Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 482 поста 38 905 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

158

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
34

Растерянный ч2

Часть 1: Растерянный ч.1
Часть 3: Растерянный ч3

Попал я совершенно не туда, куда ожидал. А чего, собственно, ожидал - выразить словами не получалось. Постройка разительно отличалась от санаторного недостроя: это было отдельное двухэтажное здание без всяких изысков - там, где до этого находился я, во внешней отделке присутствовала “ракушечная” штукатурка, как раньше было принято украшать дома отдыха ближе к югу. Сейчас же я находился внутри добротного кирпичного коттеджа, который не стеснялся своего происхождения. Света завела меня внутрь какой-то лаборатории и приказала сидеть на стульчике у стола - ассоциация с поликлиникой усилилась, но мне удалось подавить панику. Девушка безучастно отрапортовала в пространство о том, что привела меня, и исчезла. Минут пять ничего не происходило, и мой червячок недопсихолога выполз наружу: некоторое время мы с ним на пару разыгрывали диалог психиатра, который ставит диагноз человеку, обитающему в подобном месте. Под раздачу попало все: полки на нестандартной для эргономики высоте, чересчур мягкий стул для посетителей, огромный стол, на котором громоздились стопки бумаг. И самое внезапное - пень с мухоморами внутри комнаты. Для него было облагорожено место и воздвигнут купол с освещением, вентиляцией и прочим. Тут даже мое рациональное зерно захлебнулось.

• Ага, еще один придурок, - откуда-то из-за стеллажей раздался странно знакомый женский голос, выведший меня из бредового диалога себя с собой.

• Добрый день! - я заозирался, но так и не нашел источник звука.

• Мне - да. Тебе - спорно.

Из-за лабиринта полок вышла женщина. Ее внешний вид ввергал в ступор: очень худая, можно сказать, тощая фигура; многослойные пышные юбки и расшитая какими-то узорами рубаха, но, в отличии от Серафимы, это все казалось элементом народного костюма; белые волосы - грива там или копна, что-то такое; цацки - везде: на руках, на шее, даже на хаотично заплетенных косичках. Больше всего поразило лицо: открытое, но не простодушное; жесткое, но не властное. Выцветшие глаза смотрели на меня с вопросом: “А чего ты сто́ишь?” Я совершенно не был готов к такому повороту, однако старался не проявлять эмоции. Прав был Пантелеич: бабкой назвать ее… страшно. Единственное подходящее определение :”ведьма”.

• Добрый день, - я попытался выглядеть доброжелательно, но отстраненно.

• Неинтересно, - она тряхнула головой и вытерла руки о фартук с зелеными потеками. - Чего приперся?

• Меня привели, - червячок уполз, зараза. Придется выкручиваться.

• Ага-ага, - ведьма уселась за стол, попутно свалив стопку документов на пол. Рядом в таком же состоянии валялась куча бумаг. - Чай будешь, дефективный?

• С мухоморами? - прорезался, сука! Где ж ты… - Нет, спасибо, я до сих пор не знаю, чем расплачиваться за уже оказанные услуги, а тут еще чай.

• А ты у нас? - женщина вонзилась в меня выцветшими, светло-голубыми глазами. Ненадолго перехватило дыханье. - А, сердечник. Семьи… нет. Близких… нет. Профессия… шлак. Куколка Андреева? Хорошая работа. Можешь себе оставить.

Червячок уполз, появилось незнакомое ощущение холода в области шеи, вместе с тем руки и ноги как будто парализовало. Как она узнала про куколку во внутреннем кармане? Разговор вообще пошел не по плану: не это я ожидал…

• Моя профессия, - слова давались тяжело. - Не шлак. Я психотерапевт.

• Да ладно, - ведьма махнула рукой и зарядила внезапно возникший непонятно откуда электрический чайник. - Прям нормальный или из этих… Как их там: гештоль-гешаль-гешевт…

• Штатный, - прервал я ее. - Обычный психотерапевт в фирме.

• Шлак, - ведьма щелкнула пальцами одновременно с сигналом чайника. Потом резкими и уверенными движениями разлила кипяток по каким-то мензуркам и всыпала туда что-то похожее на чайные листы.

• А сами вы кем будете? - прищурился я. - Дипломом обладаете?Моя профессия, - слова давались тяжело. - Не шлак. Я психотерапевт.

• Да ладно, - ведьма махнула рукой и зарядила внезапно возникший непонятно откуда электрический чайник. - Прям нормальный или из этих… Как их там: гештоль-гешаль-гешевт…

• Штатный, - прервал я ее. - Обычный психотерапевт в фирме.

• Шлак, - ведьма щелкнула пальцами одновременно с сигналом чайника. Потом резкими и уверенными движениями разлила кипяток по каким-то мензуркам и всыпала туда что-то похожее на чайные листы.

• А сами вы кем будете? - прищурился я. - Дипломом обладаете?

Она расхохоталась.

• Много тебе, идиотинке, дипломированные коновалы помогли! Рекомендации-то соблюдаешь? Сказано же: не пить, не курить, физкультурой заниматься и правильно питаться! Тогда три года еще протянешь. Так тебе твой Степан Романович сказал, а? - Мурашки, казалось, зашевелили одежду. Откуда ей знать моего кардиолога? Хотя может, связались как-то, может, доступ к общей базе есть… - Давай упростим задачу, - женщина тряхнула головой. Что-то звякнуло об пол, но она даже не заметила. - Ты хочешь жить? Зачем?

Такие простые слова, но почему я не знаю, что ответить. Почему я не знаю?! Сердце забилось с новой силой.

• На, хлебни, - ведьма ткнула мне в руки мензурку с чаем. Я послушно выпил и, спустя какое-то время, тиски грудной клетки ослабили хватку. - … можешь особо не усердствовать. Как решишься - так и пойдешь за Порог. Правил нет, кроме одного - себе не вредить, другим не мешать. Света выдаст задание. Захочешь слинять - на здоровье. Если вопросов нет - пошел отсюда, юродивый.

Проморгаться бы. Слова ведьмы доходили как сквозь вату, но мне удалось подняться на ноги и выдать:

• Два вопроса!

• Интересно, - она подняла бровь. - Ну?

• Зачем вы помогаете? - выпалил мой подплавленный мозг, а горло резко охрипло и пришлось еще хлебнуть чаю, после чего вроде как в голове прояснилось. - На какие средства? И вот еще: а лицензия на медицинскую деятельность у вас есть?

• Что производим, то и продаем, - женщина усмехнулась, так и не ответив на первый вопрос. - Хотя в основном - спонсорство. Плюс вылеченные вносят посильную помощь, - она неожиданно погладила меня по голове. - Ух ты, неужели! Не бойся, счет тебе не предъявят. Старайся, работай, а потом сваливай.

• А лицензия? - не отставал я. - У вас тут тяжелобольные люди, которым требуется медицинский уход и присмотр, а своими действиями вы можете…

• Тебя ж, бракованного, на ноги подняли. И другим… поможем.

• И руки за это поотрубаете?
• Как ты достал-то! - рассердилась тетка. - Кому твои руки нужны?! А вот язык я б отхряпала с превеликим…

• А как вас зовут? - выпалил я. Не, тут явно все не то, чем кажется. Но зла никому здесь не сделают, это стало очевидно. Вреда… странно, но тоже сомнительно - чтобы реанимировать меня нужны довольно профессиональные навыки и оборудование. И медикаменты. Вывод: все это в наличии, они знают, что и как делают.

• Вот заноза, - впервые за разговор ведьма искренне улыбнулась. - Много будешь знать - поседеешь рано, - и захохотала, тряся седой шевелюрой.

Мне поручили отливать сердечки из смолы. Звучит просто, но я охренел. Короче, убийственно прекрасная девушка Света выдала мне настолько детальные схемы, что пришлось соответствовать. Материалы я получал в первом корпусе, у Пантелеича.

Этот дядька тоже оказался не так прост. С виду шаблонный бюрократ времен застоя. Он знал очень многое и рассказывал с охотой о прежних временах. Мы гоняли чаи, рассуждая о несправедливости сегодняшнего мира. Но натыкался на глухую оборону, стоило мне поинтересоваться чем-то связанным с “Черным лесом”, например, как держат связь с внешним миром, откуда берут медикаменты, как  понимают, кого сюда звать.

• Вот со мной в очереди, ну, когда к бабке шел, девушка сидела, - прихлебывая я терпкий травяной чай. - Рак щитовидной, четвертая стадия. Ей же тоже можно было бы помочь? Она посильнее меня будет. Морально, - я внимательно посмотрел на Пантелеича. - Ты ее может даже видел - минут за десять до меня прибежала на остановку.

• Видел, - сухо кивнул Пантелеич и поджал губы.

• И?

• У нее своя война, - мужичок отвернулся, как будто поправляя листик на подоконной герани. - Санатории тут не помогут.

Я надолго замолчал, задумчиво похрустывая баранканками.

Сами “сердечки” были не совсем “сердечки”. Смолу ниитового дерева (не уверен, что такое дерево существует, но смола у него премерзкая) приходилось долго отогревать на водяной бане, потом аккуратно заливать в формочки немного асимметричных сердечек. Просто, да. Ни хрена не просто - она, чуть передержишь, даже на десятую градуса, скатывается и крошится. Не догреешь - просто липнет к ковшику и не вытекает в форму. И надо выждать идеальный момент, чтобы уже в формочке еще не остыла, но была еще пластичной, чтоб отшлифовать. Иначе либо вся форма вывалится, либо раскрошится. Я убил ведра четыре этой дряни. В общей мастерской,  кричал про себя и вслух, пытаясь понять, как выполнить задачу. Мои вопли были слышны на всю округу. Тем не менее, к исходу третьего дня я приноровился. Даже стал получать удовольствие от процесса. Пусть мои руки были в ожогах, а воздух вокруг был заполнен хвоистой гарью - какое-то странное умиротворение охватывало меня каждый раз, когда я брался за дело.

Частенько забегал Ваня и наблюдал из-за спины, как мои руки перехватывают ковши. Иногда с ним приходили его друзья и с замиранием следили за моими действиями. Раз в день обязательно звали с собой на площадку со словами: “Посуди наш футбол, дядя Гоша!” А Ванька дергал за штанину и грозно кивал. Приходилось идти.

Обед был по расписанию - вкусный, сытный. Повар Веня даже докладывал добавку, если попросить. Пару раз мы с Андреем ездили в город на “служебной” машине, чтобы закупиться всякой цивилизованной ерундой: мылом, скатертями, удлинителями.

Еще я зачем-то взял в привычку каждый день подходить к стражам. Утром дежурили Василь и Петр. Пару минут стоял рядом с ними, вглядываясь вдаль, после чего заводил одинаковый разговор:

• Норм?

• Все по плану, - отвечал Петр.

• Спасибо.

• Ага, - отзывался Василь.

Вечером стояли Олежа и Костик. Они выглядели массивно, но не так хищно, как утренние охранники. С ними была уже другая беседа:

• Все спокойно?

• Иди ты, - беззлобно отмахивался Костик.

• Доброй ночи!

• И тебя туда же, - улыбался Олежа.

Впервые за долгое время я был спокоен. Приступы, обычно накатывавшие не реже, чем каждые два дня, отступили. Мне было хорошо. Я проводил время с ребятами, подкалывал Свету, пытаясь вызвать на разговор, спорил с Андреем, вел философские диспуты с Пантелеичем. И, конечно же, выплавлял сердечки из черной смолы. Кстати, весьма поднаторел в этом деле, даже потихоньку принялся исправлять выданную методичку. Червячок не появлялся, и мне пришло в голову, что это именно то место, где он никогда не понадобится. Со смехом вспомнилась мысль про “уйти отсюда при первой возможности” и “засудить этих псевдоцелителей”. Пусть даже не вылечусь - здесь мне гораздо лучше, чем когда-либо было за всю жизнь. Можно даже сказать, что я не против такого последнего пристанища.

А через две с половиной недели после моего “заселения” из-за Порога вернулась Рита. Мы как раз шли из столовой, и я планировал завершить очередную поделку, по пути беседуя с Андреем, как послышался шум. Мы рванули на звук.

Конвойные в камуфляже перегородили тропинку, по которой в отдалении шла она. Невысокого роста, покрытая грязью, в порванной спецухе непонятно каких служб. За ее ногами оставались темные ошметки. Лицо, руки, волосы - все было в плотном слое засохшей пятнистой грязи. Спустя мгновение я понял, что бурые вкрапления - это кровь, и меня замутило. Андрей оттащил меня к кустам и пару раз дал леща: в голове прояснилось. Ритм сердца выровнялся, мы вернулись к Порогу.

В этот раз я обратил внимание на движения девушки: четкие, уверенные, бескомпромиссные. И на глаза. Лучистые глаза. Раньше думал, что это такое метафорическое выражение, но ритины глаза были именно что лучистые. Она видела всех и принимала всех. И в то же время однозначно не прощала малейшую мимолетную фальшь. Сквозь ее камуфляж я чувствовал, нет, я слышал сердце. Оно билось с такой силой, что захотелось обнять эту незнакомую девушку и кричать от радости, потому что она вернулась. Впрочем, все остальные так и делали, как только она переступила Порог, поэтому я присоединился к ликованию, и точно так же был в грязище по самые уши. Андрей танцевал яблочко, а Ванька повторял за ним. Суровые мужики хлопали Риту по плечу, девушки обнимали, оставляя слезные разводы на спецухе, дети носились кругами, выкрикивая ее имя. Мы были рады ей. А она была рада нам. Кажется, я никогда не был так искренен.

Вечером устроили настоящий пир с танцами. Андрей отжалел мне рубашку, а сам вырядился в костюм. Все старались, даже главная поставила бутыль с мутным самогоном. Пантелеич вытащил откуда-то ведро икры и два ящика шампанского. Веня с девчонками навертел такие хитрые и вкусные блюда, что я даже не знал, как они называются. Но в центре была Рита.

Теперь я смог разглядеть ее. Есть такой тип людей… с виду булочка, если втащит - костей не соберешь, вот это Рита. Чем-то она мне напоминала то ли медведицу, то ли барсучиху, но от нее однозначно веяло силой. Андрей беззастенчиво рассыпал комплименты и всячески старался ее рассмешить. Ваня крутился рядом и как-то странно смотрел на ритины руки, как будто беззвучно спрашивая о чем-то. Девушка улыбалась и гладила его по голове. А я все пытался понять, через что она прошла. Мы нечаянно столкнулись в коридоре столовой, и растерянность от непонимания, что нужно сказать, вывалилась во весь рост.

• Не спрашивай, что было, - Рита похлопала меня по плечу. - Когда пойдешь - поймешь.

Я кивнул и продолжил движение в сторону спальных модулей.

Снов не было, но что-то резко подкинуло меня на кровати. Проклятый кровяной насос начал было истерить, но усилием воли удалось выровнять дыхание и оглядеться. Ничего и никого вокруг, в окне старый пейзаж, на часах три ночи. Но что-то было иначе.

В коридоре не было ни души. Потолочные лампочки, частично перегоревшие - надо у Пантелеичаа стребовать, непорядок! - слабо освещали ковровую дорожку зеленого цвета. Почему-то ноги свернули к модулю Андрея. Зачем? Ванька наверняка же спит, перебужу их почем зря. Потряс головой и двинулся к гостиной.

На нашем этаже было некое подобие общей комнаты: стоял телевизор, который никто не включал, возможно, что он даже не работал; висели картины с умиротворяющими пейзажами леса, мрачноватые, правда. В центре располагался стол с табуретками, на одной из которых стоял Андрей. Лунный свет проникал в комнату через огромное окно и подсветил очертания чего-то тянущегося к его голове с потолка.

• Андрей, ты охренел?!

Видимо, он не ожидал встретить кого бы то ни было, поэтому резко дернулся, и табуретка упала из-под его ног. Тело приятеля ухнуло вниз, он захрипел и задрыгался.

• Да что за, - вырвалось из меня, рванувшего навстречу. Руками я обхватил его ноги, тощие, он вообще весил как ребенок, и слегка приподнял, чтобы мужчина смог вдохнуть. Ругаясь, матерясь, кряхтя, ногой я подтянул стол, благо тот не был прибит к полу. Спустя еще километр проклятий удалось кое-как “пересадить” туда Андрея. Он хрипел, пучил глаза, потому что ослабить веревку почти не удалось.

• Вот на кой фиг ты хорошо узлы вяжешь, а, композитор?! - из всего, что могло пригодиться, я нашел только зажигалку в кармане - ни ножей, ни ножниц, как назло, никто в гостиной не оставил. Каким чудом я не спалил все волосы Андрею - не знаю, но ума заткнуть рот рукавом, когда с веревки капал оплавленный пластик, у него хватило.

В столовой старого корпуса, освещенные лунным светом панорамного окна, мы сидели на столе. Андрей тер обожженную шею. Я грустил, что нет в кармане пачки сигарет.

• Будешь лечить? - сипло спросил он. - Ты ж психотерапевт. Давай, расскажи мне, как я не прав.

• Да иди ты, - процитировал я Костика. И отмахнулся.

Вдалеке хлопнула дверь, послышались шаги. Спустя пару минут все повторилось. Мы притихли.

• Сдашь? - поморщился пианист. Я скривился. - Завтра мы уедем. Надоело. Нет больше сил, - тихо хрипел он. - После празднования пошел к главной. Она снова отказала, - я кивнул, ожидаемо. - Предложил ей руки. Хоть по локоть. Пусть рубит на хрен. Отказала. Уже, говорит, неактуально. И за Порог не пускает, тварь. Не могу больше, - снова кивнул. - Думаешь, я слабак? Думаешь, я о Ване не подумал? - зло прошипел Андрей. - Как раз подумал! Первый обход делает Пантелеич, меня бы сразу нашли. Туалеты в другой стороне, Ваня бы не увидел. А жить… Я же вижу, как его тут приняли. Если бы меня не стало… Родственников у нас нет. Какая бы главная не была стерва - приняла бы Ваньку. Здесь бы жил, с ребятами играл, учился. Думаешь, не вижу, как он от меня шарахается? Даже с тобой он общается больше! Слыш, психотерапевт! Скажи, что я не прав!

