Вопреки разным досужим репликам на тему того, что советские читатели были якобы отрезаны от мировой литературы, в реальности СССР регулярно издавал огромное количество иностранных книг.
Детских книжек это тоже касалось. Особенно в нашей стране любили скандинавскую детскую литературу. Иногда даже складывается ощущение, что советские дети ее читали в куда больших количествах и с куда большим азартом, чем их шведские, норвежские и датские сверстники.
В этой статье хотим вам рассказать о тех скандинавских сказочных повестях, которыми у нас зачитывались лет сорок или пятьдесят назад. Многие из них (а может быть, даже все) вы наверняка тоже читали. Будет здорово, если в комментариях вы поделитесь своими воспоминаниями.
Итак, поехали.
“Малыш и Карлсон”. Астрид Линдгрен
На крыше совершенно обычного дома в Стокгольме живет человечек с пропеллером. Однажды он знакомится с мальчиком, живущим в том же доме. Так начинается их дружба.
Понятия не имеем, зачем мы вам пересказываем сюжет. Это одно из тех произведений. которые вообще не нуждаются в представлении. Разве кто-то у нас не знает Карлсона? Да нет таких вообще!
“Пеппи Длинныйчулок”. Астрид Линдгрен
Книжка шведской сказочницы про сумасбродную рыжеволосую девочку, наделенную фантастической силой, была чуть менее популярной, чем книжка про Карлсона. Но только чуть. Ее тоже расхватывали в библиотеках.
Кстати, в самой Швеции, по слухам, ни Карлсон, ни Пеппи особой любовью не пользовались. А у нас – шли на ура. В 1984 году в СССР даже экранизировали повесть про Пеппи.
“Муми-тролль и комета”. Туве Янссон
Туве Янссон была финской писательницей, а Финляндия к скандинавским странам не относится. Но повести про муми-троллей в оригинале написаны на шведском языке, а на финский и все остальные были переведены. Так что все-таки их можно отнести к скандинавской литературе.
Так вот, книжки про Муми-тролля, Сниффа, Снусмумрика, Фрекен Снорк и прочих забавных и милых обитателей Муми-дола были всегда нарасхват. Их целый цикл, но самой известной повестью была именно “Муми-тролль и комета”.
“Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями”. Сельма Лагерлёф
Мальчик Нильс проказничал, за это гном наказал его – уменьшил в размере. Миниатюрный Нильс вынужден отправиться в путешествие вместе с домашним гусем Мартином, который решает присоединиться к стае диких сородичей.
Эту книгу Сельма Лагерлёф писала как учебник по географии Швеции. В нашей стране популярностью пользовался ее очень сокращенный перевод. Можно даже сказать – пересказ.
“Людвиг Четырнадцатый и Тутта Карлссон”. Ян Улоф Экхольм
Лисенок из нормального лисьего семейства ведет себя совершенно ненормально. Он отказывается разорять курятник и даже заводит дружбу с курицей Туттой Карлссон. Все в шоке – и лисы, и куры. Но потом они все-таки найдут общий язык.
Эту добрую и смешную книжку написал в 1965 году шведский писатель Ян Улоф Экхольм. В СССР повесть издавалась несколько раз. И, кстати, тоже была экранизирована. По ее мотивам снято как минимум два мультфильма и один фильм – лента “Рыжий, честный, влюбленный” режиссера Леонида Нечаева.
“Волшебный мелок”. Синкен Хопп
Сенкен Хопп – норвежская писательница, издавшая в 1948 году сказочную повесть про Юна и Софуса. Юн находит мелок и рисует им человечка на заборе. Человечек оживает, поскольку мелок оказывается волшебным. Ожившего человечка зовут Софус. С этого начинаются их удивительные приключения.
У книги есть еще продолжение, это дилогия. В СССР она вроде бы впервые была издана в восьмидесятые годы в сборнике “Сказочные повести скандинавских писателей”, но сразу пришлась по вкусу советским детям.
“Разбойники из Кардамона”. Турбьёр Эгнер
И еще одна сказка родом из Норвегии. Написал ее Турбьёр Эгнер. Очень милая, веселая и трогательная повесть о трех братьях-разбойниках – Каспере, Еспере и Юнатане. Разбойничают они в городе Кардамон, по соседству с которым живут. И постоянно попадают в разные нелепые ситуации.
У нас эту книгу перевели и издали еще в 1957 году, спустя всего лишь год после ее выхода в Норвегии. А потом переиздали в восьмидесятые.
Ну что ж, на этом остановимся. Хотя список, конечно, неполный. У одной только Астрид Линдгрен можно назвать еще немало повестей, популярных в СССР. И “Рони, дочь разбойника”, и “Мио, мой Мио”, и “Эмиль из Леннеберги”. А что вы вспомните еще?
Вот он, застывший в нашем воображении: могучий Конан, его мускулистый силуэт — на фоне кроваво-красного неба, с неизменным мечом, поднятым высоко в руке.
Клинок из Атлантиды из фильма 1982 года настолько глубоко въелся в массовое сознание, что многие поклонники уверены — киммериец всегда и повсюду сражался именно этим оружием.
Кром! Как же они заблуждаются!
Сегодня мы рассечем эти заблуждения и познаем истину, стоящую за отношениями Конана-киммерийца с его смертоносными спутниками.
Нестареющее наследие мечей из фильма «Конан-Варвар» (1982)
Фильм Джона Милиуса не просто сделал Арнольда Шварценеггера звездой, но и подарил миру два самых узнаваемых фэнтези-клинка в истории кино: Меч Атлантиды и Отцовский Меч.
И пусть ни один из них не упоминался в оригинальных рассказах Роберта Говарда, в массовой культуре они стали неотъемлемой частью образа Конана.
Мастер-оружейник Джоди Самсон создал Меч Атлантиды с таким уникальным визуальным языком, что его можно опознать по одному лишь силуэту. Этот древний клинок, будто бы выкованный атлантами и найденный в гробнице, стал главным оружием Конана в кульминационных сценах фильма.
