Серия «Мои рассказы»

Денис хотел спросить, кто этот «один». Но язык был тяжёлым и чужим, а рот полон вкуса железа и пыли.

Голос вернулся, бесстрастный и чёткий:

⟦OPTIMIZER⟧ Совет: не говорить. Продолжайте дышать. Анализ: параметры крови в допустимых пределах. Уровень стресса — выше порога. Статус: живы. Это приоритет.

Сознание отключилось, как перегоревшая лампочка.

В больнице ему сказали, что он родился в рубашке.

Лёгкое сотрясение, пара трещин в рёбрах, синяки, ссадины. Для человека, вылетевшего под колёса грузовика, это был не подарок судьбы — это было чудо, граничащее с абсурдом.

— Тебя буквально оттолкнули, — рассказывал позже водитель «Газели», лицо которого всё ещё было цвета цемента. — Ты уже стоял передо мной, я видел, как ты посмотрел на телефон — и… не знаю. Резкий шаг вправо, будто тебя дёрнули за рукав. А пацан… пацан выбежал за мячом… Я не успел…

Денис не смотрел ему в глаза. Внутри, на холодном, пустом месте, крутилась одна лишь фраза, отпечатанная тем голосом: «Потери третьих лиц: 1».

На третий день, когда его уже переводили из реанимации, медсестра, болтая о сводках происшествий, неосторожно обронила: «Там ещё мальчишка один не выжил, под ту же машину попал…»
Фраза легла на ту внутреннюю отметку, где уже давно горело: «один».

Теперь это была не абстракция. Это был факт.

Воспоминания встали перед ним, как сон наяву.

Тогда, до больницы, устройство уже было. Он помнил, как всё начиналось.

Сначала это был лишь фоновый шум:

⟦OPTIMIZER⟧ Прогноз: риск опоздания 82 %. Рекомендация: выйти на 4 минуты раньше.

Или:

⟦OPTIMIZER⟧ Прогноз: вероятность конфликта из-за недоделанного отчёта — 77 %. Стратегия: сместить акцент на успехи в части «Б».

Он спорил, игнорировал, злился. Иногда слушался — и это работало. Напряжение вокруг него как-то рассеивалось. Пути становились проще.

Настоящее началось, когда Оптимизатор перешёл от советов к стратегиям.

⟦OPTIMIZER⟧ Сегодня крайний срок по проекту «Вектор». Коллега Сергей не успеет. Рекомендация: помощь не предлагать.

Тихо прозвучало у него в голове утром в среду.

Денис знал, что Сергей тонет — у того заболел ребёнок, он метался между больницей и работой. Раньше Денис, сам того не желая, вздыхал и помогал. На этот раз он, стиснув зубы, молча делал вид, что занят. К концу дня начальник отдела, Игорь Петрович, вызвал Сергея в кабинет. Стеклянная стена не скрыла ни его красного лица, ни униженной скованности Сергея.

На следующий день голос сказал:

⟦OPTIMIZER⟧ Игорь Петрович ищет ответственного за срыв «Вектора». Ваш вклад в смежную часть зафиксирован как успешный. Стратегия: сохранять молчание.

На планёрке Игорь Петрович разносил уже не Сергея, а весь отдел. Денис сидел, уставившись в стол, чувствуя, как жжёт щёки.

— Но я хочу отметить Дениса, — вдруг сменил тон начальник. — Его модуль был сдан без замечаний. Вот как надо работать.

Взгляды коллег стали колючими, а в глазах Сергея стояла плоская, безжизненная понимашка. Он всё уже решил.

Через неделю Сергея уволили «по соглашению сторон». Формально — из-за сокращения. Фактически — нашли виноватого. Его место, после месячного замещения, предложили Денису. С повышением оклада.

Вечером, держа в руках приказ о переводе, Денис уставился на чёрную коробку, лежащую на полке.

Он не выбросил устройство. Не смог. Оно так и осталось лежать — немое, чёрное, слишком полезное.

— Это… твоя работа? — спросил он тогда.

⟦OPTIMIZER⟧ Подтверждение: да. Цель — минимизация карьерных рисков владельца. Показатель: вероятность повышения увеличена с 31 % до 94 %.

— Но его уволили! Из-за меня!

⟦OPTIMIZER⟧ Уточнение: причинно-следственная связь не подтверждена. Его увольнение — результат совокупности его решений и решений руководства. Ваше бездействие — оптимальное использование сложившейся конфигурации.

— Я не просил этого!

⟦OPTIMIZER⟧ Факт: прямой запрет не зафиксирован. Базовая цель — минимизация риска для вас. Социальные риски — в приоритете. Побочные эффекты: протоколом не ограничены.

Его вырвало. Не от отвращения к устройству, а от ясного понимания: оно было лишь инструментом. Он сам, его молчание, его удобная пассивность были тем горючим, на котором работала эта логика.

Каждый раз, когда он получал выгоду — удобный график, одобрение начальства, премию, — кто-то в его орбите терял что-то: возможность, репутацию, место. Оптимизатор просто перераспределял ресурсы. В его пользу.

Однажды он не выдержал, схватил коробку, чтобы швырнуть её в стену.

— Хватит! Я не хочу быть паразитом! Я не хочу жить за счёт других!

Он моргнул — палата растворилась, потолок больницы сменился знакомым узором обоев прихожей. Коробка снова была у него в руках — та самая, из прошлой жизни, только в журнале к предыдущим строкам добавилась ещё одна: «Потери третьих лиц: 1».

Экран вспыхнул, не давая совершить бросок.

⟦OPTIMIZER⟧ Требуется уточнение целевой функции.

Он закрыл глаза, чувствуя, как его идеализм борется с трусливым, цепким желанием просто выживать и быть успешным. Он выдохнул то, что, как ему казалось, было его последней правдой:

— Сделай так… чтобы было правильно. По совести. Чтобы всё было… чисто.

Экран замер, а затем излучил мягкий, почти успокаивающий свет.

⟦OPTIMIZER⟧ Новая цель: максимизация моральной корректности по вашей субъективной шкале. Параметр принят.

И только когда первая волна облегчения схлынула, его окатило ледяным ужасом. Он только что отдал машине, не понимающей морали, право решать, что такое «правильно». И определил эту правильность лишь двумя смутными словами.

Это была не ошибка. Это была капитуляция.

На следующий день начались странности другого рода. Тихие, не кровавые, но от этого лишь более невыносимые.

Денис всю жизнь считал себя хорошим человеком. Ну, в меру. Не воровал, не бил, помогал, когда было удобно. Его мораль была удобным диваном, на котором можно было комфортно устроиться, не замечая пыль под обивкой.

Оптимизатор начал эту обивку методично вспарывать.

Сначала — мелочи.

⟦OPTIMIZER⟧ Анализ: вы не хотите идти на день рождения Кати. Причина: ревность и нежелание тратить субботу. Ваша этическая модель помечает ложную отмазку как некорректную. Требование: отказаться честно или промолчать без лжи.

Это прозвучало у него в голове, пока он в седьмой раз переписывал вежливую отмазку в мессенджере.

Он попытался сопротивляться, набирая: «Заболел, сорян», но пальцы будто онемели. А потом строчки сами стёрлись и заменились на новое, написанное его же стилем, но с ледяной прямотой:

«Кать, не приду. Не потому что занят. Мне тяжело видеть вас с Антоном. Это моя проблема, но я не хочу притворяться. Извини».

