Горячее
Лучшее
Свежее
Подписки
Сообщества
Блоги
Эксперты
Войти
Забыли пароль?
или продолжите с
Создать аккаунт
Регистрируясь, я даю согласие на обработку данных и условия почтовых рассылок.
или
Восстановление пароля
Восстановление пароля
Получить код в Telegram
Войти с Яндекс ID Войти через VK ID
ПромокодыРаботаКурсыРекламаИгрыПополнение Steam
Пикабу Игры +1000 бесплатных онлайн игр Удивительный мир Волшебных островов нуждается в маге, который сможет наполнить бурной энергией увядающую красоту древних городов. Множество мифических существ ожидают вашей помощи на разбросанных в эфире островах.

Маджонг Волшебные Острова

Казуальные, Маджонг, Головоломки

Играть

Топ прошлой недели

  • cristall75 cristall75 6 постов
  • 1506DyDyKa 1506DyDyKa 2 поста
  • Animalrescueed Animalrescueed 35 постов
Посмотреть весь топ

Лучшие посты недели

Рассылка Пикабу: отправляем самые рейтинговые материалы за 7 дней 🔥

Нажимая «Подписаться», я даю согласие на обработку данных и условия почтовых рассылок.

Спасибо, что подписались!
Пожалуйста, проверьте почту 😊

Помощь Кодекс Пикабу Команда Пикабу Моб. приложение
Правила соцсети О рекомендациях О компании
Промокоды Биг Гик Промокоды Lamoda Промокоды МВидео Промокоды Яндекс Маркет Промокоды Пятерочка Промокоды Aroma Butik Промокоды Яндекс Путешествия Промокоды Яндекс Еда Постила Футбол сегодня
0 просмотренных постов скрыто
1
AndreyBodhi
AndreyBodhi
Серия Февраль. Психологическая повесть. Нео нуар.

Февраль. Повесть. (ч. 14)⁠⁠

2 часа назад
Февраль. Повесть. (ч. 14)

К назначенному времени подъехала машина — потрепанная “девятка” грязного белого цвета с ржавыми пятнами на кузове и глухими тонированными окнами. Паша пригляделся, в машине сидело двое. Пассажир вышел — это был Артём. Паша быстрым шагом подошёл к нему.

— Привет, Паша, — обрадовался Артём, увидев его, — хорошо, что ты уже здесь, а то мы опаздываем. Садись, поехали.

Паша сел на заднее сиденье. Машина сразу тронулась.

— Куда едем? — спросил водила у Артёма. Это был высокий молодой парень со светлыми короткими волосами.

— Давай в сторону промзоны, — ответил Артём, — перехватим машину по дороге. Знакомьтесь: Слава — это Паша, Паша — это Слава — гонщик и механик от бога, может разобрать и собрать любую тачку: расточить двигатель, поменять клапана, распредвал, что там ещё? Короче, сделать из машины спортивный болид. Слава, сколько коней сейчас у этой тачки?

— Чуть больше двухсот, — ответил Слава, следя за дорогой. Он неожиданно свернул, — поедем в объезд, там могут гайцы стоять.

— Да, всё правильно, — ответил ему Артём, — а мы успеем?

— Ещё бы, — коротко ответил Слава, — держитесь.

Машина заметно ускорилась, Слава проходил повороты как гонщик. Паша и Артём только и делали, что пытались держаться хоть за что-то, чтобы их не мотало по салону.

— Слава — только не убей нас, — пошутил Артём.

— Обижаешь, — опять коротко ответил он, заходя с заносом в очередной поворот.

Через минут пятнадцать они подъехали к месту.

Это был перекресток старой дороги на заброшенной промзоне.

— Поставь машину на обочине, так, чтобы нас не видели с дороги, — распорядился Артём, — когда тачка проедет, мы двинем сразу за ней. Это будет черный Джип Чероки.

— Короче, Паша, Слава, слушайте, — продолжил он, — расклад такой — в тачке курьер и водитель. Наша задача — догнать джип. Далее показываем ствол водителю, просим вежливо остановиться, забираем деньги и сваливаем. Если машина не останавливается — стреляем по колесам, берем деньги и сваливаем. Как в прошлом году, помнишь, Паша?

— Да. Что со стволами? — отозвался Паша.

— Там у тебя под ногами сумка с двумя АК. Дай один мне, — Артём протянул руку.

Паша открыл сумку и достал два стареньких автомата, один передал Артёму.

— Ну, в принципе, расклад такой, — подытожил Артём, кладя автомат к ногам. — А в целом — действуем по обстоятельствам. А пока курим и ждём.

Чёрные остовы заброшенных зданий по краям дороги в темноте выглядели как скалы. Фонари не работали. В лужах на разбитой дороге отражалась луна — небо было ясным, что бывает редко в это время года. В салоне автомобиля было темно и тихо. И в этой гнетущей атмосфере тишины и какого-то потустороннего покоя только угольки сигарет мерцали, создавая мнимый уют.

— Паша, что там с твоим ментом? — вдруг нарушил тишину Артём.

Паша ответил после небольшой паузы:

— Мент зажмурился.

— Это ты его? — в голосе Артёма прозвучало удивление.

— Нет, кто-то до меня, — так же спокойно ответил Паша, — документы пропали.

— Это плохо, Паша, — констатировал Артём, — очень плохо. Но мы что-нибудь придумаем. Есть какие мысли, кто это мог быть?

— Если честно, то без понятия, — ответил Паша. Он уже не доверял Артёму как прежде и поэтому молчал по поводу Глеба.

— Кажется, едут, — вдруг произнес Слава.

Вдали показались фары автомобиля. Паша почувствовал, как адреналин ударил в голову. Ему нравилось это ощущение, когда начинает стучать сердце и холодеют пальцы рук — сейчас начнётся.

Свет фар быстро приближался. Наконец, на большой скорости мимо них проскочил Джип Чероки.

— Это они, погнали, — скомандовал Артём, и Слава завел машину и сразу же с буксом тронулся. Выехав на дорогу вслед за джипом, машина взревела и стала быстро набирать скорость. Габаритные огни джипа стремительно приближались. Подъехав на расстояние десяти метров, Артём скомандовал:

— Выезжай на встречку и равняйся с ним.

Артём быстро опустил стекло и вытащил ствол автомата.

— Паша, приготовься стрелять по колёсам, если что, — крикнул Артём, но Паша тоже уже опустил стекло и целился в заднее колесо автомобиля, — Слава, давай сигналь ему.

Слава стал непрерывно жать на клаксон, машины поравнялись, и Артём вытащил руку из окна и сделал знак водителю остановить машину.

— Тормози, тормози тачку, говорю, — кричал он в открытое окно.

За тонированными стеклами джипа ничего не было видно. Машина не думала останавливаться, даже наоборот, увеличила скорость и оторвалась.

— Давай, давай, давай за ним, — кричал Артём. Слава продолжал сигналить, и вновь послышалось, как взревел мотор, и девятка вновь поравнялась с джипом.

— Останови тачку, говорю, — кричал Артём в открытое окно.

Вдруг стекло пассажирской двери медленно опустилось, и из темноты салона высунулось дуло автомата, и на его конце сразу же загорелся огонёк, и раздался стрекот автоматной очереди — послышалось, как пули забарабанили по кузову и прошивали обшивку салона.

— Слава, тормози, — почти сразу же, как раздались выстрелы, крикнул Артём. Слава резко дал по тормозам, и пули прошлись по капоту девятки. Джип вырвался вперед.

— Сука, давай за ним, — вновь крикнул Артём и, высунув калашников в окно, не целясь, дал очередь по джипу. Потом еще раз, и еще, пока не выпустил весь рожок.

— Паша, смени меня, — крикнул Артём и полез назад за новым магазином.

— Слава, давай ближе, — крикнул Паша и высунулся в окно — он целился в заднее колесо. Но водитель джипа тоже понимал, что нужно делать — он резко вывернул влево, выскочив на сторону встречного движения. Паша бросился опускать пассажирское окно справа.

— Слава, попробуй объехать его с любой стороны, — прокричал Паша, — Артём, держи стрелка в окне, а я стреляю по колёсам.

Паша полез в окно с правой стороны. Джип вилял жопой по обеим полосам дороги, не давая объехать его ни справа, ни слева.

— Давай ближе, — кричал на водителя Артём. Но когда Слава подал на хвост, подбираясь ближе, водила джипа начал оттормаживаться, чтобы машина преследователей врезалась ему в зад. Слава этот маневр прекрасно понимал и поэтому работал коробкой передач и тормозами с бешеной скоростью.

Паша вылез в окно, прицелился в заднее колесо и начал короткими очередями стрелять по колёсам. “Двадцать два, двадцать два…” — повторял он про себя, нажимая на курок. Артём тоже вылез в окно и держал на мушке заднюю пассажирскую дверь.

Паша пытался прицелиться, но машину всё время мотало по всей дороге. Наконец джип просел на один бок, заднее колесо справа пробилось, и машина заметно начала сбавлять скорость.

Паша нырнул в салон и бросился менять магазин.

— Приготовьтесь, он сейчас остановится, — крикнул он, и в этот момент задняя дверь джипа распахнулась, и боец, сидящий в багажнике, открыл огонь из автомата. В лобовом стекле моментально появились дыры от пуль как в решете.

— Давай тормози, — закричал Артём, ныряя вниз. Паша тоже пригнулся, но машина, вместо того чтобы тормозить, наоборот, набирая скорость, полетела вперед, и Паша почувствовал удар — девятка врезалась в бампер джипа, и от резкого удара стрелок из багажника вылетел и всем телом плюхнулся на лобовое стекло. Обе машины резко остановились, Паша, недолго думая, открыл дверь справа и выскочил на дорогу. Артём сделал то же самое.

— Ты слева, я справа, — скомандовал Артём и, пригнувшись, побежал вперед к джипу. Паша обежал девятку слева и тоже, пригнувшись, пробирался вперед. Он заметил, что Слава лежал на руле в отключке, стрелок из джипа лежал на капоте. Вдруг водительская дверь джипа открылась, и оттуда вывалился водитель. Дверь была уже на мушке автомата — Паша выпустил подряд две короткие очереди, целясь в корпус. Водитель рухнул на землю. Паша подбежал к пассажирской двери и резко открыл её — пусто. Он выпрямился и увидел на другой стороне Артёма. Тот открыл переднюю дверь и крикнул:

— Никого, всё чисто.

— Ищи деньги, я проверю Славу, — выкрикнул Паша и вернулся к девятке. Стрелок на капоте или был мертв, или в отключке. Паша стянул его на землю — он не пошевелился. Открыв водительскую дверь, он растормошил Славу, тот не отозвался. Откинув его на сиденье, он увидел, что вся его грудь была в крови — пули попали прямо в лицо, и черная кровь бежала ручьем — Слава был мертв.

Подбежал Артём с черной сумкой и с калашниковым наперевес.

— Деньги у меня, — сказал он и, увидев Славу, добавил, — да, жалко пацана. Что делать будем?

— Этих бросаем здесь, Славу в багажник, — быстро сообразил Паша, — садимся в девятку и едем в лес.

— Согласен, — бросил Артём и, закинув сумку и автоматы в салон, они вытащили тело Славы и засунули в багажник. Артём вернулся к джипу и нашёл в багажнике короткую лопату и, показав Паше, закинул ее в салон девятки.

— К джипу чероки обязательно прилагается лопата, — пошутил он.

— Ага, еще скотч и аккумулятор с клеммами, — ответил на шутку Паша и прыгнул за руль девятки. Лобовое стекло было смято и в мелких трещинах.

— Черт, ничего не видно, — выругался Паша, и они, переглянувшись с Артёмом взглядами, откинулись на спинки кресел и, упершись ногами в стекло, выдавили его наружу.

Паша резко сдал назад, и стекло сползло на дорогу. Он развернул машину и поехал в сторону ближайшего леса.

Паша с Артёмом возвращались в город пешком. Заехав глубоко в лес, они сначала выкопали яму и похоронили Славу. Затем перегнали машину подальше от места могилы и подожгли, предварительно облив бензином. С собой взяли только сумку, оружие тоже закопали в лесу. Долго шли через лес, потом через поле, снова через лес, потом сквозь дачные поселки с серыми заборами и убогими каркасными домиками с шиферными крышами.

Грязные, усталые и злые они добрались до кинотеатра, где Паша оставил машину, уже под утро. Небо заволокло тучами, и начал накрапывать мелкий дождь. Сев в машину, Паша с Артёмом с облегчением выдохнули. Артём посчитал деньги:

— Тут восемьдесят кусков зелёных. Двадцать за наводку нужно отстегнуть, ну и нам получается по тридцатке. Нормально за одну ночь, — подвёл он итог.

— А что там у Славы, может, семья, дети есть? — спросил Паша.

