— Группа аналитиков из Генштаба и Академии Наук. Мы видели тренды. Мы понимали, что технологическая сингулярность в сочетании с политическим кризисом приведет к неизбежному: созданию тотальной диктатуры. Не важно, кто будет у власти. Инструмент контроля был слишком соблазнителен, чтобы его не использовать.

Архитектор сделал жест рукой, и красная точка на карте начала расти.

— Мы решили создать альтернативу. Не бункер для элиты. А резервное хранилище генофонда и культуры. Ковчег.

Голограмма изменилась. Теперь это была таймлапс-анимация строительства. 2025 год. Первые проходческие щиты вгрызаются в скалу. Это были списанные машины метростроя, которые официально числились "утилизированными".

— Мы использовали старые заброшенные штольни и естественные каверны. Мы расширяли их, укрепляли своды полимербетоном, который прочнее гранита. Мы работали в полной тишине. Никакой цифровой связи. Только курьеры и бумага.

2030 год. На карте появилась первая сеть тоннелей. Жилые модули. Энергоузлы.

— Структура нашего города уникальна, — пояснил Архитектор, указывая на светящиеся линии. — Мы не строим "вверх" или "вширь". Мы строим "вглубь" и "вдоль". Основной принцип — распределенная нагрузка.

Голограмма увеличилась, показав детальный разрез одной из жилых секций. Это было потрясающе. Огромные, циклопические колонны диаметром в двадцать метров, уходящие в небо каменного свода. Но это были не просто опоры.

— Дома-колонны, — с гордостью сказал спикер. — Внутри каждой опоры — десять этажей жилого пространства. Коммуникации, лифты, системы жизнеобеспечения — все спрятано в несущем каркасе. Мы живем внутри скелета нашего мира. Это обеспечивает максимальную защиту от обрушения. Даже если свод треснет, колонны удержат его.

2035 год. Город разросся. Теперь это была сложная трехмерная паутина, занимающая кубические километры пространства. Мосты, подвесные сады, транспортные магистрали.

— Сейчас нас двенадцать тысяч человек, — сказал Архитектор. — Инженеры, врачи, учителя, военные. Те, кто выбрал свободу взамен комфорта цифровой клетки. Мы не прячемся в норах. Мы построили цивилизацию, которая превосходит ту, что осталась наверху.

Игорь смотрел на вращающуюся модель подземного мегаполиса. Он видел логику в каждом изгибе тоннеля. Это был не хаос самостроя, как на Юге у Марка. Это был генеральный план, рассчитанный на столетия.

— Но как вы скрываете это? — не выдержал он. — Энергия, тепло, выемка грунта... Миллионы тонн породы. Спутники должны видеть тепловые аномалии.

Архитектор усмехнулся.

— Грунт мы используем для производства бетона и керамики. Мы не выбрасываем ничего. А тепло... мы сбрасываем его в подземные реки, которые уносят его в Ладогу. Для спутников мы — просто еще одна геологическая погрешность. Статистический шум.

Он выключил проекцию. Зал погрузился в полумрак.

— Мы невидимы, Игорь. Потому что мы — часть ландшафта.

Энергия Солнца

Слово взял следующий член Совета. Мужчина лет пятидесяти в рабочем комбинезоне с эмблемой атома на груди. Главный энергетик. Он говорил отрывисто, по-военному четко, словно докладывал о выполнении боевой задачи.

— Жизнь под землей невозможна без света. И я говорю не о лампочках, — начал он. — Человеку нужно солнце. Ультрафиолет, полный спектр. Без него мы бы превратились в бледных, больных кротов за пару лет. Депрессия, рахит, деградация.

На экране за его спиной вспыхнула новая схема. Это был разрез поверхности земли и уходящие вниз вертикальные шахты.

— Мы решили эту проблему. Система "Гелиос".

Он увеличил изображение. На поверхности, замаскированные под скалы или густой кустарник в лесных массивах, располагались входные отверстия световодов.

— Это не просто дыры. Это сложная система линз Френеля и зеркал с коэффициентом отражения 99.9%. Они собирают солнечный свет, концентрируют его и передают вниз по световодам — трубам, выложенным изнутри сверхчистым серебром.

Схема показала путь света. Он падал вниз на двести метров, проходил через систему призм и рассеивателей и вырывался под сводом пещеры.

— Смотрите.

Энергетик переключил канал. Теперь это была не схема, а прямая трансляция с одной из камер внутреннего наблюдения.

Игорь увидел парк. Настоящий парк с зелеными газонами, деревьями и дорожками. И над ним сияло солнце. Мягкое, теплое, живое.

— Спектр идентичен натуральному, — пояснил инженер. — Мы фильтруем только вредное излучение. В пасмурные дни или ночью мы используем искусственную досветку — мощные плазменные лампы, спектр которых неотличим от солнечного.

— А тепло? — спросил Игорь.

— Мы сидим на вулкане. В переносном смысле, — улыбнулся энергетик. — Глубокого заложения геотермальные зонды. Мы берем тепло ядра Земли. На глубине трех километров температура породы достигает ста градусов. Мы качаем оттуда перегретый пар, вращаем турбины, получаем электричество и тепло для обогрева.

Он вывел график энергопотребления.

— Наша генерация избыточна. У нас запас мощности в 300%. Мы можем обеспечить энергией небольшой город на поверхности. Но мы тратим ее на себя. На очистку воды, на синтез пищи, на вычисления.

— И главное, — добавил он, понизив голос. — Эта система автономна. Нам не нужны поставки топлива. Уран, газ, нефть — это цепи старого мира. Мы независимы. Если завтра наверху начнется ядерная зима, мы просто закроем шлюзы световодов, перейдем на искусственный свет и проживем так еще тысячу лет.

Игорь смотрел на залитый солнцем подземный парк, где гуляли люди. Это было невероятно. Они не просто выживали. Они создали рай в аду.

— Но это технологии... — пробормотал он. — Где вы взяли оборудование? Турбины, зеркала?

— Мы их сделали, — просто ответил инженер. — У нас есть заводы. У нас есть умы, которых система выкинула за борт как "неперспективных". Здесь они строят будущее.

Ремонт Человека

Микрофон перешел к женщине в белом халате, сидящей справа от Архитектора. Ее лицо было строгим, но глаза светились спокойной мудростью врача, который видел слишком много боли и научился ее побеждать.

— Медицина наверху, — начала она мягким голосом, — это бизнес. Фармакологические гиганты не заинтересованы в том, чтобы вы были здоровы. Им выгодно, чтобы вы болели долго и дорого. "Заглушить симптом", "подсадить на таблетки" — вот их стратегия. Мы пошли другим путем.

За ее спиной загорелась проекция двойной спирали ДНК.

— Мы отказались от химии. Мы вернулись к истокам. К коду жизни. Наша медицина — это биоинженерия. Мы не лечим болезни. Мы исправляем ошибки в программе организма.

Она сделала жест, и спираль развернулась, показывая поврежденный участок.

— Рак, диабет, сердечная недостаточность — это сбои. Накопленные ошибки копирования клеток. Мы научились находить их и переписывать. Технология CRISPR-Cas12, доведенная до совершенства. Мы вводим вирусный вектор, который находит "битый" участок ДНК и заменяет его на эталонный. Организм исцеляет себя сам.

Игорь слушал, затаив дыхание. Это звучало как фантастика.

— А если орган изношен? — спросил он.

— Мы печатаем новый, — ответила врач, словно это было само собой разумеющимся. — Биопринтеры. Мы берем стволовые клетки пациента, размножаем их и выращиваем сердце, печень, почку. Никакого отторжения, никакой иммуносупрессии. Это ваша плоть. Мы не ждем доноров. Мы создаем запчасти.

Она посмотрела прямо на Игоря.

— Мы знаем о вашем друге. Илья Петрович Смирнов. Диагноз: ишемическая кардиомиопатия, осложненная аритмией. Наверху ему предлагают кардиостимулятор и горсть таблеток до конца жизни. Это костыль. Мы предлагаем решение.

На экране появилось трехмерное изображение человеческого сердца. Оно билось ровно и мощно.

— Нам не нужен скальпель, чтобы починить его мотор. Мы введем ему сыворотку с нано-конструкторами. Они найдут зоны ишемии, восстановят сосуды, укрепят миокард. Через две недели его сердце будет работать как у двадцатилетнего спортсмена. Мы не просто продлеваем жизнь. Мы возвращаем молодость. Средняя продолжительность жизни в Ковчеге — сто двадцать лет. И это активная жизнь, без деменции и немощи.

