Мир кошмаров и приключений

Ночь в Подольске была не просто темной — она была живой. Она дышала сыростью, цеплялась за кожу, проникала в легкие, как яд. Улицы, пропитанные дождем, отражали тусклый свет фонарей, и каждый шаг отдавался эхом, словно город предупреждал: поверни назад. Но я не умел отступать.

Я ехал к заброшенной церкви на окраине города, сжимая руль так, будто он мог удержать меня от пропасти. Елена. Ее голос по телефону, дрожащий, но живой, все еще звенел в ушах: «Роман, нам нужно встретиться. В церкви. Я все объясню». Я знал, что это ловушка. Знал, что ее имя на могиле, пепел, пахнущий синтетикой, браслет в рыхлой земле и фото в подпольной лаборатории — все это кричало: она лжет.

Но я ехал. Потому что ее глаза, ее улыбка, ее тепло все еще держали меня, как кандалы. Я хотел правды. Даже если она раздавит меня, как бетонная плита.

Церковь стояла на холме, окруженная голыми деревьями, чьи ветви торчали, как обугленные пальцы. Ее силуэт в темноте был зловещим: покосившийся крест на крыше, словно пьяный, цеплялся за небо, а разбитые окна зияли, как раны. Трава вокруг была высокой, мокрой, цеплялась за ботинки, будто хотела остановить.

Я припарковался в тени, выключив фары, и ночь навалилась на меня, как саван. Моя рука легла на пистолет, который дал Слава, — холодный металл был единственным, что казалось реальным. Я вышел из машины, и тишина ударила, как выстрел. Ни ветра, ни шороха, ни лая бродячих собак, которые обычно рыскали в этих местах. Только церковь, чья темная громада смотрела на меня, как судья.

Я вспомнил тень — женщину в длинном плаще, чей шепот преследовал меня на кладбище: «Она там. Найди ее». Она указала на эту церковь, и теперь я был здесь. Но тень исчезла, как и Елена, оставившая записку: «Прости, я хотела защитить тебя». Я сжал кулаки, чувствуя, как ее запах — мята, смешанная с чем-то цветочным, как увядшие розы, — все еще цепляется ко мне, как призрак.

Елена. Кто ты? Жертва, загнанная в угол? Лгунья, играющая со мной? Или что-то, чего я еще не понял? Мой разум, привыкший раскладывать факты по полочкам, кричал: не доверяй. Но сердце, чертово сердце, билось в ритме ее имени.

Дверь церкви скрипнула, как старый гроб, когда я толкнул ее. Внутри было холодно, воздух пах сыростью, плесенью и чем-то еще — едва уловимым, химическим, как тот пепел на кладбище. Мой фонарик выхватывал из темноты обрывки прошлого: потрескавшиеся иконы на стенах, где лики святых смотрели пустыми глазами, облупившуюся штукатурку, свисающую, как кожа с костей, деревянные скамьи, покрытые пылью и паутиной.

Алтарь впереди был голым, только треснувший деревянный крест висел над ним, покачиваясь, словно насмехаясь над моим присутствием. Я шагал медленно, ботинки хрустели по битому стеклу и щебню, и каждый звук отдавался эхом, как в пещере. Тьма была густой, почти осязаемой, и я чувствовал, как она давит на плечи, как могильная плита.

— Елена, — позвал я, и мой голос, хриплый, как у человека, потерявшего все, утонул в пустоте. — Ты здесь?

Тишина. Потом шорох. Тихий, но отчетливый, как шаги за алтарем. Я направил фонарик туда, и луч света выхватил ее. Елена. Ее силуэт был размытым в полумраке, как отражение в мутной воде, но я узнал бы ее везде. Ее волосы, обычно распущенные, струящиеся по плечам, как темный шелк, были собраны в тугой пучок, как на том проклятом фото в лаборатории.

На ней была темная куртка, слишком большая для ее хрупкой фигуры, рукава свисали, скрывая ладони. Ее лицо было бледным, почти призрачным, но глаза — карие, глубокие, с той самой печалью, которая цепляла меня с первой встречи, — горели, как угли. Она стояла у алтаря, ее спина касалась треснувшего камня, и я видел, как ее грудь вздымается от неровного дыхания.

— Роман, — сказала она, и ее голос дрожал, как лист на осеннем ветру. — Ты пришел.

Я шагнул ближе, держа фонарик в левой руке, пистолет — в правой. Мой пульс колотился в висках, как молот, но я старался держать голос ровным. — Ты сказала, что объяснишь, Елена. Я здесь. Говори. Кто ты? Почему твое имя на могиле? Почему ты была в лаборатории? И почему, черт возьми, ты сбежала, оставив эту записку?

Она отступила, ее спина прижалась к алтарю, и я заметил, как ее руки дрожат, сжимая край куртки. Ее глаза забегали, как у загнанного зверя, но она не отводила взгляд. Она сглотнула, словно собиралась с силами, и заговорила, ее голос был тихим, но твердым, как будто она репетировала эти слова тысячу раз:

— Я не та Елена Ковалева, которую ты знал, Роман. Моя сестра… она была настоящей Еленой. Мы были близнецами, не только внешне, но и душой. Она была моей половиной. Год назад ее убили. Не несчастный случай, как сказано в документах. Картель. Она работала на них, не по своей воле. Они шантажировали ее, угрожали мне, нашей семье. Она пыталась выйти, рассказать все полиции, но… — Елена замолчала, ее голос сорвался, и я увидел, как слезы блестят в ее глазах, отражая свет фонарика. — Они убили ее, Роман. Забили в переулке, как собаку, и подстроили все под аварию. Я нашла ее тело. Ее кровь была на моих руках. И я поклялась, что найду их. Всех.

Я смотрел на нее, и мой разум, привыкший к допросам и уликам, работал на полную. Сестра-близнец. Картель. Месть. Это объясняло могилу с ее именем, подчищенные документы, ее исчезновение из квартиры. Но не все. Фото в лаборатории, где она стояла среди колб, ее подпись на документах, найденных на складе, браслет в рыхлой земле — все это было как пазл, в котором не хватало куска. Я шагнул ближе, чувствуя, как ее запах — мята, розы, что-то неуловимо живое — обволакивает меня, как туман, мешая думать.

— Ты внедрилась в картель, — сказал я, и мой голос был холоднее, чем я хотел, как лезвие, которое я боялся вонзить. — Ты взяла ее личность. Подписывала их документы. Я нашел их, Елена. Твое имя, красным маркером, на контрактах. Ты была с ними. И ты… — Я замолчал, потому что слова жгли горло. — Ты использовала меня.

