От мечтаний его отвлёк рев моторов, разрывающий ночную тишину и возвращающий звуки жизни в совсем уже мёртвое село.
—Люди-люди-люди-люди… — Семён покачал головой — И что с вами не так, люди? Чего вам зимой дома не сидится то? — недовольно проворчал Семён, подняв голову к небу, хотя настрой на философские рассуждения уже пропал.
На самом деле, он был даже рад тому, что в его владения забрёл хоть кто-то. Тут давно, наверное с самих девяностых никто не появлялся, если не считать совсем залетных и незнающих, люди поосведомленнее тут не появлялись. Охотники с грибниками и те старались обходить это селение за пару километров, такая вот репутация была у этой затхлой деревушки, которую Семён считал своим домом. Конечно же, в этой репутации отчасти виноват он сам, он ведь тут буйствовал не хуже нечисти какой и совсем даже недавно, по его собственным меркам, Семён был довольно свирепым духом и, наверное даже, убил-бы кого нибудь, если бы не Люба…
Как только в подкорке зародилась мысль о любви всей его недолгой жизни, Семён снова провалился в воспоминания, совсем переставая замечать явно приближающиеся снегоходы.
Семьдесят третий год: Люба приехала на вокзал в райцентр проводить его, своего любимого, на службу. Она обещала дождаться, обещала стать его женой.
Письма, слова любви, приятные сны о новой, семейной жизни – всё это придавало Семёну сил на преодоление всех тягот солдатской жизни, однако потом всё резко прекратилось. Люба просто пропала. Мать ни слова о ней не говорила, будто бы Любы и вовсе никогда не существовало, а больше Семёну спросить было некого — немногочисленные его друзья тоже отправились отдавать долг родине. И только когда Семён уже собирал вещмешок в дорогу домой, он получил письмо, в котором мама наконец рассказала ему про Любу, про то, что та сначала пропала из села, а после вернулась и стала жить с Колькой — местным маргиналом и бывшим зеком, который загремел на нары когда Семён еще был ребёнком, а вернулся в село вскоре после убытия его, Семёна, на службу. Мама не знала, что держало Любу рядом с таким человеком, ведь мало того, что он был гораздо старшее, так еще и явно её поколачивал. Мать пыталась заговорить с Любой, но та вечно уходила от разговора фразочками по типу «люблю я Николая, люблю!» и извинялась перед Семёном. А потом Люба снова пропала, видимо устав от побоев сожителя. И уехала она, скорее всего, далеко, потому что не вернулась даже на похороны матери, а может и не знала она о беде эдакой, ведь уехала неизвестно куда и весточку ей послать не представлялось возможным.
Семьдесят пятый год: Семён вернулся домой, выпил с отцом за встречу, поцеловал мать и пошел искать Кольку несмотря на уговоры матери остаться дома, на явное неодобрение отца. Родительское сердце видимо что-то чувствовало.
Избу маргинала, стоящую на самой кромке деревни практически у самого леса Семен нашёл быстро. Колька впустил того домой, поздравил с дембелем и поставил пузырёк беленькой под разговоры.
По ходу беседы Коля поведал Семёну о Любе, которая, с его слов, оказалась не такой хорошей и честной девушкой коей казалась. Что мол, она сама к нему приставать начала, а ему как? Лезет молодая, статная красавица, значит шанса упускать нельзя! Так мол, повертела она им, покрутила да свалила в город к кому-то там ещё. Потом, спустя несколько месяцев вернулась, плакалась что ошиблась, что жалеет обо всем, а Колька-добрая душа решил вновь её пригреть, а она за старое, опять свалила…
Так, рассказывая всё это и подливая Семёну горькой, Коля постепенно провоцировал того, вливая в уже распалённый злостью и обидой разговор всё больше масла из всякой грязи и оскорблений любимой Семёном девушки. Так разговор перешел в ругань, ругань в драку, в которой Николай дал себя немного поколотить, а драка переросла в смертоубийство. Николай одним точным ударом выкидного ножа в сердце прервал жизнь молодого парня.
Скинув тело в подвал, весь остаток вечера и ночи Коля занимался тем, что разбирал Семёна на запчасти, закапывая части тела в окрестностях села.
