Буханка подпрыгивала на ямах, как старый матрас в общаге. В салоне пахло сырым железом, потом, остатками солярки и чем-то, что ни разу толком не мыли, хоть и стоило бы.
Шофер ругался на каждую новую выбоину, но ругался лениво, без злости. У него это звучало почти ласково:
— Яма справа… ага, спасибо, родная, что не убила.
Корень сидел ближе всех к двери, гипнотизировал ближайшее к себе окно и держал автомат наготове. Вовка и Рыжий жались друг к другу, как школьники на экскурсии. Мартышка рассматривала в телефоне какую-то переписку и делала вид, что ей смертельно скучно. Монах тихо шевелил губами, беззвучно проговаривая что-то свое.
Шнур возился с рацией, обмотанный проводами.
— Связь есть, — буркнул он. — Даже, сука, слышно. Я прям не верю, что эту херню можно было починить.
Док проверял аптечку, перебирая ампулы. В голос не комментировал содержимое, но по выражению лица было видно — кое-что ему не нравится.
Андрей сидел напротив Олеси. Она держала рюкзак обхватив его руками и смотрела куда-то сквозь себя.
Глаза у нее были мутные от усталости. Кожа — слишком бледная, под ней проступали темноватые тени, похожие на синяки. Ничего «монструозного» Андрей все еще не мог разглядеть.
— Ну что, Штопка, как настроение? — весело спросил Шут, устроившийся ближе к водителю.
— Нормальное, — ответила она.
— Слышали? — повернулся Шут к остальным. — «Нормальное». Для Штопки это, бойцы, вообще пик эмоционального напряжения. У таких тварей эмоций человеческих-то нет, только инстинкты. Если от нее когда-нибудь услышите «хорошее», проверьте не сожрала ли она вашего товарища или ребенка какого.
— Док, ты бы ей давление померил? — будто между делом добавил Шут. — Вдруг по дороге сдохнет.
— А смысл, — буркнул Док, не поднимая головы. — Не человек же. Пока ходит — годна. Перестанет — в распоряжение науки.
Вовка прыснул, но быстро замолчал, когда Батя покосился на него, как на таракана на кухне.
— Задача, — напомнил Андрей, глядя на Шута.
— Ой, командир, — протянул тот. — Задача у нас простая, как хуй в жопе. Старый дом, подвал, странные звуки, недовольные жильцы. Склейка мелкая, рыхлая, но уже подгрызает реальность. Нам надо посмотреть, кто из ваших сдохнет на месте, а кто в штаны наложит.
— А мы чем помогаем? — спросила Мартышка, дернув плечом. — Или нас чисто в качестве декора привезли?
— Во-первых, вы светите стволами, чтобы местные чувствовали себя защищенными, — весело отчеканил Шут. — Во-вторых, вы страхуете Штопку, пока она дыры зашивает. В-третьих, вы, возможно, сдохнете, и мы сделаем выводы. Научный, так сказать, эксперимент.
— Понятно, — сказал Андрей. — Инструкция по взаимодействию с местными?
— В контакт не вступать — вот и вся инструкция. Если кто полезет, не стесняйтесь. Потом подчистим и спишем на аномалию.
Двор был такой, как у всех: потрепанная детская площадка, качели, выгоревший и потрепанный временем грибок, свалка из старых матрасов и сломанных стульев у подъезда.
— Романтика, — прокомментировал Рыжий. — Прям как в детстве.
— В твоем детстве такого говна еще не лезло, — отрезал Батя.
Подъезд встретил запахом кошек, плесени и старой краски. Свет моргал. На стенах висели разномастные объявления, чьи-то детские рисунки, а поверх всего — грязные разводы чьих-то ладоней, которые долго водили по штукатурке.
На первом этаже их ждала женщина в халате и тапочках. Лет сорока, с сальными волосами, зажатой в пальцах сигаретой и глазами, которые за последние пару суток точно не спали.
— Это вы из… — она кивнула куда-то вверх, в сторону абстрактного «ведомства».
— Мы, — сказал Шут, просочившись вперед. — Здравствуйте, гражданка. Где у вас тут пугалка завелась?
— В подвале, — она затянулась. — Они там… шепчут. И стучит. И воздух… — она поморщилась. — Я же не дура. Я понимаю, что крысы, трубы, все такое. Но это не крысы. И… — она покосилась на военных.
— Крысы-крысы, матушка — махнул рукой Шут. — Люди тут остались еще, кроме вас?
— Ушли к родне. Кто к кому мог. Я здесь осталась, ключи дать, — она всхлипнула. — И… вдруг вы скажете, что все нормально. Что мне в дурку надо, а не в МЧС звонить.
