— Думаешь, они всё это читают? — тихо спросил Павлин, вглядываясь в колышущиеся на металле бумажки. Его лицо в оранжевом свете казалось чужим, задумчивым.
— Кто? — не понял Виктор, отводя взгляд от знакомого почерка матери на одном из «листов» — она каждый год оставляла память о своём брате.
— Те, чьи имена там висят. С небес или из-под земли. Древо-то высокое, должно быть видно.
Виктор не ответил. Он вспомнил дядю, о котором кричал отец. Его имени на Древе не было — смерть не в Нищуре не удостаиваласъ памяти. Горечь подкатила к горлу, но его отвлек голос торговца.
— Пряники! Магматические пряники! Пять девитов за штуку, десять — за ожог языка!
У лотка толпилась ватага дошкольников. Пряники были твёрдыми, как камень, и сквозь толстое тесто проглядывали красные, потрескивающие искры. Дети соревновались, кто дольше продержит лакомство во рту, издавая сдавленные всхлипы и смеясь сквозь слёзы. Среди них Виктор заметил Марка «Шрама». Тот не участвовал в дурацких состязаниях, а просто молча наблюдал, прислонившись к стене, его лицо было скрыто в тени. Их взгляды встретились на мгновение. Марк едва заметно кивнул — не Виктору, а скорее самому факту его присутствия, — а затем растворился в толпе, как будто его и не было. Опять что-то замышляет, контрабандист.
Павлин тем временем уже купил два пряника и сунул один Виктору.
— На, совершенствуй свою боль. Для Энциклопедии пригодится, глава «Гастрономический мазохизм».
Пряник обжёг язык, но следом явился странный, глубокий вкус железа и копчёного мёда. Жуя свои тлеющие угольки, они двинулись дальше. У стены старого цеха бродячие артисты в грубых масках из коры разыгрывали теневой спектакль. Старый фонарь отбрасывал на стену карикатурные силуэты, пародирующие важных особ. Вот тень с огромным животом что-то надменно вещала, и зрители узнавали в ней Осмира. Вот другая, худая и длинная, пыталась измерить тень первого, и это был явно Нэун. Народ смеялся, но оглядываясь — нет ли за спиной Легионеров?
И тут Виктор заметил Соню. Она стояла поодаль от всех, прислонившись к водосточной трубе. Блондинка с серебряными глазами и спиралевидным шрамом на виске не смотрела на представление. Её взгляд был пустым и направленным куда-то внутрь себя. Её пальцы слегка шевелились, будто перебирая невидимые нити, а на виске, под шрамом, играла крошечная, едва заметная рябь. Она что-то бормотала, беззвучно шевеля губами, словно вела тихий спор с невидимым собеседником. Это длилось мгновение, а затем она будто очнулась, резко встряхнула головой и поспешно скрылась в переулке. Единственная странная, выбивающаяся из праздника нота.
— Смотри, кто удостоил нас своим вниманием, — прошипел Павлин, хватая Виктора за локоть.
У «Колеса Судьбы» — скрипучего механизма из списанных сервоприводов — собралась кучка их одноклассников. В центре, конечно же, был Евгений, окружённый своими Лоялистами. Анна «Щит» стояла рядом, словно готовая отразить любую критику в его адрес. Евгений крутанул ручку с таким видом, будто запускал главный генератор Агоры. Шестерёнки взвыли, и из динамика прозвучало:
— Перспективы… многообещающие… продолжайте в том же духе.
Евгений самодовольно ухмыльнулся. Но когда за ручку взялась маленькая девочка, механизм выдал: «Ошибка… ошибка… личность не распознана». Лоялисты засмеялись. Евгений брезгливо отодвинулся.
— И зачем пускают сюда всякий сброд? — громко произнёс он, и его взгляд скользнул по Виктору и Павлину. — Праздник стараются испортить.
Павлин уже было набрал воздуха в грудь для язвительного ответа, но Виктор потянул его за рукав.
Они отошли, оставив Евгения купаться в своём величии. За пять бронзовых девитов Павлин всё-таки крутанул колесо. Механизм скрежетнул и выдавил:
— Твоё… предназначение… требует… перезагрузки.
— Ну вот, а я надеялся на инструкцию по эксплуатации, — фыркнул Павлин, но в его глазах мелькнула тень той же суеверной досады, что была у людей, получивших «ошибку».
