечить дочери достойное будущее.

Любава продолжала отказывать всем. И чем больше она отказывала, тем сильнее становилось давление родителей, тем настойчивее становилась мать. Её тёплая, уютная горница превратилась для неё в клетку, из которой не было выхода. Она чувствовала себя одинокой, непонятой. Единственной её отрадой были воспоминания о коротком разговоре у реки и чувство прохладного платка в его тёплых руках.

Она ждала. Ждала весточки, гонца, любого знака, что он жив. Но дорога с запада оставалась пустой. И с каждым днём это ожидание становилось всё более мучительным, а её тихий дом – всё более невыносимым.

И когда старшие братья начали свою грызню, он решил, что это его час. Он не мог надеяться на помощь других Рюриковичей. А значит, союзника нужно было искать за границей.

В один из осенних дней в ворота Луцка въехало пышное посольство. Впереди, на белых конях, ехали рыцари в блестящих шлемах с перьями, за ними – послы в бархатных одеждах. Это были люди короля Болеслава Польского.

В большой гриднице своего терема Святослав принимал их с показным радушием, но и с затаенным подозрением. Он знал, что ляхи – давние соперники Руси, и что их король Болеслав Храбрый – хитрый и безжалостный волк.

Глава посольства, пожилой, седовласый пан Завиша, был сладкоречив, как мед.

— Великий король Болеслав, — говорил он, и его слова лились, как елей, — шлет свой привет своему дорогому соседу и брату, мудрому князю Святославу. Король с печалью взирает на смуту, что охватила землю русскую. Он скорбит о том, что сыновья великого Святозара готовы поднять мечи друг на друга.

Святослав молча слушал, поглаживая рукоять меча.

— Наш король, — продолжал пан Завиша, — ценит мир и порядок. И он видит в тебе, княже, единственного, кто может принести этот мир на западные рубежи. Ярополк занят Киевом, Олег – древлянами. Твоя земля остается беззащитной. Король Болеслав предлагает тебе свою дружбу и помощь. Он готов прислать тебе отряд своих лучших воинов, не для войны, но для защиты. Чтобы ни один из твоих братьев, ни лесные разбойники не посмели потревожить твой покой.

Предложение было заманчивым. Слишком заманчивым.

— И чего же хочет за свою дружбу ваш король? — спросил Святослав прямо.

— Ничего, — улыбнулся Завиша. — Лишь мира на границе и процветания твоего княжества. А еще… — он понизил голос, — он считает, что такой мудрый и сильный князь, как ты, достоин большего, чем один лишь Луцк. И если придет час, и ты решишь заявить о своих правах на стол в Киеве… то меч короля Болеслава будет на твоей стороне.

Это был яд. Сладкий, пьянящий яд, который ударил Святославу в голову. Мысль о киевском престоле, казавшаяся ему несбыточной мечтой, вдруг обрела плоть. С помощью ляхов… он сможет бросить вызов Ярополку!

Его старые бояре, присутствовавшие на встрече, хмурились. Они не доверяли полякам.

— Нельзя пускать волка в овчарню, княже, — сказал ему после ухода послов его старый воевода. — Ляхи не бывают друзьями русичам. У них на уме лишь одно – наши земли.

Но Святослав, ослепленный открывшимися перспективами, не слушал. Он видел себя не жертвой, а хитрым игроком, который использует чужую силу для достижения своих целей.

Через неделю в Луцк вошел отряд из пяти сотен польских наемников. Тяжеловооруженные, дисциплинированные, они производили сильное впечатление. Святослав устроил в их честь пир.

Он пил вино, слушал льстивые речи пана Завиши и чувствовал себя на вершине мира. Он не понимал, что добровольно надел себе на шею красивый, но очень крепкий ошейник. И что поводок от этого ошейника находился в Кракове, в руках у хитрого и терпеливого короля, который только что сделал свой первый ход в большой игре за русские земли. Тучи над западом Руси сгущались.

Глава 57. Запад. Гнев Киева

Весть о том, что Святослав впустил в Луцк ляшскую рать, докатилась до Киева быстро. Гонцы, подобные стае встревоженных птиц, неслись по дорогам, и их новости были одна тревожнее другой. "Князь Святослав пирует с панами", "Ляхи хозяйничают в Луцке, как у себя дома", "Болеслав обещал Святославу киевский стол".