— Я не знаю, Паша, он же как и ты — фрилансер, — ответил Артём, отсчитав деньги и положив долю Паши под сиденье.

— Это кто такой? — спросил Паша.

— Айвенго читал? — Артём посмотрел на Пашу. — Дословно с английского "free lance" — "свободное копье". То есть наёмник.

— Понятно, — коротко ответил Паша и завел машину.

— Эх, сейчас приду домой, — начал мечтать Артём, — приму душ, выпью грамм сто водки и завалюсь спать. А вечером, если Степаныч не вызовет, поеду в бильярдную и нажрусь. Ты как, Паша? Мне кажется, мы сегодня заслужили расслабиться.

— Красиво ты живешь, Артём, — прокомментировал Паша, — всем бы так. Но мне нужно еще с этим кейсом разрулить.

— Какие мысли? — спросил Артём. — Тебя Мурад уже ищет, наверное.

— Да есть тут одна тема… — начал Паша, но намеренно замолчал.

— Какая? — вновь с интересом спросил Артём.

Паша молчал.

— Ну ладно, не хочешь — не говори, — продолжил Артём после нескольких секунд молчания. — Я сегодня встречусь с человеком по поводу ксивы. Ты вечером заскочи в бильярдную с фотографиями.

Показать полностью 1
[моё] CreepyStory Авторский рассказ Проза Реальность Длиннопост
1
8
BymbArashiK
CreepyStory
Серия Там, где треснул мир

ГЛАВА 2. Лера и Сергей⁠⁠

10 часов назад

Последний рабочий день перед недельным закрытием музея на плановую проверку вентиляции должен был быть спокойным. Для Сергея Петровича, начальника дневной смены охраны, это означало восемь часов размеренного обхода, три чашки кофе и чтение детектива в каморке за мониторами. Рутина. Он ценил рутину. Она была надёжным щитом от внешнего мира.

Для Леры Соколовой, младшего научного сотрудника, это был шанс закончить опись в зале голландских натюрмортов. Она осталась одна — весь научный штат разъехался по конференциям. В опустевших залах царила торжественная, почти священная тишина, нарушаемая лишь скрипом её ботинок по старинному паркету.

Именно в этой тишине она впервые это заметила.

«Урок анатомии доктора Тульпа» Рембрандта. Групповой портрет хирургов вокруг трупа. Она смотрела на него сотни раз. Но сейчас… сейчас мысленно представила, как один из учёных на заднем плане, чьё лицо всегда было скрыто в тени, микроскопически изменил угол наклона головы.

Лера замерла. Не моргая, вглядывалась в полотно. Ничего. Статичное изображение. «Переработала, — тут же отмела она ощущение. — Нервы. Нужно отвлечься».

Она свернула в соседний зал — русский авангард. И тут её взгляд упал на «Чёрный квадрат» Малевича.

И сердце её провалилось в абсолютную пустоту.

Внутри квадрата не было просто чёрной краски. Там, в глубине, что-то шевельнулось. Медленное, маслянистое движение, будто в непроглядной смоле плавает невидимый левиафан. Это было не на поверхности холста. Это было за ним. Или сквозь него.

Она не крикнула. Голос пропал. Она, не дыша, пятилась назад, наткнулась на что-то твёрдое.

— Эй, осторожнее!

Сильная рука схватила её за локоть, не давая упасть. Сергей. Он смотрел на неё с долей раздражения и беспокойства.

— Вы в порядке, Лиера… Лера Валерьевна? На вас лица нет.

— Квадрат… — выдавила она, указывая дрожащим пальцем. — В «Квадрате»… что-то есть.

Сергей повернулся, оценивающе посмотрел на картину. Помолчал секунду.
— Ничего там нет. Чёрная краска на белом фоне. Как и вчера, и позавчера. Вам плохо? Может, давление?

В его голосе не было насмешки, лишь практичная озабоченность. Его мир был миром фактов. Дверь заперта — значит, заперта. Картина висит — значит, висит. Всё просто.

— Нет, вы не понимаете! — в голосе Леры зазвенела истерика. — Я должна проверить! В архиве есть цифровая копия, высокого разрешения… Я должна сравнить!

Она рванулась прочь, по направлению к своему кабинету в административном крыле. Сергей, вздохнув, лениво поплёлся за ней. Оставить её одну в таком состоянии было бы не по инструкции. Да и, если честно, стало любопытно.

Они прошли по длинному коридору с высокими арочными окнами. За окнами должен был быть внутренний дворик музея, но сейчас стекла были молочно-мутными, сквозь них не проникало ни луча света. Сергей, шедший сзади, этого не заметил.

Лера распахнула тяжёлую дубовую дверь своего кабинета. Комната была завалена книгами и папками. Она бросилась к компьютеру.

Монитор не включался. Ни одна клавиша не отвечала. На экране, вместо логотипа системы, был тот самый «Чёрный квадрат», растянутый на весь дисплей. И в его цент пульсировала крошечная, алая точка, словно капелька крови на бархате.

— Не работает, — прошептала она, отступая от стола.

— Сеть легла. Ремонтники завтра разберутся, — невозмутимо заключил Сергей. — Провожу вас до выхода.

Он вышел в коридор. Лера, пошатываясь, последовала за ним. Они прошли мимо лифтов, свернули за угол и…

…оказались в том самом зале русского авангарда. Прямо перед «Чёрным квадратом».

Сергей замер. Его прагматичный мир дал первую трещину.

— Это невозможно, — пробормотал он. — Мы шли в другую сторону.

Лера не слушала. Её взгляд был прикован к другой картине — «Композиции VII» Кандинского. Яркие, хаотичные пятна цвета теперь складывались в узор, отдалённо напоминающий искажённое от ужаса человеческое лицо. Оно было ей знакомо. Это было её собственное отражение, которое она видела сегодня утром в зеркале.

Она медленно обернулась и посмотрела на Сергея. Его лицо было пепельно-серым. Он смотрел на небольшую картину Петрова-Водкина, изображавшую купающихся красных коней. Раньше кони были абстрактными, почти символическими. Теперь их глаза, крошечные точки, были полны животного, первобытного ужаса. И в этом ужасе Сергей увидел отражение своего собственного.

— Сергей Петрович, — тихо сказала Лера, и в её голосе больше не было паники, лишь ледяное, вселенское отчаяние. — Мы никуда не уходили.

Она подошла к выходу из зала и толкнула массивную дверь. Та бесшумно открылась.

За ней был не коридор, а тот же самый зал. Тот же паркет. Те же картины на стенах. И их собственные спины, стоящие в десяти метрах от них.

Петля захлопнулась.

Из репродуктора, вмонтированного в лепнину потолка, раздался тихий, ласковый голос смотрителя, которого они оба знали — старого Фёдора Игнатьевича, умершего два года назад:

«Добро пожаловать в нашу постоянную экспозицию. Пожалуйста, не трогайте произведения искусства. Некоторые из них… очень хрупкие. Как и вы».

Тишина, последовавшая за голосом из репродуктора, была хуже любого звука. Она была живой, вязкой, она давила на барабанные перепонки.

— Это чёртов розыгрыш, — просипел Сергей, выхватывая из кобуры рацию. — Пост один, пост один, приём! Говорит Сергей Петрович из зала номер четыре! Немедленно дублируйте охрану, здесь... — Он замолчал, прислушиваясь к шипению пустого эфира. — Приём, блять!

Лера не сводила глаз с их двойников в другом конце зала. Те стояли так же неподвижно, будто сами стали частью экспозиции.

— Рации не работают, — констатировала она, и её голос прозвучал удивительно спокойно. Это был голос человека, переступившего порог паники и вступившего на территорию чистого, леденящего шока. — И мобильные тоже. Проверяла, пока ты кофе пил.

Сергей швырнул рацию на паркет. Пластик с сухим хрустом разлетелся на несколько частей.

— Ладно. Ладно! — Он провёл рукой по лицу, собираясь с мыслями. — Значит, галлюцинации. Отравление угарным газом. Или что-то в вентиляции. Надо найти аварийный выход.

— Какой аварийный выход, Сергей Петрович? — Лера медленно повернулась к нему, и в её глазах он увидел нечто, заставившее его поёжиться. — Мы только что прошли через дверь и вернулись в ту же точку. Здесь нет выхода. Здесь есть только... экспонаты.

Она подошла к ближайшей картине — тому самому «Купанию красных коней». Её пальцы, не прикасаясь к холсту, повторили в воздухе контур глаза одной из лошадей.

— Раньше его не было, — прошептала она. — Этого ужаса в глазу. Я изучала эту работу вдоль и поперёк. Художник писал состояние, а не эмоцию. Это... это кто-то дорисовал. Или... это мы сейчас это видим.

— Прекратите нести чушь! — рявкнул Сергей, но его собственный взгляд невольно скользнул по другим полотнам. На «Богатырях» Васнецова у одного из витязей на шее теперь висела тонкая, алая ниточка — царапина. На портрете неизвестной дамы в синем платье из складок ткани проступало едва заметное, бледное лицо младенца. Галерея не просто повторялась. Она мутировала с каждым их кругом.

— Мы попробуем ещё раз, — твёрдо заявил он, хватая Леру за локоть. — Только вместе. И не сводим глаз с двери.

Они снова подошли к массивной дубовой двери. Сергей толкнул её. Та же картина: они видят свои спины в десяти метрах. Но на этот раз Сергей не стал отступать.

— Идём, — сквозь зубы прошипел он и, крепче сжав локоть Леры, шагнул вперёд.

Проход был коротким, всего несколько шагов в полумраке. Но в эти секунды Лере почудилось, будто стены по бокам не каменные, а состоят из спрессованных, бесшумно кричащих лиц. Она зажмурилась.

Их сапоги снова заскрипели по паркету. Они были в том же зале. Но теперь их двойников не было. Вместо них, прямо по центру зала, стоял одинокий мольберт. На нём висел небольшой холст, закрытый чёрным бархатным покрывалом.

— Его тут не было, — уверенно сказала Лера. — Минуту назад его тут не было.

— Значит, что-то изменилось, — Сергей подошёл ближе, его рука потянулась к покрывалу. — Может, это ключ?

— Нет! — Лера отшатнулась, будто от раскалённого железа. — Не трогай! Ты не понимаешь? Это не картина. Это... приманка. Или надгробие.

Но Сергей уже не слушал. Его терпение лопнуло. Вся эта мистическая чепуха противоречила всему, во что он верил. Он сдёрнул покрывало.

Под ним оказалась картина в золочёной раме. Написанная в реалистичной манере, она изображала... их самих. Леру и Сергея. Они стояли в этом самом зале, спиной к зрителю, и смотрели на «Чёрный квадрат». Каждая деталь была выписана с фотографической точностью — складки на его униформе, выбившаяся прядь её волос, пылинки в луче света, которого здесь, в реальности, не было.

— Боже... — выдохнула Лера. — Это мы. Сейчас.

Сергей молчал. Его взгляд был прикован к собственному изображению. На картине его рука сжимала рацию. А на паркете у его ног лежали осколки от неё. Художник, писавший эту картину, знал, что она разобьётся. Он написал уже случившееся будущее.

Лера подошла ближе, вглядываясь в мазки.
— Это... мой почерк, — прошептала она, и голос её дрогнул. — Манера наложения краски... Это я так пишу. В студенческие годы. Я... я написала эту картину?

В этот момент свет в зале померк, будто кто-то приглушил диммер. «Чёрный квадрат» на стене словно поглотил оставшиеся фотоны. А с новой картины на мольберте послышался звук.

Тихий, прерывистый стон. Он шёл от изображения Сергея.

На полотне его спина вздрогнула. И медленно, преодолевая сопротивление масляных красок, его нарисованная голова начала поворачиваться. Скрип, похожий на скрежет стирающейся пастели, заполнил зал.

Лера и Сергей застыли в ужасе, наблюдая, как их собственные изображения на картине оживают.

Голова Сергея на холсте повернулась до профиля. Его нарисованный глаз, плоский и блестящий от лака, уставился на них из двухмерного пространства. Его губы на картине дрогнули, сложившись в беззвучное слово.

И в ту же секунду настоящий Сергей, стоявший рядом с Лерой, схватился за горло. Из его рта вырвался хрип. Он не мог дышать.

— Сергей! — закричала Лера.

Но её крик потонул в новом звуке. Со стороны «Чёрного квадрата» послышался мягкий, влажный шорох. Будто по холсту провели огромной, бархатной кистью.

И из чёрной бездны квадрата медленно, как из густой смолы, начала выплывать бледная, костяная кисть человека.

Лера не кричала. Крик застрял где-то ниже горла, превратившись в тихий, животный хрип. Сергей отшатнулся, ударившись спиной о мольберт с их портретом. Картина закачалась, и с неё, словно слеза, скатилась капля масляной краски. Алой, как кровь.