Но вот к полуночи настроение из весёлого стало торжественным и сосредоточенным. Толпа потекла к дренажным каналам. И здесь, в толпе, Виктор увидел своих родителей. Они стояли отдельно друг от друга. Отец, суровый и молчаливый, смотрел на чёрную воду с таким мрачным выражением, будто видел в ней отражение своего погибшего брата. Мать была в двух шагах от него, в своей лучшей учительской мантии, но её взгляд был отрешённым, профессиональным — она следила за порядком, а не участвовала в ритуале. Они были вместе и в то же время бесконечно далеко друг от друга. Почему так — Виктор понять не мог.
— Твоя мать на посту? — тихо спросил Виктор у Павлина, пока они получали свои свечи-лодочки.
Павлин лишь пожал плечами, делая вид, что это его не колет.
— Легион не спит. Даже в Новый год. Кто-то должен следить, чтобы такие, как мы, не устроили очень уж большую перезагрузку, — он бросил взгляд на потухшее Колесо Судьбы.
Один за другим люди опускали свои огоньки на воду. Свеча Павлина, ярко вспыхнув, поплыла бойко, но почти сразу наткнулась на ржавую решётку стока, зацепилась и, покачнувшись, погасла. Лицо Павлина помрачнело.
— Вот и всё предсказание, — пробормотал он безрадостно.
Свеча Виктора уплыла дальше, но её слабое пламя забил резкий порыв ветра с тоннелей. Она захлебнулась и потухла. Виктор почувствовал нелепый укол суеверной досады. И тогда его пальцы сами собой сложились в щепотку. Он огляделся — Легионеры, в числе которых могла быть и мать Павлина, стояли по периметру. Мать наблюдала за толпой с холодным безразличием. Отец устало смотрел на воду. Рискованно. Но он не мог смириться. Он резко чиркнул пальцами, будто зажигая спичку о собственное нежелание сдаваться. Крошечная, не толще волоска, синяя искра, невидимая для большинства, перепрыгнула через полметра маслянистой воды и ткнулась в фитиль его свечи.
Она вспыхнула снова, ярче прежнего. Этого никто не видел, кроме нескольких детей, которые указали на «чудо» пальцами и завопили от восторга. Виктор отвёл взгляд, делая вид, что не при делах. Павлин смотрел на него с немым вопросом, но затем хмыкнул:
— Жульничаешь даже с судьбой, Таранис. Это по-твоему.
Позже, в переулках, где огненные ленты горели уже не так ярко, а толпа редела, их остановил тихий свист. Из тени, пахнущей озоном и ржавчиной, вышел щуплый контрабандист с потертым ящиком, полным склянок с мутной жидкостью, в которой плавали какие-то крошечные, светящиеся частицы.
— Огненные зелья! Настоящие. Из Апиро-Киперы. От одного глотка — душа летает, а язык на час серебром покрывается. Безвредное веселье, — он хитро подмигнул.
Павлин, всё ещё под впечатлением от погасшей свечи, тут же оживился.
— Десять бронзовых за пробу, двадцать — за полный опыт.
Не раздумывая, Павлин вытащил монеты и протянул торговцу. Он уже потянулся за склянкой, но тут же остановился и посмотрел на Виктора.
— Ты чего встал? Бери, прочувствуем вместе!
Виктор покачал головой, его взгляд скользнул по подозрительному содержимому склянки, а затем на самого торговца — нервного, с бегающими глазами.
— Нет уж. Неизвестно, из чего это сварганили. Моя «Энциклопедия Совершенства» в раздел «Необъяснимые отравления» пополняться не планирует. Да и Громов почувствует, если у меня в крови будет плавать какая-то дрянь. Скажет, что я контроль теряю.
— Ты всегда всё усложняешь, — фыркнул Павлин, но в его голосе не было обиды, лишь лёгкое разочарование. — Ладно, тогда я за тебя тоже испытаю. Во имя науки!
Он отхлебнул из горлышка. На его лице сначала отразилась гримаса от обжигающе-пряного вкуса, а затем взгляд стал отсутствующим, заинтересованным чем-то невидимым.
— Ого... — прошептал он. — Воздух... он весь в узорах. Словно схемы какие-то...
Через несколько минут он показал язык — он и правда отливал тусклым, металлическим серебром.
— Страшно выглядишь, — констатировал Виктор, с любопытством разглядывая друга. Для «Энциклопедии» это всё же стоило зафиксировать.
— Зато я теперь ценю себя дороже, — парировал Павлин, и сам рассмеялся своему дурацкому, уже слегка заплетающемуся языку каламбуру.
Виктор лишь покачал головой, наблюдая, как его друг, широко улыбаясь своему новому серебряному достоянию, пытается поймать в воздухе несуществующие нити. Он чувствовал не столько осуждение, сколько лёгкую грусть. Ему тоже хотелось отпустить контроль, позволить себе такое простое, глупое веселье. Но мысль о цене, о возможных последствиях, о недовольном лице Громова была сильнее. Его праздник заключался в другом — в наблюдении, анализе, сборе фактов. И в этом он тоже находил свое, особое удовлетворение.