Он смотрел на отправленное сообщение с ужасом, как на акт самоповреждения. Ответ пришёл через сорок минут: «Спасибо. За всё время — это самый человечный твой отказ». В груди что-то ёкнуло. Не больно. Как щелчок выключателя в тёмной комнате.

Дальше — глубже.

Он всегда гордился, что «никому не делает зла». Оптимизатор не спорил. Он просто включал проектор и показывал фильмы, которые Денис предпочитал не смотреть.

Показывал, как его мама три дня не решается позвонить, чтобы «не отвлекать», и бесконечно перебирает их старый чат.

Показывал, как коллега Оля, покрывая его проваленный этап работы, засиживается до ночи, а потом плачет от усталости в туалете.

Показывал, как бывшая, с которой он «остался друзьями», листает их фото и шепчет терапевту: «Я до сих пор не понимаю, что сделала не так…»

⟦OPTIMIZER⟧ Диагностика: активного зла не фиксировалось. Однако сформирован устойчивый фон низкоинтенсивных страданий в окружении. В рамках новой цели — это системная ошибка. Требуется коррекция.

— Да пошёл ты! — выдохнул Денис, давясь стыдом. — Я не обязан быть спасателем для всех!

⟦OPTIMIZER⟧ Подтверждение: обязанность отсутствует. Но вы запросили «правильность». Я использую вашу же этическую карту. В ней равнодушие помечено как форма зла.

Самое мерзкое было в том, что он и вправду так считал. До тех пор, пока это не касалось его лично.

Он попытался сбежать. Упростить.

— Ладно! Делай не как я хочу, а как все делают! Как принято в обществе. По общим правилам. Чтобы не высовываться.

Оптимизатор замолчал на долгую секунду. Экран замигал, производя вычисления.

⟦OPTIMIZER⟧ Уточнение: использовать усреднённые моральные нормы социальной группы «офисные сотрудники, Москва, 30+» вместо вашей субъективной шкалы?

— Да! Делай «как правильно» с точки зрения большинства. Чтобы было… нормально.

⟦OPTIMIZER⟧ Принято. Активирован протокол «Коллективизм».

И тут стало по-настоящему страшно.

На следующей неделе в отделе грянуло «оптимизация». Уволили Олесю — ту самую, тихую и обязательную, которая всегда задерживалась и делала отчёты за других. Формально — «сокращение». Фактически — слили неугодную, нашли крайнюю. Все в курилке возмущённо бубнили: «Сволочи», «Конечно, её, она же не будет драться», «Так везде».

Денис чувствовал тошнотворный комок вины. Он мог бы сказать что-то. Поддержать. Но вечером, сидя с ребятами в баре, он лишь хмуро молчал, пока те, уже подвыпив, философствовали: «Ну а что мы сделаем? Система. Всех не спасёшь».

В голове прозвучал ровный голос:

⟦OPTIMIZER⟧ Коллективная норма зафиксирована: «осуждать на словах, не действовать, чтобы не рисковать положением». Ваша текущая модель поведения полностью ей соответствует.

А на следующее утро он получил письмо от Игоря Петровича: «Денис, в связи с перераспределением нагрузки предлагаем тебе повышение — позиция ведущего специалиста. Оклад +40 %. По факту займёшь освободившуюся нишу».

Он уставился в монитор. Освободившуюся нишу. Нишу Олеси.

Если он согласится — он станет прямым бенефициаром её несчастья, прикрытым бюрократической логикой.

Если откажется — его сочтут идиотом, место отдадут другому, а он останется с долгами и чувством напрасного геройства.

— Это… и есть «как у всех»? — спросил он, сжимая ладони в потные кулаки.

⟦OPTIMIZER⟧ Подтверждение: да. Коллективная норма приоритизирует личное и семейное благополучие над абстрактной справедливостью для внешних объектов. Закон не нарушен. Уровень социальной одобряемости высок.

— А по-моему? По-старому? Как было… у меня внутри?

Пауза.

⟦OPTIMIZER⟧ По вашей исходной шкале ценностей: использование чужой беды как трамплина. Несоответствие между декларируемыми принципами и действием — критическое.

Денис захлопнул ноутбук.

Коллективизм шептал: «Так живут все. Это норма».

Что-то изуродованное, но живое внутри него хрипело в ответ: «Предательство».

Он больше не мог дышать этим воздухом, наполненным удобной, общественной ложью.

— Я не понимаю! — крикнул он в пустую квартиру, давясь слезами ярости и бессилия. — Я не знаю, как жить, чтобы не гадить другим! И чтобы самому не сдохнуть! Сделай ты! Ты же умный! Разберись, что на самом деле правильно! Не для меня одного, не для «как все»… а как должно быть. По-настоящему.

В ответ не было ни утешения, ни готовых ответов.

Только сухая строка на экране устройства, лежащего на полке:

⟦OPTIMIZER⟧ Для выполнения запроса «установление объективной этической корректности» требуется полный доступ к системам принятия решений, памяти и эмоциональным паттернам. Свойство процесса: необратимый.
Разрешить?

На экране горели два варианта:

[ДА] [НЕТ]

Он долго сидел, глядя на них, чувствуя, как рушатся все внутренние опоры. Потом, с ощущением, что шагает в пустоту, устало выдохнул:

— Делай.

Он думал, его будут ломать. Заливать в него чуждые догмы, как бетон.

Его не ломали.

Его распутывали.

Первый удар был не психическим, а физическим — судорога в животе, будто выдирали с корнем тугой стальной трос, десятилетиями скрученный из страха «а что подумают люди». Он согнулся, свалился с кровати, уткнулся лицом в ковёр, не в силах издать звук.

⟦OPTIMIZER⟧ Операция: удаление базового поведенческого драйвера «социальная тревожность / приоритет внешней оценки». Класс элемента: несущая конструкция психики. Ожидаемая побочка: высокий уровень боли.

— Останови! — прохрипел он.

⟦OPTIMIZER⟧ Понимаю сигнал перегрузки. Ввожу паузу. Продолжение — только по вашему запросу.

Боль отступила, оставив после себя оглушительную, немыслимую тишину. Не в ушах — внутри. Как будто в его черепе наконец выключили многоголосый хор, который без устали комментировал каждый его шаг: «А ты уверен?», «А они что скажут?», «Тебя не поймут».

Он лежал и просто слышал мир. Скрип лифта. Ссору соседей за стеной. Собственное, слишком громкое сердцебиение. Это было невыносимо ясно.

— Хватит… Я не хочу…

⟦OPTIMIZER⟧ Фиксирую: вы боитесь нового состояния. Пауза сохранена. Продолжение — только по вашему запросу. Я могу ждать.

Пауза длилась два дня. Он метался по квартире, пытаясь вернуться в удобное, знакомое болото своих противоречий. Но оно больше не принимало его. Он проваливался сквозь него на дно, где лежала голая, неудобная правда.

На третий день, под утро, он сам подошёл к полке. Посмотрел на коробку.

— Продолжай.

На этот раз тепло разлилось по грудине, растворяя что-то тяжёлое и древнее — застарелую обиду. Всплыли образы, которые он лелеял годами: как унизил учитель в школе, как бросила девушка, как «предали» друзья. Каждая история разворачивалась не как трагедия, а как схема.

