Глава 1 Карлики и драконы. Глава 1
Глава 2 Карлики и драконы Глава 2
Глава 3 Карлики и драконы. Глава 3
Глава 4 Карлики и драконы. Глава 4
Глава 5 Карлики и драконы. Глава 5
Глава 6 Карлики и драконы. Глава 6
Глава 7 Карлики и драконы. Глава 7
Глава 1 Карлики и драконы. Глава 1
Глава 2 Карлики и драконы Глава 2
Глава 3 Карлики и драконы. Глава 3
Глава 4 Карлики и драконы. Глава 4
Глава 5 Карлики и драконы. Глава 5
Глава 6 Карлики и драконы. Глава 6
Постовые неторопливо осматривали и допрашивали путников, так что карликам пришлось изрядно подождать, прежде чем до них дошла очередь. Грузный стражник с одутловатым лицом оглядел карликов и присвистнул:
— Ба, коротышки пожаловали.
Выше упоминалось, что в этом регионе жили люди преимущественно благовоспитанные, но стражник, лицо, наделенное властью, пусть и небольшой, а для такого лица благовоспитанность не только не требуется, но даже по должности ему не положена.
— И на кой черт вы, коротышки, сюда прибыли? — спросил он так, словно у него уже были какие-то претензии к нашим героям, хоть он их и впервые увидел.
Раскрывать истинную цель своего путешествия было опасно. Вдруг, прознав о гибели дракона, люди сразу нападут на гору. Лучше было, чтобы они как можно дольше оставались в неведении, поэтому Стольф ответил:
— Пришли в ваш достославный город, чтобы договориться об увеличении поставок баранины.
— Мелкие такие, а жрёте как не в себя. А что у вас в мешках? — продолжил допрашивать стражник. Между тем двое его товарищей досматривали толпу нищих бродяг, занятие не из приятных, так что он не спешил закончить с карликами.
— Одежда, личные вещи, да кое-какие припасы.
— Надо бы посмотреть, выворачивайте ваше барахло…
После этих слов друзья сильно перепугались, им совсем не хотелось, чтобы охранник нашел монеты, лежавшие на дне мешков. Но тут, на их счастье, нищие закончились, зато следом шел богатый торговый караван с мулами, груженными большим количеством разнообразных товаров. Увидев торговцев, стражник махнул рукой и сказал:
— Ладно, проходите, я сегодня добрый.
Наконец-то карлики прошли ворота и оказались в городе.
Почти сразу за воротами располагалась базарная площадь. Почти все лавки были уже закрыты, товар с прилавков убран, и только в одном углу площади группа людей стояла вокруг чего-то. Карлики подошли к толпе и, воспользовавшись преимуществом своего небольшого размера, протиснулись вперед. В центре круга стоял старик и держал на поводке животное с копытами, двумя рогами и бородой, как у джинна. Говорил старик следующее:
— Дорогие жители и гости города, только сегодня вы можете осуществить уникальное приобретение и купить неговорящего козла. Известно ведь, что козлы трещат без остановки, а этот молчит и не произносит ни слова ни при каких обстоятельствах.
В этой местности никогда не видели козлов. Вот так бывает: обычное вроде животное совершенно было неизвестно в данном регионе. А следовательно, они не могли ничего возразить против сказанного, к тому же, кому-то известного, а им нет. Продавец животного продолжил:
— Вы, конечно, можете сказать: «А вдруг он у тебя лишен языка и лишь потому не может издать и звука?» Что ж, не надо верить мне на слово. Ну, дружище, открой рот.
Козел широко распахнул пасть, и зрители увидели его длинный язык.
— А теперь скажи, как тебя зовут?
Козел заблеял.
— А хочешь ли ты морковки?
Козел снова заблеял.
— А капусты?
И опять только блеяние. Раз и на этот вопрос он промолчал, значит, точно неговорящий. Толпа была впечатлена. Многие были уже готовы расстаться с деньгами, когда молодой мужчина, высокий, с загорелым лицом и мозолистыми руками, спросил:
— А что толку от того, что он молчит? С него от этого мяса, что ли, больше выйдет? Какая мне разница, говорит он или нет?
— Ах, темнота! — осуждающе ответил продавец. — Вещь редкая, а тем более уникальная, ценна уже самой своей исключительностью, а не возможностью её использования. Вот, скажем, есть некий бриллиант такой большой, что ни у кого больше такого нет. И цена у него такая, что и сосчитать сложно. Но если вдруг у кого окажется такой же, так цена первого разом упадет. Вот и козел мой уникален, а потому еще бесценен, а я еще делаю вам одолжение, что предлагаю купить его за деньги. Поступаю я так потому, что мне требуется кормить семью с немалым количеством ртов, а то я ни за что козла бы не продал.