Великий князь Ярополк, старший из сыновей Святозара, воспринял эти известия не просто как плохую новость. Он воспринял это как личное оскорбление и прямую измену.

Он сидел в "золотой палате" своего терема, той самой, где вершил суд его отец. Но от отцовской уверенности в нем не было и следа. Он был измотан. Борьба за власть, начавшаяся в день смерти отца, оказалась тяжелее, чем он думал. Олег в Древлянской земле огрызался, как волк. Далекий Новгород с Владимиром был сам по себе. Посольства к боярам, подобным Ратибору, заканчивались ничем. Он чувствовал, как расползается по швам отцовское наследство, как ускользает из рук власть.

И в этот момент — удар в спину. От младшего брата, от сопляка Святослава, который всегда держался в тени. И удар этот был нанесен чужим, польским мечом.

— Предатель! — прорычал Ярополк, когда последний гонец закончил свой доклад. Он с силой ударил кулаком по подлокотнику резного кресла. — Он продался ляхам! Продал нашу землю, нашу веру за призрачную надежду на мой стол! Он привел волка в наш дом!

На спешно собранном совете присутствовали его самые доверенные бояре и воеводы. Лица у всех были мрачными.

— Мы не можем оставить это без ответа, княже, — сказал старый воевода Свенельд, служивший еще их отцу. — Если мы позволим одному брату призвать ляхов, завтра другой призовет венгров, а третий — печенегов. Русь утонет в крови и будет разорвана на куски чужаками.

— Но у нас мало сил, — возразил другой, более осторожный боярин. — Дружина растянута по заставам. Казна пуста. Олег в любой момент может ударить с севера. Начинать войну на западе сейчас — безумие.

Ярополк слушал их, и его лицо становилось все мрачнее. Он понимал правоту и тех, и других. Но он был великим князем. Или, по крайней мере, считал себя таковым. А великий князь не может проявлять слабость. Слабость — это приглашение для стервятников.

— Нет, — сказал он, поднимаясь. Голос его был тверд. — Это не безумие. Это необходимость. Если я не вырву этот гнилой зуб сейчас, завтра сгниет вся челюсть. Святослав должен быть наказан. Жестоко и показательно. Чтобы ни у кого из моих "дорогих" братьев больше не возникло соблазна искать друзей за границей.

Решение было принято.

— Свенельд! — обратился он к старому воеводе. — Собирай дружину. Всех, кого можно. Гридней из Киева, отроков, ополчение. Посылай гонцов к верным боярам. Пусть ведут свои полки. Мы идем на Луцк.

— А как же Олег? — спросил осторожный боярин. — Он ударит, как только мы уйдем.

— А на Олега мы спустим Лютобора, — криво усмехнулся Ярополк. — Пусть он со своей дружиной пошумит на древлянской границе. Покажет силу, отвлечет его внимание. Мы ударим быстро. Возьмем Луцк до того, как они опомнятся.

План был дерзким и рискованным. Он ставил на карту все. Но Ярополк понимал, что у него нет выбора. В этой игре, в которую играли сыновья Святозара, тот, кто медлит — проигрывает.

Через несколько дней, собрав все наличные силы, киевская рать выступила из ворот столицы и двинулась на запад. Они шли не просто возвращать мятежный город. Они шли на показательную порку. Шли преподать урок всем, кто забыл, что на Руси может быть только один хозяин. И гнев Киева, копившийся неделями, был страшен.

Глава 58. Запад. Осада Луцка

Войско Ярополка подошло к Луцку с первыми заморозками, когда земля затвердела, а воздух стал прозрачным и звонким. Город встретил их молчанием. Ворота были заперты, на стенах и башнях виднелись шлемы и наконечники копий. Над главной башней гордо реял стяг князя Святослава рядом с белым орлом короля Болеслава. Вызов был брошен.

Ярополк не стал медлить. Он знал, что время работает против него. Чем дольше он стоит под стенами, тем больше шансов, что Олег на севере или кто-то из других братьев воспользуется его отсутствием.

— Окружить! — приказал он. — Ни одна мышь не должна проскользнуть!

Начались тяжелые, кровавые будни осады. Луцк был крепким орешком. Высокие дубовые стены, широкий ров, наполненный водой, — город был построен для того, чтобы выдерживать долгую осаду. Святослав и его польские союзники не собирались сдаваться.