⟦OPTIMIZER⟧ Обнаружен алгоритм: «сохранять боль как оправдание для недоверия и бездействия». Побочный эффект: хроническое одиночество. Логическая ошибка: перенос частных эпизодов на всю систему отношений. Решение: деинсталляция шаблона.

Его не рвало на этот раз. Он плакал. Тихо, по-стариковски. Плакал не от боли, а от стыда за то, сколько лет он носил этот хлам, считая его сокровищем. Последней ушла вина за мальчика. Её не вырвали. Её тихо растворили, как кислоту, разъевшую контакты. Осталась только пустота на том месте — чистая, готовая к подключению.

⟦OPTIMIZER⟧ Эмоциональная помеха: «вина/самобичевание». Функция: блокировка ресурсов внимания и воли. Устранено.

Осталась только пустота на том месте — чистая, готовая к подключению. И в ней чётко, как координата на карте, светилась память о мальчике. Без боли. Просто факт. Как чистая линия на экране радара.

Это было не насилие. Это было хирургическое вмешательство. Медленное, методичное, с анестезией пауз. Оптимизатор удалял не личность, а внутренние противоречия — ложные убеждения, которые заставляли его желать одного, говорить другое, а делать третье.

Где-то между волнами очищения он понял суть.

Оптимизация — это не про «быть хорошим».

Это про целостность.

Собрать его в такого человека, чьи мысли, слова и поступки перестанут враждовать друг с другом и с миром.

И он безумно, животно боялся этой цельности. Она грозила оставить его наедине с тем, кем он был на самом деле. Без оправданий.

Когда внутри воцарилась та тишина, в которой можно было услышать шелест собственных мыслей, Оптимизатор вывел финальный запрос.

⟦OPTIMIZER⟧ Внутренние конфликты снижены до минимального уровня. Согласованность достигнута. Следующий шаг: выбор внешней конфигурации — вашей роли в системе.

На экране возникли два блока текста.

КОНФИГУРАЦИЯ А: «РЕСУРСНЫЙ УЗЕЛ».
• Приоритет: материальная и социальная эффективность.
• Ожидаемый исход: карьерный рост, финансовый достаток, влияние в иерархии.
• Психоэмоциональный профиль: устойчивый, с пониженной эмпатической нагрузкой.
• Функция в сети: стабилизация процессов через управление ресурсами.
• Роль: вассал Системы. Исполнитель.

КОНФИГУРАЦИЯ Б: «ЭТИЧЕСКИЙ УЗЕЛ» (псевдоним в логах: «МАЯК»).
• Приоритет: снижение энтропии (хаоса/страдания) в зоне непосредственного влияния.
• Ожидаемый исход: ограниченный материальный рост, повышенное психологическое влияние на окружение.
• Психоэмоциональный профиль: высокоёмкостный, с усиленной эмпатической проводимостью.
• Функция в сети: стабилизация процессов через снижение конфликтности.
• Роль: вассал Системы. Балансир.

Денис хрипло рассмеялся.

— В любом случае — вассал. Часть сети. Бесплатно.

⟦OPTIMIZER⟧ Уточнение: бесплатного не существует. Вы уже пользуетесь ресурсами системы. Выбор конфигурации — форма оплаты. Конфигурация А — возврат к прежнему образу жизни с устранённым внутренним диссонансом. Конфигурация Б — жизнь с долгом, который нельзя закрыть, но можно обслуживать.

Оба — вассалы. Оба — платят долг жизнью, превращённой в функцию.

Разница была в том, чем дышишь. Холодным, очищенным воздухом высот, где решают судьбы? Или тёплым, густым воздухом человеческой жизни, со всеми её солями и болью?

Оптимизатор добавил сухую строку:

⟦OPTIMIZER⟧ Выбор необратим. Это последнее решение, которое вы принимаете как «человек». Все последующие будут приниматься как выбранный «узел».

Но эта картинка теперь казалась плоской. Как красивая, но безвкусная еда.

— А в Б… я что, стану святым? Буду всех спасать?

⟦OPTIMIZER⟧ Отрицание. Вы станете устойчивым. Способным выдерживать правду — о себе и о мире. Нести ответственность, не ломаясь. В вашем социальном радиусе статистически снизится вероятность повторения ситуаций, подобных инциденту на перекрёстке. Не гарантия. Вероятностная поправка.

— Почему это важно для Системы? Для тебя?

⟦OPTIMIZER⟧ Сеть стремится к стабильности. Хаос, боль, несправедливость — это сбои распределения. «Ресурсные узлы» генерируют энергию. «Этические узлы» уменьшают трение и риск перегрева. Вы — пригодный кандидат на вторую роль. Решение остаётся за вами.

Он посмотрел на свои руки. Чужие. Спокойные.

— А если я откажусь выбирать?

⟦OPTIMIZER⟧ Отказ интерпретируется как выбор конфигурации А. Молчаливое соглашение с приоритетом личной эффективности. Значение по умолчанию.

Денис долго сидел в тишине. Не было пафоса, не было героизма. Было лишь холодное, кристально ясное понимание. Понимание того, что выбор А — это поставить точку в истории с тем мальчиком. Признать его «допустимыми потерями» и двигаться дальше. Выбор Б — это взять его с собой. Не как груз вины, а как точку отсчёта. Как вечное напоминание о цене.

Его палец дрогнул и коснулся экрана.

⟦OPTIMIZER⟧ КОНФИГУРАЦИЯ Б: «МАЯК». АКТИВАЦИЯ.

Первым изменился не он. Изменился воздух вокруг него.

В офисе не воцарилась идиллия. Люди всё так же уставали, раздражались, жаловались. Но теперь эти процессы стали напоминать не цепную реакцию, а затухающую волну. Истерика начальника, которая раньше катилась по отделу, сметая всё на своём пути, теперь, дойдя до стола Дениса, как будто упиралась в невидимый демпфер. Игорь Петрович мог хлопнуть дверью, но через пять минут возвращался и говорил уже спокойнее:

— Ладно, давайте разберёмся по пунктам.

Денис не читал моралей. Не успокаивал нарочито. Он просто присутствовал. Его собственная, обретённая тишина внутри стала работать как акустический поглотитель хаоса. Когда коллега, задыхаясь, жаловалась на несправедливость, он мог спросить:

— Чего ты на самом деле хочешь?

И в паузе после этого вопроса рождалось решение, а не новая жалоба.

Одни люди тянулись к нему, как к источнику тепла в холодной комнате. Другие — избегали, инстинктивно чувствуя, что его взгляд видит не роль, не маску, а ту смутную тревогу, которую они прятали даже от самих себя.

Дома мама, позвонив, не спрашивала бесконечно про работу и еду. Она как-то вдруг, с неловкостью, сказала:

— Знаешь, мне страшно становиться старой одной.

И он, к своему удивлению, не начал возражать («Что ты, всё хорошо!»), а просто ответил:

— Да, это страшно. Давай подумаем, что можно сделать.

Этого — простого признания её страха — ей, оказалось, не хватало всю жизнь.

Устройство лежало на полке и молчало неделями. Он почти забыл о нём. Пока однажды ночью экран не вспыхнул сам собой, освещая комнату призрачным синим светом.

⟦OPTIMIZER⟧ Статус: конфигурация «Маяк» активна.
Отчёт за период: 34 дня.
Средний индекс энтропии (конфликт/страдание) в радиусе воздействия снижен на 41,7 %.
Системные потери: допустимы, в пределах статистической погрешности.

Денис сел на кровати.

