В комнате что-то сухо щелкнуло. Будто бы пальцами. Это и разбудило Пашу Белогорова по кличке «Компас». Он и так, конечно, собирался проснуться пораньше, но теперь же это получилось сделать даже до будильника, который, словно спохватившись, запиликал только сейчас – когда Паша на него посмотрел. Рано было настолько, что туман над речкой, видимой из окна его комнаты на третьем этаже, еще незримо цеплялся за листья рогоза и осоки в заводях. Впрочем, к такому Паша был привычен. Прошлое увлечение спортивным туризмом, помимо клички, дало ему еще и некоторые специфические навыки – например способность высыпаться и хорошо отдыхать за совсем небольшой отрезок времени. В принципе ему всегда хватало двух часов, чтобы заметно восстановить силы. А сегодня он проспал целых пять. Давали о себе знать, конечно, последствия вчерашних возлияний с пацанами, ну да это ерунда. Горячий чай с сахаром, пара бутербродов с сыром и холодный душ быстро выбьют из его молодого и крепкого тела почти все следы интоксикации. Компас об этом не переживал. Гораздо больше его беспокоило другое… Память подло подсовывала подробности, которые Паша стыдливо прикрывал остатками вчерашнего дурмана:
– Пахан, дело есть… – икая и отдуваясь, потянул его за рукав в сторону старый, еще со школы, кореш Семен. – Ты меня знаешь… Ик… Я фуфло не прогоняю…
Компас аккуратно, чтобы никто не заметил его недовольства, поморщился. Он знал, что все разговоры, которые так начинаются, никогда не заканчиваются чем-то хорошим. Следом обязательно появляются некоторые проблемы. Вот и сейчас, в гараже у Семена, он неминуемо ждал чего-то нехорошего.
– Короче… – Семен на некоторое время завис, словно подбирая слова. Паша Компас терпеливо ждал. Семен за эту свою особенность заслуженно носил кличку «Ручник» (или просто «Руч», для краткости), и давно никого ей не удивлял. – Я тут загулял немного. С Танюхой, ну «Седой», помнишь? Ну по старой памяти… А у нее, ты представляешь, хахаль есть! На постоянку! У Танюхи, прикинь! – Руч протяжно и тягуче заржал. Компас снова поморщился.
Отсмеявшись, Семен поведал ему анекдотическую историю возвращения Танюхиного хахаля в самый неподходящий момент. В ней было все: и традиционные зависания Ручника, и отборная матерщина, и гипертрофированные подвиги рассказчика, и явно приуменьшенные достоинства оппонента, и визг, спускаемой голышом с лестницы Танюхи, в общем – классика. Заканчивалось же все закономерной «стрелой», забитой обманутым хахалем, оказавшемуся не в том месте и не в то время Ручнику. Он же первым делом поспешил приобщить к этому мероприятию своего лучшего кореша и закадыку – Компаса, оказав тому нешуточную честь. Каковая честь теперь изрядно тяготила ею одариваемого. Нет, бросать своих в беде Паша, конечно же не собирался. Такого западло за ним никогда не водилось. Но и встревать в лишний, а особенно в чужой, блудняк он страсть как не любил. Тем более в такой, где фигурировали бабы.
Вспомнив все это, Паша снова сморщился. Теперь сдерживать себя и осторожничать не было нужды, и он скорчил такую гримасу, словно отыгрывался ею за весь вчерашний день. Но ничего не поделаешь, раз уж вписался.
«Стрела» была назначена на полдень. Странное время встречи выдавало в хахале бывшей Пашиной одноклассницы Тани Колобовой, – фраера, и это немного успокаивало. Но место было подобрано неплохо – в старом парке, заросшем и запущенном до невозможности. Его давно собирались сносить, чтобы построить там школу, и даже обнесли для этого забором. Но что-то пошло не так и город, так и не получив новой школы, остался еще и без одного из парков. Люди, конечно же, всегда себе путь найдут, и парк никогда не стоял полностью пустым. Но даже при этом там было весьма и весьма тихо, и укрыто от лишних глаз. А вот это уже тревожило.