После этих слов количество желающих купить блеющий товар резко увеличилось, и люди стали наперебой предлагать все больше и больше денег. И быть козлу успешно проданным, если бы не случившийся далее казус. Он захотел пройтись вокруг своего хозяина, споткнулся о валяющееся бревно, упал и громко выругался человеческим голосом. Люди сразу же закричали:
— Мошенник! Бей его!
А затем набросились на старика и принялись жестоко его избивать, понося самыми грязными словами. Карлики же предпочли убраться подальше.
Пора было искать ночлег. Они шли по улице между низкими, но красивыми и ухоженными домами, сделанными, в основном, из красного кирпича. Улица тускло освещалась масляными фонарями. В большинстве домов было темно, лишь в некоторых окнах горел свет. На одном из таких освещенных зданий карлики увидели вывеску: «Гостиница у тети Сони».
Обрадованные, они постучали в дверь. Им открыла пожилая консьержка в вязаном свитере, с невероятно добрым лицом. Она словно бы олицетворяла собой уют и спокойствие. Усталые путники щедро расплатились за ночлег и, добравшись до комнаты на втором этаже здания, не раздеваясь, завалились на кровати и сразу же уснули. Зольфу приснилось милое личико Лили, а потом ещё несколько других, не менее милых. Рольфу снился встреченный ими козёл, но только освежеванный и зажаренный, ну а Стольф снов в ту ночь не видел.
Глава 1 Карлики и драконы. Глава 1
Глава 2 Карлики и драконы Глава 2
Глава 3 Карлики и драконы. Глава 3
Глава 4 Карлики и драконы. Глава 4
Глава 5 Карлики и драконы. Глава 5
Проснувшись утром, друзья добрались до дома и начали собираться в путь. Плотно набили они мешки припасами, не взяв, впрочем, слишком много, ведь нести все им предстояло на своем горбу. Вьючных животных у карликов не было, в пещерах они ни к чему. Рольф набрал больше всех припасов, он с сожалением думал, что больше не унесет. Взяли они с собой золото и серебро, спрятав монеты на дне мешка. Проживало с ними домашнее животное – двухголовая ящерица. Рептилии эти неприхотливы и имеют покладистый характер, а потому пользуются популярностью у подземных народов. Поручили её заботам соседки, доброй пожилой дамы. Не брать же с собой. Приготовившись к путешествию, взяв все необходимое, сели на дорожку и съели по лепешке. Потом встали и вышли за дверь. Когда покидали они пещеру, с ними шли остальные карлики, отправленные на поиски. Но спустившись в долину, посланники разбились на отряды и пошли в разные стороны.
Наши герои направились в город, располагавшийся к северо-востоку от горы. У карликов были давние торговые отношения с этим поселением. За золото и серебро закупали они свиней, овец и кур. Скот и птицы в этих местах отличались особой мясистостью. Вероятно, дело было в местных сочных кормах.
В этом направлении была дорога из больших каменных плит. Проложенная лет за восемьдесят до описываемых событий, она по-прежнему находилась в отличном состоянии. Идти по такой дороге – одно удовольствие, друзьям повезло гораздо больше, чем многим другим карликам, путь которых лежал по проселочным дорогам, а то и вовсе по бездорожью. Однако они к долгой ходьбе были не привычны, ведь жили они близко к поверхности и месту своей работы, кабачок дядюшки Крокольфа тоже находился недалеко, а больше они почти никуда не ходили. Так что они довольно быстро устали. Зольф, хоть и самый молодой из них, но самый нетерпеливый, причитал:
– Угораздило же нас отправиться в это путешествие! Сидели бы сейчас в горе да пиво пили. Что за невезучие у меня друзья, не могли чёрные камни вытянуть. А у меня, между прочим, сегодня было свидание с Мили. Чудесная такая девушка, миниатюрная, с рыжими волосами и милым личиком, ну как ангелочек. Я в нее уже неделю влюблён. И на завтра свидание с Лили, она высокая, волосы цвета мели, а какая у нее корма! В неё я уже две недели влюблён.
Он мог еще долго перечислять своих возлюбленных, если бы Стольф не попросил его заткнуться, а Рольф не присоединился и не пригрозил вдобавок стукнуть по бестолковой голове.
Но не идти же в тишине. И они запели, по привычке запели гордую, некогда воодушевляющую их песню, которая начиналась словами: «Дракон наш великий, дракон наш могучий».
Но в тот момент она навевала на них страшную печаль, в их глазах стояли слезы.
Потом спели еще одну, медленную, спокойную песню про карликов, которые трудятся без устали в шахтах. Затем другую, веселую, про эль и мясо. Вспомнив про еду и выпивку, решили сделать привал.
Они сошли с дороги и остановились на привал на берегу небольшого озера. Впрочем, небольшое оно для большинства людей, для жителей же пещер это было почти что море. В водоеме плавали несколько уточек и пара лебедей с белым телом и черной, как сажа, головой. Карлики достали из мешков запасенные глиняные бутылки с элем, хлеб и колбаски. Рольф также вытащил бережно завернутые в бумагу четыре куриных яйца. Славно подкрепившись и повалявшись на травке, решили они искупаться. Рольф и Стольф смело залезли в озеро, а Зольф некоторое время стоял и трогал воду водой, но потом все же решился и сделал шаг вперед. Конечно, плавать они не умели, а потому просто попрыгали на мелководье. После водных процедур они обсохли, оделись и тронулись дальше в путь.
