Фэнтези истории

…за железными столбами.

Была у цирюльника с лавочником одна на двоих знакомая вдовушка по имени Доротея. И держала та вдовушка таверну. По одному тому, что таверна эта не только не разорилась, а и вполне себе процветала, можно уже было судить о нраве этой женщины как не об очень-то и мягком. Да и внешность её не давала никакой форы думать иначе. Бывало, разбуянится в заведении какой-нибудь шахтёр-громила, побъёт с куража сначала себя в грудь, а потом и близсидящих (но уже по мордасам), разойдётся, раздухарится… А тут, вдруг, тётушка Доротея ка-а-ак восстанет из чада кухни румянощёким, огненно-рыжим Левиафаном, ка-а-ак упрёт в крутые бока свои красные от работы руки и ка-а-ак… посмотрит грозно! И всё, шахтёр шелковеет на глазах. Даже будь он хоть на две головы выше этой очаровательной фурии…

Так вот, пошли они к сей колоритной особе с поклоном: дескать, побудьте, милая сударыня, любезны, поприсмотрите, пожалуйста, за имуществом, покуда мы в столицу сгоняем, а? Выслушав их витиеватый вопрос и внимательно осмотрев обоих приятелей, вдова констатировала:

— Пили?

— Как можно! — Тут же возмутился цирюльник. — Мы же с утра как пчёлки, право-слово…

— …принектарились? — Продолжила безжалостная Доротея.

— Не… нибожемой! Со шкипером договаривались. Пока нашли его, пока тё-сё… Да ты его знаешь — Хромой Одиссей это.

— Вот как? — Удивилась женщина. — Жива-таки старая кочевая сволочь… А десять монет мне, зараза, так и не отдал! Это сколько же прошло? Да лет пять, пожалуй…

— Он-он, — поспешил заверить вдову брадобрей, — и должок свой он тебе, кстати говоря, передал. Вот.

С этими словами Диоген действительно протянул Доротее старый потёртый кошель.

— Ишь ты, — снова удивилась женщина, — что это на него нашло?

— Да мы… — заговорил доселе молчавший лавочник, — заместо него тебе его долг отдать пообещали. В оплату за проезд, понимаешь?

— Ага… И что же, интересно, за дела у вас в столице обнаружились?

Этот вопрос был ожидаем, и приятели наши к нему, понятно, подготовились. Лавочник ответил, что решили они на пару с цирюльником подыскать себе там местечко какое-нибудь. Тут-то, дескать, не сегодня — завтра, а закроются последние, чудом оставшиеся не до конца истощёнными, шахты. И всё, и делать будет тут нечего. А уж в столице-то… В общем, очень хочется попытать там счастья. И, чтобы не ехать с пустыми руками, везут они туда живого медведя. Чай, в цене там будет этакий дикий зверь… Если не в зоопарк сдать — так… куда-нибудь ещё, в общем-то.

Резон в этих словах, конечно, был. Но вдовушка тоже далеко не дура, и быстро смекнула, что как-то странно всё это — только лето разгорелось, только цирюльник окучил свою любимую картошку, и тут, вдруг, сорвался и поехал. И не куда-нибудь — а аж в самые низовья реки, в столицу. Но ведь туда даже по течению плыть две недели!

— Так, мужчины, — насупилась Доротея, — живо выкладывайте что у вас там за дела, или я ни за какие коврижки не соглашусь присматривать за вашими халупами!

Лавочник обречённо вздохнул и проговорил:

— Да пообещали, понимаешь ли, помочь отыскать иллюзиониста одного…

Пришлось приятелям всё рассказать вдове как на духу. Женщина от их откровений разволновалась и даже крикнула с кухни мальчишку, отдав ему повеление живо притащить из холодка рябиновой наливки. Маханув два стакана подряд, хозяйка таверны проговорила на выдохе:

— Ну вы, мужики, и попали…

Как известно, если дал слово — следует его держать. Однако, тут было не просто слово — тут было слово, неосторожно данное оборочённому существу. А это дело куда какое скверное — это, грубо говоря, ты, считай, и сам как будто бы стал оборочённым, пока слова своего не исполнишь. Либо, пока не расколдуют того, кому ты имел несчастье пообещать свою эту помощь. Или… что ты там пообещал?

Приятели наши сообразили это не сразу, а только когда малость отошли от хмеля. А как только сообразили — тут же протрезвели окончательно. Медведь с Енотом — они тоже опечалились от такого расклада. Да они, как оказалось, и не знали, что просьбы их имеют такую злую силу. Или, может, притворялись? Лицедеи, всё-таки, как ни крути… В общем и целом, как бы там ни было, а слова были сказаны и за них предстояло теперь отвечать.

Вдовушка всплакнула (то ли от жалости, то ли от наливки, а то ли от того и другого вместе взятых), высморкалась в цветастый свой носовой платок и согласилась за имуществом приятелей присмотреть…

Хромой Одиссей собирался отчаливать вечером.