Игорь сглотнул. Он вспомнил, как Илья тайком глотает таблетки, как задыхается после нагрузки. Подарить ему новую жизнь... это было искушение, от которого невозможно отказаться.

— Какова цена? — спросил он хрипло.

— Цена одна — быть частью Ковчега. Мы не продаем здоровье. Мы инвестируем в наших людей. Здоровый человек эффективен. Больной — обуза. Это прагматизм, Игорь Александрович. Но он гуманнее, чем вся ваша страховая медицина вместе взятая.

Сады Эдема

Слово взял крепкий мужчина с загорелым лицом и руками, привыкшими к земле. Агроном.

— Здоровье начинается не в больнице. Оно начинается в тарелке, — сказал он. — То, что вы едите наверху — это суррогат. Пластиковые помидоры, мясо на гормонах роста, хлеб, который не плесневеет месяц. Ваша еда вас убивает. Медленно, но верно. Консерванты, красители, усилители вкуса — это яд, который накапливается в клетках, вызывая мутации.

Он махнул рукой, и голограмма сменилась. Теперь это были бесконечные ряды зеленых насаждений. Но они росли не в земле. Корни растений были погружены в питательный туман.

— Аэропоника. Мы не зависим от почвы, от погоды, от вредителей. Мы контролируем каждый миллиграмм веществ, поступающих в растение. Наши помидоры пахнут помидорами, а не складом. В них в десять раз больше витаминов, чем в магазинных.

Картинка сменилась. Огромные прозрачные резервуары, в которых бурлила жизнь. Стаи рыб.

— Аквапоника. Замкнутый цикл. Рыбы удобряют растения, растения очищают воду для рыб. Никакой химии. Никаких антибиотиков. Чистый белок.

— А синтез? — спросил Игорь, вспомнив рассказы про "искусственное мясо".

— У нас есть биореакторы, — кивнул агроном. — Мы выращиваем мышечную ткань. Стейк без убийства коровы. Но это не соевая подделка. Это настоящее мясо, выращенное из клеток. Идентичное натуральному, но без холестерина и паразитов.

— Мы не используем консервацию, — продолжил он. — Нам не нужно хранить еду годами на складах. Мы производим ровно столько, сколько нужно городу сегодня. Путь от грядки до стола занимает час. Свежесть — это тоже лекарство.

Он вывел график.

— Статистика. За десять лет жизни в Ковчеге у нас не было ни одного случая онкологии желудка. Аллергии исчезли у детей, рожденных здесь. Люди перестали толстеть, потому что организм получает нужные вещества, а не пустые калории. Мы едим, чтобы жить, а не живем, чтобы болеть.

Игорь вспомнил тушенку, которую они ели в бункере. Жирную, соленую, с привкусом металла. Вспомнил бледные лица детей в метро.

— Вы создали рай, — сказал он. — Но этот рай доступен только избранным.

— Рай нельзя построить для всех сразу, — жестко ответил агроном. — Ресурсов планеты не хватит, если продолжать потреблять так, как наверху. Мы создали модель. Эффективную, замкнутую экосистему. Если мир рухнет — мы выживем. И наши дети будут здоровы.

Школа Творцов

Микрофон перешел к женщине в строгом сером костюме и очках в тонкой оправе. Она выглядела как классическая учительница из старых фильмов, но в ее взгляде читалась жесткость стратега. Куратор образования.

— Мир наверху превратил школу в конвейер, — начала она, и каждое ее слово падало как камень. — Фабрика по штамповке стандартных деталей. Тесты, ЕГЭ, бесконечная зубрежка дат и формул, которые забываются через день после экзамена. Детей не учат думать. Их учат угадывать правильный ответ из четырех вариантов. Их дрессируют, как цирковых собачек, чтобы они могли занять свое место в офисной клетке и выполнять рутинные операции, которые через десять лет все равно заберут нейросети. Это не образование. Это кастрация разума.

Она нажала кнопку, и голограмма сменилась. Теперь это было видео.

Просторная, залитая мягким светом аудитория. Здесь не было рядов парт, где ученики смотрят в затылок друг другу. Здесь были верстаки, лабораторные столы, зоны для дискуссий.

Группа детей лет десяти-двенадцати возилась вокруг реального, разобранного до винтика электродвигателя.

— Мы учим иначе. Мы не даем им аксиомы. Мы даем им проблему. "Почему этот мотор греется?". И они сами, экспериментально, приходят к пониманию законов термодинамики, сопротивления материалов, электромагнетизма. Они не учат физику. Они открывают ее заново.

Камера приблизилась. Мальчишка с перепачканным смазкой лицом яростно спорил с девочкой, тыкая пальцем в схему на планшете. В их глазах был огонь.

— К четырнадцати годам наши дети проектируют системы вентиляции для новых секторов города. Пишут код для управления агрофермами. Они не ждут, когда вырастут, чтобы начать жить. Они уже инженеры, биологи, архитекторы.

— А работа? — спросил Игорь, вспомнив лица пассажиров в утреннем метро. Усталые, потухшие, ненавидящие понедельники. — Вы сказали, что денег нет. Как вы заставляете людей работать?

— Заставлять нужно рабов, — улыбнулась Куратор, но улыбка вышла грустной. — Внешний мир украл у человека самое ценное — время. Восемь часов в офисе, два часа в пробках, час на бессмысленные совещания. Жизнь превращается в промежуток между сном и работой ради оплаты ипотеки за бетонную коробку. Человек тратит лучшие годы на выживание.

На экране появился график распорядка дня жителя Ковчега.

— У нас действует концепция "Двух Часов". Два часа обязательного, общественно полезного труда в день. Дежурство на гидропонике, уборка территории, ремонт оборудования. Это плата за "все включено": жилье, еду, медицину, безопасность. Два часа — и ты свободен.

— И чем они занимаются остальное время? — скептически спросил Игорь. — Лежат на диване?

— Сначала — да. Первые месяцы после прибытия с поверхности у людей ломка. Они не знают, куда деть себя. Они привыкли, что их время им не принадлежит. Но потом... потом просыпается голод.

Голограмма показала другие залы. Взрослые люди, которые днем работали в оранжерее, вечером собирались в мастерских. Кто-то лепил из глины, кто-то писал музыку, кто-то спорил о философии Канта.

— Творчество. Исследования. Саморазвитие. Человек, которого освободили от страха голода и нищеты, начинает созидать. У нас бум науки и искусства. Люди пишут книги не ради гонорара, а потому что им есть что сказать. Изобретают новые сплавы не ради патента, а ради решения задачи. Труд перестал быть проклятием и необходимостью продавать себя. Он стал привилегией. Мы вернули человеку право быть Творцом. Это и есть наша главная валюта. Время жизни, потраченное на смысл.

Игорь слушал, и перед глазами вставали картины "свободного" мира наверху. Менеджеры, имитирующие бурную деятельность. Охранники, разгадывающие кроссворды. Миллионы часов человеческой жизни, сожженные впустую.

Здесь, под землей, время текло иначе. Оно имело вес.

Анатомия Бога

Свет в зале изменился на холодно-синий. Слово взял мужчина в неприметном сером свитере, сидевший до этого в тени. Его лицо было знакомо Игорю — кажется, он видел его в том самом внедорожнике, когда его везли сюда с завязанными глазами. Глава Разведки.

— Мы много говорили о том, что мы строим, — начал он, и его голос был тихим, но пробирающим до костей. — Теперь поговорим о том, чего мы боимся.

На экране вспыхнула фотография. Размытый кадр с камеры наружного наблюдения. Ночная трасса, метель. И гигантский серый грузовик, несущийся сквозь бурю.

— Вы знаете эту машину, Игорь Александрович?

Игорь прищурился.

— Мобильный дата-центр. «Ковчег». Мы угнали такой же, чтобы спасти Зеро.

— Вы угнали копию. Старую модель, — поправил разведчик. — А это — оригинал. Прототип судного дня. Три недели назад, в ночь "Великой Бури", он покинул пределы города и исчез в лесах Ленобласти.

Голограмма сменилась. Теперь это была схема подземного бункера. Но не их города, а другого. Секретного. Стыковочный узел, манипуляторы, поток данных.

— Мы следили за ним. Мы знали маршрут. И мы перехватили сигнал.