Меч Атлантиды
Дизайн меча не был основан на каком-либо историческом «атлантическом» прототипе (поскольку таковых не существует), но он обладал той самой безупречной аурой мифической подлинности. Работа Самсона на десятилетия вперед определила эстетику фэнтези-оружия, появляясь в бесчисленных видеоиграх, настольных ролевых играх и в произведениях искусства.
Другой часто обсуждаемый клинок — Меч Отца, выкованный отцом Конана в начальной сцене. В нарративе фильма он обладает колоссальной эмоциональной нагрузкой, являясь единственной нитью, связывающей Конана с уничтоженным кланом. Когда он вновь обретает его у Колдуньи в середине картины, это символизирует возвращение его идентичности и цели.
Меч Отца
Великий спор: какой клинок вершит суд?
Среди ценителей Конана дебаты о превосходстве того или иного меча не утихают десятилетиями. Меч Атлантиды с его мистическим происхождением и изощренным дизайном олицетворяет Конана на пике его могущества. Меч Отца, простой, но наполненный личной значимостью, — его подлинные корни и движущую силу мести.
Многие художники комиксов, выросшие на фильме, вплетали в свои работы тонкие оммажи обеим версиям, даже не адаптируя напрямую киноленту. Кто-то предпочитает сырую, эмоциональную мощь Меча Отца, других же влечет мифическая природа клинка Атлантиды.
Неоспоримо одно: оба меча, не имея основы в оригиналах Говарда, стали неразрывно связаны с персонажем в визуальной культуре. Даже когда художники и писатели пытаются вернуться к изначальной говардовской концепции «непривязанного» к оружию Конана, характерные силуэты этих киноклинков продолжают влиять на его изображение.
Истинная сила этих дизайнов — в их идеальном сочетании с физичностью Шварценеггера. В его могучих руках оба клинка выглядели одновременно смертоносно, правдоподобно и по-варварски дико.
Мечи Конана в оригиналах Роберта Говарда
В первоисточниках наш варварский друг был куда менее сентиментален в отношении своих инструментов для убийства. Безусловно, меч был его основным оружием — но это всегда был разный меч, в зависимости от того, где он находился и откуда прибыл.
Скимитары, корды и даже тальвары регулярно оказывались в его залитых кровью руках. Если бы мы попытались угадать его предпочтение, то можно было бы предположить, что Конан благоволил изогнутым клинкам перед прямыми (возможно, результат его обширного опыта как пирата и взаимодействия с культурами, вдохновленными Ближним Востоком).
Но и это — не более чем спекуляция.
Тип меча менялся, казалось бы, от рассказа к рассказу, без явного фаворита. Это кое-что говорит нам о говардовском Конане: он — прагматичный выживалец, а не мистик, привязанный к легендарному клинку.
Эволюция клинка: от Marvel 1970-х до наших дней
Когда Marvel запустила комикс о Конане в 1970-х, было принято решение, на десятилетия сформировавшее восприятие персонажа: ему дали меч постоянного, узнаваемого вида.
Точные причины неизвестны, но, вероятно, они были сугубо практическими. Как часть лицензионного каталога Marvel, Конан нуждался в оружии, которое можно было бы легко тиражировать, независимо от того, кто его рисует. В оригиналах Говарда не было магических мечей (если не придираться к «Фениксу на Мече»), так что не было и сюжетной нужды в уникальном оружии.
В мире Конана меч — это всего лишь инструмент, который в итоге сломают у кого-то в шее, бросят на поле боя или используют как импровизированный рычаг. Узнаваемый дизайн был нужен для создания защищенного авторским правом образа, подобно тому, как это делалось с супергероями.
Несмотря на кажущееся единообразие, разные художники умудрялись привносить в его клинок что-то свое. Кто-то изображал более стройного Конана с соответствующими более изящными мечами, а кто-то рисовал широкоплечего, мускулистого киммерийца с более массивными и широкими клинками.
Воин, а не его оружие
То, что по-настоящему отличает Конана от других фэнтези-икон, — это как раз его отсутствующая привязанность к какому-либо клинку. В отличие от Элрика с его пьющим души Буревестником или Артура с его Экскалибуром, личность Конана никогда не была связана с оружием в его руке.
Те герои во многом определены своими легендарными клинками. Их оружие дарует им силу или отмечает их как «избранных». Конан стоит особняком. Он — «избранный» не по воле судьбы или магии, а просто потому, что он — самый опасный человек в любой комнате, независимо от того, что он держит в руках.
Иллюстрация из графического романа «Конан-киммериец»
Возможно, самый показательный аспект отношений Конана с оружием — это его готовность (нет, рвение) импровизировать, когда того требует ситуация. Пивные кружки, дверные петли и стулья — все служило импровизированным орудием разрушения в могучих руках киммерийца. И давайте не забывать о его самом надежном оружии: этих самых руках, способных свернуть шею быку или разорвать глотку стервятника зубами.
Эта адаптивность лишь укрепляет статус Конана как идеального борца. В отличие от героев, чья сила тает, стоит им расстаться с магическим оружием, Конан остается смертоносным в любой среде, с оружием или без.
Возможно, именно за это мы его и любим. В жанре, где так часто доминируют «избранные» с магическими судьбами и зачарованными клинками, Конан — освежающий контрапункт, человек, который кует свою собственную судьбу с помощью любых инструментов, что оказываются у него под рукой.
Это произведение о семье, памяти и боли, которую мы носим сквозь годы. Совсем другое дыхание по сравнению с «Правда о деле Гарри Квеберта» — тише, глубже и ближе к сердцу.
О чём книга
Маркус Гольдам, известный молодой писатель, волей случая встречает Александру Невилл — девушку, в которую был долгие годы влюблён. Неожиданная встреча приводит к тому, что он погружается в воспоминания о своей беззаботной юности, когда подростком проводил каникулы в доме у своего дяди Сола, главы ветви Гольдманов из Балтимора, которая всегда восхищала и притягивала его своим блеском и богатством. Время, проведённое с дядей, двумя обожаемыми кузенами и Александрой, составляло смысл жизни Маркуса. Именно поэтому сейчас, столько лет спустя, он полон решимости выяснить, что же именно привело к страшной трагедии, произошедшей с его самыми близкими людьми.