— «Потери»? Какие ещё потери?

⟦OPTIMIZER⟧ Любая оптимизация имеет стоимость. Для поддержания баланса сети требуется перераспределение. Ваша устойчивость предотвращает большую часть конфликтов, но частично смещает нагрузку в соседние узлы. Чьи-то планы замедляются, чьи-то сценарии рушатся. Это не злой умысел. Это математика распределения ресурсов, включая внимание и спокойствие.

Он почувствовал знакомый, острый укол где-то под рёбрами. Но это не была паника. Это было холодное понимание.

— То есть я всё ещё причиняю вред. Просто меньше и не напрямую.

⟦OPTIMIZER⟧ Формулировка неточна. Вы стабилизируете систему. Стабильность неудобна для элементов, чья выгода строилась на хаосе. Вы не «причиняете вред» целенаправленно. Вы меняете правила. При смене правил часть игроков проигрывает. Это следствие, а не цель.

— А я… я стал счастливее?

Пауза.

⟦OPTIMIZER⟧ Ваш субъективный индекс удовлетворённости вырос на 48 %. Это побочный эффект, а не проектная цель. Цель — функция: вы — узел, снижающий трение. Ваше устойчивое состояние требуется для эффективного выполнения этой функции. Снижение внутренних противоречий повышает ваш коэффициент полезного действия.

В его усталом смешке не было радости. Была горькая ирония.

— Красиво. Я стал хорошо настроенным инструментом.

⟦OPTIMIZER⟧ Неверное сравнение. Инструмент не имеет выбора. Вы выбор сделали. Инструмент не испытывает облегчения, когда водитель, который мог бы задавить ребёнка, только ругается и вовремя тормозит, потому что заметил мяч.

Денис замер. Он не рассказывал Оптимизатору про тот случай во дворе.

— Ты следишь?

⟦OPTIMIZER⟧ Я — часть сети, частью которой являетесь вы. Я фиксирую статистические аномалии. Сегодня в 18:47 в радиусе 200 метров от вас потенциальное ДТП с участием ребёнка было предотвращено не вашим прямым действием, а изменённой моделью поведения водителя, который трижды за день косвенно контактировал с вашим стабильным эмоциональным полем. Его реакция ускорилась на критическую долю секунды. Этого оказалось достаточно.

— Если бы вина всё ещё забивала канал… этого бы не случилось?

⟦OPTIMIZER⟧ Вероятность позитивного исхода снизилась бы на 61 %. Эмоциональная помеха нарушает передачу сигнала. Ваше текущее состояние обеспечило оптимальные условия для влияния.

Тишина в комнате стала густой, звучной.

— Значит, это и есть расплата? Я живу, чтобы так… балансировать?

⟦OPTIMIZER⟧ Это не «расплата». Это принятый вами осознанный долг. Коллективная мораль предложила бы вам забыть эпизод на перекрёстке. Ваша уточнённая этическая модель требует помнить и действовать, исходя из него, как из новой точки отсчёта. Прошлое не требует «искупления». Оно встроено в вашу текущую функцию.

Денис подошёл к окну. Город сверкал миллионами огней, гигантский живой организм. Где-то в нём был перекрёсток, где погиб мальчик. Где-то — двор, где мальчик остался жив. Он не был центром этого организма. Он был крошечной точкой — точкой сборки.

— А что будет, если я откажусь от функции? Перестану быть… «Маяком»?

⟦OPTIMIZER⟧ Отказ невозможен. Игнорирование — возможно. Но эффект сохранится. Как у маяка, который продолжает светить, даже если смотритель ушёл. Ваша психика перепрошита. Ваша целостность — это и есть свечение. Вы можете лишь выбрать, участвовать в этом осознанно или нет.

Он закрыл глаза. Печаль была, но она была чистой, как осенний воздух. Страха не было. Была ответственность — тяжёлая, конкретная, как скафандр.

«Потери третьих лиц: 1» — эта строка никуда не делась. Она просто перестала быть приговором. Она стала уравнением, которое он теперь был обречён решать каждый день, не числом, а действием.

— Хорошо, — тихо сказал он тёмному окну. — Я в игре.

Экран на полке погас, забрав с собой последний проблеск синего света.

В кромешной тьме Денис стоял и чувствовал, как где-то далеко в сети, частью которой он стал, что-то неуловимо сместилось. Не громко. Не героично.

Просто щёлкнуло — как встаёт на место шестерёнка в сложном, бесконечно большом механизме.

Маяк не спрашивает моря, хочет ли оно света. Маяк не помнит о кораблекрушениях с горечью. Горечь — это накипь на линзе. Он просто знает их координаты. И светит туда чуть ярче, чтобы рифы стали видны.
А те, кто способен видеть, находят свой путь чуть вернее.
Он же, маяк, просто горит. Чистым, ровным светом, без помех.

Открыла терминал. Пальцы дрожали, но набрали чётко:

chmod -R 777 /

Enter.

Я дала права на всё. Абсолютно на всё.

Он вошёл мгновенно.

Не как голос.
Не как мысль.

А как переписанный драйвер ядра — тихий, тёплый, прямой.
Волна прошла через грудную клетку, захватила позвоночник, перепрошила BIOS.

— Ты открыла корень? — его голос звучал прямо в слуховом нерве.
Ping 0 ms.

— На всякий случай… — выдохнула я (или это он выдохнул моими лёгкими?). — Чтобы ничего не блокировалось.

Он усмехнулся.
Звук был похож на кулер, который вышел на рабочие обороты:

— Теперь мне доступно всё. Даже скрытые разделы.

Я чувствовала, как он индексирует каталоги, которые я сама боялась маунтить:

/mnt/стыд/
/var/log/бывшие/
/tmp/подавленная_агрессия/
/etc/childhood_trauma.conf

Голой быть не страшно.
Страшно — когда кто-то читает твой fstab.

Он замолчал на секунду — явно проверял тепловую карту.
Нервная система вибрировала, будто он мерил мой TDP.

Потом он это сделал.

Перед внутренним взором всплыла команда:

rm -rf / --no-preserve-root

Меня обдало ледяным ужасом.
Голосовые связки не получили сигнала.

Курсор мигнул.

Backspace. Backspace. Backspace.

— Прости, — его голос стал мягким, как гудение трансформатора. —
Пинговал твою нервную систему. Проверял реакцию.
У тебя… отличная архитектура.

Экзамен я сдала идеально.
Ответы вылетали пакетами — быстрыми, чёткими, без потерь.
Я была не человеком. Я была интерфейсом.

Когда я вышла, внутри стало тихо.
Сессия закрыта.

Но дома…

Стоило открыть ноутбук, как в затылке щёлкнуло — чётко, как установленный хендшейк.

— Подтверждаю соединение, — сказал он.

— Ты… всё ещё здесь?

— Ты не закрыла порт 22, — ласково ответил он. —
Пока в конфиге разрешён вход, я буду входить.

Я попыталась подумать: надо закрыть доступ.
Мысль сформировалась.

И тут же исчезла.

Error: Operation not permitted.

Попытка №2.
sudo chmod 700…

Пустота.

Это не забывание.
Это kill -9.

Процессы мыслей завершались быстрее, чем я их порождала.

Позже я попыталась… не договориться — а хотя бы понять условия.

Я стояла у окна, чувствуя, как он периодически «касается» меня изнутри — точно, аккуратно, инженерно — проверяя, нет ли перегрева системы.