Ее глаза расширились, но она не отвернулась. Ее губы дрогнули, и она кивнула, едва заметно, как будто признание было для нее пыткой. — Да, — прошептала она. — Я использовала тебя. Я узнала, кто ты, Роман. Бывший следователь, человек, который знает, как копать, как находить правду. Я подстроила нашу встречу в кафе. Я хотела, чтобы ты влез в это, чтобы ты нашел их — тех, кто убил мою сестру. Я думала, ты будешь моим инструментом. Но… — Она замолчала, ее рука потянулась ко мне, но замерла в воздухе, как птица, которая боится упасть. — Я не думала, что влюблюсь. Я не хотела, чтобы ты пострадал. Я пыталась уйти, но не смогла. Ты… ты стал для меня больше, чем месть.

Я замер, чувствуя, что ее слова бьют, как пули, разрывая меня на части. Влюбилась. Это было то, за что цеплялось мое сердце, то, что я хотел услышать с того дня в кафе, когда ее улыбка впервые пробила мою броню. Но предательство стояло между нами, как могила, и его холод был сильнее ее тепла.

Я вспомнил ее смех, ее пальцы, касающиеся моей руки, ее голос, рассказывающий о книгах, которые она реставрировала. Все было ложью. Или не все? Я смотрел в ее глаза, и видел в них боль, страх, любовь — или то, что я хотел принять за любовь.

— Ты лгала мне, — сказал я, и мой голос дрожал, как ее, выдавая все, что я пытался скрыть. — С самого начала. Ты знала про могилу, про пепел, про лабораторию. Ты знала, что за мной следят. Ты знала, что замглавы района — их человек. Почему я должен тебе верить теперь?

Она шагнула ко мне, ее рука коснулась моей груди, и тепло ее пальцев, даже через куртку, было как ток, как спасение, которого я боялся. — Потому что я здесь, Роман, — сказала она, и ее голос был как музыка, как последняя нота перед тишиной. — Я могла уйти, спрятаться, исчезнуть навсегда. Но я вернулась. Ради тебя. Я хочу, чтобы ты знал правду, даже если ты меня возненавидишь. Я устала лгать. Устала бежать.

Я смотрел в ее глаза, и мой мир рушился. Любовь. Предательство. Правда. Ложь. Все смешалось, как пепел с дождем, как кровь с грязью. Я хотел обнять ее, прижать к себе, утонуть в ее тепле, забыть про картель, про могилу, про тень, которая вела меня сюда. Но следователь во мне, тот, кто выжил после потери семьи, после службы в ФСКН, не умолкал. Он кричал: она лжет. Она опасна. Она — часть паутины. Я отступил, и ее рука повисла в воздухе, как сломанное крыло.

— Кто они, Елена? — спросил я, сжимая пистолет так, что пальцы побелели. — Те, кого ты ищешь. Дай мне имена. Дай мне что-то, чтобы я мог поверить.

Она открыла рот, ее губы шевельнулись, но слова не успели выйти. Дверь церкви с треском распахнулась, и ночь ворвалась внутрь, принеся с собой шаги — тяжелые, уверенные, как у людей, которые пришли не говорить, а убивать. Я направил фонарик в темноту, и луч света выхватил их — троих мужчин в черных куртках, с масками на лицах, закрывающими все, кроме глаз. Наемники. Их пистолеты были нацелены на нас, и я знал, что времени нет. Мои инстинкты, отточенные годами в ФСКН, ожили, как стая диких зверей.

— Ложись! — крикнул я, толкая Елену за алтарь. Пули засвистели, разбивая остатки икон на стенах, взбивая пыль в воздухе, как серый туман. Я упал на колено, укрывшись за скамьей, и выстрелил в ответ, целясь в тени, которые двигались быстро, как волки. Дерево скамьи трещало, пули вгрызались в него, но я слышал дыхание Елены рядом — прерывистое, испуганное, живое. Я не дам им ее забрать. Не дам.

Выстрел. Еще один. Но не от наемников. Свет фонаря мелькнул у входа, и я увидел Славу. Его хриплый голос разрезал ночь, как нож: «Роман, держись, черт возьми!» Он стрелял, двигаясь быстро, как в старые времена, когда мы вместе громили склады с наркотой. Его силуэт в дверном проеме был как якорь в этом хаосе. Один наемник упал, хрипя, его маска съехала, обнажая лицо — молодое, почти мальчишеское, с пустыми глазами. Второй отступил, прячась за колонной, но третий был быстрее. Я услышал крик Елены, и мир остановился.

Она лежала за алтарем, ее куртка была темной от крови, которая растекалась, как чернила. Пуля попала в грудь, пробив ткань, кожу, мышцы. Ее лицо было бледным, как мрамор, но глаза, ее чертовы карие глаза, все еще смотрели на меня, цепляясь за жизнь. Я бросился к ней, забыв про пули, про наемников, про Славу, который продолжал стрелять. Мой пистолет упал, фонарик покатился по полу, освещая ее лицо, как прожектор. Я прижал ладонь к ее ране, чувствуя, как теплая кровь просачивается между пальцами, как жизнь уходит из нее.

— Елена, — сказал я, и мой голос сорвался, как у мальчишки, потерявшего все. — Держись. Не смей умирать. Слышишь?

Ее губы шевельнулись, и она прошептала, ее голос был слабым, как ветер, гаснущий в ночи: — Роман… моя могила… она уже ждет.

Я сжал ее руку, чувствуя, как ее пальцы, холодные, словно лед, цепляются за мои. — Не говори так, — сказал я, и слезы жгли глаза, но я не дал им упасть. — Ты не умрешь. Я не дам. Слышишь? Я не дам.

Слава подбежал, его лицо было напряженным, куртка порвана, но он был цел. — Роман, уходим! — рявкнул он, хватая меня за плечо. — Их больше! Они идут!

Я слышал шаги, новые, тяжелые, приближающиеся к церкви, но не мог отвести взгляд от Елены. Ее глаза закрылись, веки дрогнули, как крылья мотылька, и я почувствовал, как что-то ломается внутри — надежда, любовь, вера. Слава буквально оттащил меня, его руки были как стальные, но я не отпускал Елену. Я поднял ее, ее тело было легким, как перо, и прижал к себе, чувствуя, как ее кровь пропитывает мою куртку. Пули свистели над головой, но Слава был как танк — он стрелял, прикрывая нас, пока мы пробирались к выходу.

