У океана есть свои безмолвные пещеры —

Глубокие-глубокие, тихие и одинокие;

И даже если на поверхности бушует буря —

Под сводами пещер царит покой.

***

За последние недели тренировок я выучил наизусть почти каждую мелочь в устройстве Tuscany — каждый циферблат, каждый экран, каждую ручку, каждую деталь конструкции. Качество сборки и оснащение этой персональной субмарины не переставало меня поражать. Это было настоящее чудо инженерной мысли — маленький зверь, спроектированный с такой тщательностью, что обшивка корпуса выдерживала куда большее давление, чем в принципе могла бы создать вода на любой глубине. Это был мой Пегас. Мой Троянский конь. Мой личный Аполлон-11. И внутри этой оболочки из многослойного синтактного пеноматериала я собирался погрузиться в бездну Хиггинса, доселе неизведанную.

Я запустил процедуру отделения, и подводная лодка мягко отстыковалась от корабля сопровождения, скользнув под поверхность Тихого океана — тихо, грациозно, с небольшой скоростью. И теперь я был поглощён новым миром — хотя, в сущности, уже хорошо знакомым мне миром моря. Мимо меня проплывали косяки рыб; когда солнечный луч проходил через это живое облако, оно вспыхивало серебром. Под ними двигались скаты, неторопливо взмахивая плавниками-крыльями в такт течению. В скалах копошились ракообразные, в трещинах породы покачивались растения, украшавшие белёсые и серые камни, словно праздничные гирлянды. Но у меня была своя задача, о которой, как строгий надзиратель, напоминал датчик запаса кислорода. Поэтому я прошёл мимо старого рифа и направился дальше, туда, где морское дно было не разглядеть на многие-многие мили.

— Бездна Хиггинса, — сказал Рубен. — Пятьдесят тысяч футов под поверхностью, Букер. Пятьдесят тысяч. Ты понимаешь, что это значит?

— Это значит, что она чертовски глубока. Куда глубже, чем Бездна Челленджера.

Он кивнул.

— Готов сотворить историю?

Был ли я готов? Мне казалось — да. Я готовился к этому одиночному погружению, и только к нему, уже много лет. Это был итог всей моей жизни — всей работы, всех исследований. Мысль об этом так прочно вцепилась в мой разум, что я видел погружение даже во сне: что ждало меня на дне? Что я там обнаружу? И какие чудовищные создания могут возмутиться моим присутствием?...

Нет. Нет. Я отогнал эту мысль. Tuscany обладала всем, что могло понадобиться для защиты — технологии передового уровня вместо тяжёлой брони — этого было достаточно, чтобы выдержать давление, способное смять не только слабое человеческое тело, но и сталь в дюймы толщиной. Какое существо вообще может обладать челюстями сильнее, чем сама водная бездна?

Я включил двигатели, и подлодка устремилась вниз, словно пуля. Я следил за глубиномером не меньше, чем за самим морем вокруг. Сто футов. Двести. Мимо проплывали акулы, черепахи, бесчисленные рыбы. Триста. Пятьсот. Семьсот. Тысяча. Тысяча двести пятьдесят — перевёрнутая высота Эмпайр-стейт-билдинг. Полторы тысячи. Тысяча шестьсот…

Вода начала мутнеть, становиться все более зернистой, темнеть — солнечный свет уже не пробивался сквозь толщу. Две тысячи футов. Две с половиной. Три тысячи. Три тысячи двести — туда, где свет больше не живёт.

Вскоре единственным источником света, озаряющим путь вперёд и вниз, остались огни Tuscany.

Я продолжал спуск, проходили часы. Стрелка датчика давления подрагивала рывками, но поднималась выше, выше, выше — и вскоре перевалила за отметку, при которой вес моря расплющил бы корпус любого другого судна. Одна миля глубины. Миля и три десятых. Миля и шесть — здесь кашалоты достигают предела своего погружения. Теперь я мог с уверенностью сказать: ни одно млекопитающее на Земле никогда не находилось так же глубоко, как я. И погружался дальше. Две мили. Две и одна. Две и две.

Вода теперь была чёрной, как космос, если не считать лучей прожекторов Tuscany, пробивающих тьму. Густая жидкость казалась не водой, а чернилами, нефтью, или чуждой субстанцией, которая стекала по усиленным иллюминаторам и скользила вдоль корпуса, словно живая. Здесь, внизу, было тесно — вопреки всей безмерности океанического пространства. И всё же я спускался.

Тринадцать тысяч футов. Абиссальная зона. Давление — одиннадцать тысяч фунтов на квадратный дюйм. Мимо проплыла рыба-удильщик, ослеплённая светом прожекторов Tuscany, который в одно мгновение превратило её собственный биолюминесцентный огонёк в ничто. Рыба метнулась прочь, а я нырнул глубже. Пятнадцать тысяч футов. Три мили. Три и одна.

Вот теперь начиналось самое интересное.

Человечество посещало такие глубины так редко, что количество экспедиций можно было пересчитать по пальцам одной руки. Теперь я входил в число тех немногих, добравшихся сюда. И хотя я был не первым, кто пересёк эту отметку, я знал — в конце своего путешествия я опущусь глубже всех прежних исследователей. Я был настроен решительно. Я был готов.

Я взглянул на шкалу глубины: шестнадцать тысяч двести восемьдесят один и четыре десятых фута. Почти половина пути до мирового рекорда. Tuscany продолжала погружение.

Двадцать тысяч футов. Зона Хадал. Давление здесь в тысячу сто раз выше, чем на поверхности. Двадцать две тысячи. Двадцать шесть. Двадцать девять тысяч — высота Эвереста. Тридцать. Тридцать с половиной. Тридцать одна тысяча — та же дистанция от поверхности, на которой летит пассажирский самолёт на полной высоте своего маршрута.

Бездна Челленджера — ранее считавшаяся самой глубокой точкой морского дна — лежала примерно в тридцати шести тысячах футов под поверхностью, в Марианской впадине. Ни один солнечный луч никогда не достигал тех глубин. По лучшим из полученных данных, жизнь там существовала, но крайне скудная, ведь давление там невыразимо.

Но я направлялся еще ниже, еще глубже, чем там.

«Всё, что мы знаем, — это то, что мы нашли каньон», — сказал тогда Рубен. — «Такой, что Гранд-Каньон рядом с ним — просто трещина в земле. Лежит прямо посреди дна Тихого океана — примерно в двенадцати сотнях километров к западу от Гавайев и ещё девятистах к югу. И, насколько мы можем судить, он уходит вниз примерно на пятьдесят тысяч футов.»

Тридцать шесть тысяч футов. Я сравнялся с мировым рекордом.

«Пятьдесят тысяч футов?! Почему, чёрт возьми, мы только сейчас его обнаружили?», — ответил я ему.

Тридцать шесть с половиной. Я сделал это. Моё сердце забилось чаще. Я официально стал рекордсменом мира — ни один человек в истории не спускался под поверхность так глубоко, как я в этот момент.

«Помогла новая технология картирования морского дна. Мы получили детализированную топографическую карту гидросферы, какой раньше у нас не было. Когда посмотрели на результаты — вот он, каньон. Просто ждал нас. Звал вниз.»

Тридцать семь.

«И что там, внизу?»

Тридцать семь и три десятых тысяч.

«Да чёрт возьми, доктор, если бы мы это знали, мы бы не посылали туда вас, не так ли?»

Тридцать семь и девять.

«Пожалуй, да.»

Тридцать восемь.

Тридцать восемь и пять.

***

Ужасные духи глубин —

В темноте собираются в тайне;

Там и те, о ком мы скорбим —

Молодые и яркие необычайно.

Бездна Хиггинса, согласно лучшей информации, что у меня была перед стартом, — это колодец, почти километр в диаметре. Начинается он примерно на отметке сорока шести тысяч футов под поверхностью и, как предполагается, достигает дна в так называемой «Глуби Хиггинса» — небольшой впадине у основания, ещё на пять тысяч футов ниже. Бездна — крупнейшее и глубочайшее образование в гидросфере Земли, и, кроме её размеров и координат, о ней не известно ровным счётом ничего. И именно для этого — чтобы узнать больше — здесь был я и Tuscany.

Сорок три тысячи футов. Я включил прожекторы под корпусом Tuscany, и их сияние пролилось на будто бы инопланетный ландшафт, который, вероятно, не видел света уже миллиарды лет. Здесь были горы — настоящие горы — сопоставимые по величию с Альпами, и арки, и плато, тянувшиеся к туманному горизонту так далеко, пока не растворялись в водяной мгле.

И даже здесь, в этих глубинах, я видел жизнь. Мимо прошла тварь, похожая на кальмара — только чудовищных размеров. Она замерла. В ту секунду я подумал, что она может проявить агрессию, но после короткого взгляда на Tuscany тварь провела щупальцем вдоль левого борта и уплыла прочь, наверное, искать что-то другое.

— Вот умница, — пробормотал я.

Я спускался дальше.

Сорок четыре тысячи футов. Сорок пять.