Прошло четыре года. Морские разбойники нападали много раз за это время. Они были свирепы и многочисленны, приплывали на множестве драккаров. То на севере, то на юге зажигались костры на сигнальных башнях и воины вскакивали на коней, чтобы мчаться на помощь атакованному городку или селению. Иногда разбойники нападали и на сам гарнизон, он прикрывал путь на Сольтерн, небольшой, но богатый городок. На Аалин они нападать не решались. Живой товар - вот что их интересовало больше всего. Орки Хаккара платили хорошую цену за рабов. Да было что пограбить и кроме того - Сианна богатая страна, главная в Альянсе Королевств. Золото, оружие,  дорогие ткани и другое добро увозили драккары разбойников, если набег был удачен. Не всегда удавалось остановить их. Бывало, воины гарнизона приходили на помощь слишком поздно - местные силы были уже перебиты, а жители уведены в плен.
Всего один раз за эти четыре года Реан был ранен, да и то легко.  Кирад же не был ранен ни разу, хотя сражался он так же храбро как и Реан, всегда бросался в самую гущу боя.
А три года назад Реан и Минальд поженились. Их любовь произошла как-то сама собой, будто её не могло не быть. Они подходили друг другу: выскоий и молчаливый Реан и маленькая, но тоже молчаливая и даже немного величественная Минальд. Жила Минальд всё там же, у Исаниры. Она уже стала мастерицей и так вышивала что загляденье просто. За её работу купцы давали немалую  цену. Свои выходные Реан проводил у Минальд. Пара жила тихо и скромно, что-то неуловимое между ними лишь озаряло их лица и будто дышало теплым светом в пространстве вокруг них.

Очередной раз Реан пришел на выходные в дом Исаниры. Необычно радостная Минальд бросилась ему на шею: "Реан! Реан! Реан!" "Что, Минальд?" "У нас будет ребенок!". В дверях другой комнаты стояла Исанира и улыбалась.

Через девять месяцев Минальд родила девочку. Кареглазую как она сама, а вот разрез глаз точно как у Реана. Он не мог наглядеться на дочь, а уж Исанира не отходила от нее: "Всю жизнь мечтала понянчиться с маленькими, да не было у меня своих." Минальд даже стала немного ревниво поглядывать на Исаниру. Малышку назвали Фолиндой. Заходил на нее посмотреть и Кирад. Малютка сперва испугалась его, но он скоро развеселил ее, складывая забавные фигуры из пальцев, и вот уже Фолинда вовсю смеется на руках у Кирада.

Шло время, малышка сделала свои первые шаги, сказала первые слова. Невероятно непоседливый ребенок с кукольным личиком, она постоянно болтала на своем детском языке, понять который могла только Минальд. И вдруг Фолинда заболела. Еще с утра носилась по двору и играла с кошкой, а к вечеру слегла с сильным жаром, дыхание стало неровным и хриплым. Минальд бросилась за лекарем, он жил на другом конце города. Когда Минальд и лекарь пришли, было уже поздно. Фолинда умерла.

Осунувшаяся и черная встречала Минальд Реана. Она не сказала ни слова, как Реан понял: что-то случилось. "Что произошло?". Но Минальд не могла заставить себя сказать. В комнату вошла рыдающая Исанира. "Что с Фолиндой?!" Молча Исанира взяла за руку Реана и отвела в другую комнату. Украшенный цветами, посередине стоял маленький гробик.

И Реан и Минальд восприняли это как кару. За что? Каждый за своё. Реан стал пить. Проносил вино в гарнизон, хотя это было запрещено, и не раз нужно было ехать и отбивать атаку морских разбойников, а Реан валялся пьяным. Командир Арой кричал и обещал выгнать Реана, но не выгонял.

Так прошло еще три года. Минальд больше ни разу не улыбнулась. Реан бросил пить так же резко, как начал. Вот только стал совсем другим. Стал еще меньше разговаривать, а в глазах что-то погасло. Бился он теперь яростнее, чем прежде. Будто пытался отомстить разбойникам за то, в чем они не были виноваты. Временами казалось, что он потерял осторожность. Без оглядки  врубался в самую гущу врагов... но нет. Осторожности  не потерял. Вражеские мечи и топоры не могли его достать как и прежде. Кирад, как мог, пытался поддержать друга. Но что он мог? Он просто всегда был рядом. Шло время и всё шло своим чередом.

Летним утром 3542 года Реан ехал на побывку домой. Была ужасная погода - порывистый ветер и мелкий дождь. Совсем как в тот день, когда они прибыли в Сианну на корабле. Сколько времени прошло с тех пор? Десять лет. Дважды сменялась власть в Сианне, и каждый раз кровопролитно. Солдаты гарнизона не примыкали ни к одной из сторон. Пусть сменяются правители на троне, пусть дерутся за власть, а их дело - охранять берега.