«Память, она в голове. А всё прочее — ненужный хлам».
Мнение о книге
Сюжет
«Книга Балтиморов» — вторая часть цикла о Маркусе Гольдмане, но это уже совсем другая история. Если первая книга — это детектив с густым туманом подозрений, то здесь перед нами семейная сага, где тёплые воспоминания соседствуют с тенью трагедии.
В центре — воспоминания Маркуса о беззаботном детстве: мы вместе услышим смех друзей, почувствуем мурашки от первой любви и увидим, как постепенно за фасадом праздника проступают трещины. Начало книги может показаться наивным, но с высоты лет детство воспринимается именно таким.
Автор ведёт читателя по трём временным тропам — до Драмы, после неё и в настоящем. Благодаря этому читатель шаг за шагом видит, как светлая картина обретает новые смыслы. Такой ход делает повествование многослойным: щедрость оказывается алчностью, идеальная семья — лишь красивой оболочкой, а радостные события постепенно окрашиваются в трагические тона. Жоэль Диккер поднимает темы любви и ревности, отношений в семье, дружбы и предательства, взросления и школьных обид — всё это знакомо каждому.
«Перестань говорить «Драма», Маркус. Нет никакой Драмы с большой буквы, есть разные драмы. Драма твоей тёти, драма твоих кузенов. Драма жизни. Драмы были и будут, и всё равно придётся жить дальше. Драмы неизбежны. И по сути, не так уж они и важны. Важно то, как удаётся их преодолеть».
Персонажи
Как и в любой семейной саге, главный акцент здесь на внутренних конфликтах и тайнах. История семьи Гольдманов становится для Маркуса и испытанием, и точкой роста: он вынужден осознать прошлое и пройти сквозь собственные травмы. Жоэль Диккер провёл меня через все значимые события героев: от школьной скамьи к взрослым решениям, от побед к утратам. Благодаря этой полноте картины фигуры с книжных страниц стали ближе, чем соседи за стеной.
Художественный стиль
В книгах, где главный герой — писатель Маркус, повествование звучит мягче и изящнее, чем в романах с другими рассказчиками. При этом заметил и характерные черты Диккера: короткие главы, переключение между временными линиями, нагнетающая интрига. Но ритм в «Книге Балтиморов» медленнее, чем в «Правда о деле Гарри Квеберта». Это не бег по песчаному пляжу, а прогулка по дому с множеством комнат, где нужно остановиться, коснуться стены и услышать отголоски прошлого. Автор тщательно прописывает детали, чтобы логично объяснить все линии повествования и не оставить пустот.
«Многие из нас пытаются придать своей жизни смысл, но наши жизни имеют смысл, только если мы способны исполнить три назначения: любить, быть любимыми и уметь прощать. Всё остальное — пустая трата времени».
«Книга Балтиморов» — роман, который увлёк атмосферой и глубиной. Он позволил прожить вместе с героями их радости и потери, ощутить тепло воспоминаний и боль утрат. После прочтения осталось чувство, что я был частью семьи Гольдманов и вместе с Маркусом искал ответы, которые подарило только время.
Магия фэнтези. Если правильно помню, то название книги - название мира. Книга путь гг от молодого парня до героя. Он случайно на одной операции победил одного из трёх братьев клана убийц. Они его нашли и решению главы клана обучили единоборствам/стилю тигра. Потом он сразился с вторым из братьев и его тоже убил. В мире есть Боги со своими героями. Из героев помню только Рыжую Соню. Мир разделён на светлую и темную сторону. Гг прибыл на темную сторону и угодил в какое то пророчество, где встретятся все расы и пройдут какой то данж) Они все перебили друг друга и гг попал в Ад.
Извиняюсь за сумбур в описании, память запомнила только отрывками.
Грамотно тратить бывает сложнее, чем зарабатывать. Найти баланс помогут книги из нашей подборки. В них — советы, как взять под контроль свои финансы.
«Вам нужен бюджет. 4 правила ведения личных финансов, или Денег больше, чем вам кажется», Джесси Микам
Люди, которые больше зарабатывают, далеко не всегда живут лучше, чем их знакомые с более скромными доходами. Причина в том, что большие деньги — тоже деньги. И они легко утекают сквозь пальцы, если за ними не следить и не считать. Американский консультант по финансам Джесси Микам на простых примерах объясняет, откуда у людей берутся трудности с финансами и как детально построенный бюджет помогает их не допускать.
Работа Джесси Микам ориентирована на новичков — она подойдет тем, кто устал от неразберихи в своем кошельке и делает первые шаги к финансовому планированию. Важное место в ней занимают советы, как превратить скучные подсчеты доходов и расходов в увлекательное занятие и даже привлечь к нему детей.
«Давай поговорим о твоих доходах и расходах», Карл Ричардс
Еще одна книга для тех, кто только начинает свой путь к продуманным тратам. В ней специалист по финансам Карл Ричардс дает базовые и предельно понятные советы, как улучшить свое положение без радикальных перемен. Автор не предлагает найти клад, работать в три раза больше или навсегда забыть о походах в кафе. Его рецепт успеха — в грамотном планировании.
Главная идея книги заключается в том, что без финансовой цели любые попытки экономить обречены на провал. Как и многие профессиональные инвесторы, он рекомендует сначала сформулировать свою цель, причем максимально подробно. Например, «Купить машину определенной модели к концу 2030 года». С четкой целью можно переходить к планированию: решить, какую сумму откладывать ежемесячно, на чем сэкономить и как.
«Фактор латте. Три секрета финансовой свободы», Дэвид Бах, Джон Дэвид Манн
У многих книг о личных финансах есть общий минус: в них хватает правил, выводов и больших таблиц, но совсем нет приключений. Если вы предпочитаете художественную литературу и при этом хотите разобраться в теме бюджета и экономии, «Фактор латте» — оптимальный выбор.