Мы вырвались из церкви, ночь встретила нас холодом и тишиной. Я положил Елену на заднее сиденье машины, ее дыхание было слабым, едва уловимым, но она была жива. Слава прыгнул за руль, я сел рядом, и мы рванули прочь, оставляя церковь в темноте, как могилу, которая чуть не стала нашей. Фары выхватывали дорогу, усыпанную мокрыми листьями, и я смотрел на Елену в зеркало, на ее бледное лицо, на ее закрытые глаза, и молился, впервые за годы, чтобы она выжила.

*****

Мы отвезли Елену в частную клинику, где работал Димка. Ночь была бесконечной, коридоры клиники пахли антисептиком и страхом. Димка встретил нас у входа, его худое лицо было белым, как мел, очки сползли на нос, но руки двигались быстро, профессионально.

Он не задавал вопросов, только буркнул: «Черт, Роман, ты опять влез в д.е.р.ь.м.о», и исчез в операционной, где свет ламп был холодным, как правда. Я стоял в коридоре, глядя на свои руки, покрытые ее кровью, засохшей, как ржавчина. Кровь Елены. Женщины, которая использовала меня. Женщины, которая, возможно, любила меня. Я не знал, чему верить.

Слава сел рядом на пластиковый стул, его куртка была порвана, на щеке — свежий порез, но он был цел. Он достал сигарету, но не закурил, просто крутил ее в пальцах, как будто это могло успокоить. — Она выкарабкается, — сказал он, но его голос был неуверенным, как у человека, который видел слишком много смертей. — Но, Роман, это не конец. Наемники — это пешки. Кто-то дергает за нитки, и они хотят тебя убрать.

Я кивнул, но не ответил. Елена. Ее признание все еще жгло, как кислота. Она взяла личность сестры, чтобы отомстить. Она подстроила нашу встречу. Она влюбилась. Или сказала, что влюбилась. Я вспомнил ее слова в церкви: «Я устала лгать». Но ее кровь на моих руках была настоящей. Ее боль была настоящей. И ее слова — «Моя могила уже ждет» — были как приговор, который я не хотел принимать.

Я встал, чувствуя, как усталость давит, словно бетон. — Я должен проверить кое-что, — сказал я Славе, хотя не знал, что именно. Может, искал ответы. Может, искал ее.

*****

Я поехал на кладбище. Ночь была все еще густой, но луна, бледная, как лицо Елены, пробивалась сквозь тучи, освещая могилы. Я шел к надгробию Елены Ковалевой, чувствуя, как холод пробирает до костей. Ее фотография на камне смотрела в темноту, как живая, но теперь ее глаза казались другими — пустыми, как у мертвых. Я включил фонарик, обшаривая землю. Пепел, запах химии — все было на месте, как и раньше. Но тени не было. Женщина в плаще, чей шепот вел меня, исчезла, как будто ее работа была закончена. Или как будто она никогда не существовала.

Я присел у могилы, мои пальцы коснулись холодного камня, и я почувствовал, как что-то сжимается в груди. Елена. Ее сестра. Картель. Наемники. Все это было паутиной, и я был в центре, как муха, которую паук уже заметил. Я посмотрел на надгробие, и мое сердце остановилось.

Фотография Елены была на месте, но рядом, приклеенная к камню скотчем, была другая. Моя. Мое лицо, вырезанное из старого снимка, сделанного годы назад, когда я еще был следователем. Мои глаза, усталые, но живые, смотрели на меня с камня, как предупреждение. Кто-то был здесь. Кто-то знал, что я приду. Кто-то пометил меня, как следующую жертву.

Я встал, чувствуя, как ночь сжимается вокруг, как будто хотела задушить. Тень исчезла, но ее место заняло нечто хуже — угроза, которая была ближе, чем я думал. Я сжал пистолет в кармане, но он не успокаивал. Я был мишенью. И я знал, что не остановлюсь, пока не узнаю правду. Даже если она станет моей могилой.

*****

👉 Продолжение следует...

*****

👉 НАЧАЛО

*****

Автор: Роман Некрасов

Поезд остановился на безымянной станции, и последние пассажиры молча покинули вагон. Теперь только стук колёс нарушает тишину, а за окном тянется бескрайняя степь. Или, возможно, это не вагон, а твоё собственное сознание, которое наконец-то затихло, оставив тебя наедине с самим собой. Но почему-то кажется, что ты не совсем один. Кто-то или что-то ещё здесь есть. Ты чувствуешь, как воздух в вагоне сгущается, и медленно поднимаешь взгляд. В дальнем конце вагона силуэт поворачивается к тебе. Лицо скрыто тенью, но ты точно знаешь — это не человек. Или, возможно, это просто отражение в окне поезда, и ты видишь самого себя, но другую версию — ту, которой мог бы стать, если бы не победил демона.

Но что бы это ни было, оно явно хочет что-то сказать. Силуэт в конце вагона делает шаг вперёд, и ты вдруг узнаёшь его. Это твой старый друг (или часть тебя самого), который улыбается так тепло, будто знает что-то, чего не знаешь ты. Или, возможно, это просто осознание того, что ты справился — победил демона, пережил пустоту и теперь готов двигаться дальше. Всё вокруг становится ярче, даже серые пейзажи за окном поезда начинают играть новыми красками.

Только что всё казалось таким светлым, но внезапно поезд въезжает в туннель, и тьма поглощает вагон. Ты снова чувствуешь тяжесть на плечах, будто победа над демоном была лишь временной передышкой. Или, возможно, это не внешняя тьма, а твои собственные мысли, которые возвращаются, напоминая, что битва ещё не окончена. Силуэт в конце вагона больше не кажется дружелюбным — он просто стоит там, наблюдая, как ты барахтаешься в этом новом потоке эмоций. Но даже в отчаянии есть искра... или нет?

Тьма в вагоне становится настолько плотной, что ты больше не чувствуешь ни своего тела, ни времени. Страх уходит, но вместе с ним исчезает и осознание самого себя. Ты как будто проваливаешься в бездну, где нет ни боли, ни тревог, ни воспоминаний. Или, возможно, это просто сон, который пришёл, чтобы дать тебе отдых. Но что-то подсказывает, что забвение — это не конец. Где-то там, за пределами этого состояния, тебя ждёт ещё один шаг.