Односельчанам Николай поведал, что Семён ввалился к нему пьяным, поколотил, а потом, узнав что Люба сбежала, стукнул его напоследок и ушёл куда глаза глядят. Коля всем показывал подбитый глаз и разбитые губы, смотрите мол, это я тут жертва! Через пару дней Коля, собрав котомку, тихо свалил из деревни, скрываясь в ночной тени и уходя лесными тропами. Когда селяне смекнули что к чему, Николай уже уехал на товарных составах за сотни километров от мест где учинил столь безжалостную расправу над парнишей.
Из раздумий Семёна выдернули уже въехавшие на территорию села громко рычащие моторы снегоходов с восседавшими на них такими же шумными и веселыми людьми. Всего машин было три, на каждом из снегоходов сидело по паре человек. Они остановились, отвязали волокуши от техники, спешили пассажиров и рванули к центру села, видимо для того, чтобы подыскать для себя хорошее местечко для обустройства лагеря.
Семен хмыкнул. —Отчаянные какие-то ребята, ехать в глушь в праздничные дни сразу после нового года, да ещё и в довольно сильные морозы… По всем канонам нового года они должны бродить по городу, вгоняя себя в алкогольную кому, а они сюда приперлись…
—Стрёмное место Костян выбрал. — заговорил один из пассажиров, молодой, судя по голосу, парень. Лицо его, как и его спутников, скрывалось под балаклавой, а одежда была просто теплой, без всяких нынче модных у молодежи примбамбасов и фентифлюшек. —Я в интернете читал об этом селе, тут с семидесятых дичь всякая творится!
—Кирюх, тормози давай! Хватит смуту наводить! — отвечал ему милый, слегка дрожащий девичий голосок.
—Да говорю тебе! Тут в семидесятых натуральный иксфайлс был. Какая-то хрень людей кошмарила, да так, что люди с деревни бежали, бросая даже пожитки свои, считая их проклятыми. Животные дохли, посевы не всходили, людей что-то калечило. Жуть лютая!..
Эти слова отправили разум Семёна, или то, что его заменяло в прошлое с такой силой, с какой футболист отправляет мяч в ворота соперника, пробивая пенальти.
Он проявился не сразу после гибели, духи вообще проявляются не сразу, на это нужно время. Кому-то достаточно пары дней, а у кого-то уходит и пара лет. От чего это зависит Семён не знал, но предполагал, что от злости самого убитого и его желания мести. Сам он, как понял потом, сформировался на пятый день после гибели. Он открыл глаза и осознал, что летит к земле со скоростью кометы. Передать страх, испытанный им тогда Семён не смог бы даже сейчас. Представьте, что Вы не осознаёте себя духом, Вы также чувствуете каждый сустав, мышцу, волосок своего тела, но понимаете, что находитесь в состоянии свободного падения с высоты полёта аэроплана. Семён кричал, искал вытяжное кольцо, думая что это плановый прыжок с парашютом в армии, а он лишь потерял на мгновение сознание. Но не было НИЧЕГО! Ни кольца, ни парашютного ранца за спиной. Тогда Семён мысленно попрощался с родителями и принял свою участь, но упав, он не то что не разбился, но даже не примял травы. Абсолютно ничего не понимающий, испуганный и со слезами на глазах он рванул к дому. Только там, когда его рука прошла сквозь дверную ручку, Семён догадался. Он понял, что не ощущает солнечного тепла, дуновения ветра, не чувствует сердцебиения, толкающего кровь по венам. Он понял что мертв, мертвее рыбы, выброшенной на берег.
Ещё раз проведя рукой сквозь дверную ручку, он прошел в родительскую избу прямо сквозь дверь, увидел зареванную мать, причитающую, что сын не мог уйти ничего не сказав и что Колька душегуб что-то темнит, увидел разбитого отца, разговаривающего с мужиками о том, что надо идти к Кольке и вышибать из него правду силой. Такая злость обуяла Семёна, такая ненависть, что смог он схватить ковш из ведра на кухне и запустить им в стену напротив. Мужики затихли, мать прекратила свои всхлипывания, а Семён уже мчался на окраину деревни, да такой злой он был, что каждая животина его чуяла. Собаки скулили, забивались в будки, коты шипели и убегали, даже коровы, пасшиеся недалеко от села начали тревожно мычать. Кольки дома, само-собой, уже не было. Видно, что бежал он в спешке: шухлядки шкафов вывернуты, вещи разбросаны: урод явно собрал самое необходимое перед побегом.
