CreepyStory

Говорят, каждая несчастная семья несчастлива по-своему. Семья Троймкэфигов не была исключением: отец-мануфактурщик до́ма скидывал маску благочестия и превращался в пьяное животное. Однако он устраивал скандалы не без повода, ведь заставал истеричку-жену, любительницу спиритических салонов и лауданумных капель, в постели с очередным любовником. Впрочем, проспавшись, отец обычно звал на помощь лучших лекарей Кёнигсберга, но не было на том веку такого нарколога, что вывел бы мать из мистического транса. Неудивительно, что именно здесь будущий архитектор Хорст Троймкэфиг вырос болезненным мечтателем: получив наследство от скоропостижно скончавшихся родителей, юноша закончил образование и приступил к исполнению своей главной цели — созданию дома, где все будут счастливы.

Так появился Троймстай — удивительный жилкомплекс на окраине Кёнигсберга. Три дома, соединённые галереями, напоминали средневековый замок, особенно если глядеть на глубокий ров вокруг внешних стен. Хорст, увы, не дожил до конца стройки, не успел провести ручей — умер от пневмонии в стенах собственного шедевра с улыбкой на лице. Говорят, перед смертью даже изрёк: «Это мой подарок всему человечеству!»

И действительно, поначалу беды обходили Троймстай стороной. Пока страна стенала под гнётом Версальского мира, пока по соседству бушевали пожар революции, голод и война, жилкомплекс стоял над этим всем, как несгибаемый исполин. «Это просто совпадение», — говорил всякий, узнавая, что лишь здесь лапы коричневой чумы никого не отправили в концлагерь. Никого никогда даже не заставали вдрызг пьяным или тайно посещающим любовницу! А когда советская власть сбила со стен орлов и свастики, и Кёнигсберг превратился в Калининград, никто не решился сорвать с внутренней арки мемориальную табличку, посвящённую Троймкэфигу — забыли или не заметили, история умалчивает. Сменилось разве что название — на политически-актуальное Тройсталь. Партийная элита на жилплощадь не позарилась — поди ещё доберись до острова Ломзе, — и вместо депортированных немцев квартиры заселились советскими пролетариями.

Но грянули девяностые, и монументальный Тройсталь местные стали звать просто Тройкой. Не коснулись её разруха, нищета и бандитизм. Местные, конечно, понимали, что жизнь у них — почти сказка: здесь редко запирались двери, почти не приезжала сюда милиция, а дети, рассказывая друг другу страшилки, всегда добавляли, что «это произошло в другом дворе», иначе никто не поверит. Пожилые жильцы и вовсе в полушутку благоговейно звали жилкомплекс Троицей — верили, что хранят их от невзгод родные стены…

Одной из таких пенсионерок была Арина Ильинична, вдова с избытком свободного времени. Разве мог кто-то лучше подойти на должность домоуправши? Арина всерьёз занялась клумбами, составляла график субботников, вывешивала повсюду правила поведения и гоняла мальчишек с лавочек. Зная, что одиночество ведёт к деменции, вечерами разгадывала сканворды, для чего наметила час в расписании — верила, что распорядок умственного труда полезен. Непонятно, впрочем, почему, услышав какой-то тихий голос, зовущий из спальни, Арина Ильинична не стала грешить на подступающее безумие, а восприняла звук как нечто само собой разумеющееся: раз зовут — надо идти.

Звал, как выяснилось, покойный муж, Семён Андреич. Вернее, звала его фотография с чёрной лентой по нижнему краю, кое-как прибитая гвоздиками к стенке. Ушёл Семён Андреич мирно, во сне, и даже в гробу лежал такой умиротворённый, что казалось, это усталый человек просто задремал. И, подойдя к фотографии, старушка перекрестилась, перешла на шёпот — не вслух же говорить с покойниками: «Ты чего, Сёмушка? Чего не лежится тебе?» А Сёмушка ответил, но как-то непонятно, и заплакал правым глазом с фотографии. Вот оно как: при жизни был не человек — кремень, начальник, а после смерти, вон, расчувствовался. «Воистину чудеса происходят в Троице!..» И, подчинившись какому-то внутреннему порыву, Арина Ильинична поймала пальцем эту каплю да слизала своим жёлтым от налёта языком…

Но оставим старушку наедине в столь интимный момент и переместимся на лестничную клетку этажом ниже, где курил скользкий тип по имени Эдик, несмотря на запрещающую табличку. Не знали жильцы, откуда он взялся, а сам он улыбался с прищуром, искусно увиливая от расспросов. Эдика Тройка настораживала, и держался он поначалу особнячком: вся эта, как он поговаривал, «колония непуганых идиотов» заставляла его ёжиться от неуюта.

Двадцать лет на «красной» зоне. Пара лет переписок с «заочницей» Галиной, продавщицей из стоящего во дворе гастронома… Весь список своих статей Эдик, конечно, скрыл, а то Галина б не пустила его даже на порог квартиры, где проживала также несовершеннолетняя дочь Олеська. Но вот что странно: женщина знала, что в «Чёрном Беркуте» не уличное хулиганьё сидит, и ведь не испугалась же, приютила, сказала просто: «Приезжай, а там поглядим, как приживёшься». Эдик было поднапрягся, подумал, не «на живца» ли его ловят, но отказываться не стал. И встретила его как назло именно Олеська — «пигалица в шортиках». Поначалу хотел было «ломиться с хаты», а потом ничего — как отшептали. Нет, никто не меняется в одночасье, и всплывала в его мозгу то и дело какая гаденькая мыслишка, но не получалось её ухватить покрепче, повертеть в уме. Думалось, может, в «Чёрном беркуте» его как-то по-хитрому химически кастрировали, но нет — с Галиной же всё получилось, хоть и не сразу.

Итак, затушив сигарету об табличку, наш Эдик собрался было швырнуть бычок меж перил, как вдруг ему стало совестно — зачем посреди такой чистоты гадить? Бычок отправился в карман, а Эдик закурил вторую и задумчиво уставился вдаль. Гасли окна напротив — так Тройка укладывалась спать. По старой, ещё вольной привычке Эдик стал подмечать, где какая семья обитает, кто ещё не выключил свет. На первом этаже в этот час трудился студентик архитектурного за своими конспектами, а вон там, у фартового программиста с «Ролексами» на тонком запястье, ещё два часа будет стоять дым коромыслом — поди уложи близняшек-шестилеток. Эдик даже гадко усмехнулся, подумал: «Уж я бы уложил», — но тут фантазия отчего-то подсунула мирный образ двух рыжих головёнок на подушках, а остальное было целомудренно укрыто одеялами. Нельзя было пропустить взглядом и другое окно, залепленное бумагой, — местного дурачка Ефимки. Жилец этот, похоронив мать, окончательно обрёл «связь с космосом» и потому теперь бродил по двору с хрипящим радио на шее, вооружившись то лозой, то стетоскопом, то чем ещё: стены «слушал». Стоило встать кому на пути, Ефимка начинал свою извечную лекцию про «пустоты в здании» и про «конструкторские аномалии». Как-то поймал и Эдика, и тот подумал, что можно бы, как говорится, и «леща лоху́ отвесить», да вот вгляделся в эти почти детские глаза — и неожиданно для себя усовестился. А над Ефимкой жил Валера — трудяга, крановщик, — и его окна голубели, как аквариумные: вновь пролетарий не спал у телевизора. Впрочем, в нашей истории он появится чуть позже…

Всё в Тройке вызывало какую-то странную ностальгию, точно смотришь на картинку из детской книжки или видишь счастливый финал старого фильма. И даже раскормленная дворняга Жулька не вызывала никакой оторопи: это на зоне собака, знающая вкус людского мясца, не друг человека, а тут вроде как и ничего. И, будто ощутив, что о ней думают, Жулька завыла так жутко, безнадёжно да надрывно, что у Эдика вдруг закололо под сердцем — затушил он вторую сигарету, сунул и этот бычок в карман да заспешил домой. И на лестнице так и эдак прикидывал, что ж его напугало в том весьма обыкновенном вое, но, уже подойдя к вспучившейся бордовым дерматином двери, и сам позабыл, что же такое почуял…

Оставим же и Эдика — переместимся на этаж ниже, к противоположному подъезду, к той квартире, где проживал программист Сергей Шишкин. «Ролексы» свои он надевал лишь «на выход», чтобы не износить китайскую краску на искусной имитации. Вся жизнь его была похожа на эти «Ролексы»: снаружи кажущаяся удачной, но изнутри всё-таки пустая. Так, уютная квартирка была взята в ипотеку, что занимала полбюджета, а жену Лену он мысленно звал не как все, «кровь с молоком», а с горькой усмешкой: «кетчуп с майонезом». Но самое главное, что близняшки, рыженькие хулиганки, лишь на людях слушались, а дома устраивали бедлам, на который то и дело, казалось, засматривались прохожие, вглядываясь в окна.