Кисть двигалась к ним, неотвратимо, дюйм за дюймом. И с каждым её движением свет в зале мерк, поглощаемый квадратом. Тени на стенах оживали, тянулись к ним длинными, худыми пальцами.

«Дверь! — просипел Сергей. — Назад к двери!»

Они рванулись, спотыкаясь о паркет, который внезапно стал мягким и липким. Лера обернулась на секунду: кисть уже почти целиком вышла из холста, а за ней проступало худое, как у манекена, запястье.

Сергей толкнул тяжёлую дверь. На миг показалось, что за ней — тот же зал, их собственные спины. Но он, не раздумывая, шагнул вперёд, втянув за собой Леру.

Их охватила мгновенная, леденящая темнота. И тишина. Не та, музейная, полная напряжения, а абсолютная, мёртвая. Ни звука.

Потом — свет. Вернее, его подобие. Они стояли на ступенях перед музеем. Но мир вокруг был не тем.

Небо висело низко, серо-жёлтое, как синяк. Ни солнца, ни облаков. Воздух был густым, безвкусным. И не было ни звука. Ни гула машин с Садового кольца, ни голосов, ни даже ветра. Только собственное дыхание, громкое, как в скафандре.

По Тверской, вниз к Манежной, двигались фигуры. Много. Но все они были... размытыми. Как смазанные фотографии. Женщина с сумками замерла у перехода, её рука с кошельком застыла в одном жесте. Через пять секунд движение началось сначала. Мужчина у киоска беззвучно открывал рот, будто что-то кричал, и снова закрывал. Цикл.

— Что... что это? — Лера услышала свой голос, неестественно громкий в этой тишине.

Сергей молчал. Он смотрел на свои часы. Стрелки застыли на 15:30.
— Мои встали, — пробормотал он. — Ещё в музее. А твои?

Лера взглянула на свои наручные часы — подарок ее кавалера, Саши, на годовщину. 15:30. Время, когда он всегда звонил с работы. Время, когда свет в его мастерской был идеален для работы.

— Саша... — вырвалось у неё.

И как будто в ответ, из подворотни напротив, донёсся шёпот:

— Ле-ра...

Она узнала этот голос. Тон, тембр, та лёгкая хрипотца, которая появлялась у него к концу долгого дня.
— Саша?!

Она рванула вперёд, не слушая окрика Сергея. В глубокой тени подворотни стоял силуэт. Высокий, в его любимом потрёпанном кожаном пиджаке.

— Лер... как ты тут оказалась? — голос был его, но словно доносился из плохого телефонного динамика. — Я думал... я думал, все погибли...

Она замерла в двух шагах. Разум кричал «НЕТ!», но сердце рвалось из груди.
— Саш, что происходит?

— Не знаю... — силуэт сделал шаг навстречу, выходя из тени. Лица ещё не было видно. — Я искал тебя... в музее было страшно... всё живое... картины...

У Леры похолодела спина. Он знает про картины.
— Как ты... оттуда выбрался?

— Бежал... как ты... — голос стал настойчивее. — Подойди ближе. Я не могу... увидеть тебя.

Она сделала шаг. И в этот момент свет упал на его лицо.

Это было его лицо. Узнаваемое до боли. Но оно было... нарисованным. Мазки масла, видимые штрихи. Цвет кожи плоский, без полутонов. А глаза... В глазах плавало отражение. В его зрачках, как в маленьких чёрных рамках, были изображены две крошечные, искажённые от ужаса фигурки. Лера и Сергей, бегущие по музейному залу.

— Подойди же, — сказало нарисованное лицо, и его губы изогнулись в улыбку. Не его улыбку. Точную копию той, что была у неё на автопортрете, который она написала в институте.

Из его кармана медленно выползла и упала на асфальт тряпичная кисть, испачканная в чёрной и алой краске.

— Я так скучал, — прошептало создание, и в его голосе появилась чужая нота. — Мы можем быть вместе. Навсегда. В одной рамке.

Рука в кожаном рукаве протянулась к ней. Пальцы заканчивались не ногтями, а острыми, заточенными мастихинами.

— Лера, с кем ты разговариваешь?! — рявкнул Сергей, хватая её за плечо.
Для него в подворотне была лишь слепая стена, покрытая странными, будто влажными пятнами.
— Это же...
— Там НИКОГО! — закричал он, тряся её.

Его крик, первый громкий звук в этом мире, словно сбил настройку. Нарисованный «Саша» дернулся, как изображение на мониторе. Черты поплыли, смешались в кляксу цвета и линий.

— Ты... не хочешь? — прозвучал уже чистый, безличный и обиженный шёпот прямо в её голову. — Как жаль. А у меня для тебя был подарок.

Существо указало мастихином-пальцем куда-то за спину Леры. Она, не в силах сопротивляться, обернулась.

На стене дома напротив, где секунду назад была реклама, теперь висел огромный портрет. На нём была она. Не нарисованная, а будто вклеенная из реальной фотографии. И на этом портрете она оборачивалась назад, к подворотне, с тем же выражением ужаса, которое было на её лице сейчас. Петля.

Когда она отвернулась обратно — в подворотне никого не было. Лишь на асфальте лежала та самая кисть. И чуть дальше — железнодорожный жетон с номером «1530».

Сергей подошёл, глядя на пустое место.
— Ты его... видела? По-настоящему?

Она кивнула, не в силах вымолвить слово, глядя на жетон. 15:30. Его личное застывшее время.

— Он здесь, — прошептала она. — Где-то здесь. Что-то держит его.

Сергей вздохнул, провёл рукой по лицу. Его прагматичный мир рассыпался в прах, но инстинкт выживания остался.
— Значит, надо его найти. Но не здесь. Там, — он кивнул на жетон. — Где бы ни была дверь с этим номером.

Лера подняла жетон. Он был холодным, но на обратной стороне она нащупала гравировку — крошечную стрелку, указывающую вниз, и едва заметную надпись: «Мастерская 7».

— Я знаю это место, — сказала она. — Это арт-кластер в бывшем заводе. Его студия была там.

Сергей посмотрел на безликих теней, бесшумно двигающихся по Тверской.
— Тогда пошли. Пока мы ещё... мыслящие.

Они пошли, оставив позади молчаливый музей. Над городом висело нездоровое, чуждое небо, а в кармане Леры лежал жетон — и ключ, и приглашение вглубь кошмара.

Продолжение следует...

Показать полностью
[моё] Еще пишется CreepyStory Сверхъестественное Ужас Городское фэнтези Тайны Мат Текст Длиннопост
0
2
user10524898
user10524898

«ВОЗВРАТ НЕВОЗМОЖЕН История магазина для демонов» ЧАСТЬ 2 ФИНАЛ:ЮТУБ КАНАЛ СИРОТЫ ТЬМЫ⁠⁠

13 часов назад

🎧 Для тех, кто не хочет читать — вот аудиокнига.

Ужасы Тайны Nosleep Сверхъестественное CreepyStory Ужас Страшные истории Городское фэнтези Крипота Призрак Видео YouTube Короткие видео
0
Партнёрский материал Реклама
specials
specials

Одна карта, 11 пасхалок и один Новый год⁠⁠

Вы знаете, что с этим делать → ссылка

Танки Награда Поиск Текст
19
BymbArashiK
CreepyStory
Серия Там, где треснул мир

Там, где треснул мир⁠⁠

20 часов назад

ПРОЛОГ

Из отчёта члена оперативной группы «ВЕКТОР»

…территорию бывшего района «Лубянка» следует считать абсолютно враждебной средой. Аномалия, обозначенная как «ИЗЛОМ №1», нестабильна и обладает свойствами, которые на текущем уровне науки могут быть описаны только языком клинического безумия.

Физические законы внутри Излома носят ситуативный характер. Гравитация, течение времени, свойства материалов — всё подчиняется некой внутренней, непостижимой логике. Выжившие после контакта с объектами «Излома» описывают их как «персонифицированные кошмары» или «сгустки чистой идеи», чаще всего связанные с виной, страхом или коллективной памятью места.

Последняя запись с погрязшего в «Изломе №3» («Три вокзала») отряда: «Они не зомби. Они — вечные пассажиры. Они не могут уехать. Они заставляют и тебя ждать. Ждать того, чего ты боишься больше всего. Они материализуют твоё чувство ви…»

На этом связь прервалась. Изломы расширяются. Жителей не эвакуировать — это ускоряет рост аномалий. Единственная тактика — полная изоляция. Мы не боремся с этим. Мы просто отступаем.

Глава 1
Артём

Последний день старого мира начался с кошмара.

Артём проснулся, задыхаясь. Горло сжато, сердце колотилось о рёбра. Третий день подряд.
Сон был одним и тем же, но без начала и конца — как обрывок плёнки, застрявшей в проекторе.
Он стоял посреди абсолютно пустого пространства. Не тёмного и не светлого. Просто... отсутствующего. Под ногами не было пола, над головой — неба.
Впереди — Анна. Она шла от него, не оборачиваясь, в своём осеннем пальто. Он звал её — голоса не было. Он пытался бежать — ноги вязли в невидимой тягучей тяжести.
И тогда из ничего начинали проступать предметы. Как всплывающие пятна на плёнке. Старый железнодорожный жетон завис в воздухе. Его часы тикали с диким, ускоренным эхом. Со всех сторон на него смотрели глаза — не глаза людей, а глаза с картин: плоские, масляные, бездушные.
Анна оборачивалась. Её лицо — это фотография, которая медленно намокала и расползалась, обнажая что-то тёмное и пульсирующее внутри. Она говорила, но голос доносился из его собственных карманов, из складок одежды:
«Ты всегда опаздываешь. Ты смотришь не туда.»
И он просыпался.

Лежал, уставившись в потолок. Шесть утра. «Чёрт… Наверное, всё из-за этих последних месяцев. Из-за того, как мы отдаляемся. Она не выходит из головы — даже во сне преследует».
Он потянулся к тумбочке, где лежали часы Артема — подарок отца. Стрелки показывали 6:47. Ещё рано, но спать больше не хотелось.
Встав, он потянулся. Кости хрустнули с тоскливым однообразием. «Надо отвлечься. Работа, архив — там хотя бы всё логично».

Струйки солнечного света, резали полумрак квартиры, упираясь в башни из папок и книг. Артём щурился, разбирая очередную стопку бумаг. Архивный прах щекотал ноздри, пах историей, забвением и чьими-то давно истлевшими жизнями. Он был в своей стихии — мире, который можно упорядочить, разложить по полочкам, понять.

Его пальцы наткнулись на тонкую папку из грубого картона. «Отчёт о феномене спонтанной синхронизации городских хронометров. 1978». Внутри — несколько листов с грифом «Совершенно секретно», испещрённых сухим канцеляритом. Он пробежался глазами по строчкам: «…на территории, прилегающей к площади Трёх вокзалов, 14 октября в 16:10 по московскому времени все без исключения механические и электронные часы…» Он фыркнул. Курьёз. Чья-то неудачная шутка или ошибка метролога. Отложил папку в сторону.

Встав из-за стола, он потянулся, кости хрустнули с тоскливым однообразием. По пути на кухню мельком глянул в зеркало в прихожей. И замер.

Его отражение не повторило движение.

Оно осталось стоять прямо, уставившись на негою. Не двигаясь. Не моргая.

Ледяной холодок прошёлся по позвоночнику. Артём рванулся к выключателю. Резкий свет врезался в глаза. Он снова посмотрел в зеркало. В нём отражался он сам — бледный, не выспавшийся, с расширенными зрачками. Лицо идиота, который дома пугается собственной тени.

«Переработал», — буркнул он себе под нос, заваривая кофе. Но дрожь в пальцах не унималась.

Он попытался позвонить Анне. Набрал номер, услышал долгие гудки. И вдруг — сквозь нарастающие помехи прорвался хриплый, чуждый голос, будто сотканный из пепла и статики.

«…там, где время уснуло…»

— Алло? Анна? — переспросил он, сжимая трубку.

— Артём? Ты меня слышишь? Связь ужасная.

Голос был её, живой и раздражённый. Тот хриплый шёпот растворился, не оставив следа.

Они договорились встретиться вечером. «Надо же всё обсудить, серьёзно», — сказал он, чувствуя, как звучит фальшиво. Она согласилась без энтузиазма.

Днём ему нужно было на площади Трех вокзалов, встретиться с источником, железнодорожником, который вёл своё маленькое расследование. Он вышел на улицу, и город обрушился на него какофонией звуков — рёв моторов, гул голосов, визг тормозов. Хаос, который он так не любил.

На площади его взгляд зацепился за часы. Сначала на здании Казанского вокзала — 14:05. Потом на Ярославском — 14:10. Он вспомнил папку 1978 года. Совпадение. Должно быть.