• Ты прав, - пожал плечами. - Все рассчитал. Молодец. Только одного не учел.

• Ну-ка, - он язвительно скривился.

• Ты любишь Ваньку, и он тебя. Только ты не слышишь, а он не чувствует, - я потер глаза. - Сходи, что ли, умойся, самогоном от тебя разит, честное слово.

А утром исчез Ваня. Узнал я об этом от Андрея, который вломился в комнату на рассвете. Сонливость тут же испарилась, и мы принялись прочесывать санаторий, но безуспешно.

• Как же так, - приятель обхватил голову руками и с силой дергал себя за короткие слегка обожженные волосы. - Как же…

• Надо просить помощи, - сперва думать, потом делать, Гоша! Собраться. - Мы найдем его. Где ты в последний раз его видел?

• В кровати! - взвился Андрей. Его крупно трясло, поэтому уже мне пришлось прибегнуть помощи леща - вроде, успокоился, насколько можно. - Перед сном поиграли в театр теней с варежками, ну, как обычно. Я его укрыл, он улыбнулся. Ночью… после… пришел, он был на месте. Утром смотрю - нет!

• Надо в администрацию и прочесывать лес, - внутри меня била крупная дрожь. - И звонить по инстанциям.

Я должен быть оплотом спокойствия и уверенности. Я должен быть якорем… Какой, на хрен, якорь! Руки тряслись так, что пришлось сцепить за спиной. Подбежал к охранникам:

• Парни, а Ваня, ну, пацан такой, лет четырех-пяти, не появлялся?

Петр сжал губы, а Василь указал глазами за порог. Ноги подкосились: дорожка-дорожкой, но она уходит в лес. В тайгу.

Я вкратце пояснил Андрею ситуацию, наблюдая, как его бледное лицо становится зеленым. Главную мы нашли в лаборатории. Она даже не повела бровью, только усмехнулась:

• Идите, делом занимайтесь, - на этот раз ее фартук был заляпан чем-то бурым. - Вернется ваш Ваня.

У меня волосы зашевелились на загривке.

• Нет! - заорал Андрей и бросился на ведьму. - Верни его сейчас же! Это же ребенок! Нельзя так!

• Успокойся и жди, - она наотмашь ударила его по лицу. Несильно, но парня отбросило, он затих и, кажется, потерял сознание. А я… одеревенел от ужаса. - Ты-то не трясись, дубина. Через пару часов оклемается.

• Это же тайга… - как же с трудом получается говорить… Сердце участило ритм… Не сейчас, заткнись, не сейчас… - Как…

• Ты и правда совсем тупенький, да? - ведьма с сочувствием посмотрела на меня и закатила глаза. - Но не думаешь же ты, что я отпущу туда ребенка одного. Его сопровождают. Более того, - ее рука выудила из складок юбки рацию. - Если что пойдет не так - мы узнаем. Есть даже группа быстрого реагирования, - она снова оглядела меня с головы до ног. - Все, надоело, прочь!

• Почему, - прохрипел пересохшими губами. Сердце, хватит долбить… Заткнись! - Почему он пошел… не с отцом…

• Ваня так захотел, - пожала плечами ведьма. - Все, иди вон. Мешаешь. Завтра мальчик вернется.

• Как? - на глаза наплывала картинка настройки телеканалов.

• Ну что за лося придаток, - разозлилась ведьма и рявкнула: - ДАЖЕ ЕСЛИ ЕГО НЕ СЛЫШАТ, ЭТО НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО ОН МОЛЧИТ!

Андрей очнулся через пару часов, это да. А потом тупо сел у Порога рядом с охранниками, бормоча что-то и плетя трясущимися руками “сраные куколки без лиц”. Я искал Свету, но не нашел. Всех остальных я не знал, поэтому пошел к Рите, которая паковала вещи.

• Если главная сказала, значит - вернется, - просто отвечала девушка. - Ты пойми - это его выбор.

• Я понимаю, что ты веришь во все… это, - я махнул рукой в неопределенную сторону. - И честно, согласен, что физическое напряжение может спровоцировать переосмысление ценностей… - заметив, как Рита поморщилась, я прервал мысль. - Но ему четыре года!

• И что? - усмехнулась девушка, поправляя завязку на рюкзаке. - Думаешь, два месяца нужно было для Андрея, чтоб руки у него отхряпать? Пошевели мозгами.

• Хочешь сказать, - я затряс головой. Нет. Не может быть. Не верю.

• Что хотела - то сказала, - она закинула на плечи камуфляжный рюкзак. - Дети - они не идиоты. А взрослые - не настолько дебилы, чтобы подвергать детей опасности. Своей башкой думай.

• Неужели, после того, что ты пережила…

• Для Вани это - выход на природу с вожатым детского лагеря. Каждому дается только то, что он может преодолеть. Все, аривидерчи.

Со мной творилось что-то идиотически нецензурное: я то проклинал главную, порываясь уйти и сообщить в полицию, МЧС, да хоть куда-то, что ребенок ушел в тайгу с посторонним взрослым. Он похищен практически. Но…

Я физически задыхался, ко всему прочему добавилась нервозность, которая грозила мне очередным приступом. Мой клятый клапан балансировал на грани, буквально в полшаге от…

Но надо держаться. Я приносил Андрею еду из столовки. Мерял давление, стягивая манжету на тонкой руке. Его губы тряслись, может, он читал молитвы. Не уверен, что мои лекции о пользе здорового образа жизни и профилактики психологического здоровья мужчина вообще услышал. Ладно…

• Особенно важно: сортировать сардины перед посадкой, - вещал я поучительным тоном. Даже Костик с Олежей обернулись.

• Что? - Андрей попытался осмысленно посмотреть на меня, перебарывая  какую-то странную пелену.

• Вот хеки не нуждаются в сортировке! - Я хлопнул в ладоши и принялся жестикулировать. Понятия не имею, что говорил и что имел ввиду. - Но нуждаются в тщательном прореживании. В отличии от груздей. Они хороши на завтрак.

Музыкант несмело улыбнулся, пелена отступала, но очень медленно, медленно! Что же…

• А вот еще пример: где ноги, когда мы идем к югу? Возможно в кроссовках, как утверждают западные специалисты, но мы-то знаем, что в сланцах…

Что я несу?! Зачем? Он меня сейчас ударит. Да хоть так! Рот продолжал молоть околесицу, собрались дети, так и не уговорившие меня в этот день “посудить” и с удовольствием слушая ахинею.

• … Но достоверно известно, что лосины не имеют ничего общего с лосями. Это были все новости к последнему часу, спасибо, что оставались с нами.

Я немного пошатнулся - клятое сердечко все-таки подвело. Но надо собраться. Чинно раскланявшись, я незаметно шепнул Олеже, что нужно приглядеть за Андреем, и маршем вломился в лазарет, расшибив лоб об кушетку.

Кажется, прибежала старшая - обзывала меня как только можно и нельзя, даже многоэтажно. Стало так тепло в голове. Может, я, наконец, все? Спасибо всем причастным, откланяюсь засветло?

День или не день. Или вообще утро. Это уже было.

• На кой вы меня опять откачали?! - заорал я, точнее, попытался. Хрип вырвался из стянутых ребер, кашель перешел в рвоту, но кровать я не заляпал. Почти.

• Как же ты достал, доходяга.

В небольшой комнате лазарета сидела главная. Она выглядела измотанной: круги под глазами, белый халат вместо фартука, волосы в сеточке, даже, в авоське, а иронично-саркастический тон перешел на усталый.

• Зачем? - обидно. Горько. - Может хватит? Мне пора уже.

• Не тебе решать! - рявкнула ведьма.

В голове был кавардак, который нужно было привести в порядок. Но не получалось, однако один вопрос, был важный вопрос…

• Где Ваня?!

Главная усмехнулась, посмотрела на меня с прищуром, а потом захохотала.

• Я тебя спрашиваю, ведьма! Отвечай: что с Ваней и Андреем!!!

Это я хватанул, но что мне терять? Воздух зазвенел, кажется, слышно было, как паучок в углу прядет паутинку.

• А ты сгодишься, - главная потерла лоб. - Андрей пока у черты, а Ваня, - она быстро посмотрела на часы в палате. - Через семь минут подойдет к порогу. Хочешь его встретить?

Не ответил, но упал, чуть не попав в собственную рвоту. Главная свистнула, и откуда ни возьмись появился Василь. Он взвалил на себя мое бренное тело, но настолько деликатно, что со стороны казалось: мы просто братались.

Не знаю, как это работало, но все жители санатория собрались у Порога. Андрей стоял у самой черты и тихо шевелил губами, порываясь броситься к сыну, несмотря на охранников. За руку мальчика вела Света. В камуфляже, с ножами на перевязи и какими-то еще смертельно опасными приблудами, она выглядела намного естественнее, чем со шприцом в роли медсестры. Она была в своей стихии и взгляд прошивал все и всех. Пожалуй, этому человеку я смог бы доверить не просто свою жизнь… Рвущегося Андрея в итоге схватили охранники, прижав к земле. Он, хрипя в траву, кричал:

• Ваня, с тобой все хорошо?! С ним все хорошо?!

Света среагировала быстрее охранников и задвинула мальчика за спину, ощетинившись какими-то жуткими ножами. Кажется, я почувствовал ее мысль: “Убить всех или тех, кто угрожает?” Вися на Василе, почти неспособный двигаться и думать, я услышал внутри себя практически забытый голос червячка: “Ах вот, что с ней случилось!” Стало омерзительно от его ликующего замечания, но я проглотил это.

Мальчик же, храбро вырвав руку у Светы, подошел вплотную к черте и выкрикнул, срываясь на хрип и коверкая слова:

• Папа! - его маленькое тело затряслось, и Ваня прикусил губу. - Почему ты меня не любишь?!

Кажется, что-то теплое потекло по моей щеке.

• Малыш, - Андрей перестал дергаться и охранники его выпустили. - Ванюша, солнышко, - мужчина заплакал. - Я тебя люблю. И больше никто нам не нужен.

• Папка!

Ваня побежал за черту к отцу. Андрей схватил его, бормоча что-то.

• Ну я ж говорила, - откуда-то справа появилась старшая, обращаясь ко мне. - А ты не верил, бестолочь.

Не верил. Потому что… Не знаю!

...

• А мне сопровождающего с рацией положено? - прохрипел я.

• А тебе четыре года? - главная приподняла бровь. - Завтра на рассвете. Собирайся.

• Я буду готов, - не было мысли возразить. Пора. Aut Caesar, aut nihil!

Над землей дисперсно пылила дымка, предвещая туман.

• Норм?

• Все по плану, - отвечал Петр.

• Спасибо.

• Ага, - отзывался Василь.

Показать полностью
39

Растерянный ч.1

Часть 2: Растерянный ч2
Часть 3: Растерянный ч3

Съезди к бабке, говорили они. Она поможет. Да, как же. Промахать сто километров за не хрен делать, ну да, вполне себе развлечение. И лесок красивый, и полянки. Цветов себе на могилу можно собрать заранее - польза.

Я уселся на остановке с отсутствующим козырьком. Спину грел теплый металл плохо окрашенных стенок. Перевалило за двенадцать, в голове прокручивались кадры последних событий.

Воздух наполнился ощущением подвоха, когда показалась “избушка” блаженной Серафимы. На деле это был коттедж в стиле барокко, а перед ним парковка с машинами класса люкс - страждущие, не иначе. Хотелось развернуться. Очень хотелось, но пальцы сами впились в бабушкин медальон. Aut Caesar, aut nihil, она сказала бы так. Некуда отступать: или все, или ничего.

Приемная встретила меня полумраком, частично рассекаемым светильниками в виде лампад. Длинный коридор был заполнен страждущими: мужчинами в строгих костюмах; теребивщими шарфики от Шанель и Живанши женщинах. Были те, кто пришел всей семьей: эти сидели с кислыми лицами, даже дети были погружены в некий транс - двигались медленно, как в киселе, как будто старались не запачкать свои светлые брючки и юбочки. И не смеялись, только скорбно смотрели на светильники.

Через четыре часа преблагая бабка Серафима закончила прием. Большая часть недождавшихся ушла, осталось только двое нищебродов: я и еще одна бритая налысо девушка с большими серыми глазами, смотреть в которые мне было стыдно. Я поделился с ней бутербродами, а она - чаем из термоса. Спрашивать имя я не стал, как и она мое. Мы познакомились без слов: на медкартах, которые мы прижимали к себе, все было вполне читаемо. Надя, я надеюсь, что с тобой все будет все хорошо… И прости меня.

Снов мне давно никаких не снилось - это не пугало, просто данность. Утро было буднично - те, кто забил очередь, просачивались к бабке, а остальные ждали своего часа. Надя все так же сидела, нахохлившись, но когда подошла ее очередь, я занервничал. Внутри меня все сжалось - ей же должна помочь эта бабка, насколько бы пресвятой эта Серафима не была! Внутри где-то сжималось: единственный человек, достойный помощи во всей этой псевдоочереди - Надя. Ей надо помочь. И если эта преблаженная…

• Ну и пошла ты, шарлатанка! - из приемной вырвалась Надя. С красным от злости лицом и искрами из глаз. Она хлопнула дверью, досыпая проклятья на бабку Серафиму. Потом девушка перевела взгляд на меня и категорично схватила за рукав. - Пойдем, эта индюшка щипаная нам не поможет!

Я подорвался со скамейки. Она так и не помогла Наде. Но моя очередь…

• Следующий! - донеслось из приемной.

И я заколебался.  Ждал почти сутки, чтобы вот так уйти?...

• Ну иди, - Надя с одного взгляда все поняла и выпустила мой рукав. Она потерянно побрела к выходу. А я вошел в приемную.

Комната была просторная, с большим окном, но темная за счет навешанных повсюду пучков трав и каких-то кореньев. В смутном дымном мареве, которое, я уверен, создано искусственно, удалось разглядеть силуэт этой самой Серафимы.

Она мне не понравилась. По очертанию тела, по голосу, по… Хрен знает, почему еще. Но все же я сел на стул напротив нее. Хотелось понять: что же это за человек.

• Что привело тебя, дитя? - донеслось из рассеивающегося тумана.

• Мне нужна помощь, - хрипло. Я почти не верил, но сильно надеялся.

• Расскажи про свою боль, - выкрикнула Серафима, хватаясь за мою руку.

Это было неприятно. Ее рука была потной. Ко всему прочему, мистически-туманная завеса потихоньку спадала, и я рассмотрел красные глаза бабки, неотрывно следящие за мной. Потом я разглядел отечное лицо, заставившее шевелиться моего червячка недопсихолога с неоконченным медицинским.

• А вы про свою расскажете? - бутафорский дым уже рассеялся, и передо мной оказалась просто весьма упитанная женщина старше средних лет, завернутая в какие-то лохмотья. Я пригляделся - сухая кожа лица; тонкие, ломкие волосы; кубок с водой, из которого бабка то и дело пила.

• Мы здесь, чтобы помочь тебе, расскажи про свою проблему, - настаивала Серафима, хлебнув из кубка. - Проблемы с бизнесом? Жена отдалилась?

• Да вы же знаете, как оно бывает, - я, точнее, червячок внутри меня, состроил максимально жалобную мордашку. - Заказы все куда-то мимо, да мимо. А Аленка не разговаривает, грустит. Все больше путешествует: то на Канары, то на Бали…

• Знаю, - довольно зашамкала губами бабка. - Девка твоя изменяет тебе.

• Да вы что?! - искренне изумился недопсихолог во мне.

• Точно, а друг хочет фирму себе прикарманить… - она поводила руками над хрустальным шаром, который, оказывается, был на столе.

• Ага-ага, - закивал я. - А вот скажите: не испытываете ли вы последнее время проблем с кожей? У вас нет проблем с заживлением ран? Может, потоотделение избыточное?

• ЧТО?! - бабка нахмурила брови и, казалось, зашипела.

• Дело в том, что мне кажется, что у вас диабет. Стоит срочно показаться врачу, - добродушно затараторил мой рот. - Я так-то по поводу кардиологии пришел, но у вас явно проблемы посерьезнее. Скажите, а мочеиспускание не вызывает дискомфорта? Может, присутствует отечность ног?

• ВОН!!!

А вот бежал я со всех ног без памяти. Мелькали странные лица людей из очереди, машины, фонарные столбы… Очнулся - хоба - остановка.

• Вот так оно и есть, - я посильнее прижался к теплой металлической стене. Достал сигарету, предпоследнюю. Затянулся: - Так оно и есть, что выхода нет… Ну и зачем я это сделал? Дебил, - колечки дыма не получались, что еще больше злило. - Еще и Надю подвел. На хрена…

• Друг мой, вы совершенно напрасно страдаете, - справа от меня оказался низенький мужичок. Честно сказать, не знаю, как он смог подобраться так близко - видимо, я погряз в мыслях. - Я  тут давненько стою - за вашими метаниями смотреть больно: ищете помощь, которой не верите. И зачем это вам?

• А?  - так не хочется думать. - Что вы хотите?

• Я? - удивился тот и поправил черепаховые очки. Дядька в целом выглядел как типичный советский служащий, что настораживало, но и давало подсознательный сигнал, который я черканул где-то в книжечке памяти: мужчина застрял в прошлом, он безобиден... - Да ничего. Просто не понял вашей мотивации.

• А, ну да, - затянулся. Какое значение это вообще имеет? Зачем разговаривать с людьми на остановке? Кто вообще так делает?

• Только знаете, друг мой, - мужичок поправил свой поношенный клетчатый костюм. - Вам можно помочь. Но только если вы сами захотите. И если будете готовы что-то сделать доброе взамен…

• Денег нет, - прогундел я помимо воли.

• Да что вы в самом деле! - разъярился собеседник. - Засуньте вы эти деньги… - он со злостью топнул по растрескавшемуся асфальту. Потом, видимо, взял себя в руки и протер лицо клетчатым платочком. - Все вы одинаковые: денег дать, денег взять! А если что-то сделать надо, так все: ничего не можем, и гори оно синим пламенем!