Счастье, как известно, штука коварная: любит тишину. В квартире Шишкиных же царил вечный хаос, а Леночка из него самоустранилась, оставив заботы на супруга, потому как посещать салоны красоты и шоу-румы ей было интересней. «Ты же целый день сидишь за компьютером, — ворковала она, — разве сложно будет за близняшками присмотреть?» И Сергей, вздыхая, продолжал варить каши, убирать игрушки и читать на ночь книжки. Кто бы не почувствовал себя белкой в колесе от этой бесконечной рутины? Кому бы не захотелось вырваться из оков быта, доказать, что ты не просто оператор стиральной машины и мультиварки, а человек, и хочешь ты не просто провалиться в бездонную черноту сна, но и пожить, как говорится, «для себя»? Но стоило Сергею лишь заикнуться о чём-то подобном, как Лена закатывала глаза, в сотый раз повторяя, что материнство — это подвиг. А подвиг до́лжно разделять.

И вот сегодня в ванной Шишкиных прорвалась труба: змеевик изрыгал из себя клубы пара и потоки ржавого, вонючего кипятка. Прикрикнула жёнушка, потребовав от супруга разобраться с проблемой, не дожидаясь сантехника, и Сергей повиновался: взял инструменты, попытался что-то предпринять, хоть бы и воду перекрыть. Но неожиданно змеевик крякнул и отошёл от стены — открылась щель над отколовшимся кафелем, и брызнуло оттуда вонючей жижей прямо в глаза.

Сергей отшатнулся, поскользнулся на мокром полу и распластался навзничь, ткнувшись затылком о край ванной. Держась за голову, осмотрелся: весь в какой-то дряни цвета детской неожиданности. Хотя этим оборотом можно было бы обозначить всю его жизнь: детская неожиданность на лице Лены, держащей в руках злополучный тест; детская неожиданность на лице гинеколога, сообщающей, что будет двойня; детская неожиданность на подгузниках, на ползунках, на стенах, на диване, на супружеском ложе, на одежде, на клавиатуре… А где же он во всей этой кутерьме, а кто же он сам, Сергей Шишкин, и что же осталось от него за эти годы?..

История умалчивает, что именно случилось дальше. Когда Сергей закончил наводить порядок в доме, то блаженно растянулся на диване, спихнув игрушки на пол: не было больше никакой «детской неожиданности». Квартира теперь была неровно выкрашена в благородные бордовые оттенки, а надёжный разводной ключ с налипшим на него клочком рыжих волос примостился рядом. Телевизор же вместо мультиков наконец показывал блаженную темноту, но ещё важнее была долгожданная тишина. Так Сергей впервые за долгие годы различил звук собственного дыхания, теперь горячего, как после хорошего секса. Однако в эту тишину, к сожалению, вмешивались хлопки подъездных дверей, болтовня чужих телевизоров за стенами, шум унитазных бачков и вой шавки во дворе. Но вспыхнувшее было раздражение сменилось предвкушением, и, приобняв Лену, Сергей нежно поцеловал её в обнажённое плечо, прошептав на ушко, что теперь-то всё в их жизни станет иначе.

А пока Сергей наслаждается долгожданной тишиной, взглянем на других жильцов этого примечательного места. Так, с полгода тому назад объявился в жилкомплексе и Марк — юный адепт архитектурного искусства. В Тройку он попал, как говорится, «не от хорошей жизни»: после того, как родители, уставшие от творческих метаний отпрыска, перекрыли финансовый поток, пришлось искать пристанище подешевле. И вот тут-то на выручку пришёл всегда добрый дядя Виталик, троюродный брат матери, и его жена, тётя Оля, строго-настрого запрещающая называть себя «тётей» вслух.

Тройка, с её высокими стенами и обветшалыми фасадами, поначалу Марка не впечатлила — показалась захолустьем, от которого до института добираться полтора часа. Но затем он разглядел тут некий «архитектурный шарм» — хоть с темой дипломной работы сходу определяйся. Порадовали и родственнички: непримечательный дядя Виталик работал на заводе — ни выпивки, ни гулянок, ни даже громких разговоров. Тётя Оля же, напротив, словно сошла со страниц глянцевого журнала: ухоженная, нарядная, с макияжем и причёской даже в стенах квартиры. Она обожала наряжаться в шёлковые халатики и туфли на каблучках, словно каждый миг готовясь к выходу на красную дорожку, и, казалось, застряла в какой-то другой эпохе, где кавалеры поют избранницам серенады под балконами.

Этот брак выглядел странным: Виталик, как молчаливый слуга, исполнял все прихоти Ольги, а та, в свою очередь, то подтрунивала над ним, то покровительственно улыбалась. Чувствовалась в этом всём какая-то недосказанность, какая-то старая рана, так и не зажившая. Впрочем, если спросить прямо, супруги улыбались да отнекивались, мол, «они давно и безнадёжно счастливы в браке». Может, так оно и было? По крайней мере, все мысли о какой-то другой жизни и даже, возможно, других мужчинах, что оценили бы красу по достоинству, обрывались в голове, не приходя к логическому концу, и наступила звенящая пустота, какой раньше, в молодости, не бывало. Неужели старость?.. Но появление Марка придало тёте Оле новых сил: она стала чаще наряжаться, просила совета в выборе нарядов, а ещё удачно помогла ему найти подработку — репетиторство для дочери подруги, Галины, той самой продавщицы из гастронома. «Девка совсем от рук отбилась — одни тик-токи в голове, а тебе хоть копейка лишняя будет».

Первый подъём к «апартаментам» Галины обернулся для Марка экзекуцией: всё-таки шестой этаж без лифта. Увидев нашего героя в тот момент, вы бы подумали по пунцовому лицу, что парнишка зря пренебрегает парами физической культуры в университете. Может, об этом же подумал и Эдик, силясь изобразить гостеприимного хозяина и не рассмеяться, но до конца спрятать усмешку не удалось.

В этой обители царил хаос, органично сочетающий советский аскетизм и подростковый бунт. Олеська как воплощение современной «альтушки» — бледная, тонкокостная, с рваной чёлкой — казалась иллюстрацией интернет-мема, и небольшая разница в возрасте, а также лифчик, некстати свисавший с подлокотника кресла, вызвали у Марка приступ неловкости. Парень только и смог выдавить вместо приветствия: «Я буду тебя, э-э-э, учить…» — и тут же подумал, что лучше б ему провалиться на месте. А за спиной ехидно просмеялся Эдик — то ли над студентиком, то ли над «Сватами», балакающими с телевизора.