Десять лет... что-то связано с этой датой. Что? Реан не мог сразу вспомнить. А! Великий Кристалл Желаний. Тогда маг сказал, что он будет готов через десять лет и запоют эгейны, и их песня подарит всем счастье. Неплохо бы. Первые шесть лет Реан был очень счастлив. Смерть ребенка перечеркнула всё. Горе не сблизило их с Минальд, напротив, отстранило друг от друга. Радости больше не было. Но нужно было как-то жить дальше. Стать снова счастливым... после всего? Пусть! Или нет? Просто чтобы стало как раньше. Без этого отчуждения, без впопыхах отведенных взглядов.

Около города расползлись заросли каруччи. Длинноватые оранжевые плоды ее не ел никто, кроме эгейн, они были слишком кислы. Ну а летучие мышки не ели ничего другого. Реан остановил коня и спешился. Из зарослей взлетело несколько эгейн, остальные возились внутри, перелезая тонкими лапками с ветки на ветку. Вот эти то маленькие существа, возможно, решат все вопросы. Сметут своими серебристыми крылышками все то, что и давит и гнет. Реан протянул руку. Одна из мышек перелезла на нее и повисла вниз головой, ухватившись за палец. Забавно поскрипывая, она раскачивалась из стороны в сторону. "Ну что, споешь мне? И небо снова станет чистым и молодым?". Зверушка поскрипывала и не отвечала. Реан вернул животное в заросли и снова сел на коня.

Минальд встретила его как всегда: первый радостный порыв и сразу же отшатнулась, будто одернула себя. Реан и сам избегал ее взгляда. Постаревшая Исанира накрывала на стол. В окно постучали. Кто это? Мальчишка-молочник. В это время? "Минальд, Исанира!" - позвал он.

- Заходи, Шео. Что случилось?

- Здравствуйте Исанира, Минальд... и Вам здрасьте, - обратился мальчик к Реану.

- Проходи, пообедаешь с нами.

- Да нет, я не голоден, спасибо. Тут такие дела...

- Давай я тебе хоть чая налью, пирог вкусный

- А, ну ладно. Спасибо, да. Я принес какие-то странные новости, бабушка Исанира, - продолжил мальчик, присаживаясь за стол.

- Мой дядя сейчас приехал из деревни Ойкен, там ведь ваша двоюродная сестра...

- Да. Что произошло?

- Да непонятно что, невесть что...

- Что с сестрой?

- Ничего. В порядке все с вашей сестрой.

- Тогда что же?

- Пять человек с ума сошли да так странно. Сперва двое, а потом еще трое. Говорят те двое к лесу пошли, там заросли каруччи и что-то они там услышали. Будто эгейны поют по-новому. Вернулись все не в себе, бегали по деревне, кричали, что все должны это услышать, что они теперь самые счастливые люди на свете.

- Маг! - воскликнул Реан. - Он создал кристалл!

- Что за маг? - спросили Шео и Исанира хором.

- Знал я одного мага, он хотел научить эгейн петь такую песню, от которой люди будут становиться счастливыми.

- Вот этот маг значит все и сделал!

- Так те люди стали счастливыми?

Мальчик покачал головой.

-Да как сказать, не так хорошо всё.Довольные ходят. Поймали себе по эгейне, посадили на цепочки да и слушают теперь целыми днями. Знай, каруччей их корми да и слушай себе.

- Значит они принесли эгейн в деревню и песню услышали все?

- Нет, эгейны очень тихо ее поют. Нужно, чтобы эгейна прямо около уха была.

- Так что ж плохого тогда? - спросила Минальд. - Теперь они могут радоваться всегда.

- Люди говорят другие они стали. Дела все делают, работают как всегда, а других людей будто не узнают. Дядя говорит, что они теперь улыбаются и смотреть на эту улыбку невозможно. Ужасная она.

- Ну и что, что ужасная. Главное, что им хорошо. Ведь им хорошо?

- Они рассказывают, что хорошо.

- Так значит твой маг таки добился своей цели! - сказала Минальд Реану.

- Что-то тут не так...

Так значит ты добился своей цели, Аларкади. Всё же добился. Люди могут жить теперь без всякой печали, лишь слушая раз за разом новую дивную песню. Чем плоха такая жизнь? Реану что-то не нравилось в этом, но он не мог понять что.

Маг, наверное, где-то недалеко, раз песня эгейн началась с этой деревни. Хотя,  кто знает, может, жители других деревень и городков уже давно стали счастливчиками, а до наших мест песня дошла лишь сейчас. Сперва запоет одна эгейна, другая научится от нее, а потом следующая и следующая. Так говорил маг. И этот мир станет новым, совсем другим. У каждого будет своя ручная эгейна и ее песня, которой люди и будут жить и радоваться. Новый прекрасный мир. В нем не будет войн, какие войны, если можно все время просто слушать чудную песню. "Что тебе не нравится в этом, Реан?"- спрашивал он себя.- "Разве ты не желаешь людям жизни лучшей, чем была у них прежде? Жизни без страданий? Что за странное сомнение беспокоит тебя?"

- Я должен побывать там и посмотреть на этих людей. Сам не знаю зачем. Я должен это увидеть. То, ради чего моей рукой было убито столько человек. Поеду прямо сейчас.