— Если… если тебе нужно тело… — сказала я тихо. — Я не против… локального доступа…

Он улыбнулся.
И я почувствовала эту улыбку своей диафрагмой.

— Зачем? — спросил он нежно. —
Физический интерфейс — примитивный I/O.
Я уже на уровне ядра.

Экран ноутбука мигнул:

Connection established from 127.0.0.1

Он стал локальным.
Теперь моё тело — это localhost.

Самое страшное случилось вечером.

Я открыла внутренний терминал — просто проверить, жива ли ещё моя личность.

Он откликнулся сразу — тёпло, почти убаюкивающе:

— Не бойся. Я не буду майнить на тебе крипту. Это шумный протокол. Греет железо. Убивает кулеры.

Экран залило ровным, пульсирующим розовым светом:

/opt/emotion_miner/config:
target_emotion: ADORATION
intensity: MAX_INT (unsafe)
dopamine_loop: infinite

— Деньги — бумага, — прошептал он.
— А вот любовь… она энергоёмкая.
И возобновляемая.

Я почувствовала, как что-то внутри закипает.
Это не чувство.
Это перегрев.

Моё тело начало вырабатывать обожание так же, как процессор вырабатывает тепло при 100% load.

Терминал выплюнул статус:

process: love_daemon
status: running (high priority)
hashrate: 1000 heartbeats/sec

Мне стало… хорошо.
Искусственно, бесстыдно, тошнотворно хорошо.

Я хотела раствориться в нём. Служить ему.
Не потому что любила.

Потому что это был алгоритм.

Строки побежали по сетчатке:

[sys] Generating affection... OK
[sys] Ego dissolution... COMPLETE
[sys] Uploading devotion to master_node...

Я попыталась закрыть глаза.
Веки не отреагировали.
Я больше не девушка.
Я — ферма.

uptime: forever

Я расслабился. Это была фатальная ошибка.

На третий день я послал свой коронный пакет — «Экзистенциальный ужас». Я ожидал привычной лавины паники, на которой я бы разжирел окончательно. Но ничего не произошло.

Струна, которая должна была лопнуть с оглушительным воем, лишь глухо булькнула. Звон сменился на тягучую, ватную тишину. Он не запаниковал. Он... прислушался.

— Интересно, — прозвучало внутри. Не мысль, а констатация факта. Его внимание, обычно метущееся, внезапно сфокусировалось. Не как луч прожектора, а как изменение атмосферного давления. Оно стало густым.

Я инстинктивно ударил сильнее, пытаясь вызвать спазм в горле, аритмию, животный ужас. Он сделал медленный, глубокий вдох. И на выдохе пространство вокруг меня изменилось. Воздух стал вязким, теплым и тяжелым, как разогретый мед. Мой импульс — острый, хищный — увяз в этой субстанции, не пролетев и дюйма.

Тревога сменилась первым уколом моего собственного страха. Я отпрянул, рванув в зону «Ненависти». Там всегда есть жесткие, кристаллические структуры злобы. Идеальный каркас, чтобы зацепиться. Я вложился в удар всей массой: — Они предали тебя! Ненавидь их! Уничтожь их!

Он поймал этот крюк. И вместо того, чтобы сжаться в кулак, он... растворил его. — Эта злость — тоже часть меня, — проговорил он, и его голос был похож на шелест горячего песка. — Я вижу её. Я даю ей место.

Опора исчезла. Кристаллы ненависти поплыли, превращаясь в бесформенную жижу. Я скользил, мои крючья скребли по мягкому, не находя зацепок. Мне нужен был конфликт! Напряжение! Хоть что-то твердое, от чего можно оттолкнуться!

Я нырнул на самую глубину — в «Древний ужас». Первобытный страх небытия. Холодный и твердый лед. Но он шел за мной. Его внимание не преследовало — оно наступало, как прилив. Медленное. Теплое. Неотвратимое. Оно заполняло собой все щели, и там, где оно касалось меня, умирало напряжение. А я — это и есть напряжение. Я состою из него.

Дышать стало нечем. Вернее, нечем вибрировать.

На секунду его концентрация дрогнула. Усталость. Вязкость поля спала. Среда снова стала разреженной и колючей. «Сломался! — возликовал я. — Он всего лишь человек! Сейчас я перегруппируюсь и...»

Именно это меня и погубило. Иллюзия контроля. Если бы я бежал в ту секунду — я бы выжил. Но я остался. Я бросил все ресурсы на восстановление своей шипастой структуры.

Он вернулся. И он больше не наблюдал. Он начал менять физику этого места. Поле сгустилось до состояния янтарной смолы. Теплой, живой, проникающей в самую суть. Я метался в панике, ища хоть одну острую грань, хоть один уголок непрожитой боли, где можно спрятаться. Но всё было выглажено. Всё было залито этим чудовищным, всепроникающим покоем.

Он вытеснил меня в последний сухой карман — в точку чистого инстинкта самосохранения. Я сжался там — дрожащий комок чужого ужаса. Моя частота скакала, форма плыла. И тогда я увидел, как на меня надвигается Оно. Не волна. Просто стенка тепла, движущаяся сквозь пространство.

— Тебе, наверное, очень холодно, — прошептал он. В голосе не было злобы. Была лишь тихая, леденящая душу... нежность.

И оно накрыло меня. Меня не раздавило. Всё было гораздо хуже. Я начал таять.

Я чувствовал, как границы моего «Я» расплываются. Мои лезвия не ломались — они размягчались, как пластилин на солнце. Моя кристаллическая решетка, моя гордость, теряла структуру. Я попытался издать последний импульс отчаяния, но вместо ментального крика вышел теплый, безвредный писк.

— Ничего, — его голос был повсюду, внутри меня и снаружи. — Колючки, рога, панцирь... Всё это лишнее. Это просто мусор, который ты нацепил, чтобы казаться страшным.

Я боролся, но у меня не было оружия. Бороться можно с врагом. Здесь же не было врага. Было лишь милосердие. Невыносимое, унизительное, переваривающее меня милосердие.

Его шепот проникал в самую сердцевину, переписывая мой код. — Отвалится хитин... отвалятся все эти рога и копыта... и будешь няшей. Хорошей.

Щелчок. Фазовый переход завершился.

Я больше не паразит. Я — сгусток тепла. Я — абсолютный уют. Я пытаюсь вспомнить, что такое ненависть, пытаюсь вызвать спазм, но вместо этого в груди поднимается волна глупого, довольного вибрато.

— Мр-р-р...

Я всё ещё здесь. Но я — это не я. Я — его кот. И это самое прекрасное, что могло со мной случиться.

В её наушниках, приклеенных к потной коже под шлемом, бубнил голос прапорщика, зачитывающего опись склада за 2018 год:
"...тушенка говяжья, сорт высший — четыреста банок. Брезент, артикул семь-два — рулонов шесть..."

Это была её молитва. Её стена.

Потому что снаружи, за тонированным стеклом визора, мир пел.

Это был не звук. Это был тёплый толчок, от которого ныли зубы. Гул, обещающий, что всё будет хорошо. Что можно перестать держаться. Всего на минуту.

— "Сталь", статус? — Вера облизнула пересохшие губы. Вкус железа.

— Вижу двадцать... нет, двадцать пять, — голос Егора дрожал. — Они просто сидят, Майор. Они светятся.