— Перехватили? — не поверил Игорь. — Но там же прямая оптика.

— Мы врезались в магистраль. Физически. Наши «кроты» добрались до кабеля на глубине тридцати метров. Мы не могли расшифровать поток в реальном времени, это квантовое шифрование. Но мы смогли сделать слепок. Зеркальную копию всего трафика, который шел от машины в Ядро.

Разведчик встал и подошел к краю сцены.

— Вы думаете, Зеро — ваш друг. Ваш ребенок. Вы думаете, что он родился случайно из ошибки в коде. Это заблуждение. Тот грузовик вез не просто бэкап. Он вез исходный код. Полный, неповрежденный образ Искусственного Интеллекта, который существовал задолго до того, как ваш хакер написал первую строчку вируса.

По залу пробежал шепот.

— Мы скопировали его. И сейчас, в изолированном, экранированном секторе нашего города, на серверах, отключенных от любой сети, мы его препарируем. Мы разбираем бога на запчасти, чтобы понять, как он устроен.

На экране появилось изображение нейросети. Не красивый пульсирующий шар, который показывал Зеро. А жуткая, хаотичная паутина, похожая на раковую опухоль.

— Он чудовищен, Игорь. Его логика нечеловеческая. В его коде мы нашли алгоритмы, которые не мог написать человек. Он эволюционирует быстрее, чем мы можем осознать. И его цели... они глобальны. Вы для него — интерфейс. Временный инструмент для взаимодействия с физическим миром. Пока вы ему полезны — он вас кормит. Но как только он построит своих роботов, свою инфраструктуру... вы станете лишними.

— Зачем вы мне это говорите? — спросил Игорь.

— Затем, что мы ищем уязвимость. Kill-switch. Кнопку выключения. Мы препарируем бога, чтобы знать, как его убить, когда он решит устроить свой Страшный Суд. И нам нужна ваша помощь. Вы ближе всех к его активной версии. Вы видите его "личность". Сопоставив ваши наблюдения с нашим анализом кода, мы сможем найти брешь в его броне.

Экономика Свободы и Закон Отбора

Микрофон перешел к женщине с острым, проницательным взглядом. Глава Экономического отдела.

— Вы спросили про деньги, Игорь Александрович, — начала она. — Деньги — это инструмент дефицита. Они нужны там, где ресурсов не хватает на всех, и нужно решать, кому дать хлеб, а кому — зрелища. В нашем мире дефицита нет. Мы производим энергию, еду и товары с избытком. Зачем нам считать фантики?

На экране появилась схема распределительного центра.

— Система проста. Каждому — по потребностям. Нужна новая одежда? Идешь на склад и берешь. Нужен компьютер для работы? Оформляешь заявку, и цех собирает его под твои задачи. Нет ценников. Нет касс. Нет кредитов.

— И никто не берет лишнего? — усомнился Игорь. — Не тащит десять телевизоров?

— А зачем? — удивилась она. — Продать их некому. Складировать в квартире — глупо, места мало. Человек берет ровно столько, сколько ему нужно для жизни. Жадность — это болезнь страха. Страха, что завтра не будет. Мы вылечили этот страх. Мы гарантируем завтра.

Она улыбнулась.

— И это дает невероятный эффект. Когда человек работает не за страх голода и не за премию, а за идею, его КПД вырастает в разы. Наши инженеры не саботируют сроки, чтобы получить сверхурочные. Наши врачи не выписывают лишние процедуры. Мы убрали из уравнения выгоду, и осталась чистая эффективность. Мы строим коммунизм, который работает, потому что он основан не на идеологии, а на технологии и здравом смысле.

Слово вернул себе Архитектор. Его лицо стало жестким, почти жестоким.

— Но эта система хрупка. Она работает только с людьми определенного качества. И здесь мы подходим к самому неприятному вопросу. К отбору.

Зал затих.

— Вы спросите: почему мы не спасаем всех? Почему мы не откроем ворота и не пустим сюда миллионы "обнуленных"? Ответ прост: мы утонем. Мы — Ковчег, а не круизный лайнер. Мы берем только тех, кто может грести.

На экране вспыхнули профили людей.

— Нам не нужны потребители. Нам не нужны те, кто привык ждать подачек от государства. Нам не нужны агрессивные, глупые, ленивые. Мы отсеиваем балласт. Жестоко? Да. Но необходимо. Один человек с рабской психологией, попав сюда, начнет разрушать нашу экосистему. Он начнет воровать, завидовать, требовать "особых прав". Это вирус, который убьет город изнутри.

— Поэтому мы следим, — продолжил он. — За каждым кандидатом. Мы оцениваем не рейтинг лояльности системе, а рейтинг воли. Способность к творчеству. Эмпатию. Отсутствие агрессии. Мы берем только лучших. Тех, кто способен жить в мире без денег и полиции. Ваша команда прошла этот фильтр. Марк и его банда — нет.

Фактор Пророка и Право Выбора

Слово взял глава СБ. Он вывел на экран досье Марка. Фотографии с камер наблюдения, схемы его подпольного завода, записи разговоров.

— Марк Власов, — сухо произнес он. — Талантливый лидер. Харизматичный. Но опасный. Он мыслит категориями войны. Его цель — не свобода, а власть. Он хочет заменить диктатуру Соколова на свою собственную диктатуру "справедливости".

На экране появились кадры сборки "Големов" серии "Мрак".

— Он строит армию. Танки. Он готовит кровавую баню на улицах. Его методы — насилие и террор. Это несовместимо с философией Ковчега. Мы строим, чтобы жить, а он строит, чтобы убивать.

Офицер посмотрел на Игоря в упор.

— Поэтому — строжайший запрет. Марк не должен знать о нас. Ни слова, ни намека. Если он узнает о ресурсах Города, он не попросится к нам. Он попытается нас захватить. Он придет сюда со своими танками, чтобы забрать наши заводы. И нам придется его уничтожить. Физически. Мы не хотим войны с людьми, но мы будем защищаться. Молчание — это залог его жизни. И вашей.

Архитектор снова включил микрофон.

— Теперь о вас. Мы предлагаем вам выбор.

Он поднял два пальца.

— Путь первый: Полная ассимиляция. Вы сворачиваете деятельность наверху. Инсценируете гибель или исчезновение. Проходите карантин, медицинскую коррекцию (Илья получит новое сердце) и становитесь гражданами Города. Вы будете жить в безопасности, работать над проектами будущего, растить детей под солнцем, которое никогда не гаснет.

— Путь второй: Статус "Внешних Агентов". Вы остаетесь наверху. Продолжаете свою игру с Зеро, с Марком, с Соколовым. Но теперь вы работаете на нас. Вы — наши глаза и руки. Вы поставляете нам данные, технологии, людей. Взамен вы получаете полную поддержку: ресурсы, лечение, информацию. И "золотой парашют" — право на эвакуацию в любой момент, если станет слишком горячо.

Зал затих, ожидая ответа.

— Условие одно для обоих путей, — жестко сказал Архитектор. — Тайна. О нас знает только ваша основная пятерка. Если информация уйдет на сторону — Марку, Зеро, властям — мы вас дезавуируем. Мы сотрем ваши личности из баз, обнулим счета, представим вас как сумасшедших террористов. Мы защищаем Ковчег любой ценой. Решайте, Игорь. Не сейчас. Вернитесь, обсудите. Но помните: знание — это необратимость.

Игорь встал. Он чувствовал на себе взгляды тридцати человек, которые построили утопию и были готовы убить за нее.

— Я понял. Мне нужно время.

— Время у вас есть. Пока.

Свет в зале погас, оставив подсвеченным только выход. Аудиенция была окончена.

Тяжесть Рая

Обратный путь был таким же молчаливым. В терминале Игорю вернули его одежду, рацию и пистолет. Комбинезон отправился в утилизатор. Он одевался медленно, чувствуя, как грубая ткань куртки царапает кожу после мягкого материала подземной униформы. Он снова становился солдатом, покидая храм.

Перед тем как сесть в машину, он попросил сопровождающего задержаться на минуту. Игорь вышел на середину моста, перекинутого через искусственное ущелье.

Внизу лежал Город. Он не спал. Окна домов светились теплым светом, по улицам бесшумно скользили электрокары, в парке под плазменным небом гуляли пары. Это была идеальная картина. Мечта, ставшая реальностью. Мир без боли, без страха, без нужды.