Марк задал упражнение, а сам украдкой разглядел Олеську в первый раз: красивая, даже очень. В голове всплыл старинный метод проверки дам на аристократичность: если в ключичную впадину можно вложить перепелиное яйцо и оно не выпадет при ходьбе, значит, барышня пригодна открыть плечи на балу. Эта тест явно проходила… Но зачем такое только лезло в голову? Чтобы отвлечься, Марк принялся разглядывать комнату: обшарпанный шкаф, украшенный плакатом какой-то рок-группы, нагромождение одежды на диване, пыльный монитор да рыжая полоса, прочертившая старые обои от потолка до пола. «Это у вас крыша течёт?» — спросил парень, и Олеська пожала плечами: Арина Ильинична не очень прилежно относилась к своим обязанностям в последнее время, а мутный Эдик «мужика в доме» включать не спешил.

С той поры Марк стал завсегдатаем этого маршрута — от своего подъезда до соседнего. Зима пролетела в занятиях, а весной путь преградила зловонная лужа, образовавшаяся от течи из центрального здания. Ходили слухи, что когда-то там была то ли парикмахерская, то ли стоматологический кабинет, то ли магазин цветов или даже всё вместе, но теперь функционировала лишь котельная в подвале. Жалобы домоправительнице результатов тоже не принесли — та была слишком заворожена общением с фотографией покойного мужа. И вот как-то раз, морщась от вони, Марк едва не столкнулся с дурачком Ефимкой — хотел было скрыться, но не успел, и тот вцепился в локоть студентика. Завязался разговор:

— Как вам это нравится, а? Лопается! Всё лопается!

— Что лопается?

— Да всё! Теперь вот котельную прорвало! А кто-то чешется разве? Хрен!

— Ну вы пожалуйтесь, напишите, куда следует… вы ж умеете…

— Я-то умею! Это они слушать не умеют! Я им и пробы цемента высылал, и замеры, и лужу это со всех ракурсов! У меня уже стены как скорлупа от этих соскобов. И что, чешутся? Если бы! Тут пустоты кругом: здание не выдерживает. Вы-то должны понять — вы же будущий архитектор!

— Откуда вы…

— Да здесь все друг про друга… Но это же не здание — это просто катастрофа замедленного действия! Это всё немцы строили — здесь же их тоннели и бункеры по всему Калининграду! Это не для жизни строилось, а для…

— От меня-то вы что хотите?

— Как что? Давайте сочиним коллективную жалобу: я напишу, а вы подписи соберёте и от себя пошлёте! Да нет, вы не думайте, мы всё вместе проверим, замеры сделаем. У меня и молоточек имеется! Да вы послушайте! Слышите, пусто за стеной? А зачем? Где это видано, чтобы в несущих стенах полости были? Да ещё и неравномерные? Вы думаете, к нам почему телефонный кабель не провели? А потому что хрен подкопаешься, там под нами не кирпичи — металл! Не верите? Пойдёмте в подвал, покажу…

— Слушайте, мне некогда, давайте как-нибудь…

И Марк начал отступать, но чуть не плюхнулся в лужу сам, споткнувшись о невесть откуда взявшуюся Жульку: та взвизгнула кратко, а потом продолжила лакать воду. Усовестившись, парень потрепал животину по загривку, а та лишь ушами повела. За зиму дворняга неслабо так раздалась в боках, и Ефимка доверительно сообщил, что собака «гуляет» не впервой, а щенками, как обычно, займётся Арина, и поспешил за сосисками.

Весна вступала в свои права, и вместе с ней в Тройке пробуждалось недовольство. Так, крановщик Валера, и без того измученный ночной синевой рекламного щита за окном, проклинал утренний рёв газонокосилок. Мини-купер Шишкиных покрывался пылью на стоянке, Марк по-прежнему посещал Олеську, а течь на стене в её комнате всё ширилась. Арина Ильинична и вовсе будто сдала — забросила хлопоты и предпочла им чаепития с «кумушками». Лишь Ефимка продолжал осаждать её, требуя доступа в технические помещения, но получал неизменный отказ.

Трудно спалось Эдику на воле. Во-первых, отвык засыпать в темноте — в камере-то под потолком всегда светится «залупа». Да и ложились тут рано: Галке на смену, Олеське в школу. Во-вторых, не хватало обычных ночных мыслей, державших на плаву в «Чёрном Беркуте» — мыслей о том, чем бы таким приятным заняться на свободе. Здесь почему-то заниматься ничем не хотелось: желудок полный, яйца пустые. Но отчего тогда сна всё нет?.. Неспокойно было жить в Тройке, а отчего, Эдик и сам понять не мог. Потому в тот злополучный вечер, когда страшный Жулькин вой взбаламутил всех жильцов и послышались голоса под окнами, был даже рад выскользнуть из постели.

Во дворе развернулась сцена родов: Арина Ильинична исполняла роль акушерки, а соседи оказывали моральную поддержку, разгоняя любопытных детей по домам. Эдик предложил перенести собаку в подъезд, но старушка лишь вздохнула, что уже поздно тревожить животное. Вскоре появился первый плод — комок лысой плоти, больше похожий на требуху, чем на живое существо, непонятно от кого нагулянное. Был он весь какой-то несуразный: глаза затянуты кожаной плёнкой, лапы слиплись, голова раздута — отвратительное зрелище! И щенки рождались один за другим, склизкие и синюшные: кто-то в толпе предположил, что они уже мертвы, но нет, запищали. И писк этот показался всем таким зловещим, что даже неслабый духом Эдик скривился, и Арина выронила уродца из рук — тот шлёпнулся на асфальт и, лопнув по пузу, продолжил перебирать сросшимися лапками, убегая от матери.

Делать было нечего: старушка сгребла целых щенков к Жульке клюкой, но та, обнюхав их, вдруг зарычала и вгрызлась в шею ближнего, переломив хребет. Эдик было дёрнулся вперёд, но собака злобно огрызнулась и быстро расправилась с остальными детками, а затем рухнула на трупики, выдыхая клочья розовой пены. «Да она бешеная!» — воскликнул кто-то из толпы, и помощники разбежались — все, кроме Эдика. Вскоре приехали вызванные домоправительницей ветеринары, и, кончив хлопоты, Арина Ильинична позвала помощничка на «особенный чаёк» от мужа, но тот вежливо отказался и отправился курить на привычное место.

Так началась первая неспокойная ночь в Тройке. В разных квартирах плакали дети, кто-то метался в постели, а за стенами будто что-то шуршало и ухало. Какой-то незнакомый дед поднялся к двери Галины, утверждая, что там прячется его жена, и Эдику отчего-то легко удалось переступить себя и передать «кавалера» обратно родне, а не спустить с лестницы. В окне же сорок пятой сперва разбилось стекло, а затем на подоконник встал жилец, неприятный мажорчик, и бросился вниз, но не разбился — уж больно низко жил. Растянувшись по земле и зарыдав, парень запричитал какую-то ерунду: «Почему я не умер? Как я буду жить теперь без него? Похороните нас в одной могиле!». Зеваки, вновь высыпавшие во двор, так и не поняли, о ком же шла речь.

Толпа собралась разношёрстная, пёстрая. Так, заурядный на вид сосед снизу, кутаясь в шарф, говорил, что ему нельзя показываться на людях из-за своей ужасной внешности. Другого мужичка вырвало после того, как в его суп упала какая-то дрянь с потолка, и продолжило рвать даже на улице. Стоявшая рядом пигалица заявила, что тот «украл лучшие годы её жизни», пусть и был он с ней даже не знаком. Но когда скорая забрала всех пострадавших, покой в Тройку не вернулся: выскочил во двор посреди ночи мальчонка, крича, что это он во всём виноват, что это он «всех убил», «всех хотел нагнуть», и полетели ему вслед вещи из окна, оказавшиеся портфелем с учебниками. Повздорили две закадычные старушки-подружки, подёргав друг другу волосы, а другая матрона поднялась к крановщику Валере, пытаясь напроситься на эротическую встречу. Лишь бывший академик с первого этажа заколотил окна и заперся в ванной, пытаясь скрыться от вдруг нахлынувшего ужаса.