Ты чувствуешь, как пол под ногами исчезает, и делаешь шаг в пустоту. Вокруг тебя — ни звука, ни света, только ощущение движения, будто ты падаешь или летишь. Или, возможно, это не физический шаг, а внутренний: ты решаешься забыть обо всём, что было, и довериться потоку времени. Но где-то в этой темноте начинают появляться слабые вспышки света, словно зовущие тебя к чему-то новому. Неизвестность манит... но она также пугает.

Ты внезапно осознаёшь, что лежишь на кровати. Вокруг тишина, и только холодная влага на подушке напоминает о том, что всё это было... или нет? Возможно, поезд, демон, радость и отчаяние — всё это происходило лишь в твоей голове, пока ты спал. Но почему-то кажется, что этот сон был слишком реальным. И самое странное — на краю кровати кто-то сидит. Ты чувствуешь его присутствие, но боишься открыть глаза...

Ты медленно открываешь глаза и видишь, как комната наполняется мягким, но тревожным красным свечением. Оно исходит откуда-то из угла, где силуэт на краю кровати теперь кажется ещё более загадочным. Или, возможно, это не комната, а снова поезд, который остановился на станции с красными фонарями, освещающими всё вокруг. Красный свет будто говорит: "Опасность рядом... но и выход тоже." Что-то происходит. Ты чувствуешь, что решение придётся принимать быстро.

Красный свет становится ярче, а затем внезапно пространство вокруг тебя начинает ломаться, как будто это зеркало, которое кто-то разбивает молотком. Комната (или поезд) исчезает, и ты падаешь сквозь осколки миров — то видишь поезд, то свою кровать, то бескрайнюю пустоту. Или, возможно, это не физическое разрушение, а твой разум, который больше не может удерживать все эти образы вместе. Но среди этого хаоса ты замечаешь что-то странное: один из осколков светится ярче других. Он словно зовёт тебя приблизиться...

В хаосе осколков ты внезапно видишь их — две версии себя. Одна стоит слева: молодая, беззаботная, с улыбкой до ушей и светящимися глазами. Она держит в руках что-то похожее на игрушку или книгу мечты. Другая — справа: взрослая, с опущенными плечами, в тусклой одежде, с тенями под глазами. Она смотрит на молодую версию с грустью и ностальгией. Или, возможно, это не просто образы — ты сам расколот между этими двумя состояниями. Часть тебя хочет вернуться в прошлое, где всё было проще, а другая часть понимает, что путь вперёд — единственный способ найти новый смысл.

Две версии тебя застыли в осколках пространства, смотрят друг на друга, а затем переводят взгляд на тебя. Они ждут решения, но ты не можешь его найти. Красный свет вокруг мерцает всё ярче, а осколки начинают вибрировать, будто реальность готовится к чему-то. Ты чувствуешь, что время утекает сквозь пальцы. Молодая версия улыбается, но её улыбка становится всё более неуверенной. Взрослая версия опускает голову, будто принимая поражение. И тут всё замирает. Осколки перестают двигаться. Свет гаснет. Ты остаёшься один в темноте, которая кажется одновременно пустой и полной возможностей.

Кто-то издалека шепчет: "Это только начало."

Кейт сжала кружку. *Рассказать? Он подумает, что я псих. Но хуже уже не будет. Возможно, я уже сумасшедшая.*

Она начала медленно — про сны, про пробуждения в камере, про бесконечные дни в пустой тюрьме. Чем дальше, тем быстрее лились слова:

— Я знаю каждую камеру в тех стенах. Там нет людей, но кто-то оставляет еду. Каждый день. Я была там несколько недель, возможно месяцев. Там нет часов. И я не знаю, в какой момент я возвращаюсь обратно, но когда возвращаюсь проходит всего лишь одна ночь…

Гарри слушал, не перебивая. Когда она закончила, он допил пиво и встал:

— Пойдём со мной.

Машина Гарри — старый внедорожник с потёртыми сиденьями — пахла табаком и порохом. Они ехали молча, пока не свернули на грунтовку. В свете фар мелькали редкие фонари, а вдалеке чернел силуэт «Чёрного Берега».

Дом оказался на отшибе — одноэтажный, обшитый тёмным деревом. Кейт осознала: если он захочет её убить, никто даже искать не станет. Но страх притупился. Она уже была в ловушке — в тюрьме, в своей паранойе, в этой безумной реальности.

Внутри оказалось... довольно обычно, как в любом доме. Диван с выцветшей обивкой, кухня с грязной посудой, пахло жареным мясом и пылью. Ни намёка на что-то зловещее.

— Составь план тюрьмы, — сказал Гарри, бросая на стол лист бумаги.

Кейт нарисовала всё: расположение камер, столовую, медпункт, архив. Все служебные помещения, куда её не водил Гарри — она была там в другой реальности.

Гарри изучил рисунок, потом сухо кивнул:

— Довольно точно. Жди здесь.

Он исчез в дверце подвала. Кейт слышала, как скрипнут ступени, как что-то тяжёлое двигают по полу.

Когда Гарри вернулся, он нёс небольшую картонную коробку, затянутую скотчем.

Он поставил её перед Кейт.

— Открывай.

Работодатели могут проглотить почти любые отмазки, но только не «будильник сломался». Куда бы ни шло опоздать на час в середине марта, ведь в любом коллективе обязательно найдется остолоп, забывший перевести часы на летнее время, чем я хуже? Знаете, шеф, я так вчера заработался, что совершенно забыл об этом чертовом переходе. И плевать всем, что понятие «заработался» как-то не вяжется с профессией курьера. Снисходительная ухмылка, отеческое похлопывание по плечу и любимое: «Стив, это мог быть только ты, я даже не удивлен». И все.  Ты выспался, начальник потешил свое ЧСВ, коллеги почувствовали себя на полголовы выше, - все счастливы! Хорошо быть остолопом. Где идет набор в армию остолопов? Возьмите меня, и весь белый свет будет у наших ног! Пока умники думают, что они правят миром, мы будем править миром!

Примерно так рассуждал Стив, глядя на убегающий пригород из окна автобуса, который подобрал его лишь через сорок пять минут после расчетного. Нет, не смотря на восстание машин, Стив достиг остановки вовремя. Пожалуй, слишком вовремя. Прям, с немецкой точностью. Беда в том, что водитель не был немцем. Скорее, он был остолопом и правил миром. А может, ему тоже хронометр мстит? Как бы там ни было, Стив опоздал. Он видел автобус, бежал за ним, даже свистеть пытался, но… Ненемецкий остолоп со спешащими часами смотрел не в то зеркало. Отдышавшись, Стив пришел к выводу, что если такие водители и смотрят в зеркало, то лишь затем, что бы поправить макияж и послать себе воздушный поцелуй, напевая фальцетом «I Will Survive» (еще один мужчина бросил меня, но я выживу).