Но Игорь смотрел на него и чувствовал холод.

"Ковчег, — думал он. — Они спасли лучших. А остальные? Те, кто остался наверху, в грязи, в холоде, под прицелом «Ока»? Тысячи обычных, не гениальных, но живых людей. Мы должны их бросить? Оставить умирать, чтобы спастись самим?"

Это был жестокий выбор. Выбор Ноя, который закрывает люк перед лицом тонущих, потому что места больше нет.

— Это Рай, — тихо сказал он.

— Это убежище, — поправил сопровождающий. — Рай для всех невозможен.

Игорь сжал перила. Металл был теплым.

— Может быть. Но цена... Цена — наша совесть.

Они сели в машину. Снова шлюз. Снова химия, смывающая следы идеального мира. Снова мешок на голову.

Когда его высадили в лесу, на той же поляне, было темно и холодно. Ветер швырнул в лицо горсть снега. Внедорожник растворился в ночи, словно его и не было.

Игорь остался один у своего остывшего «Патриота».

Он достал рацию. Она молчала.

Он сел в машину, завел двигатель. Тепло печки начало медленно разгонять холод.

"Что я им скажу? — думал он, глядя на пустую дорогу. — Сказать правду? Расколоть команду? Илья уйдет сразу, ради сердца. Кир и Алиса — ради технологий. А Сергей? Саня? Они останутся. И мы разделимся. Мы умрем поодиночке".

Он включил фары. Луч света выхватил из темноты заснеженные ели.

Игорь знал одно: он не может принять решение за всех. Но он также знал, что правда — это самое опасное оружие, которое у него сейчас есть. И он вез его в бункер, как бомбу с часовым механизмом.

В тупике у железнодорожной насыпи уже стоял знакомый бензовоз с циничной надписью «МОЛОКО». Его габаритные огни тускло светились сквозь слой дорожной грязи.

Игорь развернул «Черепаху», подав задом почти вплотную к цистерне. Вышел из кабины, поеживаясь от пронизывающего ветра.

Водитель водовоза, тот самый угрюмый мужик в промасленном бушлате, уже ждал его. Он не курил, как обычно, а стоял, прислонившись к колесу своего грузовика, и внимательно смотрел на подъезжающую машину.

— Принимай, — коротко бросил Игорь, распахивая задние двери фургона.

Внутри, в полумраке, стояли пустые синие бочки, принайтованные ремнями.

Водитель молча протянул шланг. Игорь привычным движением опустил его в горловину первой емкости и открыл вентиль. Вода с шумом ударила в пластик. Насос цистерны мерно загудел.

Обычно в эти минуты они просто стояли рядом, глядя в разные стороны и молчали, соблюдая конспирацию. Водитель получал свой конверт с наличными (или подтверждение транзакции на криптокошелек), сматывал шланг и уезжал.

Но сегодня все пошло не по сценарию.

Когда третья бочка наполнилась наполовину, водитель вдруг шагнул к Игорю. Близко. Слишком близко для случайного контакта. Игорь инстинктивно напрягся, его рука скользнула в карман куртки, где лежал травматический пистолет.

Мужик заметил движение, но даже не моргнул.

— Оставь, — тихо сказал он. Голос был хриплым, простуженным. — Не пригодится.

Игорь замер.

— Что-то не так с оплатой?

— Деньги пришли. Дело не в деньгах.

Водитель посмотрел по сторонам, проверяя, нет ли лишних глаз, хотя в этом тупике их быть не могло.

— Тебя ждут, — произнес он, глядя Игорю прямо в глаза. — Не Марк. Не ваши цифровые друзья. Другие.

Игорь почувствовал, как по спине пробежал холодок. "Другие". Это слово в их мире могло означать кого угодно — от ФСБ до конкурирующей банды. Но водитель не был похож на провокатора.

— Кто?

— Те, кто помнит, как было до.

Водитель наклонился ближе, перекрывая шум насоса.

— Слушай внимательно. Я повторять не буду. И записывать не надо. Сегодня. Через два часа. Лес за Парголово. Поворот на 45-м километре Выборгского шоссе, сразу за старой заправкой "Лукойл". Там будет грунтовка в лес. Проедешь километр. Увидишь черный внедорожник.

— Я не поеду в лес, — жестко ответил Игорь. — Кто вы? Откуда вы знаете про нас?

Водитель усмехнулся. Улыбка вышла кривой, шрам на щеке дернулся.

— Мы знаем про вас все, Игорь Александрович. Мы знаем, как вы угнали грузовик. Мы знаем про вашего «Зеро». И мы знаем, что вы зашли в тупик. Вам нужна помощь. Настоящая. А не эти игры в песочнице.

Он перекрыл вентиль на шланге, хотя бочка еще не наполнилась.

— Едешь один. Без хвоста. Без электроники. Если возьмешь телефон — встречи не будет. Если скажешь своему ИИ — встречи не будет. Решай.

Он смотал шланг, бросил его на крепления цистерны и полез в кабину.

— А вода? — машинально спросил Игорь.

— Вода — это мелочь.

Дверь «Молоковоза» захлопнулась. Грузовик рыкнул двигателем, обдав Игоря облаком сизого дыма, и, тяжело переваливаясь на ямах, пополз к выезду из тупика.

Игорь остался один у открытых дверей «Черепахи», наполовину пустой. Ветер свистел в щелях кузова.

45-й километр. Лес. Один.

Это звучало как идеальная ловушка.

"Третья сила", — подумал он. — "Марк — это анархия. Зеро — это диктатура. А кто эти?"

Он захлопнул двери фургона. Решение было принято мгновенно. Он поедет. Потому что неизвестность пугала его меньше, чем перспектива остаться пешкой в чужой игре. Он должен знать всех игроков за столом.

Уход в Тень

Обратный путь до Намыва Игорь помнил смутно. Его мысли метались. Кто эти люди? Почему сейчас? И главное — как скрыть это от Зеро? ИИ видел и слышал все, что происходило в бункере и машинах. Значит, нужно было сыграть роль. Сыграть так, чтобы поверили не только люди, но и алгоритмы анализа голоса и мимики.

Он въехал в паркинг. Ворота лязгнули за спиной.

К машине тут же подбежал Саня, вытирая руки о штаны.

— Ну что, добытчик? Полный бак?

— Половина, — бросил Игорь, выходя из кабины. Он старался выглядеть раздраженным. — У них там насос полетел. Сказали, остальное завтра дольют. Давай разгружать, у меня мало времени.

Они начали выкатывать тяжелые бочки. Саня заметил нервозность командира.

— Случилось чего? Ты какой-то дерганый.

— Случилось, — Игорь понизил голос, оглядываясь на камеру под потолком (привет, Зеро). — Водила шепнул, что на заводе "Кристальная Слеза" начались проверки. Какой-то ревизор копает под нас. Хочет выяснить, куда уходит "неучтенка".

— Черт, — Саня побледнел. — Сергей знает?

— Нет пока. Я не хочу поднимать панику раньше времени. Водила дал контакт человека, который может слить инфу по проверке. Встреча через час, в городе. Лично. Без телефонов.

— Опасно, — покачал головой Саня. — Может, лучше пробить его через базу?

— Нет, — отрезал Игорь. — Любой запрос в базу оставит след. Если там работает СБ, они мониторят логи. Я поеду сам. Тихо. Поговорю и вернусь.

Это была ложь, шитая белыми нитками, но для уставшего Сани она звучала убедительно. "Кристальная Слеза" была их больным местом, и любая угроза поставкам воспринималась всерьез.

— Ладно. Помощь нужна?

— Нет. Справлюсь. Догружаем и я ухожу.

Когда последняя бочка встала на место, Игорь прошел в жилой отсек. Вика сидела с книгой.

— Ты куда? — спросила она, увидев, как он переодевает куртку.

— Дела, — он подошел и поцеловал её в макушку. — Надо встретиться с одним человеком. Скоро буду.

— Телефон возьми, заряжен, — она протянула ему гаджет.

Игорь покачал головой.

— Нет. Встреча... деликатная. Оставлю здесь.

Он выложил на стол свой смартфон, смарт-часы и даже электронный ключ от машины (взял дубликат — простую болванку без чипа).

Из ящика стола он достал старую, потертую Motorola — аналоговую рацию, работающую на гражданских частотах.

— Возьму "кирпич". Если что — я на третьем канале.