Пока Семён, обуреваемый вселенским гневом, всё больше терял собственное Я, превращаясь в злобного духа мщения — в Колькину избу забежал и его отец с парой мужиков.
—Сбежал, сука… Сбежал! А мы и не почесались. —буркнул Николаич — давний отцовский товарищ.
—Ох, чую, худо он Сёме сделал, ублюдок же он. Самый натуральный ублюдок… — вполголоса, совсем уже горько проговорил отец.
И понял Семён, что Колька то убил его, убил и не понёс наказания. Так он взбесился, что перестал Семёном быть. Хлопнула дверь, выбив стекла с неистовой силой, схлопнулись ставни, а из печи поднялось пламя до потолка, да такой силы, что стены избы занялись как спички.
Мужики, вооруженные топорами и баграми — смогли вырваться из этой ловушки, но сильно обгорели. А Семён на долгое время перестал быть собой — он стал злом, что несёт беды своим бывшим соседям и родным из-за обуявшего его чувства несправедливости.
Кир же, тем временем, продолжал рассказывать девчонкам всё больше мрачных подробностей об этом селе, пока на фоне раздавался рев моторов, трамбующих снег под лагерь снегоходов.
—А в девяностых бандосы сюда ездили убирать неугодных и тут же их прикапывали. Тела потом только в середине нулевых смогли найти, когда переловили всех участников тогдашних ОПГ. Их палачи указали на места казней и захоронений.
—Кирилл, хватит! Пожалуйста! Мы еще палатки не поставили, а я уже хочу уехать отсюда! — даже как то властно потребовала вторая девушка.
—Ладно-ладно, молчу. — Пробубнил Кирилл, полезая в карман за сигаретами.
Судя по звуку, снегоходы возвращались за скарбом и пассажирами. Ребята зацепили волокуши, погрузились на транспорт и выбрасывая грязный выхлоп в свежий, морозный воздух, рванули на место будущего лагеря. Семён решил последовать за ними, послушать разговоры, позавидовать молодым и… Живым. Он ведь формально их ровесник.
На массивном, утрамбованном снежном пятачке ребята принялись за обустройство лагеря. Поставили две больших, надувных палатки, одну обычную, небольшую туристическую. В нее установили генератор, раскинули провода по жилым палаткам, включили обогреватели, установили надувные матрасы, стол и стулья. По периметру расставили штативы с прожекторами, выкопали яму под костровую чашу для посиделок, в общем, отдыхать ребята собрались с максимальным комфортом и как минимум несколько дней.
Закончив с делами, ребята забились в одну из палаток отогреться и начать-таки свой отдых. Семён был рядом, слушал веселый гомон и тосковал. Ребята в палатке сняли верхнюю одежду, шарфы и балаклавы. Семён направился к палатке: ему было интересно взглянуть на ребят, на их живые, эмоциональные, веселые лица…
Кирилл оказался невысоким короткостриженным брюнетом, лицо окаймляла борода, над карими, умными глазами были густые, кустистые брови. Еще двое-близнецы, довольно высокие, худощавые. Было в них что-то маргинальное. Неизвестно почему и как, но маргиналы какими-то образом легко определяются по внешности. Мясистые губы, близко посаженные глаза, узкие брови в линию, светлые, соломенные волосы… И даже звали из как-то по-дурацки — Вадик и Владик.
—Звучит странно, как биба и боба — подумал Семён. Четвертый же парень был старше остальных, такой же светловолосый как и близнецы, видимо их брат, тоже с довольно маргинальной внешностью, но на фоне близнецов он выглядел интеллектуалом, это тот самый Костян. Одна из девушек — невысокая фигуристая брюнетка, длинные волосы по пояс, припухлые губы, слегка раскосые глаза с длинными ресницами, её звали Мариной. А вторая… увидев вторую Семён, если бы мог, упал бы в обморок. Это была Люба. Его Люба! Та же высокая, статная фигура, те же нежные линии лица, те же румяные щеки, густые изогнутые брови, русые волосы. Только одно отличало эту девушку от Любы — цвет глаз. Левый глаз Ани, так звали копию Любви, — был зелёным, как и у самой Любы, а правый — карим.
Семён выскочил из палатки и помчался в сторону своего «поста». Его снова тянуло в омут воспоминаний, ему снова стало не по себе, так, словно бы он на секунду ожил. А Аня настороженно взглянула туда, где секунду назад стоял Семён.
Люба… она появилась тогда, когда Семен окончательно потерял человечность. Помимо того, что он едва не убил отца и еще пару мужиков с ним, Семён срывал злобу на домашних животных на скоте, на людях. Зло стало настолько концентрированным, что в селе начали гулять болезни, гибли растения, детям снились ужасающие кошмары. Семён яростно желал, чтобы страдали все! Люди начали покидать село, бежать, если точнее, ибо ни молитвы, ни святая вода не помогала, только раззадоривая ярость Семёна. Он стал проклятием этих земель. Тогда же и сбежали его родители, тогда же появилась и Люба. В тот день Семён сидел в избе Филатовых — ближайших Колькиных соседей. Он намеревался убить стариков, раздумывая над изощрённым способ казни. Семён был зол на них за то, что они не слышали звуков драки. И его совсем не волновало, что Филатовы — старики, которые вообще уже толком ничего не слышат, да и спать ложатся едва небо покрывает одеяло сумерек. В момент, когда Семён решился связать их, затопить печь и закрыть заслонки, дабы старики угорели насмерть, в избу вошла Люба, аккуратно взяв его за руку.
—Не нужно, родной. Пойдем, поговорим…
И Семён пошел. Они поднялись на крышу избы, смотрели на звёзды и разговаривали, очень много разговаривали. Люба рассказала Семёну всё. Рассказала, как ждала его из армии, как случайно встретила Николая на речке, как этот страшный, синий от татуировок угрюмый мужик её напугал, как он жадно разглядывал её, пока она судорожно собирала вещи и спешно уходила от реки, как боялась ходить по селу в одиночестве: ей казалось, что он буквально следует за ней по пятам. Она рассказала о том, как Николай всё-таки поймал её, взял силой и после еще не раз принуждал к близости, угрожая, что убьет её мать. Люба забеременела. Коля отпустил её в город, где она родила дочь и отказалась от неё. Она плакала, хотела свести счёты с жизнью, но осеклась: мать не пережила бы еще одной смерти в семье, ведь отец тоже наложил на себя руки. Люба вернулась в село, сказала матери о том, что разлюбила Семёна и будет жить с Колей, переехав к тому домой. Коля пил, устраивал регулярные побоища, не работал, жил за счёт Любы, её матери да огорода. Однажды допившись до беспамятства, он стал психовать, кидаться в Любу всем что попадало под руку, резал её ножом, бил ногами, называл блядью. Это была последняя её ночь. Пьяная, агрессивная свинья замучал девушку до смерти, и, скинув тело в подвал, впал в беззаботный сон. Проспавшись, Коля придумал легенду: мол, девка сбежала. А вечером закопал её останки на границе леса и села прямо за своей избой. Люди поверили Николаю, ведь все знали что он бил Любу, многие даже радовались за девку: нашла сил на побег. Мать Любы — тётя Вера ждала весточки от дочери, да так и зачахла ничего не узнав и не дождавшись.
Люба рассказала о том, что долго витала во тьме, винила себя за трусость, за то, что бросила малыша. Плевать, хоть он и рожден от урода, они с мамой смогли бы вырастить его человеком. Винила себя в смерти матери. Её самокопания повторялись тысячи раз, заключая Любу в лимб из тумана печали и горести. Со временем она нашла в себе сил осознать, что её вины нет ни в чем, однако желание мести человеку, оборвавшему тонкую нить её жизни не угасало. Проявившись, она увидела избу Николая, сгоревшую до тла. Решив, что самосуд всё-таки свершился, Люба отправилась осмотреть село и увидела яркий свет, бьющий из окон Филатовых, так она и оказалась рядом.
Семён же поведал свою историю, рассказал о том, что Николай сбежал и не был наказан за свои поступки. Ярость Семёна угасала рядом с ней.
Люба приняла новости с печалью, но без злости.
Нахождение рядом с любимой и до боли родной душой возвращало Семёна в беззаботные времена, проведённые с ней. Люба объяснила ему, что селяне ни в чем не виноваты, научила его сдерживать гнев, помогла снова очеловечиться, хоть и села́ в итоге это от угасания не спасло: люди окончательно покинули эти края. Оставшиеся два с половиной человека и те потихоньку отправляли пожитки в город к родным, чтобы потом уехать налегке.
Село опустело, Семен и его Любовь остались вдвоем.
Десять лет — долгий срок для человека и миг для таких как они. Именно столько они пробыли вместе, пока чёрные копатели, кладоискатели, мародеры — называйте как хотите, зачастившие к ним не нашли останки Любы. Тело забрали, достойно предали земле и Люба ушла…
Семён сидел на крыше, смотря на небо. Он бы заплакал если б мог, а между тем из палаток доносились весёлые голоса. Она вернулась и была весела, что очень согревало бы душу Семёна будь он живым.
—Аньк, ты чё втыкаешь? — позвал Аню Кир. —Расслабь булки, давай отдыхать.
—Д-да, задумалась что-то. Все нормально, налей «Деласи» — на самом деле она каким-то шестым чувством ощущала чье-то присутствие, хотя ничего не видела, и это ее напрягало. Кир протянул ей красный бумажный стаканчик с логотипом всем известного алкомаркета. Аня, отхлебнув вермута решила переключить внимание со своих ощущений на всеобщее веселье. Да и бояться нечего, у Кости есть охотничий карабин, сможет защитить.
Влад включил колонку, кто-то подключился и из динамиков полилась музыка. Ребята стали играть в правду или действие, алкоголь употреблялся быстрее, чем стоило бы. Кирилл, выбрав действие отправился нырять в сугробы в одних трусах, Костя проиграл поцелуй в губы явно клеящей его Марине, один из близнецов отправился готовить второй ужин. Ане же пришлось раздеться до топа и шорт, теперь ловля на себе плотоядный взгляд обоих близнецов.
За напитками, едой и весельем время пролетело незаметно, стрелки часов минули уже третий час ночи. Аня начала зевать, усталость и выпитое сильно клонили её в сон. Кирилл, который, откровенно говоря, сох по своей подруге, — как истинный джентльмен помог ей собраться и повёл к палатке. Марина уже сидела на коленях Кости, близнецы молчали.
—Ань, ты как? Не тошнит? — Кирилл искренне переживал за подругу.
—Нет, Кир, все хорошо. Я не напилась, просто устала. — Ответила Аня, находясь на грани сна и реальности.
—Кииир… останься со мной, мне кажется тут… — она сонно тянула слова, засыпая, так и не закончив фразу. Кирилл лёг рядом, но спать совсем не хотелось.
Во второй палатке Марина уже во всю сосалась с Костей, дело шло к интиму и им явно мешали торчащие в палатке два бухающих однояйцевых имбецила. Костя отстранил от себя пьяную девушку и встал.
—Влад, Вадим, пойдем покурим. — Скомандовал он, натягивая пуховик. Троица вышла на улицу.
—Вы чё бля, тупорезы что-ли? Съебите во вторую палатку, мешаете же, еб вашу мать!
—Так у нас одна мать — гоготнул Влад. — Щас свалим, братан, не кипишуй.
—Бля, Аньку бы трахнуть — пробубнел Вадим.
—Так пиздуй и трахни, осёл. — злобно прошипел Костян.
Близнецы переглянулись, в глазах обоих загорелся хищный блекс.
— Там же лось этот, Кирилл, бля. Чё с ним делать?
Костя отстегнул ножны от ремня и протянул близнецам.
— На, бля, вдвоем шуганёте его. Он же терпила — проглотит всё. А нет, так порежьте легонько. Он осядет сразу. — Костя явно уже поплыл.
— Дома всучат же, ты чё, ебанулся совсем? — Вадим был трусоват, поэтому сразу же выдал этот вопрос.
— Па-е-бать — пропел Костя. — Кто им поверит? Зря что ли батя ментов кормит? — Костя засмеялся, а близнецы подхватили. Над пустым селом раздался противный, каркающий смех людей, которые людьми по своей сути давно не являлись.