Компас не знал своего противника, и, как следствие – его возможностей. Во всех смыслах этого слова. Не знал, чего ждать и к чему готовиться. Этого он не любил. Поэтому еще вчера решил съездить в центр – прикупить там в охотничьем магазине перцовый баллончик. Перцовка – штука, конечно, не совсем пацанская, но надежная. И в некоторых ситуациях – незаменимая. Для этого-то, в основном, и понадобился ранний подъем.
Быстро прыгнув в душ и взбодрившись, Компас уселся за стол. Пока закипал чайник, он заварганил себе пару горячих бутербродов в микроволновке и включил телевизор. Это была его гордость. На этот телек он заработал когда-то, помогая своему тренеру, как лучший ученик, в проведении коммерческих походов. Тот честно отстегивал своему ассистенту оговоренную долю и ни разу даже не попытался «закрысить». Таков уж он был – знаменитый на весь городок, Зайцев Геннадий Андреевич – мастер спорта по спортивному туризму и бессменный руководитель туристического кружка «Восхождение». Бессменный…и бывший, в виду прекращения существования упомянутого кружка. После чего Геннадий Андреевич из выдающегося тренера превратился в рядового алкаша, но своего авторитета, особенно среди бывших воспитанников, не утратил. Паша Белогоров же, в свое время, его практически боготворил. Особенно после того, как на честно заработанные в кружке деньги, он смог приобрести маленький телевизор на кухню. О котором так давно и безрезультатно мечтала его мама. Правда это было последней подобной его покупкой. Да и деньги те были последними, которые он честно заработал.
Так уж вышло, что оказался он в положении, именуемом в народе не иначе как: «связался плохой компанией». И пошло, поехало… Воровство, грабежи, два года колонии, еще два – условно… Такое вот «восхождение».
Но Компас не переживал. Он ничуть не жалел о прошлом. Ну если не считать вчерашнего вечера. Ведь не хотел же он тогда идти в эти гаражи… Хотел же к Ленке разведенке заглянуть… Вот почему не пошел? Эхх…
Сунув ноги в старые, но жутко удобные джинсы, а свое загорелое тело в белую футболку с тремя полосами, Компас вышел из дома.
Старый трамвай, плотно по утреннему времени набитый пассажирами, здорово тряхнуло на повороте, растревожив уже утихшую было головную боль. Сегодня она была как-то необычно прилипчива. «Старею». – тягостно подумал Компас и прислонился виском к чуть прохладному поручню, маячившему перед местом, на котором он сидел. – «Прилечь бы».
– Молодой человек. – писклявый старушечий голос, в общем гуле общественного транспорта, Компас поначалу даже не заметил. Да если б и заметил, то никак бы на него не среагировал. Не потому, что не понял бы, что обращаются именно к нему, а потому, что ему было плевать. – Молодой человек. – повторившееся обращение возымело тот же эффект.
– Слышь, парень. – к старушечьему подключился мужской голос, сопроводив свое обращение легким тычком в плечо чем-то твердым. – Уступи место-то. Пожилому человеку-то.
Компас нехотя отлепился от поручня и чуть повернул голову в сторону говорившего. Так, чтобы подставить ему одно ухо.
– Чего? – будто бы ухом спросил он, отвлекшего от тягостных дум, мужика.
– Того! – мужик как-то слишком быстро взвился. – Место бабушке, говорю, уступи! «Чегокает» он мне еще тут!
– Ну понятно… – недобро протянул сидящий и повернулся к говорившему уже лицом. – А ты кто? Ее секретарь? Или у нее самой язык отнялся?
Никакое место он уступать, конечно же, не собирался. Но привычно начал с поиска слабых мест у противника.
– Что? – задвигал бровями мужик – толстый и неопрятный, с коротким цветастым зонтиком в руках. – В каком смыс… Да какая вообще разница? Да и она тоже к вам обращалась.
– Да, я обращалась. – негромко подтвердила стоящая рядом с ним сухонькая старушонка в вязанном красном берете, платье неопределенного цвета, которое ей было чуть велико, и с ярко накрашенным красной помадой сморщенным ртом. – Дважды.
– Ох ты… – дерзко переключился на нее Компас. – Надо было громче значит, бабуся, сигналы подавать. У меня ж не локаторы. Дай пожить уже спокойно! Самой уж помирать на днях, а все не угомониться!