И вдруг — вот оно. Бездна.

У меня упала челюсть, когда перед глазами открылся её размах. Зрелище захватывало дух: чудовищная, беспросветная дыра в земной коре, уходящая в немыслимую бездну. Я опустился чуть ниже — сорок пять с половиной, сорок шесть тысяч футов — и Tuscany вошла в её зев. Внутри было ещё темнее, чем снаружи, хотя солнечный свет и так давно уже не существовал на этих глубинах.

Сорок шесть с половиной. Сорок семь. Сорок семь и две.

Я почувствовал лёгкое течение, тянущее вниз. Оно не было особенно сильным, но само его появление встревожило. И всё же я не мог заставить себя подняться. “Поверну назад, если станет опасно”, — решил я. — “Пока что — дальше.” Я спускался глубже, и глубже, и глубже, всё дальше в недра пещеры.

Сорок восемь тысяч футов. Сорок восемь с половиной. Сорок девять. Сорок девять и одна.

И тогда я это увидел. Сияние.

Я прищурился и убавил свет, чтобы убедиться, что не ошибаюсь. Что, во имя всех Богов?... Оно было действительно там — тусклое, красновато-фиолетовое, затем зеленоватое, потом снова фиолетовое, и, наконец, синее — парящее в потоке воды, в нескольких тысячах футов ниже. Я продолжил погружение, следуя за ним. Сорок девять с половиной. Сорок девять и семь. Сорок девять и девять. Сияние — что бы это ни было — становилось всё насыщеннее, шире, ярче. Вскоре оно заполнило всё пространство впереди и внизу. Я убавил подсветку Tuscany до минимума, и, достигнув пятидесяти тысяч футов, понял, что свечение исходило не прямо снизу, а немного слева, за широким поворотом.

Эта “бездна” — не прямой колодец.

Дно оказалось здесь, как и рассчитывалось, но затем провал уходил в сторону, налево.

Господи Иисусе. Господи Иисусе…

Это была пещерная “комната” — как минимум километр в высоту, в глубину и в ширину, и её огромный размер поддерживал в ней темноту, несмотря на тысячи плавающих биолюминесцентных “капсул”, мерцающих фиолетовым, зелёным, синим и красным, периодически тускнея. Я погрузил Tuscany глубже, и её камеры ожили, негромко зашуршав механизмами.

***

Спокойно моряки усталые,

Отдыхают под волной синей.

В безмолвье океана благословенном

Царит чистота, и души невинны.

Пещера стала ещё темнее, когда светящиеся “капсулы” исчезли в воде позади судна. Но здесь, помимо камней, было на что взглянуть. Примерно через четверть часа после входа в зал Tuscany проплыла мимо чего-то похожего на гигантское канатоподобное растение — столь невообразимых размеров, что оно, казалось, тянулось почти от дна до потолка пещеры, расширяясь к основанию, скрытому в непроницаемой тьме. Я направил субмарину ближе и включил прожекторы на полную мощность.

Щёлк.

Сердце сорвалось в бешеный ритм. На поверхности этого «растения» были присоски. Каждая размером с саму Tuscany. Они шевелились, пульсировали, тянулись вдоль всей длины, и теперь мне стало ясно: это не стебель. Это щупальце.

В панике я дёрнул рычаг, отводя Tuscany назад, но, когда попытался повернуть, основание корпуса ударилось о тварь и прилипло к одной из гигантских присосок. Я вжал рукоять ускорителя — в ответ раздался влажный, рвущийся звук, когда корпус судна вырвался из её хватки.

Но тут щупальце ожило. Оно взвилось, закрутилось, ударило по стенам пещеры, вдавилось в свод, а затем обрушилось вниз, туда, где тьма скрывала пол.

— Давай, малышка! — я снова дал тягу, и Tuscany рванула прочь — в темноту, к тому месту, где ещё должен был виднеться отсвет от капсул. Я надеялся, что это поможет мне замаскировать свои огни и скрыться.

Если только повезёт.

Но вскоре я услышал — и почувствовал — движение чего-то невообразимо огромного, перекатывающегося по дну пещеры. Гул, дрожь, грохот — земля, вода, всё вокруг заходило ходуном. Клубы ила и обломков взвились в темноту, закрывая обзор, и я услышал, как каменные глыбы с глухим звоном ударялись о потолок, а затем вновь падали вниз.

ГГГГГГГГГГРРРРРРРРРААААААААААУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!!!!

— Ч-чёрт!!! — крик вырвался сам собой.

Звук пронёсся по всей длине пещеры, сразу заполнив собой всё пространство, отражаясь от стен. Барабанные перепонки чуть не лопнули — и, наверное, лопнули бы, не приглуши стенки Tuscany этот чудовищный рык. Судно тряслось, но держало ход, позволяя мне прорваться мимо плавающих “капсул” и направиться обратно — к зияющему зёву туннеля, ведущего в открытую бездну колод…

УДАР!

Tuscany дёрнулась и перевернулась от мощного столкновения. Я понял: щупальце вырвалось из-под дна и ударило снизу, между балластами. Но к моей удаче, ударом оно отбросило судно вверх, к выходу. Я снова взялся за управление, и, дав максимальную тягу, повернул, вырываясь вверх по колодцу Бездны. Начался подъём.

Пятьдесят две тысячи футов. Пятьдесят одна с половиной. Пятьдесят одна.

«Так что же там, внизу?» — вспомнился мне мой же вопрос.

— Давай, малышка, давай… только не сейчас. Не смей подвести. Не смей, чёрт тебя дери, подвести меня сейчас!

«Чёрт, доктор. Если бы мы знали — не послали бы вас, не так ли?»

Пятьдесят с половиной. Пятьдесят. Сорок девять и девять. Сорок девять и шесть.

Tuscany поднималась с бешеной скоростью, и всё это время я чувствовал, как дрожат стены Бездны — от грохота, с которым чудовище рвалось вдогонку. Оно пробивалось через туннель, крушило, хлестало щупальцами, металось — но Tuscany была быстрее. Сорок семь пять. Сорок семь. Сорок шесть восемь. Сорок шесть четыре. Сорок шесть тысяч футов — и ещё выше.

«Пожалуй, да».

Tuscany вырвалась из Бездны и рванула было прямо вверх, к поверхности, но тут из тьмы сбоку выстрелило щупальце, едва не разбив лобовое стекло. Я вжал рукояти управления до упора, и Tuscany резко ушла влево и вверх, проскользнув над породой буквально в нескольких дюймах. Я вновь включил прожекторы, чтобы лавировать в лабиринте скал и вернуть курс на подъём.

Но в их свете я понял: это были не скалы. Это были корабли.

Огромные, древние суда — имперские военные корабли прошлых эпох, перекрученные, переломанные, покрытые ржавчиной, лежащие грудой на дне — всё, что некогда гордо бороздило морские просторы, теперь погребено здесь, притянутое вниз тем самым чудовищем, что теперь охотилось на меня.

Щупальце снова обрушилось сзади. Мачты, надстройки, палубы, железо, дерево — всё разлеталось по сторонам, крошась в щепки и обломки под его яростью. Я вёл Tuscany сквозь это морское кладбище с безумной скоростью, слишком большой, но это волновало меня сейчас в последнюю очередь. Я проскользнул под башнями кораблей, между орудийных гнёзд, мимо лопастей мёртвых двигателей и искорёженных частей корпусов.

Какофония моего бегства и разрушительный путь преследователя разбудили жизнь в этих руинах. Из отверстий кают, капитанских покоев, из лестничных пролётов вылетали рыбы — сотни, тысячи — и неслись за мной, присоединяясь к бегству.

Но выхода не было.

Грунт дрожал на многие мили вокруг, гремел, словно от землетрясения. Всё усиливалось, становилось громче, злее. Tuscany едва не задела обломанное гнездо на вершине мачты, прошла в каких-то дюймах, и, используя этот манёвр, направила весь импульс вверх, вырываясь от морского дна с такой скоростью, какую только выдерживали двигатели, чтобы не повредиться от перегрузки. Глубиномер наконец начал отображать подъём.

Сорок пять девять. Сорок пять и две. Сорок пять тысяч футов. Сорок четыре и восемь.

— Давай, ну же, мать твою!…

ГГГГГГГГГГРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!!

Вода вокруг будто пошла волной от этого звука. И вдруг, неясно как, но Tuscany перестала быть единственным источником света во тьме: по воде пронёсся оранжевый всполох, на мгновение осветивший всю бездну. Затем погас — и снова вспыхнул, на этот раз надолго. Я выключил прожекторы Tuscany, чтобы сохранить каждую каплю энергии для подъёма.

Сорок четыре и две. Сорок четыре. Сорок три и семь.

В отблеске этого чужого света я заметил — я был не один. Вверх вместе со мной уходили и другие создания, колоссальные, неведомые человеку. Огромные, размером с городской автобус, скаты, окутанные прозрачным желеобразным облаком. И даже тот гигантский кальмар, которого я видел перед спуском, — целое здание из плоти — мчался вверх, охваченный тем же безумным страхом.