Утро в Тройке ознаменовалось неизбежным — дворовыми пересудами. Так выяснилось, что Жулька отправилась на тот свет, и Арина Ильинична по случаю выступила с предложением защитить жилкомплекс от заходящих псин и поставить шлагбаум, а лучше кованые ворота. Отзывчивые жильцы быстро собрали деньги. Программист Сергей же озвучил инициативу закрыть за свой счёт все нижние окна решётками: по прихоти фантазии Троймкэфига, квартиры здесь всё равно начинались со второго этажа, а первый был отделён под разветвлённую систему диковинных коммуникаций, давно заброшенных, а может, так и недостроенных. И как же быстро Тройка позабыла все хлопоты сумбурной ночи!

К ужасу своему, забывал детали и Эдик, ощущая в себе какую-то перемену. Не понимал теперь, например, зачем по привычке разглядывает соседей, для чего отвлекается от учёта на полках гастронома, зачем глядит в кассу, для чего смотрит на Олеську на пару секунд дольше нужного. Как-то раз в пору этой задумчивости его выловил прямо на работе крановщик Валера, потряс за грудки, затараторил что-то навроде: «Смотри у меня, ходи-оглядывайся, держи себя в руках: я-то знаю, кто ты такой, и чуть что — на месте порешаю, менты доехать не успеют!». Что именно «смотреть» и «держать», Эдик так понять и не смог — будто говорили не с ним, а с кем-то другим, кем он был раньше.

Забыла о всплеске активизма и Арина Ильинична, вернувшись к уютному, хоть и несколько одностороннему, общению с покойным супругом. Кроссворды, трогательные посиделки, беседы с фотографией на стене — разве могла она мечтать о более спокойной старости? Но даже в этом умиротворении нашлась брешь: Семён Андреич, пусть и в виде фотокарточки, стал жаловаться на холод. Что оставалось делать вдове? Разумеется, надо было согреть любимого! И вот в ночной тиши Арина, накинув пальто, потопала в котельную, где, орудуя рычагами и вентилями, принялась поднимать температуру. В квартирах стало жарко, и даже лужа во дворе принялась пузыриться, как ведьмин котёл.

Не выдержав, Марк отложил учебники и предложил Олеське прогуляться, однако стоило им выйти, как прогулка эта превратилась в фарс. Заехавший в Тройку курьер доставки, поскользнувшись на раскисшей грязи, рухнул прямо в лужу, и Марк как всякий воспитанный молодой человек бросился на помощь. Однако вместо благодарности курьер разразился бранью и принялся неистово пинать воздух, пытаясь попасть по студентику. К счастью, мимо проходил Валера-крановщик, в последнее время предпочитавший проводить время на свежем воздухе — подальше от телика, синего света баннера за окном и навязчивых поклонниц. Одним метким ударом он утихомирил хулигана, а затем чуть ли не на руках вынес его вместе с мопедом за пределы жилкомплекса. Арина Ильинична, наблюдавшая за всем этим из окна, тут же предложила обратиться в милицию, а заодно и задние ворота на замок закрыть, дабы неповадно было посторонним шастать по Тройке на колёсах. А Марк с Олеськой продолжили променад:

— М-да, все джинсы изгваздал… Может, ну его, эти прогулки? Твоя мамка мне всё-таки за занятия платит.

— Давай вон на скамейке позанимаемся. Не хочу дома, достало — сил нет.

— Чего это ты так?

— Да ничего.

— Эдик, что ли, мешает?

— Да причём тут Эдик? Просто странно мне дома. Вот, в комнате кипятком ржавым воняет — пятнище уже на квадратный метр…

— Метр? Можно подумать, ты площадь замеряла? А по какой формуле?

— Не смешно!.. Нет, правда, душно там в последнее время. И Эдик тоже…

— Всё-таки пристаёт?

— Да нет, он какой-то будто… пустой.

— Ну, неудивительно: твоя мама говорила, что человек двадцатку отмотал, ко всему там привык, а тут, получается, ни устава, ни понятий, своей головой надо думать, жить как все, работать, всё такое…

— Кстати, вот что странно: я его второй раз посреди ночи за компом ловлю.

— Так-так-так? По интернету кого-нибудь разводит, что ли?

— Даже браузер не открывает — я проверяла! Смотрит в наушниках что-то, прячется. Флешку с собой какую-то носит! Я в отражении окна заметила — там вроде бы какое-то видео. Или показалось, не знаю…

Но Олеська была права: обуянный непонятными сомнениями, Эдик три ночи кряду пытался понять причину своей внезапной амнезии. Флешка, невесть как оказавшаяся в кармане его робы, своим содержимым повергла уголовника в паранойю: не следят ли за ним? Может, менты или бывшие сокамерники решили стрясти за былые грехи? Но чем шантажировать человека, у которого, по сути, ничего нет? Да и сам способ казался каким-то вычурным: ни на одном видео Эдик не фигурировал, да и зря сомневался даже: был он, конечно, преступником, но не совсем уж идиотом, чтоб когда-либо снимать свои «художества» на камеру, добавляя «эпизоды в серию». Ему и воспоминаний хватало, да и откуда бы у него в те времена взялась камера? Значит, кто-то нарочно выудил из тёмных уголков интернета ролики, за распространение которых можно «отъехать»…

Но самое странное, что, просматривая эти мерзкие кадры раз за разом, Эдик не испытывал ровным счётом ничего. Словно вырвали из него ту самую деталь, что отвечала за болезненное возбуждение, за желание преследовать намарафеченных школьниц в подъездах, заскакивать в лифт к развязным студентам, уговаривать наивных пацанов впустить в квартиру. Эдик помнил наизусть все свои статьи и свой приговор, но воспоминания о том, что происходило за закрытыми дверьми, ускользали из памяти, как наваждение. Временами он так терялся, что сомневался, был ли вообще тем человеком из тюрьмы строгого режима. И потому теперь, когда Ефимка на улице начинал свою извечную лекцию о тайнах дореволюционной архитектуры, Эдик не злился, а сочувствовал бедняге и терпеливо выслушивал все эти бредни, давая дурачку выговориться.

Менялась и другая наша героиня, Арина Ильинична. С каждым днём её оптимизм и жажда деятельности лишь расцветали пышным цветом: навещая престарелых приятельниц или зазывая их на чайные церемонии, она с неизменным усердием подливала в заварочник «святую водицу» из фотокарточки, не утруждаясь размышлениями о её происхождении. Ведь если покойный Семён Андреич был личностью почти святой, то и слёзы его, стало быть, благодатны! И то, что всех причастившихся этим «целебным варевом» вдруг раздуло, как утопленниц, было, разумеется, лишь проявлением высшей милости. Не познавшая радости материнства и лишённая возможности нянчить внуков, Арина с трепетным благоговением поглаживала свой округлившийся живот. А если же кто-то из «благословенных» старушек начинал поддаваться панике, то извлекала из потайного ящика один из ключиков, давным-давно выданных подругами «на всякий случай», отпирала чужие двери да умиротворяла пенсионерок. Надо было только привязать их покрепче к радиатору отопления и убедительно нашептать, что «благословенны они в жёнах», и занятная перемена совершалась с ними как предначертанная!..

Авторы - Герман Шендеров, Дарья Фролова

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

«Разве ты не видишь, мы уже в Аду? И скоро ты назовешь его своим домом»

Алесса, «Сайлент хилл»

Могила зияла, как пасть мифического Левиафана, готового поглотить все живое. Старые дубы, среди которых находилось кладбище, склоняли свои могучие головы, будто тоже скорбели об очередном человеке, обретшим последний приют под их сенью. Недавно прошел дождь, а потому воздух был пропитан сыростью и каким-то сладковатым запахом. Похоронная процессия стояла около края могилы, священник гнусавым голосом читал заупокойную молитву. Ветер рвал страницы Евангелия, и ему приходилось удерживать их силой. Пришедшие отдать последнюю дань памяти стояли в мокрых пальто, с одинаковыми выражениями лица — будто небесная влага смыла с них все лишнее, оставив после себя только вежливую усталость.