Книга стилизована под роман о жизни простой девушки по имени Зои, которая открывает для себя три секрета финансовой свободы. Она поможет тем, кому для финансового планирования не хватает мотивации. Этот «роман о финансах» легко читается и вдохновляет на перемены. При этом советы из него простые и применимые в повседневной жизни. Особенно ценны они будут для тех, кто хочет научиться расставлять приоритеты в своих расходах.
«Кошелек или жизнь», Вики Робин, Моник Тилфорд, Джо Домингес
Получить советы о финансовой грамотности и следовать им — не одно и то же. Нередко те, кто изучил множество книг о бюджете и планировании расходов, все равно бездумно тратятся и живут от зарплаты до зарплаты. Происходит так, потому что управление деньгами — не просто умение, а часть психологической осознанности. Именно об этом подробно рассказывается в книге «Кошелек или жизнь».
Группа авторов из США задается вопросом, кто кого на самом деле контролирует: мы — финансы или финансы — нас. В книге рассуждают о проблеме культа потребления и о том, как он влияет на поведение обычных людей. Если вы давно заметили, что финансовых целей достичь не получается, а очередная бездумная покупка на маркетплейсе не приносит радости, «Кошелек или жизнь» станет вашим верным помощником на пути к более осознанным отношениям к деньгам.
«Мозг и Деньги. Как научить 100 миллиардов нейронов принимать правильные финансовые решения», Джейсон Цвейг
Возможно, вы слышали о бестселлере «Разумный инвестор» Бенджамина Грэма — ее рекомендовал Уоррен Баффет, один из крупнейших в мире инвесторов состоянием более 147 миллиардов долларов.
Джейсон Цвейг написал любопытную работу о том, как наши финансовые решения связаны с принципами работы мозга. Автор не поленился и сам отправился в нейробиологические лаборатории, где на нем провели несколько научных экспериментов. Их результаты и неожиданные выводы собраны в этой книге.
Исследование Цвейга будет интересно тем, кто уже немало узнал о личных финансах и инвестировании и хочет глубже погрузиться в тему. Автор объясняет, какие эмоции и гормоны управляют нашим финансовым поведением и на какие уловки идет наш мозг, когда дело касается денег.
«Богатый Папа, Бедный Папа», Роберт Кийосаки, Шэрон Л Лектер
Почитать «Богатого Папу…» стоит, чтобы по-новому взглянуть на финансы, замотивировать себя на успех и стать чуточку смелее. Хотя книга вышла еще в 1997 году, советы из нее актуальны и сейчас. Она учит превращать деньги в активы и преумножать их — переходить от заработку через найм к развитию собственных идей и проектов. А еще формирует культуру финансовой грамотности внутри семьи, которую нужно прививать и передавать из поколения в поколение — для этого Кийосаки вводит понятие «финансовый IQ».
«Самый богатый человек в Вавилоне», Джордж Клейсон
Если надоели бесконечные «серьезные» советы и хочется чего-то более развлекательного (но не менее полезного), обратите внимание на эту книгу. В ней финансовые лайфхаки представили в виде древневавилонских притч — просто и понятно для самого обычного человека без экономического и юридического образования.
Можно подумать, что истории из книги выдуманные, но автор взял за основу реальные месопотамские тысячелетние таблички, выбитые древними торговцами. Сам Клейсон был не только писателем, но и бизнесменом, так что привнес и свой опыт.
Все истории из сборника объединяет общая идея об экономии и умении копить деньги. Магия «Самого богатого человека…» в повторах — читая истории одну за другой, волей-неволей видишь в них пересечения, запоминаешь и используешь в реальной жизни.
Реклама АО «Газпромбанк», ИНН: 7744001497, erid: 2VtzqxiPwXH
Хочу поделится с вами одним из моих любимейших эссе мастера фантастического рассказа.
Как большинство авторов научной фантастики, я сам, в первую очередь, любитель книг. Раньше, когда я был начинающим писателем и фаном, я хотел знать, как профессиональные писатели работают. Откуда берут идеи, сюжеты, как справляются с трудностями? И вот сейчас, двадцать пять лет спустя, я немного об этом знаю.
Профессиональные писатели большие индивидуалисты в своем подходе к задаче. Если вы среди немногих счастливцев, все довольно просто. У вас появляется идея, из которой вырастают сюжет и персонажи. Со всем этим вы идете к печатной машинке и набиваете рассказ. Закончив через пару часов, поправляете ошибки. Редактирование обычно приводит к неаккуратному черновику, так что вы перепечатываете его набело полностью. Хорошо ли, плохо, но ваш рассказ закончен.
Где-то так у меня все и происходило в начале карьеры. Если кто-нибудь спрашивал, я объяснял, что сюжет для истории состоит всего-то из героя, который сталкивается с серьезной проблемой, ограниченным количеством времени для ее решения, и больших неприятностей, если он с ней не справится. Вы исключаете все простые решения. Герой пытается сделать то и это, но все его усилия приводят к еще большим проблемам. Время скоро истечет, а он все еще не победил злодея, не спас девушку, или не выяснил секрет инопланетной цивилизации. Он на грани полнейшего, трагического поражения. Но тут, в последний момент, вы вытаскиваете его из неприятностей. Как это произошло? В порыве вдохновения герой решает проблему логическим путем, изначально заложенным в ситуацию, но незамеченным до этого момента. Если все сделано правильно, ваше решение заставляет читателя сказать: «Ну, конечно. Почему я об этом не подумал?» Затем вы подводите рассказ к стремительному завершению — и на этом все.
Тот момент, когда перечитываешь тот момент, когда герой решает проблему логическим путем, изначально заложенным в ситуацию, но незамеченным до этого момента.
Этот простой подход работал для многих моих рассказов. Но однажды во мне поселилось усложнение и начались трудности. Я начал видеть писательство как проблему и искать способы разобраться с ней.
Я обратился к своим коллегам, их личным методам. Лест Дель Рей, к примеру, сказал, что он пишет рассказы в голове — слово за словом, фразу за фразой — прежде, чем перенести их на бумагу. Он мог потратить месяцы, даже годы, на это ментальное сочинительство.