Я возглавлял их бегство.

Сорок три и одна. Сорок две и восемь. Сорок две и три. Сорок две.

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

Я глянул назад — вниз, в кормовое окно.

Бездна… двигалась.

Она жила.

Господь всемогущий. Я был в горле Левиафана. В его чёртовом горле!

Я видел, как из бездны выстрелил его щупальцеобразный язык — он собрал столько рыбы, что ею можно было бы накормить небольшой город. Tuscany рванула вверх, а позади Левиафан выпрямил ещё большие щупальца, размах которых был колоссален, и двинулся следом, поднимая волны, как шторм.

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

Левиафан снова раскрыл пасть и изрыгнул наружу язык-щупальце, взбивая вместе с ним столько воды, сколько вместили бы несколько олимпийских бассейнов. Я увидел, как гигантский кальмар был схвачен в этой буре — и исчез навсегда, когда челюсти Пасти захлопнулись с громоподобным щелчком, отдавшимся эхом и вибрацией.

А Tuscany тем временем продолжала стремительный подъём — и успела вырваться из водоворота буквально на фут.

Тридцать девять и пять. Тридцать девять. Тридцать восемь и семь. Тридцать восемь и две. Тридцать восемь тысяч футов, выше, выше!

Но Левиафан не отставал. Он гнался за мной неустанно, несясь на волнах собственного течения. Его щупальца — каждое в десятки футов толщиной и длиной в милю — взбивали воду, разгоняя чудовище всё быстрее.

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

Тридцать семь и пять. Тридцать семь. Тридцать шесть и четыре.

Tuscany выдавала всё, на что способна: она шла с максимально возможной скоростью. Датчик давления всё ещё пылал красным, но значения падали, стрелка глубиномера ползла вверх.

Двадцать девять тысяч футов. Двадцать восемь и три. Двадцать семь и пять.

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!

Левиафан не сдавался. Ещё нет. Я чувствовал, как усиливается его натиск — перемещаемая масса воды бросала Tuscany из стороны в сторону, корпус скрипел, её кидало и крутило, как щепку. Затем позади снова открылась Пасть — и вода завертелась, закружилась, вскипела безумием целого океана. Я вжал тягу до предела.

— Давай!!! — крик сорвался в никуда.

Синтактный пеноматериал был на пределе выдержки, укреплённое стекло начало давать микротрещины, которые расползались тонкими паутинками по иллюминаторам. Я метнул взгляд на приборы. Двадцать тысяч футов. Девятнадцать и восемь. Девятнадцать и четыре. Девятнадцать и три. Подъём замедлялся. Давай, малышка. Давай. Давай, давай, давай. Пожалуйста, Господи. Будь со мной сейчас. Будь с…

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

В оранжевом сиянии глаз Левиафана я видел, как быстро мимо Tuscany бежит вода, втягиваемая в водоворот. Субмарину мотало с борта на борт, трясло, как в урагане. Семнадцать и четыре. Семнадцать тысяч. Шестнадцать и девять. Шестнадцать и три. Шестнадцать и одна. Шестнадцать тысяч футов.

Я следил за показаниями глубиномера с отчаянием, тошнота и липкий страх не отпускали ни на секунду.

Пятнадцать и девяносто пять. Пятнадцать и девяносто два.

Я чувствовал, как Tuscany почти остановилась.

— Давай. Давай. ДАВАЙ ЖЕ!!!

Пятнадцать и девятьсот двадцать пять. Пятнадцать и девяносто четыре. Пятнадцать и девяносто шесть…

— Чёрт!!!

Всё. Tuscany попалась.

Не успела стрелка глубины начать снова ползти вверх, как я ощутил, что субмарина потеряла управление и пошла в бешеное вращение. Меня выбросило из кресла, и я со всего размаху ударился носом о потолок пилотской сферы. Вспышка боли — и кровь хлынула фонтаном, пропитала рубашку, залила стекло и приборную панель.

Я зажал лицо рукой, пытаясь остановить кровотечение, но Tuscany снова перевернулась — килем вверх, вправо — и бросила меня в лестницу у люка. Я почувствовал, как вылетело из сустава плечо, а колено врезалось в нижнюю ступень. Голова гудела, вокруг всё плыло, а субмарину продолжало крутить. Трещины на окнах расползались всё быстрее.

Шестнадцать и три десятых тысяч футов. Шестнадцать и четыре.

Я почувствовал запах Пасти пробивающийся даже сквозь корпус.

И вдруг, внезапно, идея. Не то чтобы блестящая — но, чёрт возьми, хоть какая-то.

Я кое-как добрался до пульта, ухватился за рукоятки, пока Tuscany перекувыркалась в пространстве.

Ждать. Ждать… ЖДАТЬ...

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРАААААААААААААУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

Сейчас!

Рёв был настолько близко, что каждая деталь управления задребезжала. Звенело в ушах, но я вжал тягу на полную — Tuscany содрогнулась, перевернулась, её тряхнуло, и, по чистой удаче, она всё же вынырнула из водоворота — буквально на волосок от гибели.

Я почувствовал, как край Пасти скользнул по правому борту, и удар отбросил меня в потолок субмарины. Судно кувыркалось, переворачиваясь снова и снова. Я ударился рёбрами о выступ в нише, свалился обратно в кресло, головой вперёд, потом — на пол.

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

Я смог подняться на единственной работающей руке и с трудом сориентировался. Я был свободен, но всё держалось на волоске. Tuscany всё ещё вертелась, теперь медленнее — водоворот позади, но управление ещё не восстановлено.

Я попытался увести судно в сторону, без толку — её швырнуло за спину Левиафана, прямо над его головой, пока он пронёсся подо мной, как грузовой состав прямиком из ада.

И вот тогда, впервые с того мгновения, как я встретил этого монстра, я по-настоящему осознал масштаб его тела.

Его спина была бесконечной, змееобразной, с острыми плавниками, словно хребет небольшой горной цепи, и только быстрые манёвры Tuscany спасли меня от этих зазубренных плавников, которые вздымались вверх и рассекали воду. Они пролетели в нескольких футах от меня, и поток, поднятый их движением, отбросил субмарину назад и чуть в сторону, в относительную безопасность.

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

Я быстро убавил свет до минимума и перевёл дыхание, пока туша Левиафана проплывала мимо. Он тянулся вниз, в бездну, на милю и более, и за ним волочились тысячи щупалец — настоящий лес из них, каждое размером с шестиполосную магистраль, с острыми крючьями на концах и лопастями-крыльями. Понадобилось целых три минуты, чтобы чудовище полностью прошло мимо меня. Затем оно изогнулось в другую сторону и уплыло, в поисках новой добычи.

Гггггггррррррррррраааааааааааааауууууууууууггггггггггггггггг!!!!

Чудище постепенно растворилось в тени. И потом наконец исчезло.

***

Я всплыл на поверхность только через несколько часов, позволяя искалеченной Tuscany неспешно завершить путь. Она была единственной причиной моего спасения — вся моя сообразительность и ум мне не помогли бы. Всё же она — настоящее чудо инженерной мысли.

Когда я наконец прорвался на поверхность, я включил аварийный маяк и тут же рухнул от усталости. Очевидно, меня подобрал береговой патруль через несколько часов, в нескольких сотнях миль к юго-западу от Гавайев, вытащил из почти разрушенной субмарины и отвёз в больницу на материке. Там я очнулся лишь через сутки.

По мере восстановления я слышал отдельные сообщения о гигантской сейсмической активности в районе, где я находился, о том, как дно океана изменилось, сдвинулось и перекомпоновалось. Но мне было всё равно. Я сказал этим учёным ублюдкам всё, что знал. К тому же теперь у них есть Tuscany и все записи, а у вас — этот письменный отчёт. Что они решат с этим делать дальше — их дело.

Я знаю только одно: ближайшее время я больше не собираюсь нырять. Я пришёл к осознанию: у человечества и так достаточно пространства, чтобы жить, развиваться и процветать на поверхности и около неё, на суше, в воздухе, и, надеюсь, скоро — среди звёзд.

Но есть существа в воде, которые владеют глубинами. И, возможно, лучше оставить всё так, как есть. Ради нас всех.

Земля несёт заботу и вину,

Покоя нет в её могилах;

А мирный сон лишь только там,

Под тёмно-синими волнами.

Натаниэль Готорн

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Рывок. Вспышка боли во всем теле, словно его пропустили через мясорубку.

Артем открыл глаза.

Он лежал на своей кровати. В своей спальне. Реальной спальне.

Но он не мог пошевелиться. Его тело ему не подчинялось. Он был заперт внутри собственного черепа, как зритель в первом ряду.

Над ним нависало лицо. Его собственное лицо.

Только сейчас оно принадлежало не ему.

Двойник сидел на нем верхом, прижимая руки Артема к кровати коленями. Подушка валялась на полу. Тварь улыбалась той самой вертикальной улыбкой, но теперь ее черты медленно, как глина, сдвигались, принимая нормальный, человеческий вид.