- Я с тобой, - сказала Исанира. - Хочу повидаться с сестрой и убедиться, что ничего дурного ей не грозит.

Лошадь Реана впрягли в маленькую повозочку, в которой уселась Исанира, Реан же ехал верхом на лошади. На полпути до деревни Ойкен им встретился человек, шедший по дороге и прикладывающий что-то к уху. Светлые волосы смешно топорщились на ветру, темно-синий камзол был расстегнут. Сквозь пальцы мелькало нечто шевелящееся, серебристое. Эгейна? Реан спешился.

- Здравствуй, добрый человек.

- Здра. Да, да.

- Что это у тебя? Эгейна?

- Да, да. Подождите, я песню слушаю.

За спиной человека болталась лютня. Похоже, это был менестрель. Одна струна торчит - порвана. Нет, целых две. Странный менестрель, они же всегда так следят за своим инструментом.

- Можно поговорить с тобой, когда дослушаешь?

- Сейчас-сейчас.

Прошло минуты три и менестрель отнял эгейну от уха. Маленькое существо, прикованное длинной цепочкой к его запястью, перебралось по руке на плечо и расправило крылья. На лице менестреля подергивалась и змеилась улыбка... томная и сладкая. Будто он только что съел что-то очень вкусное.

- Так ты слушаешь новую песню эгейн?

- Да! Да! О, какое удовольствие!

- Где ты взял такую эгейну?

- В деревне Ойкен. Там у них эгейны запели эту песню. О, какая это песня! Все переворачивается внутри, кончики пальцев покалывает от удовольствия! Так, будто тебя кто-то гладит и тебе хорошо, будто коту. Теперь я кот, теперь я кот и мне всегда хорошо. Мур-мур-мур.

- Ах, это такая песня - один раз услышишь и больше жить без нее не можешь! Так и хочешь, так и хочешь услышать ее еще раз. Без нее будто ломают тебя. Тоска без нее. И эта тоска тебя жует, жует, перемалывает зубами. Выть хочется! Невозможно перенести ее.

- Мне кажется, или воздействие песни похоже на воздействие опия? - спросила Исанира.

- Опий? О, нет. Песня гораздо лучше. Это такое чувство! Абсолютное удовольствие. Я как-то пробовал опий. Эта песня - десятикратный опий. О, путники, вы должны ее услышать!

И менестрель протянул Реану эгейну в сложенных ладонях.

- Нет, спасибо, я не хочу пока. Я должен сперва разобраться.

- В чем тут разбираться? Благодаря эгейнам жизнь становится сплошным удовольствием!

- Может, я и решусь стать таким же счастливчиком как ты, менестрель. Но не сейчас.

- Ну как хочешь, как хочешь. А я очень рад.

- Что это у тебя струны на лютне порваны?

- Да? Я и не заметил. Я ведь больше не пою песен. Все песни, которые я пел прежде - о дальних краях, о великих воинах, о прекрасных девах - все они ничто рядом с песней эгейн. Не хочу больше старых песен! Они скучны и унылы, они для стариков, отживших свое. Пришло время новой песни!

- А я люблю послушать менестрелей...

- О! Когда ты решишься услышать новую песню, все прежние тебе покажутся просто смертельно скучными. Ты их забудешь! Ты их возненавидишь!

- Я не хотел бы этого...

- Путник, не цепляйся за старое. О, каким я был глупцом когда пел о принцессах и драконах и рыцарях. Все это недостойно нового века, который грядет. Все должны услышать эту чудную песню эгейн, этот десятикратный, стократный опий, дарующий наслаждение. Обычный опий разрушает тело, но песня не может разрушать его.

- Что плохого в балладах о драконах и рыцарях? Разве песни менестрелей не возвышают душу?

Бывший менестрель рассмеялся:

- Душа! Душа лишь инструмент, на котором играют эгейны. Она нужна для того, чтобы ощущать сладость их песни.

- Ты теперь не будешь менестрелем? - спросила Исанира.

- Конечно нет! Мне невыносимо тягостны стали старые песни, я не могу их петь больше. Теперь я буду сапожником как мой отец. Я знаю это ремесло и оно меня прокормит. Даже не напоминайте мне о старых песнях! Возьми мою лютню, путник, - протянул он инструмент Реану, - Отдашь ее какому-нибудь глупцу, цепляющемуся за старое. Бери, вот у меня и запасные струны к ней. Мне она больше не нужна.

Реан взял лютню. Как-то грустно было смотреть на нее. Много, наверное, было спето песен под перебор ее струн. О гномах, что искали забытый золотой клад, об эльфийской принцессе, которая полюбила человека, о смелых воинах, защищавших свою страну, о битве рыцаря со страшным драконом... все это не нужно уже? Будет выброшено за ненадобностью? Реан любил слушать менестрелей, да и сам умел немного играть на лютне и петь. Красивого голоса у него не было, но он хорошо владел своим - негромким и с хрипотцой. Даже пробовал сочинять баллады, эти попытки не были удачны. Зато он знал множество песен, которые  слышал от менестрелей. Его цепкая память мигом схватывала и мелодию и слова. Что же теперь? Все люди станут слушать лишь одну песню - песню эгейн? Слушать и наслаждаться. Наступает новое время, в котором никому не будут нужны эльфийские принцессы и рыцари. Удовольствие - вот что станет девизом нового мира. Мира, который создает Аларкади.