Только когда он был готов напечатать рассказ, Лестер шел в кабинет, который был размером с чулан, но не такой симпатичный. Он сделал его посреди комнаты. Протиснувшись внутрь, Лестер запирался с печатной машинкой, которую ставил себе на колени. Бумага, карандаши, сигареты и пепельница были при нем, а вентилятор спасал от удушения. Место напоминало гроб в вертикальном положении, с тем недостатком, что его обитатель был жив.
У Филипа Класса, больше известного как Уильям Тенн, было много разных методов в те дни. Он разработал их чтобы справляться с блоком настолько же цепким и обволакивающим, как влюбленный удав. Мы с Филом часто и подробно обсуждали наши проблемы. Однажды мы придумали метод для двоих писателей. Схема включала аренду помещения, заказ мебели для него, печатную машинку и тяжелый дубовый стул. Стул должен был быть оснащен цепью и замком. По плану, мы должны были занимать помещение по очереди. Когда наступала, скажем, очередь Фила, я должен был приковать его к стулу, оставив свободными только руки, чтобы он мог печатать. Затем я должен был его оставить, не взирая на страстные мольбы и угрозы, пока он не создаст необходимое количество прозы. После чего я бы его отпустил и занял его место.
1/2
Мы так и не осуществили этот план, скорей всего из-за малой вероятности найти стул, который сможет удержать писателя, твердо намеренного сбежать от работы. Но мы испытали другой метод. Мы решили встречаться на обеде в Гринвич-Виллидж в конце каждого рабочего дня. Здесь мы показывали друг другу сделанные страницы. Если кто-нибудь из нас не выполнял норму, он платил десять долларов. Если мы оба не выполняли норму, то оба отдавали десять долларов.
Казалось, мы нашли надежный способ, но вскоре мы наткнулись на сложность. Никто из нас не хотел давать другому читать необработанный, незаконченный черновик. Мы обошли трудность, показывая страницы в перевернутом виде. Но такой подход сделал невозможным определить, написали мы что-то новое, или показываем черновики, созданные годы назад. Для нас стало делом чести показать страницу, которую партнер не сможет прочитать. Мы занимались этим около недели, затем спонтанно и с удовольствием вернулись к обычной практике — просто беседовать о писательстве.
С годами мой собственный блок становился шире, глубже и черней. Но мне казалось, я знал, в чем моя проблема. Это была моя жена. Как только я с ней что-нибудь сделаю, размышлял я, все будет в порядке. Спустя два развода я знал, что дело тут не в жене.
Проблема, продолжал я ход мыслей, была в Нью-Йорке. Как вообще можно работать в таком месте? Мне нужно солнце, искрящееся море, оливковые деревья и одиночество. Так что я уехал на Ибицу. Там я снял трехсотлетний домик на холме, с видом на Средиземноморье. В доме не хватало электричества, зато было четыре комнаты, каждую из которых я мог использовать как кабинет. Для начала я попытался работать в прекрасной, светлой комнате наверху. Однако у меня не получалось сконцентрироваться, поскольку я слишком много времени тратил на любование чудесным видом из окна. Так что я перебрался вниз, в комнату, где было только одно узкое окно, с решеткой на случай нападения пиратов. Будучи бывшим овощехранилищем, комната была темной и сырой. Ничто в ней не отвлекало моего внимания. Но я все равно не мог работать. Не было электричества, а керосиновая лампа слишком чадила.
Наконец я понял, в чем на самом деле проблема. Она произрастала из работы в замкнутых помещениях. Значит, мне нужно работать на улице, как и стоило с самого начала. Так что я обустроился на пляже — только для того, чтобы снова впасть в раздражение. На этот раз из-за жаркого солнца и постоянного бриза, задувающего песок в мою печатную машинку. Я попытался сочинять под тенистым деревом, но меня отогнали мухи. Затем я попробовал работать в кафе, но официанты были слишком шумными.
Когда ищешь комфортное для работы место
Я бросил Ибицу и отправился в Лондон, твердо уверенный, что моя проблема в недостатке самодисциплины. Я честно пытался найти уловки там, где раньше все получалось естественно. Вот, без особого порядка, несколько методов, которые я использовал.
Когда у меня блок, я склонен избегать писательства. Это довольно предсказуемо. Но чем меньше я пишу, тем меньше я способен писать. Чувство подавленности усиливается, когда результат работы уменьшается, и я вообще начинаю бояться писать. Как разрушить этот порочный круг? Суровая истина в том, что для этого нужно только писать. Я должен постоянно заниматься своим ремеслом, если хочу сохранять хоть какое-то умение. Мне нужно производить поток слов. Как его произвести, если у меня блок?
Чтобы справиться с этой дилеммой, я поставил цель печатать пять тысяч слов в день. Печатать, писать. Количество слов было единственным требованием. Качество не имело значения. Годилось что угодно, даже чепуха, даже список бессвязны слов, даже мое имя, повторяющееся снова и снова. Все, что было важно — выдавать нужное количество.
Возможно, это кажется простым. Это не так, уверяю вас. Первый день прошел неплохо. Но на второй я истощил свой запас банальностей. Я обнаружил, что пишу что-то вроде:
«А, да, вот мы и здесь, почти в конце страницы. Еще одна фраза, еще несколько слова… так-то, детка, давай, выдавай слова… Ага, страница закончена. Это 19, и теперь мы приступаем к 20 странице — последней на сегодняшний день — или ночь, поскольку уже 3:30 чертова утра, и я занимаюсь этим, кажется, уже тысячу лет. Но осталась всего одна страница, последняя, и потом я могу закончить с этой безумной бредятиной и заняться чем-нибудь другим, чем угодно, чем угодно в этом мире, только не этим. Этим, этим, этим. Черт, еще три четверти страницы осталось.О слова, где скрываетесь вы, слова, когда так нуждаюсь в вас? Поселитесь же на кончиках моих пальцев и освободите меня от кошмара, кошмара, кошмара… О Боже, я теряю разум, разум, разум… но чу, неужели это возможно? Да, вот оно, конец страницы приближается. О, добро пожаловать, милосердный конец страницы, и наконец я закончил, закончил, закончил!»