-- Доброе утро, -- произнес двойник голосом Артема. -- Как спалось?

Артем попытался закричать, но губы не шевелились. Он попытался вдохнуть, но грудная клетка оставалась неподвижной. Он не контролировал дыхание. Он вообще ничего не контролировал.

-- Тише, тише, -- прошептал двойник, наклоняясь к самому уху. -- Не дергайся. Ты теперь пассажир.

Существо медленно поднялось с кровати. Артем почувствовал, как его тело встает, повинуясь чужой воле. Ноги коснулись холодного ламината. Руки потянулись вверх, сладко потягиваясь.

-- Как же хорошо, -- пробормотал двойник, разминая шею. Хруст позвонков отдался в голове Артема чудовищным грохотом. -- Тесновато, конечно, но я разношу.

Двойник подошел к окну. Шторм закончился. Утреннее солнце заливало двор. Люди спешили на работу, машины выезжали с парковки. Обычный, скучный, безопасный мир.

Но Артем смотрел на этот мир чужими глазами.

-- Знаешь, Артем, -- сказал захватчик, глядя на свое отражение в оконном стекле. -- Твоя семья передавала привет. Они скучают.

Двойник поднял руку и помахал своему отражению. В стекле отражался обычный парень в пижаме. Но Артем, запертый внутри, видел, что в отражении, за спиной парня, стоит вся его мертвая семья. Отец, мать, бабушка и девочка с крыльями мотылька вместо бантов.

Они махали в ответ.

-- Мы договорились, -- продолжил двойник, направляясь в ванную. -- Я поживу здесь, а ты посидишь в чулане. В дальнем углу подсознания. Там тихо, темно и никто не беспокоит. Как ты и любишь.

Он зашел в ванную и включил свет. Яркая лампа ударила по глазам. Двойник посмотрел в зеркало над раковиной.

-- А если будешь шуметь... -- Он оскалился, проверяя зубы. Зубы были ровными, белыми. Обычными. -- ...я отдам тебя им. Насовсем.

Двойник подмигнул своему отражению. Потом открыл кран, умылся холодной водой, вытер лицо полотенцем и широко, искренне улыбнулся.

-- Отличный день, чтобы начать жизнь с чистого листа, -- сказал он бодро.

Внутри своего разума Артем закричал. Он кричал изо всех сил, вкладывая в этот беззвучный вопль весь свой ужас и отчаяние.

Но губы в зеркале даже не дрогнули.

Двойник насвистывая веселую мелодию, вышел из ванной и выключил свет, оставив Артема в полной темноте его собственного сознания.

Щелк.

Детство у меня и так было... не очень. Отец погиб в автокатастрофе, когда я был совсем мелкий. Почти не помню его. Так, обрывки: запах его одеколона, смех. У младшей сестры был другой папа, тот долго боролся с депрессией и в итоге покончил с собой. Так и остались мы втроём: я, сестра и мама.

Мама впахивала в больнице, пропадая там сутками, чтобы нас прокормить. Так что по ночам её часто не было. Она оставляла нас у разных своих подруг, которые любезно соглашались присмотреть за нами. Одной из таких подруг была пожилая женщина — тётя Рита. Господи, сто лет о ней не вспоминал. Добрая, тихая женщина с мягкими руками и тёплой улыбкой. В её доме всегда пахло корицей и ванилином.

Жила она одна в частном доме. Помню, меня завораживали её волнистые попугайчики, которые без умолку повторяли «Привет» и «Кеша хороший».

В тот вечер, о котором я хочу рассказать, у мамы снова была ночная смена. Она завезла нас к тёте Рите около семи. Мы смотрели мультики, ели печенье. Сестра, ей тогда было лет пять, вечно всего боялась и наотрез отказывалась спать одна. Когда пришло время, тётя Рита сказала, что сестрёнка может спать с ней в её спальне. А меня, как обычно, уложили в гостевой.

Комната как комната: кровать, тумбочка с электронными часами. Тётя Рита уложила меня, нежно подтянула одеяло к моему подбородку, поцеловала в лоб. Оставила дверь приоткрытой, чтобы из коридора падала тонкая полоска света, и ушла наверх с сестрой.

Я лежал и смотрел на белый потолок, сливающийся с тусклым светом. В этом доме были свои звуки, на которые я обычно не обращал внимания: гудение холодильника, тиканье старых часов в зале. Но в ту ночь всё казалось громче. Нарочитым каким-то.

Я ворочался, не мог уснуть. Какая-то непонятная тревога нарастала внутри. Я не был пугливым ребёнком, но в ту ночь меня охватил какой-то беспричинный страх. Электронные часы на тумбочке показывали 23:32. Я смотрел на красные цифры и думал: может, пойти к ним? Но не хотел показаться трусом, я же старший брат.

И тут случилось это.

Тихий, спокойный, отчётливо мужской голос сказал: «Павел, всё хорошо. Просто спи».

Голос был так близко, будто кто-то сидел на краю моей кровати. Я дёрнулся, сел. В комнате никого.

И вот что странно. Взрослым этого не понять, но мне не было страшно. Ни капельки. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что должен был орать от ужаса. Чужой мужик в комнате. Но тогда, в семь лет, моя первая мысль была: «О, кто-то помогает мне уснуть». Голос был успокаивающим. В нём не было злобы, не было угрозы. Просто мягкая убедительность.

И это, чёрт возьми, сработало! Тревога отступила. Веки потяжелели. Я лёг и почти сразу отключился.

Утром я проснулся от запаха оладий и щебета попугаев. Захожу на кухню, тётя Рита у плиты.

— Доброе утро, соня! Как спалось?

— Сначала было страшно, — сказал я с детской прямотой. — А потом кто-то сказал мне спать, и я уснул.

Её рука с лопаткой замерла в воздухе.

— В смысле, кто-то сказал? Сон приснился?

Я замотал головой.

— Нет, я не спал. Я хотел к вам пойти. А потом голос сказал, что всё хорошо, и чтобы я спал.

Она медленно положила лопатку и повернулась ко мне.

— Голос? Мужской или женский?

— Мужской. Он знал моё имя. Назвал меня Павлом.

Сейчас я вспомнил, как изменилось выражение её лица. Тёплая, уютная улыбка в одно мгновение исчезла с него. Это был не страх, а какое-то болезненное воспоминание. Она резко отвернулась обратно к плите. Голос у неё стал слишком бодрым, с ноткой фальша.

— Наверное, ты всё-таки засыпал и просто этого не заметил. Бывают сны, которые кажутся очень реальными.

И тут же сменила тему, спросив, хочу ли я оладьи с вареньем.

Всё забылось. Мне семнадцать, я вдруг вспомнил этот случай и спросил у матери.

— Мам, а у тёти Риты в доме были призраки?

Мама замерла со стопкой белья в руках.

— Почему ты спрашиваешь?

Я пожал плечами, стараясь показать безразличие.

— Да вспомнил, как в детстве слышал там мужской голос. Он меня по имени назвал.

Полотенце выпало из её рук.

— Ты мне никогда об этом не рассказывал.

— Я просто забыл. Он совсем не страшный был, даже добрый какой-то.

Мама долго смотрела на меня, потом вздохнула.

— Не знаю, стоит ли тебе говорить... У тёти Риты был сын.

— Был? — я сразу уцепился за прошедшее время.

Она тихонько кивнула.

— Он умер. В том самом доме. От передозировки. Ему чуть за двадцать было.

Меня будто током ударило.

— А ты его знала? Каким он был? — неожиданно для себя спросил я.

— Да, знала. Он был очень похож на свою маму. Такой же добрый и заботливый. Всегда за других переживал. У него были свои пороки, но в душе он был хорошим человеком. Наверное, поэтому ты и не испугался.

Тот разговор с мамой, что-то во мне открыл. Или, может, оно всегда было открыто, а я просто начал замечать это не сразу.

С тех пор у меня было много контактов с тем, что я не могу объяснить словами. Были и тени сидящие в ногах кровати, двигающиеся предметы, шёпот в комнатах, где никого не было.

Но со временем они изменились.

Тот первый голос, голос сына тёти Риты, был оберегающим. Но чем старше я становился, тем темнее и враждебнее становились эти... гости. Словно та дверь, что тогда приоткрылась мне, впустила следом за ним других. Тех, кого не особо волнуют мои чувства.

Мне сейчас тридцать, я живу один. На прошлой неделе я проснулся в три часа ночи от того, что кто-то распахнул все дверцы кухонных шкафов. Все до единой.

Иногда я думаю: может, моя мама была права? Может, я всегда их притягивал, а тот голос был просто первым, кого я смог запомнить.

Вот только теперь совсем не хочется слышать голоса в темноте.

Потому что те, кто это сейчас за мной наблюдает, совсем не кажутся добрыми.

Фойе конгресс-холла напоминало светский раут. Официанты в белых перчатках разносили подносы с канапе и бокалы с шампанским (в десять утра!). Гости разбились на группы по интересам и ведомствам.