Елизавету Макарскую хоронили в закрытом гробу. По слухам, ее тело было настолько изуродовано неизвестным маньяком, что даже близким, приехавшим на похороны, его не показали. Бордовая обивка домовины, казалось, была единственным ярким пятном на обесцвеченном, как на старой фотопленке, кладбище. Впрочем, скоро и оно скрылось из виду, погрузившись в хлюпающее накопленной влагой нутро ямы.

Грязные, сырые простыни, с помощью которых могильщики опустили гроб в землю, гулко ударили по крышке. А следом за ними в могилу посыпались комья жирной, еще не тронутой морозом, земли. Священник перекрестился, тихо пробормотал обязательные пожелания мира для души усопшей. Закрыл книгу, сделал шаг назад. Будто терпеливо дожидаясь этого мгновения, тут же припустил дождь — небеса торопили землекопов скорее зарыть могилу. Убрать с прочь то, во что одно творение превратило другое. Наверное, то же самое желание — с глаз долой — испытывали и гости на этом празднике смерти. Видя, как люди торопятся вернуться в тепло арендованных микроавтобусов, создавалось впечатление, что делают они это с плохо скрываемой радостью.

Капли дождя начинали превращаться в крупу. Впрочем, тех, кто уже переступил порог небольшого кафе «Сфера», где сестра Лизы организовала поминальный обед, это мало тревожило. Наигранно-дрожащие голоса скорбящих уже начали произносить первые тосты, напоминающие о том, какой светлой и замечательной была безвременно усопшая.

Владу здесь не нравилось. Его раздражали фальшивая грусть тех, кто знал Макарскую без году неделя, бесили традиционные глупости в стиле «все там будем» и «бог дал — бог взял». А больше всего его напрягало то, что теперь он остался один. Он боялся того, что успешная жизнь в этот момент, делая кульбиты, катится под откос…

***

Ироничным было то, что с Макарской Владик Цыплаков познакомился именно в этом кафе. Точнее, здесь девушка назначила ему встречу после того, как он перезвонил по номеру телефона с доски объявлений в колледже культуры. Он идеально подходил по требованиям, которые были выдвинуты к кандидату на вакансию актера. Высокий, без малого — два метра, худощавого телосложения, черты лица правильные, без шрамов, длинные, немного не достающие плеч, волосы. Правда, их цвет не совпадал с желаемым — русые, а не темные. Но разве это проблема в мире, где в любом отделе косметики можно купить качественную, стойкую краску?

Ну и самое главное. Владик обладал тонким музыкальным слухом и глубоким, мягким голосом.

Лиза опаздывала уже на сорок минут, и парню пришлось наскрести денег на недешевый кофе. Чтобы избежать косых взглядов официантов. Наверное поэтому он испытал досаду, когда вместе с белоснежной чашкой напитка за его столик плюхнулась миниатюрная жизнерадостная толстушка. Она, даже не затрудняя себя извинениями за задержку, тут же принялась щебетать о том, насколько прекрасный и, что главное, в перспективе — прибыльный проект она получила. И именно для него ей и нужен был некромант. Точнее, тот, кто способен сыграть роль этого самого чернокнижника, взаимодействующего с миром мертвых. Лицедействовать же придется ни где-нибудь, а на одном из самых рейтинговых телешоу — «Битве магов».

— Всего в программе будет задействовано двадцать участников на старте — втолковывала Макарская Владику. — Уже к третьему туру останутся только шестеро. Наш колдун продержится до пятого. На этом этапе мы громко, на всю страну, сливаемся. Создаем такой шум, что большая часть зрительской аудитории отвалится и покинет проект вместе с нами. Вот тут-то и начнется самое главное — мы, наконец, будем зарабатывать настоящие деньги.

— А для чего сливаться?

— Новичка в медиа бизнесе сразу видно. Даже прохождение в финал соревнования обойдется нам в такую сумму, тебе и не снилось. Или ты до сих пор веришь, будто все эти бабы Матрены и потомственные жрецы Сета хоть что-то умеют?

Даже проведший все свое детство и юность в деревне Владик Цыплаков не верил во всю эту потустороннюю муть. Хотя, иногда, и проскальзывала мысль о том, что в мире есть те самые люди, которые «чего-то там могут».

— Ты знаешь, что такое терменвокс? — взяла быка за рога девушка. — Грубо говоря, это электронный музыкальный инструмент, который изобрели еще в начале двадцатого века. Его главная фишка заключается в том, что тебе не придется к нему прикасаться даже пальцем. Звук же из него извлекают просто водя руками вокруг двух антенн. Благодаря ему, при небольшой практике, можно получить очень жуткий, такой себе «потусторонний голос». Конечно же, сам инструмент мы значительно модифицировали, придав ей весьма оккультный вид. Ты делаешь пассы руками, прибор выдает набор звуков, которые ты же и будешь расшифровывать. Немного позанимаешься с преподавателем и научишься, это вообще не сложно.

В тот вечер Владик Цыплаков исчез. Его место занял готического вида, буквально источающий сексуальную привлекательность Влад Цепс.

— Вроде как легкая отсылка к Владу Цепешу. Тому, который Дракула, — хохотнула, довольная своей выдумкой Лиза.

Учебу пришлось бросить. Визажисты, стилисты, работа с логопедом и преподавателем музыки съедала львиную долю суток. Впрочем, даже на стадии инвестирования в проект, усилия окупились. Будущий некромант переехал из убогой однушки на окраине в миленькую студию практически в центре города. Деньги на кофе уже не приходилось отсчитывать мелкими монетками, а дорогую, модную одежду оплачивала исключительно Елизавета. Она же «заносила» нужные суммы ведущим и продюсерам шоу.

Благодаря последнему Влад мог не особенно напрягаясь бросать таинственные взгляды из-под крашеной в черный челки, раздавать авансы поклонницам и, конечно же — колдовать.

Легенда была незатейливой. Согласно ей юный Влад получил в наследство от своего прадеда-инженера чертежи устройства под названием «Разлом». Инструкция к нему отсутствовала, а потому любопытный парнишка, собрав его, был изумлен: прибор позволял беспрепятственно связываться с миром мертвых.

Если поначалу Цыплакову было немного неловко столь цинично обманывать своих поклонников, то с ростом фанбазы он легко втянулся. Человек, который испытывал болезненные уколы совести, быстро исчез.

Техномагия элементарно обходила «традиционалистов» на целый корпус и завоевывала все больше и больше зрительских симпатий. Да и не удивительно — одно дело, если невидимые духи вещают что-то слышное только самому колдуну, и совсем другое, когда доказательства творимой магии представляются очевидцам без всяких купюр.

Влад оказался способным учеником. Уже через несколько занятий он с легкостью воспроизводил с помощью «Разлома» простые звуки, которые можно было интерпретировать, как завывающие голоса мертвецов. С их поддержкой молодое дарование без каких-либо проблем угадывало три гроба, в которых лежат живые люди, узнавало имя «секретного» гостя, сидящего в изолированном, темном помещении. Призраки даже успели сообщить ему фамилию преступника, убившего молодого парня в маленькой деревеньке, куда с гастролями приехали участники проекта.

Тем большим шоком для поклонников стало заявление Влада о том, что он покидает шоу. Мол, ему, истинному техноманту, претит работать с шарлатанами, которые получают подсказки и, соответственно, победу от руководства канала за кругленькую сумму.

