Черт возьми, как же сложно писать, когда в голове крутится рой мыслей, воспоминаний, кошмаров. Они липнут, как морская слизь, тянут вниз, в ту бездну, откуда я, казалось бы, выбрался. Но выбрался ли? Каждый раз, когда я вижу закат, багряный, как кровь, пролитая на стальные переборки «Тритона», я чувствую его дыхание. Холодное, соленое дыхание Булавкина. И тогда я снова здесь, в этой подводной тюрьме, окруженный безумными тенями и предсмертными криками. Я снова лейтенант, я снова задыхаюсь от страха, я снова жду.
Итак, хорошо. С чего начать? Сначала немного о «Тритоне». Это была лодка старой закалки, дизель-электрическая, без всяких этих новомодных ядерных прибамбасов. Простая, надежная, как автомат Калашникова. Хотя, может, и не такая уж надежная, раз нас так легко потопили. Ладно, это уже чернушный юмор, как говорится, чтобы не сойти с ума. Экипаж подобрался разношерстный, как команда пиратов на острове Тортуга. Были и ветераны, просоленые морской водой до мозга костей, и салаги, вроде меня, которые еще не успели понять, куда попали. Но всех нас объединяло одно – страх. Страх перед глубиной, перед неизвестностью, перед тем, что может таиться в этих темных водах. И этот страх, как оказалось, был вполне оправдан. «Тритон» был нашим домом, нашей крепостью, нашей подводной консервной банкой, которая должна была защищать нас от внешнего мира. Но в итоге она стала нашей могилой. Или, по крайней мере, могилой для многих из нас.
Булавкин. Этот человек, или, вернее, то, во что он превратился, был самым странным и жутким существом, которое я когда-либо встречал. До «этого» он был обычным кладовщиком, немного замкнутым, немного странным, но вполне безобидным. Любил читать Ницше, сидя в кладовке, забитой солёными огурцами. Представляете себе эту картину? Подводная лодка, соленые огурцы, Ницше. Сюрреализм в чистом виде. Он часто бормотал что-то про волю к власти, про сверхчеловека, про то, что бог умер. Мы смеялись над ним, считали его чудаком. А он, видимо, что-то знал. Что-то, чего не знали мы. И это знание, или безумие, которое он в себе носил, вырвалось наружу в самый неподходящий момент. Помню, как капитан его журил за то, что он постоянно путал красную кнопку с зеленой.
– Булавкин, ты что, дальтоник? Или просто хочешь нас всех взорвать? – кричал капитан, становясь красным от злости. А Булавкин только пожимал плечами и говорил:
– Все относительно, капитан. Что есть красное, что есть зеленое? Это всего лишь условности.
После этого случая его и отправили в изолятор. До выяснения обстоятельств. Кто же знал, что это «выяснение обстоятельств» превратится в кровавый кошмар, в подводный апокалипсис?
Ночь. Ночь была самой страшной частью нашей службы. Днем еще можно было как-то отвлечься, занимаясь рутинной работой, слушая приказы, перебрасываясь шутками с товарищами. Но ночью… ночью все менялось. Ночью темнота сгущалась, звуки становились громче, а страх проникал в каждую щель, в каждый уголок лодки. Ночью мы оставались наедине со своими мыслями, со своими страхами и кошмарами. И именно ночью Булавкин начал свое превращение. Крик. Это был крик, который разбудил нас всех. Крик, от которого лопнули лампочки и выпала одна пломба. Крик, который до сих пор звучит в моих ушах. Мы сорвались с мест, как ошпаренные, и помчались к изолятору. Офицеры бежали впереди, я плелся сзади, стараясь не отстать. Сердце колотилось, как сумасшедшее, в горле пересохло. Я чувствовал, что что-то ужасное произошло. И я не ошибся. Дверь изолятора была вынесена, словно ее протаранил танк. Металл был искорежен, , петли сорваны. А внутри… внутри было пусто. Булавкин исчез.