Вскоре им стали попадаться другие путники, которые с удивлением поглядывали на карликов. Хоть обитатели горы и торговали с людьми из долины, им обыкновенно доставляли все купленное к подножью, где они и расплачивались. Лишь для переговоров о количестве поставок и о цене приходили они в людские поселения. Посему наша троица была в некотором роде диковинкой в этих местах, однако люди здешние, в большинстве своем мирные и благовоспитанные, предпочитали удивляться на расстоянии. Мимо друзей ехали всадники на лошадях, мулы, ослы, повозки и телеги, щедро осыпая их дорожной пылью.
Лишь когда солнечное колесо укатилось за горизонт, добрались они до городских стен, где стояла стража в доспехах с изображением медведя, грозно скалящего пасть.
Вечер после рабочего дня. Еду в переполненном автобусе. Водитель автобус ведёт как будто дрова везёт + дорога вся на ухабах. Передо мной стоят две девушки-подружки, хохотушки. Такое ощущение, что они немного под градусом. Во время очередной встряски автобуса на девушек случайно наваливается стоящий рядом мужик лет сорока, в светлой болоньевой куртке. Мужик этот смущается, и тут же начинает виновато извиняться. Девушки фыркают и отворачиваются. Автобус подъезжает к остановке и довольно резко тормозит. И теперь уже этих девушек довольно сильно кидает на мужика в светлой куртке. Одна из девушек аж чуть-ли не обнимает его. Двери открываются и толпа вместе с девушками и этим мужиком вываливается из автобуса. Обращаю внимание, что девушки эти, выходя из автобуса, как-то странно пересмеиваются друг с другом. Я остаюсь в автобусе, двери захлопываются, автобус начинает отъезжать. И тут я снова вижу этого мужчину в светлой куртке. Он не успел отойти от автобуса и сзади на воротнике его куртки виден довольно большой смазанный след от губной помады... Жалею, что не было возможности мужику этому ничего сказать. С большой долей вероятности дома его скандал ждал. Так что имейте ввиду, что и такое бывает.
Моя работа — не задавать вопросов.
На самом деле меня наняли в этот дом, чтобы убираться и готовить. Второго я, правда, почти не делаю. Кладовая пуста. Красивые тарелки, изящные столовые приборы — всё скучает на полках. Плиту я зажигаю только чтобы соорудить себе обед или сварить какао.
Единственная еда, которая интересует госпожу, — яблоки сорта «Скарлет». Они очень красиво смотрятся в серебряной вазе, которая стоит в гостиной.
Раз в неделю я заменяю их новыми. А из тех, что утратили свежесть и красоту, пеку себе сладкий пирог.
С уборкой сложнее: приходится не только смахивать пыль, начищать полы и выбивать тяжёлые турецкие ковры, которые госпоже очень нравятся. Ещё я отмываю грязные следы — они появляются ночью и обычно тянутся от задней двери к гардеробу. И держу в чистоте одежду.
Бывает, приходится подолгу сидеть над корытом и сводить бурые пятна с помощью спирта или лимонного сока.
Госпожа, кстати, к чистоте равнодушна. Она никогда не проверяет мою работу. Большую часть дня она вообще проводит в спальне, за плотно закрытой дверью.
Пока я начищаю серебряные подсвечники и стираю скатерти, госпожа спит. Другие служанки любят поболтать о своих хозяйках, и я знаю, что богатые дамы любят вставать поздно.
Но вряд ли они нежатся в кровати до заката.
Смахиваю пыль с книжных полок. Зажигаю огонь в камине. Пью чай. На небе появляются звёзды, а госпожа, лениво потягиваясь, выходит из комнаты.
Спешу подготовить её ванную. Помогаю одеться. Она усаживается перед туалетным столиком, а я достаю косметику.
Никогда бы не подумала, что буду держать в руках дорогую пудру — она похожа на сияющую пыльцу фей. Карандаш, чтобы сделать ярче брови. Алая помада, пахнущая розовой водой.
Госпожа закрывает глаза, пока я накладываю румяна на её белые щёки. От её кожи всегда исходит холод, но я привыкла.
В домах, где я работала раньше, леди красились сами. Но госпоже, я думаю, будет сложно с этим справиться. Потому что в зеркале у туалетного столика суетится только моё отражение.
Её, сонной и спокойной, там нет.
Осматриваю результат и киваю. Госпожа улыбается алыми губами и просит подготовить плащ для прогулок.
На улице темно, но госпожа выходит в ночь так уверенно, будто ничего не боится. Будто это её стоит бояться.