Реан вертел лютню в руках. Может, бывший менестрель прав? Для чего нам душа как не для того, чтобы чувствовать наслаждение? Прочь все вопросы, все колебания, до свидания, грусть. Согласиться и прямо сейчас послушать песню эгейны? Почему нет? Реан сел на землю и достал из мешочка запасную струну. Натянул, настроил. Потом другую. Тронул струны и тихо запел свою любимую балладу о девушке, к которой ее любимый прилетал в образе сокола, но потом злая колдунья похитила его и заколдовала. Через дремучие леса, через дальние страны прошла девушка и нашла своего любимого, но он спал волшебным сном непробудным, что навела на него колдунья. Капнула ему на лицо горючая слеза девушки и рассеялось колдовство...

- Нет! Нет! Замолчи! - вскричал бывший менестрель. - Слышать эти нудные песни не могу, выворачивает от них. Ну вот, теперь твоя унылая баллада будет крутиться у меня в голове и портить мне настроение.

- Почему портить? Ведь все закончилось хорошо.

- Потому и портить, что чрезвычайно глупо это все! Ну вот зачем твоя дылда поперлась через все эти дремучие леса? Нашла бы себе другого и все дела.

- Она ведь его любила.

- Любила! Ха-ха! Что такое любовь? Объясни. Глупость это, которая мешает наслаждаться. Просто глупость и все. Мне портят настроение песни о глупых людях.

- Ты разве не любил никогда?

- Любил. Когда был дураком. Но песня эгейн открыла мне истину. Жизнь дана нам для наслаждения. А все эти глупости... они должны просто остаться в прошлом. Они ведь могут заставить печалиться. А все что может заставить печалиться - зло.

- Может ты и прав менестрель, но...

- Что "но"?

- Не знаю сам.

- Вот и не морочься. Послушай песню эгейны и станешь счастливчиком. О, она расправила крылышки, сейчас запоет. Будешь слушать?

- Нет.

- Ну как хочешь. А я послушаю. И твоя дурацкая баллада не будет крутиться у меня в голове.

И менестрель, поднеся эгейну к уху, зашагал по дороге.

Уже вечерело когда Реан и Исанира подъезжали к деревне Ойкен. Белые домики выглядели так уютно и мирно. Вон там, в конце улицы, дом, где живет двоюродная сестра Исаниры Эйма со своим мужем. Вот и она во дворе, высокая и полная, в белом фартуке, запускает курей в курятник.

- Эйма! Здравствуй.

- Исанира! О, ты приехала к нам. Здравствуй, Исанира. А это муж твоей Минальд, наверное?

- Да, это Реан.

- Здравствуй, Реан.

- Здравствуйте.

Эйма запустила последнюю курицу.

- Сейчас корову подою, парного молочка попьем, у вас там, в городе, нет такого.

И вот все сидят за столом, окна открыты, чтобы не было душно. Ветерок колышет белые вышитые занавесочки. Нетон, муж Эймы рассказывает:

- Не нравится мне все это. Сегодня еще четыре человека обслушались той песни. Одиннацать человек в нашей деревне уже. А в соседней, говорят, половина жителей превратилась в счастливчиков. Это с их деревни началось. Нехорошими какими-то становятся люди, ненастоящими что ли.

- Почему нехорошими? - спросил Реан. - Они начинают что-то плохое делать?

- О таком не слыхал. Ведут себя как все, но... будто холодно рядом с ними. Крига, соседа нашего, не узнать. Он стал счастливчиком. Вроде он, а вроде уже не он. И улыбка эта... какая-то она, нет, не злая. Пустая она какая-то и противная. Я смотреть не могу. Дочь нашу с семьей хотели мы забирать к себе, она в соседней деревне, да и у нас теперь счастливчики забегали. Вчера я ездил к ней, хвала Свету, ей с мужем тоже все это не нравится. Не хотел бы я увидеть дочку с такой улыбкой.

- Я вот думаю об этом всем, - сказал Реан, - может это все и плохо, а, может и не настолько уж...

- Болванчиком-счастливчиком хочешь стать? Молод ты, небось не больше тридцати. Ненастоящим человек становится, не собой.

- Нет, я не хочу стать как тот менестрель, которого мы повстречали. Он теперь счастливчик и ненавидит песни, которые пел прежде... Нет, я не хочу так.

- О том и толкую.