— В дурку — это мы тоже можем организовать, — ласково сообщил Шут. — А, если в морг не планируете, то сидите дома, двери не открывайте, пока не скажем. Если что-то будет кричать, плакать и проситься — это не мы. Нам будет некогда.
— Можно без… — начал было Лебедев, но осекся. Смысла не было.
Они спустились в подвал по узкой лестнице.
Темнота встретила их прелым воздухом и запахом старых тряпок. Постепенно через него начинали просачиваться и другие запахи.
— Воняет как у младшеклашек в классе, — сморщила нос Мартышка.
Шут удивленно приподнял бровь.
Лампочка под потолком горела тускло-желтым. Тени от людей расползались по стенам и болезненными изломами залегали в углах.
Дверь в сам подвал была железная, старая, покрашенная когда-то зеленой эмалью, теперь облупленной до пятен ржавчины. Замок перекошенный, но целый — явно, его недавно дергали.
— Тут, — сказала она. — Ниже.
— Вниз — так вниз, — вздохнул Шут. — Батя, строй не распускать. Лебедь — рядом со мной. Остальные — в зоне видимости. Если кто-то вдруг резко захочет побегать по подвалу в одиночку, считайте, что уже мертвы.
Они спустились еще немного ниже. Свет сверху сразу стал чужим, лениво тек по ступеням и дох уже к середине пролета. Дальше начинался настоящий подвал.
Фонарики щелкнули почти синхронно. Лучи вырвали из темноты стены, обитые местами вагонкой, местами голым бетоном. Вдоль коридора тянулись двери в отдельные кладовки — какие-то закрыты на висячие замки, какие-то приоткрыты.
Пыль, паутина, коробки, старые санки, велосипеды без колес, банки с закрутками, вросшие в пол.
Запах детского пота усиливался. Смешивался со свечным воском и чем-то сладким, вроде карамели, забытой и прилипшей на жаре к подкладу куртки.
— Где именно? — спросил он.
Олеся прошла вперед, почти не глядя под ноги. На секунду показалось, что она идет не по коридору, а по какой-то своей, невидимой линии. Остановилась у влажного участка стены — бетон, краска ободрана до серых пятен, по полу тянулись потеки влаги.
Андрей пригляделся. Ничего особенного. Стена как стена. Угол, шов между плитами.
— Тут тонко, — добавила Олеся. — Как кожа у старика. Еще чуть-чуть — и порвется.
— Приятно, — пробормотал Рыжий. — Прям захотелось потрогать.
— Потрогаешь — я тебя сам зашью, — пообещал Шут. — Без наркоза.
Шут подошел ближе, скосил взгляд на стену, потом на Олесю.
— Это у нас, бойцы, пока не склейка, — пояснил он. — Склейка начинается, когда из дырки уже что-то лезет. Наша Штопка должна шов подтянуть, пока он не превратился в раззявленную жопу, из которой потечет граница.
— А если уже превратился? — спросил Вовка.
— Тогда будет весело, — бодро отозвался Шут. — Но это вы и так скоро увидите.
Олеся опустилась на корточки, провела пальцами по шероховатой поверхности.
— Тут много мелкого, — тихо сказала она. — Как мыши в стене. Просто пока не прорвались.
— Штопай резче, не пизди — мягко сказал Шут.
Она сняла рюкзак, поставила рядом. Руки у нее дрожали — не сильно, но заметно. Олеся потерла ладони одну о другую и приложила правую к стене.
Кожа как будто чуть вошла в бетон, как сырое тесто. Андрей увидел, как по ее пальцам побежали тонкие темные прожилки, ногти едва заметно вытянулись.
Воздух вокруг стены стал ощутимо плотнее и холоднее. Фонарные лучи чуть гасли, словно их втягивали внутрь.
Олеся чуть наклонилась вперед. Плечи напряглись, по шее заскользили струйки пота.
Где-то глубоко под бетоном заворочалось и заскреблось. Еле слышно, как крыса в норе.
Монах зашептал что-то свое. Четки в кармане вздрогнули, застучали нервно и быстро.
— Не надо, — негромко сказала Олеся, не открывая глаз. Голос стал чуть ниже. — Он слышит.
— Тот, кто хочет сюда, — ответила она. — Не надо ему помогать.
Шов под ее ладонью чуть дрогнул. Андрей уже собирался спросить, сколько ей еще нужно, когда в дальнем конце коридора что-то шелохнулось.
— Стоим, — сразу сказал Шут. — Стволы вниз, но яички в кулак. Мартышка, можешь жамкать сиськи нам на радость.