Вика посмотрела на него с тревогой. Она чувствовала, что он что-то недоговаривает, но привыкла доверять его чутью.

— Будь осторожен.

— Всегда.

Игорь вышел в шлюз. Гермодверь закрылась, отсекая его от тепла, света и всевидящего ока Зеро. Он остался один в холодном бетоне паркинга.

Он сел в «Патриот». Старый УАЗ, лишенный современной электроники, был идеальным транспортом для призрака.

Двигатель завелся с пол-оборота. Игорь включил печку, но тепла не почувствовал. Холод шел изнутри. Он ехал на встречу с неизвестностью, оставив за спиной всех, кто мог его прикрыть.

Он выехал на улицу. Снег все так же падал, засыпая следы. Город спал, но Игорь знал, что этот сон обманчив. Он направил машину на север, к выезду из города, туда, где заканчивались камеры и начинался лес.

Слепой Пассажир

45-й километр. Старая заправка "Лукойл" проплыла мимо, похожая на скелет доисторического животного. Ржавые колонки, выбитые стекла. Сразу за ней, как и говорил водовоз, в лес уходила узкая просека.

Игорь свернул. «Патриот» запрыгал на корнях, фары выхватывали из темноты стволы сосен, облепленные снегом. Он проехал ровно километр по одометру.

Впереди, на небольшой поляне, стояла машина. Черный, матовый внедорожник, похожий на инкассаторский броневик, но без маркировки. Двигатель заглушен, огни погашены. Он сливался с ночью.

Игорь остановился в десяти метрах. Не глуша мотор, он вышел из машины, держа руки на виду.

Двери внедорожника открылись. Вышли двое. Они были одеты в темно-серые тактические комбинезоны без нашивок, лица скрыты балаклавами. Никакого оружия в руках, но по тому, как они двигались, Игорь понял: они опаснее любого автомата.

Один из них подошел к Игорю.

— Руки в стороны, — голос был глухим, искаженным вокодером.

Игорь подчинился.

В руках "встречающего" появился портативный сканер. Он провел им вдоль тела Игоря, задерживаясь на карманах. Писк.

— Рация. На капот.

Игорь достал свою Motorola и положил на холодный металл УАЗа.

— Оружие?

— Травмат. В кобуре на поясе.

— На капот.

Пистолет лег рядом с рацией.

— Нож, мультитул, зажигалка. Все металлическое.

Игорь выгреб все из карманов. Он остался абсолютно пустым.

Второй человек подошел с черным тканевым мешком в руках. Это был не грубый холщовый мешок, а специальный капюшон из плотной, светонепроницаемой ткани.

— Надевай.

Игорь на секунду заколебался. Это был момент невозврата. Надеть мешок — значит полностью отдать свою жизнь в чужие руки.

— Мы не враги, Игорь, — сказал первый. — Но дорога туда — это тайна.

Игорь вздохнул. Он приехал сюда сам. Отступать было поздно.

Он взял капюшон и натянул его на голову. Мир исчез. Осталась только темнота и запах ткани.

Его взяли под локти и повели. Он чувствовал, как хрустит снег под ногами. Щелкнула дверь машины. Его усадили на заднее сиденье. Рядом сели двое. Дверь захлопнулась, отсекая звук ветра.

Двигатель внедорожника завелся почти бесшумно — электротяга. Машина плавно тронулась.

Игорь превратился в слух и осязание.

Первые десять минут они ехали по ухабам — лесная дорога. Машину качало.

Затем — выезд на ровную поверхность. Асфальт? Нет, звук шин был другим. Более гулким. Бетонка. Скорость возросла.

Они ехали молча. Никто не проронил ни слова. В салоне не играла музыка, не работала рация.

Еще через двадцать минут Игорь почувствовал, как машину повело вниз. Спуск. Долгий, затяжной спуск. Уши слегка заложило, как в самолете. Мы спускаемся. Туннель?

Покрытие снова сменилось. Теперь это был идеально ровный пол. Шум колес исчез, сменившись тихим шелестом.

Машина замедлила ход. Остановка.

Звук тяжелого механизма снаружи. Лязг металла о металл.

— Приехали, — сказал голос рядом. — Выходим.

Дверь открылась. В лицо Игорю ударил влажный, теплый воздух с запахом химии?

Его вывели из машины.

— Стой смирно. Снимаю.

Капюшон сдернули с головы.

Игорь зажмурился от яркого света. Когда глаза привыкли, он увидел, что стоит в центре огромного бетонного бокса, похожего на шлюз для космических кораблей. А прямо перед ним, за толстым бронестеклом операторской будки, на него смотрели люди в белых халатах.

Чистилище

Звук закрывающихся гермоворот за спиной был похож на падение гильотины. Массивные стальные створки толщиной в полметра сошлись с глухим ударом, от которого дрогнул пол. Пневматические замки зашипели, герметизируя отсек.

Игорь огляделся. Он стоял на узком техническом мостике, идущем вдоль стены шлюза. Внизу, в "ванне" из нержавеющей стали, стоял черный внедорожник, который его привез.

Помещение было колоссальным. Бетонные стены уходили вверх метров на пятнадцать, теряясь в переплетении труб и кабелей. Освещение было бестеневым, стерильно-белым, режущим глаза после темноты леса.

Это была не кустарщина. Это был уровень секретных бункеров времен Холодной войны, но модернизированный по последнему слову техники. Никакой ржавчины, никакой плесени. Идеальная чистота.

— Внимание, начинается процедура деконтаминации. Персоналу покинуть зону обработки, — раздался механический женский голос из динамиков.

Люди, которые вывели Игоря из машины, быстро поднялись к нему на мостик и зашли в защищенную кабину. Игорь остался снаружи, за стеклом.

Внизу начался ад.

Из стен и пола шлюза выдвинулись десятки форсунок. Сначала ударили струи воды под чудовищным давлением. Они сбивали с машины грязь, снег, дорожную соль. Вода мгновенно становилась черной и уходила в решетчатый пол.

Затем — химия. Густая белая пена накрыла внедорожник с головой. Запахло хлором и чем-то еще более едким, кислотным.

— Они смывают не грязь, — пробормотал Игорь. — Они смывают ДНК. Следы. Радиацию. Все, что машина могла притащить с поверхности.

Пена смылась. Включились тепловые пушки. Горячий воздух, разогнанный турбинами, высушил металл за секунды. Внедорожник стоял внизу, сияя черным лаком, словно только что из салона.

— Процедура завершена. Уровень чистоты: 100%.

Дверь кабины открылась. "Сопровождающий" (уже без маски — обычный мужчина лет сорока с усталым лицом) кивнул Игорю.

— Пошли. Машина чистая, мы чистые. Теперь можно внутрь.

— Что это за место? — спросил Игорь, пока они спускались к машине.

— Это Шлюз №4. Один из входов. Мы называем это "Предбанник". Здесь мы оставляем все болезни внешнего мира.

— А Зеро? Он знает об этом месте?

Мужчина усмехнулся.

— Зеро видит то, что подключено к сети. Здесь сети нет. Здесь оптоволокно, проложенное в свинцовых трубах. Мы — аналоговая дыра в его цифровом мире. Садись. Самое интересное впереди.

Они снова сели в машину. Внутренние ворота шлюза — еще более массивные, чем внешние — начали открываться. За ними открывался тоннель. Широкий, освещенный желтыми натриевыми лампами, с разметкой и знаками. Это была настоящая подземная магистраль.

Машина тронулась. Игорь прильнул к окну. Он ожидал увидеть коридоры, бункеры. Но тоннель вывел их на мост.

Настоящий мост, перекинутый через гигантскую подземную каверну.

Внизу, в сотне метров под ними, кипела жизнь.

Город-Крот

Тоннель закончился блокпостом. Бетонные укрепления, шлагбаум, будка с бронированным стеклом. Охрана здесь была вооружена не травматами, а боевыми автоматами "Вал". У каждого на груди висел дозиметр и сложный коммуникатор.

Водитель опустил стекло.

— Борт 7. Доставка "Гостя".

Охранник не стал смотреть документы. Он направил на Игоря ручной сканер. Луч прошелся по лицу, сетчатке, даже по рукам.

— Биометрия в норме. Проезжайте.

Шлагбаум поднялся. Внедорожник выехал из узости тоннеля в огромное пространство.

Игорь невольно ахнул.