Операция перешла во вторую стадию. И снова живая легенда, Влад Цепс, нанес сокрушительный удар по эзотерической бизнес-сфере. В отличие от тех, кто после «Битвы магов» открывают собственные салоны и школы, торгуя запомнившимся лицом, некромант запустил в интернете онлайн шоу. «Голоса из-за грани» подкупали тем, что за просмотр и, соответственно, советы владельцы канала не брали ни копейки. Бизнес строился исключительно на добровольных пожертвованиях. Ну как, добровольных… Искатель потусторонней истины вполне мог ускорить процесс получения ответа на животрепещущий вопрос и сделать фиксированный взнос. И уже в следующем видеоролике Влад обращался к некрослою планеты, выуживал оттуда желающего поделиться сокровенной информацией духа и, конечно же, давал ответ.

Бесспорно, находились скептики, которые подвергали сомнению и критике откровения мертвецов. Мол, все их слова настолько обтекаемы и универсальны, что примерить их на себя может, буквально, каждый.

Не меньшей критике подвергался и сам магический инструмент Цепса. Дескать, от него за сотню километров несет все тем же шарлатанством, с которым герой шоу так демонстративно боролся. Впрочем, Лиза и здесь оказалась впереди — чертежи «Разлома» были подготовлены еще до начала съемок «Битвы» профессиональными реквизиторами, искусственно состарены и готовы к демонстрации. Кроме шуток, для работы над магическим манускриптом потомкам привлекли настоящих инженеров из одной маленькой европейской страны. Они были столь же убедительны, сколь бесполезны — любая попытка собрать по ним аналогичный прибор увенчивалась провалом. И это логично. Ведь, мало иметь точный чертеж. Чтобы аппарат заработал, в венах экспериментатора должна течь кровь его разработчика. А, ведь, именно каплю своей драгоценной крови из пальца и приносил духам на пропитание некромант.

Успех проекта был несомненен, а сборы — превосходили все прогнозы. Из-за постоянного наплыва клиентов некоторые ролики Влада, заботливо монтируемые Лизой, могли длиться до шести-семи часов. И все это — за счет желающих услышать голоса покойников. Его стыдили православные, клеймили позором протестанты, проклинали мусульмане. Один священник даже приходил к Цыплакову лично, для душеспасительной беседы. Вотще! В тот день Влад чувствовал себя королем мира, а потому с легкостью привел пожилому попу целый ряд доводов, согласно которым именно священник является самым большим шарлатаном в мире.

Изначальные вложения давно были отбиты, а популярность онлайн шоу все никак не спадала. И даже набирала рост. До ставшей в карьере Влада черной среды, когда неизвестный психопат нарезал тонкими ломтями тело Елизаветы Макарской.

Ее изуродованный до неузнаваемости труп обнаружил вернувшийся вечером с работы жених девушки. А потом — соседи, заинтересовавшиеся водопадом мечущим харч молодым человеком.

Зрелище, действительно, было ужасающим. Как заявил судебно-медицинский эксперт, приглашенный полицией на место преступления, это похоже на то, если бы Лизу неспешно пластовали кухонным слайсером. Или — бритвенно-острым, вероятнее всего, серповидной формы ножом. А без протокола вспомнил о потрясающей своей изощренной жестокостью китайской казни Линчи. Которую также называли «смертью от тысячи порезов». Дополняла картину надпись на белоснежной стене, выполненная кровью:

«Я око, видящее ложь под масками».

Камеры видеонаблюдения возле подъезда и в квартире Макарской хоть и были включены, но демонстрировали исключительно белый шум.

Соседи не слышали ничего. Создавалось впечатление, что мучительно умирающая девушка делала это сцепив зубы и не издав ни единого крика боли.

***

Кафе уже давно опустело. За панорамными окнами сгустились осенние сумерки. Снег скребся в стекло, будто дворовой кот, что просится приютить его в тепле. Влад сидел над очередным бокалом виски, прощаясь не столько с человеком, который подарил ему новую жизнь, сколько с самой этой жизнью.

— Владос? Цыпа? Ты?

В тишине знакомый голос прогремел, будто кто-то из пушки выстрелил прямо над ухом. Влад поднял голову и с трудом узнал в жизнерадостно распялившем рот грузном мужчине своего друга детства Костяна.

— А я, короче, иду домой. Дай, думаю, зайду в кабак, бахну стаканчик для души. Смотрю — ты или не ты? Да не, ну точно же — Владос! Официант, тащи бутылку водки! Пять лет другана не видел, а он, вот он! Нарисовался — хрен сотрешь!

За считанные минуты Цыплаков узнал, что после школы его друг тоже бросил свое захолустье, переехав в большой город. Окончил университет по какой-то, связанной с юриспруденцией специальности. Успел жениться и даже завести ребенка. Впрочем, слушал Влад вполуха, поэтому большая часть информации пролетела мимо него. Они выпили по одной, следом — по второй. Спирт ударил в голову, и на вопрос Константина о том, почему Владос сидит такой смурной, он выложил все, как на духу.

Костя оказался на удивление темным человеком. Про существование «Битвы» он только мельком слышал от коллег, бешеная популярность шоу «Голоса» тоже обошла его внимание стороной. Однако, в прагматизме ему было тяжело отказать. Хлопнув очередную рюмку за упокой души и закусив ее тонкой долькой (неужели нарезали слайсером???) лимона, он попросил Влада показать запись его программы. Бегло, на перемотке, просмотрев один, самый короткий выпуск, он почесал подбородок и заявил:

— А чего ты себя-то хоронишь? Шаманил-то ты, ведущий тоже ты. Что тебе мешает продолжить это дело? Тем более, весь «выхлоп» к тебе в карман ляжет. Не придется больше терять икру, пока тащишь ее через стол ко рту.

— Так прибор в студии остался! — плаксивым от выпивки голосом пробормотал Влад. — Да и все логины-пароли доступа к каналу были у Лизки!

Костя презрительно отмахнулся:

— Нашел проблему. Ключи от студии же есть у тебя? Как-то ж ты туда попадал без нее? Сходи и забери эту финтифлюшку. Ну а что? Типа, наследство, на долгую память, — пьяно хихикнул школьный друг. — А доступ восстановить я тебе помогу. Есть опыт составления заявлений к владельцам таких сервисов. Пара дней — и ты снова в ажуре. Глядишь, и мне от щедрот чего к рукам прилипнет. Короче, не теряй время, едь забирай свою шарманку и готовься. Будешь теперь сольно выступать. Колдун, бляха-муха!

Константин пожал Владу руку и, пьяно покачиваясь, вышел в ночь. Впрочем, визитку с номером для связи оставить не забыл. Цыплаков же вытащил из внутреннего кармана пиджака телефон и, немного сомневаясь, недоверчиво уставился на темный экран. Будто задаваясь вопросом: действительно ли он собирается это сделать. Но сомнения терзали его недолго — буквально через несколько мгновений экран засветился, разбуженный прикосновением, а пальцы привычно набрали номер телефона знакомого таксиста.

Парень одним махом допил остатки водки, расплатился и, одевшись, покинул уютное кафе. Напоследок он успел заметить, что на большом экране барного телевизора шел повтор финала «Битвы магов». Влад презрительно хмыкнул.

***

Зеленый «Матиз» остановился у охраняемого шлагбаума напротив жилого комплекса. Но, если возле «Сферы» в него садился расслабленный выпитым Владик Цыплаков, то сейчас ее салон покинул Влад Цепс. Тот самый-колдун-с-телевизора, которого отлично знали все вахтеры и охранники. Такси укатило в темноту, а парень, вальяжно поприветствовав дежурного, проследовал к подъезду. Именно здесь, на третьем этаже, Макарская арендовала помещение, заботливыми руками гастарбайтеров превращенное в студию.

Выйдя из лифта, Влад порылся в карманах пальто, извлекая наружу связку ключей. Замок привычно заедал, а потому пришлось приложить некоторые усилия, как и весь последний год ругаясь на недоделанных арендодателей, ни черта не делающих, кроме сбора денег.

В студии царила тишина. Лампы дневного света вспыхнули, несмотря на то, что Влад даже не прикасался к выключателю. Из рубки звукооператора раздался едва слышный гул — робот-пылесос, как и освещение были подключены к системе «умный дом».