– Как?.. Вы… – побледнела старушка, но была поддержана толстяком:
– Да ты как…смеешь! Как ты со старшими… Да я…
– Что? – снова вперил в него свои, все больше стекленевшие, глаза Компас. – Что ты?
Мужик молчал. Только надувал дрожащие щеки и чуть потряхивал зонтом. Слабое место было найдено:
– Ну чего ты задергался? А? – Компас соорудил на лице эталонное возмущение, но с места не вставал. – Договаривай! Я послушать хочу! Терпеть не могу не дослушанным уходить!
– Я… Ты… – мямлил мужик, пытаясь влиться в толпу за спиной. Получалось это у него плохо, что немало насмешила Компаса.
– Ха… Ну ты куда? Куда ты, гардемарин? Я же еще тебя не выслушал? А? – нахал заливисто заржал.
– Ой, да что вы на него смотрите? – понеслось с разных сторон. – Это же хулиганье! Такие по-хорошему не понимают.
– Вот ведь! – всплеснуло руками хулиганье. – А по какому такие понимают? А? Где ты? Выйди сюда, объясни. Ну! Попросим! – он издевательски зааплодировал, призывая всем своим видом присоединиться окружающих. После чего густо сплюнул на пол.
Толстяк, тем временем, таки сумел втянуться в людскую массу и не отсвечивал. Остальные тоже как-то притихли и не стали продолжать прения, отвернувшись от дерзкого нахала. На Компаса смотрела только старушка в берете. Тот встретился с ней взглядом, и ему тут же расхотелось поясничать. Головная боль мигом вернулась. А, и без того паршивое, настроение словно запихали в самую середину грозовой тучи. Он не понял, что с ним произошло. Не бабки же он испугался! Однако, хоть в ней и не было ничего очевидно страшного, смотреть на нее не хотелось. Паша поспешно отвел глаза, притворившись, что выискивает кого-то в толпе.
– Вон, бабусь, – ткнул он рукой вперед на какого-то школьника, искоса глядя на настырную бабку, – Вон «щегол» сидит. Пусть он тебе уступит! Чего ты ко мне-то обязательно прикопалась? Я крайний что ли?
Старушка не ответила. Она просто стояла и пялилась на начинавшего нервничать бывшего спортивного туриста. Как вкопанная. Что было очень странно, при тех условиях, что трамвай трясся как умалишенный, а держалась она двумя руками только за свою потрепанную старомодную сумку. И хоть бы качнулась! Компас нервно, как встревоженный конь, поглядывал то на бабку, то в окно. К его радости – трамвай приближался к конечной точке его путешествия и ему надо было выходить. Теперь можно было и встать.
– Ну давай, бабусь. Дождалась… – глумливо сверкнув глазами, обратился он, поднимаясь, к старушке, но тут же осекся, напоровшись на ее каменно-холодный взгляд на недвижном лице.
– Не благодарю. – наконец нарушила молчание и она. – Но позволь посоветовать…
Паша ничуть не собирался ее выслушивать. Тем более в формате советов.
– Да перестань! – грубо оборвал он надоевшую бабку. – Видал я в гробу и тебя, и советы твои!
Трамвай уже подъезжал к остановке, и чуть задев пожилую женщину плечом, Компас продвинулся к дверям. На нее он больше внимания не обращал. Как и на ее возможные слова и упреки.
Старушка никак не отреагировала не его действия, даже не повернулась. Так и стояла изваянием возле того же самого сидячего места, отсвечивая ярким пятном своего берета. Даже смотрела туда же. Остальные пассажиры словно перестали видеть обоих участников конфликта. Будто те существовали в какой-то своей, отдельной от всех реальности. Кто-то читал, кто-то рылся в сумке, кто-то просто смотрел в окно. Но никто даже взглядом не повел ни в сторону победно удаляющегося хама, ни в сторону униженной им пожилой женщины. Никто не обратил внимание даже на внезапно раздавшийся из, молчавших всю дорогу, трамвайных репродукторов тихий, но ясный в своей стальной холодности, голос:
– Напрасно… – голос выдержал короткую паузу. – Напрасно ты меня гробом попрекаешь. Все там будем. Без исключения.