На площади в это время подожгли Древо. Огненные ленты с домов потянулись к нему, как живые, и вот уже вся металлическая конструкция полыхала чистым, бездымным пламенем. Тысячи имён сгорали дотла, а пепел взмывал вверх, смешиваясь с искрами. Виктор в последний раз увидел в толпе отца — тот, запрокинув голову, смотрел на небо, и его лицо на миг исказилось болью. А потом он развернулся и пошёл прочь, не дожидаясь конца.
Гулянья стихли с рассветом. Легионеры методично гасили последние огненные ленты. Город погружался в привычный серый полумрак. На площади, заваленной мусором, стояло лишь огромное, почерневшее, но несгоревшее Древо — скелет из прочного металла. Символ того, что даже после самого яркого огня что-то всегда остаётся.
Виктор и Павлин молча шли домой. Один — с лёгким привкусом пепла и холодной ясностью в голове. Другой — с серебряным языком и грезами о танцующих в воздухе узорах. Праздник окончился. Обычная жизнь Нищура возвращалась, предвещая трудный, но насыщенный 94 год.
В первый день после Новогодних каникул, восьмого Января, они не пошли на последний урок — ненавистный «Мировой Язык». Вместо этого Виктор и Павлин застыли у ржавой ограды, будто два контрабандиста, проверяющие, чиста ли территория. Ледяной ветер гнал по асфальту бумажный мусор и ошмётки оторвавшихся новогодних гирлянд. Но внутри у них горел азарт, согревающий куда лучше любого праздничного настроения.
— С Днём Рождения, Пав, — Виктор толкнул очки на переносицу, пряча глаза от ледяных порывов. — Думаю, подземелья — идеальное место для праздника. Хотя бы плесень не будет пытаться вбить в тебя архаичные спряжения.
Павлин фыркнул, поправляя галстук.
— Лучший подарок — адреналиновый побег с Языка вместо торта. Но где мой настоящий презент, Молния? Неужели ограничился поздравлением?
В ответ Виктор молча снял рюкзак и извлёк оттуда пояс из плотной чёрной кожи, искусно прошитый золотыми нитями. Внутри, словно жилы, были вплетены гибкие трубки из прозрачного кварца.
— Наливаешь, выливаешь — всё под контролем. Пока не подашь магический импульс — ни капли не просочится. Полная герметичность. Пришлось уговорить Камико проверить его...
Павлин, не скрывая восторга, почти выхватил пояс.
— Уговорил Камико?! Ты серьёзно? Это же... идеально! Я теперь как ходячий фонтан! — Он щёлкнул пальцем — струя воды вырвалась из пояса, нарисовав в воздухе мерцающую цифру «14».
Их смех эхом разнёсся по пустынному переулку, ведя их к знакомому заброшенному входу. Дверь с скрежетом поддалась, впустив их в сырой, гнетущий мрак тоннелей.
Они шли по новому направлению уже с полчаса, освещая путь кольцами, как вдруг из-за поворота вышли две фигуры в просторных балахонах. Серебряные маски с выщербленными краями и десятиконечными звёздами на лбах холодно поблёскивали в свете их лучей.
— Агенты Хиит. Вы не пройдёте к Священному Храму! — раздался скрипучий, безжизненный голос из-под маски мужчины.
Павлин, всегда готовый к глупой шутке, шагнул вперёд, метка на его руке засветилась мирным голубым светом.
— Эй, полегче! Мы тут ищем... э-э-э... потерянный учебник по Мировому Языку! Нэун обожает квесты, понимаете? Не видели?
Ответом был резкий взмах руки мужчины. Воздух перед ним сгустился, завихрился и с низким гулом ринулся вперёд, словно невидимая кувалда.
Удар был направлен прямо в грудь Павлина.
Мозг Виктора отказался верить в происходящее. Магия... направленная на причинение вреда человеку? Такого не могло быть. Метка должна была заблокировать это! Она всегда блокировала! Это был абсолютный, нерушимый закон Фидерума, вбитый в них с детства.
Этот закон мог обходить только Виктор с его чёрной молнией...
Но ударная волна была вполне реальной. Виктор инстинктивно рванулся вперёд, отталкивая ошеломлённого Павлина в сторону. Воздушный таран пролетел в сантиметрах от них, с грохотом обрушив часть свода позади и окутав всё облаком пыли. Павлин смотрел на фанатика широко раскрытыми глазами, в которых читался чистый, животный ужас от нарушения самого фундаментального правила их города.