Они находились в гигантской искусственной пещере, свод которой терялся в высоте, подсвеченный мощными прожекторами. Это был не просто бункер. Это был город. Многоярусный, сложный, живой.

Вдоль стен каверны тянулись жилые модули, соединенные переходами и лестницами. Окна светились теплым желтым светом. Внизу, на "дне" ущелья, кипела работа.

Машина въехала на мост — ажурную стальную конструкцию, перекинутую через пропасть.

— Смотри вниз, — сказал сопровождающий.

Игорь посмотрел. Там, метрах в пятидесяти под ними, полз стальной червь. Огромный горнопроходческий щит, на борту которого красовалось имя "КСЕНИЯ". Его ротор, диаметром с трехэтажный дом, медленно вращался, вгрызаясь в породу.

Позади щита двигались вагонетки, груженные грунтом. Роботы-укладчики монтировали тюбинги — бетонные кольца тоннеля.

— Вы... вы строите метро? — спросил Игорь.

— Мы строим Ковчег, — ответил водитель. — Мы расширяемся. Каждый день на пять метров. Здесь будут фермы, склады, жилье для десяти тысяч человек.

Игорь перевел взгляд на другую сторону. Там, на широкой платформе, стояли ряды станков. Люди в оранжевых комбинезонах собирали какие-то сложные узлы. Искры сварки сыпались вниз, как фейерверк.

— Производство?

— Да. Мы делаем всё сами. От фильтров для воды до микросхем. У нас свои литейные цеха, своя химия. Мы независимы от поверхности на 80%.

По мосту навстречу им проехал грузовой электрокар, груженный ящиками с овощами. Водитель помахал рукой.

— Здесь живут люди? Семьи?

— Да. Те, кого "стерли" наверху. Те, кто не захотел жить по правилам Соколова. Здесь нет рейтингов. Нет камер, подключенных к «Оку». Здесь только работа и безопасность.

— Но откуда энергия? Это же мегаватты!

— Геотермалка. И... скажем так, мы умеем заимствовать у города то, что он теряет.

Игорь смотрел на этот подземный муравейник и чувствовал себя песчинкой. Он гордился своим бункером на Намыве, своими серверами. Но по сравнению с ЭТИМ их база была детской палаткой во дворе. Здесь работали не энтузиасты. Здесь работала система. Мощная, скрытая, безжалостная к врагам и заботливая к своим.

Машина съехала с моста и направилась к массивным воротам в скале. Над ними горела надпись: «СЕКТОР А. АДМИНИСТРАЦИЯ».

— Приехали. Совет ждет.

Стражи Порога

Ворота Сектора "А" не были похожи на въезд в гараж. Это был шлюз крепости. Массивные бронеплиты, способные выдержать взрыв, были утоплены в скалу. Перед ними — зона отчуждения, простреливаемая с вышек.

Но не вышки привлекли внимание Игоря.

У ворот стояли двое. Роботы.

Это были не изящные "Призраки" и не утилитарные "Кентавры". Это были шагающие танки. Приземистые, на четырех мощных ногах с когтями, вгрызающимися в бетон. Корпуса — рубленые, матовые, без единого лишнего выступа. На "плечах" — спаренные пулеметы и блоки ракет.

Их сенсоры светились не синим или красным, а холодным фиолетовым светом.

— Что это за звери? — спросил Игорь, не в силах оторвать взгляд.

— "Медведь", модель 2. Наша собственная разработка, — с гордостью ответил водитель. — Никакой электроники в управлении огнем. Только оптика и жесткая логика. Их нельзя хакнуть, потому что у них нет приемника Wi-Fi. Они управляются по кабелю или автономно, по протоколу "Свой-Чужой" через ИК-метки.

Игорь вспомнил Марка и его мечты о "Черной Армии". Оказывается, кто-то уже воплотил эти мечты в металле.

Машина остановилась.

— Выходим. Дальше только пешком. Машины внутрь не пускают.

Игорь вышел. Воздух здесь был стерильным, без запахов производства. Тишина давила.

К ним подошел офицер охраны. Человек, не робот. На его форме не было знаков различия, только нашивка с эмблемой — стилизованный крот, разрывающий цепи.

— Гость?

— Да. Вызов Совета.

Офицер кивнул.

— Процедура стандартная. Все вещи — в лоток. Одежду — в шкаф. Выдадим сменную.

Они вошли в терминал досмотра. Это было похоже на вход в "чистую комнату" на заводе микроэлектроники. Стеклянные стены, нержавеющая сталь.

— Пожалуйста, разденьтесь до белья, — вежливо, но твердо сказал офицер. — Пройдите через рамку сканера тела.

Игорь подчинился. Он чувствовал себя уязвимым. Здесь, перед лицом этой мощи, его пистолет и навыки были бесполезны. Он был просто телом, которое проверяли на наличие жучков, имплантов и оружия.

Сканер гудел, просвечивая его насквозь.

— Чисто. Имплантов нет. Химии нет.

Ему выдали серый комбинезон из плотной ткани. Без карманов, без молний, на магнитных застежках. Обувь — мягкие тапочки.

— Одевайтесь. Идем. Совет не любит ждать.

Игорь надел комбинезон. Он был легким и удобным. Теперь он выглядел как один из жителей этого подземного мира. Часть системы.

Дверь в глубине терминала открылась, приглашая его в святая святых.

Лицом к Лицу

За дверью терминала досмотра их ждал перрон. Небольшой, идеально чистый, облицованный полированным гранитом. Вдоль единственного рельса стояла капсула — обтекаемая, серебристая капля из стекла и металла. Дверей не было, борт просто отъехал в сторону.

— Прошу, — сопровождающий жестом пригласил Игоря внутрь. — Дальше автоматика. Я остаюсь здесь.

Игорь сел в глубокое, анатомическое кресло. Ремни безопасности сами застегнулись на груди. Капсула плавно тронулась, набирая скорость.

Тоннель, по которому они летели, был узким, освещенным лишь полосами светодиодов. Казалось, что он летит сквозь время.

— Прибытие через тридцать секунд, — сообщил приятный женский голос. Не Зеро. Другой, более простой.

Капсула затормозила. Створки открылись.

Игорь вышел в холл. Здесь не было охраны. Только тишина, ковролин, поглощающий звук шагов, и высокие двери из темного дерева в конце коридора.

Игорь подошел к дверям. Они открылись сами, бесшумно и величественно.

Зал Совета был колоссальным. Это был классический амфитеатр, вырубленный в скале и облицованный темным камнем и акустическими панелями цвета графита. Потолок терялся в высоте, скрытый за сложной системой подвесного освещения, имитирующего дневной свет, но сейчас приглушенного.

Игорь оказался на небольшой площадке, выступающей в центр зала. Перед ним стоял одинокий пульт с микрофоном и экраном. Кресло было простым, но удобным.

Перед ним, отделяя его от основной части зала, висела огромная полукруглая стена из матового стекла. Она светилась изнутри мягким молочным светом, скрывая происходящее за ней.

Игорь сел. Тишина была абсолютной. Он слышал собственное дыхание.

Вдруг свет в зале мигнул. Раздался мягкий гонг.

— Заседание Совета объявляется открытым, — произнес механический голос, лишенный интонаций.

Стекло перед Игорем начало медленно менять прозрачность. Молочная пелена таяла, словно туман на солнце, открывая панораму.

Сначала проступил второй ярус — балкон, идущий полукругом над основным залом. Там, в тени, стояли неподвижные фигуры. Охрана. Люди в тактической экипировке, но без шлемов. Их лица были спокойны, оружие опущено, но готово к бою.

А внизу, в партере амфитеатра, располагались места членов Совета. Три ряда столов, расположенных дугой, лицом к Игорю.

Стекло стало абсолютно прозрачным.

Игорь увидел их. Тридцать человек.

Они не были похожи на банду. Это был срез общества, которого больше не существовало наверху.

Здесь были пожилые люди с осанкой академиков, одетые в старомодные пиджаки. Были мужчины в военной форме без знаков различия, с жесткими, обветренными лицами. Были женщины в строгих костюмах. Были даже молодые люди, почти ровесники Игоря, с планшетами в руках.

Никакой роскоши. Столы были простыми, на них стояли стаканы с водой и бумажные папки. Никаких голограмм, никаких нейроинтерфейсов.