Днем и ночью под стенами кипела работа. Воины Ярополка таскали землю, засыпая ров, строили осадные башни – "туры", плели из лозы "туры-щиты", под прикрытием которых можно было подобраться к стенам. Из-за леса доносился стук топоров — это готовили тяжелый таран.

Защитники города не сидели сложа руки. Стены ощетинились лучниками, которые осыпали осаждающих тучами стрел. По ночам гарнизон делал дерзкие вылазки. Небольшие отряды во главе с самим Святославом или польскими рыцарями внезапно вырывались из потайных ворот, нападали на сонных работников, поджигали готовые осадные машины и тут же отступали под защиту стен. Каждая такая вылазка стоила Ярополку людей и времени.

Польские наемники, которыми командовал пан Завиша, дрались умело и жестоко. Они были профессионалами войны, и их дисциплина и опыт давали защитникам огромное преимущество. Верная дружина Святослава, видя, что их князь бьется в первых рядах, не щадя себя, тоже стояла насмерть.

Прошла неделя. Вторая. Ярополк, наблюдавший за ходом осады из своего шатра, становился все мрачнее. Он нес потери. Его воины устали. Таран, который они с таким трудом подтащили к воротам, был сожжен во время очередной вылазки. Штурм захлебывался. Он понял, что одной силой этот город не взять. Или взять, но заплатить за это слишком высокую цену, обескровив свою дружину.

И тогда он решил действовать хитростью. Он призвал к себе своего самого доверенного и хитрого боярина, старого интригана по имени Путята.

— Силой мы их не возьмем, — сказал он. — А если и возьмем, то от моей армии останется половина. Нужно действовать иначе. В городе, кроме дружины Святослава и ляхов, есть местные, волынские бояре. Я знаю их. Они горды, но себялюбивы. Им важнее их собственные вотчины, чем амбиции Святослава.

— Что ты задумал, княже? — спросил Путята.

— Ты, — Ярополк посмотрел ему в глаза, — найдешь способ пробраться в город. Ночью. Найди их. Боярина Всеволода, Тура, Добрыню. Я знаю, они недовольны тем, что Святослав привел сюда ляхов. Поговори с ними. Обещай им от моего имени все, что они захотят. Мою княжескую милость. Сохранение всех их земель и привилегий. Удвоение их владений за счет земель тех, кто останется верен Святославу. Обещай им золото. Все что угодно. Мне нужно только одно — чтобы они открыли мне ворота.

Путята кивнул.

— Я понял, княже.

— Но помни, — добавил Ярополк, и его голос стал ледяным, — если они откажут, скажи им, что когда я возьму этот город силой, я вырежу их род до седьмого колена. У них есть выбор: почет и богатство. Или смерть и забвение.

Той же ночью, под покровом темноты, Путята с двумя верными лазутчиками, переодевшись простыми рыбаками, на маленькой лодке переправились через реку и проскользнули в город через потайной ход у воды, о котором знали лишь немногие. Зерна измены были посеяны в осажденном городе. И теперь оставалось только ждать, дадут ли они всходы.

Глава 59. Запад. Предательство

Путята, посол Ярополка, нашел в осажденном городе то, на что и рассчитывал – страх, недоверие и скрытый ропот. Волынские бояре, запертые в стенах Луцка, чувствовали себя неуютно. Они присягали на верность Святославу, своему князю. Но они не присягали служить ляхам.

Польские наемники вели себя в городе, как хозяева. Они требовали лучшего вина, лучших женщин, забирали припасы, не спрашивая. Между ними и местной дружиной то и дело вспыхивали стычки. А простой народ смотрел на чужаков с ненавистью. Князь Святослав, занятый обороной, не замечал или не хотел замечать растущего недовольства.

Встреча с боярами-заговорщиками состоялась глубокой ночью, в подвале дома одного из них, старого и влиятельного боярина Всеволода. В свете одинокой плошки собралось человек пять, самые знатные и могущественные люди Волыни.

Путята говорил тихо, но веско. Он не угрожал. Он предлагал.

— Великий князь Ярополк не держит на вас зла, — говорил он. — Он знает, что вы присягали Святославу, своему законному князю. Но ваш князь совершил ошибку. Он привел на русскую землю чужаков, наших вечных врагов. Он готов отдать наши города ляхам за призрачную корону. Ярополк пришел сюда не как завоеватель, а как старший брат, чтобы навести порядок и изгнать иноземцев.

Он смотрел в их лица, видя, как в них борются верность и здравый смысл.

— Что будет, если вы продолжите сопротивление? — продолжал он. — Рано или поздно мы возьмем город. И тогда гнев великого князя будет страшен. Он не оставит здесь камня на камне. Ваши села будут разорены, а ваши роды – истреблены. Но есть и другой путь.

И он изложил им предложение Ярополка. Сохранение всех земель. Новые владения за счет тех, кто останется верен Святославу. Золото. Места при киевском дворе.

— Выбор за вами, бояре, — закончил он. — Спасти свои жизни и приумножить свое богатство, сохранив землю Волынскую в составе Руси. Или умереть вместе с князем-изменником и его ляшскими друзьями.

Когда он ушел, в подвале начался жаркий спор.

— Это предательство! — горячился молодой боярин Тур. — Мы давали клятву Святославу!

— Мы давали клятву служить Волынской земле! — возразил ему старый Всеволод. — А Святослав эту землю продает! Ты видел, как ляхи смотрят на наши дома? Они уже считают их своими! Ярополк жесток, но он – наш. Он Рюрикович. Он не отдаст Русь чужакам.

— А что, если он нас обманет? — усомнился третий. — Возьмет город и всех перевешает – и верных, и предавших.

Их патриотизм боролся с инстинктом самосохранения. Их верность князю боролась со страхом за свои семьи и свое будущее. Они спорили до рассвета. И страх победил. Они понимали, что Святослав обречен. Осада могла продлиться еще месяц, но исход был предрешен. И лучше быть на стороне победителя.

Решение было принято.

Глухой ночью, три дня спустя, когда город спал, утомленный очередной вылазкой, а над рекой стлался густой туман, произошло предательство.

Южные ворота, самые дальние от основного лагеря Ярополка, охранял отряд, которым командовал человек боярина Всеволода. По условному сигналу — крику совы — часовые на стене зажгли и тут же погасили факел.

На том берегу, в темноте, все было готово. Отборный отряд киевской дружины, который Ярополк тайно перевел на эту сторону, ждал. Они бесшумно пересекли реку на плотах.

Стражники, подкупленные боярами, отодвинули тяжелый засов. Ворота со скрипом, показавшимся в ночной тишине оглушительным, отворились.

Первые десятки воинов Ярополка скользнули в город. Они бесшумно перерезали сонную стражу у ворот и начали растекаться по темным, спящим улицам.

Когда прозвучал первый боевой рог, было уже поздно.

Город проснулся от криков, лязга стали и запаха пожара. Дружина Ярополка, врываясь в дома, начала резню.

Застигнутый врасплох, гарнизон не смог организовать сопротивление. Польские наемники, атакованные в своих казармах, пытались отбиться, но их давили числом. Началась паника.

Луцк, который так долго и храбро держался, пал не в бою. Он пал из-за измены. И ночь, опустившаяся на него, была полна крови.

– Сегодня ты поможешь мне, – сказал он без предисловий, и в его голосе слышалась озабоченность. – Путник гневается. Он рвёт наши повозки и пугает коней. Если его не умилостивить, он может завести нас в болота или устроить такой камнепад в ущелье, что мы потеряем половину обоза. Мы должны принести ему дар.

Они отошли от лагеря к самому перекрёстку. Это было древнее, сильное место. Здесь, под корнями огромного вяза, по слухам, лежал древний путевой камень, полностью заросший мхом. Место было пропитано энергией тысяч путников, проходивших здесь за сотни лет.

Радосвет принёс с собой несколько вещей: небольшой глиняный горшок с мёдом, краюху свежего хлеба, который он специально выпросил у княжеского пекаря, моток красной нити и маленький серебряный колокольчик.

– Мне нужны твои глаза, Яромир, – сказал волхв. – Я могу говорить с духами, но я не вижу их так, как ты. Я должен знать, примет ли он наш дар. Ты будешь смотреть.

Радосвет расчистил место у корней вяза, обнажив верхушку поросшего мхом камня. Он поставил на него горшок с мёдом и хлеб. Затем размотал красную нить и начал обвязывать её вокруг ветвей старого вяза, что-то тихо напевая себе под нос.

Яромир встал чуть поодаль и сосредоточился, как учил его волхв. Он расслабил зрение, позволив миру "поплыть", и направил всё своё внимание на изнанку, на мир духов.

И он увидел.

Сначала это была лишь лёгкая рябь в воздухе у перекрёстка, сгущение сумерек. Затем из этой ряби начала формироваться фигура. Она была нестабильной, постоянно меняющей очертания. То это был сутулый старик с длинной бородой и посохом, то юноша в пыльном плаще, то просто бесформенный вихрь из дорожной пыли и опавших листьев. Это и был Путник, дух дороги.

Он был зол. Яромир видел это не по выражению лица, а по его ауре – колючей, серой, беспокойной. Дух кружил вокруг дерева, недоверчиво и гневно косясь на Радосвета и его подношения.

– Чужаки… – пронеслось в голове Яромира. Это не был голос. Это была мысль, эмоция, исходящая от духа, которую мог уловить только он. – Топчете… Ломаете… Шумите…

– Отче, он здесь, – тихо сказал Яромир. – И он очень недоволен.

Радосвет кивнул, не прекращая своих действий.

– Это я знаю. Спроси его, чего он хочет. Не голосом. Мыслью. Сосредоточься на нём и задай вопрос.

Яромир сделал, как ему было велено. Он уставился на мерцающий силуэт духа и мысленно спросил: "Что успокоит твой гнев, Хозяин Дорог?".

Ответ пришёл мгновенно, как порыв ветра, взметнувший пыль.

– Тишины… Покоя… Уважения…

Дух указал бесформенной рукой на лагерь, от которого неслось обычное вечернее бряцание оружия, ржание лошадей и грубая солдатская ругань.

– Они не чтят меня. Они лишь берут… Берут дорогу, не давая ничего взамен…

– Он говорит, что мы не оказываем ему уважения. Слишком много шума и нет даров, – передал Яромир.

Радосвет закончил обвязывать нить. Он взял в руки маленький серебряный колокольчик и несколько раз легонько звякнул им. Звук был чистым, тонким, и, казалось, он прорезал шум лагеря, как острый нож.

Дрожащая фигура духа замерла, прислушиваясь. Беспокойная рябь его ауры немного улеглась.

– А теперь смотри внимательно, – прошептал Радосвет.

Волхв склонил голову.

– Великий Путник, Хозяин всех троп и дорог! – произнёс он вслух, и его голос был полон искреннего почтения. – Прости нас, шумных детей человеческих, за то, что потревожили твой покой. Мы идём не с праздной целью, а исполняем свой долг. Путь наш тяжёл, и мы просим твоей милости. Прими этот скромный дар – сладость мёда и сытность хлеба. И пусть этот звон будет нашей песней для тебя, песней уважения.

Он ещё раз звякнул колокольчиком и повесил его на одну из красных нитей, где тот затрепетал от малейшего дуновения ветерка.

Яромир не отрываясь смотрел на духа. Путник медленно, очень медленно подплыл к камню. Он склонился над горшком с мёдом, и Яромир увидел, как нематериальная дымка, исходящая от него, втянулась в сладкое лакомство. Он попробовал дар. Затем он коснулся хлеба. Его серая аура начала светлеть, обретая более спокойный, коричневато-зелёный оттенок.

Дух поднял свою голову-вихрь и посмотрел на Яромира, потом на Радосвета. Взгляд его уже не был гневным. В нём читалось удовлетворение и принятие.

– Хорошо… – снова пронеслось в голове у Яромира. – Идите. Но помните о тишине…

И с этими словами дух растворился, растаял в сгущающихся сумерках, оставив после себя лишь лёгкое дуновение ветра, которое заставило колокольчик тихо и мелодично звякнуть.

– Он принял дар, – выдохнул Яромир, чувствуя, как с плеч сваливается напряжение. – Он сказал, чтобы мы шли, но помнили о тишине.

Радосвет выпрямился, и на его лице проступило облегчение.

– Ты хорошо справился, кузнец. Очень хорошо. Ты был моими глазами и ушами.

Он повернулся к лагерю.

– Теперь моя часть работы.

Вернувшись в лагерь, Радосвет направился прямиком к воеводам и от имени князя (хотя князь, скорее всего, и не знал об этом) передал приказ: "С сего дня на привалах и в походе блюсти тишину. Пьяные крики и песни – прекратить. Говорить вполголоса. За лишний шум – наказывать".

Воеводы, хоть и были удивлены, но приказу волхва, советника князя, подчинились. И на следующий день войско шло уже иначе – тише, собраннее. Повозки перестали ломаться, а лошади – пугаться. Дорога стала глаже.

Яромир шёл в своей десятине и понимал, что стал участником чего-то важного. Он помог предотвратить беду, о которой никто из тысяч воинов вокруг него даже не подозревал. И это было его первое настоящее дело в той тайной войне, на службу в которой он поступил.

Глава 44: Болотные Огни

Поход становился всё труднее. Войско вошло в край бескрайних Полесских болот. Дорога превратилась в узкую гать – настил из брёвен, проложенный по зыбкой, чавкающей почве. По обе стороны от них простиралась трясина, поросшая чахлыми деревцами, осокой и укрытая зелёным ковром ряски. Воздух был тяжёлым, влажным, пахло тиной и гнилью. По вечерам туманы становились такими густыми, что на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно.

В один из таких вечеров их десятина получила приказ идти в боковом охранении. Основное войско располагалось на ночлег на большой сухой гриве – возвышенности среди болот, а нескольким отрядам, включая их, было велено патрулировать подходы, чтобы предотвратить внезапное нападение каких-нибудь местных лесных племён.

Ратибор вёл их по едва заметной звериной тропе, петлявшей между топкими окнами. Уже спускались сумерки, и видимость ухудшалась с каждой минутой. Они шли в напряжённой тишине, слыша лишь чавканье грязи под ногами и недовольное кваканье лягушек.

– Держитесь ближе! – скомандовал Ратибор. – И смотрите под ноги. Один неверный шаг, и болото вас не отпустит.

Туман сгущался, и скоро тропа стала почти неразличима. Они шли почти на ощупь, ориентируясь по спине идущего впереди. Начался мелкий, моросящий дождь. Настроение было на нуле.

– Проклятое место, – проворчал Микула, едва не поскользнувшись. – Ни зверя, ни птицы. Одна гниль.

И тут впереди, сквозь серую пелену тумана, они увидели огоньки.

Они были неяркими, голубоватыми, и казалось, танцевали в воздухе на высоте человеческого роста, то сближаясь, то разлетаясь. Они были похожи на светлячков, но гораздо крупнее и ярче.

– Глядите! – с облегчением воскликнул Вадим. – Огонь! Может, хутор какой? Или наши дозорные костёр развели?

– Стоять! – резко скомандовал Ратибор. Он с сомнением вглядывался в танцующие огни. Старый воин, он знал, что на болотах не бывает хуторов, а дозорные не стали бы разводить костёр на открытом месте.

– Это добрый знак, – сказал Лютобор, в чьём голосе впервые за долгое время появилась надежда. – Огонь – это тепло. Это люди. Может, там можно переждать дождь?

Все смотрели на Ратибора, ожидая решения. Логика подсказывала, что огонь в такую погоду – это спасение. Тропа, по которой они шли, казалось, вела прямо к этим огням.

Но Яромир смотрел не на огни. Он смотрел на то, что было вокруг них. Его дар, обострённый сыростью и сумерками, показывал ему картину, недоступную остальным. Он видел, что огни были не просто светом. У каждого огонька был свой, едва различимый, полупрозрачный силуэт. Маленькие, сморщенные фигурки с длинными, тонкими ручками, сотканные из болотного газа и гнилушек. Они держали эти огни в своих руках-пальцах, как фонари, и игриво ими помахивали, подманивая их. Это были болотники.

Он видел, как они хихикают беззвучным, пузырящимся смехом, как их глаза-искорки злорадно поблёскивают. А самое главное, он видел, что тропа, которая казалась твёрдой, на самом деле была обманкой. Прямо перед ними, под тонким слоем дёрна, была гибельная, засасывающая трясина. Огни плясали прямо над ней. Они заманивали их в ловушку.

– Стойте! Не ходите туда! – вдруг громко и твёрдо сказал Яромир.

Все обернулись к нему с удивлением. Ратибор нахмурился.

– В чём дело, кузнец?