Фонари развернулись туда почти одновременно.
В углу, у стены, на полу лежал темный комок. Обрывки ткани, костлявые ноги, волосы. Андрей сперва честно записал это в «хлам». Потом комок вздохнул.
Лет десять–одиннадцать. Худой до прозрачности. Грязно-серая пижама с мишками. На шее звякали десяток крестиков на веревочках и цепочках, ободравшие бледную кожу до рубцов.
Голова чуть великовата, волосы жидкие, клочьями. На шее под воротом угадывались тонкие бордовые полосы.
Он сидел и смотрел прямо. Без миганий.
— Охренеть, вот это Ералаш, — шепнул Рыжий.
— Не стрелять, — негромко сказал Шут. — Пока не доказано обратное — это живой малолетний долбаеб.
Ребенок поднялся. Встал криво, выворачивая ступни внутрь, и пошел.
Не к Андрею. Не к Бате. Прямо к Шуту. Как будто остальных вообще не видел. Босые пятки оставляли на бетоне серые влажные отпечатки.
— Молчи, — отрезал тот, не отводя взгляда. — На детей у нас бумажки другие. Заебешься заполнять.
Ребенок подошел вплотную, задрал голову.
— Дядя, — сказал он. Голос был осипший и неровные. — Это ты.
Улыбка вышла привычная, хищная. Но пальцы на прикладе заметно дернулись.
Ребенок моргнул, уголки губ попытались сложиться в улыбку.
— Ты… хороший, — сказал он. — Ты знаешь, кого можно. Ты забираешь только тех, кто уже… не дети. Ты… правильно делаешь.
По коридору прошла такая тишина, что слышно было, как у Вовки квакнула слюна в горле.
Шут хмыкнул, но как-то глухо.
— Слышали, бойцы? — не оборачиваясь, сказал он. — Наш друг подтверждает мою высокую социальную ответственность. Устами младенца, как говорится.
Ребенок сделал еще шаг и прижался к нему. Обнял за талию тонкими руками, уткнулся лбом в грудь. От него шел колодезный холодок, который Шут чувствовал даже несмотря на слои снаряги.
Шут не оттолкнул. Инстинктивно чуть наклонился вперед, чтобы тот не соскользнул. Рука машинально сама собой легла ребенку на затылок — короткое, почти невидимое движение. Андрей увидел и почувствовал, как у него внутри все сжалось.
— С тобой… можно, — выдохнул ребенок. — Ты всегда говоришь: «он все равно не человек». «Он уже другой». «Так надо». И тогда… можно.
У Шута дернулся угол рта. Слова звучали слишком знакомо. Улыбка слезла, лицо стало пустым. Взгляд слегка расфокусировался и потерялся в пространстве.
Ребенок прижался сильнее, обвил руками его спину, цепляясь пальцами.
— Да, — мягко сказал он. — Ты хороший. Ты брал тех, кому и так уже… не верят. Кого и так боятся. Возьми меня тоже. Со мной можно. Я тоже уже не настоящий.
Андрею казалось, что ребенок перебирал что-то, нащупывал нужную ноту. С каждым словом у Шута с лица сходила краска. Но не от ужаса — от странного, тяжелого облегчения.
Мартышка еле слышно выругалась:
Андрей поймал себя на том, что сам перестал дышать. Коридор как будто сузился до этих двоих. Свет фонарей потускнел, звуки ушли на фон.
Ребенок поднял голову, заглянул Шуту в лицо. Глаза — мокрые, благодарные.
— Ты же хочешь, — прошептал он. — Внутри. Всегда хотел. Сделай, как раньше. Хочешь мальчиком стану? Или девочкой?
Шут чуть склонился к нему. Глаза у него стекленели, взгляд стал каким-то детским, неуместным. Правая рука полностью сошла с приклада и легла ребенку на плечо, сжала чуть сильнее, чем надо.
— Я же… отбирал, — пробормотал он, едва слышно. — Только тех… кто… уже не…
— Сука, — выдавила Олеся у стены. Голос низкий, чужой. Андрей впервые за несколько часов услышал в ней что-то кроме усталости. — Он у него в голове роется. Не ребенок это, дебилы!
Шут дернулся, поморгал, будто вынырнул из толщи воды. На секунду в глазах мелькнула животная паника и дрожь.
— Ты наш, — мягко сказал он. — Разбитый уже. Как сдохнешь, будешь таким же, как мы.
— Вот здесь ты, бляха, перегнул, — выдохнул Шут.