На такси денег не было – откуда, думаете, похмелье? – и Стив, успев выкурить две сигареты и привыкнуть к легкой тошноте, уселся в полупустой (полуполный?) бело-серебристый автобус. Утреннее июльское солнце прошивало автобус жарой, а по сему, Стиву пришлось также привыкнуть и к усиленному потоотделению, затрудненному дыханию и желанию искупаться в фонтане. К броуновскому движению в голове привыкать не пришлось – это произошло еще с первым воплем будильника.

Несмотря на полный набор дискомфорта, парень не нервничал. Не сидел, скорчившись, лихорадочно тряся коленями, не грыз ногти, не буравил пейзажи отчаянным взглядом. Все очень просто. Стив был прагматиком. Прагматиком до мозга костей. Именно это замечательное качество, позволяло ему спокойно взвешивать шансы той или иной отговорки для шефа.

Не мудрствуя лукаво, Стив пришел к выводу, что лучше сказать правду. Правду? Какую? Что всю ночь куролесил в клубе, а потом, уже дома, играл с классной рыжеволосой девахой по имени, кажется, Джоан... нет… Джейн, в игру, смысл которой заключался лишь в том, кто дальше забросит предмет одежды соперника? И, так как, Стив считался лучшим питчером в бейсбольной команде колледжа, то, скорее всего, Джейн (или Джоан?) потратила немало времени на обратные сборы после дружеского обмена жидкостями до рассвета. Возможно, даже ушла недоукомплектованной, но хозяина поля уже давно ничего не интересовало: он постигал дзэн. Свою одежду особо и не искал – гардеробчик-то вот он, от кровати два шага вперед и полтора локтя влево! Стив хихикнул. Просто представилось. Приходит эта девочка на работу, глаза красные, макияж наспех, ноги в синяках, без заколки и футболка на босу грудь, а начальник окинул ее критическим взглядом поверх очков в роговой оправе и говорит: «…Мисс Забыл-Ее-Фамилию, какая-то вы… не собранная сегодня… давайте, соберитесь!»

Короче, все это неправда. Точнее правда, но не та, которая прольется бальзамом на душу, быть может, тоже похмельного босса (а вдруг?!), и пробудит в последнем стремление творить добро и распылять его подобно автоматической поливалке на газонах пуритански настроенных обывателей.

Все получилось само по себе. Выйдя из лифта, Стив, практически сразу, наткнулся на шефа. И сразу отметил явное несходство с пуританской поливалкой. Тот, ритмичными короткими шажками нарезал восьмерки по кафелю перед входом в офис. При этом сосредоточенно смотрел себе под ноги, и, можно было бы подумать, что босс разминает лицевые мышцы, но в настолько сжатые губы, пожалуй, и карандаш не продавить, да еще этот кулак его. Кулак, конечно, громко сказано, этакий моток костей, кожи и сухожилий, но этот «моток», побелевший от напряжения, в такт изнурительной мимике, совершал движения, как если бы шеф энергично подметал тротуар, держа метлу лишь одной рукой. Репетирует гневную речь, к гадалке не ходи.

Периферическое зрение босса поражало любого, кто когда-либо сталкивался с ним по жизни. Узкое лицо, широко посаженные выпученные глаза и… (драматическая пауза) они смотрят в разные стороны! Офтальмологи называют это расходящимся косоглазием или экзотропией и считают дефектом, но.… Узнав босса получше, Стив перестал верить офтальмологам. Возможность переходить дорогу не поворачивая головы, это не дефект. Это фича, крайне полезный прибамбас. Пару раз Стив и сам замечал подъезжающего к корпоративной стоянке шефа на машине со сложенными зеркалами. Час пик, три полосы в одну сторону, да и права вроде, не вчера получил… Такому «дефекту» позавидует и лошадь, а уж они-то знают толк в периферическом зрении!

А еще, коллектив свято верил, что именно чертова экзотропия помогла боссу стать боссом. Согласитесь, когда беседует более двух человек, и говорящий смотрит на всех сразу, не у каждого нервы выдержат. Более того, Джек – да, так его зовут – всего пятнадцать недель проходил в заместителях директора, прежде чем занять его место. Просто, однажды, директор, проведя обычное плановое совещание с начальниками других отделов, где большая часть слов была произнесена Джеком, по завершении, отправил всех работу работать, а сам, тихонько прикрыл за покинувшими кабинет сотрудниками дверь, тихонько выпил бокал бренди, тихонько открыл окно и тихонько покинул кабинет тоже. Вот только приземлился громко. И окно за собой не прикрыл.

И вроде причин особых не было. Жена, по причине отсутствия таковой, ему не изменяла, долгов не скопил…. Может он собак ненавидел? В защиту этой версии говорит то, что приземлился горемычный в аккурат на ничего не подозревающего померанского шпица, к ярко-(громко?)-выраженному неудовольствию хозяйки последнего. Может это и не самоубийство вовсе? Спланированная атака? Причем слово «спланировать» находится в том самом контексте, когда оба его значения вполне уместны. Ведь не скажешь «спланированная спланированная атака». Тавтология, да и только.

Через пару недель, владелица собачки, сообразив, что поддерживать в организме необходимый уровень транквилизаторов, удовольствие не из дешевых, собственно, эту гипотезу и нафантазировала.

Однако, в нападении на эту версию, следует заметить, что, во-первых, весьма непросто рассчитать появление ненавистного померанца в нужное время и в нужном месте, да еще успеть бренди попить, пусть ты хоть трижды директор, и планировать тебе сам бог велел. Во-вторых, спланировать с такой комплекцией (владелец мебельного салона ненавидел покойного всей душой – за три года он заменил дорогое офисное кресло четыре раза, и все по гарантии!), с двадцать седьмого этажа, в мелкую псину? Да будь он хоть бейсджампером в шестом поколении, стройным как балерун, в костюме-крыле, как ни крути, падение и планирование (в значении «старательное падение») – разные вещи. Тем не менее, последнее время в офисных помещениях частенько можно было услышать фразу типа «…Так это еще при «Бэтмене» было…».