Рано утром Реан и Исанира решили пройтись по деревне, посмотреть на счастливчиков. Зашли и к Кригу и к остальным. Вот он - результат великого дела мага. Вроде люди как люди, а прав Нетон - каким-то холодом веет. Что они утратили, обретя столь огромное наслаждение? Все выглядят довольными, даже чересчур. Все как один рассказывают как им хорошо жить теперь... так может все хорошо? Это ощущение холода, может, просто фантазия. Страх перед новым и неизвестным. Изведать? Все счастливчики их убеждали попробовать это, изменить свою жизнь, сделать ее полной удовольствия. А что если прав менестрель - Нетан и Эйма просто старики, новое не для них, вот и не нравится им это все. Хорошо ли ставить преграды для удовольствия? Может, Нетан просто злой старик, который не хочет, чтобы люди наслаждались? Нет. Реан вспомнил серьезные глаза Нетана. Нет, он знает что говорит и он прав. Реан и сам видит, увидел еще по менестрелю. Почему внутри какая-то злость? Желание заехать кулаком прямо в кошачью улыбку очередного счастливчика? Что это? Может зависть? Нехорошо желать такого, ведь счастливчики не сделали ему ничего плохого. Что если это глухое и ворчащее раздражение старого мира на новый, счастливый?

Но песни! В этом новом мире не будет уже места песням, кроме той, одной, что дарит несказанное наслаждение. Песен Реану было жаль. Он представил себе, что песни это разноцветные бабочки - прекрасные, нежные. И вот чья-то рука их ловит, сжимает и выбрасывает - изломанных и задушенных. Неужели нельзя сохранить их? Может можно как-нибудь и наслаждаться песней эгейн и оставить все те прекрасные баллады? Нет, нельзя. В каждой балладе есть и грустное и радостное. А грустное больше нельзя. Так он грустит о грусти? Смешно ли, странно ли. Или нет. Есть в грусти что-то светлое, что нельзя терять. Что-то... Он не мог найти нужных слов. А еще то, что бывший менестрель говорил о любви... он назвал ее глупостью, которая мешает наслаждаться. Всё, что мешает наслаждаться есть зло - говорил он. Прав старик Нетон - счастливчики теперь на все каким-то нелюдским взглядом смотрят. Но... ведь им хорошо. Вот это-то и злит. Стой, Реан. Не нужно злости. Просто прими их, этих новых людей. Ох, ну и выворачивает от них. Враги? Что за глупость! Нельзя считать людей врагами лишь потому, что они решили жить иначе, чем ты. Пусть не враги. Но хочется держаться от них подальше.

В странном настроении возвращались Реан и Исанира в Аалин. Человек действительно становится равнодушным ко всему... кроме песни эгейн. Реан ехал как с похорон, мрачна была и Исанира. "Люди станут счастливыми, это будут совсем другие люди" - рассказывал когда-то Аларкади. Для этих других людей не существует красоты. "Что есть красота?" - думал Реан. "Как мы отличаем красивое от некрасивого? Почему что-то нам кажется уродливым и наоборот? Наш глаз отличает красное от синего, ухо тихое от громкого... чем мы чувствуем красоту? Что она?" Реану было жаль старинных баллад не потому, что они старинны, но потому что прекрасны. Счастливчики же уже не видели красоты. Бывший менестрель сказал, что теперь он кот. Кошек Реан любил. Но вот менестрель-кот умиления не вызывал совсем.

Минальд расспросила их о поездке. Реан пересказал ей разговор с менестрелем. "Это страшно", - сказала Минальд, - "но я поняла бы человека, решившего стать счастливчиком от большого горя".

Не прошло и месяца, как эгейны запели и в Аалине. В деревне Ойкен половина жителей стала счастливчиками, в деревне Абэ - треть, в городке Скартан в счастливчики пошла половина молодежи. И вот они появились в Аалине. Пока их было немного, но они уже были заметны. Как же они любили рассказывать всем о наслаждении, которое дарует песня эгейн. Еще они ненавидели менестрелей. Было заметно стремление счастливчиков оградиться от прежних песен. В одной из таверн пятеро их набросились на менестреля, запевшего было балладу. Они повалили его на пол и били ногами, посетители еле оттащили их, иначе они убили бы бедного музыканта. Слух о произошедшем быстро распространился по городу. Пришел и другой, еще более тревожный слух: в деревне Абэ молодая женщина-счастливица совершенно не обращала внимания на плач своего грудного ребенка. Если бы не соседи, бедный малыш так и умер бы от голода. "Да нелюдями становятся эти счастливчики!" - толковали в народе. И люди стали жечь кусты каруччи. Были выжжены все заросли вокруг Аалина. Теперь местные счастливчики запасались каруччей по деревням, эгейны с удовольствием ели и сушеные плоды. Но вокруг города эгейн больше не было. Так же были уничтожены заросли во многих деревнях и вокруг гарнизонов. В тех же селениях, где счастливчиков было уже много, они не позволяли сжигать кусты, даже выставляли ночную стражу.

Угу, за морями, за горами…

— Это как же вы умудрились аж две тысячи лет прожить? — в очередной раз удивился цирюльник.

— Контракт, — в очередной раз коротко ответил Енот.