Резко рванул ребенка от себя, вытягивая на прямые руки. Хватка была грубая, от такой могли бы остаться синяки. Шея у ребенка слегка хрустнула, лицо чуть съехало набок, как маска. Рот растянулся сильнее, чем позволяла кожа и треснул в уголках.
— Док, наперстянку, — коротко бросил Шут. — Быстро.
Док подлетел, обдал существо щедрой струей раствора.
Кожа у существа расползлась, обнажая гнилое мясо, покрытое чем-то липким и бледным. Крестики на груди провалились внутрь и впечатались в показавшиеся кости.
— Не живой, — ровно констатировал Док.
Шут отбросил существо, которое шипело и выгибалось.
— С другими ты не отказывался, — проскрежетало оно. Голос сорвался, стал двойным. — А меня не хочешь, мразь? Я что хуже, сука?
— Огонь, — заорал он истерично. — Вали шмару, пока не оклемалась.
Четко и на удивление слаженно прозвучали выстрелы. Напряженные пальцы бойцов наконец дали себе волю и вдавили спусковые крючки.
Существо дернулось, булькнуло и попыталось еще раз дотянуться до Шута.
— Поздно, зайчик, — прохрипел тот. Голос сел, но привычная издевка вернулась. — Пора баиньки.
Огонь стих. В подвале снова закапала где-то вода, и стало слышно, как Монах давится дыханием вперемешку с молитвами.
От существа осталось месиво — серо-белая каша, в которую вдавились чистенькие крестики. Один тихо звякнул, ткнувшись в берец Шута.
— Ну все, — выдохнул Шут. — Пятый «А» свободен, классный час окончен.
Вовка смотрел на кашу так, будто вот-вот начнет орать и сдерживает его только хмурый взгляд Бати. Рыжий старательно держал ухмылочку, но щеки у него были цвета побелки.
Олеся так и стояла у шва, прижав ладонь к бетону. Лицо — серое, губы закушены до крови. Пальцы все еще чуть уходили в стену, по коже пробегали темные полосы. Она дрожала всем телом, как собака под дождем.
— Штопка, блять, — раздраженно сказал Шут. — Ты там что, заснула? Заканчивай давай.
— Еще… — выдохнула она. — Чуть… если отпустить, полезет обратно.
— Тогда не отпускай, — буднично сказал Шут.
Она вцепилась пальцами в бетон сильнее. Кожа на руках потемнела, ногти вытянулись, суставы заострились, под кожей заметно бугрились и ерзали переплетения мышц.
Где-то под бетоном недовольно зашуршало.
— Тихо, — прошептала Олеся прямо в стену. Нежно, мягко, как шепчут ребенку на ночь. — Спи… твоя очередь потом будет.
Андрей почти физически услышал короткое, злое «фу» из-за бетона.
Олеся дернула руку на себя. Пару секунд стена держала ее, как жвачка. Потом хрустнуло где-то в глубине, и ее выкинуло назад.
Пульс Олеси под его пальцами долбил так, как у нормального человека просто не может. Кожа была ледяная на ощупь, а сама она ощущалась совсем хрупкой и беззащитной.
— Осторожнее, — машинально сказал он. — Вы как?
— Нормально, — выдохнула она.
Шут подошел к стене, провел костяшками по поверхности, прислушался.
— Ну, — нехотя признал он. — Черкаши подтерла, молодец. Главное — до завтра не сдохни, а то у меня на тебе еще планы.
— Все, детишки, диснейленд закрыт. Шнур, уши включи, проверь, нет ли еще сюрпризов. Остальные — быстренько глазами прошлись, убедились, что ничего не шипит и не шевелится, и наверх. Я тут ночевать с тараканами не подписывался.
Андрей подождал, пока остальные двинутся, и придерживая повел Олесю на выход. Та попыталась мягко вывернуться.
— Отпустите, — тихо сказала она. — А то заметят, что вы помогаете. Вам с ними работать еще.
Андрей чуть сжал ее запястье. Остановился и помог Олесе облокотиться на стену.
— Подожди, — сказал он, глядя на Шута. — Объясни. Это что вообще было? Почему оно именно к тебе полезло? Почему именно эти слова?
Он помолчал секунду и в лоб добавил:
— Ты что, сука, растлитель?
Тишина в подвале изменилась, в ней было слышно, как бьется чье-то сердце.
Шут медленно повернул голову. Улыбка исчезла. Он сделал шаг вперед, сокращая дистанцию до Андрея.
— Повтори-ка, — с деланным спокойствием сказал он. — Я, может, плохо расслышал. Кто?
— Я спрашиваю, почему «ребенок» говорил так, будто тебя знает. И почему ты сразу руки к нему потянул, а не к стволу.