Варю себе какао и падаю с книгой в постель. Веки быстро слипаются. Я знаю: часа в два, а может, в три ночи, щёлкнет замок на задней двери, и госпожа вернётся. Возможно, завтра мне снова придётся убирать грязь. Счищать алые пятна с её одежды.
Что ж, я и не против.
Мне даже нравится эта работа.
225/365
Одна из историй, которые я пишу каждый день — для творческой практики и создания контента.
На холме у моря располагался городок, вернее, даже не городок, а небольшой поселок с несколькими десятками бедных домов и маленькой обветшалой церквушкой. Жители здешние промышляли по большей части рыбной ловлей. В поте лица трудились они, отвоевывая у коварного моря лосось и сардины, рискуя жизнью, ведь прибрежные воды в этих местах полны скал и отмелей. Стоит зазеваться, и хрупкое рыбацкое суденышко расколется о камни, словно стеклянный шар. Эти люди были отважны, необразованны и немного грубы, но их нельзя было назвать злыми или жестокими.
На окраине поселка, возле леса, стоял скромный деревянный дом с соломенной крышей. Проживала там знахарка, такая старая, что седые беззубые деды помнили, как она лечила их отцов и матерей. С ней жила её внучка. Вместе они ютились в небольшой комнатушке, все остальное место в доме занимали запасы трав, кореньев, ягод и грибов, микстур, порошков и отваров. Старушка-знахарка имела лицо столь доброе и приятное, что сложно было подумать о ней что-либо плохое. Внучку её нельзя было назвать писаной красавицей, но она, несомненно, была хорошенькой: слегка пухлые румяные щеки, красные, как гранат, губы, веснушчатое лицо, глаза серые, как пасмурное небо, длинные вьющиеся волосы цвета листьев на осеннем дубе. Простые деревенские платья, которые она носила, подчеркивали её приятную фигуру. Бабушка обучала внучку секретам своего мастерства, и та схватывала все налету. В поселке любили знахарок: старушку за глубокую мудрость, девушку за веселый нрав, и обеих за доброту и отзывчивость.
К сожалению, ничто в этом мире не длится вечно, и однажды осенью, когда с деревьев полетели первые листья, смерть все же забрала старую знахарку в вечный покой. Она ушла легко, лицо её имело такое выражение, словно она уходит не в неведомые края, а отправляется на приятную прогулку. Страшно горевала внучка, ведь она лишилась самого дорогого человека на всем свете, но свалившиеся на нее дела не дали долго предаваться печали. Теперь юной целительнице приходилось в одиночку лечить всех, кто обращался за помощью. А ведь еще надо было заготовить запасы на зиму! Не справиться бы ей со всем сразу, да нашелся помощник – сын единственного в поселке сапожника, веселый, бойкий мальчуган лет десяти, увлекся знахарским делом. По лесам и полям собирал он ингредиенты для лекарств, сняв с плеч девушки некоторую часть тяжелой ноши. Мальчик любил наблюдать, как готовятся снадобья, подолгу вглядываясь в бурлящий котел. Еще больше он любил смотреть на знахарку за работой: она казалась ему ангелом, сошедшим с неба, чтобы помогать людям.
И юноша заиграл. Единственное, что пришло в голову, — это мелодия глупенькой деревенской песни. Да и исполнял он её не лучшим образом: сильно нервничал, отчего порой не попадал в ноты. Но знахарке казалось, что это самая чудесная музыка на свете и что птицы, и ветер, и облака вторят напеву свирели.
В последующие дни знахарка и пастух проводили вместе всё свободное время. Они бродили по окрестным полям и лесам, гуляли вдоль берега моря. В прибрежных скалах юноша показал девушке ложбинку, с которой открывался изумительный вид на бескрайний океан, на волны, с грохотом разбивающиеся о камни. Здесь они впервые поцеловались. Пастух говорил о любви. Это были ужасные банальности: обещания достать луну и звёзды с неба, бросить весь мир к её ногам. Но для девушки эти слова были прекраснее лучших из поэм. Знахарке виделось будущее: они поженятся, заведут много детей, построят дом, намного лучше её нынешнего жилища. Планы, планы... Мы строим свои — жизнь свои.
В тот год в Европе бушевало страшное бедствие — чума. Всадник на белом коне скакал по земле. Тысячи больных и умирающих наполняли города. Крики, стоны и мольбы сливались в симфонию ужаса. Мор не обошёл и городок у моря, где жили юные знахарка и пастух. Целительница навещала каждого больного и использовала все известные ей средства, чтобы помочь несчастным. Погибших едва успевали хоронить, а сердца живых наполнились горем и страхом. Что в такой ситуации делают люди, кроме того, что молятся и спрашивают у неба: «За что?» Они ищут виноватого. Когда весь посёлок собрался в церкви на молитву о прекращении чумы, одна скрюченная, уродливая старуха, пережившая пяток мужей, прокричала:
— Это всё знахарка! Она ведьма! Ходит к каждому больному, а сама не заразилась. Это колдовство, никак иначе.