Компас дернулся и задрал голову кверху. Не поняв, что происходит, он решил, что бабка на него просто закричала. Это его разозлило. Взбесило просто! Резко развернувшись, он вперился глазами в обнаглевшую старуху. В свой взгляд он постарался поместить всю ненависть, на которую был способен.
– Только после тебя, карга старая! – ткнув пальцем в спину так и не обернувшейся старушке, рыкнул он и выскочил на тротуар. Двери за ним закрылись, и трамвай, скрипя и скрежеща, покатил дальше.
– Само-собой. – раздался из репродукторов тот же голос, а следом что-то похожее на щелчок пальцами. Но всего этого опять никто не заметил. Старушка же вскоре словно исчезла из трамвая – то ли незаметно выскользнув на остановке, то ли растворившись в воздухе.
Компас быстро забыл о случившемся. Вот еще! Голову каждой бабкой полоумной себе забивать! Быстро купив что хотел, он направился дальше – к старому парку, печально зеленевшему за покосившемся забором. Руч уже был на месте. Вместе с ним уныло позевывали и другие пацаны. Быстро всех поприветствовав, Компас отозвал виновника торжества в сторону.
– Ну? Чего тут? – с плохо скрываемой надеждой, спросил он. Время тянулось к полудню, а оппонирующей стороны не наблюдалось.
– Да хз… Зассал он походу… Коззел… – недовольно сплюнул под ноги Руч и спустил рукава предварительно до этого закатанной тельняшки. Когда-то он отслужил в инженерных войсках, но всем почему-то рассказывал, что служил на флоте. Для убедительности же постоянно носил морскую тельняшку. Поначалу это веселило пацанов, но потом наскучило. Ручник же будто ничего и не замечал, он вообще не был самым сообразительным. Сейчас же ему просто хотелось драки. Его буквально потряхивало в ее ожидании. Компас понял это по тяжелому позвякиванию в карманах кореша, где тот, в особых случаях, носил свинчатку и кастет – на разные сценарии развития событий.
– Короче, братан… – ободряюще хлопнул его по плечу Компас. – Не парься. Земля круглая, еще пересечемся с этим сыклом. А сейчас давай, еще десять минут ждем и в расход. У меня дел еще вагон сегодня. А по городу «цинк» пустим про несмелого этого пассажира. Договор?
– Да без базара, братан! – криво улыбнулся Ручник. – Спасибо, что пришел! Но не судьба, походу…
Никто так и не появился. И через десять минуть Компас уже бодро вышагивал в сторону дома Ленки разведенки. Она жила в частном секторе и из центра тащиться к ней было далековато, но пользоваться общественным транспортом не хотелось. И так настроение испортили. Оно теперь, вроде, начало налаживаться, и прерывать этот процесс не было никакого желания. Иначе весь день насмарку будет.
Компас свернул, напевая что-то под нос, к дому культуры, прошагал мимо большого гаража и нырнул в дыру в заборе. Так было ближе – срежет через детски сад, и считай больше половины пути позади. Широко шагая, он отмахивал метры пути. Начал даже слегка пританцовывать. Перед этим, правда стрельнул глазами по сторонам – не видит ли кто. Вдруг боковым зрением он уловил что-то странное. Не совсем характерное. Компас остановился и повернулся в тревожившую его сторону. У самой ограды, среди кустов недвижно маячило яркое красное пятно берета. Стало не по себе. Не страшно… Но как-то неприятно, словно внутри что-то тянуло. Мелькнула и заела мысль о «трамвайной» бабке.
– Да не… – неопределенно сам себе буркнул Компас. – Гонево…
Тем не менее, он неуверенно двинулся в сторону яркого пятна. Шаг за шагом, абсолютно не понимая зачем он это делает, Компас приближался к берету. Теперь было совершенно ясно, что это он – тот самый берет, который был на злополучной старухе из трамвая. И кто-то сейчас сидел в нем в этом детском саду спиной к Компасу, и не шевелился. Разглядеть подробнее мешали кусты, но кто-то там совершенно явно был. Паша, не смотря под ноги, наступил на валявшуюся на земле пластмассовую куклу и у чуть не упал. Разозлившись на всю ситуацию в целом, и особенно на подвернувшуюся так некстати игрушку, он с силой пнул ее и с рыком бросился вперед.