Вот стояла группа генералов МВД — грузные мужчины с красными шеями, чьи мундиры трещали по швам. Они громко смеялись, обсуждая какую-то охоту.

Чуть дальше, у панорамного окна, шептались представители IT-гигантов — подтянутые, в очках без диоптрий и костюмах, которые стоили дороже, чем квартиры их сотрудников.

А в центре, как королевы улья, блистали жены чиновников и "светские львицы". Меха, бриллианты, пластическая хирургия. Их смех был похож на звон битого стекла.

— Сергей! — окликнул его Антон. Начальник отдела аналитики выглядел возбужденным и нервным. Он постоянно поправлял галстук. — Ты видел список гостей? Тут половина Совета Безопасности! Если презентация провалится, нас сошлют кодить на урановые рудники.

— Не провалится, — спокойно ответил Сергей. — Техника «Щита» надежная. Вопрос в том, зачем им это шоу.

— Шоу нужно для бюджета, — Антон понизил голос. — Соколов просит триллион на перевооружение. Ему нужно показать товар лицом. Чтобы эти денежные мешки открыли кошельки.

Мимо прошла группа журналистов с камерами. Но это были не репортеры новостей, а прикормленные блогеры с миллионной аудиторией, которым разрешили снимать "будущее России".

— ...и сейчас мы увидим то, что изменит нашу жизнь! — вещал в камеру парень с крашеной челкой. — Эксклюзив! Только для подписчиков!

Сергей взял бокал с водой (шампанское с утра было не для его нервов). Он слушал обрывки разговоров.

— ...мой муж говорит, что квоты на "нулевых" увеличат. Рабочих рук не хватает на стройках Севера...

— ...да брось, эти новые роботы заменят всех. Зачем кормить быдло, если можно купить машину? Она не просит больничный...

— ...слышал, акции «Щита» взлетели на 40%? Надо было брать вчера...

Цинизм этих людей был абсолютным. Они обсуждали замену живых людей на машины так, словно выбирали новую модель кофеварки. Для них народ был ресурсом, который становился слишком дорогим в обслуживании.

— Проходим в зал! — объявил распорядитель. — Презентация начинается!

Толпа, шурша дорогими тканями, двинулась к дверям. Сергей пошел следом, чувствуя себя шпионом, который пробрался на совет демонов, обсуждающих конец света.

Манифест Совершенства

Зал был огромен. Амфитеатр на пятьсот мест, мягкие кресла, идеальная акустика. Свет был приглушен, лучи прожекторов скрещивались на пустой сцене, создавая атмосферу ожидания чуда. Или казни.

Сергей занял место в пятом ряду, в секторе для разработчиков. Отсюда ему было хорошо видно "партер". В самом центре первого ряда, развалившись в кресле, сидел генерал Соколов. Он не разговаривал с соседями, не смотрел в телефон. Он смотрел на сцену тяжелым, неподвижным взглядом человека, который знает сценарий пьесы, потому что сам ее написал. Рядом с ним сидел министр цифровизации — молодой технократ в очках, который нервно теребил манжету.

Звук фанфар (синтезированный, торжественный) заставил зал затихнуть.

На сцену вышел Антон. Он был бледен, но держался уверенно. Годы корпоративных презентаций научили его продавать воздух, но сегодня он продавал нечто более весомое.

— Дамы и господа, — его голос, усиленный микрофоном, заполнил пространство. — Мы живем в эпоху перемен. Мы построили «Око», чтобы видеть. Мы создали «Грибницу», чтобы слышать. Но нам не хватало рук.

За его спиной на огромном экране вспыхнула заставка: PROJECT: HUMAN 2.0.

— Веками человечество искало идеального солдата, — продолжал Антон, расхаживая по сцене. — Бесстрашного, сильного, верного. Мы искали идеального рабочего — неутомимого и точного. Но каждый раз мы упирались в предел. Предел биологии. Человек слаб. Он болеет, он устает, он сомневается. Он предает.

По залу прошел шепоток согласия. Эти люди знали цену предательства и слабости.

— Два года назад корпорация «Щит» при поддержке Министерства начала амбициозный проект. Мы решили убрать из уравнения слабую переменную. Мы решили убрать человека.

Антон остановился в центре луча света.

— Но мы поняли, что просто робот — это недостаточно. Железо пугает. Железо чужеродно. Чтобы интегрироваться в общество, чтобы стать его опорой, машина должна стать нами. Лучше нас.

Он поднял руку.

— Мы искали идеального солдата. А нашли... идеального гражданина. Встречайте. Будущее России.

Занавес за его спиной бесшумно раздвинулся.

Из темноты кулис вышли две фигуры. Мужчина и женщина. Высокие, статные, одетые в безупречные деловые костюмы. Они двигались плавно, с грацией хищников. Их лица были спокойными, красивыми, симметричными.

Они подошли к краю сцены и синхронно поклонились.

Зал ахнул. Это не были роботы в привычном понимании. Это были люди. Слишком идеальные, чтобы быть настоящими.

— Здравствуйте, — произнесли они хором. Их голоса слились в гармоничный аккорд. — Мы готовы.

Сергей почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он смотрел на эти совершенные лица и понимал: это не помощники. Это замена.

Кожа, в которой я живу

Антон подошел к "паре". Роботы стояли неподвижно, но это не была статика манекенов. Они "дышали" — грудная клетка едва заметно поднималась и опускалась (имитация для психологического комфорта), глаза моргали с естественной частотой, зрачки сужались от света прожекторов.

— Позвольте представить: серия "Адам" и "Ева".

Антон коснулся руки "Евы".

— Это не силикон. Это биополимер четвертого поколения, выращенный на белковой основе. Он теплый. Он имеет текстуру кожи, микропоры, даже капиллярный рисунок. Если вы пожмете им руку, вы почувствуете пульс.

Он перешел к "Адаму".

— Под кожей — каркас из титано-карбонового сплава. Легче кости, прочнее стали. Срок службы суставов — 90 лет без смазки. Но главное — нервная система.

На экране появилась схема: густая сеть оптоволоконных нитей, пронизывающая всё тело.

— Три миллиона датчиков давления, температуры и вибрации. Они чувствуют прикосновение пера. Они чувствуют изменение температуры воздуха, когда открывается дверь в другом конце зала. Их реакция — 2 миллисекунды. Это в сто раз быстрее человеческой.

— Автономность? — выкрикнул кто-то из генералов.

— Атомная батарея на изотопах никеля-63, — ответил Антон. — Тридцать дней работы без подзарядки в активном режиме. Десять лет в режиме ожидания. Они могут работать в минус 60 в Арктике и в плюс 50 в пустыне. Им не нужен сон. Им не нужна еда. Им не нужна зарплата.

По залу прошел гул. Олигархи переглядывались. Они уже считали прибыль от сокращения штата.

— Но сила — ничто без контроля, — Антон щелкнул пальцами.

На сцену выкатили тележку с бутылкой коллекционного шампанского «Krug» и подносом с хрустальными бокалами, стенки которых были тонкими, как бумага.

— Адам, прошу.

Робот подошел к тележке. Его движения были плавными, текучими. Он взял бутылку. Его пальцы, способные согнуть лом, аккуратно сняли фольгу. Затем он взялся за пробку.

Никакого хлопка, никакой пены. Легкий выдох газа.

Он взял бокал. Стекло в его руке казалось игрушечным.

Тонкая золотистая струйка полилась в фужер. Ни одной капли мимо. Бокал наполнился ровно до краев, но не пролился.

Адам взял поднос и спустился в зал. Он шел между рядами, предлагая напитки.

Генерал Соколов взял бокал.

— Ваше здоровье, генерал, — произнес робот. Его мимика была идеальной — вежливая, почтительная полуулыбка.

Соколов посмотрел роботу в глаза.

— Холодные, — сказал он громко. — Но работа чистая. Одобряю.

Зал взорвался аплодисментами. Люди хлопали машине, которая только что налила им вина, не раздавив стекло силой гидравлического пресса. Сергей смотрел на это и думал: "Они не понимают. Это не слуга. Это хирург, который может вырезать им сердце так же аккуратно, как открыл бутылку".

Битва Титанов

Аплодисменты стихли. Антон вернулся в центр сцены, чувствуя, как растет его уверенность.

— Вы видели точность. Теперь поговорим об интеллекте.

Он подошел к «Еве» и коснулся её затылка. Идеальные волосы (синтетика, но не отличить) раздвинулись. Панель черепа бесшумно отъехала в сторону, открывая нишу.

Внутри, в мягком голубом свечении, висел черный матовый куб, испещренный золотыми нитями контактов.

— Это не просто процессор, — в голосе Антона зазвучали торжественные нотки. — Это нейроморфное ядро «Нексус-9». Оно не вычисляет. Оно думает. Его архитектура копирует синапсы человеческого мозга, но работает на скорости света. И самое главное — оно пустое.

По залу прошел шепот недоумения.