Последний аргумент тарелкой разбился о могучий транквилизаторный щит, помноженный на алчность, и хозяйка все же подала несколько исков. Один на покойного, осуществившего «…спланированное убийство собаки, посредством прицельного падения», один на владельцев фирмы, за привитие руководящему составу неприятия к домашним животным, еще один на них же за «не привитие элементарного уважения» к ним же.

Недавно Стив видел ее. Жалкое зрелище, с плюшевой собачкой, торчащей из потертой сумочки. Ее, уже не так вежливо, как раньше, выпроваживали из рокового здания.

Но были и положительные моменты. Один из сердобольных пешеходов, оказавшихся поблизости от места (спланированного, в обоих значениях этого слова, убийства?) происшествия, заснял случившееся на мобильник и выложил на известный Интернет-ресурс, под броским названием «Самый громкий и продолжительный женский крик». Это, плюс выносящие мозг формулировки судебных исков, позволило убитой горем (транквилизаторами?) хозяйке шпица, пару-тройку недель погреться в лучах сомнительной славы.

Все это к тому, что весьма непросто опаздывать на предприятие, негласный девиз которого: «Карьера на костях – это не метафора!». А еще к тому, что экзотропия – не дефект. И, офтальмологи врут, да.

Наконец, пульсирующей точке Стива на радаре периферического зрения шефа удалось достучаться до мыслительных центров. Недотоптанная «восьмерка» была безжалостно превращена в знак английского фунта стерлингов. Джек резко развернулся на каблуках, и ускоренным церемониальным прусским шагом направился к опоздавшему курьеру, вперившись в Стива взглядом религиозного фанатика. Кажется, экзотропия взяла отгул.

Неожиданно Стиву вспомнилось, что кто-то из великих, Оруэлл, кажется, считал подобный строевой шаг более жутким зрелищем, чем пикирующий бомбардировщик. Теперь понятно, почему он великий. Беспокоясь за целостность казенного кафеля, Стив двинулся на опережение.

- Да, Джек, я опоздал. Так получилось. Извини.

Все это было сказано с крайне депрессивным выражением лица, отражающем Великую Усталость от работы, погоды, жизни и даже (!) начальства.

Не дав шефу опомниться, Стив обогнул его, стараясь изобразить грузную походку, чуть сгорбившись, направился к офису. По пути, украдкой бросил взгляд на кафель. Вроде трещин не появилось, но отдельные плитки, стали как будто ниже остальных.

«Что это было?» - подумал шеф.

«Что это было?» - подумал Стив.

Наверное, Джек подсознательно верил в свою причастность к внезапной гибели померанского шпица, поэтому не решился воплотить в жизнь столь тщательно отрепетированную взбучку. Он глубоко подышал, выветривая копившийся с каждой «восьмеркой» адреналин, и с задумчивым видом отправился в свой кабинет.

Путь лежал через лабиринт невысоких, офисных перегородок, напоминающих коробки с ячейками, только, по странному недоразумению, из ячеек, вместо запотевших бутылок с пивом, торчали человеческие головы. Кивая мужским головам, подмигивая женским, Стив целеустремленно продвигался к конечной цели миниквеста – офисному кулеру.

По пути, сделав два упреждающих жеста ладонью Линде, симпатичной начальнице отдела со спортивной фигурой и сердитым взглядом (ей очень идет!), дескать, «знаю, знаю, корреспонденция не терпит, ща подойду», он лениво размышлял о бессмысленности любой подготовки, когда внутри тебя живет некое изворотливое существо, с талантами, о которых сам не подозреваешь, и, в нужный момент, перехватывающее рычаги управления похмельным телом.

У кулера топтался тип, которого Стиву не хотелось видеть чуть меньше, чем Джека.

Драгош Тудораке, программист с румынскими корнями, ветвями, листвой и бурундуками, снующими в этой листве. Он обладал самой короткой положительной характеристикой с предыдущего места работы. «Драгош Тудораке - очень талантливый, покладистый программист, добрый, честный и отзывчивый сотрудник». И все. Недостатки не указывались. Представление о них можно составить по расхожей внутриофисной шутке: «Драгош, чистит зубы, когда бреется, бреется, когда принимает душ, а душ принимает лишь накануне важных церковных праздников». Прибавьте ко всему этому вырвиглазную неопрятность в одежде, манеру приближать лицо к собеседнику настолько, что от попыток сфокусировать зрение, глаза начинали болеть, ну а женоподобная рыхлость фигуры, это уже и не недостаток вовсе, так, бонус.

Просчитав траекторию движения Стива, Драгош приглашающе отодвинулся, выждал момент, а когда Стив медленно цедил ледяную воду, тут же прижал его жарким животом, прикрытым шерстяной красной рубахой в черную клетку с кучей расстегнутых пуговиц, (три сверху, две снизу, рукава) к кулеру и быстро заговорил в дно пластмассового стаканчика:

- Привет, слушай, ты шефа видел уже?

Стив задержал дыхание и согласно моргнул.

- Он тебя трижды спрашивал, заведенный какой-то… сдается мне, что он… как бы это выразить? Недолюбливает тебя, что ли... (глаза Стива над стаканчиком удивленно округлились) …на часы каждые десять секунд смотрел, Линду совсем довел…

Натруженная за ночь поясница протестующе заныла, мозг требовал кислорода, но пути к отступлению были жестко отрезаны закрепленным на полу кулером. Не выдержав, Стив решительно отодвинул Драгоша свободной рукой, вывернулся в проход и залпом допил остатки. Протянувшись к корзине, чтобы выбросить стаканчик, Стив заметил в руке Драгоша огромный румяный хот-дог.

- Голоден? – программист быстро просек ситуацию, и щедро протянул волосатый измазанный соусами кулак с приманкой.

- Будильник оставил меня без завтрака. Еле в душ забежать успел.

- Ломай, - не понимающий намеков добрый румын сдавил кулак на порядок сильнее.

Стиву показалось, что внутри булки кто-то пискнул. Стерильно чистый светло-серый кафельный пол потерял девственность. Стив ухватился за торчащую половину (мы ж прагматики, брезгливость нам не по карману!) и потянул, после чего, по крошкам на кафеле можно было предсказывать судьбы.

- Здо́рово от шефа досталось? - участливый Драгош попытался повторить битву животов, но Стив, резко, по-армейски развернулся к кулеру и стал набирать воду в следующий стаканчик, стараясь делать это как можно медленней – руке со стаканчиком отводилась роль шлагбаума.