И тут он увидел его. Старик. Сидел на скамейке, сжимая в руках какой то мусор - букет из жухлой проволоки и тряпья. Его взгляд был прикован к часам, а потом, медленно, как будто против своей воли, повернулся и упёрся в Артёма. Старик грустно улыбнулся. Беззубый, безрадостный оскал, полный немого вопроса.

Артём поспешил прочь, по спине бежали мурашки.

Встреча с Анной в кафе была короткой и безжалостной. Она пришла не одна — с ней была её усталость, её разочарование.

— Ты живёшь в прошлом, Артём. Среди своих призраков. А мне нужно настоящее. Из твоих архивов не выплатят ипотеку и не согреют зимой.

Он пытался что-то сказать, что-то объяснить про важность памяти, про то, что прошлое — это ключ к настоящему. Но слова звучали пусто и пафосно даже для него самого.

Она ушла, растворилась в шуме кафе и уличном гуле.
Дверь закрылась тихо, почти равнодушно, как будто мир не заметил их расставания.

Артём остался сидеть. Он не сразу понял, что прошло несколько минут: взгляд застыл на пустой чашке, мысли гладили один и тот же острый угол — он не сказал ей главного. Не попросил остаться. Не объяснил. Не доказал. Он поднял глаза — и на мгновение сердце остановилось.

За стеклом, среди спешащей толпы, мелькнул знакомый силуэт. То же пальто. Тот же шаг.
Тот самый наклон головы, когда она смотрит себе под ноги. Разум шептал: не она.
Слишком быстро. Слишком нелогично. Но сердце — ударило иначе. А если всё-таки она? Если передумала? Если не договорили? Он уже не думал. Стул скрипнул, когда он резко поднялся.
Он вышел из кафе, бросив чаевые на стол, и шаг за шагом бросился вслед — туда, где исчезал знакомый силуэт. Не для того, чтобы вернуть. А для того, чтобы хотя бы раз — сказать всё, что он не сказал.

Инстинкт сжал его горло. Он выбежал из кафе, не думая, толкая прохожих.

— Анна!

Силуэт не оборачивался, лишь ускорял шаг, скрываясь в вечерней толпе. Артём бежал за ним, сердце колотилось где-то в горле. Они свернули в безлюдный проулок, примыкавший к задворкам вокзала. Фонарь над входом мигнул раз, другой и погас.

Он заскочил в тесный проулок. Было пусто. Лишь граффити на кирпичной стене — криво нарисованный циферблат, стрелки застыли на 4:10.

Он тяжело дышал, облокотившись о холодную стену. Глупость. Истерика. Надо возвращаться.

Он развернулся. И не поверил своим глазам.

Там, где должен был быть выход на освещённую улицу, зияла глухая, стена из старого, потрескавшегося кирпича. Она выглядела так, словно простояла здесь века. Артём подбежал к ней, стал водить ладонями по шершавой поверхности. Это была не иллюзия. Это была реальность.

Он поднял голову. Вместо привычного ночного неба с отражением городских огней над ним висела абсолютная, бархатная чернота, усеянная мёртвыми, не мигающими точками чужих звёзд.

Тишина.

Давящая, абсолютная, высасывающая звук из самого воздуха.

Из внутреннего кармана пиджака донёсся тихий, но оглушительный в этой тишине щелчок. Механический, чёткий. Артём медленно, будто боясь спугнуть последние остатки здравомыслия, достал карманные часы — подарок отца, единственная ценная вещь.

Стрелки замерли на 4:10.

Стекло было холодным. Он перевернул часы. Задняя крышка, которую он никогда не открывал, теперь была чуть приоткрыта. Сквозь щель он увидел не знакомые шестерёнки и пружины, а что-то тёмное, вязкое. Оно медленно пульсировало, как чёрная жила, наполняя сердцевину механизма.

Он не знал, сколько простоял так, вглядываясь во внутрь своих часов. Минута? Час? Время здесь умерло, оставив после себя лишь паралич вечного «сейчас». Этот механизм был единственным, что ещё хоть как-то работало, и его работа была ужасна.

Он сунул часы обратно в карман, стараясь не смотреть. Надо было двигаться. Стена, вставшая на месте выхода, оказалась настоящей — холодной, шершавой, без единой щели. Он прошёл глубже в проулок, к тому месту, где должно было быть его продолжение. И снова — тупик. Кирпичная кладка, за которой угадывалась лишь непроглядная тьма.

Его тюрьма была размером не больше тридцати квадратных метров. С одной стороны — граффити с часами, с другой — два слепых тупика. И над всем этим — темное небо, давящее своим молчанием.

И тут тишина дрогнула.

Сначала это был едва уловимый звук, похожий на ветер, но ветра здесь не было. Потом он оформился в шёпот. Не один — множество голосов, мужских, женских, детских, переплетающихся в единый, неразборчивый гул. Они доносились не откуда-то извне, а из стен. Кирпичи, казалось, впитывали и хранили все когда-либо произнесённые здесь слова, а теперь решили изрыгнуть их обратно.

Артём прижался спиной к холодной стене, сердце бешено колотилось. Шёпот нарастал, в нём проскальзывали обрывки фраз: «…опоздал…», «…билет…», «…никогда не найдёшь…», «…где ты был?..»

Он зажмурился, пытаясь отогнать нарастающую панику. Это галлюцинация. Нехватка воздуха. Шок.

— Кто здесь? — его собственный голос прозвучал чужим и хриплым, его тут же поглотил шепчущий хор.

В ответ лишь новый виток безумия. Свет. Вернее, его подобие. На кирпичной стене напротив, там, где было граффити, замигал слабый, мерцающий отсвет, будто от костра. Внутри стены. Артём, не отрывая глаз, медленно двинулся навстречу. По мере его приближения отсвет рос, и в нём начали проступать очертания.

Это была не проекция. Это было окно в другой мир, вшитое в саму стену. Он видел зал вокзала, тот самый, из которого только что бежал. Но теперь он был пуст и погружён в полумрак. И по нему, словно марионетки, двигались люди. Та самая толпа, что была на площади, но теперь их движения были замедленными, механическими. Они ходили по кругу, сталкивались, отшатывались и снова шли, их лица были искажены безмолвным отчаянием.

Среди них он увидел старика с пустым букетом. Тот сидел на той же скамейке, но теперь его плечи беззвучно тряслись от рыданий.

«Вечное Ожидание». Так это и работает. Ты становишься частью декораций чужого кошмара.

Внезапно картина в «окне» дернулась. Один из «пассажиров» — мужчина в потрёпанном пальто — резко остановился. И медленно, преодолевая невидимое сопротивление, повернул голову. Его взгляд, пустой и остекленевший, упёрся прямо в Артёма. Сквозь стекло, сквозь стену, сквозь саму реальность.

Мужчина поднял руку и протянул в его сторону палец. Не на него. В сторону. Вглубь проулка.

Шёпот в стенах сменился на один-единственный, пронзительный шёпоток, прозвучавший прямо у его уха:

«…не смотри на них… смотри под ноги…»

Инстинкт заставил его посмотреть вниз. Асфальт под его ногами был обычным, покрытым трещинами и окурками. Ничего. Он уже хотел поднять голову, как заметил — одна из трещин была глубже и ровнее других. Она вела от стены с «окном» к противоположному, тупику. Не просто трещина, а желобок, почти рукотворный.

Он сделал несколько шагов, следуя за ней. Трещина упиралась в самое основание стены, в место, где асфальт сходился с кирпичом. И там, в тени, лежал маленький, почти невидимый предмет. Артём наклонился и поднял его.

Это был старый, потёртый железнодорожный жетон. С одной стороны — номер «0410». С другой — выцарапана крошечная, кривая стрелка, указывающая вниз.

Он повертел жетон в пальцах. 04:10. Время на часах. Время на граффити. Код? Указание?

Он постучал жетоном по асфальту в том месте, где нашёл его. Звук был глухим. Он провёл пальцами по шву между асфальтом и стеной. Один из кирпичей в самом низу шатнулся. Сердце Артёма ёкнуло. Он надавил сильнее, и кирпич с глухим скрежетом подался внутрь, открыв узкую, тёмную щель, уходящую под стену. Люк. Лаз.

Это был не выход. Это было желание пойти глубже.

Сзади, в стене-экране, он увидел, как мужчина в пальто, указавший ему путь, медленно рассыпался в прах, словно его миссия была выполнена.

Шёпот стих. Тишина вернулась, но теперь она была ещё невыносимее. Перед ним был путь в неизвестность. А за спиной — вечное ожидание в стеклянной ловушке.

Он посмотрел на жетон в своей руке, потом на чёрное небо. Выбора не было.

Сжав жетон в кулаке, Артём опустился на колени и начал пропихивать себя в чёрную щель под стеной. Холодный камень скреб ему спину, а впереди ждала только тьма.

Тьма поглотила его с жадностью, словно это были не объятия пустоты, а пасть зверя. Он прополз несколько метров в сыром, тесном тоннеле, задевая спиной за низкий потолок. Воздух был спёртым, пахнущим плесенью. Впереди, в абсолютной черноте, замигал слабый свет. Не мерцание призрачного «окна», а ровный, тусклый свет одинокой лампочки.

Он выполз в небольшое подземное помещение. Было похоже на заброшенную кладовку или бомбоубежище. Голые бетонные стены, ржавые трубы вдоль потолка. И в центре — стол. Простой, деревянный. А на нём — диктофон. Старая, советская модель «Весна-202». Его красная лампочка «запись» горела ровным, немигающим светом.

Сердце Артёма упало. Он узнал этот диктофон. Он был из его собственного архива. Тот самый, на который он годами начитывал заметки, который подарил ему отец-журналист.

Он медленно подошёл и нажал на большую кнопку «воспроизведение».

Из динамика послышалось лёгкое шипение, а затем — его собственный голос. Но не сегодняшний, не отчаянный. Спокойный, уверенный, каким он был до того, как Анна ушла. Голос, который вёл репортаж.

«...продолжаю работу над материалом о городских легендах, в частности, о феномене так называемых «мест силы». Интересно, как коллективный страх и мифология буквально пропитывают городскую ткань, создавая...»

Голос прервался, зашуршал, и вдруг изменился. Стал сдавленным, полным ужаса, который Артём чувствовал сейчас на себе. Это был он, но он ещё не говорил этих слов. Он их только что подумал.

«...боже, что это?.. Зеркало... оно на меня смотрит... Это не галлюцинация...»

Плёнка прокрутилась снова. Снова его голос, но теперь — из сегодняшнего утра, из телефонной трубки:

«...там, где время уснуло...» — прошипел записанный голос.

Артём отшатнулся от стола. Это было невозможно. Диктофон записывал не его слова. Он записывал его мысли. Его страхи. Его самый потаённый, невысказанный ужас.

Плёнка снова закрутилась. На этот раз голос был абсолютно бесстрастным, холодным, как чтение приговора.

«Протокол первичного контакта с Изломом №7, условное наименование «Вечное Ожидание». Субъект: Артём. Психоэмоциональный профиль: гиперответственность, чувство вины, потребность в контроле. Ключевая травма: разрыв отношений с Анной Игоревной. Вероятность успешной адаптации... низкая. Время до полной ассимиляции: неизвестно.»

Он застыл, не в силах пошевелиться. Это был не его голос. Это был голос самого Излома. Аномалия не просто впустила его внутрь. Она его просканировала. Она знала о нём всё. Она выбрала его специально.

Диктофон щёлкнул и замолк. Красная лампочка погасла. В тишине подземелья он услышал новый звук. Глухой, ритмичный стук. Он шёл от одной из стен. Стук был похож на морзянку, но слишком медленный, слишком отчаянный.

Тук... тук-тук... тук...

Артём прижал ладонь к холодному бетону. Стук стал чуть громче. Кто-то был там. По ту сторону стены. Другой пленник. Другой симптом той же болезни.

Он отступил назад, к столу, и его взгляд упал на диктофон. На его боковой панели, где обычно была наклейка с названием модели, теперь был выжжен другой текст, крошечный и ровный, будто сделан лазером:

«Правило первое: твой страх — это компас. Твоя вина — это дверь.»

Он обернулся. Тоннель, через который он приполз, исчез. На его месте была гладкая бетонная стена.

Выхода не было. Был только путь вглубь. Вглубь кошмара, который знал его лучше, чем он знал себя.

Продолжение следует...

Показать полностью
[моё] Еще пишется Фантастический рассказ CreepyStory Сверхъестественное Городское фэнтези Тайны Ужас Текст Длиннопост
0
64
Baiki.sReddita
Baiki.sReddita
Ужасающие переводы с Reddit каждый день
CreepyStory

Думаю, мой отец делал детские игрушки из людей⁠⁠

21 час назад

Это перевод истории с Reddit

Смерть матери не казалась реальной — пока я не открыла входную дверь нашего старого дома и не ощутила этот запах. Старая пыль, средство для мытья с хвойным ароматом и что‑то сладковатое, что я не могла определить.