— Они... они могут... — он не мог вымолвить слова, отползая назад.
Женщина-культистка мягко провела рукой по мшистой стене. Под её пальцами серая плесень ожила, почернела и с противным, влажным треском рванулась вперёд по камню, превращаясь в острые, ядовито-блестящие шипы, устремлённые к ногам Виктора. Ещё одно прямое магическое нападение.
Шок парализовал их на секунду, стоившей им инициативы. Мужчина-культист снова взмахнул рукой, и на этот раз сжатый воздух обрушился на Виктора, как плеть, сбивая его с ног и швыряя на мокрый камень. Боль пронзила ребро. Шест с лязгом откатился в сторону.
— Виктор! — закричал Павлин. Его метка вспыхнула яростным голубым светом — он попытался создать водяной барьер, щит, что-угодно, чтобы защитить друга. Но в момент, когда его воля придала магии защитную, но направленную против другого человека форму, свечение метки вспыхнуло багровым предупреждением и погасло, обжигая запястье знакомым болезненным импульсом сдерживания. Магия растворилась, не родившись. Древний запрет Агоры, вшитый в саму суть меток, сработал безотказно. Он был беспомощен.
— Не атакуй! — просипел Виктор, с трудом поднимаясь. Боль в боку была острой. — Они какие-то другие! Их метки не работают! Создай воду! Всюду! Просто воду!
Павлин, кивая с безумной скоростью, отполз назад. Он закрыл глаза, снова активируя метку. На сей раз он не представлял себе никакого оружия, никакой защиты. Только воду. Чистую, свободную стихию. Его метка засветилась ровным, беспрепятственным голубым светом.
Влагу из воздуха, из их дыхания, из тысячных трещин в камне начало вытягивать могучей силой. С потолка зачастили тяжёлые, ледяные капли, превращаясь в сплошной, слепящий ливень. Тоннель наполнился гулом падающей воды. Она заливала маски, хлюпала в ботинках, превращая пол в скользкое месиво.
Культисты замедлились. Мужчина попытался создать новый воздушный порыв, но мокрый балахон тянул его вниз, а спотыкающаяся по воде нога нарушила концентрацию. Вихрь получился слабым и бесформенным, лишь разбросав брызги.
Виктор, стиснув зубы от боли, катился по полу, уворачиваясь от острых, ядовитых ростков, которые продолжала создавать женщина. Он докатился до своего шеста, схватил его и поднялся в низкую стойку, которой научила Камико. Он был безоружен против магии, но не против самих магов.
Мужчина-культист, раздражённый помехой, сделал резкий выдох. Сгусток воздуха, острый как бритва, просвистел в сантиметре от головы Виктора, оставив глубокую борозду на стене. Сердце Виктора бешено колотилось. Он рванул вперёд, скользя по воде, как конькобежец, пытаясь игнорировать боль в боку.
Женщина взмахнула рукой, и из её пальцев вырвался рой чёрных, жужжащих мошек, слепленных из гнилой жизни, — они устремились к лицу Виктора, пытаясь ослепить, залезть в рот и нос. Он вращал шестом перед собой, сбивая мерзких тварей, чувствуя, как некоторые из них горят от крошечных, неконтролируемых разрядов его страха.
Он был рядом. Мужчина занёс руку для нового удара, но Виктор был быстрее. Он сделал обманное движение шестом вверх, а затем совершил резкий, сильный удар по коленной чашечке противника. Раздался глухой, костный хруст. Культист с коротким, перекошенным от боли криком рухнул на одно колено.
Не давая ему опомниться, Виктор нанёс второй удар — шест со свистом опустился на запястье руки, что управляла воздухом. Пальцы культиста неестественно выгнулись, и он завыл, теряя концентрацию.
Виктор уже разворачивался к женщине, но та отступила на шаг, прижимая руки к груди. Из-под её маски послышалось бормотание. Мох под ногами Виктора ожил и пополз, пытаясь схватить его за лодыжки мягкими, но смертельными тисками. Он отпрыгнул, чувствуя, как растительные пальцы царапают подошвы ботинок.
Он оказался между ними. Один — хромой, но всё ещё опасный. Другая — способная в любой момент вырастить из стены что-то смертоносное. Ливень, устроенный Павлином, был их единственным спасением, сковывая и замедляя врагов.
Виктор принял решение. Рискнуть. Он погрузил свою ладонь в лужу, поглотившую тоннель, и пустил малейший, сжатый до предела сгусток своей внутренней энергии. Не для атаки, а для обездвиживания, но у обычных магов этот жест всё равно бы заблокировался меткой. Но не у него.