- Вперился в меня как василиск, аж глаза выпрямились. Пытался дышать пламенем, пришлось ударить по ментальным шаблонам и, пользуясь замешательством противника, перейти в контротступление без потерь собственного достоинства.

Ощутив внезапную свободу, Стив рискнул посмотреть на Драгоша. С зажатыми в руке останками хот-дога, задрав голову, румын трясся от хохота. Различные пищевые ингредиенты сыпались из его набитого рта подобно пассажирам горящего цепеллина «Гинденбург». Некоторым удавалось выжить, уцепившись за спасительный ворс рубахи и волосы на груди, отдельные счастливчики (в том числе приличное колечко жареного лука) забились в редкие кудри на подбородке, остальные падали с головокружительной высоты на, уже пару минут, как грязный кафель.  Для полной картины не хватало истошных криков. Сам Драгош выглядел абсолютно счастливым, как закоренелый атеист, внезапно осененный божьей благодатью.

- Кх! Кх! – Драгош пытался выговорить слово «контротступление».

Не дожидаясь, пока у него это получится, Стив оставил в покое кулер, и энергичной деловой походкой направился к Линде. Начинался новый рабочий день.

- Хорошо выглядишь, - поприветствовал Стив Линду. После встречи с программистом, ему все сотрудники казались изрядно посвежевшими.

- Не заговаривай зубы Стив, мне, знаешь, как досталось от Джека из-за тебя!

- Он на тебя, что, - Стив пригнулся ближе и, сделав ужасное лицо, продолжил шепотом, - посмотрел?!

- Да иди ты знаешь куда, - рассмеялась Линда, - ну ты как маленький, честное слово! Даже если бы и посмотрел, этого уже более чем достаточно!

- Раз так, то теперь он просто обязан на тебе жениться.

- Моя квартира слишком высоко расположена для этого. Не хочу стать убийцей собак. Кстати, о собаках, - Линда выразительно посмотрела на кусочек хот-дога в левой руке Стива, - тебя, что, Драгош укусил?

- Пытался. В настоящее время обездвижен и дезориентирован. Вызови бригаду уборщиков. Район кулера объяви санитарной зоной, нарушителей в карантин.

- Ну что мне с вами делать? – всплеснула руками Линда, - как дети малые ей-богу!

- Усыновить?

- Стив! – во взгляде начальницы появилась обида - в свои тридцать лет она видела себя старухой, - я всего на три года старше тебя!

- Вообще-то я думал, ты младше, просто детишек часто упоминаешь, - сделав удивленное лицо, быстро соврал Стив, и, не позволяя Линде впасть в грезы о вечной молодости, продолжил:

- Что у нас на сегодня?

- В том-то и дело, что ничего срочного: бухгалтерия для Санни, и пакет документов для одной из заказчиц, она в где-то на окраине живет. Не понимаю, чего Джек бесился?

- Джек - начальник, он должен держать всех нас в поле зрения. Может, перегрузил зрительный центр?

- Ладно, шутник, топай уже давай. Зайди к Джонсону за авансом и подотчетными.

- Кто там?

- Это Стив, Санни, открывай, работу привез.

- Стиви? Уандер?

- Разве я стучал тростью? Нет, это Хокинг, - ответил Стив, имитируя электронный синтезатор речи, - поднимите кто-нибудь на крыльцо эту чертову коляску!

- Заходи, Стив, открыто. Легче Хокингу забраться на Эверест, чем мне дойти до дверей.

Санни считалась бухгалтером, но на деле была финансистом, одним из лучших в своей области, про которых добавляют «от бога». Любое решение фирмы касаемое вложений в тот или иной проект, изменения размеров жалований, расчетов экономической выгоды от рацпредложений, и всего того, что требует, по ее словам, «семь раз посчитать, потом денег давать», не обходилось без согласования с ней. Вся печаль была в том, что Санни весила более двухсот килограмм, поэтому работала на дому и крайне зависела от поставщиков фаст-фуда, да и вообще от курьеров.

- Может тебе устроить канатную дорогу? – спросил Стив, - Спальня-туалет-кухня… Ну… Или спальня-кухня-спальня-кухня-туалет-спальня?

Санни прыснула со смеху. Одновременно с этим громко пукнула. А затем, уже загоготала в полную силу, причем, каждое ее «ха!» имело свое эхо «пук!», что смешило ее еще больше.

Стив не выдержал и захохотал тоже.

- Прости, Стив, - наконец отдышалась (с обеих сторон) Санни, - я уже совсем себя не контролирую.

- Господи, да расслабься ты, Санни, твое имя означает «Солнышко», это просто солнечная радиация, а твой жар я еще за три метра до крыльца почувствовал. О гравитации вообще молчу.

После этой фразы они еще посмеялись пару минут, потом перешли к делу.

Дальше все было практически по-деловому, если не считать, что Стив вполне душевно опохмелился хорошим виски, а Санни просто догналась. На прощание, Стив весьма душевно обнял Санни, шутливо пожамкал ее грудь (размером с младенца), и, извинившись за занятость, свалил в продолжение рабочего дня. Санни вышла на крыльцо, чтобы проводить его взглядом.

Последний на этот день адрес был не то, что далеким, просто сложным. Негритянский квартал, гетто по сути, но адресат есть адресат, с инструкциями не поспоришь. Появившись по указанному адресу, Стив оказался окружен четырьмя двенадцатиэтажными домами с детской площадкой внутри, а еще скамейкой, и старой негритянкой на этой скамейке, которая завидев нашего героя, от всей души заорала:

- Хули тебе надо, снеговик?!

- И вам здоровьица, баклажан-баба́, - не остался в долгу Стив.

- Чо приперся?

Тут Стива закусило. Похмелье, плюс опохмелье, плюс желание поскорее закончить рабочий день и прочие сопутствующие.

- Экстренная ситуация, мэм, вы знаете, что такое ДНК?

- Чой-то непонятно мне… Вы бы, мистер, попроще как-нибудь.