Это был запах места, которое ждало, не меняясь, — так бывает с домами, пережившими тех, кто их любил.

Отец стоял позади, пока я возилась с замком. Руки сложены на поясе, поза расслабленная, терпеливая. Он выглядел точно так же, как всегда. Старше, да, с проседью на висках, но цельный — несправедливо цельный, если вспомнить похороны, на которых мы только что похоронили маму.

Когда я переступила порог, он обнял меня — крепко, тепло и совершенно убедительно.

Я глупо думала: если бы с ним что‑то было не так, это уже проявилось бы. Он был хорошим отцом. Внимательным. Творческим. Он мастерил вещи своими руками. Помнил дни рождения. Читал мне, когда я была маленькой. Именно за эти мысли я цеплялась в первые дни — до того, как начала вспоминать про игрушки.

Без мамы в доме стало тише. Не пусто — просто неправильно. Её вещи были повсюду, но уже казались декорациями, оставленными после закрытия спектакля.

Отец сказал, чтобы я не торопилась, что могу оставаться столько, сколько нужно, пока мы разбираемся с делами. Упомянул мою старую комнату, сказал, что она почти не изменилась.

Когда я как бы невзначай спросила, сохранил ли он мои игрушки, он улыбнулся той знакомой снисходительной улыбкой и ответил, что они всё ещё в моём ящике для игрушек — на том же месте, где всегда были. Что‑то в его интонации засело у меня в голове, хотя тогда я не могла сказать, почему.

Моя детская спальня оказалась меньше, чем я помнила. Плакатов не было, полки опустели — лишь очертания пыли там, где раньше что‑то стояло, — но ящик для игрушек по‑прежнему стоял у изножья кровати.

Я помню, как колебалась, прежде чем открыть его — не из страха, а потому, что горе делает даже нейтральные воспоминания опасными.

Внутри лежали деревянные фигурки, которые отец всегда мастерил для меня. Не покупные, не пластиковые, не мягкие и не яркие — а тщательно вырезанные фигурки с подвижными суставами и крошечной одеждой, сшитой вручную. Рыцари, солдаты, путешественники — будто из какой‑то старой сказки. Мама говорила, что они очаровательны. Я тоже так считала.

Я доставала их одну за другой и раскладывала на полу. Они оказались тяжелее, чем я помнила. На груди у каждой под одеждой был вырезан один и тот же странный символ — я замечала его в детстве, но никогда не задавалась вопросом.

Треугольник, линии, проведённые от каждой стороны внутрь, сходящиеся в круге, помеченном крестиком. В детстве я думала, что это просто подпись отца — как художники подписывают свои работы. Увидев его снова, я почувствовала, как внутри всё сжалось — по причинам, которые не могла объяснить.

Однако моей любимой фигурки не было.

Рыцарь с копьём был моим постоянным спутником много лет. Я носила его повсюду, даже спала с ним под подушкой, пока мама не настояла, что он порвёт простыни.

В конце концов я нашла его — засунутого в дальний угол шкафа под кучей старых пальто. Он изменился.

Деревянное копьё было воткнуто прямо в его грудь, настолько глубоко, что остриё выступало сзади. Руки всё ещё сжимали древко, пальцы были вырезаны в форме отчаянного хвата, наклонённого внутрь — будто он сделал это сам.

Я долго стояла, держа его, ожидая, что ощущение неправильности разрешится во что‑то понятное.

Я пыталась убедить себя, что это повреждение — что я сделала это в детстве и забыла, — но знала, что нет. Резьба была слишком точной. Сила, с которой было нанесено ранение, делала это невозможным. Когда я прижала палец к дереву рядом с отверстием, оно оказалось теплее, чем остальная фигурка.

Той ночью я проснулась от звука, который сначала не узнала. Не то чтобы грохот — скорее ощущение, будто что‑то разом освободилось. Дерево о дерево, затем о пол.

Звук шёл из моей спальни — плотный, единый стук, без раскатов, без эха. Всего один момент удара, будто что‑то отпустили.

Я лежала несколько секунд, прислушиваясь к шагам или голосу отца, к любому признаку, что кто‑то ещё это услышал. Дом оставался тихим.

Когда я наконец села и включила лампу, свет показал, что полка над комодом совершенно пуста. Все деревянные фигурки лежали на полу под ней, разбросанные полукругом.

Они не были сложены друг на друга или перепутаны. Они упали отдельно, на расстоянии, которое казалось намеренным, хотя я не могла объяснить, почему так думала.

Я подняла одну и проверила полку рукой, проводя пальцами по дереву. Она не была перекошена. Не болталась. Я надавила на неё сильнее, чем нужно, наполовину ожидая, что она прогнётся, треснет или докажет правоту отца ещё до того, как он что‑то скажет.

Полка держалась крепко. Когда я поставила фигурку обратно на комод, я заметила то, от чего у меня сжалось в груди: её голова была слегка наклонена вверх — недостаточно, чтобы это было заметно, но достаточно, чтобы её вырезанные глаза больше не смотрели на стену, где была полка. Они были направлены на кровать.

Я сказала себе, что это совпадение. Что гравитация, вибрация и моя усталость вполне могут это объяснить. Я убрала остальные игрушки, не глядя на их лица, выключила лампу и лежала до утра, натянув одеяло до подбородка, как будто мне снова было десять лет.

В ту ночь больше ничего не произошло. Ничего не двигалось.

Отец уже был на ногах, когда я зашла на кухню. Он стоял у плиты в старой футболке и тапочках, разбивая яйца на сковороду — так, как делал тысячи раз до этого.

На столе тихо играл радиоприёмник — местная станция, рассказывающая о пробках. На мгновение, глядя на него с порога, было легко поверить, что ночь была просто кошмаром, наложенным на горе.

— Доброе утро, — сказал он, не оборачиваясь. — Хорошо спала?

— Не очень, — ответила я, садясь за стол и протирая глаза. — Ты слышал что‑нибудь прошлой ночью?

Он взглянул через плечо, слегка приподняв брови:

— Что именно?

— Какой‑то звук, посреди ночи, в моей комнате.

Он убавил огонь, прежде чем ответить:

— Дом старый, он оседает по ночам. Особенно когда температура падает.

— Все мои игрушки упали с полки.

Это заставило его замолчать. Достаточно надолго, чтобы заметить, но недостаточно, чтобы это выглядело намеренным. Он продолжил помешивать яйца, медленно и размеренно проводя лопаткой по сковороде.

— Они разбились?

— Нет.

— Это хорошо, я сделал их довольно прочными.

Я не ответила сразу. Он выложил яйца на тарелку и поставил передо мной вместе с двумя ломтиками тоста. Он всегда так делал — сначала кормил людей.

— Они все упали одновременно, — сказала я наконец.

Он сел напротив и отпил кофе:

— Такое бывает, вес смещается. Дерево расширяется. Похоже на магию, правда?

Я смотрела на его лицо, пытаясь найти что‑то, на что позже смогу указать и сказать: «Вот когда всё началось». Ничего не было. Он выглядел уставшим, печальным — так, как выглядят люди после похорон, когда им наконец можно перестать быть сильными.

— Я думала об этих игрушках. Ты сохранил их все?

— Конечно, а почему нет?

— Не знаю, просто подумала, что, может, какие‑то из них выбросили за эти годы.

Он покачал головой, почти улыбаясь:

— Такие вещи не выбрасывают. Не те, у которых всё ещё есть причина.

— Какая причина? — спросила я.

Он посмотрел на меня — по‑настоящему посмотрел, словно взвешивая, заслуживает ли вопрос ответа:

— Воспоминания, — сказал он через мгновение. — Некоторые вещи стоит держать рядом. Они помогают помнить, что важно.

Я рассмеялась, не успев остановиться. Смех получился резким, неправильным:

— Ты всегда так говорил.

Он улыбнулся в ответ, не обидевшись:

— Я всегда считал, что нужно жить с последствиями вещей. Иначе они ничего не значат.

Я уставилась в свою тарелку. Яйца остыли:

— Ты заходил в мою комнату после того, как я легла спать?

— Нет, я туда не заходил.

— Точно?

Он кивнул:

— Я не трогал бы твои вещи без спроса. Никогда.

Это было правдой. Он всегда был осторожен в этом. Уважал даже собственность своих детей. Это было одной из вещей, которые я в нём любила.

Когда я встала, чтобы отнести тарелку к раковине, он небрежно добавил:

— Если будешь разбирать ящик с игрушками, постарайся не слишком их перемешивать. Они сделаны определённым образом.

Я замерла, стоя к нему спиной:

— Что ты имеешь в виду?

— Просто они на своих местах, — ответил он. — Вещи становятся неудобными, если их слишком часто перемещать

Я постаралась быть рациональной. Горе творит странные вещи с памятью, а память творит ещё худшие вещи, когда остаётся наедине с привычными местами.

Лица размываются. Детали перестраиваются, подстраиваясь под сюжеты, которые ты неосознанно создаёшь. Именно это я говорила себе, когда снова взяла в руки маленькую деревянную фигурку — ту, что в простой тунике, — и почувствовала, как в груди сжимается это ползучее ощущение узнавания.

Это не было точным портретом. Отец не вырезал портретов. Лица были упрощены, сглажены до основных черт: скулы, надбровные дуги, линия подбородка. Но пропорции были верными — в том смысле, который казался интимным. Лёгкий изгиб носа. То, как рот скошен вниз с одной стороны, будто застыл на полумысли. Я поднесла фигурку к окну, держа её в лучшем свете, медленно поворачивая, заставляя себя найти различия. Чем дольше я смотрела, тем меньше их находила.

Эван. Мальчик из соседнего дома, который толкал меня в кусты и крал мой велосипед, когда я была слишком мала, чтобы его остановить. Он пропал летом, когда мне исполнилось одиннадцать. Люди говорили, что он сбежал. Его родители вскоре переехали. Я годами не думала о нём.

Я опустила фигурку резче, чем хотела, и отступила от полки. Сердце бешено колотилось — не от страха в чистом виде, а от того адреналина, который возникает, когда разум пытается убежать от вывода, которого не хочет достигать.

Остаток утра я избегала заходить в комнату. Когда отец спросил, не хочу ли я помочь ему разобрать гараж, я слишком поспешно согласилась.

Именно там я снова заметила символ.

Он был вырезан на деревянной ручке молотка, висящего над рабочим столом. Тот же треугольник, те же линии, сходящиеся в отмеченном круге. Он был едва заметен, стёрт годами использования, но безошибочен.

Я протянула руку и стёрла пыль с него пальцем — и волна тошноты накатила так внезапно, что мне пришлось ухватиться за стол, чтобы не упасть. Мир накренился, потемнел по краям, и на секунду я была уверена, что вот‑вот упаду в обморок прямо на бетонный пол.

— Ты в порядке? — спросил отец позади меня. Я слишком быстро кивнула:

— Да. Просто… слишком резко встала.

Он не стал настаивать. Он никогда не настаивал. Это было ещё одной чертой, которую я в нём любила.

После этого я начала замечать символ повсюду.

На ручках садовых ножниц. Едва различимо выгравирован на нижней стороне кронштейна полки. Выжжен в углу разделочной доски, которую мама держала на столе.

Как только я его увидела, я уже не могла не видеть. Он всегда был одинаковым, точным — настолько, что исключал случайность. Я пыталась убедить себя, что это какой‑то старый знак мастера, привычка, от которой он не мог избавиться, но эта мысль не держалась. Отец не был таким сентиментальным. Он ничего не повторял без причины.

В тот день я вернулась к игрушкам.

Я выстроила их на полу, на этот раз дальше друг от друга, оставляя каждой пространство. Их оказалось больше, чем я помнила.

Некоторые я узнала сразу — рыцарь, солдат со треснувшим шлемом, женщина в длинном платье, чьи руки были вырезаны сложенными перед грудью.

Другие казались незнакомыми — и это беспокоило меня сильнее. Люди, которых я не помнила, но каким‑то образом знала.

Хуже всех был бизнесмен.

На нём был резной пиджак с настоящими пуговицами, крошечными и функциональными. Волосы аккуратно зачёсаны, поза жёсткая.

Когда я подняла его, я заметила слабый след вокруг шеи — как от слишком тугого воротника, надолго сдавившего кожу. Я поняла, кто он, прежде чем позволила себе произнести это.

Бывший начальник отца.

Человек, который иногда приходил к нам на ужин, слишком громко смеялся и никогда не помнил моего имени. Его нашли мёртвым в своём кабинете несколько лет назад. Инфаркт, говорили. Стресс.

Я уронила фигурку и отступила назад, пока не упёрлась в кровать.

Теперь невозможно было игнорировать закономерность. Каждое лицо, которое я могла опознать, принадлежало тому, кто когда‑то обидел отца — в малом или большом.