– Чего тебе нужно, падла?! – прохрипел он, врываясь в кусты, и падая через скамейку, на которой сидела вырезанная из дерева старушка. Она вязала деревянными спицами деревянные носки, а на голову ей был заботливо надет тот самый берет.
– Аааа! – забился на земле взбешенный Компас. – Погань!
Он не смог бы сформулировать кому и зачем транслирует свои проклятья, но чувствовал необходимость их произнесения для разрядки и расслабления. Побившись на земле еще пару минут и поорав, он, наконец, поднялся. Про Ленку он уже даже не думал – не до нее стало. Паша зло посмотрел на деревянную старушенцию, сплюнул и направился домой.
Подходя к своей «хрущобе», он приметил, что занавеска на окне в его комнате сдвинута. «Опять мать в берлоге шерудит…», – отрешенно подумал он, – «Неймется ей».
Ничего опасного или запрещенного он в комнате не хранил. Но было как-то неприятно от подобных манипуляций родительницы. «Ну и хрен с ней…». – традиционно подытожил он и, уже скорее для галочки, чем для получения информации, бросил еще раз взгляд наверх. Компас замер – от окна, отпустив занавеску кто-то быстро отошел. И этот кто-то был в красном берете…
– Что за… Чушня… – уже вслух процедил Паша.
Он бегом, прыгая через ступеньку, влетел на свой третий этаж, дернул дверную ручку… Дверь оказалась закрыта. Странно – мать, когда была дома, запиралась только на ночь. А она же дома! Иначе кто тогда в окно смотрел? Позвенев ключами, Компас отпер замок и осторожно вошел.
– Мать! – громко, но неуверенно крикнул он в тишину, хотя теперь уже почти наверняка знал, что в квартире никого нет. Слишком уж было тихо.
Не разуваясь, и бодря себя топотом, он прошел к себе в комнату. Пусто. Даже занавески задернуты особым, одному ему известным способом, будто их никто и не трогал. Выругавшись сквозь зубы, Компас кинулся в комнату матери и принялся перерывать ее вещи в поисках красного берета. Такого элемента гардероба, или хотя бы отдаленно похожего на него, у матери не обнаружилось.
– Чер-то-вщщина, твою мать… – зло шипел он, заталкивая как попало вещи на место. Через двадцать минут Компас уже был в гараже у Ручника, и, посетовав на отменившиеся дела, принялся без оглядки поглощать самогон. Ему требовалось забыться.
Частично пришел в себя он уже дома. Мелочи вроде пути домой и сопутствующих ему действий в памяти Компаса не задержались. Частичность же прихода в себя выражалось в притупленной способности к ориентированию в пространстве, и невозможности открыть глаза. Свое местоположение он определил только по привычным с детства запахам и общему звуковому фону своей квартиры. Впрочем, как ощутилось со временем – и в звуках, и в запахах было что-то новое. Едва уловимо чужое. Но, в тоже время, смутно знакомое. Кряхтя и охая, но еще не открывая глаз, Компас повернулся на бок. Несколько минут ушло на подготовку к прозрению. И в процессе этой подготовки он, вдруг, с похолодевшими внутренностями, вспомнил откуда ему знакомо то, что смущало его обоняние и слух. Когда умерла бабка, мать сгинувшего в тюрьме отца, квартира была наполнена запахом горящих свечей, а если прислушаться в полной тишине, то и едва уловимым их треском. То же самое, только в меньшей концентрации, присутствовало в комнате и сейчас.
Компаса будто подбросило на диване. В следующую секунду по квартире разнесся его испуганный крик – посреди комнаты, на двух табуретах стоял красный с черной каймой гроб, в котором, мирно сложив руки на груди, среди белой струящейся внутренней обивки, с горящей свечой между пальцев лежала та самая бабка из трамвая, в том же самом красном вязанном берете.
В комнату вбежала всклокоченная мать Компаса. Ничуть не смутившись незнакомой покойницы, она бросилась к сыну.