Первая мысль – сбежал. Он каким-то образом сломал дверь и спрятался где-то на лодке. Решил поиграть с нами в «прятки со смертью». Мы начали обыскивать каждый отсек, каждый угол, каждую каюту. Заглянули даже в гальюн. Мало ли, вдруг там медитирует. Но Булавкин как сквозь землю провалился. Его нигде не было. Мы обыскали всю лодку, но нашли только соленый огурец, одиноко лежащий посреди коридора. И тогда я почувствовал, что что-то не так. Что-то страшное, необъяснимое произошло. Булавкин не просто сбежал. Он стал чем-то другим, что не поддается логике и разуму. Чем-то, что способно уничтожить нас всех. И вскоре мы в этом убедились.
Боцман Семеныч. Он был первым, кто исчез. Заступил на вахту в машинном отделении и… растворился в ночи, как сахар в чае. Просто исчез. Ни криков, ни борьбы, ничего. Только его фуражка, которая валялась посреди залитого маслом пола и странный след, похожий на отпечаток огромной лапы, который заставил нас содрогнуться от ужаса. Мы поняли, что Булавкин где-то рядом, и он охотится на нас. Поняли, что он стал чудовищем, подводным монстром, помесью Ницше с Ктулху. И у нас не было никакой возможности остановить его. Затем пропал радист Валера. Его крики, полные отчаяния и матерных слов, слышали все. Когда мы ворвались в радиорубку, там была тишина. Аппаратура разбита вдребезги, на стенах – кровь, а на столе – недопитая бутылка «Столичной» и записка: «Я слишком много знал». Валера действительно слишком много знал. Он был нашим связующим звеном с внешним миром. Он знал все новости, все приказы, все секреты. И, видимо, Булавкин решил, что ему не стоит делиться этими знаниями с кем-либо еще. Он заткнул Валере рот навсегда.
После этого мы поняли, что все серьезно. Булавкин – не просто безумный кладовщик, а опасный противник, с которым нам придется сражаться. Мы организовали поисковые отряды, вооружились гаечными ключами и швабрами. Но Булавкин был неуловим, как подводная лодка в стоге сена. Он знал каждый уголок этой железной кишки, каждую потайную дверь, каждую дырку. Он стал сильнее, быстрее, злее, чем самый злой налоговый инспектор. Ножи гнулись о его шкуру, как фольга. Удары его только смешили. Он двигался со скоростью торпеды, нападая из темноты, словно призрак коммунизма. Он играл с нами, как кот с мышкой, нагнетая атмосферу всеобщего психоза. Он был везде и нигде одновременно. Мы слышали его дыхание в вентиляционных шахтах, видели его тень в перископ, а однажды он даже подменил сахар в моей чашке на соль. Вот же гад! Это была последняя капля. После этого я поклялся, что убью его,чего бы мне это ни стоило.
Мы загнали его в торпедный отсек. Заблокировали все выходы, приготовились к финальной битве. Вооружились огнетушителями и матерными словами. Но когда ворвались внутрь… там было пусто. Только запах огурцов витал в воздухе. И надпись на торпеде: «Бог умер. Подпись: Булавкин». Этот ублюдок издевался над нами. Он наслаждался нашим страхом, нашим отчаянием, нашей беспомощностью. Он превратил нашу жизнь в ад. Подводный ад. И мы ничего не могли с этим поделать. С каждым днем нас становилось все меньше и меньше. Страх парализовал нас, лишал воли к жизни. Мы превратились в подводных тараканов, ожидающих своего часа. Некоторые начали проповедовать теорию полой Земли, другие – петь советские песни. Капитан, последний оплот здравого смысла, отдал приказ затопить один из отсеков, надеясь выманить Булавкина. Но это не помогло. Он просто исчез, словно растворился в воде, как аспирин. Наверное, научился дышать жабрами, или отрастил себе плавники. Кто знает, на что он еще способен? Этот безумный философ-кладовщик, превратившийся в подводного монстра.
В конце концов, остался только я. Я забаррикадировался в рубке, молился всем известным богам, читал Ницше (пытаясь понять, что Булавкин в нем нашел) и ждал смерти. Я знал, что он придет за мной, что он не оставит меня в живых. Я был последним, кто остался на его пути. Последним свидетелем его превращения. Одна из причин, почему он должен был меня уничтожить. И вот, я услышал его. Тихий, скребущий звук из-за двери. Будто кто-то пытался открыть консервную банку тупым ножом. Звук становился все громче и громче, перерастая в яростный стук. Я знал, что это конец. Финита ля комедия. Дверь не выдержала. Распахнулась с грохотом, и в рубку ворвался ОН. Это был Булавкин, но это был уже не тот Булавкин, которого я знал. Его глаза горели безумным огнем, кожа была бледной и скользкой, словно у морского огурца. Улыбался, обнажая зубы, превратившиеся в акульи клыки. Он был похож на карикатуру на человека, на извращенную пародию на кладовщика Булавкина, которого я знал. Он стал воплощением кошмара, ходячим ужасом, вылезшим из глубин ада.
– Ну здравствуй, лейтенант! – прорычал он голосом, похожим на скрежет металла. – Соскучился? А я вот тут философскую диссертацию написал. Хочешь послушать?
Он бросился на меня, но я успел увернуться. Схватил огнетушитель и со всей силы ударил его по голове. Он пошатнулся, но не упал. Только посмотрел на меня с укоризной:
– Некультурно, лейтенант. Интеллигентные люди так не поступают.
Этот псих все еще пытался придерживаться правил приличия, даже после того, как превратился в чудовище. Он схватил меня за горло своими когтистыми руками и поднял в воздух, как воздушный шарик. Я задыхался, чувствуя, как жизнь покидает меня. Смотрел в его безумные глаза и понимал, что это конец. Вот она, подводная могила. Но потом произошло чудо. Лодка содрогнулась от удара. Спасатели! Они пробили корпус!
Булавкин отпустил меня, словно горячую картофелину, и обернулся. Зарычал, как раненый зверь, и бросился к пролому. Попытался вылезти наружу, но спасатели открыли огонь из автоматов. Я видел, как пули прошивают его тело, но он продолжал двигаться, словно это его только бодрило. Наверное, выработал иммунитет к свинцу. И вот, когда он почти выбрался наружу, лодка снова содрогнулась. Второй взрыв. На этот раз более мощный. Все как в тумане. Я потерял сознание. Очнулся уже на палубе спасательного судна. Врачи кружили вокруг меня, словно чайки над выброшенной рыбой. Задавали вопросы, на которые у меня не было сил отвечать. В голове крутились последние дни на «Тритоне» – дни, которые превратились в вечность. Дни, наполненные страхом, отчаянием, безумием. Дни, которые я никогда не смогу забыть.
– Лейтенант? Лейтенант, вы меня слышите? – спросил врач.
– Вы в безопасности, – сказал врач. – Мы вас спасли. Ваша лодка уничтожена.
– А Булавкин? – спросил я, чувствуя, как мурашки бегают по коже. – Он… он мертв?
– Мы не нашли его тела, – сказал он. – Мы обыскали все обломки, но его там нет. Как и тел остальных членов экипажа.
– Вы хотите сказать, что он… он жив? Он где-то там, в море?
Врач ничего не ответил. Просто посмотрел на меня с сочувствием и предложил успокоительное. Я отказался. Мне не хотелось успокоительного. Я хотел знать правду, хотел знать, жив ли Булавкин. И если да, то где он. Я знал, что он не оставит меня в покое, он будет преследовать меня до конца моих дней, станет моим личным кошмаром. Моим подводным Ктулху.
С тех пор прошло много лет. Я живу в маленьком домике, окруженном кактусами и книгами Ницше. Я так и не смог вернуться к нормальной жизни. Боюсь воды. Боюсь темноты. Боюсь, что однажды услышу скребущий звук за своей дверью. Звук, который напомнит мне о «Тритоне», о Булавкине, о том ужасе, который я пережил. Я знаю, что он где-то там. Где-то в глубине, в холодной и темной бездне. Ждет своего часа. Учит морских чертей философии и питается солеными огурцами. Он станет сильнее и безумнее. И когда-нибудь вернется, чтобы завершить свой экзистенциальный эксперимент. И тогда… тогда ад повторится. Но на этот раз с улучшенной звуковой системой и более качественным освещением. И я знаю, кто будет главным героем этого подводного шоу ужасов. Это буду я. И я ничего не смогу с этим поделать.