Строитель, который завысил цену и обманул его, потому что был единственным строителем в округе. Сосед, который угрожал судом из‑за границы участка. Люди, которые исчезли, внезапно умерли или просто перестали упоминаться. Люди, которые до этого момента существовали лишь как полузабытые истории.

Той ночью я снова сняла рыцаря с полки.

Не знаю, почему я выбрала его. Может, потому, что он всегда был моим любимым. Может, потому, что копьё в его груди казалось обвинением, на которое я не могла ответить.

Я села на край кровати и повертела его в руках, прослеживая следы резьбы, крошечные несовершенства, оставленные инструментами отца. Символ был там, под туникой, глубже, чем на других, линии врезаны так сильно, что раскололи древесину.

По импульсу я подняла голову рыцаря и прижала его рот к своему уху.

Сначала ничего не было. Только слабый запах старого дерева и пыли. Затем, так тихо, что я почти пропустила это, я услышала что‑то, что могло быть дыханием. Звук, слишком тихий, чтобы быть звуком, скорее давление. Я замерла, боясь, что даже сам акт слушания может заставить его исчезнуть. Звук изменился, усилился — и тогда я поняла, что это было.

Крики.

Не громкие. Не чёткие. Приглушённые и далёкие, как будто шли из глубины колодца. Боль, растянутая и свернувшаяся сама в себя, бесконечная и запертая.

Мои руки так сильно задрожали, что я едва не уронила его. Когда я отстранила фигурку, звук мгновенно прекратился, оставив комнату невыносимо тихой.

Я вернула рыцаря на место, где нашла его, и больше не прикасалась к игрушкам.

Позже, за ужином, отец спросил, лучше ли я спала. Я сказала, что да. Он кивнул, удовлетворённый, и продолжил есть, как будто ничего в мире не изменилось.

Я смотрела, как он жуёт, как ровно поднимается и опускается его грудь, и думала, сколько ещё людей кричат в тихих уголках этого дома.

Той ночью мне приснились звуки раскалывающегося под давлением дерева, руки, царапающие изнутри то, что никогда не откроется.

Я не искала ничего дальше. Хочу, чтобы это было ясно. Я не была достаточно храброй для этого, ни благородной, ни движимой чувством долга перед теми, кого, как я начала понимать, заперли в моих детских игрушках.

Чем я была — так это неспособной сидеть спокойно с тем, что знала. Как только ты принимаешь подобную правду, даже частично, мир перестраивается вокруг неё. Всё привычное становится подозрительным. Каждая тихая минута тянется слишком долго.

Дом направлял меня, не спрашивая. Я обнаруживала себя стоящей в дверных проёмах, к которым не помнила, как пришла, глядя на углы, которые проходила тысячу раз, не замечая.

Задний двор был одним из таких мест. Я не заходила туда с момента приезда, по‑настоящему. Был поздний день, свет был бледным и тонким, трава высохла за недели без дождя.

Край двора плавно спускался к линии деревьев. В этом не было ничего примечательного. Ни сарая, ни забора, ни какого‑либо знака. Просто участок земли, который отец содержал в безупречной чистоте, даже сейчас.

Не знаю, что заставило меня пойти туда. Может, то, как дёрн выглядел чуть новее там, зеленее, на участке, который не совпадал с остальным. Может, просто накопленный вес всего остального.

Я опустилась на колени и провела рукой по траве. Почва под ней была твёрже, чем должна быть. Когда я надавила сильнее, пальцы наткнулись на что‑то твёрдое.

Люк был почти незаметен. Квадрат бетона, вмонтированный так плотно в землю, что выглядел частью самой почвы.

Мне потребовались усилия, чтобы поднять его — пальцы скользили по краю, пока я не смогла зацепиться. Когда люк распахнулся, меня встретил запах — холодный, минеральный, с чем‑то более тёмным под ним. Я поперхнулась и вынуждена была отвернуть голову.

Узкая лестница вела вниз в маленькое бетонное помещение. Ни света. Ни окон. Только один предмет в центре.

Алтарь был сделан из чёрного дерева, отполированного до тусклого блеска, поглощающего свет, а не отражающего его.

Он был покрыт порезами и ожогами, поверхность местами испещрена, как будто его обрабатывали снова и снова.

Вокруг лежали остатки, которые я не хотела перечислять, но всё же сделала это: комки волос, застрявшие в углах, серый пепел, въевшийся в бетон, обрывки кожи, затвердевшие от времени, нити, запутанные и скрученные, как будто брошенные на середине дела.

Были и пятна — тёмные, неровные, впитавшиеся в пол так глубоко, что никакое трение не могло их удалить.

Я вошла внутрь, несмотря на все инстинкты, кричащие мне не делать этого.

Символ был вырезан на поверхности алтаря — крупнее и глубже, чем где‑либо ещё, что я видела. Пыль заполняла бороздки, смягчая линии.

Я присела и стёрла её дрожащими руками, обнажая треугольник, сходящиеся линии, отмеченный круг в центре.

В тот момент, как последняя пыль исчезла, желудок резко свело. Боль вспыхнула за глазами — острая, дезориентирующая, и комната словно сложилась внутрь себя.

Я помню, как подумала: «Так, наверное, ощущается сильнейшее головокружение».

Потом я оказалась на полу.

Бетон был холодным у моей щеки. Во рту стоял металлический привкус. Несколько секунд — а может, дольше — я не могла понять, потеряла ли сознание или время просто проскочило.

Когда я приподнялась, ладони были влажными от пота. Сердце колотилось так сильно, что я видела пульс на запястьях.

Больше ничего не произошло. Ни голосов. Ни видений. Ни ответов. Только тело, реагирующее на то, что разум не мог осмыслить.

Я закрыла люк и как могла аккуратно вернула дёрн на место — как ребёнок, пытающийся скрыть следы ошибки. Когда я вернулась в дом, отец сидел в гостиной и смотрел телевизор. Он поднял глаза и улыбнулся:

— Ты куда пропала?

— Просто вышла подышать.

Он кивнул, не задавая вопросов:

— Ужин через час.

Той ночью я лежала без сна, прислушиваясь к дому. Не к шагам или движениям — к их отсутствию.

Игрушки больше не падали. Ничего не сдвигалось. Тишина была полной, и в этой тишине я поняла нечто, что ранило сильнее страха: он никогда ничего не объяснит.

Не будет ни признаний, ни столкновений, ни момента, когда я смогу потребовать имён, причин или милосердия.

Что бы он ни сделал, какими бы правилами это ни управлялось, он вплел это настолько прочно в ткань своей жизни, что оно стало для него невидимым.

Он любил меня. Я верю в это. Любил достаточно, чтобы держать меня в стороне от этого, чтобы дать мне игрушки вместо правды, чтобы позволить мне расти среди страданий, которые я никогда не должна была распознать.

Утром я собрала вещи.

Отец помогал мне загружать машину — двигался осторожно, размеренно, как всегда.

Когда я обняла его на прощание, его руки были твёрдыми, надёжными, человеческими. Он сказал, чтобы я ехала осторожно. Сказал, чтобы позвонила, когда доберусь домой. Он стоял на подъездной дорожке и махал, пока я не скрылась из виду.

Я не взяла с собой ни одну из игрушек.

Теперь я часто думаю о них — о том, как они выстроены на полках и сложены в коробках, ждут в доме, где по‑прежнему едва уловимо пахнет хвойным чистящим средством и пылью.

Я думаю о людях, которыми они когда‑то были, о боли существования внутри того, что не может умереть. Больше всего я думаю о рыцаре — и о том, что он, должно быть, осознал, кем стал, задолго до меня, и попытался что‑то с этим сделать.

Иногда я задаюсь вопросом: было ли оставить их там актом милосердия?

А иногда — не было ли это просто ещё одним способом притвориться, что я ничего не знаю.


Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Показать полностью 2 1
[моё] Ужасы Reddit Перевод Перевел сам Nosleep Страшные истории Рассказ Мистика Триллер Фантастический рассказ Страшно Длиннопост CreepyStory Видео Видео ВК
4
27
Baiki.sReddita
Baiki.sReddita
Ужасающие переводы с Reddit каждый день
CreepyStory

У моих друзей была собака⁠⁠

21 час назад

Это перевод истории с Reddit

У каждого есть такие друзья — немного странные, но всё равно остаёшься с ними в приятельских отношениях. Для меня такими были Моника и Рэнд.

Я познакомился с этой парой через свою бывшую девушку Кайлу — она представила меня им на вечеринке. Они давно знали друг друга, и мы часто проводили время вместе всей группой. Когда мы с Кайлой расстались и она уехала, я продолжил общаться с ними. Они были весёлыми людьми, умели поддерживать лёгкую атмосферу, что мне нравилось, — несмотря на все их причуды.

Эта пара относилась к своим питомцам — а их у них было несколько — как к детям. Я сам любил животных, так что это не стало бы для меня проблемой. Но у них это было на совершенно ином уровне. Они купили роскошную коляску для прогулок с кроликом, наряжали кота в дорогие костюмы и готовили изысканные блюда для черепахи. Но им всегда казалось, что этого недостаточно.

Когда люди спрашивали, планируют ли они завести детей, они всегда с подмигиванием отвечали, что пытаются зачать… щенка.

Я тоже не хотел детей, так что всегда смеялся над их глупой шуткой, снимавшей напряжение. И всё же, несмотря на всю её нелепость, она слегка меня тревожила. Зная эту парочку, я отчасти верил, что они действительно родили бы собаку, если бы природа это позволяла.

В конце концов настал день, когда Моника и Рэнд объявили, что в их семье появился новый пушистик. Они с воодушевлением позвонили мне, чтобы пригласить в гости и познакомить с ним, и я с радостью согласился. У них всегда был вкус на милых питомцев.

Придя к ним с игрушкой для жевания в подарок, я удивился тому, насколько скрытными оказались хозяева насчёт своего нового пса. Обычно, обзаведясь новым питомцем, они без конца рассказывали историю о том, почему выбрали именно его, какой он породы и так далее. Но в этот раз они лишь сияли и повели меня наверх, в одну из гостевых спален.

К моему недоумению, я увидел, что обычно пустая комната была превращена в нечто похожее на детскую. По всему помещению были расставлены игрушки и украшения с собачьей тематикой, но это больше напоминало обстановку для младенца, любящего собак, чем для самой собаки.

Моника тепло указала рукой в сторону комнаты, и я увидел то, чего ожидал ещё меньше: кроватку.

— Познакомься с нашим биологическим псом, Питом.

Я сдержал желание поморщиться от привычной шутки моих друзей. Заглянув через бортики кроватки, я увидел спящего на мягком постельном белье… щенка. Собаку, как они и сказали.

И в то же время это было совсем не похоже ни на одну собаку, которую я когда‑либо видел.

Щенок бигля имел короткую шерсть, четыре лапы, хвост — всё, что должно быть у собаки. Но было в нём что‑то… странное. Его морда пугающе напоминала человеческую. Его лапы сгибались так, как сгибаются руки и ноги у младенца. Его коричнево‑чёрная шерсть казалась по‑человечески знакомой.

А когда он пошевелился и сонно взглянул на меня, я увидел его глаза. Ярко‑голубые глаза.

— Ну разве он не прелесть? — взволнованно спросил Рэнд.

Я стряхнул с себя ощущение тревоги и вспомнил, зачем они пригласили меня сюда.

— А, да, он просто очаровашка, ха‑ха, — произнёс я самым восхищённым голосом, на который был способен. — А откуда, э‑э‑э, вы взяли этого малыша?

Моника переглянулась с Рэндом, прикрыла рот рукой и прошептала:

— Ладно, только никому не говори…

Мои глаза расширились — я наполовину ожидал услышать извращённую историю о рождении.

— …мы взяли его у заводчика.

Они оба рассмеялись, стараясь не разбудить спящего щенка.

— Признаём вину, знаю, — сказал Рэнд. — Обычно мы берём животных из приютов, но этого малыша нам просто необходимо было заполучить. Уверен, ты понимаешь — он идеальная собака для нас обоих.

Я неловко согласился, оставил им игрушку для жевания и ушёл. Я знал, что Моника и Рэнд всегда были эксцентричны и чересчур увлечены своими питомцами. Но обустроить целую детскую для щенка? Они, конечно, всегда считали своих питомцев детьми, но это уже было чересчур даже для них.

А ещё был внешний вид щенка Пита. Может, дело было в человеческом имени, или в кроватке, или в шутке про «биологического пса», влияющей на моё восприятие. Но что‑то в его облике казалось неправильным. Была ли история про заводчика правдой, или они специально выбрали самого странного пса из приюта, чтобы поддержать свою шутку про «биологического пса»? Эти чудаки вполне могли так поступить.