– Паша… Ты чего, Паша? – принялась она причитать, то садясь рядом с ним и беря его за руку, то снова вскакивая. – Что случилось, Паша? Плохо?
– Ты что? – орал дурниной Компас. – Ты серьезно? Ты меня еще спрашиваешь?
– Паша… Да что ты? Что с тобой? – ничего не понимала обеспокоенная мать и проверяла лоб сына.
– Да ты посмотри! – уже на пределе возможностей вопил тот, показывая на гроб. – Это нормально по-твоему?!
Мать проследила за рукой и ничего там не увидела. Это напугало ее еще сильнее. Мария Владимировна (так ее звали) души не чаяла в своем Пашеньке, жутко за него переживала и очень от этого страдала. А сейчас выходило, что ее любимый сын напился, что называется, до чертиков. Она ко многому привыкла и со многим смирилась, но это был новый, небывалой силы удар. Она в панике вскочила, принялась часто разглаживать ладонями растрепанные волосы и едва слышно бормотать:
– Паша… Сейчас… Сейчас, Паша… Сейчас… Я… Я скоро…
С этими словами Мария Владимировна выбежала из комнаты. Оказавшись в коридоре, она опрометью бросилась к домашней аптечке и, расшвыривая пузырьки и тюбики, принялась искать успокоительные капли. Для себя и сына, который продолжал, не теряя силы, орать в комнате. Внезапно в глазах у нее помутилось, потемнело, и она, гулко стукнувшись о стол, растянулась на полу без чувств.
Компас же, проорав еще несколько минут, вдруг затих. Не спуская безумных глаз с гроба, и ступая по дивану, собрал одежду, до которой смог дотянуться, и выскочил из комнаты. Его ничто не волновало в этот момент. Он просто хотел убраться подальше и хорошенько обдумать произошедшее. И, возможно, принять меры. Не ясно, правда, пока какие… Для начала он решил уточнить происхождение употребляемого вчера напитка. Паша похлопал себя по карманам, собираясь пойти к ручнику. Телефона при нем не было. Мысли вернуться за ним в квартиру даже не возникло. Махнув рукой, он направился в сторону гаражей.
В то время, как Компас, нервно оглядываясь, шел через гаражный кооператив, на кухонном полу пришла в себя его мать. Послушав тишину, она медленно поднялась. Сунув ноги в слетевшие при падении тапочки, она осторожно проследовала в комнату сына. Комната была пуста. Только разметанная в панике постель напоминала о недавних событиях. Пройдя через комнату, Мария Александровна открыла окно для проветривания – в комнате густо пахло перегаром и, почему-то, тухлой рыбой. Звонить сыну она даже не попыталась – его телефон лежал на столе рядом.
– Ты чего, Пахан? Какая паль? Это батя мой гнал! Для себя! Что за предъявы, братан?! Мы всегда его пили, и ничего! Обосновать не хочешь? – Руч всем своим видом выражал крайнюю степень недовольства. Он уже поправился пивком и ковырялся в своем старом, доставшемся еще от деда, мотоцикле «Урал». Когда пришел Компас он даже не обрадовался. Во-первых тот явился без предупреждения, и теперь с ним придется делиться пивом. А во-вторых – слишком уж странным показался ему старый знакомый – весь какой-то дерганый, перекошенный. Словно за ним черти гнались. А тут еще такие заявления!
Компас, часто и неглубоко дыша, присел на пустую канистру. Голова шла кругом, жутко мутило, а сердце словно норовило пробить себе дорогу прямо через грудную клетку.
– Прости, братан… – выдавил он через тошноту. – Попутал походу… День просто как-то с утра…не задался…
Было ясно, что о случившемся пока распространяться не стоит. Алкоголь, конечно же, был не причем. Продукт проверенный. Компас только из-за паники и страха допустил подобный вариант. Но легче от этого не становилось. Ведь если это не самогон, то что? От этих мыслей затошнило еще сильнее.
– Может пивка? – успокоившийся Руч, проникся глубоким сочувствием к товарищу по несчастью. Он и сам чувствовал себя неважно. – У меня осталось еще.
Компас посмотрел на него с надеждой, прочистил пересохшее горло и судорожно кивнул. В голове его возникла экспериментальная идея – хоть подозрения с зелья Ручниковского бати и снималась, но лишняя проверка еще никому не вредила. Тем более такая приятная, как сравнительный анализ.