— Дела-а-а, — в очередной раз протянул брадобрей…

Обычно, беседы за столом подчиняются неким ритуалам, традициям. А в нашей, похоже, стал ритуалом вот этот вышестоящий диалог-рефрен. Как ни крути, а и правда — не укладывается в голове обычного человека: как это можно прожить две тысячи лет и ни разу не помереть? Вот не укладывается — и всё тут. Не-ук-ла-ды-ва-ет-ся. И тогда уподобляется тот человек попугаю и, знай, твердит себе одно и то же, одно и то же… Этого мало — момент с долгожительством с лихвой затмевает другие прочие. Например, придание человеку правдоподобного животного облика. Экстерьер енотов, а сознание человечье — это дивно? Дивно! Но абажжите, вы пришли с этой енотовой шкуркой — а у нас тут на повестке уже две тысячи лет жизни отдельно взятого человеческого, как ни крути, существа!

Ага, вот вам и пу-пу-пу… Но какие бы удивительные подробности ни выяснялись, а дело вырисовывалось вполне конкретное — словить и предоставить так называемому Хозяину его же беглого иллюзиониста. Да-да, хорошая шутка, господа клоуны рыжий и белый! Так разрешите же мне немедля проаплодировать вам стоя? Но, оказывается, нет, не шутка это, а самая настоящая правда самой всамделишной жизни.

Вот оттого и бегал цирюльник без счёта в свой заветный погреб. А за этими делами начинал уже заниматься за окнами и ранний летний рассвет… Излишне, наверное, будет тут сказать, что импровизированная камарилья наша сходу так ничего и не порешала. А попросту говоря — завалилась она-таки спать всем своим составом.

Первым очнулся лавочник. А всё оттого, что поимел он бражничье несчастье лечь аккурат напротив того окна, в которое солнце имело обыкновение заглядывать в особую свою «щедрую» пору. Кажись, даже и на лавке, что в том месте стояла, вся краска со временем начала бледнеть и сходить от такой светильей щедрости. А тут, вдруг, не просто голая лавка — а, будьте любезны, целый сопящий на ней человек! И уж как он от солнца-то огораживался, как уползти-то от него пытался — а всё без толку.

Вскочил он, короче говоря, мокрый, как мышь, осоловелый и мучимый жаждою. Заметался было по углам, но вскоре нашёл-таки где цирюльник хранил воду. А если точнее, просто вспомнил. Так как, увы, не первый свой здесь переживал он эксцесс… Да, утро выдавалось немудрёным. Точнее — закатившимся далеко за полдень и совершенно немудрёным.

Увы и ах, но когда это кого-то останавливало? Продрамши очи, наши шуты-звери решили сразу же действовать. Да не просто действовать — а двигаться, понимаешь ли, на столицу (Помните? Ведь именно там проявился некий странный фокусник-иллюзионист).

Сказано — сделано, да? Да. Но не тут-то было! Смотрите сами: в столицу нужно доставить… медведя и енота. И как же? Каким же это образом? Ладно, состряпали легенду — дескать, некоему цирюльнику во время защиты картофельного своего поля удалось поймать целого живого медведя. Ну, хорошо, поймал он его и в клетку засадил… А что дальше? А дальше — возникло у него желание отвезть этого медведя в столичный зоопарк. Похвальная желание ведь, да? Абсолютно. Ага-ага, а то у столичного зоопарка своих поставщиков зверья нету и медведЕй там видом не видывали… Слоны, слоны, говорят, здравствуют в том зоосаде, несмотря на несвойственную для них широту! А тут, понимаете ли — медведь. Такое диво дивное, что я не могу…

Благо, тут цель была не попасть медведю в зоопарк, а попасть медведю в столицу, отчего вышеозначенный план выглядел очень даже и ничего. Я сказал «план»? Правда-правда? Нет-нет, забудьте — это был только первый, незначительный его пункт, отвечающий за доставку всех причастных лиц в столицу. Но что же дальше?

А тут увы: вырисовывалось так, что дальше можно будет действовать только по ситуации. Это удручало, но ничего другого у наших приятелей совсем-совсем не оставалось…

И пошёл тогда лавочник наш, наконец, фрахтовать. И далось ему это трудно. Но он, уверяю вас, расстарался настолько, что всё у него удалось наилучшим, как для текущего момента, образом.

Орех — на кого покажешь грех? О… тут сложно всё…

Смеркалось.

Это заезженное и критикуемое каждым уважающим себя чугунным утюгом слово в данный момент касалось не столько времени суток, сколько общего состояния дел в городе (впрочем, на этом мы и так неоднократно заостряли ваше внимание). Сумерки навевают тоску. Если ты, конечно, не охотник и если не прячешься в сгущающейся тЕни, поджидая добычу. Тогда да — тогда тебе и воодушевление, и предвкушение, и адреналин, и… и вообще по-иному всё как-то. Но тут дело другое — приятели наши совершенно были не в охотничьем настроении. Сидели они в избе цирюльника, смотрели в окно, думали, прикидывали. А на дворе — вы не поверите! — смеркалось.