Мужичок сердито взмахнул платком, резко развернулся и быстро пошел прочь. Меня выбило его заявление из колеи, и одновременно внутренний червячок поднял голову с вопросом, который вырвался помимо воли:

• А что делать-то?

Дядька остановился и с насупленным лицом повернулся. Осмотрел меня с головы до ног, придерживая очки, цокнул языком, закатил глаза. Он молчал, внимательно рассматривая меня. Время тянулось долго, и он не произносил ни слова, склоняя голову то на один бок, то на другой.

• Да какого хрена?! - эта пантомима стала меня утомлять. По часам еще было двадцать минут до автобуса. Я затушил бычок, метнул в урну и с раздражением посмотрел на мужичка. - Какого хрена?!

• Да такого, - он сморщился, потом вздохнул и уселся рядом со мной. - Все хотят чуда исцеления. Только делать ничего не хотят. Денег вкинуть - пожалуйста. Только это все… - дядька уронил голову на руки. - Вот как понять - откуда у человека деньги? Заработал талантом, навыком? Или родители красивую жизнь оформили? Или лоха какого-то развел? А, может, еще что похуже? А?

Червячок забуксовал, семафоря о том, что рядом со мной психологически нестабильный индивид. Но почему-то я искал смысл словах этого странного человека. Искал и находил, что пугало и интриговало одновременно. Сюрреализм, которому противиться не было ни сил, ни желания.

• Мужик, - мои слова должны были звучать по-доброму и успокаивающе, так должно было казаться. Ну, я на это надеялся. - Не расстраивайся. Буш сигарету?

Последняя оставалась. И я протянул ее, потому что не знал, что делать. Червяк агонизировал.

• А ты сгодишься, - дядька как-то горько улыбнулся и помотал головой, отказываясь от предложения. - Ты может и подойдешь. Тут есть… человек. Она может помочь…

• Опять бабка? - стало немного смешно, но больше - обидно.

• Сам ты… - мужичок сплюнул. - Не смей такого произносить. Ни одна женщина не потерпит такого! А это женщина, - он лукаво улыбнулся и подмигнул. Помимо воли я тоже заулыбался. - Если она и не сможет помочь, то даст тебе смысл, которого не хватает, - мужичок пожал плечами. - Ты не думай, что я ненормальный. Просто я дурак. Вижу, как мучается человек, и тянет помочь. И, главное, - дядька повернулся ко мне с болью в глазах. - Помочь-то возможно. Только не все реально хотят помощи.

Мне вместе с ним стало горько. Мы сидели на остановке и безучастно смотрели на последний автобус, который щелкнул перед носом дверями, а потом запылил, удаляясь. Помощь… так хочется и так страшно. После диагноза слышать какие-то обнадеживающие слова так… не хочется. Не верю. Не может быть. Хотя нет. Aut Caesar, aut nihil!

• Мужик, если можешь помочь - валяй! - внутренне я зажмурился и неосознанно вдавился в металл, пытаясь ощутить опору: во что я сейчас ввязался?

• Друг мой, - поправил очки собеседник. - Давайте для начала познакомимся, - он протянул руку. - Панкрат Пантелеевич. Можно просто, Пантелеич.

• Георгий Маслов, - рука была теплая, крепкая. - Можно просто, Гоша.

Лесом-лесом… Мы шли к заброшенному санаторию, как мне пояснил мой новый знакомый. Пройдя где-то полчаса, мы наткнулись на сильно обветшавший баннер с надписью: “Добро пожаловать!”.

• Чего не снимете? - спросил я у мужичка. - Того и гляди - развалится.

• А, - он засмеялся и покивал. - Это напоминание. Развалится - уберем.

До девяностых успели отстроить пару корпусов да медблок, в который меня потянул Пантелеич. Пахнуло хлоркой и зубным кабинетом. Учащенный ритм сердца… Тяжело дышать… Потеряно…

• Дыши, дебилушко, - смутный силуэт, вещающий жизнеутверждающим тоном, прижимал что-то к моей морде лица. - Дыши, малохольный. Ща еще мочегонное подействует…

Как же… Я закашлялся, отбросил маску. Как же вы … достали! Не могу больше, не могу… Дайте сдохнуть! Темнеет…

День или не день. Или вообще утро. Нет, скорее день. Потолок белый. Сука. Опять. Я резко сел, но в глазах потемнело. Терпи… терпи… В руке катетер. Откуда-то запищало.

• А ну, лег обратно! - в комнату зашла… кажется, девушка.. кажется, симпатичная… - Руки от капельницы убрал и перестал рыпаться! А то бесишь. Будешь бесить - пристрелю.

Речевой аппарат перехватил червячок. Он всегда так делает, когда я в ступоре:

• А мне нравятся решительные дев…

Темно. Ничто посреди нигде. И я в центре. Зачем я тут… что делать…

Солнце било в левый глаз. Мои руки и ноги невольно дернулись - самодиагностика прошла успешно. Все части тела себя обнаружили, а грудь почему-то издала глубокий выдох. Вывод: я все еще жив, потому что мне оказали медицинскую помощь. Дерьмо.

Снаружи теплым светом грело солнце. И я выполз из аскетичного медблока, бессовестно выставив к светилу лицо, лыбящееся во всю ширь. Во дворе носились дети, то подпрыгивая, то приседая. Они радостно гоготали, саля друг друга. Что это за игра, было непонятно, но от этого мне становилось светлее.

• О, вывалился, - ко мне подсел суховатый парень. У него было бледное лицо с правильными чертами,  жесткий, почти потухший взгляд. - Ну что, отпустило?

• Угу, - мне хотелось впитать все это желтое тепло солнца. Прочувствовать, каково оно. Может, в последний раз…

• Тебя трое суток нянчили. Сейчас-то себя нормально чувствуешь?

• Угу, - чувствую. Этого достаточно.

• Ну и хорошо, - парень зашуршал чем-то, не отходя от меня. Спустя некоторое время этот звук стал интересен, и я пригляделся: мой собеседник плел соломенную куколку. Его тонкие, ловкие пальцы порхали по волокнам так завораживающе, что до меня не сразу дошло, что я несколько минут откровенно пялюсь. Оторвавшись, потер нос.

• А я Гоша, - все еще улыбаясь, как дебил, протянул ему руку.

• А я Андрей, - усмехнулся в ответ парень и указал куколкой в толпу детей. - А там мой сын, Ванька.

• Это хорошо, - я блаженно облокотился об стену медблока.

• Может и так, - отреагировал парень, продолжая плести куколку.

“Черный лес” - более странного названия  для санатория я пока не встречал. Еще ночь я провел в лазарете. Суровая медсестра, обладавшая холодным взглядом и аппетитным, кхм, всем, поставила мне два укола. Хотя бы узнал, что ее зовут Света. И то, что она временнообязанная медсестра тоже, пусть это стоило мне пренебрежительных взглядов с ее стороны, но теперь я располагал минимальными данными для анализа. В ее резких движениях и упрямых морщинах в уголках губ была видна потеря, огромная, которую Света завернула в броню циничности и холода. Предложить помощь? Нет, откажется, а насильно навязываться - пустая трата времени.

Примерно через сутки после такого теплого ухода я смог почти самостоятельно передвигаться по всей территории. Столовая понравилась: кормили вкусно и обильно. Но мне не давала покоя мысль - как, чем и когда мне расплачиваться за это гостеприимство. Хотя все равно. Так и так недолго осталось. Но быть в долгу не привык, поэтому озвучил свой вопрос Андрею, с которым мы делили столик.

• Деньги не важны тут, - он достал два кусочка хлеба с середины стола и положил на чистую тарелку перед вихрастым пацаненком - Ваня его зовут, точно. Потом постучал сына по плечу и, после непонятной мне пантомимы, положил еще кусочек. Немой? Или глухонемой? Не буду спрашивать. - Тут важно делать что-то. Вот мы, - он распрямился и обвел себя с мальчиком рукой. - Мы куколки плетем. Их потом продают как сувенир из Сибири.

• А в чем помощь выражена? - я задал тот самый вопрос, который тревожил изначально. Внутри даже зазвенело.

• Кому что, - покачал головой Андрей. - Кому-то соматику снимают, - он отвлекся на работницу столовой, которая выставляла вторые блюда и забирала тарелки из-под первого. - Тут все неслучайно. Кто-то пытается смириться с физической проблемой, кто-то с психологической. Вон те, - он кивнул на сгрудившихся в углу суровых мужиков, которые только зыркали глазами во все стороны. - Пытаются преодолеть ПТСР. А эти, - Андрей указал глазами на группу, в которой все очень странно двигались. - С ДЦП.  Остальные по мелочи, кто с чем.

• И реально можно излечиться?! - у меня зашлось сердце, и тут же кольнуло подозрение.

• Не знаю, - мужчина отвел взгляд. - Физически, может и не получится. Но не всегда же в этом проблема.

В принципе, я представляю, как работать с посттравматическим стрессовым расстройством - но это очень долгая, кропотливая работа. Санаторий, конечно, хорошо, но этого мало. Да и специалистов, способных это вести, я пока не увидел. Может, еще встречу.

Но что неведомые мне специалисты могут сделать с детским церебральным параличом? Массажи и лечебная физкультура? Физиотерапия? Где бы мне найти ответственного человека… а то сдается мне, что тут попахивает знахарством - а это уже не шутки.

Моросил дождь, но я сидел на скамейке перед лазаретом. Возможно, что это мой последний дождь. Двинуть бы отсюда, но сперва - найти заведующего или еще кого. Нельзя просто так пускать это на самотек. То, что помочь конкретно мне никто здесь не сможет - стало очевидным. Потому что моя проблема - физическая, потому что не надо лечить мою голову, я так-то, сам почти врач… Но я-то ладно. Жаль было остальных, которые надеются на чудо… Хотя опять же бабка Серафима - та еще… Нет на них рычага, а то пересажать этих псевдоцелителей… Вот встану на ноги…

Внезапно ко мне подошла медсестра Света и посмотрела, как будто уже расчленила меня и прикидывает, сколько пакетов понадобится для фасовки. Мысли улетучились, я попытался побороть оторопь от представленной картины и улыбнуться, но вышло неубедительно, пришлось спешить в медблок.

Следующим утром наткнулся на бравых ребят, охраняющих какую-то дорожку с белыми надписями “СТАРТ” и “ФИНИШ” с обеих сторон от белой же полосы. Так трассы для кросса обозначают обычно. Выяснить смысл такого внимания к разметке не удалось: откуда ни возьмись появился Андрей и поволок меня подальше, пока червячок задавал моим голосом язвительные вопросы по делу и без.

• Это последнее испытание, - шипел парень. - Порог. Не суйся туда: пока кто-то в пути - нельзя идти следом. Не пустят.

• А если обойти? Они ж только дорожку охраняют.

• Догонят и нашвыряют, так что еще раз говорю: не суйся.

Мы прошли к столовой, рядом с которой была площадка, и сели на скамейку. Вокруг бегали смеющиеся дети. А мы говорили о том, о сем. Андрей рассказал, что из себя представляет “помощь”: сперва тебя маринуют и заставляют делать какие-то бесполезные вещи: куколок плести, платочки шить, конверты клеить… И если ты достаточно проявил себя, то тебе позволяется пройти через Порог. Так и сказал, с большой буквы. Никто из вернувшихся толком не мог объяснить, что там, за Порогом, у всех показания различались. Более того, кто-то возвращался через трое суток, кто-то - через неделю… Может, секта с посвящением? Не нравится мне это.

• Рита вот уже почти месяц там, - Андрей, нахмурился. - Аневризма, понимаешь? До этого игольницы вышивала. Мне она нравилась, - он неожиданно улыбнулся. - Вечно на приколе, заводная такая. На скорой работала. Ты не представляешь, сколько баек…

• А все возвращаются? - вырвалось из меня, и сердце забилось как будто в новом припадке. Нет уж, дышать ровно. Ровно, сука! Я СКАЗАЛ: РОВНО! Дышать…

• Все, - погрустнел Андрей. - Только не такими, как были. Я слышал, что за одним мужиком отправляли спецотряд на поиски. Нашли, полузаморенного, потом он долго в себя прийти не мог. Но это только слухи… Иван!

Из кучки детей тут же отделился его сын. Он уставился большими голубыми глазами на Андрея и улыбнулся, извиняясь и сожалея.

• Вот где ты лазал, чудо-юдо, - затарахтел Андрей, отряхивая его. - Почему ты опять весь в грязище, а? Кто это чистить будет?

Ваня молчал. Его уголки глаз и губ поползли вниз, а родитель продолжал причитать:

• Вот вечно все так! Ну почему ты такой непутевый! Что мне с тобой делать? Ты сделал домашнее задание?

Мальчик на мгновение заискивающе улыбнулся и достал из кармана мятую, кривую и перекошенную соломенную куколку.

• Ты издеваешься, что ли?! - Андрей выхватил поделку и бросил на землю. - Не понимаешь? - парень уронил голову на руки. Его голос стал хриплым, потерянным каким-то. - Хотя какое там… Иди уже…

Глаза Вани наполнялись слезами по мере того, как говорил отец, но он не заплакал. Мальчик просто кивнул, стиснув губы, крепко зажмурился и ушел с площадки, даже не обернувшись на отца.

• Давно он? - аккуратно спросил я. - Врачи говорят что-то?

• Полтора года, Лева умер. Брат его, старший, - Андрей отвернулся и покашлял. Я ждал, мужчина молчал. Справившись с эмоциями, продолжил. - Говорят: соматика, - он скривился. -  Лиза через полгода мотания по клиникам ушла. Не выдержала мамка, да, - он снова затих. - Знаешь, я вот так сижу иногда, вспоминаю: как мы все вместе были счастливы. А оказалось, что от счастья до катастрофы всего полшага на проезжую часть. И переломано всё и все.

Сигарет у меня не было, но в столовой удалось разжиться семечками, и я протянул горсть Андрею. Мы еще посидели. Я не спрашивал ничего, это не нужно. Облака ненадолго стягивали небо и рассыпались; по поляне носились тени вместе с радостными детьми, озорно окрикивавшими друг друга.

• А я все жду, - продолжил мужчина. - Мы два месяца тут, эти сраные куклы без лиц плетем. Я к главной каждый день хожу - ответ один: не готов. Один раз наорал на нее страшно, чуть не ударил, честное слово! Пусти, говорю, я все пройду, все выдержу. А она: все выдержишь? Тогда давай я тебе кисти отрублю, зато Ваня заговорит сразу же. И так меня пробрало, Гош, - в голосе было столько боли, что по спине побежали мурашки. - Струсил, не смог. Я же пианист. На что мы жить будем? Как мне пацана поднимать? Струсил…

Я не знал, что ответить. Шокировало и признание недавнего знакомого, и цену, которую с него запросили. Андрей беззвучно выдохнул, доплетая поделку. Не было ни единой мысли, чем я могу помочь этому человеку, яростно сжимающую соломенную куколку.

• Георгий Маслов, - Света на этот раз предстала в обычном спортивном костюме, но была как всегда блистательно холодна. - Пройдите за мной.

• Удачи, - прошептал Андрей. Он тихонько сунул мне законченную куколку в руку.


Показать полностью
65

Все женщины одинаковы

Раздался тихий топот босых ног по дощатому полу. Ледяная рука коснулась его шеи. Он застыл, вперившись взглядом в темный силуэт склонившийся над его кроватью, и изо рта потекла вязкая слюна.

Все женщины одинаковы

— Что? — просипел он.

Тень даже не шелохнулась.

— Оставь меня в покое…

Фигура затряслась в беззвучном хохоте, широко разевая рот с пеньками гнилых зубов. А потом она резко наклонилась, дохнув невыносимой вонью, и его ухо взорвалось от крика: «ВСТАВАЙ!»

Игорь подскочил и проснулся.

Стук в дверь как рукой снял утреннюю дрему.

— Павлович! Игорь Павлович, открывайте! Черт бы вас побрал, открывайте!

Он отшвырнул одеяло. Едкий запах пота ударил в нос. Сцепив зубы, Игорь потер ладонями отекшее лицо и только с третьей попытки смог подняться. Ватные ноги дрожали. Он поплелся к двери, едва сдерживая ярость, кипевшую внутри. Не на своего помощника Кирилла, который все еще молотил кулаком в дверь, а на самого себя. Черт, надо было заколотить дверь в подпол.

— Иду! — рявкнул он и резко распахнул дверь. — Какого лешего орешь, пожар что ли?

Лейтенантик Кирилл, молодой и тощий, поднял повыше телефон с включенным фонариком. В желтом свете его узкое лицо казалось неестественно бледным и взволнованным.

— Хуже, Игорь Павлович. В лесу, у старого карьера, грибники тело нашли. Девушки. Степана Рыжова дочка, Аня, которая пропала.

— Степана… — Игорь удивленно присвистнул и взъерошил седеющие волосы. — Сколько ее искали? Три недели? Нашли, значит.

— Нашли, — кивнул Кирилл, зябко ежась от утреннего холода. — Только… Палыч, там ужас! Мне фоторафию с места прислали. Нам срочно туда надо, пока все следы не затоптали. Генерал из области уже в курсе, рвет и мечет. Будет нам сейчас гвозди в бошки заколачивать, что мы, мол, штаны в кабинетах просто так просиживаем.

Кривая усмешка тронула серое от недосыпа лицо старшего следователя.

— Было бы куда свалить отсюда, давно бы эту собачью работу бросил.

— Так вас же никто цепями не держит, — неожиданно для себя выпалил молодой помощник и тут же осекся.

Игорь смерил его тяжелым взглядом. Помощник никогда за словом в карман не лез. Кирилл смущенно отвел глаза. Ну вот зачем только ляпнул? Он же прекрасно знал историю семейной трагедии начальника. Слышал от старших.

— Вы бы собирались, — тихо буркнул он. — Возьмите перекусить что-нибудь, день предстоит тяжелый. И оденьтесь теплее, я пока сюда доехал, околел совсем.

Игорь глубоко вдохнул промозглый октябрьский воздух.

— Заходи, согрейся. Чего на холоде торчать?