Ещё несколько недель назад жители ни за что не поверили бы, что молодая врачевательница, которую многие из них знали с пелёнок, всеобщая любимица, занимается чёрной магией, служит дьяволу. Но несчастья озлобили их, и им нужен был объект для вымещения этой злобы. Поэтому большинство поддержало старуху, а остальные не рискнули выступить против. Послышались призывы судить и сжечь ведьму.
В поселковой церкви несли службу два священника. Один из них — совсем молодой, недавно присланный епископом. Совсем неопытный, он попытался урезонить толпу:
— Вера в колдовство — это языческое суеверие, — произнёс он так нервно и неуверенно, словно сам сомневался в своих словах. Слушать его никто не стал.
Второй священник жил в поселке много лет и пользовался большим уважением. Одна беда – за пару лет до этих событий он оглох. Не желая признаваться в недуге, он почти не выходил из своей кельи. Если же к нему приходили и задавали вопросы, он отвечал что-то вроде: «Да, дети мои», «Благословенны будьте» или произносил цитату из Библии. А потому на вопрос, ведьма ли знахарка, священник дал утвердительный ответ, сам того не зная, приговорив девушку. Толпа, получив подтверждение своим обвинениям, направилась к дому знахарки.
С самого начала собрания в церкви находился там и маленький помощник целительницы. Услышав обвинения в колдовстве и призывы устроить суд, он, не колеблясь ни минуты, поспешил предупредить девушку о грозящей опасности. Мальчик бежал так быстро, как только мог, и, несмотря на неблизкий путь, ни разу не остановился отдохнуть. Он боялся, что не застанет знахарку дома, но та недавно вернулась от очередного больного и готовила лекарства. Запыхавшийся ребенок вбежал в избу и, взволнованно, срываясь на крик, рассказал девушке о планах горожан. Знахарка быстро собрала самые важные вещи в маленький заплечный узелок. Она поблагодарила мальчика, поцеловала в лоб и на прощанье подарила ему серебряную монету, на которой вместо привычного профиля короля был бы изображен дубовый лист. Затем вышла из дома, взглянула на него последний раз и поспешила укрыться в лесу. Когда девушка добежала до деревьев, услышала вдалеке голоса. Знахарка побежала быстрее. Ей приходилось пробираться сквозь густой кустарник, ветви били ей по лицу, изрезали кожу, изорвали платье. Она бежала не меньше двух часов и совсем выбилась из сил. Голоса приближались. Девушка выскочила на поляну, на которой стоял дом пасечника с пристроенным небольшим сараем. Знахарка заметила, что дверь в сарай приоткрыта, и решила спрятаться внутри от преследователей.
Вот только когда девушка зашла внутрь, там не было пусто. Посреди помещения стояла тучная дама – жена пасечника. Знахарка собиралась выскочить наружу и побежать прочь, но женщина обратилась к ней:
— Не бойся, я тебя не выдам. Я помню, как ты лечила моего мужа, когда он слег с лихорадкой. Может быть, другие забыли добро, но только не я. Здесь есть погреб, спрячься там.
Она открыла люк в углу сарая, и девушка спустилась. Жена пасечника закрыла крышку погреба и поставила сверху пустую бочку из-под меда. Вскоре толпа новоиспеченных охотников на ведьм добралась до жилища пасечника. Они обыскали дом и сарай, но ничего не нашли и ушли прочь. Жена пасечника выпустила знахарку из погреба. Девушка рассыпалась в благодарностях перед спасительницей, порылась в своем заплечном узелке и достала металлическую статуэтку музыканта со скрипкой в руках и лавровым венком на голове. Жена пасечника не хотела принимать даже такого скромного подарка, но знахарка настояла.
Девушка покинула сарай с наступлением темноты. Ничто не мешало ей убраться подальше от поселка, но она хотела уходить без своего возлюбленного. Знахарка подумала, что он, возможно, будет ждать её в их ложбинке в прибрежных скалах, и отправилась туда. Однако, добравшись до места, пастуха она не встретила. Тогда девушка решила отправиться к нему домой. Ночь была темной, безлунной, и ей удалось добраться незамеченной до его жилища. Пастух жил с родителями в двухэтажной избе, его комната располагалась на втором этаже. Во дворе рос большой дуб, по которому знахарка забралась в незакрытое окно. От скрипа деревянного пола юноша проснулся, сел на кровати, увидел девушку и удивленно захлопал глазами. Знахарка собиралась броситься ему в объятия, но пастух вдруг закричал:
— Ведьма! Ведьма!
Вернее, он собирался так закричать. На деле же у него вышло только «Ведьмм», а в дальнейшем из его горла раздавался исключительно хрип. Знахарка застыла на мгновение, она смотрела на пастуха, и вся любовь, вся нежность, заключенная в её глазах, сменилась не ненавистью даже, а разочарованием. Комната стала вращаться вокруг юноши, в глазах потемнело, и он потерял сознание. Когда пастух очнулся, девушки уже не было.