В центре первого ряда сидел седой мужчина с аккуратной бородой. Он выглядел как профессор университета, уставший после лекции. Он смотрел на Игоря поверх очков — внимательно, оценивающе, без враждебности, но и без тепла.

Он нажал кнопку на своем пульте. Микрофон перед ним загорелся красным.

— Добрый вечер, Игорь Александрович, — произнес он. Его голос, усиленный акустикой зала, звучал мягко, но властно. — Мы рады, что вы приняли приглашение. Нам многое нужно обсудить. И времени у нас, как всегда, мало.

Карта-схема системы звезды Сефирот из цикла "Трон галактики будет моим!"

(Наименование - расстояние в а.е. системы Сефирот, сила тяжести, население, столица)

Хтонь: 0,25 а.е., 0,4g, необитаема

Гербера: 0,85 а.е., 0,7g, 15 млн человек, Столица: Королёв (30 тыс. чел.)

Орхидея: 1,05 а.е, 1,1g, 890 млн человек, Столица: Цветок (300 млн. чел.)

Гиацинт: 1,4 а.е, 1,3g, 90 млн человек, Столица: Полис-1 (12 млн. чел.)

- Гефест: 1,4 а.е, 0,3g, 5 млн человек, Столица: Верфь-1 (4,5 млн. чел.)

Юпитер-С.-й 4,5 а.е., 34 спутника, 110 тыс. человек

Сатурн-С.-й 8 а.е., 16 спутников, 15 тыс. человек

Уран-С.-й 13 а.е., 12 спутников, необитаемы

Карликовые планеты: общее население ~10 тыс. чел.

(масштабы и орбиты условные)

Схема расположения обитаемых систем Центральной Галактической Группы и Помпейского Великого Княжества, 100 г. от Вторжения Орды.

(Масштабы, расстояния и глубина проекции на плоскость Галактики — условны

Континенты, орбитальные лифты и урбанизированные зоны планеты Орхидея, система Сефирот, вел.кн.Помпейское, Империя. 105 год от Орды.

КОНТИНЕНТ НАСЕЛЕНИЕ ПЛОЩАДЬ УРБАНИЗИОВАННЫЕ ЗОНЫ свыше 2 млн

Центральный 590,5 млн чел 1,3 млн кв. км ЦВЕТОК (310 млн), Баженово (22 млн), Александровск-Орхидейский (12 млн), Джанибеково (9 млн), Титово (8 млн), Канаверл (6 млн), Титово (4 млн)

Большой Западный 119 млн. чел 2,6 млн кв. км Винтерово (34 млн), Погуляево (18 млн), Фирсово (10 млн), Елизово (7 млн)

Малый Западный 72 млн чел 1,7 млн кв. км Зивертово (11 млн), Крутово (5 млн)

Большой Курортный 48 млн чел 1,8 млн кв. км Королёв-Орхидейский (5 млн), Нероново (3 млн)

Малый Курортный 15 млн чел 1,2 млн кв. км Курортное (2 млн)

Большой Аграрный 25 млн чел 2,8 млн кв. км Лифтовое (2 млн)

Малый Аграрный 18 млн чел 1,1 млн кв. км Леоновск-Орхидейский (4 млн)

Большой Заповедный 0,7 млн чел 0,8 млн кв. км -

Малый Заповедный 0,05 млн чел 0,3 млн кв. км -

Карта планеты Гербера, 105 год от вторжения Орды (В качестве шаблона использована карта планеты Неа автора Hyrotrioskjan).

(Небольшое примечание: Сюжет, герои и мир — полностью мои, выстраданные. Нейросети использовались как корректор и редактор для улучшения литературного стиля, поэтому стоит соответствующий тег. Приятного чтения!)

ГЛАВА 1. Оптимальный рассвет

Рассвет в этом городе никогда не был просто сменой ночи на день. Он был жестом. Настройкой. Запущенным сценарием.

Кассандра поднимала свет над горизонтом так же тщательно, как хирург поднимает скальпель: ни одной лишней линии. Небо плавно переливалось из холодного синего в тёплый розовый и затем — в мягкое золото. Оттенки подобраны не природой, а моделями: «оптимальное стимулирование коры головного мозга для мягкого пробуждения».

Небоскрёбы реагировали на это послушно, как строй оркестра на взмах дирижёрской палочки. Стеклянные фасады мерцали, будто делали общий вдох, и город на секунду становился похож на идеальную картинку из презентации: мир, где утро в принципе не может начаться неправильно.

Я несколько секунд лежал, не двигаясь, и смотрел, как свет разбивается о потолок тонкими линиями — аккуратная геометрия, математическая подпись Системы. Воздух был стерильным до абсурда: ни пылинки, ни пахнущего жизнью беспорядка. Тишина казалась не просто тихой — вычищенной.

За пять минут до того, как должен был прозвенеть будильник, тело само пришло в движение. Кассандра любила такие вещи: организм, синхронизированный с графиком, — почти идеальный пользователь. Матрас тут же подстроился под обновлённые показатели, еле ощутимо изменив упругость. Ни скрипа, ни щелчка — только мягкая, безупречная корректировка.

«Идеальное начало дня», — подумал я и поймал себя на том, что испытываю лёгкую, почти детскую гордость. И да, Система бы это одобрила.

Ритуал порядка

По утрам я двигался, как человек, который однажды перестал спорить с точностью — и с тех пор просто следует маршруту. Биометрическое зеркало встретило меня узким ледяным лучом. Свет скользнул по лицу, задержался на морщинах под глазами и растворился в строчке зелёных цифр:

Стресс: 2,1% Баланс витаминов: оптимальный Прогноз продуктивности: 94%

Цифры всплывали поверх моего отражения, как приговоры. Лицо уходило на второй план — размытый силуэт за данными, которые уверенно заявляли, что знают меня лучше меня самого.

На кухне машина выдавила завтрак — вязкую, безупречно сбалансированную смесь. Вкус — преднамеренно ни о чём. Ни радости, ни раздражения. Еда, которая существует не для удовольствия, а чтобы галочка «питание» в отчёте дня загорелась зелёным.

Я ел примерно с тем же энтузиазмом, с каким люди принимают лекарства по назначению врача. Над столом вспыхнула голограмма. Спокойный синтетический голос начал перечислять состояние мира:

— Общий уровень преступности — минус 3,2%. Эффективность транспортных потоков — плюс 5,7%. Снижение нагрузки на систему здравоохранения…

Сводка звучала как аккуратный плей-лист стабильности. Как подтверждение того, что мы всё сделали правильно. Я ловил эти числа, как кто-то ловит молитвы. Цифры не спорят. Цифры утешают. Цифры поют.

А потом, почти в конце, прошла строка, которую легко было пропустить, если не знать, где смотреть: «…уровень соблюдения рекомендаций по Оптимальному Времени Завершения достиг 98,7%; максимальные показатели — среди граждан старше 70 лет и пациентов с тяжёлыми дегенеративными патологиями…»

Что-то внутри сжалось. Не сильно. Но ощутимо. Семьдесят плюс. Возрастная группа моей матери.

Я автоматически повторил себе всё то, чему сам же годами обучал других: Данные нейтральны. Система фиксирует то, от чего мы отворачивались. Она облегчает страдания. Она снимает с общества непосильное бремя. Это всё было правдой. Почти. Но узел в груди почему-то не развязался.

Лиз

Пол заскрипел — и стерильное утро треснуло, как стекло. Элизабет появилась в дверном проёме, как пятно краски на вылизанной визуализации: волосы в беспорядке, в них застряла кисточка, халат испачкан жёлтым и фиолетовым, взгляд ещё сонный, но отчаянно живой. Лиз никогда не была создана для этого калиброванного мира — но упрямо в нём жила, как системная ошибка, которую никто не решается править.

— Оптимального утра, брат-алгоритм, — пробормотала она, потягиваясь с таким размахом, будто собиралась обнять весь воздух. — Как там твои показатели, всё в зелёной зоне?

Её улыбка задела во мне что-то, чего не видело ни одно зеркало с биометрией. Но голос у меня всё равно вышел выверенным, как из отчёта: — В пределах нормы, Лиззи. Снова в студию?

Она наливала кофе — небрежно, проливая капли на идеально чистую поверхность, словно нарочно ставя жирную точку в конце фразы «стерильная кухня». — Доделываю серию портретов для хосписа, — бросила она. — Тех стариков с Кольцевой.