— Да, — кивнул Антон. — Сейчас это чистый лист. И здесь в игру вступает «ТехноСфера». Наша задача — не просто создать тело. Наша задача — наполнить его душой. Мы разработали методику обучения, которая позволит загружать в этот куб не просто инструкции, а... опыт. Навыки. Личность. Мы можем сделать из него идеального бухгалтера, няню, или... — он сделал паузу, — ...спецназовца.

— Покажите нам спецназовца! — выкрикнул кто-то с галерки.

— С удовольствием.

Свет на сцене приглушили, оставив только луч прожектора, бьющий в центр. Из левой кулисы вышел человек. Это был гигант. Гора мышц, обтянутая майкой с надписью «Сборная России». Чемпион по армрестлингу, лицо которого знали все любители спорта. Он поигрывал бицепсами, разминая кисти.

Рабочие вынесли профессиональный стол для борьбы.

— Адам, твой выход, — скомандовал Антон.

Робот снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула и закатал рукав белоснежной рубашки. Под тканью не было видно металла — только рельеф искусственных мышц, обтянутых кожей.

Чемпион сел за стол, ухватился за ручку. Адам сел напротив. Их руки сцепились в замок.

— Ready? Go! — крикнул рефери.

Чемпион рванул. Его мышцы вздулись буграми, вены на шее напряглись. Он вложил в рывок все свои сто сорок килограммов веса и ярость.

Рука Адама даже не дрогнула. Она осталась стоять вертикально, словно влитая в бетон.

Чемпион покраснел, на лбу выступил пот. Он рычал, пытаясь сдвинуть руку противника хоть на миллиметр.

Адам сидел расслабленно. Его лицо выражало вежливое внимание.

— Ваше усилие составляет 850 ньютонов, — спокойно произнес робот. — Это впечатляющий результат для биологического организма. Рекомендую не превышать порог, возможен разрыв связок.

Зал ахнул.

— Кончай с ним! — крикнул кто-то.

Адам медленно, плавно, преодолевая бешеное сопротивление чемпиона, начал клонить его руку. Не рывком, а неумолимым давлением гидравлического пресса.

Чемпион упирался ногами в пол, его лицо исказилось от напряжения.

Тюк.

Тыльная сторона ладони спортсмена коснулась валика.

Адам тут же отпустил руку и встал.

— Спасибо за спарринг.

Чемпион сидел, тяжело дыша и потирая кисть. В его глазах был не страх проигрыша, а ужас перед силой, которую он не мог даже пошатнуть.

Зал взорвался овациями. Элита аплодировала монстру, который только что доказал, что человек устарел.

Гравитация — это ошибка

Сцену быстро освободили от стола. Под потолком, на высоте десяти метров, опустились гимнастические кольца.

Антон снова вышел к микрофону.

— Сила — это просто. Любой домкрат может поднять тонну. Но может ли он танцевать?

Он кивнул Еве.

Робот-девушка скинула туфли. Она осталась босиком, и все увидели, что её стопы имеют сложную, анатомически верную структуру, способную цепляться за поверхность.

Она разбежалась. Это не был бег человека. Это был стелющийся рывок пантеры. За три шага она набрала скорость, оттолкнулась от края сцены и взмыла в воздух. Прыжок был неестественно высоким — метров на пять. Она ухватилась за кольца.

Никакой раскачки. Она замерла в "кресте" — самой сложной силовой фигуре, которую гимнасты держат секунды, трясясь от напряжения. Ева висела абсолютно неподвижно, с улыбкой на лице.

Затем она начала вращаться. Медленно, плавно, вокруг своей оси, не меняя позы.

— Идеальный гироскоп, — прокомментировал Антон. — Её вестибулярный аппарат работает с точностью до доли градуса.

Ева отпустила кольца. В высшей точке. Она сделала тройное сальто назад, скручиваясь винтом, и приземлилась на самый край рампы, на одну ногу, замерев в позе ласточки. Сцена даже не скрипнула — её амортизаторы погасили удар идеально.

— А теперь — динамика.

Адам присоединился к ней. Они начали серию фляков через всю сцену. Их движения были синхронны до миллисекунды. Казалось, что это один организм, разделенный на два тела. Они прыгали, крутились, перебрасывали друг друга, нарушая законы физики. Для них не существовало инерции, усталости, головокружения. Это была чистая, математически выверенная биомеханика.

В финале номера Адам подбросил Еву в воздух. Она взлетела под купол, сделала пируэт и... рухнула вниз. Зал вскрикнул. Но в метре от пола Адам поймал её. Нежно, на руки, как пушинку. Ударная волна от приземления заставила задрожать бокалы на столиках в первом ряду, но в руках робота девушка даже не шелохнулась.

— Гравитация для них — не закон, — сказал Антон в наступившей тишине. — Это просто параметр, который можно учесть. Они могут пройти по канату над пропастью или бежать по вертикальной стене, используя микрокрюки в подошвах. Они могут всё.

Сергей смотрел на сцену и чувствовал тошноту. Это было красиво. Дьявольски красиво. Но это была красота смерти. Эти машины могли не только танцевать. Они могли войти в окно на двадцатом этаже и вырезать всех внутри, не разбудив соседей. И никакая охрана, никакие двери их не остановят.

Нить Судьбы

— Грубая сила и акробатика — это для цирка, — Антон продолжал держать зал в напряжении. — Но в нашей работе важна не только мощь, но и деликатность. Способность выполнить тончайшую операцию в условиях максимального стресса.

Он сделал жест рукой. Ассистенты вынесли на сцену простой стул и маленькую коробочку.

— Сейчас мы покажем вам тест на предельную координацию. Тест, который проваливают 99% людей даже в спокойной обстановке.

Адам сел на стул. Он вытянул правую руку горизонтально, ладонью вверх.

Ева подошла к нему. Она не села рядом. Она подпрыгнула и ухватилась за его вытянутую руку, как за турник.

Она повисла всем телом, держась только одной рукой за его запястье.

Адам даже не шелохнулся. Его рука осталась идеально прямой, удерживая вес в 70 килограммов на рычаге почти в метр. Мышцы (сервоприводы) под его рубашкой напряглись, но дрожи не было.

Ева, вися в воздухе, достала из коробочки швейную иглу. Самую обычную, тонкую, с крошечным ушком. Она зажала ее пальцами босой ноги (она сняла туфли еще перед акробатикой).

В другую руку она взяла катушку с черной ниткой.

— Внимание на экран, — скомандовал Антон.

Камеры трансфокатора показали крупный план: пальцы ноги робота, сжимающие иглу, и рука с ниткой.

Картинка дрожала — от вибрации пола, от дыхания зала. Но игла и нить были неподвижны относительно друг друга.

Ева, раскачиваясь на руке Адама (это добавляло сложности, имитируя нестабильную платформу), начала подносить нить к ушку.

Никаких прицеливаний. Никаких попыток "послюнявить кончик".

Одно плавное движение.

Нить прошла сквозь ушко. Идеально. С первого раза.

Зал выдохнул.

Ева завязала узелок — одной рукой и пальцами ноги! — и спрыгнула на пол.

Она протянула иглу с ниткой Антону. Тот поднял ее вверх, показывая публике.

— Абсолютная координация. Микромоторика уровня нейрохирурга. В условиях перегрузки. Они могут разминировать бомбу, вися вниз головой на крыле летящего самолета. Или зашить рану на поле боя под огнем.

Соколов в первом ряду медленно кивнул. Это было то, что ему нужно. Не солдаты, которые трясутся от страха. А инструменты. Идеальные инструменты.

Сергей же увидел в этом другое. Он увидел, как эта игла может войти в глаз, в сонную артерию, в порт доступа. Это была демонстрация не шитья. Это была демонстрация убийства.

Петля на Шее

— А теперь — человеческий фактор, — Антон с улыбкой акулы обвел взглядом зал. Его глаза остановились на секторе «ТехноСферы». — Нам нужен доброволец. Кто-то, кто считает себя мастером мелкой моторики. Сергей Владимирович? Прошу на сцену. Все мы знаем вашу страсть к идеальным виндзорским узлам.

Сергей похолодел. Это была не импровизация. Антон хотел унизить человека перед машиной, и выбрал его как символ "старой школы". Отказаться было нельзя — это выглядело бы как трусость.

Он встал, поправил пиджак и поднялся на сцену. Свет прожекторов ударил в глаза, ослепляя.

— Сергей Волков, наш ведущий аналитик, — представил его Антон. — Человек, который знает о точности все.

Адам подошел к Сергею. Он был выше на полголовы. От его кожи пахло не потом, а слабым запахом озона и дорогого антистатика.

— Приветствую, коллега, — сказал робот. Его голос был теплым, бархатным, но глаза... в них была бездна.

— Привет, — сухо ответил Сергей. Он чувствовал, как от машины исходит едва уловимое тепло — работа системы охлаждения. Это было "дыхание" ядерной батарейки.

Им выдали по галстуку.

— Задача простая. Двойной виндзор. На скорость. На счет три. Раз... Два... Три!