Чёрная, беззвучная молния, невидимая в полумраке, на мгновение подожгла камень. Ядовитые ростки, созданные женщиной, мгновенно почернели, обуглились и рассыпались в пыль. Стена тоннеля на мгновение потемнела, будто её коснулась смерть. Культисты упали на грязный пол, корчась в судорогах.
Из-под её маски женщины вырвался не крик, а полный изумления шёпот:
— Как?! Ты... ты принял Разлом? Ты один из... них?
— Что за «Разлом»? — голос Виктора хрипел от напряжения и боли в боку. Он поднял шест, целясь серебряным набалдашником в мужчину. — Говори! Почему ваша магия работает?!
Мужчина, корчась от боли в сломанном запястье, сдавленно рассмеялся.
— Разлом... это дар! Ключ к истинной силе! Сбрось оковы своих меток, раб системы, и Десятый проведёт тебя к свободе... Или ты боишься её, щенок Агоры?
В этот момент Павлин вспомнил что-то и инстинктивно сунул руку в карман, вытащив тот самый серебряный медальон — подарок незнакомки. Он просто лежал у него на ладони, холодный и загадочный.
Реакция была мгновенной. Оба культиста замерли, уставившись на артефакт. Вся их агрессия испарилась, сменилась почтительным, даже жутковатым трепетом.
— Достойные... — прошептала женщина, её голос внезапно стал мягче. — Ищите... надпись: «Ты помнишь его имя?»
Не дожидаясь ответа, мужчина щёлкнул пальцами здоровой руки. Влага с их одежды испарилась в облачко пара. Затем они, больше не глядя на друзей, отступили вглубь туннеля и растворились в тени, словно их и не было. В самый последний момент Виктор мельком увидел метку мужчины — она была чёрной, словно её выжгли изнутри.
В тоннеле воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием Виктора и Павлина и мерным стуком капель.
Павлин медленно подошёл, его лицо было бледным, как мел. Он смотрел то на Виктора, то на почерневшую полосу на стене, то на свою собственную, всё ещё багровую метку.
— Ты... Ты мог делать это всё время? — он выдохнул, и его голос дрогнул. — Игнорировать метку? Бороться с ними? Почему... почему ты никогда мне не говорил? Мы же... мы же друзья.
Виктор тяжело опёрся на шест, пытаясь перевести дыхание. Боль в боку была огненной. Он с трудом выпрямился, встречая взгляд друга.
— Я не игнорирую её, Пав. Она всё ещё здесь, эфемерный отпечаток, — он мотнул головой в сторону своей метки. — Но да, я могу... обходить её. Я стараюсь не распространяться об этом, — его голос был хриплым и усталым. — Если об этом узнают Легионеры или Агора... я не знаю, что со мной сделают. Меня изучат, как подопытного кролика. Или того хуже. — Он посмотрел на друга, в его глазах читалась тяжёлая, выстраданная тайна.
— Считай, что это второй, незапланированный и чертовски опасный подарок на день рождения.
На поверхности уже вовсю царствовал холодный январский вечер. Они выбрались, дрожа от холода, адреналиновой дрожи и пережитого ужаса. Павлин машинально разглядывал свой новый пояс, заставляя капельки воды плясать вокруг пальцев, но взгляд его был пустым и отсутствующим.
— «Ты помнишь его имя»… — почти беззвучно прошептал Виктор, — похоже, мы наткнулись на каких-то культистов, помешанных на десятиконечной звезде.
— Знаешь, — сказал Павлин задумчиво, почти невидяще глядя на заходящее солнце, — это был самый лучший и самый страшный день рождения в моей жизни. Даже если я так и не получил торт. Я... я думал, мы умрём там. Я думал, они убьют нас.
— Торт я, кажется, оставил в тоннеле, — парировал Виктор, с усилием выпрямляя гримасу боли и пытаясь вернуть всё в хоть какое-то подобие нормы. — Думал, уговоришь сталактиты спеть тебе «С Днём Рождения». У них, должно быть, потрясающее эхо.
Они засмеялись, но их смех был нервным, обрывистым, неестественным. Он быстро оборвался, сменившись тягостным молчанием. Они не видели, как из-за огромной кучи хлама за ними наблюдала пара холодных, безразличных глаз. Хиит уже знала об их прогулке. Но для двух друзей, только что столкнувшихся с немыслимым, с трещиной в самом фундаменте их реальности, это сейчас не имело значения. Сегодня Павлину исполнилось четырнадцать. И он узнал, что законы его мира не просто не незыблемы — они лживы.
Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ
