CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Шестая глава здесь: Вести Ругенбрамса

Седьмая глава здесь: Странные похороны

Восьмая глава здесь: Стук в дверь

Девятая глава здесь: Реальный мир

Десятая глава здесь: Житель Ругенбрамса

Одиннадцатая глава здесь: Большая рыба

Двенадцатая глава здесь: Разговор

Тринадцатая глава здесь: День перед выборами

Глава 14. Ответы

С наступлением вечера меня отправили в комнату — писать статью для завтрашнего выпуска. Возможно, последнюю в моей карьере журналиста.

— Возвращайся в полночь, — перед этим сказала Алма.

— Но как я узнаю, что она наступила? — спросил я.

— В Ругенбрамсе никто опаздывает, помнишь? — как-то грустно напомнил Болтун, — когда придёшь, тогда и полночь…

Едва я успел сесть за стол, как дверь отворилась и в мою комнату вошёл мужчина. Высокий, сутулый, с жилистыми руками. На нём был тёмно-синий мундир с жёстким воротником-стойкой, натиравшим шею до красна. На голове — фуражка с потёртым гербом, где лещ и косуля застыли на нём, словно в танце. В руках он крепко сжимал старый номер газеты «Вести Ругенбрамса».

Он неуверенно заговорил:

— Я прочитал вашу статью, где вы написали, цитирую: «если вы хотите что-то рассказать, приходите ко мне в трактир. Я вас выслушаю. Может, даже помогу». А потом: «Я уверен, найдутся те, кто захочет покинуть Ругенбрамс. Я покажу вам дорогу!»

Он посмотрел на меня так, словно ждал подтверждения моих намерений. Что я действительно готов выполнить свою часть этой необъявленной сделки. Я кивнул. Он удовлетворённо выдохнул и продолжил:

— Если я вам всё расскажу, вы… покажете мне дорогу отсюда? Я не хочу снова умирать. Но и находиться здесь… больше не могу.

Я откинулся на спинку стула.

Сказать, что я был удивлён — не сказать ничего.

С самого начала ругенбрамцы только и делали, что врали и мучили меня. Уверяли, что я обязан исполнять указы, хотя я даже не был жителем этого городка. Потом — выбросили в холодное море. А теперь вот — выборы. Бой насмерть с каким-то мальчишкой. И снова абсурд: побеждённый станет победителем.

У меня всё сильнее крепло ощущение, будто меня хотят принести в жертву.

Но зачем?

Однако вслух я спросил другое:

— Как тебя зовут?

— Ханс. Ханс Беринг. Я здесь полицейским работаю.

— Ну что ж! Рассказывай, Ханс Беринг.

Он снял фуражку, положил её на кровать и смущённо сел.

— Это долгая история. И, боюсь, я сам далеко не всё знаю, но постараюсь объяснить. А потом… вы должны будете показать мне, как покинуть этот проклятый город.

— Конечно.

— Тогда я начну…

***

— В Громком мире я жил в небольшой деревне недалеко от Копенгагена, — начал Ханс, — моей семье принадлежал небольшой заводик по производству пива, которое мы поставляли в несколько довольно известных баров столицы. Денег с лихвой хватало на безбедное существование, но не более того. Так я и жил, помогая отцу и брату. Вставал в пять тридцать утра и постоянно следил за температурой в бочках. Высокая — пиво будет жидким. Низкая — процесс встанет…

Его голос звучал спокойно, даже мелодично. Он говорил об этом так, будто уже вернулся туда. Мне пришлось прервать его, чтобы он окончательно не потерял связь с настоящим.

Ханс недовольно посмотрел в мою сторону, но продолжил:

— Как я уже говорил, я вставал рано, в одно и то же время. Но вскоре стал замечать, что мой будильник каждую ночь отстаёт примерно на восемь секунд. Таким образом, за неделю набегала целая минута. Конечно, мне его пришлось сменить, но это не помогло. Новый будильник очень скоро стал вести себя точно так же. А вместе с ним и часы в телефоне. У остальных членов моей семьи время шло нормально. Они даже посмеивались надо мной, что я, мол, подкручиваю их, чтобы попозже вставать.

— Как это связано с нашим…

— Слушайте дальше, — он нетерпеливо махнул рукой. — Я читал, что у некоторых людей есть… какая-то особенность. Магнетизм, что ли. И это влияет на работу электрических приборов. Ладно, — сказал я себе, — видимо, и у меня так. Даже смирился с этим. Но дальше стало куда страннее… Все вдруг начали повторять одно и то же выражение. Я сначала думал — сам себе что-то накручиваю. Но…

Он запнулся и замолчал.

— Какое выражение?

— Очень необычное… «Большая рыба».

— Я тоже сталкивался с этим, но уже здесь. Вы как, в порядке? — осторожно спросил я.

— Да. Нет… Сначала я думал, что это совпадения. Не знаю… Просто однажды за ужином мать вдруг спросила: «Тебе курицу или большую рыбу?» Она раньше никогда так не говорила. А через пару дней брат, возмущаясь моими попытками убедить его закупить другой хмель, выдал: «Ты что, возомнил себя большой рыбой?» Выражение ему совсем не свойственное. А ещё через неделю…

Он не договорил. Его пальцы заметно дрогнули.

— Что произошло?

— Незнакомец в баре. Положил мне руку на плечо и сказал: «Большая рыба всегда глотает мелких. Усёк?» И начал избивать меня… Когда его потом спросили, зачем он это сделал, — он не смог ничего объяснить.

Он отвёл взгляд, словно увидел что-то за окном. Там ничего не было.

— Я никак не мог понять, зачем они мне это говорят, — продолжил он. — Это сводило меня с ума. И вот однажды я возвращался ночью из Копенгагена домой. Шёл моросящий дождь. Трасса была тёмной, только фары выхватывали небольшой отрезок асфальта впереди. Но я хорошо знал этот путь, поэтому не особо волновался. Как вдруг прямо посреди проезжей части возник силуэт мужчины. Он закричал так, что даже сквозь шум дождя и закрытые окна я его услышал: «Большая рыба!» Я испугался, что собью его, резко вывернул руль и нажал на тормоз. Мой пикап перевернулся и полетел. Я болтался внутри, словно одинокий ошмёток тушёнки в пустой консервной банке, которую скинули с обрыва. Ремень впился в грудь, дышать становилось всё трудней. Последнее, что я увидел, — был капот. А когда очнулся, то оказался на совсем другой дороге, окружённый брошенными машинами. Тогда я ещё не знал, что это была дорога в Ругенбрамс. Сегодня прошло ровно три года с той ночи.

— Три года, — пробормотал я, пытаясь представить, каково провести их здесь. — Как вы до сих пор не потеряли рассудок?

— Я каждый день думал о доме. О семье. Это помогало. Мне так хотелось вернуться к ним…

— У вас хотя бы есть к кому, — вздохнул я, потом уже спокойнее спросил: — И что вы узнали за эти годы о Ругенбрамсе?

— Не так много, как бы мне хотелось. Но я могу попытаться объяснить вам, как здесь жить. Хотите?

Он посмотрел на меня с надеждой, немного беспокоясь, что я скажу «нет».

— Да. Давайте…

— Итак, первое правило, и, наверное, самое важное, к которому я пришёл, — это то, что вы должны оставаться в здравом уме. Если вы пообщаетесь с остальными жителями Ругенбрамса поближе, то поймёте, что все тут либо на грани безумия, либо уже её перешли. И как только житель сходит с ума, то он умирает. Штраус говорил, что после смерти у всех есть выбор. Либо возврат в Громкий мир с чистой памятью. Либо снова оказаться здесь. Сначала в виде голограммы, а потом, когда вырастят новое тело, — уже в этом теле.

— Подожди… тут же, вроде, смерть — это наказание за несоблюдение указов?

— Указы? Да, конечно, — улыбнулся Ханс, будто я сказал какую-то глупость. — Пока вы в своём уме, вы их и так будете исполнять. Ведь от этого зависит ваша жизнь. Но как только адекватность покидает ваш разум — вам становится всё равно. Соблюдать их или нет. Жить или умереть. Таким образом Ругенбрамс понимает, что вас пора убить. Так что второе правило очевидно: всегда соблюдайте указы.

— Понятно, — ответил я, — получается, это всё… не знаю, какой-то спектакль, чтобы лишить всех рассудка?

— Наверное… Отчасти, — он опустил голову. — Очень сложно понять, что к чему, потому что здесь все лгут. Может, потому что безумны. Может, потому что им всё это надоело, а умирать не хочется. Поэтому никому не верьте. И это последнее, третье правило.

— Даже тебе?

— Вполне возможно, — ответил он уклончиво. — Может, мне только кажется, что я говорю правду.

— Ясно... Так себе перспективы. А почему мэром можно стать только после смерти?

Ханс задумался, потом ответил:

— Это лишь моё предположение. Может быть, мэр становится выше всей этой системы. Может, даже как-то влияет на правила. Не знаю. Да и никто не узнает, пока сам не станет мэром. Наверное, поэтому Андреас так и стремится занять эту должность. А может, и нет… В любом случае, это всё, чем я могу поделиться с вами. Теперь… вы обещали рассказать, как мне отсюда выбраться?

Я посмотрел на него. Увидел, сколько в его глазах боли, и впервые по-настоящему понял, в какую передрягу попал сам.

Если раньше мне казалось, что всё это — интересно даже… местами весело, — то теперь я понял, чем рискую. И сколько уже потерял.

— Я покажу дорогу, — сказал я, — и сам пойду с тобой.

— Не думаю, что тебя так просто отпустят… — пробормотал Ханс.

— Попробовать-то в любом случае стоит…

Я решительно поднялся со стула. Достал чемодан со шкафа и поставил его на кровать.

Сложил внутрь все свои вещи: остатки книги Олафа, запасную рубашку, которую всё равно почти не носил, и небольшой запас нижнего белья. Следом вытряхнул из ящика стола мелочь — всякие записки с идеями, перо попугая, которое зачем-то подобрал, огрызки карандашей и пару шариковых ручек.

Потом вытащил бордовый халат с золотой вышивкой: «Ругенбрамс». Посмотрел на него и долго не мог решить — класть с собой или нет. Но почему-то именно в нём я неожиданно ощутил всю суть этого места. Хотя и не мог объяснить, какую именно. Я аккуратно положил его внутрь.

Немного постоял, пытаясь запомнить каждую мелочь, пока ещё мог. Взял чемодан и вышел из комнаты, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.

Продолжение следует: пятнадцатая глава "Побег из Ругенбрамса" появится здесь в пятницу, 24 октября.

Автор: Вадим Березин

Спасибо, что прочитали. Подписывайтесь!

ТГ: https://t.me/vadimberezinwriter

Дверь подъезда резко подалась, пружину сняли давно. В сумраке пахло сыростью и пылью. Дав глазам привыкнуть, Андрей тихо поднялся на один пролёт и застыл.

Дверь в квартиру была сломана и распахнута. Колин скарб разбросан, а продавленный матрас частично сгнил.

Андрею не нужно было отдирать фанеру с окон, чтобы понять, здесь никто не живет уже несколько лет.

— Хм... — протянул Андрей. — И куда ты делся?

Вопрос прозвучал глухо, будто комната проглотила каждый звук, дохнув сыростью в ответ. Андрей поморщился. Копаться здесь не было никакого желания. Наверняка потому Коля сменил "номер".

Шаги на лестничной площадке отразились эхом, разлетевшись по пустому подъезду.

Сейчас Андрей недоумевал, что так привлекало его здесь, когда он был подростком. Допустим, в аул он попёрся с планом найти какие-то старые вещицы да продать потом или обменять. Но что он делал тут? Ходил к Коле? А до того?

Мысль проверить первый дом пришла спонтанно. Почти нехотя он поплёлся туда, понимая, что старик вряд ли обосновался на высоких этажах. Да и с чего он взял, что это Коля? Может быть это другой человек, а Андрей сейчас занимается фигнёй?

В первом доме подъездная дверь отсутствовала. Часть перил в пролётах была выпилена напрочь. Из пустых тёмных зевов квартир сквозило.

Где он вчера видел огонёк? На седьмом?

Дом звучал гулко, сердце ускорилось, когда Андрей достиг нужной площадки. Жизнью тут не пахло в буквальном смысле, и табаком тоже. Он помедлил перед тем как войти в сумрак, где зиял светлый прямоугольник окна.

"Придурок," — подумал Андрей и выглянул вниз.

Старик стоял там и пялился на него. Сразу нашлось множество слов, чтобы описать себя, ситуацию и Колю. Все они вылетели разом, сформировавшись в ёмкое "Да <...>!".

— Стой там, — не крикнул – приказал Андрей. — Я сейчас спущусь.

Он сбежал по лестнице, опрометью вырвался во двор, туда, где стоял Коля и...

Никого здесь не было. Что за хрень происходит?!

— Колян! — заорал Андрей, теряя контроль и бешено оглядываясь по сторонам. — Дед! Ты в конец <...>!

Никто ему не ответил. Парень плюнул.

— Я ушёл, <...>! Старый идиот!

И он действительно повернулся к недостроям спиной и зашагал прочь, передёргивая плечами, не в силах сбросить ощущение взгляда.

И, лишь промахнув полдороги к дому, Карташов начал остывать. Это не он сбрендил, а Коля. Принял его сослепу за бандюка и спрятался. А Андрей хорош ходить и орать. И нож достал, придурок. Тут кто угодно испугается. Только теперь он вспомнил, что в кармане лежал крепёж для двери. Он, идиот, бегал по всему городу, гремя железяками и вопя. Чёрт... Андрею оставалось надеяться, что ничего не потерял.

Отец встретил угрюмо.

— Тебя куда опять черти понесли? — недовольно заворчал он, взглядом показывая на дверь, облокочённую на стену. — Тебя только за...

Старший Карташов осёкся. На мгновение сын увидел в глазах отца что-то странное, нехорошее. Но отец махнул, на сына рукой.

— Иди, ставить будем.

Провозились допоздна. Андрей и думать забыл, что хотел куда-то звонить. Вся суета вымотала его наконец так, что продрых он до полудня без сновидений.

Потом пришли выходные и ему было "неловко", вернее, он предпочитал так думать.

Понедельник встретил пустой квартирой и надсадным дребезжанием телефона. Андрей выпутался из одеяла.

— Да иду я! Иду!

Голос болезненным эхом отразился от стен.

— Алё! — и сразу же понял кто это.

Через шумы и металлическое щелканье донесся шёпот, как последний выдох:

— Андрей...

— Ты! Кто там шутит! — заорал Андрей в трубку. — Я... Я тя найду!

— Найди... — тихо отозвались на том конце, шипение сменилось короткими гудками.

Андрей вытер внезапную испарину. Его то ли холодом обдало, то ли бросило в жар. Ещё некоторое время слушая щёлкающие гудки, он силился понять. Но, положив трубку, мотнул головой.

— Бесовщина.

Красноватые глаза в полумраке зеркала смотрелись чуждо. Стараясь не думать о том, что с ним происходит, Андрей судорожно шарил по карманам. Неужели выронил листочек? Нашёл…  Непослушные пальцы набрали номер следователя.

— Д-джарим С-совменович?

…

В ожидании следователя, Андрея отчего-то пробивал нервный озноб.

Встречу назначили в небольшом городском парке. И на пустой аллее парень сразу угадал в человеке в коричневой куртке с меховым воротом своего визави. Меджинов выглядел солидно и старомодно в больших очках и странной каракулевой шапочке. Андрея удивило, как блестят лакированные ботинки мужчины.

— Товарищ Карташов? — голос Меджинова отдал профессиональными металлическими нотками. Чёрные глаза зорко оглядели Андрея. И тот почувствовал себя подростком, застуканным с сигаретой.

— Я. А вы, значит...

— Да, всё верно. Бывший следователь. Даже странно, что вопросы будут задавать мне, обычно наоборот.

Меджинов усмехнулся, хотя Андрей не понял, почему.

— Да, я хотел узнать насчёт того дела.

— Того или этого? Или тех двух? – иронично поднял брови Меджинов.

Андрей смутился. Следователь выжидательно молчал.

— Н... Нет. Мы же говорили… Я... Я встретил её мать, та рассказала, что Дану не нашли. Вы знаете больше. И я думал...

— Эрджоева Дана Раимовна, 1965 года рождения. Пропала без вести 15 ноября 1986 года. Да, я помню дело. А вы, молодой человек, почему интересуетесь? — в голосе следователя слышалась насмешка. И Андрей почувствовал себя совсем незначительным на фоне этого невысокого полноватого человека. — Кроме того, что девушка была вашей одноклассницей. Денег задолжала?

— Нет, — Андрей мотнул головой. — Просто… Её мать не верит в несчастный случай.

Он чувствовал, как цепкий взгляд пробирается под кожу в поисках правды.

Они медленно пошли по аллее. Меджинов заложил руки за спину, отчего стал похож на профессора.

— Что ж... Кое-что я могу вам рассказать.  Не так давно это было. Тела мы не нашли. Но это ни о чём не говорит, верно? Девушка ушла в техникум и оттуда уже не вернулась. Она сказала подругам, что у неё есть какие-то дела после занятий, но не уточняла какие. Шла обычным путём, но до дома не дошла.

Следователь выдавал сухие факты о поисках, но Андрею становилось всё больше не по себе.

— А... подозреваемые?

Меджинов усмехнулся:

— Может быть, вы мне расскажете, что знаете об этом деле? Если хотите пролить свет на обстоятельства.

— И что я могу знать? — насторожился  Андрей. — Я всего несколько дней в городе, а тут такие новости. Мне мама сказала, что вы к нам заходили. По мою душу.

— Ну-ну, зачем же вы сразу оправдываться принялись? — улыбнулся следователь. — Мы должны были отработать все версии. В том числе и вашу. Вы же поссорились с Даной накануне отъезда?

Андрей вздохнул. Очень не хотелось вспоминать, как он стоял перед Даной с горящими ушами, а она смеялась над ним.

— Не сказать, что поссорились, — попробовал смягчить парень. — Она сказала, что я ей не пара.

— Первая любовь, — кивнул Меджинов понимающе. — Сколько глупостей было совершено по её причине! Вот тут стояли?

Андрей оглянулся, вмиг поняв, что старый лис завёл его к маленькой беседке, где он назначил Дане встречу.

— Если вы всё знаете, зачем спрашиваете? — буркнул парень и сунул руки в карманы. Он был сбит с толку, не понимая, зачем сам же затеял этот разговор. — Возможно, тогда я хотел, чтобы она подумала и уехала со мной. Мне предложили хорошие деньги. Я бы мог...

Он махнул рукой.

— Теперь что говорить. Надо было остаться. И тогда...

— Она бы не пропала? — вкрадчиво подначил следователь.

Андрей не знал, что ответить. Да. Может, он смог бы её уберечь. Но...

— Не знаю, — вздохнул Андрей. — Будь я с ней…

— Сядем? — предложил Меджинов и достал сигареты. — Не курите? Это хорошо, а я вот никак бросить не могу.

Андрея начал раздражать неторопливый с характерным акцентом говор.

— Я подозревал вас. Послал запрос, добрались ли вы до Краснодара. Потому, что были интересные совпадения.

Следователь с удовольствием затянулся и выпустил дым в осенний воздух. Андрей сжал кулаки и молча ждал.

— Я проследил цепочку исчезновений людей, начиная с 1981 года, не считая тех, кто пострадал от селей. Впрочем, возможно кто-то мог скрывать следы преступлений, пользуясь нашей бедой. И знаете, что интересно?

— Что? — Андрею становилось душно, он терял терпение, глядя на самодовольного человечка.

— Исчезновения прекратились, когда тебя, — следак слегка усмехнулся, — забрали в ряды доблестной Красной Армии. — Оттуда по тебе пришла занимательная характеристика. Впрочем, достаточно положительная.

Видя, что парень готов взорваться, Меджинов поднял руку.

— Погоди. Ты был подростком, я знаю. Потому и говорю о совпадениях. К тому же... хилым, хе, и не справился бы с теми же туристами. Да и в горах орудовала банда Дигоева.

У Андрея дёрнулся глаз. Столько воды, чтобы сказать о банде! Он медленно и шумно выдохнул.

— Банду поймали?

— А то, — усмехнулся следак. — Всех до единого. До сих пор на благо Родины, хе, штаны шьют.

Андрей выжидательно уставился на следователя.

— И не нашли пропавших?

— Не всех, — Меджинов снова переключился на серьёзный тон. — Как понимаешь, Эрджоевой не было среди опознанных тел.

— Были неопознанные?

Джарим покачал головой.

— Нет, опознали всех.

Андрей нахмурился:

— Но куда же могла деться девушка?

— А вот это пытались выяснить не только вы, — следователь затушил сигарету об урну.— Дело прикрыли. Такое время настало. Но...

Следователь с благожелательной и от того жуткой улыбкой поглядел на Андрея.

— Были улики. И предположения. Не было ли у хлипкого подростка сообщника? Гладких Николай Борисович. Знаком такой?

— Э... Да как?! — Андрей не сразу понял о ком идёт речь. Впрочем, он знал только одного Николая. — Бомж со стройки, что ли?

— Верно.

— Так вот, чего он прячется... — тихо выдохнул парень, снова нахмурившись.

— Простите?

— А? Д-да, знаю такого. Ну нет! — отмахнулся Андрей. — Дядя Коля и мухи не обидит, все знают.

— Люди видели Дану, разговаривающую с ним у магазина накануне. Он преследовал девушку. И тоже вскоре исчез. При обыске его логова, были обнаружены мелочи, принадлежавшие пропавшим людям. Зажигалка, зеркальце. Из города не уезжал, значит, мог уйти горами. Был объявлен во всесоюзный розыск.

Андрей обалдело смотрел на следака. Если Колю не нашли, кого же он видел в недостроях? И решимость крыть козырем, что Дана звонила ему уже два раза, пропала.

Меджинов заметил замешательство Андрея.

— Какой ещё сообщник? Быть не может, — только и выдохнул парень. — Дядь Коля на подработки ходил, лишь бы на сигареты было. А тут... Его ж полгорода знает!

Андрей посмотрел на Меджинова яростно, не умея выразить свое негодование.

Тот, будто решил что-то для себя, кивнул.

— Вот что, Карташов, — сказал он. — Ты давай вспоминай, может чего сам замечал. А как вспомнишь – телефон знаешь.

Под прицелом его чёрных глаз Андрею стало неуютно, гнев и отрицание испарились.

— Мне ещё сегодня на рынок надо, а день не длинный. Да и холодно.

— Хорошо, — согласился Андрей. — Я тогда... Если это... Да.

Следак усмехнулся и поднялся с лавки.

— До встречи.

Меджинов уходил, а у Андрея в голове был полный хаос. Почему Коля? Сообщники?

Холод пронизал до самых костей. Совсем продрогнув, Андрей наконец вышел из беседки и отправился домой, вновь и вновь прокручивая весь разговор в голове. Он же сам видел Колю? Неужели менты не смогли его поймать? Бред какой-то… Всесоюзный розыск, когда он тут под носом?

…

— Ты не заболел ли? — мать поставила перед Андреем тарелку супа и приложила как в детстве ладонь ко лбу.

Он мотнул башкой, мол, всё в порядке, ощущая в теле зарождающуюся лихорадку.

Вечером они все вместе смотрели иностранный детективный сериал, но Андрей не следил за сюжетом, пытаясь думать о том, что говорил ему следователь.

"Я тебя подозревал... Совпадения... Сообщники... Улики..." И мысли эти натыкались на черноту от которой он пытался сбежать.

Санёк знал про эти приступы головной боли, когда Андрей становился невменяем, запирал его на несколько дней. Чернота пульсировала мерзким липким комком, заставляя глаза закрываться. И в таком состоянии Андрей едва был способен говорить. Он всегда чувствовал, что может всё распутать, если преодолеть черноту.

— Да что с тобой? Дать цитрамон? — встревоженный голос матери доносился глухо.

— Не, мам, я просто посплю. Немного устал.

— Устал он... В шахте работал две смены подряд? — проворчал отец, но больше цепляться не стал.

Андрей доплелся к себе и плюхнулся на кровать. В тревоге проверил кинжал под матрасом и, показалось, что тот раскалён. На пальце остался тонкий порез.

— <...>! — тихо выругался парень.

...

Кровь... Везде кровь. Нехорошо. Их было больше. Но дрались откровенно бестолково. Если бы стреляли сразу, то расклад стал другим. А так Андрей просто полоснул одного, второй напоролся на кинжал сам. Третий попробовал уйти, молодец, догадался. Андрей перехватил его у двери и аккуратно провел лезвием по шее. Отвернув, чтобы лента крови не плеснула  на одежду.

Зачем он положил тела рядом, скрестив им руки на груди?

"Ты маньяк, — с невольным уважением сказал шеф, расписывая эту картину. — Один вопрос — зачем?"

Андрей что-то невнятно промямлил, потому что ни черта не помнил, кроме той самой головной боли, что накатывала и сейчас.

Вопрос звучал глуше, а  Андрей из воспоминаний провалился еще глубже в темноту.

Он шёл и не слышал шагов. Видел серый коридор с прямоугольником окна в конце. Светлее не становилось, лишь холоднее. Что-то замедляло шаги. Он опустил взгляд. Птицы? Выложены в ровные ряды, крылья расправлены в попытке улететь в последний раз. Мёртвые птицы со свёрнутыми шеями и тусклыми глазами. Шаг, и он вязнет в тушках. Отчаянно барахтается, но тонет, силясь доползти до окна. Он смотрит вниз и видит, что ноги по колено в птицах. И ещё глубже. Понимая, что в стылой тишине он не чувствует сердца и не слышит выдохов. Кричит, но… Проваливается в холод, вытягивающий жизнь, чувства, человечность… Мама!

Андрей дернулся, резко ударившись рукой о бортик кровати. Пришло ощущение, что он задыхается, его колотит озноб.

— Мама! — выдохнул он и сглотнул сухую, вязкую слюну.

— Андрюша, да ты весь горишь! Я же говорила, что наши ветра не чета вашим столичным!

— Что?.. — свет из коридора резал глаза, хотя в комнате было сумеречно.

— Ты стонал...

Пальцы вцепились в руку матери.

— Я... никуда... не уходил?

— Хоспади... Еще и бред. Не хватало ещё, чтобы воспаление легких хватанул.

Андрей откинулся на мокрую подушку. Безропотно выпил таблетку и воду. С матерью лучше не спорить.

Бред... Он уцепился за спасительное слово. Всё бред. И беготня, и призраки, и голоса. Сон.

— Мам... Какой день сегодня?

— Вторник. Где ты вчера шлялся? Ещё отца мне заразишь!

Не прокатило. Надежда, что ему примерещился разговор с Меджиновым и всё остальное, растаяла в краткий миг.

Он хрипло засмеялся. У птиц не свернута голова. У них перерезано горло... Мама...

Он снова провалился в сон.

...

— Вы по поводу пенсии? — говорила мать в трубку. — Алло, говорите громче! Связь плохая! Какой именно Андрей нужен?

Она взглянула на бледного сына, опёршегося на косяк.

— Ты чего встал? Девушка! Девушка! Алло! — она прикрыла трубку ладонью. — Это вроде из собеса. Уже который раз за утро, но не слышно ничего. Девушка!

Андрей осоловело и с ненавистью вперился в телефон. И неожиданно грубо вырвал трубку из рук матери.

— Ты! Я тя найду! Понял, <...>! Я тя урою!  — заорал он шипящему металлическому отзвуку.— Я те <...> на глаза натяну! Ещё раз позвонишь!

Он кинул трубку как ядовитого гада.

Женщина приложила руки к груди со страхом глядя то на сына, то на выдранный с мясом телефонный провод.

— Андрей…

Он сипло дышал, сам не понимая, что сейчас произошло. Но, когда пришёл в себя, осознание ударило по голове кирпичом.

— Я...

Та лёгкость, с которой вырывались ругательства, испарилась. Язык стал свинцовым, неповоротливым, потому Андрей смог только выдавить скупое:

— Прости, мам.

Он опустился на диван. Кого и где он собрался искать? Дану? Зачем? Колю? Почему старый идиот вернулся? Преступников всегда тянет на место преступления? Но самого Андрея отнюдь не тянуло обратно в Москву.

Глухо хлопнула дверь, парень вздрогнул. Из прихожей послышался знакомый кашель, Андрей умоляюще поднял глаза на мать. Та поджала губы, но задвинула телефон так, чтобы не бросался в глаза.

— Ложись сейчас же, если не хочешь, чтобы я вызвала скорую, — скомандовала женщина.

...

Лежать пришлось ещё два дня. Жар и чернота отступали с переменным успехом. Мать устроила у постели настоящий медпункт. Андрей же всё порывался встать и куда-то идти. Карташов-старший ворчал, что молодёжь хлипкая пошла, но не доставал сына.

К четвергу парень почувствовал себя лучше, хотя после дневного сна его мутило. Или тому были виной таблетки и полоскания, что заставляла делать мать? Впрочем, те здорово вставляли мозги на место и Андрею уже казалось бредом всё, что он натворил.

В квартире было тихо, за окном слабо шуршал  дождь. Андрей поплелся в кухню. Хотелось есть.

Не успел он запихнуть в себя бутерброд, как раздался телефонный звонок, обыкновенный, будничный. И... сердце не зашлось паникой. Андрей усмехнулся.

— Алло, — настороженно буркнул он, но никаких посторонних шумов не слышал.

— Ну, салют, морячок.

— Коля? Как ты... В смысле... Я же... А ты...

— Звиняй, шуганулся давеча. Не признал сразу, — старик заперхал.

— Тебя ж ищут! — Андрей пытался собрать в кучу разбегающиеся тараканами мысли.

— Куды ж мне? Тут я. Только... Курить охота, жуть. Слышишь, морячок? Может эта... по давешней дружбе? А то я прихворнул…

“Прихворнул”, — буркнул про себя Андрей. Он не знал, что думать, но с губ слетело:

— Ладно. Скоро буду.

Трубка замолчала.

Приняв это за конец разговора, Андрей наспех собрался.

— Вот старый чёрт, — проворчал он себе под нос, натягивая куртку.

Стоит ли позвонить следователю? Нет. Те уже пробовали. Теперь Андрей сам потолкует, как положено. Он зло бухнул тяжелой дверью.

Отключенный от сети телефон сиротливо застыл на трюмо.

Мысли путались, цепляясь за прошлое, пытаясь найти точку отсчета, где все пошло не так. Вечерние новости, сначала тревожные, потом панические. Сообщения о «массовых беспорядках». Потом крики на улице. А потом стук в дверь. Ее голос: «Марк, открой! Ради Бога!» Он открыл, впустил ее, запах дыма и крови. Она была в слезах, вся тряслась. Он обнял ее, чувствуя, как бешено стучит ее сердце. А потом увидел, как ее глаза затягиваются белесой пленкой.

Адреналин придал ему сил оттолкнуть ее и запереться в кухне. А через несколько часов, услышав уже не ее крики, а тот самый хриплый вой, он понял — Елены больше нет. Есть только Это.

Он встал, подошел к щели между дверью и косяком. Стараясь не дышать, Марк заглянул в коридор. Она стояла спиной к нему, неподвижно, упираясь лбом в стену. Ее волосы, когда-то шелковистые и пахнущие грушей, теперь были спутаны и покрыты чем-то темным.

В горле встал ком. Это была не просто тварь. Это был ходячий памятник его счастью, его самой большой потере. Убить ее? Как? Топором, который валялся в чулане? Ударить по голове? По тому месту, которое он целовал, шепча, как он ее любит? Невозможно. Это было бы святотатством, окончательным уничтожением последнего, что от нее осталось.

Но и жить так тоже было нельзя. Еда заканчивалась. Вода в кране сегодня утром перестала течь. Он был в ловушке. Ловушке из воспоминаний и плоти.

Он вернулся на кухню, его взгляд упал на фотографию на холодильнике. Они на пляже, загар, улыбки до ушей. Он сжимал ее за талию, а она закинула голову назад, смеясь. «Почему я? Почему мы?» — бессильно сжал он кулаки. Злость, острая и бесполезная, подкатила к горлу. Злость на вирус, на правительство, на весь этот сломанный мир. Но больше всего — на себя. За то, что не спас. За то, что не может сейчас сделать то, что должен. За то, что просто сидит и ждет.

Ночь опустилась на город, погрузив квартиру во мрак. Марк не включал свет. Он сидел в гостиной, глядя на смутный силуэт в дверном проеме. Вдруг шорох прекратился. Наступила та самая, пугающая тишина. Потом послышались шаги. Медленные, неуверенные. Не к его двери. В сторону гостиной.

Сердце Марка заколотилось. Он прижался спиной к стене. Силуэт появился в дверном проеме. Она вошла в комнату и остановилась посреди нее, медленно поводя головой из стороны в сторону, словно принюхиваясь. Лунный свет падал на ее лицо, и Марк увидел его отчетливо. Безжизненное, восковое. Но в очертаниях губ все еще угадывалась та улыбка, что свела его с ума три года назад.

И тут его осенило. Побег? Куда? В этот мертвый мир, полный таких же тварей? Чтобы выживать в одиночку, таская в себе этот образ, эту вину? Мысль о том, чтобы оставить ее здесь одну, в этом каменном гробу, показалась ему вдруг самым страшным предательством. Она пришла к нему, чтобы быть с ним. И он впустил ее.

Он медленно поднялся. Он не взял в руки топор. Не стал искать другое оружие.

— Лена, — тихо сказал он. Голос сорвался на шепот.

Она повернулась на звук, издав низкое рычание. Ее тело напряглось, готовясь к броску.

Марк сделал шаг навстречу. Потом еще один. Он смотрел не на монстра, а сквозь него — на ту девушку, которую любил. На их общее прошлое, на незаконченный паззл, на смех на кухне.

— Я не оставлю тебя, — прошептал он. — Я обещал быть с тобой. В болезни и в здравии. Помнишь?

Он остановился в шаге от нее, расправил плечи и закрыл глаза. В его голове пронеслась их жизнь: первое свидание, переезд в эту квартиру, ее холодные ноги, которые она всегда прижимала к нему зимой... Это были его последние мысли. Не о страхе, не о боли. О любви.

— Я с тобой, — выдохнул он.

Она бросилась на него. Острый, жгучий укус в шею заставил его тело вздрогнуть от шока. Он не кричал. Он лишь обнял ее за спину, прижал к себе это холодное, неживое тело, в котором когда-то бился источник всего его тепла. Мир поплыл перед глазами, наполняясь красной пеленой. Боль была адской, но за ней пришло странное, всепоглощающее облегчение.

Он падал на пол, чувствуя, как жизнь вытекает из него, а ее тяжесть прижимает его к паркету. В ушах стоял оглушительный звон, но сквозь него он слышал ее хриплое, прерывистое дыхание прямо над своим лицом.

«Скоро...» — подумал он, уже не способный формировать слова. «Скоро мы будем вместе. Навсегда».

Его последним осознанным ощущением была ее рука, цепляющаяся за его плечо. И в этом жесте он с отчаянной надеждой пытался разглядеть не голод, а прощальное прикосновение.

Тишина квартиры больше не была пыткой. Она стала предвкушением. Скоро он перестанет быть Марком, запертым в квартире с зомби. Скоро он станет просто частью Лены. И стены этой квартиры наконец перестанут быть тюрьмой. Они станут их общим домом.

— Буду, — буркнул он.

В комнате послышалась возня, но Андрей уже нашёл рулетку, замерить проём. Занявшись, он услышал отца:

— Ты чего это тут удумал?

— Дверь совсем плохая, — он зажал стальной уголок линейки ногой. — Заменить бы.

— Бестолковая трата денег, — буркнул отец. — Через год-два такая же будет.

Но, вместо того, чтобы пройти в кухню, наблюдал за мучениями сына.

— Ты так вечность мерить будешь. Вот, держи, — он взял рулетку, отдав стальной уголок и поднял под край проёма.

— Деньги есть, а товар?

Отец пожал плечами, ткнул в пачку газет на старом трюмо.

— Здесь погляди. Но учти, краденую не смей брать. Выкину.

И он прошаркал в кухню, где загремел чайником. Андрей передёрнул широкими плечами, сбрасывая ощущение тяжёлого отцовского взгляда.

Вытянув аппарат в прихожую, следующую половину дня он провёл, названивая по сомнительным объявлениям, пока не догадался позвонить Хагуру. Не застал,  но жена того обрадовалась и долго причитала в трубку, что Андрей непременно должен их навестить.

Настроение у парня улучшилось. Видимость активности бодрила, так же как и наличие планов, отгоняя чувство черной пустоты.

В гостиной привычно бубнили телевизор и отец, отвечающий ведущим новостей. Андрей хмыкнул и пошёл проверить курицу, прикидывая, что бы такое с ней сделать.

Тушка выглядела жалко, и Андрей вспомнил, что отцу неплохо и с собой взять харчи. Он покопался в ящике стола, обнаружив тесачок, провёл пальцем по лезвию. Говорят, тут капуста уродилась.

Пожилая соседка отшатнулась от парня, прижавшись к стене лестничного пролёта. И он только тут сообразил, что тесак следовало прикрыть.

— Драсть, тёть Вера, — пробормотал он. — Это... для капусты.

— Ты лицо-то своё видел, ирод? — выдохнула женщина и протиснулась мимо Андрея.

Внутри скребнуло нехорошим, снова напомнив, о чём ему хотелось забыть. Но пальцы сами сжались на рукояти крепче.

На столе оказались и лук, и морковь. Срубленный кочан уже был нашинкован в таз.

Тюк-тюк. Тесак впивался в доску, отделяя аккуратные куски от куриной тушки.

— Как на мясобойне работаешь.

Андрей не вздрогнул, он почувствовал, что не один в кухне уже несколько мгновений назад.

— Это просто курица, — пробормотал он, скатывая порубленное мясо в чугунный казанок.

— Курица, — согласился отец. И по его тону непонятно было, одобряет он умения сына или нет. — Но уж больно ловко ты...

Андрей уже примерялся к моркве. Та сочно хрустнула. Звук отозвался внезапной болью в голове. Застило глаза.

Будто хрустнуло под руками, изодранными в кровь. Неприятно и сухо. Вокруг металась пыль и в ушах всё ещё стоял скрип колодезного журавля.

Андрей на миг замер. С холодным оружием он управлялся ловко, порой не понимая, откуда приходит решение. Руки действовали сами, словно бы отдельно от мысли. К их движениям подключалось тело. Когда в армии его спросили, где он научился так орудовать ножом, Андрей лишь пожал плечами, не зная, что ответить. Он и не учился специально, оно само получалось. Не потому ли Санёк его приметил? Уже не спросить.

Кухня наполнялась запахами еды, а Андрей сидел за столом, помешивая чай.  Прошлёпав шумными тапочками всю квартиру, отец вернулся на кухню и прибавил громкость радиоточки.

— С каждым годом всё дряннее работает, — буркнул он.

— На комбинате тоже электричество глушат?

— Там давно всё обесточено. Каптёрка только запитана и фонари вокруг. И те, через раз не горят. Всё похерили, — отец вздохнул, видно произнося эту мантру в несчётный раз. — Какой комбинат был! Всесоюзного значения! Вагонами грузили руду!

— Воруют?

— Да как... В основном дирекция разворовала уже. Оборудование продали, аж слёзы стояли, когда демонтировали цеха. Сейчас мародёрят по мелочи. Забор где подрежут и лезут.

— И поглядеть можно? — в Андрее проснулось давешнее детское любопытство.

Карташов-старший поскреб небритый подбородок.

— Чего ночью-то глядеть? Днём пущу, гляди.

— Так не темно ж ещё.

— Ну, хочешь по потёмкам потом шарахаться, дело твоё.

— Чего в тех потёмках бояться-то? — махнул рукой младший. — Домой точно дойду.

Согласие отца удивило парня. Ведь в детстве он просился столько раз, но в лучшем случае его отсылали делать уроки. А в худшем — показывать дневник. Неужели отец понял, что он вырос?

— Тогда с тобой сегодня поеду, — объявил Андрей.

…

Матери пока про новую дверь решили не говорить, хотя она и вздохнула, обнаружив, что прежняя всё так же заедает и скрипит.

— Я батю провожу, — коротко сказал Андрей, помня про утреннее, натянул свитер.

— Если с ним пойдёшь, — захлопотала мать, суя в руки сумку с термосом и металлической контаркой, — погляди, топят они там или нет. А ты, отец, пояс собачий надевай, не морозь поясницу.

...

ПАЗ высадил их у конечной. Напарника отца почему-то не было, Карташов-старший ворчал, что снова опоздает.

Сумерки ещё не начали сгущаться и дорога через аварийный мост просматривалась хорошо. Но Андрей смотрел не туда. С Третьего моста заброшенный комплекс девятиэтажек вырисовывался совсем близко. Когда-то подразумевалось, что здесь работникам будет комфортнее, и ближе добираться до комбината, а двухэтажные бараки снесут, устроив на их месте парк. Теперь стройка постепенно разрушалась.

Отец поймал взгляд сына.

— Всё так теперь. Всё похерили... Помню, как искали тебя в этих заброшках. Думали уж, куда сверзился.

Андрей смолчал. Как его тогда искали, он знал только понаслышке. Ведь он был не здесь. Были разодранные штаны, ушибы, исцарапанные пальцы и сорванный ноготь. Слёзы и причитания матери, и страшный, жестокий ремень отца, после которого Андрей не мог лежать на спине ещё неделю.

До ворот комбината Карташовы  добрались молча, пыхтя на подъёме. Каждый думал о своём.

Рядом с проходной в одном окне горел свет. Андрей издалека почувствовал, что там тепло. Потому ли, что вился лёгкий дымок? Он разглядел узнаваемый, повторённый в десятках стилизованных изображений в их городке, силуэт административной пятиэтажки, за которой чуть дальше виднелся массивный монолит лифтового корпуса. От него сверху шла закрытая галерея, где прежде безостановочно работал грузовой шнек. Он помнил те времена, когда здесь была жизнь, и их класс водили на экскурсию, с целью привить уважение к нелёгкому труду горняков и рабочих комбината и в целом к градообразующему предприятию.

Тут было шумно. По территории разъезжала грузовая и прочая техника.

А теперь было пусто и жутковато тихо.

За воротами сразу бросилась в глаза большая, но заброшенная клумба с сухими сорняками.

Дымок объяснялся легко, в помещении, где располагался пост, сами сторожа установили буржуйку, выведя трубу в окно. Котельная давно была законсервирована.

Сменщики приветствовали Карташовых, поспрашивали Андрея, что и как там в столице, но долго задерживаться не стали.

— Ларионову <...> надавайте, если встретите по дороге, — напутствовал их отец. — Пусть чешет быстрее.

— И от себя добавим, — загоготали мужики. — Только бутылки нам оставил.

Андрей продолжал разглядывать неприветливый пейзаж. Где-то скрипнул металл, потревоженный ветром или местной живностью, а эхо глухо отразилось от скал. Казалось, что комбинат живёт уже совершенно другой жизнью. Мрачной, неизвестной, стонущей в глубинах шахты. Сделалось неуютно. Может действительно всё рассматривать при свете дня? Сейчас, когда фонари отмечали лишь габариты, ничего толком не разглядеть. Только шею свернёшь.

Мужики ушли. Отец, глядя на задумчивого сына секунд десять, окликнул его:

— Хватит сопли морозить. Давай внутрь, там разложимся. Потом ходи, сколько хочешь, смотри. От ворот до двери добежали в пару секунд.  Большие стеклянные двери проходной были закрыты засовом, и в сумерках различить внутри автоматы, похожие на те, что стояли в метро, не представлялось возможным.

Каптерка оказалась узкой и длинной. Вторая дверь, ведшая в коридор, была прикрыта, но не заперта. На доске с крючками, рядом с мёртвым сигнальным пультом, висело несколько ключей с бирками. Воздух был густо прокурен. А толстое стекло, прежде выходившее в проходную, занавесили каким-то тряпьем.

— Чего это у вас тряпки висят? — заметил Андрей. — Всё равно темень за окном.

— Это Ларионов всё. Там, грит, чернее, чем на улице по ночам. И всё ему чудится чего-то. Словно кто ходит через автоматы.

Отец содрал занавеску, чтобы Андрей увидел внутренности обширного фойе, где на противоположной стене угадывалась мозаика изображения. Быстро потеряв интерес, младший отник от окна.

— Чего там делать?

И не сунутся туда в здравом уме – воровать нечего, охрана рядом. Голяк.

— Чаю выпьем? — отец полез в сумку, доставая термос. — Чего... Были тут... Взрослые люди, а всё как дети малые. Тоже "смотрят". "Мы ничего не возьмём, только пофотографируем!" И деньги мне суют. Придурки. Шпионы, небось.

Андрей засмеялся, но тут же сделал вид, что кашляет.

— Чего ржёшь, конь Пржевальского? А то я не знаю, где тебя всё детство носило. У других футбол-шмутбол, а этот всё шарится по заброшкам да по горам. Мало мать валидол пила…

— Да. Ещё я помню, как мне за это влетало.

Андрей спокойно посмотрел на отца и тот, очевидно, что-то такое уловил в лице и тоне сына, что невольно отступил на шаг.

— Андрюх... Ты чего? Ты эта... На меня?

Мигнули лампочки, исказив на долю секунды окружающую обстановку.

— Знаешь. Ты прав. Нечего мне здесь шарахаться. Потом как-нибудь.

На улице загрохотала цепь на калитке.

— Явился напарничек, — пробормотал отец, явно с облегчением. — Пошли, выпущу тебя заодно.

Притча во языцех, Ларионов, оказался неожиданно здоровенным мужиком, с белёсыми бровями и ресницами, что придавало лицу вечно удивлённое детское выражение. Он радостно махал Карташову ручищей с продуктовой авоськой.

— Ильич! А это кто? Убыра поймал?

— Сам ты убыр, — проворчал тот, отпирая замок. — Это я смену тебе готовлю. Опять  нажрался, что автобус проспал?

— Да как можно-то? — запротестовал Ларионов. — Я просто не догнал его.

Андрей про себя усмехнулся, но промолчал. Выйдя за калитку, он махнул отцу.

— Увидимся дома.

…

Из-за последнего поворота к мосту показался долгострой, темнея неуместными в этих краях силуэтами. Андрей мазнул по ним взглядом и прищурился. Схватившись за парапет, он подался чуть вперёд, разглядывая огонёк, мигающий в одной из высоток. Конструкция тихо скрипнула, парень отступил на шаг, и огонёк пропал.

Сколько Андрей помнил, стройку заморозили на самом последнем этапе. Бетонные коробки возвели, но ни окон, ни дверей в них так и не завезли. Там не было жутко. Там было... спокойно что ли? Стояли они наподобие сброшенного на стол покерного каре. Один выглядывал из-за другого. И из того, что стоял ближе к реке, с самых верхних этажей, просматривался весь городок вплоть до вокзала. А из торцевых окон было видно, как катят над рекой по канатке тележки от комбината до теряющейся в городке перегрузки.

Почему-то Андрею тоже захотелось курить, хотя он бросил давно, почти и не начав. А ведь первый раз он попробовал затянуться именно там, в заброшках. Долго кашлял, а местный чудак, бездомный дядя Коля смеялся и хлопал его по спине, приговаривая "что, морячок,  крепок табачок?" Потом отнял и жадно скурил остатки сам.

Андрей тот табачок надолго запомнил. Когда мать учуяла, так влетело…

Он ещё некоторое время стоял и смотрел на темные громады, вдыхая холодный воздух, пока тот не заполз под одежду. Парень не сразу понял, что пробрало его морозом не от сырого дыхания реки. Кто-то смотрел на него, именно на него из окна седьмого этажа. Но сколько он не вглядывался в сумрак, так далеко, конечно, разглядеть в мертвых черных прогалах окон, ничего не смог. Желудок резко свело, а мышцы словно обмякли. Андрей сглотнул, пытаясь отогнать наваждение, и заметил, что идёт по мосту в обратную сторону. Чужой ледяной взгляд щекотал затылок.

Накатила внезапная паника.

— Тьфу, чёрт! — завопил Андрей, замотал круглой башкой.

Из кустов под мостом с шумом вылетели птицы. Он дернулся и окончательно опомнился. Сплюнул горькую слюну и не оборачиваясь потопал в сторону городских фонарей.

Ноги несли его по знакомым улочкам, пока мысли текли в другом направлении.

Он пытался отмахнуться от них, убеждая себя, что не сходит с ума. Выходило плохо. Одновременно всплывали кадры видеозаписи, показанные шефом и то, как сейчас отшатнулся отец. И соседка на лестнице. И галлюцинации с огоньком в недостроях.

Холодно, чёрт побери... Нет, дядя Коля уже тогда был старый. Это не он. Впрочем, кто он и как жил, в городке знали только по слухам. Поговаривали, что он вроде сторожил недострои, а потом брался понемногу вообще за любую работу. Его презирали, жалели и побаивались. Побаивались мальчишки, забредавшие в девятиэтажки. Выдумывали, что Коля сумасшедший, разговаривает сам с собой, а может и не только с собой.  И лазали порой исключительно, чтобы пощекотать себе нервишки.

Но Андрей не боялся старика. Да и старика ли? Коля в неухоженной пегой бороде и пыльной одежде, ссутуленный, казался старым. Смолил найденные бычки или дешёвые папиросы как паровоз. Но не пил. Андрей знал точно. Коля ненавидел выпивку и алкоголиков. И последние тоже опасались ходить в недострои.

Пожалуй, Андрей был его единственным приятелем несмотря на разницу в возрасте. Парень никому не рассказывал, но Коля спас ему жизнь, когда, перегнувшись через разболтанные перила в подъезде, Андрей ухнул вниз, в пролет, зацепившись за них же.

"Что, морячок, ванты не сдюжили?" Крепкой рукой Коля вытащил тощего мальчишку и, оглядев, почему-то не погнал прочь. "А, это ты..."

Андрей тогда жутко струхнул и сам бы сиганул от старика, если бы ноги не подгибались.

И после этого он повадился таскать из дома харчи, относил их Коле. Они иногда сидели в его комнатушке на первом этаже, обустроенной разным хламом, а иногда и в яме возле дома, где Коля разводил костёр и пёк картошку.

Воспоминания понемногу привели Андрея в состояние равновесия. И он уже с недоверием отнёсся к своему же испугу на мосту. Может всё же его сигарету Андрей видел только что?

...

Мать выглянула из кухни на щелчок замка, удивившись, что Андрей не остался с отцом.

Тот вздохнул и протопал по коридору, уловив краем взгляда телефон. Мельком взглянул на часы. Те показывали лишь девять вечера. Ещё не поздно, ведь он обещал.

Трубку взяли быстро.

— Алло? Да, это Андрей. Я по поводу утреннего разговора… Да. Меджинов? Джарим Совменович. Да, пишу.

— Кому звонил? — внезапно раздался голос из-за спины.

Андрей дёрнулся. Ему показалось, что голос совсем незнаком и даже не естественен. Но обернулся, в дверях снова стояла мать.

— Я... Да... Завучу школьному. Помнишь её? Встретились сегодня утром, она мне рассказала, что Дана пропала.

Женщина поджала губы.

— Я не удивилась, что та вертихвостка  так закончила, — впрочем она тут же осеклась. — Ну да, о мёртвых либо хорошо, либо ничего.

— Мам! — что-то Андрея задело. — Почему вертихвостка? Почему о мёртвых? Её не нашли!

— Ты чего взъелся-то? Она тебя отшила и хорошо. А то, что о мёртвых... — мать пожала плечами. Порой как медработник, повидавший немало травм и крови, она становилась черствой. — В наших местах так. Словно сам не знаешь. Если девица не уезжала, то скорее всего сгинула. Будто первый случай такой. И туристы пропадали и местные. Кого нашли? А в горах волки. И кто похуже. Хоспади... Чай иди пить, я оладьи напекла.

Андрей всё смотрел на телефон следователя, лежащий рядом с чашкой. Оладьи со свежим вареньем казались райским угощением. И он действительно подумал, зачем ему эта история.

Только мать протянула руку и прочитала имя.

— Он приходил к нам. Спрашивал про тебя.

— Спрашивал? — встревожился Андрей. — Но я же сам только узнал.

— Да. Девушка пропала недели две или три спустя, как ты уехал в Краснодар. Вот следователь и приходил, опрашивал всех, кто с ней общался в последнее время. Кто-то болтал, что вас видели.

Андрей почувствовал, как у него покраснели уши. Кто видел его позор?

В голове щёлкнуло. Нехорошо, холодно. Мысли потекли кристально чисто. Завтра, как проснётся, он позвонит следователю. Если кто и видел, как Дана отшила Андрея, это ничего не значит. И люди не пропадают бесследно.

...

Андрей падал в черноту, хватал ртом воздух, цеплялся за невидимые стены, снова раздирая костяшки пальцев в кровь.

Он катился по склону, больно ударяясь о камни. Идея повисеть на колодезном журавле вместо качелей оказалась не такой весёлой.

Колючие кусты ободрали бок и мальчишка взвыл.

Плюхнулся на спину со всей силы, что-то хрустнуло. Он перевёл дух, пытаясь сообразить, что именно себе сломал, всё тело саднило ушибами. Наверху он видел край разрушенной временем каменной кладки. Весь склон выглядел так, словно  обрушился недавно, и отчасти объясняло, положение колодца в столь странном месте. Просто раньше тут всё было по-другому.

Мальчишка пошевелил пальцами, попробовал приподняться. Что-то снова хрустнуло, локоть провалился в мягкую осыпь. Андрей застонал. Надо вставать, не то предки с ума сойдут, и вообще запрут его дома на все оставшиеся каникулы. И рюкзак остался где-то наверху…

Но подняться он не успел, земля резко ушла вниз. Андрей снова ударился, на сей раз головой. И хрустело уж слишком сухо для живых костей. В спину ткнулось острым, и он невольно откатился, пересилив себя, встал на колени, поглядеть не змея ли. Под слоем грунта что-то было.

Руки жгло от грязи и боли, пальцы гудели от усталости, но мальчишка раскидывал горсти земли с трухлявых досок. Он нашёл. Что-то важное, тайное. И вся эта находка только его! Андрей забыл, что всё болит. Наконец нашёл! Все ухищрения, чтобы собрать рюкзак втайне от матери, вся тяжёлая пыльная дорога до древнего аула, перспектива наказания, всё померкло.

Видимо, в доме был погреб или ледник. Время, ветер и вода изменили рельеф, дом обвалился, и то, что было спрятано, открылось.

Какой-то ящик... Может быть там  старинные винтовки? Или... монеты?

— Ауу… — хлипкая доска отлетела, содрав мальчишке кусок ногтя на мизинце. На землю упали крупные капли крови, сползая в темное нутро находки. Андрей засунул грязный палец в рот. Почувствовал неприятный железный привкус, но это не помогло унять боль в пальце. В голове вертелись все известные ругательства, но Андрей снова поднялся, сплюнув кровь, и продолжил копать.

Теперь, когда столько пережил, он был обязан раскопать этот клад. Что бы там ни было!

Долго возиться не пришлось, в глубине ящика руки коснулись чего-то холодного. Оно звякнуло, словно о камни и... Провалилось!

— Да чтоб тебя, — снова сплюнул Андрей, засовываю руку глубже. Пальцы нащупали что-то, похожее на тонкие рейки решетки. Он схватился за соседнюю доску, рванул, что было сил и тут же отшатнулся.

Среди обломков и земли торчали рёбра. Почти как в учебниках рисуют скелет. Только чёрные и все в пятнах. А между ними, провалившись глубже, блестела прихотливая рукоятка ножа.

Теперь, когда мальчишка его видел, не составляло никакого труда вытащить. Он потянул на себя, но рёбра держали, не желая отдавать находку. И как только нож остался в руке, покинув чью-то могилу, Андрей почувствовал неприятный жар, в голове помутилось.

Палец продолжал кровоточить, изящная холодная рукоять, костяная, с узорными металлическими вставками, быстро оказалась заляпана грязными смазаными отпечатками.

Не нож! Настоящий обоюдоострый кинжал!

Лезвие тускло блеснуло на солнце. Андрей зажмурился и показалось, что оно отразило какое-то движение за спиной, тень. Он резко обернулся, выставив остриё перед собой. Но вокруг было тихо и пусто, только ветер шелестел травой и  путался в осевших развалинах.

...

Сердце набатом отозвалось в ушах, Андрей сел на кровати, всё ещё ощущая привкус крови и земли во рту. Руки болели. Он, дрожа, поднял их перед собой, силясь в темноте разглядеть ссадины. Конечно, ничего в помине не было.

Приподняв матрас, парень запустил туда руку и немного успокоился, нащупав кожу ножен. Он сразу убрал его, зная привычку матери шарить в сумках и рюкзаках в поисках "что нужно постирать".

— Мы вернулись домой. Поэтому ты мне снишься, да? — тихо спросил Андрей.

Или потому, что о скелете он так никому и не рассказал, а вчера всё как назло бередило память?

Рассказать – тогда означало для него потерять кинжал. Объясняться, где и почему он шлялся. Нет, эти кости лежали сотню лет и дальше полежат, так он тогда решил. К сожалению, в гробу ничего больше не было, хотя Андрей, преодолев омерзение, осмотрел свою находку тщательно. И напоследок даже насадил откатившуюся в ноги покойника черепушку обратно на плечи, посоветовав больше не терять.

Андрей провёл ладонью по лицу, сбрасывая остатки тягучего сна. Чертовщина какая-то... Он вытянул лезвие из ножен и откинулся к стене.

Может не надо было возвращаться? Может нужно было драпать куда подальше? Почему он всегда ведётся как бычок на убой?

"Потому что на записи был ты, — ответил внутренний голос. — Потому что у тебя с башкой проблемы. И это ты выходил из квартиры, где нашли три трупа. Куда ты побежишь? Тебя найдут. Или стукнут ментам и всё. Добегался. Сиди и не пыжься, герой."

Андрей долбанул головой в стену. Стоит ли вообще звонить местному следаку? Он на пенсии, ну что?

"Никто не знает. Это другое."

...

— Мам, я по делам! — крикнул Андрей от двери. Хагур уже ждал внизу, денёк предстоял нелегкий, навестить четыре точки, присмотреть нормальную дверь. Хагур сделал музыку потише, когда Андрей уселся рядом.

— Привет, дядь Хагур.

— Здравствуй, дорогой! Чего не весел?

Видимо он заметил бледность Андрея. Хорошо, хоть дрожь в руках получилось унять.

— Да так, — отмахнулся Андрей. — Сон дурной приснился. Поехали сначала в тот конец города?

Андрей пытался сосредоточиться на том, чем занят, хмурил брови, оглядывая товар, ковырял царапины на дверях, цыкал зубом. Но его не отпускало чувство, что кто-то за ним следит, что он прежде ощущал подобное, не только вчера или во сне.

Хагур суетился рядом, торгуясь с продавцами с присущим ему азартом.

— Э, щелеф, мы тебе сейчас такую дверь купим, слушай! А мастеров этих не бери. Плохо сделают. Вот у меня человек есть...

— Да мы сами с батей, — отмахивался Андрей. — Он выходной.

Карташов старший был мрачен и ворчлив, когда его разбудили затаскивать тяжелую конструкцию на этаж. Мать ожидаемо заохала серому металлическому монстру, снятому с какого-то сейфового помещения.

— Там крепежи ещё...

Андрей спустился к машине, чтобы рассчитаться и забрать здоровенные болты.

— Ты замок всё равно поменяй, — посоветовал Хагур и отчалил.

Андрей шагнул к подъезду, когда заметил ссутуленную фигуру на углу улицы. В авоське гремели пустые бутылки. Человек обернулся на парня, прошамкал неслышно и побрел за угол.

— Дядь Коля! Коля! — гаркнул Андрей и припустил за человеком.

Ветер зашумел в ушах, мимо проносились  дома, улочки, люди. Андрей мчался, позабыв обо всём. Но Коля был неуловим. Поворот, ещё один. Сердце бешено ухало, горячо вырывалось дыхание, но преследуемый будто знал каждый шаг, оказываясь далеко впереди.

Очнулся Андрей, стоя на мосту. Он окончательно потерял Колю. Куда тот подевался? Карташов облокотился на перила, переводя дыхание.

— Тьфу! Что за чёрт?! — сплюнул он, саданув кулаком о перила.

Те задрожали, но в ответ обожгли руку холодной болью. Парень пробурчал что-то неразборчивое. Чего ему взбрело в голову гнаться за бомжом?! И увидел силуэт за ветвями кустов, бредущий в сторону недостроя.

— Ты ж, старый <...> !

Сейчас было проще нагнать старика и сказать ему пару ласковых, чем возвращаться. Яростно матерясь про себя, Андрей решительно направился туда же.

(Продолжение следует...)

Диана сжала кулаки, ее разум лихорадочно искал выход, цепляясь за обрывки надежды, но тяжесть увиденного придавливала ее к холодному каменному полу, как невидимые оковы, которые сковывали не только тело, но и душу. Вина сжала ее сердце — она не смогла его спасти, не смогла остановить Тенебрис, когда та вселилась в него, разрушая все, что он любил. Но время на скорбь исчерпалось — нужно было бежать. Покинуть Вальдхейм, пока тьма, не сомкнулись вокруг нее окончательно. Совикус, этот чертов советник с ледяной улыбкой, уже наверняка узнал о случившемся в храме. Его слуги, его магия, его воля — все это было где-то рядом, готовое схватить ее, как загнанную добычу. Оставаться здесь означало сдаться без борьбы, а Диана не собиралась падать перед тьмой, которая медленно поглощала ее город, ее дом, ее прошлое.

Она сделала глубокий вдох, пытаясь унять дрожь во всем теле. Холодный воздух храма, пропитанный запахом горелого воска, сырости и смерти, обжег легкие, но помог собраться, прояснить разум. «Совикус… это он принес тот проклятый металл», — подумала она, вспоминая, как кузнец рассказывал о странном заказе, о черном металле, тот пульсировал в его руках, как живое существо. Его улыбка, холодная и острая, скрывала тьму, и эта тьма теперь пожирала Вальдхейм. Он был не просто советником — он был слугой тьмы, ее орудием, как и Роберт, пока тот не стал ненужным.

Внезапно снаружи, у входа в храм, раздались тяжелые шаги, и резкий лязг металла разорвал тишину. Диана вздрогнула, ее тело напряглось, как натянутая тетива, готовое к рывку. Кто-то приближался. Она метнула взгляд по залу, ища укрытие. Тени, которые оплетали треснувшие колонны и сгущались в углах, стали ее единственным союзником в этом мраке. Быстро скользнув за массивную колонну у дальнего края алтаря, она прижалась к холодному камню, чувствуя, как его шершавая поверхность царапает плечо сквозь ткань плаща. Дыхание замерло в груди, сердце колотилось так громко, будто его стук разносится эхом по всему храму, выдавая ее, как предательский сигнал.

Звук шагов приближался, тяжёлый и решительный, словно неумолимый рок, чуждый состраданию. Сквозь покосившиеся двери в зал вошли трое стражников, их силуэты вырисовывались в тусклом свете принесенных ими факелов. Шерстяные плащи, пропитанные сыростью осенней ночи, развевались при каждом движении, а алебарды в их руках поблескивали, отражая блики пламени. Они двигались осторожно, озираясь по сторонам, и на их лицах проступали удивление и страх, который боролся с долгом. Один из них, молодой, с редкой бородкой и широко распахнутыми глазами, замер, глядя на алтарь, его рука дрогнула, сжимая древко алебарды.

— Что… что здесь произошло? — его голос дрогнул, выдавая сковавший душу ужас.

— Посмотри на это… Люминор милостивый… — Второй, постарше, с сединой на висках, содрогнулся, подняв факел выше. Свет выхватил из мрака искореженные статуи, чьи лица застыли в крике, их каменные глаза смотрели в пустоту, как будто видели конец света. Кровавые разводы на витражах мерцали, словно слезы самой тьмы, а тела священников лежали там, где их настигла смерть: один распростерся у подножия алтаря, его рука все еще сжимала обугленный символ солнца; другой скорчился в углу, его пальцы впились в камень, словно он пытался спрятаться от неизбежного, но тьма нашла его.

— Нужно сообщить мастеру Совикусу. И поднять тревогу! — резко бросил третий, судя по твердости в голосе, их командир. Его глаза, холодные и цепкие, обшаривали зал, выискивая малейший намек на движение, его лицо было суровым. — Это не людское дело. Тут тьма хозяйничала, и она все еще здесь.

«Если они доберутся до Совикуса, мне конец», — мелькнула мысль в голове Дианы, холодная и острая, как лезвие ее кинжала, который лежал в ее покоях, теперь недосягаемый. Она сильнее вжалась в колонну, ощущая, как камень холодит кожу даже через плотную ткань плаща. Стражники двинулись глубже в зал, их шаги гулко отдавались от стен, смешиваясь с треском факелов, их пламя шипело, как змеи. Молодой с бородкой обошел алтарь сбоку, оказавшись в опасной близости от ее укрытия. Диана затаила дыхание, сливаясь с тенью, ее пальцы невольно сжались в кулаки, готовые к рывку или удару. Она не собиралась повторять судьбу священников, чьи тела лежали перед ней, как немые свидетели всего произошедшего здесь.

Факел в руке солдата затрещал громче, бросив отблеск туда, где она пряталась. Свет скользнул по колонне, осветив ее край, и Диана замерла, чувствуя, как холодный пот стекает по шее, оставляя липкий след. Ее капюшон, темный и плотный, скрывал лицо, а тень колонны укрыла остальное, но каждый миг казался вечностью, растянутой до предела. Стражник остановился, его взгляд задержался на месте, где она пряталась, и ей показалось, что он вот-вот заметит ее — тень дрогнула, как будто выдала ее. Но мрак сыграл ей на руку — он нахмурился, покачал головой и прошел мимо, пробормотав что-то невнятное, похожее на проклятие или молитву. Диана медленно выдохнула, ее грудь сжалась от напряжения, а легкие горели от сдерживаемого воздуха.

Командир, остановившись у алтаря, махнул рукой, его голос был резким, как удар хлыста:

— Уходим. Тут ловить нечего — все мертвы. Надо звать подмогу, пока не поздно, пока эта тьма не пошла дальше.

Стражники развернулись и медленно направились к выходу. Они бросали настороженные взгляды на руины, словно ожидая, что тьма оживет и набросится на них из углов, их шаги были тяжелыми, но торопливыми. Диана не шевелилась, пока их силуэты не растворились в проеме дверей, а тяжелая створка не закрылась с протяжным скрежетом, отрезав ее от внешнего мира. Она выждала еще несколько ударов сердца, прислушиваясь к тишине, повисшей в зале, тяжелой и гнетущей, как предвестие бури, которая уже собиралась над городом. Только тогда она решилась выбраться из укрытия, ее ноги устали от напряжения, но разум был ясен, холоден и остёр: теперь каждая минута была на счету. Ей нужно добраться до конюшни, где ждал Ворон, и выбраться из Вальдхейма, пока Совикус не перекрыл все пути, пока слуги Моргаса не нашли ее.

Выйдя из храма через боковой проход, Диана ощутила, как осенний ветер хлестнул ее по лицу. Холодный и резкий, пронизывающий до костей, он нес с собой запах сырой земли и увядающих листьев. Сумерки опустились на Вальдхейм, окрасив дома и мостовые в тревожные темные тона — серый, багровый, черный, — они сливались в мрачной симфонии упадка. Церковная площадь, некогда полная голосов торговцев, смеха детей и света фонарей, теперь лежала в зловещем безмолвии, ее камни блестели от росы, как слезы давно покинутого мира. Где-то вдалеке завывал ветер, раскачивая одинокий фонарь, чей скрип звучал как предсмертный стон, а его слабый свет отбрасывал длинные тени, извивающиеся, как щупальца тьмы.

Но прежде, чем направиться к конюшне, Диана замерла, ее взгляд метнулся к темной громаде замка, возвышавшегося над городом, как молчаливый страж, чьи стены хранили ее прошлое. Кинжал. Тот самый кинжал, который подарил ей Роберт, с узором из листьев, вырезанным на рукояти, лежал в ее комнате, в резном сундуке у окна. «Оружие — это для защиты, принцесса», — снова в памяти звучали его слова, теплые и твердые, как сталь из его кузницы. Она не могла уйти без него. Этот кинжал был не просто оружием — он был частью ее, частью Роберта, частью света, и этот свет она должна была нести в этой тьме. Оставить его означало предать его память, его жертву. Решение вспыхнуло в ее груди, как искра в ночи, и она, пригнувшись, скользнула в тень ближайшей улочки, ведущей к замковому двору.

Путь к замку был опасен — Совикус усилил охрану, его глаза, скрытые в тенях, следили за каждым уголком Вальдхейма. Но Диана знала эти стены лучше, чем кто-либо. Еще ребенком она играла в тайных коридорах, пряталась в заброшенных галереях, где эхо ее смеха звенело под сводами. Теперь эти воспоминания стали ее оружием. Она выбрала старую тропу — узкую, заросшую плющом дорожку, петлявшую вдоль внешней стены замка, где плющ цеплялся за камни, как зеленые когти, скрывая ее силуэт. Двигаясь бесшумно, она прислушивалась к каждому звуку: далекому лаю собак, скрипу ставен, шагам патрулей, которые гулко разносились по мостовой. Ее плащ сливался с мраком, а капюшон скрывал лицо, но сердце колотилось так громко, что она боялась, как бы его стук не выдал ее.

У стены замка, где плющ был особенно густым, Диана остановилась, ее пальцы пробежались по холодному камню, ища знакомый выступ. Там, за завесой листвы, скрывалась потайная дверь — узкая, почти незаметная, ведущая в нижние коридоры замка. Когда-то ее показал отец во время одной из их игр и смеясь говорил: «Даже принцессы должны знать пути отступления». Теперь этот путь стал ее спасением. Она надавила на камень, и с тихим скрипом, заглушенным ветром, дверь поддалась, открыв темный проход, пропитанный запахом сырости и старого дерева. Диана скользнула внутрь, прикрыв за собой створку, и тьма сомкнулась вокруг нее, как объятия старого друга.

Коридоры замка были лабиринтом теней, где слабый свет факелов, висевших на стенах, отбрасывал блики на камни. Она двигалась быстро, но осторожно, ее шаги были легкими, как у кошки, избегая скрипучих досок и луж, блестящих на полу. Ее комната находилась в западном крыле, на третьем этаже, и путь туда вел через старый зал для слуг, где в такое время редко кто появлялся. Но риск все равно был велик — стража Совикуса могла рыскать по коридорам, а его магия, как шептались горожане, видела даже сквозь стены. Диана прижималась к стенам, сливаясь с тенями, ее дыхание было едва слышным, а каждый шорох заставлял ее замирать, вслушиваясь в тишину.

Добравшись до лестницы, ведущей к ее покоям, она остановилась, услышав голоса — низкие, приглушенные, но полные тревоги. Двое стражников стояли у входа в зал, их силуэты вырисовывались в свете факела, алебарды поблескивали, как клыки хищника. Они говорили о храме, о крови, о приказе Совикуса найти девчонку. Диана ждала, пока их голоса не стихли, а шаги не удалились в сторону главного зала. Только тогда она рванулась вверх по лестнице, ее ноги скользили по истертым ступеням, но она не останавливалась, подгоняемая страхом.

Комната встретила ее холодом и тишиной. Лунный свет, пробивавшийся сквозь узкое окно, падал на пол, высвечивая пыль, танцующую в воздухе. Резной сундук у окна стоял нетронутым, его деревянная крышка покрылась тонким слоем пыли — Диана запрещала слугам прикасаться к нему. Она опустилась на колени, ее руки тряслись, открывая крышку. Внутри, среди сложенных тканей и старых писем, лежал кинжал — его лезвие тускло блеснуло в лунном свете, а узор из листьев на рукояти, вырезанный рукой Роберта, казался живым, как воспоминание о его тепле. Она взяла его, ощутив холод металла, но в этом холоде была сила — сила кузнеца, который верил в нее. Диана засунула кинжал за пояс, прикрыв его плащом, и на миг закрыла глаза, шепча: «Я найду тебя, отец».

Ее взгляд скользнул по комнате, и на столике у кровати, в пятне лунного света, блеснуло что-то еще — маленькое круглое зеркало в резной серебряной оправе, подаренное торговцем Сальвио на ярмарке. Его теплый смех, когда он вручал ей этот подарок, звенел в ее памяти: «Оно покажет тебе истину, если ты осмелишься заглянуть глубже». Она протянула руку, чтобы взять его, но снаружи послышались шаги — тяжелые, быстрые, приближающиеся. Сердце сжалось, пальцы замерли в дюйме от зеркала. Времени не было. Она отступила, бросив последний взгляд на мерцающий металл, отражающий ее лицо, искаженное страхом и решимостью. «Прости, Сальвио», — мелькнула мысль, полная горечи, но шаги становились громче, и она не могла позволить себе задержаться.

Диана метнулась к окну, распахнула его и перелезла через подоконник, цепляясь за плющ, обвивающий стену. Холодный ветер ударил в лицо, но она спускалась быстро, ее пальцы цеплялись за лианы, а ноги искали опору в трещинах камня. Зеркало осталось лежать на столике, одинокое в лунном свете — еще одна утрата, которая легла на ее плечи. Добравшись до земли, она пригнулась и растворилась в тенях, ее сердце колотилось, но кинжал, прижатый к боку, был как якорь, дающий ей силы двигаться дальше.

Теперь путь лежал к конюшне. Она нырнула в боковую улочку, ведущую к задним кварталам города, ее ноги скользили по влажной мостовой, покрытой опавшими листьями, но она заставляла себя двигаться тихо, держась теней, сейчас они тянулись вдоль стен, как ее последние союзники.

В этот час улицы должны были опустеть — горожане прятались по домам, боясь ночных патрулей, которые стали строже с тех пор, как Совикус в отсутствие короля захватил власть в свои цепкие руки. Но стража не дремала, их шаги гулко разносились где-то вдали, смешиваясь с криками и звоном металла. Диана прижималась к стенам, избегая открытых мест, где свет фонарей мог выдать ее силуэт, ее плащ сливался с мраком, как часть ночи. Каждый звук — скрип ставни, шорох листвы под ветром, далекий лай собаки — заставлял ее вздрагивать, нервы были натянуты до предела, как струны арфы перед разрывом. Сердце колотилось так сильно, что казалось, будто оно вот-вот разорвет грудную клетку, а холодный воздух обжигал легкие, смешиваясь с запахом сырости и гниющих листьев, устилающих улицы, как ковер смерти.

Она миновала несколько узких переулков, держась подальше от главных улиц, где могли рыскать патрули Совикуса, их факелы мелькали в ночи, как глаза хищников. Ее путь лежал через заброшенные дворы и заросшие тропинки.

Пройдя еще несколько дворов, она приблизилась к центральной улице. Оттуда уже был виден путь к конюшне, примыкавшей к замку, ее деревянные стены высились в темноте, как последний рубеж. До слуха донеслись обрывки голосов — взволнованных, торопливых, полных страха. Всполохи факелов мелькнули на стенах домов, бросая длинные, извивающиеся тени, те казались живыми, готовыми ожить и схватить ее. Диана замерла за брошенной телегой, присев на корточки, ее плащ сливался с темнотой, как часть мрака. Мимо пробежали двое стражников, их плащи развевались на ветру, а хриплые голоса, выдавали их ужас. Она уловила обрывки их фраз: «Храм… кровь повсюду… стража ищет кого-то…» Их шаги стихли, растворившись в ночи, но слова оставили в ее груди холодный ком, и он сжимал сердце, как тиски.

Отдышавшись, Диана вышла из укрытия и ускорила шаг, скользя по переулкам, ее ноги ныли от напряжения, каждый мускул дрожал от усталости, но она гнала себя вперед, подгоняемая страхом. Мысли ее кружились вокруг одного: успеть к Ворону, не попавшись. Она знала, что Совикус не остановится — его тень уже легла на Вальдхейм, его магия проникла в каждый уголок города, а воля сжимала горожан, как невидимые цепи. Храм Люминора был лишь первым шагом его плана, а она — ключом, который он жаждал заполучить, как Тенебрис сказала той ночью. «Ключ… Но к чему?» — думала Диана, чувствуя, как страх смешивается с гневом. Она ощущала их взгляды — не только Совикуса, но и чего-то древнего, шепчущегося в тенях следовавшего за ней из глубин бездны.