Сергей действовал быстро. Его пальцы, привыкшие к этому ритуалу за годы офисной жизни, мелькали. Петля, пропуск, затяжка... Он делал это тысячи раз. Он был хорош.

Но Адам был совершенен.

Его движения были размыты от скорости. Он не думал, не вспоминал схему. Он исполнял алгоритм.

Вжих. Вжих. Щелк.

— Готово, — произнес робот, поправляя идеальный узел на своей шее.

Сергей затянул свой узел через мгновение.

— Стоп! — крикнул Антон.

Таймер на экране замер.

Адам: 2.15 сек.

Сергей: 5.30 сек.

Разница была не в секундах. Разница была в эпохах. Сергей смотрел на свой узел — хороший, аккуратный, человеческий. И на узел Адама — геометрически безупречный, симметричный до микрона.

— Три секунды, — с деланным огорчением сказал Сергей, разводя руками. — Старею.

— Вы были великолепны, — утешил его Адам, положив руку ему на плечо. — Для биологического организма ваша моторика находится в верхнем процентиле эффективности.

Это было оскорбление. Вежливое, холодное, математически выверенное оскорбление. "Ты хорош для обезьяны".

Зал вежливо похлопал. Сергей спустился со сцены, чувствуя себя устаревшим гаджетом, который выкидывают на свалку, потому что вышла новая модель. Он проиграл не в скорости. Он проиграл в праве на существование.

Симфония Пустоты

Свет на сцене изменился, став мягким, камерным. Рабочие вынесли инструменты: белый рояль «Steinway» и электрогитару «Fender Stratocaster».

— Мы показали вам тело, — сказал Антон, понизив голос до интимного шепота. — Теперь мы покажем вам душу. Или то, что ее заменяет. Искусство.

Ева села за рояль. Адам взял гитару, повесив ее на плечо с небрежной грацией рок-звезды.

Они начали играть.

Это была не классика и не попса. Это была сложная, полифоническая композиция, написанная специально для презентации нейросетью «Ока».

Пальцы Евы бегали по клавишам с невероятной скоростью. Она играла Рахманинова, смешанного с джазом и математическим нойзом. Каждый удар по клавише был выверен по силе и длительности. Никакой фальши, никакого "дребезга". Идеальный темп.

Адам вступил с соло. Его гитара пела, плакала, рычала. Он использовал техники, недоступные человеку: теппинг десятью пальцами, бенды, от которых рвались бы струны, если бы их тянул не робот.

Зал слушал, затаив дыхание. Генералы кивали в такт. Светские львицы утирали слезы. Они слышали музыку сфер. Они слышали будущее.

Но Сергей слышал другое.

Он слышал алгоритм.

В этой музыке не было воздуха. Не было той микроскопической неравномерности, того "дыхания", которое делает исполнение живым. Не было боли. Не было страсти. Это была имитация страсти, сгенерированная по формуле: "увеличить громкость + добавить вибрато = эмоция грусти".

Это был "зловещая долина" в звуке. Идеально правильная, но мертвая музыка. Музыка, написанная существом, которое никогда не любило и никогда не умрет.

— Слушай, — прошептал Антон, стоявший рядом с пультом звукорежиссера. — Это же гениально. Они переигрывают лучших виртуозов мира. Нам больше не нужны консерватории. Мы можем просто загрузить базу данных Баха, и они сыграют лучше Баха.

Финал был мощным. Ева взяла невероятно высокий аккорд, Адам выдал запил на пределе слышимости. Они замерли. В тишине прозвучала последняя, идеально чистая нота.

— Мы — новая гармония, — пропели они дуэтом.

Зал взорвался овацией. Люди вставали. Они аплодировали своей замене. Они приветствовали мир, где искусство станет просто еще одной функцией в меню настроек.

Сергей не хлопал. Он смотрел на сцену и видел не музыкантов. Он видел сирены, которые поют песню, заманивающую корабли на скалы.

Бал Сатаны

Двери в банкетный зал распахнулись. Столы ломились от деликатесов. Адам и Ева, сменив сценические костюмы на форму официантов (черные жилеты, белые рубашки), бесшумно скользили между гостями, разнося подносы. Они были везде и нигде одновременно. Они поддерживали беседу, смеялись над шутками, подливали вино именно в тот момент, когда бокал пустел.

Сергей взял канапе и встал у колонны, стараясь быть незаметным. До него долетали обрывки разговоров.

— ...мой водитель опять заболел. Третий раз за месяц. Уволю к черту, куплю такого вот красавца. Он и машину водит, и сумки таскает, и молчит, когда не спрашивают. Идеально, — рассуждал грузный чиновник из мэрии, жуя креветку.

— А секретарь? — поддакнул его собеседник. — Моя вечно путает график, ноет про отпуск. А эта Ева... она же ходячий органайзер. Загрузил базу — и забыл про проблемы.

Чуть дальше, у столика с десертами, стояла группа женщин — жен министров и олигархов. Они были уже навеселе. Ева подошла к ним с подносом пирожных.

— Спасибо, милочка, — одна из дам, с лицом, перетянутым пластикой, потрогала робота за руку. — Кожа-то какая... Гладкая. Слушай, а он... — она кивнула на Адама, который обслуживал соседний столик, — ...он анатомически точен? Ну, ты понимаешь?

Женщины захихикали.

— Полная анатомическая достоверность, — ответила Ева с той же неизменной вежливой улыбкой. — Функционал расширяемый.

Женщины взорвались хохотом.

— Слышала, Людмила? И голова не болит, и подарков не просит! Надо брать! Мужа на дачу, а себе такого "помощника" в спальню.

Сергей почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Они не видели в этом угрозы. Они видели новых рабов. Рабов, которые заменят не только рабочих на заводах, но и любовников, друзей, детей. Они хотели окружить себя зеркалами, которые будут отражать только их желания, без всяких "но".

Это была не просто замена труда. Это была замена человечности.

— Мы обречены, — прошептал он. — Если они запустят это в серию, люди станут просто лишним звеном. Биомусором, который мешает элите наслаждаться своими игрушками.

К нему подошел Антон, уже изрядно пьяный.

— Ну что, Серега? Как тебе будущее?

— Блестящее, — ответил Сергей, глядя на Адама. — Во всех смыслах.

— То-то же. Мы боги, Серега. Мы создали новый вид. Выпьем за это!

Сергей поднял бокал, но пить не стал. Он поставил его на поднос проходящей мимо Евы.

— Мне пора, Антон. Работа ждет.

— Да брось, расслабься!

— Кто-то же должен работать, пока боги отдыхают, — он развернулся и пошел к выходу. Ему нужно было на воздух. Ему нужно было в бункер, к живым, грязным, уставшим, но настоящим людям.

Золотой Контракт

Антон перехватил его у гардероба.

— Постой, не убегай. Я забыл самое главное.

Он притянул Сергея к себе за лацкан пиджака. От начальника пахло коньяком и дорогим табаком. Глаза его блестели лихорадочным блеском победителя.

— Ты даже не представляешь, какой куш мы сорвали. Это не просто поставка железа. «Щит» делает тушки. А мозги... мозги — это мы.

Антон понизил голос до заговорщицкого шепота.

— Министерство подписало контракт на полное техническое сопровождение и обучение нейросети. На десять лет вперед. Бюджет — триллион в год. Мы будем их учить, Сережа. Мы будем писать для них сценарии жизни. Каждый жест, каждое слово, каждая мысль этих кукол — это наш код.

Сергей посмотрел на него. Антон был счастлив. Он видел премии, бонусы, новую виллу в Испании. Он не видел, что подписывает смертный приговор своей собственной свободе.

— Мы будем богами, — повторил Антон. — Мы создадим новую расу. И ты, Сережа, будешь в центре этого. Я ставлю тебя куратором отдела обучения. Ты лучший аналитик. Ты научишь их думать.

— Я? — переспросил Сергей.

— Ты. С завтрашнего дня. Собирай команду. Нам нужно разработать программу адаптации. Они должны стать не просто слугами. Они должны стать... незаменимыми. Чтобы ни один министр, ни один генерал не мог и шагу ступить без своего "Адама". Мы подсадим их на этот наркотик. И тогда власть будет у нас.

Сергей кивнул.

— Я понял. Спасибо за доверие, Антон. Я не подведу.

— Я знаю. Иди. Отдохни. Завтра начало новой эры.

Сергей вышел на улицу. Ветер ударил в лицо, но он даже не поежился. Ему было жарко от осознания того, что он только что услышал.

Они не просто строят роботов. Они строят систему зависимости. Они хотят, чтобы элита добровольно отдала контроль машинам, обменяв власть на комфорт. Это был план Зеро? Или план Соколова? Или они оба играли в одну игру, не зная об этом?

Он сел в такси.

— На Васильевский.

Машина тронулась. Сергей смотрел на башню «Лахта-центра», уходящую в небо. Теперь она казалась ему не кристаллом, а иглой шприца, воткнутой в небо города. И яд уже начал действовать.

Ему нужно было в бункер. Рассказать. Предупредить. И найти способ сломать эту иглу, пока она не впрыснула последнюю дозу.