– Это не огонь. Это обман, – выдохнул Яромир, пытаясь найти правильные слова. Он не мог сказать им, что видит духов. – Отец рассказывал мне про такие. Это блуждающие огни. Болотные. Они заводят путников в топь. Там впереди нет твёрдой земли. Там трясина.

Его слова повисли в возду-хе. Вадим посмотрел на него с недоверием.

– Да брось, Яромир! Какие огни? Это просто свет! Мы промокли до нитки! Там, может, спасение!

– Яромир прав, – вдруг подал голос старый Остап. – Я тоже слышал о таком от старых охотников. Говорят, это нечисть балуется. Верить болотным огням нельзя.

Ратибор стоял в нерешительности. С одной стороны, маячащий впереди свет обещал отдых и тепло. С другой – предупреждение его самого спокойного и рассудительного воина, поддержанное старым следопытом.

– Ты уверен, кузнец? – спросил он, вглядываясь в лицо Яромира.

Яромир посмотрел прямо на пляшущие огоньки и на мгновение встретился взглядом с одним из болотников. Тот нагло ему подмигнул. По спине Яромира пробежал холод.

– Уверен, Ратибор. Так же, как уверен, что этот меч выкован из стали. В десяти шагах впереди – смерть.

В его голосе было столько непоколебимой уверенности, что даже самые большие скептики замолчали. Ратибор долго смотрел вперёд, на заманчивые, танцующие огоньки, потом на Яромира.

– Хорошо, – наконец решил он. – Поверим кузнецу.

Он взял из-за пояса свой топор и срубил длинный, прямой шест из ближайшего деревца. Очистив его от сучьев, он осторожно, не сходя с тропы, ткнул им вперёд, в то место, где земля казалась твёрдой.

Шест вошёл в землю легко, без всякого сопротивления. На целый локоть. Потом ещё. Ратибор нажал сильнее, и шест, с тихим, чавкающим звуком, ушёл в трясину почти на всю свою длину. Когда он вытащил его, тот был покрыт чёрной, дурно пахнущей жижей.

Повисла гробовая тишина. Все смотрели то на шест, то на предательски-красивые огоньки, то на Яромира. Вадим побледнел. Ещё бы несколько шагов, и они все оказались бы в этой холодной, засасывающей могиле.

Танцующие огоньки, будто поняв, что их обман раскрыт, обиженно мигнули и разом погасли, оставив их в полной темноте и сырости.

– Разворачиваемся, – глухо сказал Ратибор. – Идём назад. Медленно. След в след.

Он подошёл к Яромиру и положил ему на плечо тяжёлую руку.

– Ты спас нам жизнь, кузнец, – просто сказал он.

В его голосе не было вопросов. Была только констатация факта. Он не знал, откуда Яромир получил свои знания, но с этого момента он доверял его чутью безоговорочно.

А Яромир шёл обратно и чувствовал, как бешено колотится его сердце. Он впервые использовал свой дар, чтобы спасти не только себя, но и своих товарищей. И это странное, пугающее умение видеть то, чего не видят другие, впервые показалось ему не проклятием, а... оружием.

Глава 45: Благодарность Ратибора

Они вернулись в основной лагерь промокшие, замёрзшие и злые, но главное – живые. История о том, как десятник Ратибор проверил "чуйку" своего кузнеца и обнаружил трясину прямо на тропе, мгновенно разлетелась по их сотне. Никто не смеялся. Болота внушали суеверный ужас всем, и случай, когда целый отряд чуть не сгинул без следа, заставил даже самых отпетых циников притихнуть. К Яромиру стали присматриваться по-новому. Теперь за его могучей спиной видели не только грубую силу, но и нечто иное – удачу, чутьё, мудрость, которой не ожидаешь от парня его лет.

Вечером, когда они наконец просушили одежду и собрались вокруг жаркого костра, напряжение спало, уступив место облегчению от пережитой опасности. Ратибор лично разлил всем по чарке хмельного мёда из своих запасов – редкая милость, которую он позволял себе лишь в особых случаях.

– Пейте, – сказал он, и его шрамированное лицо в свете костра казалось непривычно мягким. – Сегодня у нас второй день рождения. И мы обязаны им вот ему.

Он кивнул в сторону Яромира, который, как всегда, сидел молча, глядя в огонь.

– За кузнеца! – поднял свою кружку Ратибор. – За его зоркие глаза!