День прошел как в тумане – Компас занял у кого-то денег, и до самой ночи в гараже стоял шум и гам. Там пили и закусывали. Пили пиво, водку, даже коньяк. Все, кроме самогона. В конце пьянки, когда все уже разошлись, кто самостоятельно, кто с помощью ближнего, Компас договорился с хозяином, что останется ночевать прямо в гараже – на уютно примостившейся в углу софе. Домой идти он не хотел, так как точно знал, что его там будет ждать. Руч не возражал. Сам он свалился рядом на полу – сразу же после того, как собрался идти домой.
Утром, едва придя в себя, вспомнив свое прошлое утро, Компас резко привстал на софе и с ужасом впился глазами на стоящий на табуретках, прямо над растянувшимся Ручником, красно-черный гроб. Внутри, как и вчера, лежала все та же бабка – красный вязанный берет, бледные заостренные черты лица, аккуратно сложенные на груди руки. Разве что свеча была короче.
Компас замер. Не понятно почему – то ли он уже успел к этому как-то привыкнуть, то ли дело было в его абстиненции, но страшно ему не было. Было как-то тревожно, как бывает, когда в твою размеренную жизнь вмешивается что-то стойко непривычное. Внутри у него все будто перекосилось. Еще было неприятно-брезгливо – от созерцания неуместной здесь покойницы, от того, что ему приходиться это видеть, и от того, что видит это, судя по всему, только он. Именно поэтому сейчас он старался не шуметь. Его побуждало к этому вероятное развитие событий, когда, разбуженный им Руч, так же как и мать вчера, ничего не увидит. А следом посчитает его сумасшедшим. Нет, мать, конечно, вряд ли так думает, но за этим «умником» точно не заржавеет. Компас глупо улыбнулся, проглотил вязкую но обильную слюну, задрожал губами, медленно скривился, и, дернувшись вперед, дунул на тонкое пламя свечи. Пламя затрепыхалось и погасло. И тут же вспыхнуло вновь. Само по себе.
Судорожно сглотнув, Компас повторил свои действия. Пламя снова погасло, и снова вспыхнуло. В довершение к этим фокусам, старуха резко открыла один глаз, и скосила его на Компаса. Несколько секунд он пялился в этот глаз, не в силах оторваться, и почти физически ощущал источаемые им мстительную злость, какую-то непосильную для обычных людей ненависть и издевательскую насмешку. В голове что-то шумело и плыло, как бывает, когда просыпаешься после гулянки, что называется – еще пьяным. Жутко тошнило – то ли от возлияний, то ли от накатывавшего безумия. Нужно было убираться.
Не отрываясь от следящего за ним глаза, Компас прижался спиной к стене гаража, и, словно в омут, бросился вперед. Диким прыжком он метнулся в сторону выхода, налетел на мотоцикл, загрохотавший по бетонному полу, и, стукнув дверью в воротах, вывалился через высокий порог наружу.
Далеко отбежать не получилось – его обильно и мучительно стошнило метров через двадцать. Разбуженный шумом Руч высунулся из двери и недоуменно взирал на едва устоявшего на ногах кореша. Компас, держась рукой о протяженную кирпичную стену гаражного кооператива, еще конвульсивно содрогался и слегка подвывал.
– Ты чего, братан? – резонно осведомился Ручник и вылез наружу целиком. – Заплохело?
Компас затравленно глянул на него из-под руки, что-то невразумительно промычал (скорее себе, чем Ручнику) и, пошатываясь, побежал. Руч же еще немного постоял, усмиряя торчащие в разные стороны волосы, пожал плечами и вернулся в гараж. Там у него было предусмотрительно припрятано пиво.
– Фу, бл… Че так тухлятиной-то воняет? – гасил рвотные позывы Руч, шаря рукой под софой. В гараже действительно стоял запах испорченной рыбы. – Ничего такого вчера не ели, вроде… Фу…
Побыстрее закончив поиски, он покинул неприятно пахнущее помещение, закрыл дверь и направился домой, неспеша гася разбушевавшийся внутри пожар.