С другой стороны, рассуждал я, Моника и Рэнд были хорошими друзьями все эти годы. Когда мы с Кайлой расстались, они больше всех старались помирить нас. Они какое‑то время выступали в роли свах, пытаясь найти между нами что‑то общее, что снова объединило бы нас как пару, несмотря на наши различия. Может, они просто хотели снова ходить на двойные свидания. Но я ценил их старания.

Щенок, который ещё не сформировался внешне, и собачья детская — не повод разрывать дружбу, длившуюся годами.

Так что в следующие несколько месяцев я всё чаще видел странного Пита.

На вечеринках и посиделках в доме Моники и Рэнда другие друзья пары высказывали похожие мысли. Я был не единственным, кто замечал пугающие черты их нового питомца. И, как всегда, Моника и Рэнд лишь смеялись и продолжали свою шутку.

— У маленького Пита глаза как у нас обоих!

— Нос он унаследовал от папы, а губы — от мамы!

— Наши гены цвета волос настолько сильны, что он получил и те, и другие!

Эти маленькие реплики пары могли бы быть забавными, если бы не были так пугающе правдивы. Глаза Пита действительно напоминали сочетание голубых глаз Моники и Рэнда — для биглей голубые глаза были большой редкостью. Его кривой нос и тонкие губы действительно напоминали черты его «родителей». А его светло‑коричневая с чёрным шерсть действительно в точности соответствовала цвету волос брюнетки Моники и черноволосого Рэнда.

Большинство людей отмахивались от странных совпадений, считая их забавной диковинкой. Но по мере того как щенок рос, становилось всё очевиднее, что эти странности не ограничиваются лишь внешним видом собаки.

Я всё чаще замечал странные вещи. Пит ходил так, как ходит малыш, отклоняясь назад, словно пытаясь идти на двух ногах. Или он пытался произносить слова, когда люди разговаривали рядом, словно ребёнок, учащийся говорить. Но хуже всего был его взгляд. Это был не взгляд счастливого собачьего любопытства, а взгляд печальной человеческой мольбы. А ещё его лай звучал как крик.

Быть рядом с этой парой и их сюрреалистичным питомцем становилось для меня всё труднее. Они открыто поддерживали шутку о том, что он их ребёнок, посмеиваясь над тем, в какую школу он пойдёт или в каких спортивных соревнованиях будет участвовать. Это было отвратительно. Между тем Пит не ладил ни с одним из других животных в их доме. Я не мог находиться рядом с ним, но он всегда искал меня.

Последней каплей стал день, когда похожий на человека Пит подошёл ко мне своей человеческой походкой, уставился на меня человеческим взглядом и положил клочок бумаги мне на колени.

— О, это так мило, похоже, Джордж — любимый дядя Пита, — рассмеялась Моника, потягивая вино.

— Знаешь, Джордж, может, это знак, что тебе тоже стоит завести своего, — хохотнул Рэнд, опрокидывая свой бокал.

Я, как всегда, фальшиво рассмеялся и быстро спрятал клочок бумаги в карман. К счастью, никто, похоже, этого не заметил. Что бы это ни было за послание, я инстинктивно хотел прочитать его подальше от вмешательства пары.

Когда я наконец отошёл от группы, я достал клочок бумаги от Пита и увидел, что это был смятый обрывок визитки.

«Питомник „Кин“

Для следующей части вашей животной семьи — с кусочком вас самих».

Это было от заводчика, у которого Моника и Рэнд взяли Пита, в этом я был уверен. Значит, их рассказ о посещении заводчика всё‑таки оказался правдой. Но почему они так скрывали это место? И почему Пит — буквально собака — похоже, хотел, чтобы я об этом узнал?

Я больше не мог игнорировать свои чувства по поводу их питомца. Мне нужно было разобраться, пусть даже не ради себя, а ради этой несчастной собаки.

Тем вечером, покинув их дом, я отправился по адресу, указанному на визитке. Это был жилой дом в уютном пригороде, что не слишком удивляло для заводчика животных. Заметив звонок у двери, я прикинул, какими способами можно попасть внутрь. Однако я выбрал самый безрассудный. Я не хотел, чтобы меня просто прогнали. Мне нужны были ответы.

Поэтому я обошёл дом сзади, с помощью лопаты, лежавшей рядом с сараем, взломал дверь в подвал и спустился вниз.

Включив свет, я ожидал увидеть нечто вроде щенячьей фабрики. Но вместо этого я оказался в лаборатории. Гладкой, блестящей и стерильной, как кабинет ветеринара, но с большим количеством научного оборудования. За мной стояли шкафы с различными промаркированными образцами. Я не знал, с чего начать поиски информации. К счастью, в этот самый момент появился источник сведений.

— Кто вы такой и что вам здесь нужно?! — крикнул мужчина в курительном пиджаке с верхней ступени лестницы.

— Я мог бы задать вам те же вопросы! — резко ответил я, тут же доставая телефон. Прежде чем он успел пригрозить вызовом полиции, я начал фотографировать всё вокруг.

— Либо вы расскажете, что вы делаете с этими животными, либо эти снимки отправятся прямиком в полицию! — Для убедительности я направил телефон на мужчину в очках. Он на мгновение замер, обдумывая варианты, а затем улыбнулся.

— Что ж, очень хорошо, нарушитель, — произнёс он, прочистив горло. — Меня зовут доктор Уэлш. Раньше я был уважаемым эмбриологом, специализирующимся на людях, и страстным любителем животных. Потом меня уволили, и я решил объединить две свои страсти. Полагаю, вы уже видели результаты моей работы?

Я оглядел комнату, стараясь сдержать накатывающее ужаснувшее осознание.

— Мои друзья… Моника и Рэнд… их собака… она ведь не обычная собака, верно?

— Это то, чем должна стать новая норма для собак, — с гордостью заявил он. — Эти двое были отличными клиентами. Они поняли истину: животные — идеальные дети. Мне ненавистно было помогать родителям заводить человеческих детей. Дети грубые, шумные, неблагодарные. Но мне нравилось помогать людям обретать животных. Животные нежные, мягкие, верные.

В его голосе зазвучала обида.

— Была лишь одна проблема, которую нужно было решить. Родители детей видят в потомках себя. Родители питомцев — нет. Это несправедливость, которую я теперь устраняю. Я ввожу человеческую ДНК обоих «собачьих родителей» в эмбрионы их будущих питомцев. А когда рождается помёт, я вручаю им щенка, в котором есть частичка каждого из них.

Оставался лишь один мрачный вопрос, который мне нужно было задать.

— …где эти помёты?

Ничто не могло подготовить меня к тому, что я увидел, когда доктор Уэлш вывел меня наружу и открыл дверь сарая.

Тут же я понял: Пит, каким бы пугающим он ни выглядел, был самым презентабельным из своих собратьев. Передо мной раскинулось море искажённых, аномальных морд и тел щенков. Существа, наполовину люди, наполовину собаки, со смешанными чертами: кожа и шерсть, руки и когти, человеческие торсы и собачьи хвосты. Они издавали детские, звериные вопли, смутно моля о смерти.

Я даровал им её.

Пока доктор Уэлш тщетно пытался меня остановить, пожилой мужчина не смог преуспеть. В ту ночь я поджёг сарай спичкой, положив конец страданиям всех этих безумных гибридов. Самое главное, однако, я оставил лабораторию в доме нетронутой — для прибывших властей.

Монику и Рэнда арестовали за использование нелегального экспериментального заводчика вскоре после этого. И слава богу. К счастью, после того как полиция изъяла их питомца, «биологического пса» тоже усыпили. Отчаянно‑голубые глаза Пита больше не будут преследовать меня.

Среди большинства наших друзей распространились слухи о том, что произошло. Всё держалось в тайне, ведь люди не хотели признавать, что так долго закрывали глаза на явно очеловеченную собаку.

Лучшим последствием всей этой шумихи стало то, что через несколько недель мне написала Кайл. Она не имела понятия, за что арестовали наших друзей, и мне пришлось сообщить ей новости. За чашкой кофе мы с моей бывшей возлюбленной начали общаться так, словно времени и не прошло. Когда я упомянул имена Моники и Рэнда, она первой заговорила:

— Представляешь, они попали в тюрьму, можешь в это поверить?! — воскликнула она. — И подумать только, это случилось сразу после того, как они пришли и оставили у меня этого странного щенка.

Кровь застыла у меня в жилах. Чайные ложки на столе вдруг напомнили мне те, что я использовал в доме пары, — покрытые моей ДНК.

Я в ужасе наблюдал, как Кайл достала из сумки маленького щенка кокер‑спаниеля — подарок от наших друзей‑экспериментаторов, выступавших в роли свах.

— Джордж, ты не поверишь, насколько эта малышка похожа на нас обоих…


Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Показать полностью 1 1
[моё] Ужасы Reddit Перевод Перевел сам Nosleep Страшные истории Рассказ Мистика Триллер Фантастический рассказ Страшно Длиннопост CreepyStory Видео Видео ВК
3
7
user10280465
user10280465

Авторский роман ужасов. Александровск - закрытый. Глава 6⁠⁠

21 час назад
Авторский роман ужасов. Александровск - закрытый. Глава 6

Вовчик бежал что есть сил. Он знал - за ними уже никто не гонится, но все равно не перестать бежать. Где-то сзади тяжело дышал Валька.

- Вовчик… - голос Вальки становился все тише. – Я больше не могу.  Нет никого за нами… он там остался… постой…

Вовчику так не хотелось отпускать это чувство погони, но Валька становился все дальше и дальше, и волей-неволей пришлось замедлиться. Они стояли посреди пустой дороги, вокруг был бурьян и мусор приносимый ветром со свалки. Облупившаяся вывеска на покосившейся остановке сообщала: Мир! Труд! М…

- Вот паскуда, - ругнулся Вовчик, упираясь руками в ноги, чтобы успокоить дыхание. – Сдалось ему…

- А ты нашёл? Нашёл же что-то, да? Я видел, ты прятал, - Валька потянул руки к портфелю Вовчика, но тот в последнее мгновение ловко перебросил его в другую руку. – Ну, дай посмотреть, че тебе жалко, что ли? Вместе же ходили, рисковали, - обижено засопел мальчик.

- Не сейчас, - деловито ответил Вовчик. - Сейчас что главное?

- Что?

- На поезд успеть, дурья башка. Завтра покажу. Сначала сам посмотрю, но чувствую,  Серёга за это не только карту, мать родную отдаст!

- Ну, ладно, - протянул Валька. - А за брата ничего не будет? Он его точно поймал.

- Кирилл не расскажет, не боись, - Вовчик выпрямился и окинул взглядом дорогу. - Отведут его домой, делов-то, бывало уже. Мамка побурчит, но Кирилла ругать не будет, а я приду попозже, чтобы переживать начала. Она тогда быстро отходит, думает, что я помер где-нибудь и жалко меня становится.

- Жестоко, - покачал головой Валька.

- Нормально, - отмахнулся Вовчик. – Мамка у меня во, - он вытянул вперёд большой палец. – Она добрая. Пошли быстрее, а то опоздаем.

На железнодорожном вокзале, как и всегда никого не было. Быстро пройдя через пустой зал ожидания Валька и Вовчик вышли на перрон.

Деревянный настил был весь в дырах, какие-то были совсем маленькие, а иные такие огромные, что мог провалиться взрослый человек. Оставшиеся от скамеек ножки торчали то тут, то там. На ржавой вывеске, что висела лишь на одном целом гвозде, едва ли можно было различить буквы. Мальчикам незачем было её читать, они и так знали, что на ней написано: Александровская – 1.

Вовчик и Валька переглянулись, кивнули друг другу и, не дойдя пары шагов до середины платформы, резко повернули налево за угол здания. Здесь к одной из стен с незапамятных времён была приставлена лестница, с годами металл прирос к камню, и теперь она стала частью здания вокзала.

Первым полез Валька. Дело это было не лёгкое, некоторых ступенек не хватало, иные норовили вот-вот обломиться под тяжесть мальчишеского тела. В такие минуты в голове Вовчика против его воли проносились странные мысли: а что если одна из перекладин не выдержит и Валька упадёт, грохнется с такой-то высоты? А что если ступенька упадёт под ним, под Вовчиком? А что, если они будут на крыше, а лестница разрушится, обратиться в пыль, как и скамейки, как тогда они спустятся? Долго ли их будут искать, пока не поймут где они? Хотя нет, недолго, ведь Кирилл все знает. А если Кирилл не скажет? Он может и не сказать, иногда такое отчебучит.

Ничего такого не происходило. Мальчики всегда, успешно забирались на крышу одноэтажного здания и усаживались на тот небольшой безопасный клочок, где крыша не продавливалась и грустно не скрежетала, обещая провалиться в любой момент.

- Ничего мы так сегодня, да? – Валька хотел было ткнуть Вовчика в бок локтём, но в последний момент передумал. – Все успели! И даже поезда ещё не видно.

