Мир кошмаров и приключений

сними носки.

быстро.

не думай.

СНИМИ НОСКИ СУЧАРА, ЭТО ЕГО УСЛОВИЕ.

мне уже поздно, но ты ещё можешь спастись.

пей кефир и молись на батарею в сторону мексики.

асталависта.

– Ты снова достала его? – он кивнул на пистолет, но в его голосе не было удивления.

– Этот пистолет – всё, что осталось от нас, – сказала она. – Он такой же холодный и фальшивый, как наши обещания.

Он молчал. Она ждала от него чего-то – слов, действий, хоть какого-то ответа. Но он просто стоял, будто раздумывал, уйти или остаться.

– Почему ты не сражаешься? Почему ты никогда не пытаешься понять? – в её голосе зазвучало отчаяние.

Он сделал шаг к столу. Её глаза расширились, когда он протянул руку к игрушечному пистолету. Взял его в ладонь, проверил его вес.

– Потому что я устал, – тихо ответил он. – Устал от всех этих игр. Мы сражаемся за то, чего больше не существует.

Она покачала головой. Это было не то, что она хотела услышать. Всё, что копилось в ней месяцами, годами, сейчас готово было взорваться.

И вдруг её пальцы сами потянулись к пистолету. Она дотронулась до его холодной рукояти, и в этот момент всё замедлилось. Он попытался удержать её руку, но уже было поздно. Игрушечный пистолет неожиданно издал громкий хлопок.

Тишина. Они стояли, смотря друг на друга. И только теперь она поняла – из дула вылетел маленький флажок с надписью "конец".

Она ощутила резкий холод в боку, будто ледяной клинок проник сквозь её тело. На мгновение она ничего не поняла, пока не почувствовала, как что-то тёплое медленно растекается под одеждой. Она опустила взгляд – тёмное пятно расползалось по ткани.

Его глаза расширились от ужаса. Пистолет выпал из его рук и упал на пол с глухим стуком.

– Это же игрушка! – он бросился к ней. – Это должна была быть просто игрушка!

Но всё происходило слишком быстро. Холод проникал всё глубже, и с каждой секундой мир начинал терять краски. Её дыхание стало прерывистым, но, несмотря на это, она не испытывала страха. Странно – только покой.

– Похоже, это действительно конец. – прошептала она сквозь слабую улыбку.

Завещание оказалось даже более щедрым, чем он ожидал. Замок был полон богатств, которые могли сделать его сказочно обеспеченным человеком. Однако среди всего этого великолепия выделялось нечто особенное — огромная картина, на которой был изображён сам граф. Она висела в центре зала, напротив винтовых лестниц, ведущих на второй этаж. Граф был запечатлён в величественной позе, уперев руки в бока, с загадочным, бесстрастным взглядом. Жан-Люк долго всматривался в картину, ощущая странное притяжение. Казалось, что в ней скрывалось больше, чем просто изображение. Глаза графа, словно живые, следили за каждым его движением.

Рядом на столе стояла старинная палитра, покрытая пылью. Жан-Люк машинально провёл пальцем по её краю и вдруг почувствовал укол боли. Острая кромка порезала его, и капля крови упала на тёмную, засохшую краску. В тот же миг воздух в зале застыл. Краска на палитре дрогнула. Мазки начали медленно двигаться, словно оживая, образуя причудливые узоры. В этот момент Жан-Люк почувствовал, как в комнате стало невыносимо холодно. Картина на стене задрожала, словно её что-то тянуло вглубь.

Поздним вечером, устав от путешествия и тревожных мыслей, он отправился в спальню. Замок был огромным, угрюмым, пропитанным зловещей тишиной. Лишь потрескивание свечей нарушало гробовую атмосферу. Но среди ночи его разбудил странный звук. Шорох шагов. Жан-Люк замер, прислушиваясь. Где-то скрипнула дверь. Он медленно повернул голову и в тусклом свете луны увидел картину. Граф стоял на ней не так, как вчера. Теперь одна его рука была поднята. Аристократ стиснул зубы, чувствуя, как по спине пробежал холод. Он попытался убедить себя, что усталость сыграла с ним злую шутку. Но что-то в этом доме не давало ему покоя.

На следующий день он обратился к адвокату, намереваясь разобраться в документах и, возможно, продать замок. Проходя мимо картины, он вновь остановился. Граф стоял так, как и прежде. "Просто нервы," — решил он, но тревога не отпускала. А ночью всё началось снова. Слышались шаги. Скрип дверей. Далёкий, жуткий смех. Когда он вновь посмотрел на картину, граф исчез. Полотно было пустым. Жан-Люк замер. Сердце глухо застучало в груди. Он бросился в спальню, захлопнув дверь. Всё это — сон, бред, не может быть реальностью. Завтра всё станет на свои места.

Но утром картина вновь изменилась. Граф вернулся на холст. И теперь он улыбался.

Позже, изучая личную галерею графа, Жан-Люк обнаружил нечто странное. Лица на некоторых портретах выглядели незавершёнными, словно смазанные небрежными мазками. Черты искажались, глаза были пустыми, а сами картины источали необъяснимую тревогу. Одна из них привлекла его внимание — на холсте было его собственное лицо. Но краска двигалась, мазки, грубые и беспорядочные, сползали, превращая его черты в жуткое подобие лица графа.

— Ты стал частью моей коллекции, — раздался холодный голос.