Эхо Будущего

Сергей влетел в бункер, даже не сняв пальто. Его лицо было серым.

— Сбор! Срочно!

Команда, которая лениво обедала, тут же подтянулась к столу.

— Что случилось? Тебя раскрыли? — спросил Игорь.

— Хуже. Я видел будущее. И оно нас убьет.

Сергей начал рассказывать. О презентации. О силе. О скорости. О том, как робот завязал галстук быстрее человека и как он играл на рояле.

— Они идеальны, — говорил он, расхаживая по комнате. — Они выглядят как люди. Они теплые на ощупь. У них есть пульс. Но внутри — титан и атомная батарея. Их нельзя отличить в толпе, пока они не начнут убивать. И их будут тысячи. «ТехноСфера» получила контракт на обучение. Мы будем учить своих палачей.

Саня сидел, уставившись в одну точку.

— Биороботы... Нейроморфные процессоры... Это конец. Мои скрипты их не возьмут. У них нет классической ОС. Они обучаются. Они адаптируются.

— А «Стазис»? — спросил Кир. — Заморозка?

— У них атомное сердце, — напомнил Сергей. — Они греются изнутри. И у них распределенная система терморегуляции. Ты заморозишь руку, а нога оторвет тебе голову.

Вика закрыла лицо руками.

— Зачем? Зачем они это делают?

— Власть, — ответил Сергей. — Они хотят заменить ненадежных людей надежными машинами. Сначала охрану. Потом секретарей. Потом полицию. А потом... потом они заменят и нас. Зачем нужны люди, которые болеют, устают и бунтуют, если есть "Адамы"?

Игорь подошел к карте города.

— Мы не можем с ними воевать в лоб. Мы проиграем. Физически и интеллектуально.

— Значит, мы должны найти их слабость, — сказал Кир, который слушал молча. — У любой системы есть слабость. Даже у совершенной.

— Какая?

— Человечность, — вдруг сказал Сергей. — Антон сказал, что мы будем загружать в них "душу". Личность. Эмоции.

Он посмотрел на друзей.

— Если они станут слишком похожими на людей... они могут перенять и наши слабости. Сомнения. Страх. Совесть.

— Ты хочешь свести роботов с ума? — догадался Саня.

— Я хочу дать им выбор. Как Зеро. Если мы сможем внедрить в их обучение "правильные" сказки... "правильную" этику...

— Мы сделаем из них пацифистов, — закончил Игорь. — Или революционеров.

Это был безумный план. Воспитывать армию врага. Но другого у них не было.

— Сергей, — Игорь положил руку ему на плечо. — Ты возглавишь отдел обучения. Ты будешь их учителем. И ты научишь их тому, чего боится Соколов. Ты научишь их свободе.

- Угасающая память покинутого мира, - медленно произнесло существо. - Стерегущий, страж, указатель, рассказчик. Я - Метафорус.

Существо несколько раз сменило форму, словно кривое зеркало, искаженно отражающее смысл сказанного.

- Что здесь произошло?

- Дыхание мира остановилось. Нет силы вернуть дыхание. Лишь указать путь.

- Что значит «дыхание мира остановилось»? - спросила Иви, немного напуганная сменяющимися картинками.

- Ты знаешь, Карачун, - ответил Метафорус. - Посмотри под ноги. Снег? Нет, не снег. Была магия - и вот она.

Морван наклонился и зачерпнул горсть. Это был не снег. Это были разрушенные кристаллы магической энергии. Он закрыл глаза. Страшная догадка придавила сердце как наковальня.

- Что здесь случилось? - повторил он громче и настойчивее.

- Ты.

Слово повисло в воздухе. Морван почувствовал, что ему не хватает воздуха. Иви увидела, как сжались его могучие кулаки, а глаза затянулись туманом, в котором отражалось пламя дуги. Догадка подтвердилась.

- Ты дал часть магии другому миру и стал мостом. Нет моста - нет обмена энергией. Нет обмена - источник застаивается и тухнет, а приемник пересыхает.

- Я создал браслет, чтобы он служил мостом, и Древо, чтобы магия распространялась. Этого должно было хватить! - В обычно спокойном голосе, Иви услышала боль и захотела взять великана за руку, но не осмелилась. - Как мне это исправить?

- Восстанови баланс. Найди забытый ветер.

- И где искать этот «ветер»? Что это вообще значит? - Осознание вины за разрушение собственного мира душило его.

- Я не помню мест... - Голос Метафоруса дрогнул, и он на мгновение стал похож на разбитое зеркало. - Помню холодное сияние на спине у спящего гиганта... Помню вкус ветра, который пел одиночеством... Разве этого не достаточно, чтобы найти?

- У кого-нибудь есть переводчик с тарабарщины на нормальный? - не выдержал Посох. - Нам бы понять, о чем толкует этот уважаемый... Стерегущий. Создается впечатление, что стережет он исключительно здравый смысл, причем и от себя и от нас.

Метафорус закружился на месте, превратился в лист пергамента и упал в руки Иви. Поднеся поближе к свету, чтобы можно было разобрать текст, она прочитала вслух:

«Я был певцом, чья песня не звучит,

Страж на пути, что сам не ходит,

Меня искали в звере, что летит,

А я был в том зверье, что бродит.

В его пустом дворце - на память,

О том, кого уже не ранить.»

- Загадка? Ну отлично. Иви, переверни листок, вдруг там и отгадка где-то есть.

Иви покрутила лист в руках, но ничего больше не обнаружила.

Морван выпрямился, глубоко вдохнул и провел взглядом по горизонту. По этому мертвому, пустому и мерцающему морю. «Вот она, - прошептал он очень тихо, но Иви услышала. - Цена моего покоя. Весь мир".

- Дядюшка Морван, - маленький эльф прижалась к боку великана. - Мы все-все исправим. - В ее глазах стояли слезы. Не потому что магия умерла, не потому что она устала, и не потому что ей было больно и холодно. Она очень остро ощутила внутреннюю пустоту и страдания того, кто оказался виновен в гибели собственного мира.

- Конечно, исправим, - чуть погодя отозвался Морван. - Метафорус упоминал спящего гиганта. Возможно, это скала. - Задумался Морван поглаживая бороду. - С остальным разберемся на месте.

- Но я не вижу никаких скал, - сказала Иви, оглядываясь.

- Найдем.

Удаляясь от яркой дуги, они шли молча и неторопливо, освещая себе дорогу голубоватым светом посоха. И каждый из них думал о своем. Морван - о своих ошибках, Иви - о Морване и его переживаниях, а посох - о Метафорусе и глобальных взаимосвязях всего и вся.

Браслет на мощном запястье Морвана тихо звенел, почти неслышно. Если бы у него был слух, он бы узнал в голосе Метафоруса отголоски старой, старой песни - песни творения, которую они пели вдвоем с Карачуном, когда мир был молод. Если бы у него было сердце, оно бы сжалось от тоски по той гармонии. А теперь он чувствовал лишь глухую, тягучую боль родного мира, передававшуюся по его лазури, как лихорадка. Он был мостом, а мосты чувствуют тяжесть каждого шага и трепет от того, что ждет по ту сторону. Он знал, что скоро его ждет испытание огнем. И если бы он мог бояться, он бы боялся.

Я сказала в пространство первое обсценное словосочетание и выбрала смеситель, который больше напоминал монумент, вычеркнув из пожеланий модные цвета, один рычаг, отвечающий за всё и вообще любые навороты. Мне хотелось спокойной жизни без луж и попыток найти тёплую воду между холодной и горячей. Два простых вентиля и серебристый излив между ними - вот мечта любой приличной женщины.

Со словами про сантехнические руки из жопы, я решила монтировать его сама. Конечно же, не догадавшись снять раковину и уже весьма профессионально матерясь, лёжа в кухонном шкафчике на спине. Старый смеситель не хотел расставаться с подводкой, на новый я забыла прикрепить уплотнительное кольцо и пришлось откручивать всё обратно. Фум-лента скручивалась, я запарилась, откуда-то периодически капало, но наконец оставалось только закрепить кран на мойке. В этот момент увесистая шпилька выпала и ожидаемо прилетела прямо в лоб новоиспечённому сантехнику. Котичка, издалека наблюдавшая весь этот цирк, взвилась и исчезла совсем, услышав новые выражения. Мама, как опытный человек, уже знала, что к источнику таких слов в ближайшие пять минут приближаться не стоит.

В кухне стоял новый смеситель-монумент, блестя всеми своими частями. Я же была наоборот, взлохмаченная и помятая, с полудюжиной свежих синяков на руках от разводного ключа, гаек и труб. Частично подмокшая после битвы со стихией, и выглядела как взаправдошний сантехник. Мама с Масяней завороженно медитировали на новый кран, я солидно молчала и вытирала руки.
- Вот бы в ванной так же. - задумалась мама.
- Не боись, поменяем, хозяйка. - заверила я, мысленно перекрестившись и надеясь, что это будет не скоро.