Дождь в тот вечер был особенным — не падал, а полз по стеклам, словно живой. Мы сидели в «Бродячей собаке», и Лиза смеялась над моей теорией о том, что Питер помнит каждого, кто в нем умер.
— Ты слишком много читаешь, Антон, — сказала она, проводя пальцем по конденсату на бокале. — Город — это просто камни и вода.
— Камни помнят, — возразил я, но тут же замолчал.
За ее спиной, у входа, стояли двое. Высокие, в одинаковых темных плащах, лиц не разглядеть. Но я чувствовал их взгляд. Он был тяжелым, как свинец, и прилипал к коже.
— Что с тобой? — спросила Лиза.
— Ничего. Пошли.
Мы вышли на Итальянскую улицу. Фонари мерцали неровно, отбрасывая рваные тени. Я оглянулся. Они шли за нами на расстоянии двадцати шагов, не скрываясь. Их походка была странно синхронной, будто куклы на одной нитке.
— Не оглядывайся, — шепотом сказал я Лизе, ускоряя шаг. — Идут двое.
Она замерла на мгновение, потом крепче сжала мою руку. Мы свернули на канал Грибоедова. В темной воде отражались огни, но отражения фонарей были слишком длинными, тянулись, как щупальца.
— Может, просто совпадение? — прошептала она, но голос дрожал.
Мы побежали. Бежали по набережной, потом через дворы-колодцы, где даже днем царил полумрак. Стук наших шагов эхом отдавался от стен, но за этим эхом слышался другой ритм — мерный, нечеловечески точный стук каблуков наших преследователей. Они не ускорялись и не замедлялись. Просто неотступно следовали.
Лиза вдруг дернула меня в арку.
— Здесь! — прошептала она, указывая на полуразрушенную дверь в подвал.
Мы спустились по скользким ступеням в сырость и темноту. Я прикрыл дверь. Полная тишина, если не считать нашего прерывистого дыхания и капель воды, падающих где-то в глубине.
Света телефона хватило, чтобы увидеть, что мы в каком-то старом бомбоубежище. Стены, обитые отслоившейся штукатуркой, ржавые трубы, запах плесени и земли.
— Они прошли? — выдохнула Лиза.
Я прислушался. Наверху было тихо. Я уже начал думать, что все показалось, что это просто пара пьяных или сумасшедших, но...
Сверху раздался скрежет. Дверь медленно открывалась.
Мы замерли. По ступеням спустился один из них. В свете экрана я разглядел лицо — правильное, симметричное, но абсолютно пустое. Ни тени эмоции. Глаза смотрели не на нас, а сквозь нас, будто изучая саму ткань воздуха.
— Что вам нужно? — крикнул я, и голос мой раскатился эхом по подвалу.
Существо не ответило. Оно просто стояло. Потом медленно подняло руку и указало пальцем на Лизу. Палец был слишком длинным, суставы выступали под кожей неестественными углами.
Мы бросились вглубь подвала. За нами раздались шаги — неторопливые, уверенные. Казалось, оно не преследует, а просто загоняет.
Лабиринт коридоров привел нас в круглую комнату с куполообразным потолком. Посредине стояло что-то вроде каменного алтаря. На стенах — фрески, но не привычные питерские орнаменты, а странные, извивающиеся узоры, которые больно было разглядывать.
Второй преследователь уже ждал нас там. Он стоял у дальней стены, и теперь я увидел их обоих в полумраке. Их плащи не намокли под дождем. Капли скатывались с ткани, как с полированного стекла.
— Кто вы? — прорычал я, заслоняя Лизу.
Существо у алтаря повернуло голову. Шея издала тихий щелчок.
— Мы — смотрители, — прозвучал голос. Но звук исходил не из рта, а из воздуха вокруг, будто его нашептывали сами стены. Голос был холодным, без тембра, без души. — Вы нарушили границу.
— Какую границу? Мы просто гуляли! — крикнула Лиза.
— Не территориальную. Вы нарушили границу восприятия. Вы увидели.
Я ничего не понимал. Лиза дрожала.
— Что мы увидели?
— Настоящий лик города. Питер — не только то, что на поверхности. Есть другие слои. Вы своим вниманием, своей... теорией, — голос сделал паузу, и в тишине заскрежетала ржавая труба, — привлекли внимание к разрыву. Теперь разрыв нужно залатать. Или устранить то, что через него просочилось.
Существо у стены сделало шаг вперед. Его тень на стене не соответствовала его форме — она изгибалась, пульсировала, жила своей жизнью.
— Что вы хотите? — спросил я, сжимая кулаки в беспомощной злости.
— Вас. Ваше восприятие. Вашу память о сегодняшнем вечере. Или ваше отсутствие.
Внезапно Лиза вскрикнула. Я обернулся. Фрески на стенах двигались. Извивающиеся линии сползали со штукатурки, превращаясь в черные, маслянистые потоки, которые стекали к центру комнаты, к алтарю. Воздух стал густым, сладковато-приторным, как запах гниющих цветов.
Первое существо подняло обе руки. Его пальцы начали неестественно удлиняться, превращаясь в тонкие, костяные щупальца.
— Беги! — закричал я, толкая Лизу к единственному не заблокированному проходу.
Мы рванули. За спиной раздался звук, от которого кровь стыла в жилах — нечто среднее между шелестом крыльев насекомых и скрипом ржавых петель.
Коридор вел вверх. Мы взбежали по лестнице и вывалились в обычном дворе на Фонтанке. Шел все тот же дождь. Но что-то было не так.
Во-первых, не было звуков. Ни машин, ни музыки из баров, ни голосов. Только шум дождя, но и он казался приглушенным, ватным.