- Сейчас будет – со знанием дела, говоря чуть нараспев, пообещал Вовчик.

И точно, не прошло и двух минут, как вдали послышались гудки, а вскоре над верхушками деревьев появился тёмный дым.

- Едет. Едет! – воскликнул Валька, потирая руки.

- Е-е-едет, конечно, - невозмутимо подтвердил Вовчик. – Все по минутам, - он постучал по стеклу своих часиков.

Станцию начало немного потряхивать, и вскоре из-за деревьев показался он - величественный красный монстр, быстро перебирающий ножками-колёсами, пыхтевший в такт движениям. Из его широкой, короткой трубы валили клубы серого дыма. Вагоны, послушно марширующие вслед за локомотивом-вожаком, были доверху забиты черными блестящими камнями, которые порой вылетали из-за тряски. За мутным стеклом локомотива можно было, разглядеть фигуру в синей униформе. Несколько коротких гудков и поезд, не сбавляя темпа, пролетел станцию «Александровская-1», оставив после себя едкий запах гари. Железная дорога уходила чуть вниз, и с высоты одноэтажного здания, где сидели мальчики, ещё долго были видны и труба, и наполненные камнями вагоны, мерно отбивающие единую мелодию.

Ещё немного посмотрев вслед удаляющемуся хвосту поезда, мальчики встрепенулись и начали спускаться вниз.

- Красотища! – Валька шумно вздохнул. – Эх, жаль только раз в день. Есть в этом что-то такое, да?

- Вот бы внутрь попасть, - пробурчал Вовчик, спрыгнув с последней перекладины.

- Да он не остановится. Никогда ещё…

- А вдруг однажды? А? Надо быть всегда готовым. Хоть бы раз сесть на него и уехать. Посмотреть что там. Ну, ничего, ничего теперь-то Серёга не устоит, - Вовчик бережно похлопал по портфелю. – Как думаешь, куда он едет?

- Не знаю, - Валька задумался, а потом с силой пнул чёрный камушек, вылетевший из вагонов. - Мой папа, говорит, что однажды мы поедем на море, на поезде. Я бы лучше поехал в горы. Ты любишь горы, Вовчик?

Показать полностью 1
Страшные истории CreepyStory Сверхъестественное Городское фэнтези Длиннопост
0
11
Baiki.sReddita
Baiki.sReddita
Ужасающие переводы с Reddit каждый день
CreepyStory

Я был исследователем фольклора, пока одно интервью не вынудило меня навсегда покинуть академическую среду⁠⁠

21 час назад

Это перевод истории с Reddit

Я работал в сфере изучения народных преданий. Интервью, которое я провёл в 1950‑х, заставило меня навсегда оставить науку.

Я был исследователем фольклора, пока одно интервью не вынудило меня навсегда покинуть академическую среду

Тучи и туман окутали сельскую местность серой пеленой.

Позднеосенняя оголённость деревьев и лугов придавала месту зловещий вид.

Когда моё такси прибыло в маленький городок, улицы были пусты. На каждом окне стояли стальные решётки.

Таверна, где мне предстояло остановиться, тоже оказалась пустой. Хозяин почти не разговаривал: просто дал ключи от комнаты и сообщил, что еду подадут через два часа.

Когда я поднял сумки и направился к лестнице, он спросил, с какой целью я приехал. Я ответил, что сегодня вечером собираюсь взять интервью у лорда Эдмунда Эшфорда — барона, живущего в старинном готическом особняке над городом.

Глаза хозяина расширились от страха, и он поспешно удалился на кухню.

«Странно», — подумал я, но из‑за усталости после дороги не стал особо задумываться над этим.

Я отправился в свои апартаменты и проспал до тех пор, пока меня не разбудил стук хозяина. Он сообщил, что скоро подадут еду.

В обеденном зале никого не было, кроме пожилого мужчины, который одиноко ел в дальнем углу. Я представился ему и спросил, можно ли присесть за его стол. Он с радостью предложил мне место.

Мы быстро разговорились: он оказался обаятельным и весёлым человеком, рассказывал истории о городке и о том, как рос здесь. Потом он спросил, зачем я приехал.

Когда я сказал, что собираюсь взять интервью у лорда Эдмунда Эшфорда сегодня вечером, он чуть не подавился.

— Мистер Херринг, я видел, что они сделали с этим городом раньше.

— Каждую позднюю осень люди запирают дома и ставят решётки на двери. Улицы пустеют, почти никого не видно. Те, кто не успевает забаррикадироваться вовремя, исчезают.

— Лишь немногие возвращались. Их тела были бледными — не болезненными, просто бледными. Они прижимали руки к груди и бормотали что‑то о сердце. Все они умирали в течение нескольких дней.

Его слова потрясли меня — они звучали искренне, в них чувствовались настоящие эмоции.

— Пожалуйста, мистер Конор, я уверен, что со мной всё будет в порядке. Я ценю вашу заботу, но уверен, что лорд Эшфорд не станет причинять вред уважаемому учёному.

Мистер Конор посмотрел на меня с беспокойством и медленно вздохнул.

— Мистер Херринг, если вы собираетесь отправиться в тот особняк, пожалуйста, наденьте этот амулет.

Он снял с шеи ожерелье с красивым ярким камнем и протянул его мне.

— Спасибо, мистер Конор, я очень ценю это.

Я положил ожерелье в карман.

— Нет, мистер Херринг! — почти вскрикнул мистер Конор. — Простите, прошу прощения. Пожалуйста, наденьте его немедленно и спрячьте под рубашкой.

Он подошёл ко мне, надел ожерелье на мою шею и заправил его под рубашку.

— Мне уже нужно идти, мистер Херринг. Было приятно познакомиться. Пожалуйста, будьте осторожны там.

Мистер Конор быстро вышел из таверны, оставив на столе недоеденную еду.

Я привык к тому, что люди бывают суеверны, но этот случай меня насторожил. Я пытался отмахнуться от слов мистера Конора, доедая свой обед, но ожерелье давило на шею. Я уже собирался снять его, когда хозяин таверны сообщил, что машина лорда Эшфорда ждёт снаружи. В его взгляде читалось то же беспокойство, что и раньше. Я поспешно забежал в комнату за своими записями и вышел на улицу.

Машина оказалась тёмным лимузином с затемнёнными стёклами. Когда я сел в неё, попытался поздороваться с водителем, но он не произнёс ни слова — включил первую передачу и тронулся с места.

Дорога к особняку шла по крутому серпантину с обрывами по обе стороны. Водитель вёл машину хаотично, и мне пришлось вцепиться в сиденье от страха. К тому моменту, как я вышел из машины, я уже забыл о разговоре с мистером Конором.

Лорд Эшфорд встретил меня на ступенях своего особняка. Это был высокий мужчина с длинными тёмными волосами и бледной кожей. Я не мог понять, то ли ему чуть за тридцать, то ли уже под восемьдесят.

Его дом был прекрасен — большое строение чёрного цвета с небольшими арочными окнами на фасаде.

— Рад познакомиться, мистер Херринг.

Он спустился и пожал мне руку. Его хватка была крепкой, а взгляд — пронзительным.

Он провёл меня в свой кабинет и по пути рассказывал о своих многочисленных достижениях: о рекордах в фехтовании в юности, о бизнес‑решениях, которые помогли увеличить состояние его семьи в пять раз, и о благотворительных пожертвованиях, которые он делал для близлежащего городка.

— Знаете, мистер Херринг, можно сделать так много для людей, но они всё равно будут бояться вас и обвинять в неразумных злодеяниях. Говорят, что мы пьём их кровь, — он помолчал. — Как неразумно… сердце — это…

— Насколько я понимаю, это одна из причин моих длительных путешествий — собрать историю вашей семьи и местные легенды о ней, если я не ошибаюсь.

— Да, лорд Эшфорд, всё верно.

— Что ж, позвольте мне начать с объяснения того, как родились эти легенды.

— В начале 1700‑х было два года массовых исчезновений, по крайней мере, так гласят записи. Люди в городке были в отчаянии, искали ответы. Местный проповедник, мистер Конор, обвинил в этом мою семью.

— После того как пропала дочь одного из кузнецов, люди взбунтовались и пошли к нашему старому особняку, чтобы поджечь его. Моя семья едва успела спастись в тот день.

— Только мой дед решил вернуться, — он указал на картину на стене: мужчина на ней был почти точной копией лорда Эдмунда Эшфорда.

— Он построил этот прекрасный особняк, в котором вы сейчас находитесь, и нанял местную милицию, чтобы защитить нашу семью от любых покушений. Уверен, жители городка пытались предостеречь вас от встречи со мной.

— Да, они это делали, лорд Эшфорд.

— Конечно, делали. Что ж, мистер Херринг, это лишь небольшое введение в дела нашей семьи. Как насчёт коньяка, прежде чем мы углубимся в тему?

Лорд Эшфорд не стал ждать моего ответа и поднялся со стула. Когда он подошёл к полке с алкоголем, его движения стали странными.

В воздухе появился запах меди.

— Лорд Эшфорд, с вами всё в порядке?

— Мистер Хе‑е‑е‑рринг, — его голос стал высоким и булькающим.

Его голова резко откинулась назад, уши заострились, рот растянулся, и появился новый ряд острых, звериных зубов.

В ушах зазвенело, а вокруг меня пронёсся поток горячего воздуха.

Кожа на его голове стала серой, одежда разорвалась, обнажив мускулистое серое тело. Его глаза стали тёмно‑жёлтыми с ярко‑красными зрачками.

Он издал громкий визг, повалил меня на пол и навис сверху.

Я пытался отбиться, но он был слишком сильным.

Его кулак ударил меня по лицу.

Перед глазами вспыхнули звёзды, я почти потерял сознание.

Затем лорд Эшфорд разорвал на мне одежду, оставив только рубашку.

На мгновение он замер, прислушиваясь.

Зрачки его расширились, уловив звук моего сердца.

Он разорвал рубашку, но тут же издал леденящий кровь вопль.

Ожерелье от мистера Конора засияло ярким белым светом.

Он закрыл глаза и попытался сорвать его с моей шеи, но свет становился всё ярче.

Лорд Эшфорд поднялся и отступил на несколько шагов.

— Я проклинаю тебя! — закричал он.

Он упал на колени и схватился за голову.

Затем его тело начало медленно исчезать, превращаясь в мелкие частицы пыли.

Сначала исчезли руки, потом голова, затем туловище — и от него ничего не осталось.

Окно медленно открылось, и в комнату ворвался холодный ветер.

В особняке воцарилась тишина.

Мои руки так дрожали, что я не мог встать.

Сначала я не мог подняться, но потом услышал тихие шаги где‑то в особняке.

— Эдмунд? — раздался в коридоре тот же высокий булькающий голос.

Я вскочил, выпрыгнул в окно и побежал обратно в город.

В таверне я умолял хозяина немедленно вызвать такси.

Не сказав ни слова на прощание, я собрал вещи, покинул город и никогда не возвращался.

Вернувшись домой, я попытался изучить амулет. Отнёс его своему другу‑геологу, но тот сказал, что это просто стекло.

Я пытался найти мистера Конора, но хозяин таверны заявил, что в городе нет никого с таким именем.

Вскоре после этого мне пришлось уволиться из университета. После того, что я увидел, я не мог продолжать работу.

Каждую ночь меня преследовали видения лорда Эшфорда.

Я никогда прежде не рассказывал эту историю из‑за страха, но, думаю, Эшфорды идут по моему следу. Несколько дней назад я получил письмо с подписью их семейного рода внизу. Оно было написано старым римским языком, который я не смог расшифровать. Лишь одно слово было написано на простом английском: «hungry» («голоден»).

Сейчас я скрываюсь в придорожном мотеле, сжимая в руках амулет, который мистер Конор дал мне столько лет назад.


Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Показать полностью 1
[моё] Ужасы Reddit Перевод Перевел сам Nosleep Страшные истории Рассказ Мистика Триллер Фантастический рассказ Страшно Длиннопост CreepyStory Видео Видео ВК
0
Посты не найдены
О нас
О Пикабу Контакты Реклама Сообщить об ошибке Сообщить о нарушении законодательства Отзывы и предложения Новости Пикабу Мобильное приложение RSS
Информация
Помощь Кодекс Пикабу Команда Пикабу Конфиденциальность Правила соцсети О рекомендациях О компании
Наши проекты
Блоги Работа Промокоды Игры Курсы
Партнёры
Промокоды Биг Гик Промокоды Lamoda Промокоды Мвидео Промокоды Яндекс Маркет Промокоды Пятерочка Промокоды Aroma Butik Промокоды Яндекс Путешествия Промокоды Яндекс Еда Постила Футбол сегодня
На информационном ресурсе Pikabu.ru применяются рекомендательные технологии