Наконец впереди показалась знакомая изгородь конюшни, ее деревянные балки высились в темноте, как стражи на посту, охранявшие ее последнюю надежду. Ворота были слегка приоткрыты, и сквозь щель пробивался слабый свет фонаря, вот-вот готовый погаснуть. У входа маячила хрупкая фигура, закутанная в потертый плащ, он слабо колыхался на ветру. Диана пригляделась и узнала Гаральда — юного конюха с растрепанными светлыми волосами, которые развевались, как пшеница на ветру. Мальчишка зябко ёжился, обхватив себя руками, и вздрагивал от каждого порыва холодного воздуха, его лицо, бледное и напряженное, выдавало тревогу, но в глазах горела искренняя преданность, тронувшая ее сердце.

Увидев ее, он встрепенулся, глаза его расширились от удивления, и он подбежал ближе, заикаясь от волнения:

— Госпожа… вы… вы здесь?

— Тсс, Гаральд, — Диана приложила палец к губам, ее взгляд метнулся по сторонам, проверяя, нет ли чужих глаз или ушей в темноте. — Тебя не видели?

Он затряс головой, сглотнув ком в горле, его голос выдал его страх:

— Нет, я один… Но ходят слухи, что в храме что-то страшное. Солдаты бегают по улицам, кричат о какой-то тьме, которая пожирает всё.

Диана горько усмехнулась про себя. Он не знал всей правды — и слава Люминору за это. Гаральд был простым мальчишкой, сыном конюха, он помогал ей с Вороном с тех пор, как научился держать в руках уздечку. Она вспомнила, как он, будучи еще совсем малышом, бегал за ней по конюшне и смеялся, когда Ворон тыкался мордой в его ладони. Его невинность была единственным светлым пятном в этой ночи, и она не хотела, чтобы тьма коснулась его.

— Мне нужно уехать. Немедленно. «Поможешь?» —спросила она, ее голос был тверд, но в нем была нотка отчаяния, и она выдавала ее страх.

Мальчик побледнел еще сильнее, его худые плечи напряглись, но он кивнул, стиснув кулаки, как будто собирая всю свою смелость:

— Конечно, госпожа.

Он повел ее внутрь. В конюшне было теплее, чем снаружи, воздух пах сеном, кожей и лошадиным теплом, оно на миг согрело ее замерзшие руки. Животные фыркали, стучали копытами, их силуэты двигались в полумраке, но Ворон выделялся среди них. Черный как смоль жеребец беспокойно перебирал ногами, бил копытом по доскам, словно чувствовал ее тревогу еще до того, как она вошла. Его грива, блестящая и гладкая, отливала серебром в слабом свете фонаря, а глаза, глубокие и умные, смотрели прямо на нее, как будто видели ее душу. Диана подошла к нему, провела рукой по его теплой шее, ощущая, как напряжение в груди чуть ослабло, как знакомое тепло пробилось сквозь холод страха. Ворон склонил голову, ткнувшись мордой в ее плечо, и она на миг закрыла глаза, чувствуя мимолетное утешение среди этого хаоса.

— Я оседлал его, — тихо сказал Гаральд, теребя край плаща, его пальцы нервно подергивались. — Думал, вы придете сегодня. Он весь день неспокоен, будто чуял беду, рвался из стойла.

Диана благодарно улыбнулась, ее взгляд смягчился, проверяя седло и поводья. Все было готово — уздечка затянута, подпруга подогнана, как будто он знал, что от этого зависит ее жизнь. Она накинула капюшон плаща, скрывая лицо в его тени, и достала из кармана три золотые монеты, тускло блеснувшие в свете фонаря, как последние искры света в ночи.

— Возьми. — Она вложила их в ладонь мальчишки, ее пальцы на миг задержались на его холодной руке, передавая ей свое тепло. — Спрячь. И уходи из города — ты тоже будешь в опасности.

— Спасибо, госпожа, — прошептал он, сжимая монеты так, будто они были его спасением, его голос был полон благодарности. — Езжайте осторожно.

Диана кивнула и уже собралась вывести Ворона за ворота, как снаружи раздался стук копыт по мостовой — тяжелый, быстрый, приближающийся, как гром перед молнией. Она замерла, кровь похолодела в жилах, ее рука невольно сжала поводья до боли, оставляя белые следы на коже. «Солдаты?» — мелькнула мысль, острая и холодная. Прятаться было поздно, тени конюшни не укроют ее от глаз Совикуса. Она вывела коня во двор, сердце заколотилось быстрее, ее взгляд метнулся к темноте, откуда доносился звук. Перед ней возник отряд — три всадника в темных доспехах, их кони фыркали, пар от дыхания поднимался в холодном воздухе, как очертания призрака. Но один из них, заметив ее, подавил улыбку, и Диана прищурилась, различив знакомые черты под шлемом.

Это был Дмитрий — широкоплечий воин с рассеченной бровью, чье суровое лицо она знала с детства, когда он служил ее отцу, Всеволоду, на учениях и в походах. За ним следовали двое его товарищей — старые гвардейцы короля, чьи шлемы скрывали усталые, но верные глаза, которые еще не угасли под давлением Совикуса. Их преданность Всеволоду была ее спасением в эту ночь, как маяк в бурю. Дмитрий подъехал ближе, понизив голос до шепота, его взгляд метнулся по сторонам, проверяя, нет ли чужих глаз:

— Принцесса, — он оглянулся еще раз, его голос был тихим, но твёрдым, как сталь его доспехов. — Мы слышали о храме. Там тьма и кровь. Вас видели, когда вы шли туда. Совикус приказал найти вас и привести. Город закрыт — никого не выпускают.

— Я знаю, — Диана сжала зубы, ее пальцы крепче стиснули поводья, голос дрогнул от гнева и страха. — Но я должна уйти, пока он не… пока тьма не забрала меня, как Роберта.

Она не договорила, но Дмитрий понял, его взгляд стал твердым, как клинок на его поясе. Она вспомнила его голос, отдающий команды на учениях отца, его руки, которые поднимали ее с земли, когда она упала с коня в детстве. Теперь он рисковал всем ради нее, и от этого ее сердце сжалось.

— Следуйте за нами, — велел он негромко, его голос был спокоен. — Мы выведем вас.

Стражники развернули коней, окружив ее плотным кольцом, их движения были быстрыми, но точными. Один из них, с длинным шрамом на щеке, жестом указал ехать между ними, его глаза под шлемом сверкнули верностью. Это был риск, но и лучший шанс, что у нее был. Они выехали на ночную улицу, держась уверенно, словно конвоируя пленницу, их доспехи звенели в тишине. Если кто-то из горожан или патрульных заметит, вряд ли заподозрит подвох — Дмитрий и его люди выглядели как часть машины Совикуса, исполняющие его приказ, их лица были суровы, как у тех, кто давно привык повиноваться. Диана опустила голову, позволяя капюшону скрыть лицо, и доверилась их плану, ее сердце билось в такт стуку копыт.

Так они добрались до городских ворот — тяжелых, обитых железом, которые возвышались над дорогой, как стражи последнего рубежа, их темные силуэты вырисовывались на фоне звездного неба. На стенах маячили тени часовых с луками, их фигуры вытягивались в свете факелов, бросая зловещие узоры на камни, как когти тьмы. Обычно у ворот дежурили люди Совикуса — холодные, безжалостные, с глазами, которые признавали только его силу, его власть. Но этой ночью их, видимо, отозвали в город для поисков, оставив лишь двоих новичков — молодых, неопытных, растерянных, чьи руки нервно лежали на рычагах механизма ворот, а взгляды метались, как у загнанных зверей.

Увидев отряд во главе с Дмитрием, они не стали задавать вопросов, их лица побледнели от страха перед его суровым взглядом. Один из них, худощавый парень с веснушками, кивнул и потянул за цепь, его руки с силой с силой нажали на механизм. Ворота заскрипели, их ржавый стон разнесся в ночи, как крик умирающего зверя. Створка медленно отворилась, открывая путь в темноту за стенами, где звезды мерцали, как далекие маяки надежды. Диана затаила дыхание, ее пальцы сжали поводья Ворона, готовясь к рывку, а тело напряглось, как перед прыжком.

За воротами пахнуло свежестью полей, ночное небо раскинулось над головой — ясное, холодное, усыпанное звездами, они сияли, как осколки света в бесконечной тьме. Ворон шагнул вперед, его копыта глухо стукнули по земле, и Диана оказалась за чертой Вальдхейма, ее грудь сжалась от облегчения и тревоги. Стражники выехали следом, но лишь на несколько сотен метров, их кони остановились у края дороги. Дмитрий развернул коня, его взгляд встретился с глазами Дианы, и он тихо произнес:

— Прости, принцесса, дальше мы не можем. Вернемся, чтобы не навлечь подозрений. Пусть свет хранит вас, как хранил вашего отца.

— Спасибо… всем вам, — выдохнула Диана, чувствуя, как горло сжимает от благодарности и горечи, ее голос дрогнул. Она посмотрела в глаза Дмитрия, затем на его товарищей, и в их взглядах увидела ту же верность и жажду жизни, какая когда-то сияла в глазах Всеволода, ее отца, чье имя было ее надеждой.

Стражники поклонились, их силуэты растворились в темноте, оставив ее одну на дороге, как только топот копыт стих. Она оглянулась: вдали над стенами Вальдхейма мерцали огни факелов, похожие на темно-рыжие звезды, горевшие в ночи, но над городом витала грозная тень — Моргас и его слуги уже начали свою игру, их когти впивались в каждый уголок, каждую душу. За спиной послышался шорох — не ветер, а что-то живое, крадущееся в темноте, шепот теней, которые следовали за ней. Диана знала: они не отпустят ее так легко. Но она вернется. И тогда битва за этот мир начнется по-настоящему.

Пока же она была свободна. Свободна, чтобы найти отца и тех, кто встанет с ней против тьмы, которая пожирала все, что она любила. «Отец… где ты? Говорят, Моргенхейм пал под тенями. Теперь такие же тени поглотили храм. Если Моргас добрался до тебя, я должна тебя спасти», — подумала она, ее решимость вспыхнула, как огонь в ночи. Ворон, ощутив ее волю, фыркнул и рванулся вперед галопом, его копыта загрохотали по земле, как барабаны войны, зовущий вперед. Холодный ветер хлестал по лицу, врываясь под капюшон, но в глазах Дианы горел огонь — огонь надежды и мимолетной свободы, и он давала ей силы для грядущей битвы.

Она уносилась прочь, оставляя позади руины храма и отголоски ужаса, цепляющиеся за ее разум, как когти. Но в глубине души она чувствовала: тени не отступят. Их шепот проникал в ее мысли, их когти ждали момента, чтобы схватить. Скоро ей придется встретиться с Совикусом, а также силой, сломившей Роберта и поглотившей свет Люминора. И эта встреча определит судьбу не только ее, но и всего Альгарда — королевства, которое уже трещало под натиском тьмы, как корабль перед штормом, не знающим пощады.