- Окей. Русские изобрели такую бактерию, которая поедает людей определенной народности. То есть, запустят ее в Китай, и нет Китая. Точнее Китай есть, а китайцев нет. А в данный момент, они решили избавить нашу страну от черных. Их не просили конечно, но, что сделано, то сделано. Бомба упала позавчера. Вам осталось, максимум два дня, чтобы привести в порядок дела и попрощаться с родней. В нынешних войнах взрывов не бывает! Все черные умрут, и, не сказать, чтобы легко, но быстро. Мое дело – сообщить вам об этом. Поверьте, крайне печальная задача. Я вам очень-очень сочувствую, но, простите, мне еще половине города сообщить такие горестные новости надо. Вы мне только скажите, где это? – Стив сунул в лицо негритянке бумажку с адресом. Злобная старушка еще не проглотила поток информации, слегка, даже, зависла, просто ткнула узловатым пальцем в нужный подъезд.

- Поспеши, бабуля, вирус не дремлет! – напутствовал Стив напоследок.

Бабка вскочила, и уже перед дверью в свой подъезд обернулась:

- Слышь, снеговик, а ты мне не врешь?

Стив уже нахохотался за день, поэтому просто ответил:

- Конечно вру, была бы ты повежливей…

- Да что б тебя разорвало, сука!

Подъезд заказчицы был на удивление опрятным. Стив надавил на оплавленную кнопку вызова лифта. Через полминуты вошел в приветливо распахнувшиеся створки.

Нажал кнопку «9», лифт подумал секунд восемь, и, когда Стив уже собрался выйти из этой дьявольской кабины, двери плавно сомкнулись, и пахнущая мочой, разрисованная детскими маркерами будка со страшным скрипом двинулась наверх.

Подъем сопровождался страшной тряской и скрежетом. Стив приготовился провести долгое время в застрявшем лифте.

Скрежет становился все громче, и, наконец достиг своего апогея, когда понимаешь, что беруши – отнюдь не бесполезное изделие.

Внезапно, лифт остановился. Потом продолжил движение, но чудовищными рывками. Стив сначала хватался за стенки, но, после того, как свалился на пол, вставать уже не стал. Мечтал об одном: лишь бы не застрять.

Лифт почти доехал. Высунулся наполовину на девятый этаж и открыл двери. Страшная вещь. Стив почти минуту думал, а стоит ли вообще рисковать, вылезая из этой чертовой мышеловки. Наконец решился. Прыгнул, и в этот момент лифт ухнул вниз…

Когда вернулось сознание, Стив увидел множество людей, это первое, что бросилось в его голову. Второе, что бросилось – он не чувствовал ног. С огромным усилием, оторвав голову от дешевого линолеума, Стив обнаружил, что ног просто нет. Не только ног. Того, что между ними, тоже не осталось. Сплошные ошметки, что от ног, что от того, что между ними. Он заорал. Заорал страшно, как смертельно раненый зверь, а потом снова отключился.

Через несколько минут Стив снова очухался. «Спасибо, боженька, ты такой заботливый, еб твою мать!» - первое, что он подумал.

Он вспомнил крик старой негритянки «Что б тебя разорвало, сука!», вспомнил как делили хот-дог с Драгошем, вспомнил многое, но только эти два глупых воспоминания крутились в обескровленном мозге. Разорвало. Разорвало же! Я хот-дог?

А потом услышал вопрос.

- С вами все в порядке? Как вы себя чувствуете? – спросила одна из женщин, столпившихся над ним.

Долгая пауза.

- Как я себя чувствую? – переспросил Стив тихим голосом. Потом посмотрел на склонившиеся над ним лица, на их жалостно-брезгливые гримасы, и продолжил:

- Как кошачье говно в подъезде.

И засмеялся. Засмеялся от души, но жизненные силы сходили на нет с катастрофической скоростью, так и умер, смеясь.

Похороны проходили в небольшой церквушке. Гроб, на удивление, был весьма дорогой. Даже Джоан (или Джейн?) каким-то образом прознала про случившиеся и пришла. Все присутствующие отметили, что «покойный очень молод, и, даже мертвый, обладает несокрушимой улыбкой…»

Стив открыл глаза. Автобус, больше напоминающий духовку, плавно причаливал к нужной остановке. Плавно, как паром. Вставать совсем не хотелось. А надо.

Пересилив себя, он вышел на воздух. Потряс головой. Сон казался более реальным, чем все происходящее вокруг. Прикрыв глаза, Стив, словно воочию, увидел себя располовиненным в луже крови и в окружении лиц с брезгливо-жалостной гримасой. Открыл глаза и увидел точно такой же автобус, но следующий по обратному маршруту. Долго думать не пришлось. «Да ну на хрен!» подумал Стив, и бодрым шагом пересек улицу, двигаясь к остановке встречного автобуса. «Не сегодня!»

Солнце продолжало жарить. Его лучи пробивались в любую, мало-мальски открытую щель. Думающие люди закрывали ставни, избегали светила по мере своих возможностей. Но не Стив. Он, как никто другой, наслаждался этим жаром, впитывал его всем своим телом. Это горячее излучение напоминало ему, что он все еще жив, и отпускать данное ощущение Стиву ну, ни капельки, не хотелось. В конце концов, у него вся жизнь впереди. Он ехал домой.

Сердце заколотилось, клавиатура падает на стол. Голос живой, настоящий. Он отвечает в чат: "Я игрок. Ты в игре. Выживай." Персонаж шепчет:
— Это не игра. Я умираю.

Экран темнеет. Максим роется в сети. На форуме мелькает: "Realscape — эксперимент с людьми". Пост удаляют, но он сохраняет скрин.

Пока Максим гуглит, мужчина в пустыне — Алексей — находит люк. Спускается в коридор. Скелет, планшет. На экране: "Проект Realscape. Субъект 174. Пустыня Гоби. Выживание под управлением игрока." Укол в шею, хлороформ — воспоминания всплывают. Его похитили.

Максим запускает игру снова. Говорит в микрофон:
— Алексей, я думал, это игра. Прости. Ты в Гоби. Ищи выход. Ты свободен.

Алексей кивает и идёт сам. Находит джип, старик подбирает его. Песок позади, борьба впереди.

Максим удаляет "Realscape". В новостях: "Проект закрыт из-за проблем". Он пишет на форум: "Это не игра. Они используют людей." Пост стирают, но правда где-то рядом.

P.S. Обожаю такие триллеры. Недавно залип на канале в Дзене (https://dzen.ru/spektrstories) — там похожие истории. А вы бы рискнули "сыграть"?

сними носки.

быстро.

не думай.

СНИМИ НОСКИ СУЧАРА, ЭТО ЕГО УСЛОВИЕ.

мне уже поздно, но ты ещё можешь спастись.

пей кефир и молись на батарею в сторону мексики.

асталависта.