Гостиная встретила его затхлостью. В камине еще тлели угли. Кирилл, не дожидаясь приглашения, уселся в кресло и вытянул ноги к теплу. Огляделся. Ни в одном другом доме не было такой мрачной атмосферы. Казалось, все здесь пропитано одиночеством и горем, глубоко въевшимися в трещины старых стен. Толстый слой пыли на мебели, паутина по углам. Потертый ковер, побитые молью чучела птиц и зверьков на широких полках. Отец Игоря был заядлым охотником. Когда-то давно подстрелил секача, и обезумевший от ярости зверь распорол ему брюхо. Умер он еще до приезда скорой.

— Голодный? — голос Игоря с кухни вырвал лейтенанта из размышлений.

— Не откажусь.

— Тогда иди помогай. Я тебе не кухарка.

На кухне царил беспорядок. Из угла эмалированной раковины расползались темные пятна плесени. Но хозяина это, похоже, не волновало, как и чистота в целом. Этот дом давно требовал ремонта, но у следователя не было на это ни желания, ни денег. Его отец еще при жизни промотал все деньги, оставив сыну и молодой жене в наследство только этот охотничий домик. На долгие десять лет юный Игорь сбежал из родных мест, пытаясь вырваться из нищеты и от ненавистной мачехи. Он жаждал другой жизни. И почти ее добился. Но как только смог твердо встать на ноги, мир снова перевернулся. Пропала его молодая жена. Уголовный розыск, одно из подразделений которого он сам и возглавлял, так и не смог выйти на ее след.

Поползли слухи, будто ее видели в столичном ресторане с каким-то бизнесменом. Эти разговоры окончательно подкосили Игоря, и он попросил о переводе. Так он и вернулся в этот потрепанный временем дом.

И вот теперь он раскладывал на черством хлебе тонкие ломтики ветчины.

— Сделаем так, — сказал Игорь, протягивая Кириллу бутерброд. — Ты сейчас обзвонишь наших, пусть подтягиваются к карьеру. Криминалиста, кинолога с собакой. А я пока съезжу к Степану, поговорю.

Обжигая губы горячим чаем, они быстро перекусили и вышли из дома, кутаясь в холодные куртки. Через некоторое время по разбитой дороге пронесся гул старенького УАЗа, а за их спинами небо разгоралось стылым жаром осеннего рассвета.

***

Степан сидел обхватив голову руками. Он не мог повернуть голову в ту сторону, откуда доносился приторный, тошнотворный дух разложения. Он знал. Знал, что она не сбежала.

Наконец, глубоко вдохнув, он поднялся и пошел за следователем в лес. Он ухватился за ствол молодой осины, на корявых ветвях которой, словно ленты на купальском дереве, были намотаны раздутые кишки. К горлу снова подступила тошнота. Степан сглотнул горькую желчь. Сжав кулаки, он приблизился к старой сосне, в развилке которой веревками было примотано тело. Обнаженное, выпотрошенное, с неестественно вывернутыми конечностями.

Искаженное болью лицо ужасало отсутствием передних зубов и темными дырами пустых глазниц. Вместо волос, снятых вместе с кожей, голову покрывала запекшаяся корка крови.

— Тот, кто это с тобой сделал, позавидует мертвым, — прошептал Степан, и по его небритому лицу покатились слезы. — Слышишь, Анечка? Отец его из-под земли достанет. Клянусь!

— Когда она пропала? — голос Игоря был ровным, почти безразличным.

— Три недели назад. Пошла к тетке на соседнюю улицу. Больше ее никто не видел.

— Почему сразу в полицию не сообщили?

— Я приходил, — Степан вперил тяжелый взгляд в участкового, который мялся рядом. — Никто не верил. Говорили, сбежала с моим бывшим работником, Димкой. А как она могла, если Дмитрий месяц назад на заработки в город уехал?

— Может, были конфликты? Подозреваете кого-нибудь?

Убитый горем отец отрицательно покачал головой.

— Анечка красавицей была, вся в мать пошла. Любой мог позариться. Но чтобы так… так изувечить… это хуже дикого зверя.

Игорь сочувственно сжал его плечо.

— Кто бы это ни был, наказания не избежит. Мы приложим все усилия. Слышите меня?

***

Темнота за окном кабинета сгущалась. Игорь включил тусклый светильник. Потянулся, зевнул и посмотрел на помощника. Хорош работничек. Кирилл положил голову на сложенные руки и свистел носом так, что бумаги на столе шевелились.

Игорь потер уставшие глаза. Хорошо хоть генерал отложил свой визит. Утром криминалист планирует прочесывать все вокруг. Каждый кустик, каждый овраг. Говорит, если бы сообщили о пропаже раньше, следующей жертвы можно было бы избежать. Может, и так. А может, и нет. Трудно остановить хищника, вышедшего на охоту. Так уже было когда-то.

Игорь вздрогнул, отгоняя воспоминания. Но они не отпускали.

— Мальчик мой! — скользнул по самой кромке уха влажный язык. Он отпрянул.

Она мерзко захихикала.

— Нет-нет, поцелуй меня.

Вонючее дыхание оставило на шее омерзительную слизь, которую не стереть ладонью. Она липла к коже, въедалась в плоть, проникая до самых костей.

— Где ты? — прохрипел он, шаря рукой в пустоте.

— Везде, мой милый, везде. Чувствуешь?

Сильные руки заключили его в объятия, прижались сзади. Отвисшая грудь скользнула по его спине. Он хотел пошевелиться, но тело будто парализовало. Она схватила его за руку и сунула себе между ног.

— Я рядом, мальчик мой, всегда с тобой…

Ее протяжный стон нарастал, пока не лопнул звоном от разбившегося стекла.

— Агов! — закричал Кирилл. — Палыч!

Игорь судорожно вдохнул, распахнул глаза и уставился на помощника.

— Проснулись? Пока мы тут с вами дуэтом храпели, кто-то в окно камень бросил, — пояснил тот, выглядывая наружу. — Еще и с запиской.

Игорь смахнул капли пота со лба.

— Читай.

— «У вас неделя, чтобы поймать урода. Не справитесь — пустим по ветру ваш курятник вместе с вами», — прочитал лейтенант. — Палыч, это что, местные нам угрожают?

— А что, в первый раз? — криво усмехнулся Игорь. — Пора бы привыкнуть. Пойдем домой. Пленкой окно заклей.

***

Сырой туман окутывал со всех сторон. «Уставший жигуль» медленно плелся по проселочной дороге. Парень, сидевший за рулем, ежился от озноба и мучительной жажды. Водка у дядьки была знатная, но и похмелье после нее — не хуже.

Впереди показался каменный колодец. Говорят, когда-то здесь жил отшельник Лука. Со всей округи к нему сходились бездомные коты и собаки. Он и выкопал этот колодец, в одиночку. Рыл несколько лет. Давно уже нет Луки, а колодец до сих пор дарит людям чистую воду.

Мишка спрыгнул из двери, крутанул ворот. Пустое ведро глухо ударилось о воду. Он вытащил его и обомлел. В воде плавала человеческая кисть. Он попятился, споткнулся и заметил в траве голубую ленточку, всю в засохших пятнах крови. Немного дальше — еще одну.

Колени подкосились от страха, но он все же заставил себя подойти и заглянуть в темную глубину. Вместо собственного отражения он увидел в воде скорченное тело. Обнаженное, без головы.

Через мгновение он уже мчался прочь, давя педаль до упора. Опомнился только дома, залпом осушив кружку материнской вишневки.

— Опять машину гробишь? — отец смерил его сердитым взглядом.

— Кабаны дорогу перебежали, — соврал Мишка.

— Не болтай, а иди в центр. Там люди на поиски собираются. Ты что, не знаешь? Племянница главы нашего, Захарова, Марина, пропала.

— Марина… — Мишка побледнел.

Ватными ногами он поплелся к калитке. Сердце колотилось в груди, как бешеная собака на цепи. А если это она... в колодце?! Надо рассказать полиции. Но поверят ли? Скажут, с похмелья привиделось. Нет, лучше держать язык за зубами.

***

Первым мимо Лукина колодца проходил местный слесарь Иван. Не заметить голубые ленточки в траве мог только слепой. Он поднял их, покрутил в руках. До колодца было с десяток шагов. Он резко открыл деревянную крышку, вглядываясь в темноту, а потом медленно поднял руку, подзывая полицейских. Когда он выпрямился, его смуглое от природы лицо было белым, как мел.

— Что там? — спросил Игорь, подходя ближе.

— Сами взгляните.

Самый молодой из оперов туго обвязался веревкой и нырнул в холодные каменные объятия. Плотное кольцо напуганных людей все сужалось.

— Отойдите, не затаптывайте следы! — сердито рявкнул Игорь Палыч. — Где мать девушки?

— Здесь я, — отозвалась седая женщина. Неопрятная, без платка, она была похожа на сумасшедшую.

— Будьте рядом. Когда вытащат тело, нужно будет опознать.

Она молча кивнула, но, увидев в руках слесаря голубые ленточки, закричала. Глаза ее расширились от ужаса, и слезы хлынули по щекам.

— Это ее ленты! Маринкины! Она их в косы заплетала, слышите?!

Женщина бросилась к колодцу. Полицейские едва успели ее остановить. Она билась в их руках и кричала так, что, казалось, сердце разорвется.

Почти сразу после ее крика из колодца извлекли тело. Следом выбрался безусый оперативник, посиневший от холода. Все тело утопленницы было исполосовано, с рук и ног содраны полосы кожи. Кисти отрублены. На месте груди — рваные раны. Головы не было.

— Мариночка-а-а!

Жуткую картину разорвал еще более жуткий крик матери. Она качнулась и без чувств рухнула на землю.

Игорь тяжело вздохнул, внимательно вглядываясь в рваную кожу на обрубке шеи.

— Головы нет, — констатировал он, глядя на молодого опера. — Одежды и второй кисти тоже. Прочесать все вокруг. Убийца мог спрятать это где-то в лесу.

— Палыч, а это чье? — Киря поднял кепку, лежавшую под опрокинутым ведром.

— Так это ж Мишкина, — выкрикнул кто-то из толпы. — Вон он, у машины стоит.

Мишку привели. Он дрожал всем телом, его лицо исказилось от ужаса, из глаз брызнули слезы.

— Твоя? — спросил Игорь, ткнув ему под нос кепку.

— Моя… я… я от дядьки ехал… воды хотел… а там… там рука в ведре…

— Когда это было?

— Сегодня утром.

— А к дядьке ты когда поехал?

— Два дня назад.

— Марину хорошо знал?

— Да… она рядом жила…

Игорь переглянулся с Кириллом.

— Вяжите его. Поедет с нами в отдел.

***

Размеренный стук старых часов убаюкивал. Игорь с усилием разлепил веки. За окном падал первый снег. По спине пробежал холод. Она пришла сегодня раньше. Даже не дождалась, пока он уснет.

— Опять ты здесь, старая, — выдавил он сквозь стиснутые зубы.

Протяжный смех, похожий на волчий вой, болью отозвался в ушах.

— Когда ты дашь мне покой? — он обхватил голову руками.

— Никогда, милый. Ты сам это знаешь.

Мерзко хрустя суставами, она взобралась на стол и села, скинув лямку ночной сорочки она обнажила сгнившую отвислую грудь, из ее кожи сочилась желто-зеленая слизь.

Он со стоном отвращения зажмурился.

— Смотри на меня! — прошипела она, хватая его за руку и поднося к черному провалу своего беззубого рта.

Он отдернул руку, вскочил и, шатаясь, побрел к каморке, откуда ступени вели вниз. Единственное место, куда она боялась заходить.

— Убегаешь? — раздался за спиной дикий хохот. — Но ведь вернешься. Ты всегда ко мне возвращался.

Он чиркнул спичкой. Дверь в подпол с тихим скрипом поддалась. Из темноты пахнуло холодом и формалином. Он спустился на несколько ступенек и закрыл за собой дверь. Наконец-то.

Здесь он прятался в детстве от отцовских побоев. Повзрослев — от извращенной любви молодой мачехи. Это была его территория. Его мир!

Он подошел к большому сундуку в углу, поднял крышку и с наслаждением погрузил пальцы в тонкое кружево белья, все еще хранившее аромат женских духов. Поднес к лицу полупрозрачную ткань, вдохнул. Грудь наполнилась сладким теплом. Так пахла его жена. Пока не скурвилась.

— Ты сама виновата, — прошептал он сгорбленной фигуре в кресле. Подошел ближе, заглядывая в пустые глазницы скелета. — Метала перед мужикам бисер и думала, я не замечу. С каждым днем ты становилась все больше похожа на ту падаль.

Он провел рукой по челюстной кости. Покрытый пылью череп слегка качнулся.

— Молчишь? А эти тоже языками мололи.

Он поднял фонарик, и его свет скользнул по дубовой полке. В банке, доверху наполненной спиртом, плавали глазные яблоки с зелеными радужками. Рядом стояла банка с отрубленной кистью. За ней в ряд были выложены белые жемчужины зубов. Мерцающий огонек перескочил на длинный стол, забрызганный кровью. Посреди столешницы лежала отрубленная голова. Маленький кусочек голубой ленточки запутался в волосах. В углу на стуле висел снятый скальп.

— Хотелось бы, чтобы первой была такая красавица, как ты, — он нежно провел ладонью по волосам на скальпе, — сладкая девочка, искупанная в любви на отцовской пасеке. Или ты, — его взгляд переместился на голову, — гордая гимназистка. Но пришлось начинать с отбросов. Таких, как моя мачеха.

Он накинул ей на сломанную шею петлю и подвесил на балке в сарае. Чтобы все думали, что вдовушка затосковала по мужу. Так и случилось. Ни у кого не возникло ни малейшего подозрения. И все бы хорошо, если бы проклятая ведьма не застряла между мирами. До сих пор не могу от нее избавиться. Ни из дома выкинуть, ни из головы.

Игорь вернулся к креслу, где сидел скелет его без вести пропавшей жены, и тяжело вздохнул.

— От тебя тоже никакого утешения. Разве что когда ты ползала у моих ног и умоляла не бить. А я и не хотел причинять боль. Всего лишь хотел избавить тебя от матки. А из тебя вся дурная кровь и вытекла. Кто в этом виноват?

Вы, женщины, все одинаковы.

Он демонстративно зевнул, вернулся к двери, чтобы запереть ее на засов. Взял с полки небольшой флакон с настойкой опия, удобно устроился в глубоком кресле и выключил фонарик.

Его глаза медленно закрылись. Он погружался в свой прекрасный мир. В свою спасительную темноту.

В свой мир.

Показать полностью
60

Бусина моего сердца (16+)

Под ногами хрустело. Марта старалась ступать осторожнее, чувствуя босыми ступнями мелкие, как горошинки, и твердые бусины. Некоторые чуть светились, другие же были непроницаемо черными.

— Не останавливайся! — приказал голос Твари, когда она замедлила шаг, чтобы получше рассмотреть бусины. И она послушно пошла дальше по еле видимой дороге.

* * *

Малик родился совсем крохотным. Тоненькие ручки и ножки неуклюже барахтались, опутанные проводами больничного кювеза. Глаза, когда он их открывал, совсем не походили на человеческие — подернутые мутной пленкой, темные, они смотрели куда-то сквозь, словно видели то, что обычным людям увидеть не дано.

— Масенький мой, — шептала она, просунув руку в одно из отверстий прозрачного кювеза, и тихонько гладила маленькие пальчики. — Я тут, мой хороший, слышишь? Мама тут, с тобой! Я всегда буду рядом!

Малыш кривил ротик, удобнее пристраивая катетер для питания, рефлекторно сжимал палец Марты и снова засыпал. А она продолжала сидеть рядом, напевая все известные ей колыбельные, и молиться, пусть и не верила в бога. Сил у нее почти не осталось, третьи сутки она сидела рядом, не оставляя сына больше чем на десять минут, грудь болела, но молоко так и не пришло. Всё это сейчас было неважно. Самым главным стал Малик, ее сын, ее частица, вырванная из тела раньше времени. Словно с ним вынули и ее сердце, подвесив в прохладной палате на тоненькую нитку прямо к его тельцу. И она точно знала — если с ним что-то случится, нить оборвется и ее сердце расплющится о кафельный пол.

В железную раковину за стеной капала вода, подрагивал тусклый свет ламп и гудели приборы, а за окном шумел дождь. Третья ночь подкралась незаметно, мягко, убаюкала Марту, и на какое-то время она уснула.

— Я заберу его, — прошелестел мягкий голос прямо у ее уха, мгновенно прогнав остатки сна.

Марта вскинулась и первым делом посмотрела на сына. Малик все так же лежал на белой простынке, веки его были полуоткрыты и подрагивали, губы посинели, а грудь при дыхании поднималась слишком медленно.

— Мой, — снова прозвучал голос.

Марта обернулась. Прямо за ней нависла тень, вытянутая, черная, с острыми пальцами, которые она тянула к ее сыну.

Марта подскочила и загородила кювез. Мысли путались, казалось, она еще спит, но кожа, покрывшаяся мурашками от холода, которому не могло быть места в больнице, убедила ее, что это не сон.

Тварь издала тихий, шуршащий звук, который Марта расценила как смех.

— Глупая, глупая Марта. Ты не сможешь помешать мне, что моё — то моё.

В тот же миг Тварь исчезла и появилась снова, внутри кювеза. Она обняла Малика длинными пальцами, укутав его в свою тьму, и вытащила темный кокон наружу. Приборы запищали, малыш дернулся.

— Отдай! Верни! Пожалуйста! — закричала Марта, — Я все для тебя сделаю!

Тварь замерла, словно в задумчивости, покачивая кокон в черных лапах.

— Всё, говоришь?

— Все! Обещаю, клянусь! Отдай! — Марта протянула руки.

— Не так просто, дорогая! Я подумаю, — и Тварь исчезла.

Малик лежал, раскрыв глазки. Пленка пропала, и сейчас они были серыми, круглыми, и совсем неподвижными.

— Нет-нет-нет! — закричала Марта снова и кинулась открывать кювез, но не успела — в палату вбежали люди, ее кто-то с силой оттащил и выпроводил в коридор, а над ребенком склонились врачи.

— Пустите! — стучала она в дверь, а в голове звучал шуршащий смех Твари.