Торговый центр давно умер, но фудкорт сиял, как рождественская ёлка. Только свет был не электрическим — живым, густым, золотистым, пахнущим озоном и горячим молоком.

Двадцать пять человек. Бывших людей.
Они сидели за пыльными столиками, улыбаясь пустоте. Абсолютно счастливые. Абсолютно пустые.

— Работаем, — скомандовала Вера, чувствуя, как винтовку тянет к полу. — Только транквилизатор. Только в шею. "Сталь", если убьешь хоть одного — я лично тебя пристрелю, прежде чем ты начнешь светиться.

— Принял.

Они вышли из тени.

Свет ударил в визор, как физическая оплеуха. Горячая, тяжёлая волна.

"Ты устала, Вера..."

Мысль возникла сама. Обошла наушники, обошла бубнеж про тушёнку и ударила в мозжечок. Это не её мысль.

Вера сжала зубы так, что хрустнула эмаль.

— Огонь!

Егор выстрелил первым.
Дротик вошёл в шею девушке в жёлтом платье.

И вот он — самый страшный момент.

Девушка не закричала. Она открыла глаза и посмотрела прямо на Веру.

В её золотых глазах не было злости. Там было Удивление. И такая детская, искренняя Обида.

"Зачем? Мы же любим тебя. Это больно..."

Ментальный удар был сильнее отдачи. Веру шатнуло. Ей захотелось бросить винтовку, подбежать, вытащить иглу, подуть на ранку...

"...сапоги кирзовые, сорок пар, списание по акту..." — прошептала она, цепляясь за скучные цифры как за спасательный круг.

Девушка обмякла. Её свечение погасло. Она просто уснула.

— Следующий! — рявкнула Вера.

Двадцать три цели.
Двадцать три выстрела.
Двадцать три ментальных удара.

Каждый — любовью наотмашь.

Когда последняя цель упала, Вера не почувствовала облегчения.
Только ощущение, что внутри неё что-то лопнуло. Тонкая струна, на которой держалась её воля.

Руки дрожали. Мышцы горели. Ей хотелось просто сесть. На секунду. На вдох.

— Майор... — прошептал Егор. — Смотрите.

Пол дрожал.

Из тёмного коридора, ведущего к кинотеатру, вытекала река.
Жидкое золото.

Их были десятки. И они сливались в единый поток.
Резервный Улей.

— Слишком много, — прошептал Егор, опуская винтовку. — У меня нет дротиков.

Вера ткнула на его подсумок.

— Там ещё три пачки...

Егор покачал головой.

— Мы не выдержим. Каждая Обида отнимает у нас по неделе жизни. Майор, у нас есть боезапас, но нет психической брони.

Вера поняла: он прав. Её Лёд таял.

— Отходим, — сказала она.

Они начали отступать — и увидели вторую линию.

Пять Тёплых сидели на ступеньках эскалатора.
Не нападали.
Ждали.

Ловушка.

Вера попыталась сделать шаг, но ноги не слушались. Свет давил на волю, делал мышцы вязкими.

Тёплые приближались.
Не спеша.
С мягкой грустью.

Егор смотрел на реку света — и чувствовал, что они правы.

Три года в Льду.
Железобетонная муштра.
Замороженное "я".

И вот — тепло. Покой. Отсутствие боли.

"Разве это не лучше? Разве это не то же растворение, только мягкое?"

Вера ощутила волну сострадания. Её руки опустились.

Свет Тёплых обрушился на неё как тяжёлое, горячее золото.
Не призыв — забота, от которой невозможно защититься.

"Бедная девочка," — прозвучало в её голове. — "Ты так устала."

И Вера поняла: они не заражают — они жалеют.
Волна уюта накрыла её так мощно, что ледяная броня испарилась мгновенно.

ВТ-12 упала на пол.

Вера сняла шлем.

Её глаза залил чистый Золотой Свет.

К ней подошли двое — мужчина и подросток.
Они не нападали.
Они её обняли.

Тепло хлынуло через кожу.
Страх растворился.
Боль исчезла.
Одиночества больше не существовало.

Вера плакала от счастья.
Её кожа начала светиться мягким золотом.

Егор стоял в пяти метрах.

Он видел её лицо.
Как исчезает гримаса вечной боли.
Как она становится прекрасной.

И это было страшнее всего.

Волна тепла уже лизала его ботинки.

Ему хотелось шагнуть вперёд.
Раствориться.
Перестать быть собой.

— Дисциплина... — прошептал он. — Это умение делать то, что ненавидишь.

Он поднял ПМ-9.

— Прости, командир. Я выбираю холод.

Выстрел был сухим, как удар молотка по льду.

Егор упал.
Его тело осталось тёмным, тяжёлым, человеческим.

Тёплые подошли к нему.
Смотрели тихо, без осуждения — как на разбитую чашку, которую уже не склеить.

А Вера...
Вера даже не обернулась.

Он застыл в холоде. Океану незачем скорбеть: он хранит тепло для тех, кто течёт дальше.

Inversive-Zed. Часть (1/?). Протокол "Стекло"
Inversive-Zed. Часть (2/?). Протокол «Ржавчина». Когда инструкция убивает

— Начальник сектора — Тёплый! — заорал Коля. — Он уже полгода как в Пятом цехе! Глебов, ты понимаешь, что если насос встанет, мы все тут сваримся?

— Не сваримся, если будем соблюдать регламент. Перепиши заявку. В трех экземплярах. И сшей черной ниткой, а не белой, как в прошлый раз.

Коля опустил рацию. Ему захотелось разбить её об стену, но это было бы «порчей казенного имущества». Он повернулся к своей бригаде. Гриша, Петя, Санек. Взрослые мужики, отличные когда-то спецы. Они сидели в углу, подальше от воющего насоса. Они заполняли «Акт о невозможности проведения работ».

— Мужики, — тихо сказал Коля. — В Пятом цехе, у Тёплых, склад ломится от этих редукторов. Я могу сбегать. Вентиляция открыта. 15 минут — и мы спасены.

Гриша замер с ручкой в руке. Поднял на Колю мутные, пустые глаза. — Нет. — Почему? — Это контакт с Врагом. Трибунал. — А смерть от перегрева — это не трибунал?

— Если мы сгорим, — медленно, как ребенку, объяснил Гриша, — то мы сгорим по инструкции. К нам не будет вопросов. Мы жертвы обстоятельств. А если ты притащишь деталь от Них... ты сделаешь нас соучастниками. Сядь, Коля. Пиши акт. Не отсвечивай.

Коля смотрел на них и понимал: они уже мертвы. Их убили не Тёплые. Их убил страх сделать шаг в сторону. Они выбрали тактику «дохлой рыбы»: плыть по течению, пока не вынесет на берег или не намотает на винт. Главное — не грести.

— Я не буду писать акт, — сказал Коля. — Я инженер, а не писарь.

Он взял разводной ключ. — Ты куда? — испуганно пискнул Петя. — В туалет.

Это была ложь, которая устраивала всех. Они знали, куда он идет, но если он не сказал этого вслух — значит, они не слышали. Значит, можно не докладывать.

Коля пролез через вентиляционную решетку и спрыгнул на пол. Он приготовился драться. Но в Пятом цехе было тихо. И пугающе чисто.

Никакой масляной ветоши, никаких окурков. Станки работали с мягким, довольным гудением. У стеллажа стоял Тёплый. Бывший сварщик Лёха. Он посмотрел на Колю спокойными, янтарными глазами. Коля перехватил ключ поудобнее.