После этих событий юную знахарку никто в тех краях больше не видел. Чума прошла косой смерти по поселку, пощадив меньше половины жителей, но семьи маленького помощника целительницы и жены пасечника мор не затронул. Выжил и пастух, но больше не смог произнести ни единого слова.
Жена пасечника поставила подаренную фигурку скрипача на тумбочке возле кровати. Со временем она стала замечать, что стоит ей и мужу начать ссориться и скандалить, в доме словно играет удивительной красоты музыка, которая укрощает гнев и приводит чувства в состояние поразительного спокойствия и гармонии.
Маленький помощник знахарки не потратил серебряную монетку. Сначала он хранил её в своей комнате, потом проделал дырочку и стал носить на шее как медальон. Мальчик вырос и стал солдатом. Началась война, страшная война, когда мир впервые увидел лицо чудовищного зверя, зверя огненного, зверя многоглавого – пушек. Ядра обрушивались с неба, падали люди и лошади, кричали в муках, но ни один снаряд не задел воина с подаренной монеткой на шее. Смерть, забиравшая одного за другим, будто не замечала его. Невредимым вернулся он в родные края. Небольшой суммы, заработанной за годы сражений, хватило, чтобы купить землю, где стоял дом знахарки. Теперь жилище, которое и раньше было ветхим и неказистым, совсем разваливалось. Мальчик, которого годы сделали юношей, а испытания – мужчиной, принялся за строительство. Много ушло сил, но стала изба куда лучше прежней. Бывший солдат поселился в ней в одиночестве, то ли ожидая возвращения знахарки, то ли в память о ней.
«У смерти плохое чувство юмора. Она может пройти мимо, но обязательно оставит шрам на память, чтобы ты не забывал, кому обязан.»
Война пахнет не порохом, как в кино. Она пахнет горелой соляркой, сырой землей и немытыми телами. Мы шли на броне. БТР ревел, перемалывая гусеницами грязь. Я сидел сверху, вцепившись в холодную скобу, и смотрел на серую полосу лесопосадки впереди. В голове было пусто. Страха не было. Был только адреналин, звенящий в ушах тонкой струной. Я — «Икс». Штурмовик. Я продал свои двенадцать лет лагерей за этот выезд. Ставка сделана. Рулетка запущена. Удар пришел из ниоткуда. Мир перевернулся. Броня под нами вздрогнула и встала, изрыгнув клуб черного дыма. Меня швырнуло на землю, как мешок с песком. В глазах потемнело. Я попытался встать, но нога отозвалась тупой, ватной болью. Сильный ушиб. Идти могу, но не бежать. Я поднял голову. Наши пацаны уже работали. Сквозь звон в ушах прорывался сухой треск автоматов. Они шли вперед, на опорник, как заведенные. Злые, быстрые, эффективные. Я видел, как они зашли в траншеи. Как зачистили точку. — Красавцы, — подумал я. — Взяли. Я пополз к ним. Адреналин глушил боль. Мне нужно было добраться до своих, до укрытия. Я цеплялся руками за корни, полз по жиже и думал, что самое страшное позади. Я ошибся. Свист я услышал за долю секунды до разрыва. Прилет. Мина или снаряд — разбираться было некогда. Земля вздыбилась прямо перед моим лицом. Вспышка. Горячая волна. И вот теперь пришла настоящая Боль. Меня отбросило в сторону, на дно того самого окопа, который мы только что отбили. Следующие два часа стали самыми странными в моей жизни. Я лежал на дне сырой траншеи. Пацаны — те, кто уцелел — перетянули меня жгутом, вкололи промедол. Вокруг свистели пули, где-то рядом долбил пулемет, земля сыпалась за шиворот. А мне было... хорошо. Это звучит как бред сумасшедшего, но я чувствовал не страх смерти, а дикую, химическую **Эйфорию**. Я лежал, истекая кровью, и улыбался в серое небо. В этот момент я понял: я абсолютно свободен. Я выполнил сделку. Я зашел в ад. Я получил свое железо в тело. Я думал: *«Вот и всё, Макс. Может, ты сейчас сдохнешь. А может, выживешь. Но ты больше не должен никому и ничего. Ни начальнику колонии, ни государству, ни самому себе. Твои 12 лет сгорели в этом взрыве»*. Я был готов умереть. Но где-то на краю сознания билась мысль: *«А вдруг пронесет? Вдруг это начало новой жизни?»