* * *

Она лежала на больничной кровати, смотрела перед собой и ничего не видела. Ее сердце упало, разлетелось в кровавые ошметки и жить теперь было невозможно.

— На всё, говоришь, — прошелестел знакомый голос и Марта вздрогнула.

Тварь стояла рядом, подрагивая при ярком свете лампы.

— На все! Верни его, прошу тебя, — Марта слезла с кровати и встала на колени, молитвенно сложив перед собой руки.

— А ты уверена, что хочешь? Он ведь не будет здоровым, твой мальчик. Он будет страдать. Ты будешь смотреть, как он мучается, и думать — лучше бы он умер еще тогда, сразу.

Марта замерла. Все три дня, что она провела у кювеза, разные мысли мелькали в ее голове, но чаще всего эта — нужно ли, чтобы он выжил? Не будет ли ему хуже?

— Ты не можешь знать, — неуверенно протянула она.

— Это ты не можешь, — оборвала ее Тварь, — а я могу всё. И отдать его тебе обратно тоже могу, пока докторишки из морга не разрезали его тело на маленькие кусочки.

Марта содрогнулась — еще одна картина, которую она гнала от себя прочь.

— Отдай, отдай мне его! — снова зашептала она. Сейчас она вдруг осознала, что Малик не будет несчастен. Она сделает для этого все возможное.

— Ну что ж, раз ты так уверена, пойдем.

Тварь протянула руку и Марта дотронулась до влажной, холодной тьмы.

* * *

Под ногами хрустело. Марта старалась ступать осторожнее, чувствуя босыми ступнями мелкие, как горошинки, и твердые бусины. Некоторые чуть светились, другие же были непроницаемо черными.

— Не останавливайся! — приказал голос Твари, когда она замедлила шаг, чтобы получше рассмотреть бусины. И она послушно пошла дальше по еле видимой дороге.

Скоро впереди показался мягкий свет и Марта ускорила шаг. Маленьких бусин становилось все больше, вот ноги уже увязали в них по самую щиколотку, невнятный гул нарастал с каждым шагом, а свет становился ярче.

— Мама... Мама... Мамочка... — теперь она различала голоса, целый хор детских голосов, которые звали своих матерей.

С удивлением она поняла, что звук идет из бусин. Здесь светящихся было больше, и каждая кричала и звала.

— Что... — она снова остановилась и наклонилась, чтобы поднять горсть, но Тварь цыкнула.

— Рано. Иди.

И она пошла. Скоро перед ней возвышалась гора из бусин, все они светились, были крупнее, кричали громче. Идти через гору стало невозможно и Марта остановилась.

— Что теперь? — спросила она.

— Ищи. Один из них твой. Найдешь, я вложу его обратно. Нет — останешься здесь. Тело твоего сына скоро испортят, поторопись.

— Но как я его найду? — в голос закрались слезы. Миллионы бусин, миллионы маленьких душ, как поняла теперь Марта.

— Я не знаю. Придумай что-нибудь, ты же мать! — зашуршала смехом Тварь. .

Марта опустилась на колени и взяла первый попавшийся шарик. Мягкий свет исходил изнутри, а в самом центре сидел маленький ребенок. Он стучал о невидимую преграду и звал маму, размазывая слезы по щекам. Заметив Марту, он вскочил и с надеждой потянулся к ней.

— Мама! Забери меня, мама!

Марта захлебнулась слезами, мягко отставляя беснующегося ребенка в сторону. Это был не ее сын.

— Мама, пожалуйста, забери! — визжал другой ребенок.

— Не могу! Прости, я не твоя мама, — тихо шептала Марта, рассматривая по очереди всё новые бусины.

— Тик-так, — насмешливо протянула Тварь.

Марта ускорилась, сжала зубы, запретив себе плакать и думать о детях, которым предстоит остаться здесь, пока душа их не потухнет и не превратится в гравий на дорожках. Одна, вторая, сотая, всё не то. Она перебирала бусины, не представляя, как узнает сына, все дети здесь были одного возраста. Может, она его уже пропустила? Может, взять любого? Может, она навсегда останется здесь, в гуле плачущих голосов и сойдет с ума?

— Тик-так, — повторила Тварь.

Марта судорожно вздохнула. "Думай!" — приказала она себе. Вспомнились часы в палате у кювеза, маленькие ручки, мутные глаза, частый стук сердечка. Сердце! Ее сердце сможет жить только если он в безопасности. Она разодрала сорочку на груди, попробовала разодрать кожу и поняла, что не сможет.

— А ты и правда на все готова, — прошелестела Тварь. — Держи!

Она протянула ей длинный нож. Марта схватила его, не думая, и воткнула в грудь. Тело взорвалось болью, но она запретила себе отвлекаться. Достать сердце оказалось удивительно легко, оно словно само скользнуло ей в руки. Влажное, пульсирующее, оно капало кровью и стук его становился все слабее.

— Вот теперь точно тик-так, — засмеялась Тварь. — Что же ты будешь делать дальше?

Марта бросила на нее яростный взгляд и встала. Взяла свободной рукой горсть бусин и с силой сдавила. Плач и крики из них стихли, свет погас, и бусины пылью осыпались вниз. Сердце стучало все так же ровно.

— Жестокая, — удовлетворенно хмыкнула Тварь.

Марта не стала терять времени, она хватала бусины, давила их рукой и топтала ногами, вой нарастал, голова взрывалась от чужой боли, дыра на месте сердца истекала кровью, но она продолжала.

Когда она уничтожила с сотню душ и взяла в руки новую горсть, ее сердце забилось чаще. Марта обессиленно села и бережно положила бусины на подол сорочки.

— Тик-так, — поторопила Тварь.

И Марта заспешила. Одну за одной она рассматривала бусины и откидывала в сторону. Вой чужих детей уже не трогал ее, она их не слушала, торопясь найти своего, перебирала светящиеся шарики пока ее рука не дрогнула. В бусине сидел мальчик с темными серыми глазами, и печально смотрел на нее. Он не плакал и не звал. Он смотрел укоряюще, словно говорил: "не такой матери я ждал".

— Малик? — тихо позвала Марта. — Малик, масенький мой, я тебя нашла!

Мальчик отвернулся.

— Что ж, — прошептала Тварь, — это было забавно. Как видишь, твой сын не желает к тебе возвращаться. Тебе придется уйти одной. Но я рад, что ты согласилась прийти, всегда приятно узнать родственную душу.

— Малик! Малик, посмотри на меня! Я люблю тебя, солнышко, слышишь? Люблю больше всего на свете! — кричала Марта, не обращая внимания на Тварь.

Но сын не ответил. Он печально смотрел вниз, где под ногами матери черным пеплом лежали раздавленные ею души.

— Хватит, — строго сказала Тварь и дернула Марту.

Ее сердце выскользнуло из ладони и покатилось вниз, сократившись еще только два раза.

* * *

— Бедняжка, — причитала медсестра, — не дожила. Сидела у него сутками, не ела даже, вот и результат. Врачи куда смотрели, отправили б ее силком хоть...

— Да, жаль, — отозвалась вторая, — ребеночек без матери остался. Хорошо, хоть папа у него есть.

В углу палаты что-то зашуршало, словно кто-то хрипло смеялся.

Показать полностью
6

Шарлотка по-русски

За три недели до свадьбы застрял я в промышленном городке, где дела мои крепко увязли в трясине повсеместного кумовства. Жил я здесь в современном мотеле, устроенном в сохранённом купеческом доме, внутри очаровательном и весьма удобном, но с очень мелкими окнами. Стал постояльцем на долгом постое, показавшим деньги и потому популярным у местных "коридорных". Ночами развлекался горячими калачами, доставленной сигарой, отличным элем только с пивоварни...

А той ночью выкатилась над старыми районами огромная луна и мне захотелось усесться на открытом балкончике в кресле-качалке, заваленном подушками и пледами. И ждал я коридорного Валентина, проворного парня, со всей этой амуницией. Но в приоткрытую дверь вдруг посыпались зрелые крепкие яблоки.. Следом в неё упала девица, не менее крепкая и зрелая, только совершенно пьяная.

Девица была странно одета. В сарафане с рубахой по моде Slavic core, в небольшом кокошнике, съехавшем к уху. А-ля рюс настолько, что на ногах болтались дорогие лапти с расшнурованной розовой тесьмой. На тесьму она и наступала, пытаясь идти. Но закономерно падала и неизменно от души хохотала.

Яблоки она растеряла все и поглядывала в подол, задирая его чуть не до слишком розового рта, с искренним удивлением и приятным смехом. Она ворочалась в проходе, как большая красивая ящерка в узком земляном тоннеле. Не трезвая, но милая и не опасная. Уже немного играющая с холостяком в разводку на дурака... Я с удовольствием смотрел на неё, подбирая спелые багряные яблоки. Здешние сортовые, сладкие - мёд и мёд!

Любуясь на свою славянку-вакханку, закрывшую мой нумер ногою, потерявшей наконец лапоть, я позвонил вниз и отменил все свои распоряжения. Приказал не беспокоить.

Взял хорошее крупное яблоко и подошёл к моей ползающей по полу гостье. Поймал её лицо пятёрней и спросил, изучая разноцветные (серо-синий и зеленовато-серый) глаза напротив:

- Как тебя зовут?

- Глафира, - ответила мне девица, дохнув мягким вином и ещё не отсмеявшись, но избранной моде не изменяя.

Зато я изменил намерение, заглядевшись в вырез её рубахи, не утяжелённой бельём.. Яблоко гладко вкатилось меж грудей "Глафиры" и осталось там. Я подтянул девку, помогая себе другой рукой, и прислонил её к стене.

- Стой так, ну! Слышишь, Глаша?

Сделав пару шагов назад, я быстро вернулся и разорвал ворот рубахи на ней до перехватов заказного сарафана. Я убедил её стоять так, как её поставили! И только тогда взял арбалет.

Не Вильгельм Телль, конечно, но всё-таки не по воронам из гостиничных бойниц поутру стрелять.

Показать полностью
117

Точка замерзания (Часть 4/4)

Точка замерзания (Часть 4/4)

Точка замерзания (Часть 3/4)


День третий начался с того, что они обнаружили: температура в бараке упала.

Генератор работал. Буржуйка горела. Но термометр показывал плюс пять. Потом плюс два. Потом ноль.

— Замерзаем, — констатировал Пищиков.

— Или тепло уходит, — сказал Рогачев.

— Куда?

— В нас.

Он был прав. Их тела стали теплее. Измерение показало: 38,5 градусов у Пищикова; 38,7 — у Рогачева; 39,1 — у Сазонова.

— Высокая температура, — сказал Сазонов. — Должна быть слабость, головная боль, ломота в мышцах.

— Но их нет, — добавил Рогачев.

— Наоборот. Я чувствую себя... лучше. Сильнее.

Они посмотрели друг на друга. И каждый увидел в глазах остальных одно и то же — изменение зашло слишком далеко.

Кожа у всех троих стала полупрозрачной. Вены просвечивали голубым светом. Движения стали более плавными, почти текучими. А в глазах... в глазах появилась тонкая пленка. Ледяная, но не мешающая видеть. Наоборот — зрение обострилось. Рогачев видел мельчайшие детали на расстоянии, различал оттенки тьмы за окном.

— Мы теряем человечность, — сказал Пищиков. — И странное дело — меня это больше не пугает.

— Меня тоже, — признался Рогачев.

Сазонов подошел к зеркалу, повешенному над рукомойником. Долго смотрел на свое отражение.

— Я помню Иркутск-2006, — сказал он тихо. — Помню Леньку Борисова, который умирал в больнице две недели. Помню, как он смотрел на меня перед смертью. Знаете, что он сказал?

— Что?

— «Ты мог предотвратить». И он был прав. Я видел признаки опасности. Но продолжал работу. Потому что научные данные были важнее жизни. Девять лет я жил с этой виной. Девять лет просыпался по ночам и видел его взгляд.

Он повернулся к ним:

— А сейчас... сейчас вина исчезает. Словно вода внутри меня смывает ее. И это... это облегчение. Я чувствую облегчение. И от этого мне стыдно.

— Виктор Иванович, — начал Рогачев.

— Не надо. Я понимаю, что происходит. Вода не просто меняет тело. Она меняет сознание. Стирает боль, вину, страх. Делает нас... спокойными. Принимающими. И часть меня хочет этого. Хочет забыть. Хочет перестать быть человеком со всеми его проклятыми чувствами.

— Это искушение, — сказал Пищиков.

— Это эволюция, — возразил Сазонов. — Или деградация. Зависит от точки зрения.

В дверь постучали.

Все трое замерли. В тишине стук прозвучал слишком резко, слишком инородно.

— Неужели это Семен? — прошептал Пищиков.

Стук повторился. Настойчивее.

Сазонов подошел к двери, распахнул ее.

На пороге стоял Крутицкий. И он был совершенно голый.

Всем было совершенно очевидно, что Семен изменился еще сильнее. Кожа стала абсолютно прозрачной — сквозь нее было видно все: вены, мышцы, кости. Но это были уже не человеческие структуры. Внутри него текла вода — голубая, светящаяся, образующая сложную систему каналов и узлов. Глаза покрыты льдом, но сквозь лед просвечивало сознание.

— Ты... — выдохнул Сазонов.

— Виктор Иванович, — ответил Крутицкий. Голос его звучал как эхо в колодце. — Я пришел показать вам.

— Что?

— Будущее. Ваше будущее.

Он шагнул в барак. Вместе с ним вошел холод — не внешний, внутренний. Холод, который исходил от него, но не был неприятным. Освежающий. Чистый.

— Посмотрите на меня, — сказал Крутицкий. — Я все еще здесь. Я все еще Семен. Но теперь я больше. Я часть чего-то огромного. Древнего. Мудрого.

— Ты... монстр, — прошептал Пищиков.

— Я следующий шаг. И вы тоже им станете. Через день. Может, меньше. Процесс ускоряется.

Рогачев подошел ближе, всмотрелся в прозрачное тело Крутицкого:

— Это больно?

— Нет. Больно было быть человеком. А это — освобождение.

— От чего?

— От всего. От ограничений плоти. От груза прошлого. От страха будущего. — Крутицкий протянул руку. — Прикоснитесь. Почувствуйте.

— Нет, — сказал Сазонов.

— Боитесь?

— Да.

— Страх — это последнее, что держит вас в старой форме. Отпустите его. Позвольте воде завершить работу.

— А если мы не хотим?

Крутицкий улыбнулся — странной, не совсем человеческой улыбкой:

— Желания это иллюзия. Ваши тела уже все выбрали за вас. Посмотрите на себя.

Они посмотрели. Прозрачная кожа. Голубые вены. Льдистые глаза. Они уже были больше не людьми. Или еще не совсем не людьми — на границе, в промежутке между двумя состояниями.

— Что она хочет? — спросил Рогачев. — Эта вода. В конечном итоге. Какова ее цель?

Крутицкий задумался, словно прислушиваясь к чему-то внутри:

— Выжить. Распространиться. Понять. Она древняя. Старше вашей цивилизации. Старше человечества. Она путешествовала между звездами, когда Земля была еще расплавленным камнем. Она видела рождение и смерть миров. И везде она искала одно — понимание. Что такое жизнь. Что такое сознание.

— Философствующая вода, — хмыкнул Пищиков. — Не думал, что доживу до такого.

— Вы и не доживете, — спокойно сказал Крутицкий. — Анатолий Сергеевич Пищиков умрет завтра. Или сегодня ночью. На его месте будет нечто другое. Нечто лучшее.

— Для кого лучше-то?

— Для всех. Для симбиоза. Для будущего.

Сазонов сел за стол, устало потер лицо руками:

— Хорошо. Допустим, мы трансформируемся. Станем такими, как Вы. Что дальше?

— Дальше вы поймете. Вы почувствуете связь. С землей, с водой, с другими такими же. Вы станете частью сети. Глобальной. Планетарной.

— Коллективный разум?

— Не совсем. Индивидуальность сохраняется. Но появляется связь. Глубокая. Неразрывная. Вы будете одиноки и едины одновременно.

Рогачев подошел к окну, посмотрел на белую пустыню:

— А человечество? Что станет с остальными людьми?

— Они изменятся. Постепенно. По мере того, как вечная мерзлота будет таять. Вода проникнет в реки, в озера, в океаны. Люди будут пить. Купаться. Дышать влажным воздухом. И трансформация начнется. Медленно. Незаметно. Через поколение или два все человечество станет другим.

— Это же геноцид.

— Это эволюция, — повторил Крутицкий. — Естественный отбор. Выживает не сильнейший. Выживает тот, кто способен адаптироваться.

— Но мы ведь не хотим адаптироваться!

— Повторяю — вы говорите одно, а ваша физиология — другое. — Крутицкий обвел их взглядом. — Посмотрите. Вы уже наполовину трансформированы. И не сопротивляетесь. Почему?

Молчание.

— Потому что это правда, — тихо сказал Крутицкий. — Глубоко внутри вы знаете — это правильно. Это следующий шаг. Человек не вершина эволюции. Человек — промежуточное звено.

Он направился к выходу. У двери обернулся:

— Я вернусь завтра. Или вы придете сами. К тому времени выбора уже не будет.

Дверь закрылась за ним.

Трое мужчин остались в бараке, в холоде, который больше не чувствовался, со светом внутри тел, который нельзя было погасить.

— Неужели он прав? — опешил Пищиков. — Мы не сопротивляемся. Почему не сопротивляемся?

— Потому что устали, — ответил Сазонов. — Устали быть людьми. Со всей болью, виной, страхом. Вода предлагает избавление. И часть нас хочет его принять.

— Но это неправильно!

— Почему?

— Потому что... — Пищиков замялся. — Потому что мы люди. Мы должны хотеть оставаться людьми.

— Должны, — согласился Сазонов. — Но хотим ли?

Вопрос остался без ответа.

Ночь третьего дня была последней человеческой ночью.

Рогачев чувствовал это с абсолютной определенностью. Что-то внутри завершало цикл. Вода заполнила каждую клетку, перестроила каждую ткань. К утру трансформация будет завершена.