Все поддержали тост. "За Яромира!", "За спасение!" – неслось со всех сторон. Вадим, чувствуя себя особенно виноватым за своё недавнее неверие, подошёл и смущённо хлопнул Яромира по плечу.

– Спасибо, брат. Ежели б не ты, кормил бы я сейчас раков... или кто там в этой жиже живёт.

Яромир лишь коротко кивнул, ему было неловко от такого внимания. Он не считал, что совершил подвиг. Он просто сказал то, что видел.

Когда выпито было ещё по одной, и тепло разошлось по жилам, смывая остатки дневного холода, самый старый в их десятине, седобородый полочанин Всеслав, откашлялся и негромко, будто пробуя голос, затянул старую походную песню. Это была суровая и простая песня воинов, которую, казалось, пели ещё их деды и прадеды.

Солнце за лес, да над рекою туман,

Меч на коленях, да в сердце дурман.

Мы не святые, нам не ведом покой,

Снова в походе, снова принят бой.

Другие голоса, сначала нестройно, а потом всё увереннее, стали к нему присоединяться. Братья-близнецы подхватили первыми, затем и остальные. Песня росла, крепла, и вот уже вся десятина, обнявшись за плечи, ревела припев, вкладывая в него всю свою тоску по дому, усталость от пути и дерзкую готовность встретить смерть:

Вверх, где над облаками иные края!

Вверх, где сияет вечная заря!

Вверх поднимает стяг рука моя!

И в небе над нами – наша земля!

Ратибор тоже пел, и его хриплый, прокуренный голос придавал песне особую мощь. Он смотрел на своих людей – на этих вчерашних пахарей, охотников и плотников, сплочённых огнём костра, хмельным мёдом и общей опасностью. И он видел, как рождается братство.

Брат мой упал, пронзённый стрелой,

Засыпала брата сырая землёй.

Я не заплачу, слёзы – вода,

В сече кровавой им нету следа.

Песня была о потерях, о дороге без возврата, но в ней не было уныния. Была лишь твёрдая, суровая констатация судьбы воина. И какая-то непоколебимая вера в то, что даже за порогом смерти их ждёт что-то светлое и родное.

Вверх, где над облаками иные края!

Вверх, где сияет вечная заря!

Вверх поднимает стяг рука моя!

И в небе над нами – наша земля!

Яромир тоже пел, и его мощный голос сливался с остальными. Песня помогала. Она вычищала душу от страха и теней, которые он видел. В этот момент не было духов, не было морока. Были только его братья по оружию, жар костра и эта простая, сильная песня, связывавшая их всех невидимой нитью.

Когда песня закончилась, все надолго замолчали, глядя в огонь. Стало тихо и как-то очень спокойно.

Ратибор подошёл и сел рядом с Яромиром.

– Ты парень непростой, кузнец, – сказал он негромко, чтобы не слышали другие. – Не в силе твоей дело, таких здоровяков в войске немало. В тебе есть... стержень. Спокойствие. Будто ты знаешь что-то, чего не знают другие.

– Отец учил: прежде чем ковать железо, нужно его понять, – уклончиво ответил Яромир.

– Вот оно что, – хмыкнул Ратибор. – Значит, ты и людей так... понимаешь? И землю?

Он не стал допытываться, откуда у Яромира такие знания. Ему, старому вояке, доверяющему инстинктам больше, чем словам, это было не важно. Главным был результат.

– С сегодняшнего дня, – сказал он твёрдо. – Когда мы идём в дозоре или по незнакомой местности, твоё слово – второе после моего. Если тебе что-то не нравится – место для привала, тропа, тишина в лесу – ты говоришь. Сразу. Без раздумий. Ясно?

– Ясно, – кивнул Яромир.

– Вот и славно, – Ратибор хлопнул его по плечу. – А теперь спи. Завтра снова в путь.

Он ушёл, а Яромир остался сидеть, чувствуя на себе уважительные взгляды товарищей. Сегодня он обрёл нечто большее, чем просто их благодарность. Он обрёл их доверие. Ратибор начал уважать его не только за сильные руки, но и за зоркие глаза, за его странную, необъяснимую проницательность. И Яромир понял, что его дар, который он так долго считал своей тайной и бременем, становится его главной силой и его главной ответственностью в этом походе.