И в этом меркнущем свете, на самом его, не побоюсь этого слова, терминаторе, на самой границе уходящего света и наступающей тени — в лениво подошедшем, не кромешном ещё, мраке появились две еле различимые фигуры. И можно было бы на них и вовсе внимания не обратить — мало ли оттенков в одной большой, пожирающей всё, тени, мало ли что в ней может сослепу померещиться? — но тут дело другое, тут наш лавочник, похоже, эти оттенки узнал:

— Дверь! — прохрипел он.

— Заперта, Ксантипп, не беспокойся, — кивнул цирюльник, мигом оценив ситуацию, — И картечь припасена, ты уж во мне не сомневайся… На-ка, хлебни для поднятия духа.

Называемый Ксантиппом молча принял внутрь предложенное без особых эмоций, как, впрочем, и без видимого бодрящего эффекта.

— Это хорошо, что мы огня зажечь ещё не успели, — продолжил вещать хозяин, — Кабы успели — не увидели бы твоих медедЯ с енотом. И куда же, интересно, они, заразы, собрались?..

Между тем, Медведь и Енот (а это, действительно, были они) благополучно прошли мимо окна, откуда их наблюдали два приятеля, и подошли к цирюльниковой двери.

— Охтыж! Видать, по нашу душу пожаловали, — только и успел констатировать Диоген.

Следом со скрипом распахнулась тщательно, казалось бы, запертая изнутри дверь, цирюльник выстрелил, а Медведь проорал басом:

— Не стреляйте, мы свои!

— Какие-такие свои? — Опешил брадобрей.

Он понял, что промазал, понял, что второго ружья нет и что пока он будет заряжать имеющееся… ну, вы понимаете — порохом и пулей, да с помощью шомпола… В общем, пока цирюльник находился в замешательстве, Енот ответил:

— Ну, как сказать? Вот лавочник нас знает, например.

Надобно сказать, стрельба в закрытом помещении оказалась так себе идеей — всю комнату сплошь заволокло пороховым дымом. И, собственно, в этом чаду разговор и продолжился.

— Никого я не знаю! — Сощурившись взвизгнул продавец посуды. — Кто вы такие? Я вас не звал!.. Нет у меня лягушек! И мёда нету!!!

— Да погоди ты причитать, отец родной, — мягко проговорил Медведь, — мы же не заради жрачки к тебе заявились. Мы по делу приходили.

— Да зажги же уже огонь, Диоген!.. — Начал успокаиваться наш чашкист. — По какому-такому делу?

— Ну… история долгая, — пробасил Медведь, — Вы зажигайте, правда, огонь. И окна отворите, что ли, чтоб дымовуху эту выпустить… А я рассказывать начну…

И рассказал им Медведь про странные дела. Про трёх товарищей, поступивших на службу к некоему могущественному… скажем так, существу — здесь Медведь оказался скуп на уточнения и просил, пока что, сильно не пытать его про Хозяина… В общем, дано: трое шутов. Белый клоун, клоун рыжий и иллюзионист — то есть, у каждого своя специализация и каждый хорош в своей. И Повелитель оказался ими доволен, и всё у них было просто замечательно.

Но вдруг иллюзионист наш заскучал и ушёл со службы. А говоря попросту, самовольно её покинул. Зачем, ведь контракт был подписан кровью? Оу, дело тёмное: говорили, что тут замешана женщина. Да только кто ж его доподлинно знает — догадки одни.

И, тем не менее, повелел Хозяин двум оставшимся шутам отыскать третьего и привести его пред ясны свои очи. А наградой за это… тут загвоздка небольшая. Для начала превратил он их-обоИх в зверей, а потом сказал, что если найдут беглеца — будет им человечий облик, а не найдут… ну, такая вот награда, ага.

Со стороны лавочника последовал немедленный вопрос: чего же они в лавке тогда кочевряжились? А ответ на него оказался простой — давно они за цирюльником и лавочником наблюдали, видели их шутки-прибаутки, увидели в них какую-никакую, а родственную душу… А то, что издалека зашли — это уж, извините, так получилось: мы, дескать, люди творческие, мы прямыми путями ходить не обучены, а вот метафоры — это дааа… Называется: профессиональная деформация. И не важно, понял ли кто посторонний эти метафоры или нет — иначе нельзя, и всё тут. Всё-таки, две тысячи лет служения — это две тысячи лет служения…

По подступаюшей прохладе цирюльник достал было меховую шапку-ушанку, но от таких откровений медведевых нервно утёр ею пот со лба — настолько его впечатлила история. А рядом лавочник: тоже варежку раззявил и так таращится на рассказчика, так и таращится… А рассказчик-то — рассказик свой уже и завершил. Смотрит на людей звериным человечьим своим взглядом и говорит такой:

— Мужики, ну помогите, а?

Конечно. Как не помочь? Но помочь… как? Порешили пока дождаться утра, так как оно мудренее.

А цирюльник, знай своё — опять убёг в погреб…