Он лежал на койке и думал о жизни.

Тридцать восемь лет. Хорошая карьера до провала. Брак, который не выдержал. Родители, умершие десять лет назад. Друзья, с которыми потерял связь. Что оставалось? Статьи в научных журналах, которые никто не читал. Расчеты, которые оказались неверными. Пустота.

— Борис Михайлович, — позвал Сазонов из темноты. — Вы не спите?

— Нет.

— Я тоже. Думаю о дочери. О Кате. Она ненавидит меня. И имеет право. Я был ужасным отцом.

— Виктор Иванович...

— Нет, правда. Я выбирал экспедиции вместо семьи. Науку вместо людей. Холод вместо тепла. И теперь... теперь получу то, что заслужил. Стану холодным буквально.

— Вы не заслуживаете этого.

— Никто не заслуживает. Но всем достается.

Пищиков заговорил с своей койки — голос в темноте:

— Знаете, о чем я жалею больше всего? Что не сказал Антону, что люблю его. Ни разу. За тридцать лет. Ни разу не сказал сыну, что люблю. Думал, он и сам знает. Но откуда ему знать, если я всегда был далеко?

— У Вас еще есть время, — сказал Рогачев.

— Нет. Время кончилось. Завтра я буду другим. Буду ли я помнить Антона? Буду ли чувствовать что-то?

— Крутицкий сказал, что память остается.

— Крутицкий многое говорит. Только дело в том, что он уже не Крутицкий.

Тишина опустилась снова. За окном выл ветер. Температура упала до минус шестидесяти пяти. Но в бараке было тепло — их тела излучали тепло, согревали пространство.

— Если завтра мы станем другими, — медленно сказал Сазонов, — я хочу сейчас сказать. Пока я еще человек. Пока слова еще имеют значение.

— Что сказать? — спросил Рогачев.

— Что я рад, что мы здесь вместе. Что вы — хорошие люди. Достойные. И если мы должны трансформироваться, то лучше вместе, чем поодиночке.

— Виктор Иванович, — Пищиков приподнялся на локте. — Это звучит как прощание.

— Потому что так и есть. Прощание с тем, кем мы были.

Рогачев встал, подошел к окну. Его отражение в стекле было почти неразличимо — прозрачная фигура, сквозь которую виднелась белая тьма снаружи.

— Я не хочу забыть, — сказал он. — Кем я был. Маша, родители, друзья, ошибки, победы. Все, что делало меня собой. Если трансформация неизбежна, пусть. Но я не хочу потерять память.

— Я тоже, — отозвался Пищиков.

— И я, — добавил Сазонов.

Они подошли к столу, сели втроем. В свете лампы были видны изменения — кожа, которая больше не была непрозрачной, вены, светящиеся изнутри, глаза с ледяной пленкой.

— Давайте пообещаем, — сказал Рогачев. — Что бы ни случилось. Какими бы мы ни стали. Мы сохраним память. О себе. Друг о друге. О том, что мы были людьми.

— Обещаю, — сказал Сазонов.

— Обещаю, — повторил Пищиков.

Они сидели за столом, трое мужчин на краю трансформации, и молчали. Потому что все важное было сказано. Потому что слова больше не требовались.

А вода внутри них продолжала свою работу. Неумолимо превращая человеческое в нечеловеческое. Знакомое в чужое. Смертное в бессмертное.

К рассвету — если можно было назвать рассветом момент, когда тьма становилась чуть менее плотной — трансформация была завершена.


Через три года в научной статье появилась краткая заметка:

«Необъяснимый феномен: в пробах талой воды из Арктики обнаружены микроструктуры, напоминающие примитивные нервные сети. Природа структур неизвестна. Температура проб — стабильные 37 градусов без внешнего источника тепла. Требуется дальнейшее изучение».

Публикация осталась почти незамеченной. Лишь единицы обратили на нее внимание, и еще меньше людей восприняли всерьез.

А мерзлота продолжала таять.

Медленно.

Терпеливо.

Неизбежно.


Я на АТ: https://author.today/u/teo_dalen/

Показать полностью 1
85

Точка замерзания (Часть 3/4)

Точка замерзания (Часть 3/4)

Точка замерзания (Часть 2/4)


— Для чего?

— Для распространения. Для выживания. Да для чего угодно. Она путешествует между мирами в кометах и метеоритах, так? Но в космосе она заморожена, спящая, инертная. Ей нужны живые организмы. Существа, которые могут двигаться, действовать, распространяться.

У Рогачева внутри все сжалось — неприятное, животное сжатие, как перед рвотой. Руки стали влажными. Он вытер их о штаны, но они снова стали влажными, и он понял: это не пот.

— Вы хотите сказать, что она хочет... захватить нас?

— Не захватить. Слиться. Стать нами. Или превратить нас в себя. Границы размываются.

Пищиков застонал во сне. Его тело дернулось, руки судорожно сжались.

— Ему плохо, — сказал Рогачев.

— Ему будет хуже, — ответил Сазонов. — Нам всем.

Он вернулся к записям. Рогачев лег обратно, но сон не приходил. Он лежал и думал о Маше, о Москве, о жизни, которая осталась в другой реальности. О том, что он никогда не вернется. Даже если физически покинет эту белую пустыню — внутри он навсегда останется здесь. С водой, которая течет в венах.

Под утро — если можно было назвать утром момент, когда часы показали восемь, хотя за окном царила все та же тьма — Пищиков внезапно заговорил.

Не проснулся. Заговорил сквозь сон, громко, отчетливо:

— Толик. Толик, не лезь туда. Толик, стой. СТОЙ!

Он дернулся, сел на койке, широко открытыми глазами глядя в пустоту:

— Рука. Где рука. Где его рука.

— Анатолий Сергеевич, — Рогачев подошел к нему. — Вы спали. Вам, судя по всему, снился кошмар.

Пищиков медленно перевел на него взгляд. И Рогачев увидел — старый техник плачет. Слезы текут по щекам, но сам Пищиков этого не замечает.

— Кольская скважина, — прошептал техник. — Девяносто третий год. Толика Маркова... буровая установка сожрала его руку. Я был рядом. Я видел. Он кричал, а я не мог... не мог нажать кнопку. Замер. Четырнадцать секунд. Четырнадцать секунд я стоял как истукан, пока его рука...

— Анатолий Сергеевич...

— Потом Толик спился. Умер через два года. А я... я всю жизнь думаю: нажми я кнопку на секунду раньше, может, успели бы. Может, не пришлось бы ампутировать. Может...

Он замолчал. Вытер слезы тыльной стороной ладони.

— Вода, — сказал он вдруг. — Вода вытаскивает это. Воспоминания. Страхи. Вину. Она копается внутри.

— Откуда Вы знаете?

— Чувствую. Она... она не просто в теле. Она в голове. В мыслях. Она читает меня.

Сазонов подошел к ним:

— Что еще Вы чувствуете?

Пищиков задумался:

— Тепло. Странное тепло изнутри. И... — он посмотрел на свои руки, — что-то меняется. Не знаю, что. Но меняется.

Рогачев взял термометр:

— Позвольте проверить.

Он измерил температуру — 37,4 градусов. Выше нормы, но незначительно.

— А у себя проверьте, — попросил Пищиков.

Рогачев приложил термометр к своему лбу: 37,5.

— Виктор Иванович?

Сазонов взял термометр: 37,6 градусов.

— Температура растет, — констатировал Рогачев.

— Медленно, но стабильно, — добавил Сазонов. — Она нагревает нас изнутри.

— Зачем?

— Создает комфортную среду. Для себя. Оптимальная температура для нее — тридцать семь градусов. Она перестраивает наши тела под свои нужды.

— И как долго это будет продолжаться?

— До тех пор, пока процесс не завершится.

— А потом?

Сазонов не ответил.

День второй начался с того, что они обнаружили: пробирка с водой на столе пуста.

Не разбита. Не опрокинута. Просто пуста. Вода исчезла.

— Куда она делась? — спросил Рогачев.

Пищиков обошел стол, заглянул под него:

— Пролилась?

— На столе сухо.

— Испарилась?

— При плюс пятнадцати? За ночь?

Они осмотрели пробирку — внутри не было даже капли влаги. Стекло было абсолютно сухим.

— Она ушла, — сказал Сазонов тихо.

— Что?

— Вода. Она ушла. Не испарилась, не вытекла. Ушла.

— Как может вода уйти?

— Как она может держать форму без контейнера? Как может светиться? Как может проникать в живые организмы? Она делает многое, что не может делать обычная вода.

Рогачев подошел к окну. За стеклом была белая мгла — пурга усилилась за ночь, видимость упала до нуля. Барак был отрезан от мира. Они были заперты здесь — с водой внутри и метелью снаружи.

— Нужно попытаться связаться с базой, — сказал он.

— Магнитная буря, — напомнил Сазонов. — Связи нет.

— Попытаться все равно нужно.

Они включили радио. В динамике шипел белый шум, сквозь который иногда прорывались обрывки голосов — слова на непонятных языках, музыка, механический гул. Сазонов крутил ручку настройки, ловя хоть какой-то сигнал.

На частоте базы в Тикси — ничего.

На аварийной частоте — тоже.

— Мы одни, — констатировал Пищиков.

— Подождите, — Сазонов замер. — Слышите?

Из динамика донеслось что-то похожее на журчание воды. Тихое, ритмичное, почти мелодичное.

— Это помехи, — сказал Рогачев.

— Нет, — возразил Сазонов. — Послушайте внимательно.

Они слушали. И чем дольше слушали, тем отчетливее становилось — это не просто шум. В журчании была структура. Схема. Почти как... речь.

— Она говорит, — прошептал Пищиков.

— Кто?

— Вода. Она пытается говорить.

— По радио? Это абсурд.

— Да какого хрена мы вообще рассуждаем! — Пищиков ударил кулаком по столу. — Вода, которая не замерзает! Которая проникает в тела! Которая, сука, светится! Так почему бы ей еще и по радио не трещать, а?

Сазонов увеличил громкость. Журчание усилилось, стало более выраженным. И в нем действительно можно было различить что-то похожее на слова. Растянутые, искаженные, но слова.

«...здесь... мы... здесь... всегда... здесь...»

— Господи, — выдохнул Рогачев.

Голос продолжал:

«...глубоко... долго... ждали... тепло... пришло... проснулись...»

— Вырубите эту хрень, — потребовал Пищиков.

— Нет, — возразил Сазонов. — Мы должны слушать. Понять, что она хочет.

«...одиноко... так одиноко... вечность... в темноте... в холоде... искали... искали жизнь...»

— Она рассказывает свою историю, — сказал Рогачев. — Как Крутицкому. Только через радио.

«...нашли вас... теплых... живых... подходящих...»

— Подходящих для чего? — прокричал Пищиков.

«...для слияния... для понимания... для продолжения… себя... нас... всех... границы стираются... вы станете нами... мы станем вами... станем одним...»

Сазонов резко выключил радио.

— Это невозможно, — сказал он, но голос дрожал. — Вода не может говорить по радио.

— Она не по радио, — возразил Рогачев. — Она внутри нас. Она использует наш мозг, наши мысли. Проецирует их на радиоволны. Или... я не знаю. Я больше ничего не знаю.

Пищиков рухнул на койку:

— Мы все здесь сдохнем.

— Нет, мы не умрем, — сказал Сазонов. — Это было бы слишком просто.

— Что Вы имеете в виду?

— Очевидно же, что она не хочет нас убивать. Хочет нас изменить. Превратить во что-то другое. Нечто среднее между человеком и... ей.

— Да не хочу я меняться, — прошептал Пищиков.

— К сожалению, все наши хотелки больше не имеют никакого значения, — с грустью в голосе сказал Сазонов.

К полудню второго дня они обнаружили изменения.

Первым был Пищиков. Он сидел на койке, разглядывая свои руки, и вдруг позвал:

— Виктор Иванович. Посмотрите.

Сазонов и Рогачев подошли. Пищиков протянул руки ладонями вверх.

Кожа на ладонях была... другой. Более гладкой. Почти глянцевой. И под ней, сквозь нее, просвечивали вены — но вены были не красными, а голубоватыми. Цвета воды.

— Жена любила мои руки, — сказал Пищиков. — Говорила: рабочие, честные. Я думал, бред несет. А она умела видеть... то, что я в себе не видел.

Он сжал кулаки, разжал. Пальцы двигались плавно, слишком плавно.

— Только вот теперь они не мои.

Рогачев коснулся кожи техника — она была теплой, влажной, словно постоянно покрытая тонким слоем пота. Но это был не пот.

— Вода выходит наружу, — сказал Сазонов. — Через поры. Она не только внутри — она проявляется снаружи.

Пищиков посмотрел на свои руки с отвращением:

— Я становлюсь ею.

— Мы все становимся, — тихо сказал Рогачев.

Он проверил свои руки — та же гладкость, те же просвечивающие голубые вены. Сазонов тоже — у него изменения были еще более заметными. Кожа на запястьях стала почти прозрачной.

— Сколько у нас осталось времени? — спросил Пищиков.

— До чего?

— До того, как мы… ну... перестанем быть людьми.

Сазонов посмотрел на часы, потом на свои руки:

— Изменения ускоряются. Я бы сказал... два-три дня. Максимум.

— Мы должны что-то сделать!

— А что мы, собственно, можем?

— Ну не знаю... бежать! Звать на помощь! Как-то бороться!

— Бежать куда? — Сазонов указал на окно, за которым бушевала пурга. — При минус шестидесяти мы замерзнем через десять минут. Звать кого? Связи нет. Бороться с чем? С водой внутри собственных тел?

— Значит, мы просто сдаемся?

— Мы принимаем реальность.

Пищиков вскочил, схватил Сазонова за куртку:

— Да что Вы несете? Какую еще реальность? Что мы превращаемся в монстров?

— Анатолий Сергеевич, отпустите меня.

— Нет! Вы руководитель! Вы должны что-то придумать! Вы отвечаете за всех нас!

— Я отвечал за научную экспедицию. А не за фантасмагорическую встречу с внеземной формой жизни.

— Это... это жалкое оправдание!

— Это факт.

Пищиков оттолкнул его, прошелся по бараку, ударил кулаком в стену:

— Мне пятьдесят один год. У меня есть сын. В Новосибирске. Мы не общаемся десять лет, но он мой сын. Я хотел... я думал, когда вернусь, попробую наладить отношения. Попрошу прощения. За то, что был плохим отцом. За то, что всегда был в экспедициях. За то, что пропустил его детство. Я думал...

Голос его сорвался.

— Теперь не придется, — закончил он тихо. — Потому что я не вернусь. Или вернусь, но... это буду уже не я.

Рогачев подошел к технику, положил руку на плечо:

— Анатолий Сергеевич...

— Не надо. Не утешайте. Мне не нужно утешение. Мне нужно... чудо. А чудес не бывает.

Он вернулся на койку, лег лицом к стене.

Рогачев и Сазонов переглянулись.

— Нам нужно проверить Семена, — сказал Рогачев.

— Зачем?

— Он был в контакте с водой дольше всех. Возможно, изучив его, мы поймем, что происходит с нами.

— Или увидим свое будущее.

— И это тоже.

Сазонов кивнул:

— Пурга стихает. Через час сможем выйти.

Они вышли вдвоем. Пищиков отказался идти — лежал на койке и смотрел в потолок.

Холод встретил их с прежней яростью. Минус пятьдесят восемь. Но Рогачев заметил странное — холод больше не пронизывал так глубоко. Словно тело адаптировалось. Или перестало быть полностью человеческим.

Контейнер не светился. Они подошли, Сазонов толкнул дверь.

Внутри было темно. Холодно. Пусто.

Ковш был перевернут. Вода исчезла. Никаких следов голубого свечения.

— Семен? — позвал Рогачев.

Ответа не было.

Они вошли внутрь, включили фонари. Лучи света выхватили из тьмы стены контейнера, приборы, пол.

И фигуру в углу.

Крутицкий сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Голова опущена, руки лежат на коленях. Неподвижен.

— Семен! — Рогачев бросился к нему.

Крутицкий поднял голову.

И Рогачев отшатнулся.

Лицо молодого геофизика изменилось. Кожа стала восково-бледной, почти прозрачной. Под ней просвечивали вены — целая сеть голубых каналов. Глаза были открыты, но зрачки... зрачки покрыты тонкой пленкой. Ледяной пленкой, которая не таяла.

— Семен, — медленно сказал Сазонов. — Вы нас слышите?

Крутицкий кивнул. Движение было медленным, почти механическим.

— Что с Вами?

Крутицкий открыл рот. Оттуда вышел звук — не совсем голос, смесь слов и журчания:

— Я... понимаю теперь.

— Понимаете что?

— Все. Она показала все. — Он встал. Движения были плавными, текучими, нечеловеческими. — Вы боитесь. Не надо бояться. Это... прекрасно.

— И что же, черт побери, тут прекрасного?

— Слияние. Она не уничтожает. Она дополняет. Я все еще Семен. Но теперь я еще и она. И она — я. Мы стали одним.

Рогачев посветил фонарем на руки Крутицкого — кожа была почти полностью прозрачной. Под ней виднелись не мышцы и кости, а что-то другое. Структуры из воды и света.

— Что Вы чувствуете? — спросил Сазонов.

— Связь. С глубиной. С землей. С водой в ней. Я чувствую... океан. Огромный океан под нами. Замерзший. Спящий. Полный жизни, которая ждала миллионы лет. И теперь просыпается.

— Океан? — переспросил Рогачев. — Под вечной мерзлотой?

— Не под. В. Мерзлота — это не мертвая земля. Это коллектор. Хранилище. Она пришла сюда давно. Очень давно. Когда Земля была другой. И спала. В ледяных глубинах. Ждала тепла.

— Глобальное потепление, — понял Сазонов. — Таяние вечной мерзлоты.

— Да. Вы называете это катастрофой. Для нее — это пробуждение.

— Сколько ее там? — спросил Рогачев.

Крутицкий улыбнулся. Улыбка была странной — слишком широкой, слишком правильной:

— Достаточно. Чтобы изменить все.

— О чем это Вы?