Жан-Люк попытался закричать, но не смог. Его лицо, как под кистью небрежного художника, начало исчезать, краска стекала, смазывая его черты, создавая нечто чуждое и уродливое. Он бросился к зеркалу, но увидел там лишь размытую, полуисписанную тень. Граф, вышедший из картины, наблюдал за ним, его лицо теперь выглядело завершённым, а движения, пусть и неестественные, становились всё более уверенными.

Последнее, что почувствовал Жан-Люк, прежде чем стать частью полотна, — это холод кисти, грубо прорисовывающей его страх. Теперь он был всего лишь штрихом в вечном портрете проклятого рода. А граф, облачённый в его лицо, сделал шаг назад и исчез в тени. В замке вновь воцарилась тишина, но стены, покрытые потускневшими картинами, словно шептали об очередной жертве, пополнившей коллекцию.

Такое поведение мне в то время не казалось странным, ну стесняется, я может тоже не пошел бы к нему домой, да он меня и не звал. Вообще он был немногословен и всегда грустный, иногда он с тоской смотрел в конец улицы, там за поселком был пруд, но меня туда не пускали, в пруду было много омутов и иногда даже появлялись водовороты. Частенько там погибали поселковые животные, а иногда тонули и люди.

Мой новый дружок часто звал меня купаться на пруд, он был немного меня старше и, по его словам, родители его отпускали самого на небольшой пляжик. Я тогда ему жутко завидовал. Ведь мне туда дорога была заказана. Однажды у меня даже появилась мысль сбежать на пруд вместе с моим дружком, и я даже решил, что вот завтра так и поступлю, ведь пора уже было начинать самостоятельную жизнь, но на следующий день он не появился.

Лето шло быстро, дни бежали друг за другом и вот не за горами уже была осень. Пора было возвращаться в город, и за мной приехали родители. Они должны были погостить у бабушки несколько дней, и мы все вместе должны были вернуться домой. Понятное дело, что я не мог уехать домой, не попрощавшись со своим знакомым, мы ведь должны были сговориться с ним, когда встретимся в следующем году. Но он не появлялся вот уже 4 дня. Пришло время уезжать, я спросил у бабушки, знает ли она мальчика, живущего по соседству с ней, и спросил разрешения сходить к нему домой, ведь мы играли все лето вместе. Услышав это, бабушка побледнела, а родителям сказала, чтоб они скорее забирали меня и ехали домой. Тогда я не мог понять причины ее беспокойства, ее я понял через много лет.

Прошло много лет, я вырос, закончил институт, пошел работать, про ту давнюю историю я и думать забыл. И вот я снова приехал к бабушке в деревню, она была жива и пребывала в добром здравии, но вот в то лето захворала, и я решил ее навестить. Гостил я у нее пару недель, она поправилась, и я уже собирался отправляться домой, да она попросила меня помочь на кладбище, нужно было убрать могилки наших родственников.

Ну, сказано-сделано, отправился я на местный погост и вот там случайно увидел небольшую могилку, она вся сильно заросла травой, но на памятнике было видно фотографию, и вот тогда у меня по спине пробежали мурашки. С фотографии на памятнике на меня смотрел мой давнишний знакомый. Подойдя поближе, я увидел дату смерти, оказалось, что он умер за несколько лет до нашего с ним знакомства. Не на шутку испугавшись, я отправился домой, вся история того лета встала у меня перед глазами, и я вспомнил ту бледность у бабушки и ее поспешную отправку нас домой. И я твердо решил выпытать у бабушки правду.

Тогда-то я и узнал, что этот мой знакомый был соседским мальчишкой, который жил в селе вместе с родителями, и что он утонул в пруду. Оказалось, что я не первый, кто его видел в селе, благодаря его появлениям в том пруду утонуло несколько человек. Вот почему бабушка испугалась за меня в то далекое лето, самое интересное, что после той истории беспокойный покойник больше не появлялся.

Кринжемаг не убивал. Он делал хуже. Он заставлял вспоминать. Ты вдруг ясно видел тот день в пятом классе, когда ты упал перед всем классом, криво спел гимн на линейке, признался в любви тому, кто уже давно заблокировал тебя во всех соцсетях… Но это не были просто воспоминания. Они оживали. Ты снова стоял там, в тех же джинсах с выцветшими коленями, а вокруг — смех. Смех, который нарастал, как гул сабвуфера, разрывая барабанные перепонки. Твои руки начинали дергаться в такт старым тик-токам, которые ты пытался забыть. Губы шептали чужие статусы из 2012 года. Ты становился им — живым воплощением своего же стыда.

Его жертвы исчезали не сразу. Сначала они переставали выходить в онлайн. Потом их находили в углу комнаты, свернувшимися калачиком, бормочущими сквозь слезы: «Зачем я написал это… Зачем я написал это…». Их глаза отражали бесконечную ленту прокрутки — бесконечный цикл их самых кринжовых моментов. А потом… потом они просто растворялись. Как удаленный аккаунт. Оставался лишь старый аватар, который иногда мелькал в рекомендациях, заставляя зрителей содрогнуться.

Говорят, Кринжемаг ищет новых жертв там, где живут незакрытые вкладки, неотправленные черновики и нестёртая история браузера. Он следит за тобой через камеру, пока ты смотришь мемы. И если ты вдруг услышишь, как курсор скрипит по экрану без твоей руки, — беги. Выдерни шнур. Разбей телефон. Но помни: он уже знает твой самый страшный секрет. Тот, о котором ты молишься, чтобы его стерли из памяти Вселенной…