* Эвакуация за нами не пришла. Технику сожгли бы на подходе. — Сами потащим, — сказал командир. — До точки эвакуации километр. Меня перевалили на мягкие тактические носилки-сетку. Этот километр я запомнил навсегда. Четыре человека тащили меня по грязи, спотыкаясь, падая, матерясь, но не останавливаясь ни на секунду. Я чувствовал каждое их движение. Сетка врезалась в тело, но обезбол глушил ощущения, превращая их в тупую пульсацию. Я лежал на спине и видел только небо. Огромное, серое, бесконечное небо. Верхушки голых деревьев проплывали надо мной, как кадры черно-белого кино. Влево, вправо, влево, вправо. Это было чувство полной отрешенности. Вокруг война, грязь, смерть. Парни хрипят от натуги, выдирая ноги из болота. А я... я плыву. Я чувствовал себя младенцем в колыбели, которого несут большие, сильные руки. Абсолютная беспомощность и абсолютное спокойствие. Я смотрел в это небо и понимал: оно такое же, как дома. Такое же, как в детстве. Я думал: *«Вот так выглядит свобода. Меня несут прочь от решеток, от колючки, от утренних проверок. Меня несут в жизнь»*. На точке сбора нас погрузили в машину. Там уже лежали другие раненые. Теснота, стоны, запах крови и пота. Машина рванула с места. Еще пять километров тряски по разбитой дороге. Каждая кочка отдавалась вспышкой в теле, но я терпел. Я знал, что это дорога домой. Полевой госпиталь. Суета, яркий свет, люди в халатах. Врач склонился надо мной. Его лицо было сосредоточенным и спокойным. Он что-то быстро командовал медсестре. Я смотрел на него и понимал: всё закончилось. Я выжил. Я обменял 12 лет тюрьмы на этот километр на носилках и пять километров в кузове. И это была самая честная и самая выгодная сделка в моей жизни. Я закрыл глаза и снова увидел те проплывающие верхушки деревьев.
Тот пятничный день, двадцать первого, тянулся неимоверно долго. Холодный и промозглый, он напоминал старого неухоженного бородача, давно позабывшего о заботе и тепле.
По улицам гулял ветер — бессердечный, без цели и пощады: хватал почерневшие листья, гнал прочь и швырял их к ногам редких прохожих, выл, нападал, резал лицо, словно проверяя всех и вся на прочность.
Эля, одна, наедине со своими мыслями, осторожно перешла узкую разбитую дорогу, погружённую в полумрак, и направилась к остановке трамвая. Здесь, при свете современных ламп, уже казалось не так промозгло.
«Зыбкое ощущение безопасности — лёгкое, почти иллюзорное, как прозрачный тёплый плед, наброшенный на голые ноги, под который проникает холод».
Она нашарила электронку с фруктовым вейпом, пряча застывшие ладони в карманы куртки. Выпустив облако пара, устремила взгляд вдаль, туда, где рельсы терялись из виду.
Ни шагов, ни голосов — только натужный скрип ветра и звон ледяных осколков под колёсами машин, забирающихся во дворы. В этом ожидании было что-то особенное: тихое и одинокое. Казалось, весь город затаился вместе с ней, прислушиваясь к приближению зимы и к далёкому, ещё неслышному постуку трамвая.
---
### НЕЗНАКОМЕЦ
Он появился из серой непроглядной тьмы — материализовался серьёзным мужчиной. Подошёл неуверенно, будто сомневаясь в каждом шаге. Повернулся, вгляделся, словно пытаясь угадать её настроение. На губах дрогнула тихая, немного смущённая улыбка — та, что тут же врезалась в память и зацепилась за воздух.
— «Здрасссь…» — протянул невысокий, крепкий мужчина.
В его голосе слышался лёгкий налёт подпитости — не грубой, не пошлой, с едва уловимым запахом миндаля. Он кашлянул в кулак, собрал мысли и продолжил:
— Представляете, недавно бросил курить, а теперь просить сигарету стыдно… Не угостите?
Глаза, спрятанные за морщинками от постоянного прищура, блестели живым интересом. Голос дрожал на конце, выдавая мягкую добродушность и скрытую осторожность. Казалось, он привык быть на грани — между дружелюбием и подозрительностью, между весёлым словом и молчанием; человек, который умеет шутить, но готов слушать. Уставший, но всё ещё замечающий детали и людей вокруг.
— Сигарету?.. — почти запаниковала Эля.
Внутри что-то щёлкнуло — невидимое, но ощутимое до болезненности: внутренний сдвиг, тревога, пронзившая её, как молния. Сердце на мгновение сбилось, пропустило удар, а потом снова забилось быстрее. Руки стали ещё холоднее и неуклюжее.
Суетливо порывшись в сумочке, Эля тщетно пыталась разглядеть хоть что-нибудь. Вейп — её последнее приобретение — был удобен: с ним не нужно думать о пачках и зажигалках. Но обычная сигарета, та самая, «на всякий случай», нашлась не сразу: закатилась вглубь и теперь выглядела потрёпанной, словно неуклюжее недоразумение.
— Вот… у меня только такая. Всё, что есть…
Мужчина махнул рукой — ему, казалось, было всё равно. Он чиркнул зажигалкой, глубоко и неторопливо затянулся. Глаза его заблестели, полные живого интереса.
— Значит, ждёте трамвай?