— Мерзлота тает. По всей Сибири. По всей Арктике. Она просыпается везде. И ищет носителей. Животных. Людей. Любую теплокровную жизнь. Скоро... скоро вы все станете нами.

Рогачев почувствовал, как внутри поднимается паника:

— Это же самое натуральное вторжение!

— Нет, — возразил Крутицкий. — Это эволюция. Следующий шаг. Вы — промежуточная форма. Углеродная жизнь, ограниченная телом. Мы — следующее. Жизнь, основанная на воде, свободная от границ.

— Но мы не хотим эволюционировать!

— Ваши желания — иллюзия. Эволюция неизбежна.

Сазонов сделал шаг вперед:

— Семен, внутри Вас еще есть человек. Я знаю. Боритесь. Не позволяйте ей стереть Вас.

Крутицкий посмотрел на него долгим взглядом:

— Виктор Иванович, Вы не понимаете. Я не борюсь. Я принял. И Вы примете. Через день. Может, два. Процесс необратим. Вода внутри вас уже изменила слишком многое.

— Мы найдем способ!

— Нет, — просто сказал Крутицкий. — Не найдете. Потому что в глубине души Вы не хотите. Часть вас уже согласилась. Часть, которая устала быть человеком. Устала от боли, от вины, от одиночества. Она обещает освобождение. И она не лжет.

Он обошел их, направился к выходу. У двери обернулся:

— Скоро Вы поймете. Скоро Вы придете сами.

И вышел в темноту.

Рогачев и Сазонов остались стоять в пустом контейнере, освещая фонарями тьму, в которой больше не было ничего, кроме холода и собственного страха.

— Мы потеряли его, — прошептал Рогачев.

— Мы теряем себя, — тихо констатировал руководитель.

Обратно шли молча. На полпути Сазонов вдруг остановился, задрал голову к небу.

— Виктор Иванович? — окликнул Рогачев.

Сазонов стоял неподвижно. Потом медленно опустил взгляд:

— Я пытался вспомнить, как выглядит созвездие Ориона. Не могу. Тридцать лет смотрел на небо в экспедициях, а теперь... стирается.

Он пошел дальше, ссутулившись.

Пищиков встретил их вопросительным взглядом, но ничего не спросил. По их лицам и так все было ясно.

Крутицкий не вернулся. Он исчез в белой пустыне. Рогачев не знал, беспокоиться ли о нем. Человек при такой температуре должен был замерзнуть за минуты. Но Крутицкий больше не был обычным человеком.

Ночь второго дня была хуже первой.

Вода внутри них усилилась. Рогачев чувствовал, как она растекается по всему телу — в мышцах, в костях, в мозгу. Особенно в мозгу. Там она была наиболее активной. Копалась в воспоминаниях, в мыслях, во снах.

Ему снилась Маша.

Они были на берегу Байкала — первая их совместная поездка. Маша смеялась, брызгала на него водой, и он смеялся в ответ. Все было хорошо. Все было правильно.

А потом вода стала подниматься.

Медленно, неумолимо. Сначала по щиколотки, потом по колени, по пояс. Маша продолжала смеяться, но смех становился все более механическим, все менее человеческим. Вода поглощала ее, превращала в прозрачную фигуру, в которой невозможно было разглядеть черты лица.

— Боря, — говорила она голосом, похожим на журчание. — Присоединяйся. Здесь хорошо. Здесь нет боли.

И Рогачев хотел. Хотел войти в воду, раствориться, перестать чувствовать вину за провал, за разрушенный брак, за потерянную жизнь.

Он проснулся в холодном поту. Или не в поту — во влаге, которая проступала из кожи. Голубоватой, теплой, чужой.

По бараку кто-то ходил.

Рогачев приподнялся. В тусклом свете лампы он разглядел фигуру у окна.

Пищиков стоял, прижавшись лбом к холодному стеклу, и тихо плакал. Слезы текли по щекам — обычные, соленые, человеческие слезы. Может быть, последние.

— Анатолий Сергеевич, — позвал Рогачев тихо.

Техник не обернулся:

— Я думал о сыне. Антон его зовут. Сейчас ему почти тридцать. Двадцать лет не виделись. Я даже не знаю, как он выглядит. Искал в интернете, но... — Пищиков хмыкнул. — Не умею я с этим вашим интернетом. А может... просто боюсь найти. Вдруг он там... не знаю. Счастливый. Без меня. Да, это будет правильно, но чертовски больно. Интересно, он хоть иногда вспоминает обо мне?

— Конечно, вспоминает.

— Откуда знаете?

— Потому что Вы его отец. Как бы далеко Вы ни были, связь остается.

Пищиков повернулся. В полутьме Рогачев разглядел, что лицо техника изменилось еще сильнее. Кожа стала почти прозрачной, под ней просвечивали голубые вены, образующие сложную сеть.

— Связь, — повторил Пищиков. — Да. Связь остается. Как вода в реке. Течет, меняется, но остается водой.

— Анатолий Сергеевич, Вы говорите странно.

— Потому что думаю странно. Мысли... они становятся не моими. Или становятся более моими, чем когда-либо. Трудно объяснить.

Он подошел к своей койке, сел тяжело:

— Знаете, что самое странное? Я больше не боюсь. А ведь должен бояться. Я превращаюсь в какого-то монстра. Но страха нет. Есть что-то другое. Принятие. Понимание. Словно я всю жизнь был неполным, а теперь наконец становлюсь целым.

— Это она говорит через Вас.

— Может быть. Или это я говорю через нее. Границы размываются.

Рогачев встал, подошел к столу, проверил собственную температуру: 37,9 градусов. Почти тридцать восемь. Лихорадка. Или трансформация.

Сазонов тоже не спал. Сидел за столом, смотрел в ноутбук. На экране были открыты карты — тепловые снимки Арктики.

— Виктор Иванович, — позвал Рогачев. — Что Вы нашли?

Сазонов повернул экран к нему:

— Смотрите. Это спутниковые данные, полученные за месяц до нашей поездки. Температурные аномалии в зоне вечной мерзлоты.

На карте были отмечены красные точки — десятки точек, разбросанных по всей Сибири, Аляске, северной Канаде.

— Это все... она? — спросил Рогачев.

— Не знаю. Но совпадение слишком очевидное. Каждая точка — это место, где температура грунта на глубине выше нормы на двадцать-тридцать градусов. Аномалии появились три месяца назад. И растут.

— Крутицкий был прав. Она просыпается везде.

— Похоже на то.

— Мы должны предупредить.

— Кого? Как? — Сазонов указал на радио. — Связи нет. Спутниковый телефон не работает. Следующий вертолет через полтора месяца.

— К тому времени мы...

— Да, к тому времени мы будем уже не мы.

Рогачев посмотрел в окно. За стеклом — белая мгла. Холод, который больше не пугал. Тьма, которая становилась привычной.

— И что же нам делать?

Сазонов закрыл ноутбук:

— Я думал об этом всю ночь. У нас три варианта. Первый — пытаться бороться. Искать способ вывести воду из организма, замедлить трансформацию.

— Реалистично?

— Нет. Мы пробовали. Не работает.

— Второй вариант?

— Принять. Как Семен. Сдаться процессу.

— А третий?

Сазонов долго молчал.

— Третий — закончить все, пока мы еще люди.

Слова повисли в воздухе.

— Вы о... самоубийстве, — сказал Рогачев.

— Я о выборе. О последней возможности выбрать.

— Это трусость.

— Это контроль. Над собственной судьбой.

Пищиков встал с койки, подошел к ним:

— Виктор Иванович, если Вы думаете, что я смогу наложить на себя руки...

— Я не думаю ни о ком, кроме себя, — перебил Сазонов. — Каждый делает свой выбор.

— И каков Ваш выбор?

Сазонов посмотрел на свои руки — прозрачные, с голубыми венами, уже почти не человеческие:

— Я еще не решил.


Точка замерзания (Часть 4/4)

Показать полностью 1
26

Тариф «АДСКИЙ БЕЗЛИМИТ». Часть 2/2

Начало: Тариф «АДСКИЙ БЕЗЛИМИТ». Часть 1/2

В свёртке лежала пачка бумаги странного, желтовато-серого цвета, шершавой на ощупь. Она пахла прахом и старыми грехами.

Теперь у него было всё, что нужно, оставалось только написать заявление...

Он сел за стол, обмакнул ручку в собственную кровь и вывел на мерзком листе дрожащей рукой:

«В Отдел по работе со смертными компании «МедоВесть Преисподняя».

От абонента Антона Игоревича Беспалова, г. Санкт-Петербург, улица Бабушкина, д. 35/4, кв. 45.

Заявление.

Прошу отключить меня от тарифного плана «АДСКИЙ БЕЗЛИМИТ» в связи с истечением тестового периода. Претензий не имею.»

Он дописал число и снова поставил кровавый отпечаток пальца.

– И куда это теперь отправлять? Через портал в аду, говорили…

Как будто в ответ, на стене напротив него замигал знакомый красный свет. Диод с роутера проецировался на обои, образуя багровый глаз. Потом луч света сместился на пол, создав на линолеуме светящуюся окружность с мелкими рунами по краям.

– А, портальчик подвезли, – мрачно констатировал Антон. – Сервис, блин, на высоте. Всё для клиента. Убить себя захочешь – и то доставку организуют.

Юноша подошёл к светящемуся кругу и бросил в центр свёрнутое заявление. Лист бумаги коснулся света, вспыхнул синим пламенем и исчез, оставив в воздухе запах озона и серы. Всё затихло. Портал погас. Красный светодиод на роутере снова загорелся ровным светом. Антон задержал дыхание. Сработало?

Из динамиков компьютера после шипения и скрежета раздался голос Агамона:

– Заявление… рассмотрено. Для… инициации… процедуры… отключения… требуется… предоставить… код… подтверждения.

– Какой ещё код? – взвыл Антон.

– Код… из трёх… частей. Первая часть… находится… у Вергилия. Вторая… у Минотавра. Третья… у Харона. Счастливого… пути.

Связь прервалась. Антон за голову схватился. «Вергилий? Минотавр? Да они там все с катушек съехали!»

Но делать было нечего. Он сел за компьютер и в отчаянии вбил в поиск: «Где найти Вергилия в Санкт-Петербурге?»

Поисковик выдал единственный результат: «Библиотека имени Данте Алигьери. Отдел редких книг».

«Вергилий… — с горькой иронией подумал Антон. — А почему не Пушкин? С ним бы я ещё как-то договорился... Я помню чудное мгновенье: Передо мной явились вы, Так дайте мне код отключенья, Для сохранения души.»

Библиотека имени Данте Алигьери оказалась не готическим замком, а серым бетонным зданием советской постройки, пахнущим старой бумагой, пылью и… чем-то ещё. Чем-то кислым, словно здесь годами хранились не книги, а невыученные уроки и несданные зачёты.

Отдел редких книг, кабинет №9. Антон вошёл в крошечную комнатушку, заваленную фолиантами так, что они грозились вот-вот обрушиться и похоронить его под тяжестью векового знания. За столом, освещённым единственной зелёной лампой, сидел библиотекарь. Он был настолько древним, что казался не человеком, а частью интерьера — мумией в очках, занесённой слоями пыли.

– Мне бы… Вергилия, — неуверенно начал Антон.

Библиотекарь поднял на него мутный, застеклённый взгляд. Казалось, он не видел посетителя, а слышал его сквозь толщу времени.

– Каталог у меня в голове, молодой человек, — проскрипел он, и его голос звучал как шелест переворачиваемых страниц. — Что именно интересует? «Энеида»? «Буколики»?

– Нет, мне… его самого. Мне нужен код от него.

В воздухе повисла пауза, густая, как библиотечная пыль. Страж книжной сокровищницы медленно, с сухим хрустом, повернул голову.

– Код… — протянул он. — Многие ищут. Немногие находят. Готовы ли вы пройти испытание? Вергилий не каждому является, а только тем, кто готов увидеть знаки.

Библиотекарь трясущейся рукой выдвинул ящик стола и извлёк оттуда небольшую бронзовую табличку, покрытую тёмной патиной и мелкими царапинами.

– Прочтите мне то, что написано здесь, — и в глубине его мутных глаз Антону почудился холодный, оценивающий огонёк.

Беспалов взял табличку. На ней был выгравирован текст на латыни. Язык, которого Антон не знал. Но едва его пальцы коснулись холодного металла, в голове сами собой всплыли слова, будто кто-то вложил их туда.

– Abandon all hope, ye who enter here… — прошептал он. — Оставь надежду, всяк сюда входящий…

Он почувствовал ледяной укол в сердце. Это была не просто фраза. Это был ключ. Пропуск.

– Достаточно, — кивнул библиотекарь, и его губы растянулись в подобие улыбки. — Он ждёт вас.

Хранитель тишины и мудрости указал костлявым пальцем на огромное, в потолок, зеркало в тяжёлой позолоченной раме. Беспалов подошёл к реликвии. Его собственное отражение было размытым, неясным, будто смотрело на него из-под воды. Но затем из тумана за зеркальной поверхностью начала проступать другая фигура. Величественный старец в белой тоге, с лавровым венком на голове. Его лицо было строгим и печальным, а глаза смотрели прямо в душу юноши.

«Ты ищешь путь, дитя?» — раздался голос. Он шёл не из комнаты, а изнутри, из самых потаённых уголков сознания Антона. Это был голос его собственных мыслей, но облачённый в мудрость тысячелетий.

«Мне нужен код! — мысленно, уже не сомневаясь, что его услышат, ответил Беспалов. — Часть кода! Для отключения!»

«Путь к спасению лежит через познание, — прозвучало в его голове. — Но познание чего? Ответь на вопрос: что является главной мукой для разумной души в самых тёмных кругах?»

Антон замер. Загадка от основателя всей европейской литературы. Он лихорадочно перебирал в уме варианты. Вечный огонь? Ледяной ветер? Угрызения совести? Сам Ад? Но всё это было слишком банально, слишком буквально. Вергилий, автор «Энеиды», поэт, провожатый по загробному миру… Что он считал главной мукой?

И тут его осенило. Он вспомнил бесконечные гудки, топорные ответы техподдержки по прописанным алгоритмам. Вспомнил ощущение полной беспомощности, когда ты не можешь донести свою проблему, когда ты — всего лишь номер в очереди.

«Бесплодные усилия, — мысленно произнёс Антон. — Тщетность. Когда ты кричишь, а тебя не слышат. Когда ты пытаешься что-то объяснить, но сталкиваешься с глухой, безразличной системой. Главная мука — это не боль, а осознание, что твой крик не имеет значения. Техподдержка, которая не понимает сути проблемы!»

В зеркале воцарилась тишина. Лицо Вергилия оставалось невозмутимым, но в его глазах, таких же древних и глубоких, как сама вечность, Антону почудилось… одобрение.

«Invenisti verum, — прозвучал голос, и в нём слышалась лёгкая усталая улыбка. — Ты нашёл истину. Держи. И помни — лабиринт ждёт. Минотавр не прощает ошибок в инструкциях».

В воздухе перед зеркалом возникла светящаяся, будто написанная огнём, цифра 7. Она повисела несколько секунд и растаяла.

Видение исчезло. Зеркало снова стало просто зеркалом, отражающим бледное, испуганное лицо Антона. Он обернулся. Библиотекарь мирно читал за своим столом, как будто ничего не произошло.

Беспалов вышел из кабинета, чувствуя себя так, будто только что сдал самый важный экзамен в своей жизни. Он получил не просто цифру, а подтверждение своей догадки: Ад — это не только котлы и вилы, а доведённая до абсолюта бюрократия.

Юноша вышел на улицу, и свежий воздух показался ему вкусом свободы. Правда, ненадолго. Впереди его ждал Минотавр. Вторая подсказка пришла сама собой. Стоило ему включить смартфон, как на нем тут же запустился Google Maps. Мигающая метка указывала на… местный IKEA.

– Ну конечно, – мрачно усмехнулся Беспалов. – Идеальное место для Минотавра. Там и без него все блуждают часами.

Если бы кто-то сказал Антону неделю назад, что его главным врагом станет не начальник-самодур и не зависший дедлайн, а сотрудник шведской мебельной корпорации с бычьей головой, он бы рассмеялся тому в лицо. Но сейчас Беспалов понимал – это новая суровая реальность.

Юноша вошёл под привычные своды, пахнущие фрикадельками и ДСП. Люди вокруг словно не замечали его, увлечённо изучая этикетки. Антон шёл по жёлтым стрелкам на полу, но они внезапно изменили цвет на красный и повели его вглубь, в зону, которой на обычной карте не существовало.

– Так-так, – пробормотал Антон, пытаясь сохранить остатки самоиронии. – Видимо, это и есть их сервис «Прямой путь к прострации». Работает безотказно. Зашёл за полочкой, а вышел на пенсию. А в моем случае даже на тот свет.

Беспалов плутал по коридорам из стеллажей в поисках Минотавра. Его беглый взгляд выхватил этикетку на коробке. Вместо ожидаемого «NORDLI, white» на ней было написано: «Грех уныния, цвет – пепельный». Он посмотрел на другую: «Грех чревоугодия, цвет – бордовый». Весь этот лабиринт был сложен не из мебели, а из чьих-то пороков, упакованных в картон.

Оглядевшись по сторонам и не найдя никаких зацепок для ориентирования, Антон достал телефон. Вместо привычной заставки на экране была игра с лабиринтом. Бесконечный узор из линий и пустот уходил за края сенсорной поверхности без какого-либо намека на выход. Крошечная точка мигала в центре. К ней приближалась другая, более крупная и красная. Метка плыла через пустоту коридоров с неотвратимостью падающего лезвия гильотины. Ничто не могло изменить ее курс. Сквозь нарастающий гул в висках Антон с ужасом вспомнил обрывок древнего текста: «...и пожирал он плоть людскую». Это была не метка. Это был приговор.

– Нашел приключений на свои полушария!

Беспалов сорвался с места поддавшись инстинкту и захлестнувшему страху. Его дыхание было тяжёлым и рваным, а сердце колотилось с такой силой, что, казалось, вот-вот вырвется из груди и упадёт к его ногам. Он свернул за угол, прижался к холодному стеллажу и замер, задержал дыхание, пытаясь не выдать себя даже звуком.