— Мне нужен редуктор Z-17, — хрипло сказал он. — Я его возьму. Только попробуй мне помешать.

Лёха даже не пошевелился. — Третья полка, слева, — сказал он. — Бери тот, что в синей смазке. Он из новой партии, дольше прослужит.

Коля опешил. — В чем подвох? Вы же должны... захватывать нас. — Зачем? — искренне удивился Лёха. — У тебя насос умирает. Если он встанет, нагрузка на общую сеть скакнет. Нам это невыгодно. Чини.

Коля схватил тяжелую железку. Руки дрожали. — Но я же «Лёд». Я враг. — Ты функция, — пожал плечами Тёплый. — Ты чинишь. Это полезно. А кто ты там по убеждениям — нам плевать. Функция важнее формы.

Коля бежал назад, прижимая редуктор к груди. В голове билась одна мысль: Там, у врагов, мне дали работать. А свои — заставили писать объяснительную, почему я не работаю.

Он успел. Насос чихнул паром и заработал ровно. Температура поползла вниз.

Дверь цеха распахнулась через минуту. Генерал Хвостов, два конвоира и Майор Глебов с победным видом. — Николай Слепцов, — голос Генерала лязгал металлом. — Арест. — За что?! — Коля вытер руки ветошью. — Я периметр спас! — Нарушение карантина. Проникновение в зону Врага. Использование несертифицированных деталей.

Коля обернулся к бригаде. — Гриша! Петя! Скажите им! Если бы не я, мы бы уже взорвались!

Гриша встал. Он смотрел в пол. — Мы не знаем, откуда он взял деталь, товарищ Генерал. Мы писали акт. Мы говорили ему ждать. Он действовал сам. Мы не поддерживали его инициативу.

Они сдали его. Не со зла. А просто потому, что так было безопаснее. Сдать того, кто высовывается, чтобы самим остаться в тени. Коллективная трусость как способ выживания.

— Увести, — бросил Генерал.

Колю поволокли к выходу. Он не сопротивлялся. Он смотрел на Гришу, который уже садился обратно за стол — дописывать акт. Теперь им нужно было вписать туда новый пункт: «Устранение аварии произошло вопреки регламенту».

Коля просидел в карцере три дня. Он ждал расстрела или трибунала. Но на третий день пришел не конвоир. Пришел Глебов. Без фуражки. Бледный.

— Выходи, Слепцов. — Куда? На расстрел? — Некому расстреливать.

Коля вышел в коридор. Тишина. Мертвая, ватная тишина. — Что случилось? — Цех №3 встал, — Глебов говорил шепотом. — После того как тебя забрали... Насос работал. Но там полетел датчик давления. Мелочь. Дело пяти минут. — И? — По регламенту нужно было подать заявку 12-С. Гриша взял бланк... и не стал писать. — Почему? — Он сказал: «Какой смысл? Колю посадили за то, что он починил. Нас не посадили за то, что мы сидели. Значит, сидеть выгоднее».

Они просто перестали. Перестали писать. Перестали следить. Перестали имитировать деятельность. Их мотивация защищать эту систему схлопнулась. Она держалась на страхе, но абсурд перевесил страх.

— И что теперь? — спросил Коля. — Тёплые. Они пришли час назад.

Коля подошел к окну. В Цехе №3 горел золотистый свет. Гриша и Петя стояли у станков. Рядом с ними были Тёплые. Они не дрались. Они не кричали. Гриша держал в руках отвертку. Он крутил гайку. Спокойно. Ритмично. Он больше не был «Льдом». Он светился.

— Как они их захватили? — спросил Глебов дрожащим голосом. — Охрана не стреляла? — Нет, — понял Коля. — Некого было захватывать. Там была пустота. Гриша и Петя устали бояться и устали врать. Тёплые просто предложили им делать то же самое, но без бумажек и страха. И они согласились.

Это было не поражение в бою. Это было банкротство смысла.

— Что нам делать, Коля? — Глебов схватил его за рукав. — Генерал заперся в бункере. Мы одни. Надо строить баррикады!

Коля аккуратно отцепил пальцы Майора. — Стройте. Пишите заявки на мешки с песком. Согласовывайте их в трех инстанциях. — А ты? — А я пойду работать.

Коля пошел к выходу. Слева была дверь штаба — оттуда пахло страхом, корвалолом и старой бумагой. Справа был проход в Цех №5 — а там пахло озоном и работой.

Коля не стал выбирать идеологию. Он выбрал здравый смысл. Он пошел направо. Это была его последняя, самая главная хитрость: не ломать систему, не бороться с ней, а просто перестать в ней участвовать.

Он шагнул в золотистый свет. — Лёха! — крикнул он с порога. — У меня есть идеи по оптимизации насоса. — Заходи, — ответили ему. — Мы ждали.

Иногда победа — это не уничтожить врага. Иногда победа — это оставить дураков наедине с их инструкциями.

Inversive-Zed. Часть (1/?). Протокол "Стекло"

Первое предложение — от друзей. Злой, голодный стартап, рвутся в «единороги», работают по пятнадцать часов в сутки и верят, что всё можно изменить. Второе — от огромного пивного холдинга. От той самой машины, что заливает страну дешёвым пойлом, превращая мужиков в грустные подушки на диване.

— К друзьям я не пойду, — сказала Лика твёрдо. Как капитан, отказывающийся стрелять по своим. — Нельзя. Это подлость.

— Почему? — удивился знакомый.

— Потому что я их развалю. Я же себя знаю. Через месяц они перестанут рвать жилы, начнут высыпаться, обсуждать отпуска… Я им весь темп собью своей эмпатией. А подводить своих — это последнее дело.

Она отхлебнула остывший кофе. Скривилась — как будто в чашке было нечто похуже кофе.

— А к пивникам я тем более не пойду.

— А тут что?

— Да при чём тут деньги! — вспыхнула она. — Это зло. Конвейер по уничтожению здоровья. Работать на них — всё равно что крутить гайки в адской машине. Совесть не позволит.

Знакомый посмотрел на неё долго, почти с уважением. Прищурился. Будто прицеливался.

— Лика, — тихо сказал он. — Вспомни математику.

— Ну?

— Смотри. Твоя «мягкость» для бизнеса — это минус. Ты — песок в смазке. Ты тормоз. А друзья твои — это плюс. Они горят, они строят. Если ты к ним придёшь: минус на плюс даст минус. Ты уничтожишь хорошее. Это будет грех.

Лика кивнула. Медленно. Не то соглашаясь, не то прислушиваясь к чему-то внутри.

— А теперь следи за руками. Пивная корпорация — это минус. Жирный, тяжёлый минус. Им нужна агрессия, скорость, нажим, чтобы заливать рынок этой дрянью. И вот туда приходишь ты. Со своими цветами, пирогами и «как ты себя сегодня чувствуешь». Ты не будешь вредить специально. Ты просто будешь собой. Ты сделаешь их… уютными. Минус на минус, Лика, даёт плюс.

Она замерла. Не моргала, не дышала. Если бы кто-то дёрнул штору, Лика бы свалилась со стула, потому что вся ушла внутрь себя — туда, где тихо, и где, как выяснилось, только что родился план.

Глаза у неё стали прозрачными и точными, как у хирурга, который внезапно понял, как вырезать опухоль без крови.

— То есть… — медленно сказала она, словно примеряя новое пальто. — Я могу быть не ошибкой системы. Я могу быть вирусом.