— Да… — кивнула Эля, смущённо улыбаясь. — Заходила к подруге, немного задержалась. А вы случайно не знаете, трамваи ещё ходят? А то бывает… приходишь, а он уже ушёл или не приедет вовсе…
Она осторожно засмеялась, будто разряжая собственное напряжение.
Мужчина беззвучно рассмеялся, стряхнув пепел с сигареты. Его большие светлые глаза разгорелись и заблестели .
— Да, бывает. Но вроде сегодня ещё ходят. Вам куда?
— На кольцо, к вокзалу. Я там живу.
Эля удивлялась самой себе — как легко доверие могло прорастать к чужому человеку, которого надеялась больше никогда не увидеть. В этой мимолётности — случайный разговор, чужое лицо, несколько слов — было что-то обманчиво безопасное: можно говорить, не думая о последствиях.
Ещё немного — и она была бы готова рассказать, как недавно уехала от родителей, как осваивалась на новом месте, с какими нелепыми и тревожными приключениями столкнулась. Сам этот незнакомец, возникший на мгновение и обречённый исчезнуть, становился удобным вместилищем для откровений — тем, кому доверяют именно потому, что он чужой.
— Простите, я видел оттуда — вы стояли такая задумчивая… И сейчас тоже…
Он замолчал, подбирая нужную интонацию.
— …как свет в окне поздним вечером. Не для кого-то конкретного — просто потому, что ещё не время гаснуть.
Запал рассказать больше испарился. Эля смущённо улыбнулась. Под рёбрами откликнулось что-то едва уловимое — не боль, а тонкое жгучее покалывание, словно его слова коснулись уголка в ней, который она привыкла скрывать даже от самой себя.
— Ни о чём, собственно… Я слушала тишину… Точнее — шум улицы.
Мужчина слегка приподнял бровь.
— И это у вас получается? Удивительно. Умение находить тишину там, где её нет.
— Она есть, — сказала Эля. — Прячется между грохотом и звуками. В паузах. Слышите?
Они прислушались.
— Особенно теперь, слышите?
— Да… И кажется, я испортил этот момент своим появлением.
— Нет, что вы, — она улыбнулась краешком губ. — Я бы так никогда не сказала… Не так воспитана… Я не такая. Вы стали частью шума. Значит, и частью тишины тоже.
Мужчина замер, взгляд скользнул по её лицу, разжигая щёки румянцем, будто пытаясь прочесть между словами то, о чём она молчала.
— Странно. Обычно люди боятся тишины.
— Вероятно, потому что в ней слишком хорошо слышно себя… — тихо ответила Эля, отводя взгляд.
— Вот как? А я люблю заполнять тишину звуками. Правда, не любыми. У меня большая коллекция винила: джаз, рок, фолк, блюз, фьюжн и фанк.
— Надеюсь, вы не слушаете всё это разом и слишком громко?
— Именно громко, иначе это не имеет смысла.
— Я не согласна. Всё имеет смысл только во взаимосвязи. Вряд ли соседи разделяют вашу любовь к музыке. Если они не скандалят, значит, тихо вас ненавидят. А вам зачем всё это?
Вдалеке скрипнул трамвай — словно колёса сжались стальными желваками.
— Как интересно… Я не знаю вашего имени, но думаю, тут вы ошибаетесь. Соседям я не мешаю!
— Что ж, рада слышать. Хотя на вашем месте я не была бы столь уверена. А вон, кажется, и мой трамвай. Да, он. Другие тут не ходят.
Мужчина вздохнул и выпрямился:
— Жаль, что он появился именно тогда, когда разговор только-только начался.
— Значит, это был правильный разговор. Такие никогда не длятся долго.
Эля осторожно ступила на подножку, вбирая свет ярко освещённого салона. И вдруг — почти импульсивно — мужчина схватил её за рукав.
Слабость вернулась — тихая, податливая, словно граница между «можно» и «нельзя» исчезла. Сердце отозвалось лишним ударом, дыхание — короткой паузой, смешав испуг и странное тепло.
Ей захотелось не вырваться сразу, не оборачиваясь; остаться в этом мгновении — коротком, неправильном, но удивительно живом. Слабость разлилась по телу, пальцы стали ненадёжными, словно больше не принадлежали ей полностью. В этом ощущении не было ни просьбы, ни согласия — только осознание того, как легко позволить кому-то задержать тебя, если слишком долго была одна с собственной тишиной.
Салон шумел, двери ещё не закрылись.
— Подождите… Я… Мы не договорили… Вот визитка. Здесь рабочий телефон. Но звоните, как вздумается. Давайте встретимся и поговорим где-нибудь ещё.
— Где?
— Не знаю. Позвоните, там придумаем. Я буду ждать. А как вас зовут?
— Эля…
Двери с шумом захлопнулись. Надежды, что он услышит её имя, не осталось — как и на то, что когда-нибудь она наберёт номер с пахнущей сладкими духами и табаком визитки.