Во-вторых, свет. Фонари горели, но их свет не рассеивался, а падал узкими колоннами, между которыми царила абсолютная, непроглядная тьма. И в этой тьме что-то шевелилось.
— Антон, — прошептала Лиза, указывая на дом напротив. — Посмотри на окна.
Я посмотрел. В окнах не было интерьеров комнат. Там клубился туман, и в этом тумане плавали бледные, расплывчатые силуэты. Иногда к стеклу прижимались руки-тени, оставляя влажные отпечатки.
— Мы не в нашем Питере, — поняла она. — Это не наш город.
И она была права. Здания стояли на своих местах, но пропорции были чуть смещены. Углы слишком острые, арки слишком высокие, тротуарная плитка складывалась в узоры, от которых рябило в глазах. Это был Питер-слепок, Питер-оболочка, лишенный души, но наполненный чем-то другим.
Из подвала за нами выползла тень. Нет, не тень — одно из существ, но теперь его форма колебалась, как пламя. Оно не бежало, а плыло по воздуху, оставляя за собой след из искр статического электричества.
Мы снова побежали. Ноги увязали в асфальте, будто он стал мягким. Фонарные столбы наклонялись, пытаясь преградить путь. С памятников капала не вода, а что-то темное и вязкое.
Мы выбежали на Невский проспект.
Пусто.
Абсолютно пусто. Ни машин, ни людей. Трамвай стоял посередине дороги, в его салоне горел свет, но вместо пассажиров там сидели манекены в одежде разных эпох. У одного не было лица, только гладкий овал.
— Куда мы идем? — плакала Лиза.
— К воде. К Неве. Может, там...
Мы спустились к Дворцовой набережной. Нева текла, но вода была черной и плотной, как нефть. По ней не плыли, а ползали огни, похожие на светлячков, но их свет был болезненно-зеленым.
На мосту через Зимнюю канавку стояли двое наших преследователей. Они ждали.
Убежать было некуда. Сзади наступала тьма, поглощающая пространство. Дома за нами теряли четкость, расплывались, как акварель на мокрой бумаге.
— Выбора нет, — сказал я. — Либо они, либо это.
Мы подошли к мосту. Существа смотрели на нас все теми же пустыми глазами.
— Почему? — спросила Лиза, и в ее голосе была не только страх, но и ярость. — Что мы сделали?
— Вы смотрели слишком пристально, — ответил голос в воздухе. — Город имеет много слоев. Большинство живет на верхнем, самом тонком. Иногда кто-то проваливается взглядом глубже. Обычно это сходит с рук. Но вы... вы не просто увидели. Вы узнали. Вы поняли, что видите не просто тени. И это знание создало мост. Теперь этот мост нужно сжечь.
Одно из существ протянуло руку. Его пальцы уже были совсем нечеловеческими — тонкие, как проволока, с игольчатыми кончиками.
— Что с нами будет? — спросил я.
— Исчезновение. Или интеграция. Вас сотрут из памяти этого слоя. Ваши тела растворятся в камне и воде. Вы станете частью фона. Призраком в стене, шепотом в водопроводе. Или... вы примете правила иного Питера. Станете смотрителями. Будете охранять границы от таких же, как вы.
Я посмотрел на Лизу. Она была бледна, но смотрела на меня с безумной надеждой.
— Нет, — сказал я. — Мы не станем такими, как вы.
Существо наклонило голову.
— Тогда исчезновение.
И в этот момент Лиза что-то заметила. В черной воде Зимней канавки, прямо под мостом, было отражение. Но не этого искаженного Питера, а нашего. Там светились знакомые фонари, слышался далекий гул машин. Отражение было порталом. Крошечным разрывом обратно.
— Антон, в воду! — крикнула она.
Мы прыгнули с моста в черную, маслянистую жидкость. Холод обжег кожу. Мы погружались в темноту, но внизу, в глубине, мерцал тот самый свет — свет реального мира.
Щупальца протянулись за нами. Они схватили меня за ногу. Боль была леденящей, как будто вену наполнили жидким азотом. Я изо всех сил толкал Лизу в сторону света, к отражению.
— Плыви!
Она исчезла во вспышке. Щупальца втягивали меня обратно, к мосту, к этим пустым глазам. Я из последних сил рванулся, оторвав кожу на лодыжке, и нырнул в свет.
---
Я очнулся на мокрой брусчатке набережной. Шел обычный питерский дождь. Рядом лежала Лиза, она дышала. Вокруг гуляли люди, смеялись, кто-то фотографировал ночной город. Трамвай проехал по мосту, звеня.
Мы поднялись. На моей ноге был синяк странной формы — точный отпечаток пальцев, но слишком длинных, с дополнительным суставом.
Мы молча пошли домой. Не оглядываясь.
Прошло три месяца. Мы больше не говорим о том вечере. Но иногда, поздно ночью, я просыпаюсь от чувства, что за окном не наш Питер. И если приглядеться к теням под фонарем, они иногда движутся не так, как должны. А в старых домах, если приложить ухо к стене, кажется, слышишь не скрип балок, а тихое, равномерное дыхание.
Лиза больше не смеется над моими теориями. Она теперь носит с собой маленькое зеркальце и иногда смотрит в него не на себя, а сквозь себя, будто проверяя, какое отражение сегодня у мира.
Питер остался для нас родным. Но мы теперь знаем, что у родного города есть двойник. И этот двойник помнит нас. И ждет, чтобы мы снова посмотрели чуть пристальнее, чем положено.
А по ночам я иногда вижу во сне тех двоих. Они стоят на мосту. И ждут. Потому что разрыв, однажды возникший, рано или поздно должен быть залатан. И смотрители никуда не торопятся.
У них впереди целая вечность.