После нескольких дней подобных упражнений, я понял, что работаю очень тяжело, но никто мне за это не платит. Поскольку я в любом случае выдавал пять сотен слов в день, и устал от длинных, бессмысленных потоков бессмысленных слов, я спросил себя — почему бы мне не написать рассказ?
И так я и сделал. Я сел и написал рассказ. И это было легко.
Неужели я наконец нащупал способ? Я написал еще один рассказ. Это было не так просто, но и не слишком сложно. И вот я сидел с двумя законченными рассказами, на каждый из которых ушло по дню. Я с гордостью вспоминал об этих рассказах еще годы спустя. Больше никогда я не использовал эту технику, но я знаю, что она работает. Однажды, когда я отчаюсь в достаточной мере, я, наверное, снова ее испытаю. Но пока что я все еще пытаюсь найти менее болезненный метод.
В конце концов, количество слов — не единственная цель. Написание рассказа может быть странным и пугающим процессом. Вам так хочется сделать его единственно правильным образом. Вы так стараетесь и судите себя так строго, что можете преуспеть только в запутывании себя. Может вы написали много тысяч слов и вы очень ими недовольны. Они все перепутаны и вы не знаете, как привести их в порядок. Это было моей следующей проблемой. Количество слов, да, но еще нежелание, страх подвергнуться пытке создания рассказа.
Моим довольно типичным решением было обойти проблему. Раз, по-видимому, не было способа написать рассказ, не впав в совершеннейшее отчаяние, я решил, что не буду писать рассказ. Вместо этого я напишу имитацию рассказа.
Мои имитации той же длины, что рассказ, они состоят из сюжета, диалогов, экспозиции и других элементов порядочного рассказа. Разница в том, что в порядочном рассказе жизненно важен выбор слов; в имитации это совершенно не важно. Когда я пишу имитацию, мои образы могут быть банальны, а диалоги тяжеловесны. Это ведь не рассказ, помните, всего лишь его подобие. Это формальное упражнение, а не тщательное творение. Я никогда сознательно не пытался привнести в имитацию красоту, точность, юмор и чувства, которые должны содержаться в любом порядочном рассказе.
Использование этого метода научило меня, что я обладаю определенным даром самообмана. Я отрыл, что — за исключением недоработанных моментов там и тут — мои имитации очень похожи на настоящие рассказы, написанные мной.
Это очевидно означало, что я могу писать только так, как я могу писать, не важно, насколько сильно я стараюсь. На самом деле, если я пытался слишком усердно, это плохо влияло на мою работу.
Весь смысл имитации был в том, чтобы работать быстро, с определенной легкостью касания, как пишут акварелью, вместо масла. Метод действительно работает. Но есть пару мешающих мыслей, за которыми приходится следить. Первая: «Черт, что-то плохо получается, надо начать сначала». Вторая: «Ух ты, хорошо идет, надо чуток подтянуть и сделать еще лучше». Оба эти суждения контрпродуктивны.
Иногда проблема в мышлении, не писательстве. Нужно рассмотреть различные идеи с разных углов, прежде, чем начнете писать. Должны быть сформулированы критические решения. Взвешены альтернативы. Пожонглировать кусочками информации, добавить в нужные места, убрать, или переменить. Это трудноуловимые проблемы. Они отказываются становиться конкретными. Я делаю записи, или ухожу на долгую прогулку, или обсуждаю их с женой, но ничто из этого особо не помогает. Они остаются далекими и неясными. Слишком многое нужно учесть и я не знаю, как организовать информацию. В такие моменты может помочь диаграмма. Вот какого типа диаграмму я считаю полезной. Вы пишите слово в углу листа бумаги и рисуете вокруг него круг. Затем вы пририсовываете к нему линии и пишете, как можно короче, различные соображения, связанные с идеей.
Получившаяся диаграмма суммирует ваши знания по теме. Весь вопрос и все его последствия можно охватить одним взглядом, позволяя понять, что у вас есть, и — что также важно — чего нет. Связи между частями диаграммы сами себя обнаружат. Подходящие части могут быть соединены или обведены. Можно использовать разные цвета. Можно добавлять новую информацию. Особо важные области можно перенести на новые диаграммы или субдиаграммы.
Работать с диаграммами весело. Сначала я делал их обычной ручкой. Затем я перешел на разноцветную. Для больше эффективности я разработал набор цветовых символов, которые стоили потраченного на них времени. Еще я экспериментировал с разными стилями букв, для большей ясности.
Мои диаграммы становились больше и сложней, я перешел на большие листы бумаги. После этого, я добыл цветные чернила. Продаваемые марки были не вполне подходящими, так что я научился смешивать собственные. Но системе все еще чего-то не хватало. Она становилась слишком механической и скучной. Так что я начал иллюстрировать свои диаграммы, сначала небольшими набросками, потом тушью, и, наконец, акварелью. Мои способности иллюстратора оставляли желать лучшего, так что я принялся искать хорошие курсы рисования. К сожалению, пришлось все бросить и писать какие-нибудь годящиеся на продажу рассказы. Все-таки это не было совсем уж потерей времени. Когда откроется рынок для крутых диаграмм, я буду готов.
Типичный писатель с типичной диаграммой
Мои попытки и злоключения привели меня к одному твердому выводу — страх и растерянность никогда не исчезнут из писательства. Идеи всегда должны взращиваться в подсознании автора, пока что-то не встанет на свое место. Часто, во всяком случае у меня, этот период может продолжаться слишком долго, что вредит последним стадиям работы. Вы можете достигнуть этапа, когда идея уже должна вылупиться, но чего-то будет не хватать, и вы не будете знать чего. Она где-то здесь, клейкая темная масса в вашей голове, неуловимая неприятность, не позволяющая продолжать. Что делать в этом случае?
Существует невероятно простой метод, который я разработал именно для этой проблемы. Психолог мог бы назвать его катарсисом. В типичном случае можно увидеть меня, говорящего с собой вслух и отвечающего на вопросы.