— Командир, ты че… Шут нормальный мужик, мы видели, как он его…
— Заткнись, Сомов, — рявкнули одновременно Батя и Андрей.
Шут не отводил глаз от Андрея. Он сделал еще полшага ближе. Теперь они почти упирались сапогами друг в друга.
— То, что оно там пиздело, — продолжил он тихо, — это переработанный мусор из голов этого дома, подъезда и хуй знает чего. Я при выполнении служебных обязанностей говорю много брехни, чтобы мамочки успокоились и начальство расписалось в нужных местах. Паразит взял эти слова, перемешал, вывалил мне под ноги, вот и все дрочево.
— Но ты же… — начал Андрей.
— Я же что? — голос стал ниже. — Педик? Маньячок? Ты аккуратней, командир. Ты сейчас не только мою тонкую душевную организацию задеваешь. Ты, если так обвинять начнешь, — он чуть скосил глаза на бойцов, — половину своих говном покроешь. Тут каждый когда-нибудь думал, кого «из жалости» добить, кого списать, на кого бумагу написать. Чай не тайная вечеря собралась.
— Да ладно, Лебедь, реально. Ты же видел, как он его, — он ткнул стволом куда-то в сторону каши. — Не стал цацкаться. Нормальный начальник, чо ты залупился-то.
— Нормальный, — охотно согласился Шут. — Я, Лебедь, люблю свою работу, а не детей. Разницу улавливаешь?
— Разговор окончен. Хочешь обсуждать мой хуй, пиши рапорт. Там и посмотрим, кого и куда поимеют. Не ты первый.
Шут гадливо улыбнулся и перевел взгляд на Олесю:
— Объект, на выход самостоятельно.
Олеся сделала шаг, ноги подогнулись, и она приготовилась встретиться с мокрым подвальным полом.
Андрей рефлекторно метнулся к ней, подхватил.
— Руки убери, Лебедь, — хищно усмехнулся Шут. — Это объект, а не телка из бара.
— Значит, поползет, если по-человечески идти не может, — отрезал Шут.
Он повернулся к Олесе:
— Штопка, вставай ровнее. Не порть бойцам впечатление от первого выезда.
Та попыталась отстраниться от Андрея, но безуспешно. Ноги отказывались держать внезапно отяжелевшее тело, а в глазах становилось все темнее.
— По бумагам, — спокойно сказал он, — вы тут числитесь как представитель ведомства. Консультант. Я — командир взвода. За личный состав отвечаю я. Включая объект, пока его выдали мне. Так что ваш ценный совет принят к сведению, но отклонен по причине нецелесообразности.
Пара человек тихо хлебнули воздух. Батя дернул щекой, но молчал.
Шут спустился на пару ступеней вниз.
— Ты, командир, совсем охуел? — прошипел он. — Я здесь единственный, кто знает, что она такое.
— Поздравляю, — так же ровно ответил Андрей. — На вас рапорт и отчетность. На мне — трупы, если что пойдет не так. А она, пока что, у меня числится как живая женщина, а не списанный инвентарь. Так что понесу, как считаю нужным. Возражения оформите письменно.
Мартышка опустила голову, чтобы не было видно ухмылки. Вовка сглотнул, сделав вид, что кашляет.
На секунду у Шута на лице промелькнула мелкая, злая обида человека, которому впервые дали поводком помахать, да удержать не вышло.
Он сжал челюсти так, что хрустнуло.
— Ладно, командир, — выдавил он сладким голосом. — Неси свою резиновую Зину.
— Штопка, не висни на офицере слишком сильно, не позорься.
Та попыталась отстраниться, но пальцы все равно вцепились Андрею в рукав — ноги не слушались, мир плыл.
— Да-да, сама, — тихо бормотал Андрей. — Все сама. Вот так, молодец.
Они пошли наверх. Одной рукой Олеся цеплялась пальцами за ржавые перила скорее для виду, за вторую ее тащил наверх Андрей.
Сзади шуршали камуфляжи, кто-то шепнул в полголоса:
— Командир, ты че, влюбился, что ли…
— Рот закрой, Сомов, — шикнул Батя. — Пока зубы целы.
Наверху, у подъездной двери их ждал Шут.
— Трогательно, — протянул он. — Прямо социальная реклама: «армия и благотворительность.
Поймал взгляд Андрея, задержался на секунду. В этой секунде не было ни шуток, ни слов — только очень простое сообщение: «Я тебя, сука, запомнил».
Андрей подумал, что с этим мстительным чепухом говна он еще нахлебается. Руку с Олеси он, впрочем, не убрал.