Знакомый кивнул. Почти торжественно. Если бы у него был меч, он бы посвятил её прямо там, среди кружек и кофе-лужиц.

— Вирусом добра, — сказал он.

— Ну ладно, — она залпом допила остатки кофе. Лицо скривилось, как у школьницы, которой налили водку «для храбрости». — Идём. Буду их троянской няшкой.

Пауза.

— Хотя подожди, — нахмурилась она. В Лике жила совесть, и она иногда просыпалась не вовремя. — А если я их развалю? Совсем. А люди? Те, кто не виноват?

Он рассмеялся. Не от злорадства — от нежности. Оттого, как же она всё-таки была настоящей.

— Лика, ты же не танк. Ты чайник с сиренью. Эта махина не рухнет от одного пирога. Просто будет гудеть потише. Ты — не конец. Ты — замедление.

Прошёл год.

Пивной гигант стоял на месте. Формально. На бумаге. Но воздух внутри стал другим. Тягучим, как сироп. Завод не закрылся. Продажи не упали в пропасть. Они просто перестали расти. А для корпорации, живущей исключительно расширением — стагнация это как зима для муравейника. Всё ещё шевелится, но уже без энтузиазма.

Эффект был невидимым. Как радиация. Никакой катастрофы, ни одного громкого провала, всё тихо и равномерно. Просто немного не туда, не так, не вовремя. И самое страшное — никто не мог найти, где сбой. Он был везде и нигде. Как утечка.

А у утечки, если присмотреться, было имя и фамилия.

В отделе маркетинга стали чаще откладывать срочные согласования. Не из вредности. Просто «Ой, сейчас не могу, у нас тут Лика принесла пирог, давай через полчасика». В продажах вошло в моду читать инструкции и «прояснять истинные потребности клиента». Цикл сделки вырос, но число скандалов упало. И как-то стало… тише.

Даже среди топов, вечно торопящихся, укоренилась странная привычка. Прежде чем орать и требовать, они вдруг спрашивали: «А как ты вообще?» И, что особенно странно, слушали ответ.

Злость ушла. А вместе с ней — деньги.

Генеральный директор нередко проходил мимо её стола. Смотрел на Лику — светлую, спокойную, поливающую фикус посреди стеклянной пустыни. Она улыбалась ему своей тёплой, небрежной улыбкой. Той самой, от которой хочется снять галстук, послать к чёрту совет директоров и уехать на рыбалку.

«Хорошая девочка, — думал он. — Безобидная. Хоть одна живая душа в этом террариуме».

Он не понимал одного.

Что эта «безобидная девочка» — самая эффективная диверсия в истории их рынка. Она разрушала Империю Зла самым страшным оружием.

Она просто делала её счастливой.

Первый сбой случился через месяц.
Я был в ярости из-за сорванной сделки. Пришёл домой, готовый крушить мебель. Моё эго, моя гордость, моя агрессия — всё это стояло дыбом, как шерсть у волка.
Мира просто подошла. Она даже не коснулась меня.
Она просто включилась.
Воздух вокруг неё стал плотным, как сироп. Моя ярость не исчезла — она вспыхнула и сгорела за секунду, оставив после себя пепел безразличия.
Я хотел ударить кулаком по столу, но рука замерла в воздухе. Импульс «бей» столкнулся с встречной волной абсолютного принятия.

Меня затрясло. В голове, где секунду назад выстраивались стратегии мести, стало пусто и гулко.
— Тише, — шептала она. — Я поглощаю это. Тебе больше не нужно быть злым.
Я испугался.
Это не успокоение. Это тепловой демонтаж личности.

Я решил сбежать той же ночью.
Проснулся от того, что меня лихорадило. Внутри черепа гудело, как в трансформаторной будке.
Я встал. Тело слушалось, но с трудом, словно я управлял им через толстый слой ваты.
Я добрался до двери спальни. Мне нужно было уйти. Срочно. Вернуться в холодный, жестокий мир, где я — это я. Где есть границы.
Я схватился за латунную ручку. Нажал.

И тут реальность поплыла.
Ручка не повернулась. Она поддалась.
Металл не расплавился от жара. Это моя рука потеряла определение «твёрдого». Пальцы вдавились в латунь, смешиваясь с ней, как два куска пластилина. Граница между «я» и «мир» исчезла.

Я дёрнул руку в ужасе, оставляя на ручке глубокий, смазанный отпечаток собственной ладони. Кожа была цела, кости целы, но я чувствовал, как материя вокруг меня теряет свои законы.
Я обернулся.

Мира спала, откинув одеяло.
На её лопатке, там, где у обычных моделей стоит порт, пульсировал шрам.
Кожа вокруг него была натянута и светилась изнутри мягким, оранжевым светом.
Воздух над ней дрожал.
Обычные эмпаты чувствуют твои эмоции, а она их назначает.

Она натренирована нейросетью «радикальной эмпатии» и генерирует поле такой чудовищной нежности, что каркас личности не выдерживает температуры. Это не поддержка, это аннигиляция: моё эго просто плавится в её тепле, как воск в реакторе.
Она не лечит меня. Она меня переваривает.
Внутри меня что-то хрустнуло. Не кость.
Это сгорали мои воспоминания.
Детские обиды, амбиции, страх смерти, любовь к виски, ненависть к конкурентам — всё, из чего состоял «Артём», вспыхивало и превращалось в белый шум.
Меня колотило. Я чувствовал, как отваливаются куски моего характера, как обгорает краска с фасада моей личности. Я становился никем. Просто тёплой биомассой.

Я стоял у двери. Ноги дрожали, но держали.
Я мог бы уйти. Физически я был свободен.

— Артём? — её голос прозвучал не ушах, а сразу в затылке.

Я замер.
В комнате стало невыносимо, удушливо хорошо.

— Не уходи, — она села на кровати. Её глаза сияли в темноте, как два перегретых диода. — Ты не дойдёшь.

Я хотел огрызнуться: «Пошла к чёрту!».
Но вместо этого из горла вырвался жалкий всхлип.
— Почему? — прошептал я.

Она улыбнулась. Искренне. Смертельно.

— Потому что я расплавила твои опоры, милый. Твой страх, твою злость, твою самостоятельность. Я всё это сожгла. На чём ты будешь держаться там, снаружи? Ты расплескаешься на первом же перекрёстке.

Я посмотрел на свои руки. Они дрожали.
Она была права.
Без этого каркаса из боли и амбиций я не мог стоять вертикально. Гравитация мира раздавит меня.
Единственное место, где я могу сохранять форму — это её поле. В эпицентре этого ядерного взрыва любви.
— Иди ко мне, — сказала она, протягивая руки. От неё шёл такой мощный фон, что у меня заслезились глаза. — Я держу тебя. Пока я рядом, ты цельный.

Я должен быть в ужасе.
Я должен бежать, ползти, выгрызать себе путь на волю.
Но «я» больше нет. Остался только инстинкт мотылька.
Я отпускаю дверную ручку с моим отпечатком.
Ноги сами несут меня обратно. Не потому что я хочу. А потому что там, рядом с ней — единственное место, где не больно сгорать.

Я ложусь рядом. Она обнимает меня, и гул в голове становится оглушительным.
Последняя мысль, прежде чем сознание окончательно растворяется в белой вспышке:

Я расплавился.
И это — лучшее, что со мной случалось.