— Ладно, Боб, что именно не так?
— Гнилой рассказ, вот что не так.
— Но что именно в нем сгнило?
— Для начала, слишком медленно движется.
— Так как ты его ускоришь?
— Не знаю.
— Конечно знаешь, Боб. Скажи, как бы ты его ускорил?
— Ну, полагаю, я бы мог удалить две тысячи слов описания заката на Марсе.
— Это решило бы проблему?
— Нет. Мои персонажи тоже гнилые.
— В каком смысле?
— Они просто сидят и мечтают быть в другом месте.
— Что бы ты сделал по этому поводу?
— Думаю, нашел бы им занятие.
— Например?
— Не знаю… Погоди. Придумал. Они могут искать инопланетную цивилизацию!
Этот метод хорошо работает, но он требует определенного уровня концентрации. Это единственная сложная часть. Иногда я не могу даже подобрать вопросы, не говоря об ответах. В такие моменты мой сольный диалог развивается так:
— Ну, Боб, как твои дела?
— Нормально, спасибо. А ты как?
— Ох, я в порядке.
— Это хорошо.
— Да, так и есть, правда?
— Да.
— Может есть какая-то проблема, которую ты хотел обсудить?
— Проблема? Ах да, рассказ.
— Что за рассказ?
— Тот, который я пытаюсь написать последние три месяца.
— А. Этот рассказ.
— Да.
— Ты имеешь в виду рассказ, где описание марсианского заката на две тысячи слов?
— Этот.
— Появились какие-то идеи?
— О чем?
— О рассказе, Боб. Как его исправить?
Ну, ты всегда можешь расширить описание заката…
И так оно и продолжается — иногда ты что-то выигрываешь, иногда что-то проигрываешь.
«Навола» - это моё первое знакомство с автором. С одной стороны, оно оказалось успешным, но с другой - многое указывает на то, что лучше было бы начать с других, более ранних его произведений. Впрочем, я могу ориентироваться лишь на мнения других рецензентов. Лично мне «Навола» понравилась, и даже некоторые её недостатки я готов возвести в достоинства. Далее - рецензия без спойлеров.
Действие романа переносится в мир, чем-то похожий на наш - в нём угадывается Италия эпохи Ренессанса. Навола - это город-государство, где живёт главный герой, мальчик Давико, со своей семьёй. Семья у него непростая: отец — влиятельный банкир, владелец собственного банка, к которому за советом приходит даже правитель города. Мама мальчика давно умерла, а хозяйством заправляет наложница-рабыня отца. Воспитанием Давико помимо родителей занимаются многочисленные учителя, которые становятся почти членами семьи.
«- Ничего ты не знаешь, Джон Сноу».
Первые две части книги из четырёх - это по большей части размеренный рассказ юного Давико о своей жизни. Ничего особо не происходит: герой делится воспоминаниями о беззаботном детстве, воспитании и немного ноет о своей горькой судьбе: необходимости учиться и в перспективе унаследовать одно из богатейших предприятий не только города, но, наверное, и всего полуострова. У него были собака и пони. Признак какого-то действия появляется лишь в конце второй части, да и то ненадолго. Зато у героя появляется сестра.
Половина книги посвящена взрослению героя, его рассказам о себе и окружающем мире. И надо сказать, мир описан превосходно: невольно влюбляешься в эти леса и мифологию, которую нам повествуют. В книге есть потрясающий фрагмент — миф о том, как появилась Луна. Фэнтези-элементов почти нет, если не считать сам этот иной мир. Основной фэнтезийный элемент - чувствительность Давико к природе и некоторым природным силам, отчасти связанная с артефактом под названием «Глаз Дракона». Это окаменелый глаз древнего существа, который лежит на столе у отца героя в качестве устрашения для клиентов.
Итак, герой взрослел. И ныл. Ныл о том, что не хочет всей этой ответственности, что ему то не по нраву, это не так. Воротник колется, на дне рождения нужно себя как-то проявлять и так далее. Ноет по поводу девушек: хочет близости, но боится и краснеет даже при виде тех, кто был бы не прочь с ним познакомиться. Когда же его нытьё всем надоело, его отвели к проститутке, от которой он, не рассмотрев её желаний, сбежал. Ноет, что хотел стать врачом и сбежать из дома. Не Фитц, конечно, но тоже немного раздражает. Парень даже идёт на конфронтацию с отцом в ответственный момент переговоров с важным послом соседнего государства. И, по сути, батя спускает ему это с рук, правда, после серьёзного разговора. Здесь становится заметно, что Давико у нас не просто «нетакуся», но и избалован. Он - продукт эпохи, где «слабые люди порождают трудные времена», и ближе к концу третьей части эти времена как раз наступают. Должен сказать, что всё нытьё в итоге окупается и оказывается в романе не случайно. Оно срабатывает как чеховское ружьё, причём выстреливает мастерски.
Поскольку роман повествуется от лица главного героя, здесь присутствует признак «ненадёжного рассказчика». На это указывают некоторые детали: часть из них станет понятна только в самом конце, а другие — уже в середине книги. От наименования отца «самым умным и премудрым» (ага, будь он таким, воспитывал бы тебя иначе) до эпизодов, которые прямо противоречат мыслям самого Давико. Например, он описывает сестру как способную обмануть кого угодно и не выдать эмоций даже в самый ответственный момент, а следующим же эпизодом она тупит и пыхтит, как заядлый курильщик, чуть не сорвав всю их небольшую операцию в засаде.
Очень много ярких персонажей окружают нашего юного героя. Однако им уделено не так много времени, как хотелось бы, ведь мы поглощены больше мыслями Давико, чем остальными. Но всё же его достаточно, чтобы понять их характеры и место в мире книги. Лишь паре персонажей уделено минимум внимания, и, возможно, их линии раскроются в продолжении. Финал книги, как по мне, заканчивается ничем. Герой многое осознал и понял, но его уход «на Рассвет» оставляет ощущение незавершённости - без продолжения смысла в нём мало. Насколько я знаю, планируется дилогия.