Аккуратно сняв обувь (не хватало еще уличной грязи внутрь натащить!), Цыплаков вошел в студию. Где лежит «Разлом» он знал, да и никто не делал из этого секрета. Все равно, доступ сюда имели только два человека. Лизка страдала паранойей и не доверяла никому, кроме своего протеже. Никаких сессионных звукооператоров или монтажеров: все, что было связано с продакшеном она делала своими руками. Впрочем, это не помешало ей немного поднатаскать Влада в монтаже.

Колдовской аппарат связи с загробным миром лежал в шкафу. Внешне — прямоугольная коробка, изготовленная из красного дерева, испещренная таинственными символами, парой почти незаметных переключателей. Два дополнительных блока со скрытыми внутри антеннами, пара шнуров для подключения к усилителю — вот и вся кухня.

Воровски озираясь, парень сложил оборудование в найденный тут же пакет, и уже собирался покинуть студию, когда за спиной раздался резкий, болезненно терзающий уши шорох и треск, переходящий в вой. Точно такой звук он часто получал, когда выходил на контакт с покойниками. Влад почувствовал, что его кожа покрывается ледяной испариной, а ноги подкашиваются. Сердце билось в сумасшедшем ритме. Усилием воли он вынудил себя обернуться…

Идиотка Лиза! Так и до приступа довести недолго! А все ее вечная лень и стремление перевести каждый прибор в статус «смарт». Видимо, незадолго до гибели она успела подсоединить питание операторского пульта к «умному дому». По крайней мере, именно он, включившись, и издал жуткие стоны, будто горюя о своей владелице.

Подойдя, чтобы выключить напугавшую его машину, Влад едва не пустился в пляс и, вместо обилия матов в адрес покойной подруги, мысленно ее возблагодарил. На небольшой тумбочке возле кресла стоял подключенный к сети рабочий ноутбук Макарской. Тот самый, с которого она грузила в интернет записанные ролики, проводила прямые трансляции, общалась в мессенджерах и отвечала на электронные письма.

Ехидная ухмылка пробежала по губам Влада Цепса. Нужда делиться заработанным с Костиком отпала вместе с необходимостью воспользоваться его юридической помощью.

Компьютер оправился в пакет к терменвоксу, после чего Влад отключил все еще завывающий через колонки, будто несчастная баньши, пульт и покинул студию навсегда.

Лампы дневного света погасли, робот-пылесборщик отправился в свою нору. Комнату, оставшуюся за захлопнувшейся дверью наполнял только очень высокий, практически не различимый человеческим ухом звук. Впрочем, Влад его уже не слышал.

Это перевод истории с Reddit

Однажды ночью я запаковал остатки своей жизни в фургон U-Haul и поехал на юг. В двадцать семь я выгорел в городе и решил, что смена темпа и обстановки — как раз то, что мне нужно. Я устроился на ночную работу в порту Манчак, прямо за пределами Нового Орлеана. Порт стоял практически на краю болота Манчак — места, о котором я прежде слышал только шёпотом.

Я нашёл небольшой одноэтажный дом в нескольких милях от порта. Он был дешёвый, чуть приподнят на бетонных блоках — на случай наводнений, — и выходил задним двором прямо к густой чёрной линии кипарисов и мха, за которой начиналось болото. Когда я въехал, воздух был таким тяжёлым и влажным, что казалось, будто дышишь супом, а ночная тишина была такой глубокой, что её нарушали лишь жужжание насекомых да редкое кваканье огромной лягушки-быка.

Работа заключалась в том, чтобы штабелировать ящики, вести учёт и в целом присматривать за грузом на миллион долларов. Это было монотонно и одиноко, пока я не встретил Ларри. Ему было под шестьдесят, он был сухощав, от него постоянно слегка пахло табаком и болотной водой, и он был единственным, кто ещё соглашался брать со мной смены с одиннадцати вечера до семи утра в нашем секторе. Он был тихим, но дружелюбным. Через пару недель мы сидели на перевёрнутых бочках из-под масла во время перерыва, и я пошутил насчёт жуткой атмосферы. Ларри не засмеялся.

«Долго смеяться не будешь, Майки, — сказал он сиплым, хрипловатым шёпотом. — Теперь ты работаешь на краю Манчака. Это болото… не просто вода и деревья».

Ларри дал мне первое настоящее предупреждение. Он заговорил о «болотной породе» — смеси теневых людей, беспокойных духов и по-настоящему опасных, мстительных жрецов вуду, чьи ритуалы и жертвы поколениями проклинали эту землю. Он рассказывал о дурных вещах, которые творились в самой жиже: ритуалах ради силы, подношениях тёмным духам и такой жестокости, чей след остаётся, даже когда кровь давно смыта. Говоря об этом, он всегда смотрел в землю — будто произнесённые вслух слова были приглашением. Вскоре после того разговора начались странности.

Я сидел у себя во дворе тёплой, кромешно тёмной ночью, пытаясь расслабиться после смены. И тут я услышал это: низкий, чистый свист с кромки болота. Это был не ветер. Звук казался почти человеческим, но слишком музыкальным, слишком… манящим. У меня на руках встали волосы. В другой раз я услышал детский смех. Хор тоненьких, радостных голосов, совершенно не к месту. Манчак — не место для детей, а звук будто кружил на грани слышимости, растворяясь в мху и жиже. Я слышал и всхлипывания — тихий, скорбный плач, как будто женщина закрыла лицо руками, — и всё это всегда доносилось из глубокой чащи.

Хуже всего были огни. Странные шарики света — то голубые, то мерзко-зеленоватые — парили прямо над болотной водой, как жуткие фонари. Это были не светлячки, и двигались они не как что-то живое. Они просто стояли там и смотрели.

На работе порт чувствовался как сцена для невидимой публики. Я бывал один в инвентарном отсеке и отчётливо слышал голоса — приглушённые, невнятные, шептавшие моё имя или говорившие на каком-то странном, гортанном языке. Потом пошли шаги — тяжёлые ботинки по бетону, которые замирали прямо у меня за спиной. Я резко оборачивался, полоснув фонарём по мраку, но там никогда никого не было.

Тогда-то я и начал его видеть: Человека в шляпе. Движение на краю поля зрения, тень выше и темнее любого человека, в чём-то вроде старомодной шляпы с полями. Он был не плотью — просто провал, который двигался, и каждый раз, когда я поворачивался к нему лицом, он исчезал.

Я рассказал Ларри. Всё: про свист, про смех, про Человека в шляпе. Он только буркнул, уставился на болото и пробормотал что-то вроде: «Я же говорил, Майки? Не лезь, куда не просят». Он никогда не хотел об этом говорить, и его молчание пугало сильнее всего, что я видел. Напряжение росло, кольцо стягивалось вокруг груди. Однажды ночь разорвал пронзительный крик — чистый ужас и боль, от которого стынет кровь, — а потом он резко, тошнотворно оборвался. Я не спал двое суток.

Около часа ночи я стоял на заднем крыльце. Воздух был густой и совершенно недвижимый. Свист начался снова из болота, ближе на этот раз, почти на границе моего участка. Та же завораживающая, ледяная мелодия. Любопытство, вопреки здравому смыслу, брало верх. Я сделал шаг к высокой траве.

И тут зазвонил телефон. Номер — незнакомый. Я ответил, тяжело дыша. Женский голос — хриплый и торопливый — прорезал тишину в трубке.

«Не смотри. Не смотри! — прошипела она. — Слышишь этот свист? Игнорируй. Услышишь снова — запри дверь и заткни уши. Он решит, что твоё любопытство — приглашение. А теперь клади трубку! Клади!»

Связь оборвалась. Сердце так бухало, что казалось — вот-вот вырвется. Свист мгновенно стих, и его сменила низкая, гулкая тишина, от которой было ещё хуже. На следующий день я спросил в единственном доме поблизости, не знают ли они чего. Открыла пожилая пара, совершенно озадаченная. Они сказали, что неделю были в отъезде у родных.