Из соседнего прохода доносилось тяжёлое, мерное сопение. Оно было таким громким, что, казалось, исходит откуда-то из-за спины. Воздух запах чем-то горячим, звериным, пугающим. Звук отдалился, Антон рискнул выглянуть. Коридор был пуст. Тусклый мерцающий свет люминесцентных ламп освещал бесконечные ряды коробок. В проходе мелькнул черный силуэт – огромный, уродливый, с рогатой головой. Тень медленно проползла по стене в конце зала и исчезла. Сердце Антона ушло в пятки.

Юноша рванул в противоположную сторону. Его ноги подкашивались, в висках стучало. Он заскочил в подвернувшийся проход и присел на корточки, пытаясь унять дрожь.

В повисшей гробовой тишине собственное дыхание казалось Антону оглушительным. Неподалеку раздалось шуршание. Тихое, почти неразличимое. Как будто по бетонному полу волочили что-то тяжёлое и мягкое. Шуршание приближалось. Оно было уже совсем рядом, прямо за тонкой стенкой из картона, греха и картона.

Беспалов зажмурился, молясь, чтобы его не заметили. Шуршание замерло у самого входа в его укрытие. Послышалось тяжёлое сопение. Тварь обнюхивала воздух. Антон почувствовал, как по спине бегут ледяные мурашки. Он был уверен, что его сейчас найдут...

И вдруг звуки стали удаляться. Шуршание, сопение — всё это потихоньку затихло вдалеке. Антон выдохнул с облегчением, граничащим с истерикой. Осторожно, как сапёр, он высунулся из укрытия.

Коридор был пуст. Беспалов сделал шаг, потом другой. Обернувшись назад, он увидел, что прямо из-за угла на него уставилась пара глаз. В конце длинного прохода, заваленного коробками, стояла фигура. Огромная, могущественная — Минотавр. Но не тот, мифический, а какой-то… корпоративный. На его могучей шее трещал по швам шнурок с бейджиком «Сотрудник месяца», в одной руке он сжимал не палицу, а увесистую указку, в другой – пачку испещрённых иероглифами инструкций. Его бычьи глаза, холодные и пустые, смотрели на Антона с невозмутимостью кадровика, видящего очередного стажёра.

– Ты нарушаешь маршрут потребительского потока, – прогремел его голос. – Где твой список покупок? Ты не отсканировал QR на входе?

– Мне… мне нужен пароль... то есть код, – выдавил из себя Беспалов, отступая. – Вторая часть.

– Код? – Минотавр удивлённо склонил голову, его зубы угрожающе скрипнули. – Код выдаётся только после успешного прохождения профильного челенджа «Собери комод самостоятельно» и написания отчёта о выявленных дефектах. Инструкции прилагаются. Не найдешь хотя бы трех ошибок — код не получишь.

Он швырнул в Антона толстенную пачку бумаг, ту самую, знакомую каждому, кто покупал мебель, многоязычную какофонию пиктограмм, и ткнул указкой на коробку. Беспалов, действуя на чистом адреналине, схватил листы. Его взгляд, отточенный годами тестирования, бешено скакал по схемам. Он искал несоответствие, ошибку, зацепку.

– Я… я его соберу! – крикнул юноша, больше для самоуспокоения.

– У тебя есть ровно шесть минут шестьдесят шесть секунд, – проревел Минотавр, повернув круглые песочные часы, висевшие у него на поясе. – По истечении времени – деградация гарантийных условий и списание в утиль.

Антон подошел к указанной Минотавром коробке и начал лихорадочно собирать комод по схеме. Но это была ловушка. Инструкция оказалась идеальной. Безупречной. Ни одного лишнего винтика, ни одной неясной стрелочки. Собрать по ней можно было даже в полуобморочном состоянии.

Беспалов пытался разгадать подсказку Вергилия — Минотавр не прощает ошибок в инструкциях. Но как найти ее в идеальном алгоритме? «Давай, Антошка, ты же тестировщик! Специалист по поиску несоответствий! Ты тот, кто видит не половину стакана, а трещину на нем...» — подгонял себя охотник за багами. Он снова взглянул на коробки, огляделся вокруг... — «А что если найти ошибку в инструкции, которой даже не существует, которая не имеет права существовать в лабиринте?!»

Юноша сделал глубокий вдох, подошёл к Минотавру, достал из кармана зажигалку, чиркнул и протянул маленький факел в сторону легковоспламеняющихся сосудов с грехами.

— Я не вижу здесь ни одного плана эвакуации при пожаре. Это нарушение инструкции по безопасности!

Быкоголовый вытаращил глаза. Взгляд чудовища метался с огонька на картон и обратно, в нем читался ужас начальника склада, картины вырывающихся грехов, внеплановой инвентаризации, штрафов, отчетов...

— У... Убери это... Я всё исправлю! Убери огонь... — голос Минотавра из громового раската превратился в испуганный шёпот.

— Мне нужен код! — дернул запястьем Антон.

— Один! Вторая часть кода — единица! — взвыло чудовище, протянув ладони в умоляющем жесте.

Беспалов погасил и убрал зажигалку в карман. На полу появились желтые стрелки. Антон не заставил себя ждать и бросился прочь, оставив побеждённого корпоративного зверя в его лабиринте из грехов.

Выбежав на обычную торговую площадку, юноша прислонился к стене, пытаясь отдышаться. Он выиграл. Не силой, не обманом, а знанием главной слабости любого Ада, земного или потустороннего – бюрократической безупречности, которая всегда оказывается мишурой.

Беспалов посмотрел на бесконечные стеллажи. Где-то там, в глубине, аудитор с бычьей головой переписывал отчёт. А Антону предстояло найти Харона. И он был почти уверен, что у того проблемы с лицензией на перевозку.

По навигатору в телефоне Беспалов добрался до следующей метки на карте. Это место не просто было безжизненным. Оно являлось полной противоположностью слова жизнь. Очертания реки, силуэты горизонта были Беспалову ностальгически знакомы — родная Нева. Но кроме контура от нее здесь больше ничего не осталось.

Река, которую с натяжкой можно было назвать водой, текла густой, вязкой массой, больше похожей на жидкий асфальт. Она не журчала, а медленно ползла, словно чьи-то гигантские внутренности перекатывались в полусне. Цвет её был не просто чёрным, а каким-то пожирающим свет оттенком, вбирающим в себя блики неба и не отражающим даже уродливые, искажённые подобия берегов.

Воздух над ней был неподвижным и тяжёлым. Он не пах серой или тленом — он пах пустотой. Пах остывшей планетой, с которой ушла атмосфера, и пах забытыми могилами, где истлело даже время. С первым же вдохом Антон ощутил, как лёгкие отказываются работать, будто это занятие — самое бесполезное, на каком бы свете ты не находился.

Берега были усыпаны не галькой или песком, а мелкими, отполированными до блеска окаменевшими костяшками. Человеческими, птичьими, звериными, будто сама земля здесь состояла из спрессованного нерождённого бытия.

Самое жуткое заключалось в тишине. Это было агрессивное, давящее безмолвие, которое высасывало звуки из мира. Даже шёпот тонул в ней, так и не сорвавшись с губ. Собственное сердцебиение казалось навязчивым, чужим и неуместным шумом, который вот-вот затихнет под этим всепоглощающим гнётом.

И над этим мёртвым плёсом, у самой воды, стояла лодка. Старая, рассохшаяся плоскодонка, которую, казалось, сколотили не из дерева, а из спрессованной тоски. Она не обещала переправы на другой берег, а заявляла только одно — стать частью этой вечной, леденящей душу немоты. Потому что по ту сторону была не земля, а всего лишь продолжение этого же, бесконечного, чёрного, беззвучного потока.

У воды, прислонившись к покосившимся перилам, стоял Паромщик. Он был облачён не в античное рубище, а в длинный черный кожаный плащ, из-под которого виднелись худые, костлявые пальцы, сжимавшие не весло, а старую, облезлую багорную палку. Шея напоминала черепашью. На почти лысой голове остатки седых волос были аккуратно уложены назад.

— Харон? — предположил Беспалов, чувствуя, как леденящий холод исходит от этой фигуры.

— Такси уже разобрали, — раздался хриплый, безжизненный голос, будто скрип ржавых ворот. — Следующий рейс завтра в полночь. Тариф «Мгновенная доставка в пункт «Б» — полторы души. Наличными.

— Мне не туда! — Антон подошел ближе, пока вода не наступила ему на кроссовок. Она была ледяной. — Мне код от вас нужен! Последняя часть!

— За всё нужно платить, — паромщик плюнул в воду. Слюна не вызвала ряби, а будто исчезла на поверхности. — За информацию отдельно. С тебя пол души. Предоплата.

Юноша понял, этот тип был последним звеном в цепочке чиновников, живым шлагбаумом на границе миров. И его, как любого таможенника, интересовали только две вещи: соблюдение регламента и оплата.

Взгляд Антона упал на багор. На его рукоятке, под слоем грязи, красовалась потёртая, но узнаваемая голографическая наклейка «Проверено Ростестом». Как Беспалов уже успел убедиться, Ад — это бюрократия, а значит и бесконечные проверки, лицензии, сертификаты, ведомости. Это гигантская, бездушная машина, работающая по своим внутренним, незыблемым правилам. И чтобы её победить, нужно найти в них брешь.

Юноша выпрямился, откашлялся и надел на себя маску ревизора, которую когда-то видел у проверяющих из санэпидемстанции.

— У вас есть лицензия на перевозку? — спросил Беспалов ледяным, казённым тоном.

Паромщик медленно подошел к нему в упор. Из темноты глазниц на Антона уставились две точки тусклого, фосфоресцирующего света. Ни глаз, ни зрачков — просто светящиеся пятна. Но взгляд все равно ощущался как острый.

— Какие-какие документы? — голос Харона потерял свою монотонность, в нём послышалась угроза. — Я тут две тысячи лет работаю!

— Мало ли кто сколько где работал! — парировал Антон, тыча пальцем в лодку. — Разрешение на использование маломерных судов в черте города? Страховка гражданской ответственности перевозчика? Санитарная книжка? Регистрация в приложении «Везёт»? Контрольно-кассовая техника для безналичного расчёта? Покажите документы!

Беспалов сыпал терминами, как из рога изобилия, чувствуя, что его собственная наглость придаёт ему сил. Он играл ва-банк.

Харон, казалось, всего лишь выпрямился, но при этом стал в полтора раза выше, и в три раза шире в плечах. Он явно был к такому готов. Его тысячелетний опыт не включал в себя проверок из Роспотребнадзора.

— Я перевожу души, — в голосе паромщика была непоколебимость многовековой безнаказанности. — Это не товар!

— А вот и товар! — Антон перешел в решительное наступление. — Согласно Гражданскому кодексу, а также федеральному закону «О защите прав потребителей», услуга — это тоже товар! Вы оказываете платную услугу по перевозке! Где ваш прайс-лист, утверждённый и заверенный печатью? Где книга отзывов и предложений? А?

Юноша выпятил грудь вперёд и приподнялся на цыпочки.

— Я сейчас один звонок сделаю! — С полной самоуверенностью продолжил Беспалов. — Прямо в прокуратуру! Неуплата налогов за две тысячи лет! Несоответствие вашего… этого… плавсредства — он презрительно ткнул пальцем в лодчонку — техническому регламенту Таможенного союза! Санитарное состояние территории не соответствует нормам! Вонь! Антисанитария! Я вас закрою! Я вас по всем статьям привлеку!

Антон стоял, тяжело дыша, глядя в бездну глазниц. Его сердце колотилось где-то в горле. Это был самый отчаянный блеф в его жизни.

Воцарилась тишина. Харон подался вперед. Смельчак почувствовал какую-то корягу за пяткой, потерял равновесие и плюхнулся на спину. Запястья и щиколотки тут же овили толстые плети. Паромщик навис сверху и поднес острие багра к самому горлу Антона.

— Нет человека — нет проблемы. Предсмертные желания... Я не выполняю! — широкая улыбка блеснула золотым зубом. Взгляд тестировщика скользнул на грудь палача — толстенькая золотая цепь. В наручных часах он узнал одну из последних моделей фирмы Ролекс. «Лодчонка и багор казенные, а вот на себе он похоже не экономит!» — подумал Беспалов.

— Сколько?

— Что сколько? — переспросил Харон.

— Сколько Вы хотите, чтобы замять этот инцидент? — Антон потянулся карманом с кошельком к связанной руке. Не то чтобы там что-то было... Он скорее надеялся потянуть время, чтобы дать себе шанс хоть что-то придумать. Юноша ухватился пальцами и потянул кошелек, следом за которым весь карман вывернуло наизнанку, и на землю упала пара пластиковых монет «Пятерочки». Обе золотые. В настоящих лотереях Беспалов ни разу не выиграл ни рубля, а во всякой ерунде ему почему-то везло.

— Что это? — Харон свободной рукой поднял монеты.

— Они пластиковые. — Машинально отмахнулся Антон, но озарение все же успело его кольнуть.

«Пластик изобрели в 1855 году. Разлагается он, если верить той картинке в интернете, 500 лет. Вероятнее всего в мире тлена с ним еще никто не сталкивался...»

— Это очень редкий материал! И будет оставаться уникальным ближайшие лет триста! — начал торговаться Беспалов.

Глаза паромщика лукаво блеснули.

— Было ваше — стало наше... — он зажал монеты в кулак и сильнее надавил багром на горло. Антон почувствовал, как теплая капля скользнула по шее вниз.

— А Вы не хотите собрать всю коллекцию? — дрожащим голосом пролепетал Беспалов, Харон вздернул бровь. — Расскажу, если отпустите меня и дадите код!

Паромщик убрал багор от парня, выпрямился и одновременно с этим принял прежний размер. Путы уползли обратно в землю. Антон поднялся, и задрожал от холода промокшей одежды.

Перевозчик душ медленно пошарил в складках своего плаща и извлёк оттуда небольшой, влажный, похожий на речную гальку, предмет.

— На… — Он швырнул Беспалову черепок. Тот едва успел поймать его. На шершавой поверхности была нацарапана цифра: 3.

Антон выудил из кошелька скидочную карту «Пятерочки» и протянул паромщику.

— Времени мало. Акция длится до конца месяца... — юноша посмотрел на карте в телефоне адрес ближайшего магазина от их местоположения и объяснил Харону, как добывать монеты.

Беспалов старался не сболтнуть лишнего и уйти как можно скорее. Попрощавшись, развернулся и почти бегом покинул это гиблое место, не оглядываясь. Только выбравшись на асфальтированную дорогу, он остановился, прислонился к фонарному столбу и попытался унять дрожь в коленях. В руке он сжимал глиняный осколок.

Парень посмотрел в сторону речки. Туман над водой сгущался, принимая очертания огромной, склонившейся фигуры. Но это уже не имело значения. Он победил. Не силой, не хитростью, а нелепым везением.

Антон побежал домой, крепко держа в уме добытые цифры: 7, 1, 3. Код свободы — 713.

Он влетел в квартиру, захлопнул дверь и прислонился к ней, пытаясь перевести дух. Он сделал это! Он прошёл адский квест и добыл код!

Теперь нужно было переписать заявление.

«В Отдел по работе со смертными компании «МедоВесть Преисподняя».

От абонента Антона Игоревича Беспалова, г. Санкт-Петербург, улица Бабушкина, д. 35/4, кв. 45.

Заявление.

Прошу отключить меня от тарифного плана «АДСКИЙ БЕЗЛИМИТ» в связи с истечением тестового периода. Код подтверждения: 713. Претензий не имею.

Дата. Подпись кровью.»

Беспалов посмотрел на роутер:

– Отправить!

Луч света создал на линолеуме светящуюся окружность с мелкими рунами по краям. Антон бросил в центр круга свёрнутое заявление. Лист кожи коснулся света, вспыхнул синим пламенем и исчез, оставив в воздухе запах озона и серы. Светящийся портал погас. Всё затихло. Красный светодиод на роутере перестал мигать. Потухли и зелёные. Устройство стало просто куском чёрного пластика. Антон перевел дух. Сработало?

Юноша сбегал на кухню — из крана текла обычная вода, включил телевизор — шла обычная программа. Его мир вернулся.

– Ура! – выдохнул он с облегчением. – Получилось! Я свободен!

Охотник за багами плюхнулся в кресло, чувствуя, как с плеч спадает огромная тяжесть. Он победил систему! Он прошел через Ад!

В этот момент его компьютер издал весёлый, мелодичный сигнал. На экране всплыло окно.

«Поздравляем! Ваше заявление рассмотрено. Вам предоставлена СКИДКА 50% на первые 666 лет по тарифу «АДСКИЙ БЕЗЛИМИТ»! Теперь ваша душа будет списываться частями! Наслаждайтесь скоростью! Ваш код подтверждения: 713 — принят как согласие на новые условия.»

Антон замер с идиотской улыбкой на лице. Его опять обманули...

Из динамиков раздался шипящий голос Агамона:

– Спасибо… что выбрали… «МедоВесть»… Ваше… доверие… — на этом слове голос с ехидцей усмехнулся — это наша… главная… ценность… в вечности. Роутер… будет… доставлен… новый.

На столе, на месте старого роутера, материализовалось новое устройство. Блестящее, угольно-чёрное, с одним-единственным алым светодиодом, который мерно пульсировал, как сердце.

С тех пор интернет у Антона работал идеально. Лучше, чем у кого бы то ни было в мире. Или в мирах. Он даже начал свой блог — «Жизнь на краю Wi-Fi». Невероятно популярный блог, кстати. Особенно в определённых кругах.

Иногда, по ночам, он подходит к окну и смотрит на багровые отсветы на горизонте. И шепчет в ночь:

– Люди! Берегите свои души! Не подключайтесь к сомнительным сетям! Читайте пользовательское соглашение! Особенно мелкий шрифт! Самое страшное не привидения и не демоны. Самое страшное — это безлимитный интернет с условиями, которые вы не читали. И техподдержка, которая всегда права.

А где-то далеко-далеко, в бесконечных серверных Ада, оператор Агамон ставит лайк под его новым постом.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!