Что я могу сказать в итоге? «Наволу» было приятно читать. Вот правда, не знаю, чья это заслуга в русской версии - автора или переводчика, но текст был прямо-таки «вкусным». Правда, все эти псевдоитальяно-латинские слова (сфай, най, сфачино, нуменари и т.д.), с одной стороны, придают колорит и поначалу нравятся, но их переизбыток с середины книги начинает утомлять. Банковская система, возможно, описана со стороны автора, который в ней не особо разбирается; надеюсь, его эко-романы этим не страдают.
Ещё один момент - позиционирование книги и яркие аннотации, обещающие тонны интриг и кровавые расправы. Они тут, конечно, есть, но свыкнитесь с мыслью, что большая часть книги посвящена взрослению. Вы ждёте мясо, а вас долго кормят салатом. Потом мяса, конечно, дадут, но после него подадут ещё пару тарелок салата. Из-за этого книга лишена той динамики, которую ждёшь. И если бы у меня спросили совета, я бы её порекомендовал.
Если оценивать, то 8 из 10. Спасибо, что дочитали!
Это уже третья книга, которую я прочитала у Моэма. И каждая из книг показалась мне глубоко психологичной. С книгой «Бремя страстей человеческих» мы проходим путь героя вместе с ним. У нас появляется возможность буквально влезть в шкуру героя и пройти по его стопам. Это не просто, ведь мы другие, мы не он. Многие поступки Филипа вызывали у меня недоумение и непонимание. Особенно его губительная страсть к Милдред. Но постараемся абстрагироваться от этого и понять нашего героя.
Итак, Филип Кэри – главный герой романа. В книге мы начинаем наблюдать за его жизнью с девятилетнего возраста, в момент, когда умирает его мать. Отец Филипа умер еще раньше. Мальчика отдают на воспитание его дяде.
Филип Кэри с самого начала обречён на поиск: он сирота, у него физический недостаток, и это делает его особенно чувствительным к вопросам «почему всё так устроено».
⏺Сначала он ищет в религии. Когда дядя говорит ему что Бог может сотворить любое чудо, но маленький Филип воспринимает это буквально. Он неистово молится, чтобы бог освободил его от его увечья, он считает его причиной всех своих неудач и несчастий. Но чудо не происходит, и вера постепенно растворяется. Она не дает ответов.
⏺Он увлекается философией: Гоббс, Спиноза, Юм, Дарвин. У него складывается стройная система, где мораль сводится к пользе для жизни. Но когда его сердце разбивает Милдред, философия оказывается беспомощной. В моменты страданий не работают никакие умственные конструкции.
Я ловила себя на том же ощущении: сколько бы книг ни прочитал, сколько бы красивых идей ни собрал — в критический момент они часто звучат как пустой шум.
Следующая опора Филипа — искусство. Он решает, что будет рисовать и уезжает учится живописи во Францию. Франция знакомит его со многими людьми, у кого есть талант художника и с теми, у кого его нет, но они тешат себя надеждой что чего-то стоят. В конце концов Филип понимает, что он относится скорее ко второй категории, чем к первой. Он почувствовал, что в душе настоящего художника есть сила, которая заставляет его «подчинить жизнь искусству», но у самого Филипа было ощущение, что «жизнь куда лучше прожить, чем отобразить». Он решил, что хочет пройти через «самые различные испытания и прочувствовать каждый миг бытия».
Покинув Париж и отказавшись от карьеры художника, Филип сохранил способность ценить искусство и находить в нем утешение:
⏺В моменты душевных мук (например, когда он страдал из-за Милдред), Филип осознал, что искусство «способно утолять душевные муки».
⏺Когда он работал приказчиком в магазине, он часто ходил в Британский музей и сидел перед статуями из Парфенона, и их «божественные массы» успокаивали его «смятенную душу». Он воспринимал этот камень как «замечательный памятник дружбе».
⏺Позже, беседуя с Ательни, Филип открыл для себя творчество Эль Греко. Сначала его поразила «условность рисунка» — удлиненные фигуры и неправдоподобные позы. Однако он почувствовал в его работах (портретах испанских дворян и пейзаже Толедо) «реальность, большую, чем та, которой достигали мастера» реалистического направления. Эль Греко, по его мнению, смог выразить «страстный порыв к незримому».
⏺Перейдя в медицинский институт, Филип обнаружил, что ему очень нравится работа в амбулатории. Он почувствовал, что находится «в положении художника, а больные — на глину в его руках». Прямое столкновение с людьми дало ему «волнующее ощущение власти над ними, которого он прежде не знал». Он столкнулся с жизнью в «самом неприкрашенном их виде, а что может быть лучшим материалом для художника?»
Но настоящий перелом случается позже, когда он уже почти сломлен: работает приказчиком, чувствует пустоту. Тогда вспоминается подарок Кроншоу — персидский ковер.
И вот озарение:
Может быть, у жизни нет готового смысла. Но человек может соткать из неё узор — из боли, радости, случайностей, встреч. Не ради счастья, не ради конечной цели, а ради самой формы.
Эта мысль кажется освобождающей. Сколько раз я сама пыталась найти одну «большую цель», одно оправдание жизни. Но, может быть, дело не в этом. Дело в том, чтобы создать свой рисунок. Пусть он будет несовершенный, но мой.
Для Филипа жизнь перестала быть непереносимой, когда он перестал мерить её счастьем. Это его «последняя иллюзия». Вместо этого он увидел, что даже страдания могут быть частью цельного узора.
И тогда я подумала: а какой узор ткётся из моей жизни? Не из абстрактных «правильных» целей, а из того, что уже есть: книги, встречи, ошибки, вдохновения.
Возможно человек никогда не найдёт окончательного ответа. Но он может найти отношение, которое делает существование невыносимым или — напротив — наполненным. Для меня «Бремя страстей человеческих» стало напоминанием: счастье — не цель, а скорее побочный эффект. А вот «узор жизни» — это то, что мы можем создавать каждый день, даже если всё кажется хаотичным.