После этого дом стал проблемой. Краем глаза я всё время ловил тени, бродившие по стенам. Я знал — это Человек в шляпе. Вещи стали пропадать, чтобы через несколько дней объявиться в самых дурацких местах: ключи от машины — под стопкой аккуратно сложенного белья, кошелёк — в микроволновке. Я твердил себе, что это просто усталость, что ночные смены бьют по мозгам. Я всё время был вымотан.

А потом случилась ночь, которая меня сломала. Я работал в старом, огромном складе порта — в секции, где лампы вечно мигали, а воздух был холодным. Я вносил в журнал новую партию оборудования, абсолютно один. И вдруг — то самое чувство, как внезапная лихорадка: колючая, бешеная уверенность, что за мной наблюдают.

Краем глаза я увидел это. Ларри. Он выглядывал из-за высокой стены деревянных ящиков. Было видно лишь половину лица; широко распахнутые глаза с тревожной, пустой пристальностью смотрели на меня. Сердце рухнуло в живот. Меня накрыло ледяной волной. Он выглядел неправдоподобно — лицо бледное, осунувшееся. Я, парализованный, смотрел, как голова Ларри медленно, преднамеренно уходит обратно за ящики.

«Эй, Ларри, чего ты? Думал, ты уже домой ушёл», — крикнул я, и голос у меня дрогнул. Я быстро обошёл стену ящиков, метаясь лучом фонаря. Его не было.

Проход тянулся ровно и далеко. Другого выхода не имелось. И тогда, в самом конце прохода, я увидел его — Человека в шляпе. Высокая тёмная тень с характерными полями шляпы быстро шагнула и скрылась за самым дальним рядом ящиков.

Я отшатнулся, задышал, как после бега, и помчался к ближайшей группе рабочих.

«Я только что видел Ларри! Он был за ящиками! Вы видели, как он выходил?» — выпалил я, запыхавшись. Они остановились, переглянулись — растерянно и тревожно. Посмотрели друг на друга, потом на меня.

«Майки, я не понимаю, о чём ты, — наконец сказал один, здоровяк по имени Дэн, нерешительно. Он сглотнул. — Ларри… Ларри уже пару месяцев как мёртв». У меня кровь в жилах похолодела.

«Он погиб прямо здесь, на работе, при… загадочных обстоятельствах», — добавил другой, глядя куда угодно, только не на меня. Дэн шагнул ближе, в глазах — жалость. «Вакансия, на которую ты откликнулся… Тебя наняли на место Ларри».

Через пару дней я подал заявление об увольнении. Даже эти две недели не доработал. Просто собрал вещи и оставил ключи на кухонной стойке в том домишке. Сказал начальнику, что больше не вывожу: всё время будто кто-то смотрит, а ночи меня убивают.

Но правда в том, что я знал: Человек в шляпе меня заметил. Я понял, что призрак человека, которого я считал другом, — всего лишь перепуганный дух, а Человек в шляпе — нечто хуже, нечто, что использует мёртвых, чтобы завлекать живых. И я понял, что свист — для меня. Я боялся, что то любопытство, которое я проявил, когда потянулся к двери, и было тем самым приглашением, которого он ждал.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Глава 4. Ответный ход


Романыч погрузился в цифровые глубины. Он был на шаг от чего-то важного — алгоритм уже несколько часов анализировал данные по Елене Коршуновой, и вот на экране появилось первое тревожное совпадение. Не с маньяком-мужчиной, а с...


Внезапно все мониторы разом погасли. Гул серверов сменился настораживающей тишиной.


«Илья!» — крикнул Романыч. — «Резервный источник должен...»


Он не договорил. Свет на секунду моргнул и снова погас. Резервный источник не сработал. В квартире воцарилась кромешная тьма, нарушаемая лишь тусклым светом уличных фонарей, пробивающимся сквозь жалюзи.


«Это не случайность», — тихо сказал Илья, уже стоя с «Громовержцем» в руке. Он подошел к щитку. Все автоматы были выключены. Кто-то поработал с общим щитом на этаже.


И в этот момент тишину разорвал звук. Негромкий, влажный, скребущий. Он доносился от входной двери. Скреб-скреб-скреб. Словно кто-то старательно, с большим усердием, царапал дверь снаружи когтями или ножом.


Романыч замер, сердце его заколотилось. Агорафобия, этот старый враг, подняла голову. Стены квартиры, его крепости, вдруг стали ощущаться как ловушка.


Илья двинулся к двери, прижав палец к губам. Он подошел вплотную, затаив дыхание. Скребущий звук прекратился. Воцарилась звенящая тишина. Илья медленно, бесшумно прильнул к глазку.


Глаз. Один огромный, мутный, немигающий глаз с лопнувшими сосудами заполонил весь обзор. Он смотрел прямо на Илью из темноты подъезда.


Илья отшатнулся. В тот же миг в дверь с оглушительным грохотом ударили. Не так, как ломятся люди — это был тяжелый, глухой удар, словно в дверь врезался мешок с мокрым песком. Дверь затрещала, петли застонали.


«Романыч! Второй выход!» — крикнул Илья, отскакивая от двери.


Но Романыч не двигался, парализованный страхом. Он смотрел на свой мертвый главный монитор, в черном экране которого отражалась его собственная бледная, искаженная ужасом физиономия.


БУМ! Второй удар. Кое-где по краю дверного полотна посыпалась штукатурка. Стальная дверь держалась, но ненадолго.


Илья схватил брата за плечи, грубо встряхнул. «Романыч! Слышишь меня? Нас атакуют! Тварь на пороге! Двигайся!»


В глазах Романыча медленно проступило осознание. Он кивнул, с трудом оторвавшись от кресла. Они бросились в сторону черного хода — через кладовку и балкон, откуда по аварийной лестнице можно было спуститься во двор.


Последнее, что они услышали, выскакивая на холодный ночной воздух, — это оглушительный треск и звук рвущегося металла. Их крепость была взята.


---


Через час, убедившись, что погони нет, они осторожно вернулись. Дверь висела на одной петле, ее поверхность была исцарапана глубокими бороздами, словно по ней водили ломом. В квартире царил хаос. Серверы были физически разгромлены — не просто отключены, а изуродованы, жесткие диски исковерканы ударами тяжелого предмета. Но самое странное было не это.


На стене в гостиной, прямо над поверженным компьютерным столом, была нарисована странная символика. Не кровью, как в дешевых триллерах, а чем-то темным и маслянистым, что отвратительно пахло полынью и озоном. И в центре этого символа лежал маленький, тщательно слепленный из воска куколок. У него не было лица, но в груди торчала одна-единственная игла.


Они не стали ничего трогать. Быстро собрав уцелевшие аварийные сумки с деньгами, оружием и самыми необходимыми оберегами, они покинули квартиру.


Сидя в украденной машине на другом конце города, Илья смотрел на брата. Романыч был бледен, но его глаза горели холодным огнем. Страх сменился яростью.


«Он нас нашел», — тихо сказал Илья. — «Каким-то образом вышел на нас».


«Не он», — поправил Романыч, сжимая в руке уцелевший внешний жесткий диск, который он по старой параноидальной привычке всегда носил с собой. — «Оно. Та тварь, что вселилась в Петра. Она почуяла мое внимание. Или... Аристарх почуял его через нее. Это была не просто атака. Это было послание».


«Какое?» — спросил Илья.


«„Отстаньте. Или в следующий раз будет не дверь“». Романыч посмотрел в окно на просыпающийся город. — «Но он ошибся. Теперь это стало личным».


Их дом, их убежище было осквернено. Игра изменилась. Из охотников они сами стали мишенью. Но отступать было некуда. Имя «Елена Коршунова» теперь горело в их памяти огненной буквой. Они должны найти ее первыми.