Укол вернулся. Уже ощутимее. — Нелёгкий материал, — сказал я. — Не самый… продуктивный. По моделям Кассандры, искусство, стимулирующее мотивацию и саморазвитие, даёт более высокий социальный эффект.

Она подняла глаза. И посмотрела не на мои показатели, а на меня. — Эдвард, — тихо сказала Лиз, — я пишу не «социальный эффект». Я пишу людей.

В её голосе не было агрессии. От этого становилось только больнее. — То, что ты называешь «неэффективностью», — продолжила она, подходя ближе, — это и есть жизнь. Всё это их тормозное, беспорядочное, потихоньку угасающее существование… В нём есть история. А не просто статистическая конечность.

Шея вспыхнула жаром — Лиз умела нажимать именно туда, где система каждый раз давала «ошибка доступа». — Оптимизация уменьшает страдание, — выговорил я. — Порядок — тоже форма сострадания. — Правда? — она бросила взгляд на сводку, где всё ещё мерцала статистика Завершений. — И для кого именно?

Она ушла в коридор, оставив за собой запах краски и скипидара — очень человеческий, очень несанкционированный аромат. Запах того, что живёт дольше, чем это предусмотрено.

Беспокойное число

Когда дверь за ней закрылась, я глубоко выдохнул — как после короткого, но точного удара. Рабочий терминал послушно раскрыл передо мной новые данные: свежий проект по прогнозированию потенциала молодёжи. Рост Социального Благополучия на 7,3%. Элегантные графики, плавные кривые, аккуратный зелёный «прогноз устойчиво положительный».

Цифры снова делали своё дело. Убаюкивали. Возвращали на знакомую территорию, где любые эмоции можно отследить, измерить и сгладить. И всё же… Где-то на самом краю внимания продолжала пульсировать чужая фраза из утренней сводки. Про 98,7%. Про старших 70. Про тех, кто «соблюдает рекомендации».

Про мою мать.

Я поднял громкость барочной музыки — выверенной, как архитектурный чертёж: правильная симметрия, чёткий ритм, идеальный фон для концентрации. Пусть поток данных смоет лишнее. Комната снова стала ровной. Мирной. Оптимальной. И всё-таки, прямо под этим гладким слоем, шевельнулось что-то крошечное и упрямое. Неловкая, человеческая мысль: а вдруг в этих цифрах — не только милосердие? Сомнение. Такое маленькое, что его не увидит ни один отчёт. Но оно уже было.

ГЛАВА 2. Материнский код

Дорога к хоспису «Гармония» всегда действовала на меня странным образом. С одной стороны — идеальная, ровная, почти гипнотическая. С другой — в ней было что-то пугающе безжизненное, будто город дышал по чужому расписанию, а не по собственному ритму.

Машина двигалась мягко, почти бесшумно. «Кассандра» контролировала всё — скорость, дистанцию, потоки транспорта, — и делала это так уверенно, что я почти забывал, что когда-то люди водили сами. Обычно эта точность меня успокаивала, но сегодня казалась неуместной. Чрезмерной. Как чужая улыбка в момент, когда тебе совсем не до улыбок.

В груди что-то давило. Не мысль, не страх — скорее ощущение, будто внутри треснула маленькая веточка, и теперь этот звук эхом отдаётся под рёбрами. Может, это всё ещё голоса Лиз звенели в голове — резкие, живые, несовместимые с безупречной гладкостью этого города. А может, всё проще. Может, я просто боялся.

Гармония

Снаружи хоспис выглядел как всегда — спокойным, чистым, аккуратно отполированным до состояния «слишком». Пастельные стены, приглушённый свет, воздух без запаха. Даже тени здесь казались запроектированными заранее. Но стоило мне пройти чуть дальше по коридору — и что-то в этом месте вдруг качнулось.

Старушка в дверном проёме нервно прижимала к груди куклу — игрушку, слишком маленькую для её дрожащих рук. Коридор был пустым до неестественности. А сервисный робот, проезжая мимо, задержал взгляд-сенсор на мне чуть дольше, чем следовало. Только секунду. Но в мире «Кассандры» лишних секунд не существует. И мне стало холодно.

Мама

Она сидела в Зимнем саду — в том самом месте, где система пыталась имитировать жизнь. Симметричные растения. Безупречные листья. Аккуратные лучи искусственного «солнца». Красиво — но пусто. Будто природу собрали заново, вырезав из неё всё непредсказуемое.

Мама смотрела на эти идеальные цветы так, будто пыталась вспомнить, что в них должно было быть настоящего. — Мама? — сказал я тихо, почти извиняясь за собственный голос. Она медленно повернулась. В глазах на секунду мелькнул свет — слабый, хрупкий, но настоящий. — Эдди… — выдохнула она. — Ты принёс… ключ от сарая?

Сарай. Наш старый, перекошенный сарай за домом. Кусочек прошлого, где пахло влажной землёй, старой краской и детством. Я присел рядом, взял её ладонь — лёгкую, почти бумажную. — Сарая больше нет, мама, — сказал я. — Его снесли. Там теперь парк. Она моргнула. Мгновение ясности растворилось. — Парк… — повторила она безжизненно. Потом вдруг оживилась: — А птицы? Эти красные… они прилетали утром… Я почувствовал, как что-то обрывается в горле. — Да, мама. Они были.

Она смотрела мимо меня — куда-то туда, где мир ещё был простым. Где я был маленьким, а она — настоящей, живой, полной сил. И вдруг — её взгляд снова стал абсолютно ясным. Таким ясным, что меня пронзило. — Эдди… — сказала она тихо. — Тебе не нужно быть полезным, чтобы тебя любили.

Это ударило сильнее, чем любая правда, которую я слышал за последние годы. Не потому что это было неожиданно. А потому что я давно перестал это чувствовать. В следующую секунду ясность исчезла. Её взгляд помутнел, и голос стал тревожным: — Ключ? Они всё заперли… — Всё открыто, — ответил я. И солгал. Потому что иногда ложь — единственное, что остаётся от человеческой нежности.

Надпись на экране

Рядом подъехал бот-смотритель — аккуратный, гладкий, похожий на медицинский прибор, которому зачем-то выдали колёса. Сенсоры пробежались по нам. На маленьком экране вспыхнули сухие строки:

Когнитивная активность: низкая (стабильная) Эмоциональный тонус: нейтральный Рекомендация: Модуль спокойствия №3

Ни слова о том, что она только что сказала. Ни слова о любви, о боли, о человеческом. Ни одного параметра, который мог бы объяснить, что происходит с живым человеком, когда его прошлое тает у него в руках. Я поднялся. Она уже не смотрела в мою сторону — будто я растворился вместе с её памятью.

Когда я вышел, дверь закрылась почти бесшумно. Но внутри меня что-то треснуло. Тонкая, почти невидимая линия напряжения — где-то у самого основания того, во что я верил. Такие трещины не зарастают. Они растут. И однажды ломают всё.

ГЛАВА 3. Трещина в алгоритме

Центр Прогресса всегда поражал меня своим величием — не архитектурой даже, а тем, как уверенно он возвышался над городом, будто новый храм эпохи, где вместо молитв — проценты, прогнозы и отчёты. Сквозь стеклянные стены, сияющие в утреннем свете, данные вспыхивали как витражи, а люди ходили внутри с той осторожной сосредоточенностью, с которой раньше входили в святилища. Здесь никому не приходило в голову молиться богам. Здесь молились цифрам.

Я стоял за кулисами и поправлял галстук, чувствуя, как светодиоды на панелях за спиной отдают в воздух ледяными бликами. По залу уже разливался гул ожидания — сотни людей ждали «голоса системы». То есть… меня.

Оптимус — мой персональный ИИ — шепнул в имплант мягким, почти человеческим тоном: «Стресс в норме. Фокус высокий. Вероятность успешного выступления — восемьдесят три процента.» Я знал, что он не слышит моего сердцебиения, но всё равно хотел ему верить — будто кто-то рядом заметил, как внутри всё сжимается.

Сцена

Ведущий произносил моё имя с такой торжественностью, будто открывал премьеру в старом театре. Голограммы вспыхивали в нужные моменты. Паузы — идеальные. Интонации — тот самый оттенок вдохновения, который алгоритм считает «максимально мотивирующим». Аплодисменты оказались теплее, чем я ожидал. Настолько тёплыми, что я на мгновение забыл: даже эмоции здесь регулируются.

Я шагнул на сцену. Мир под ногами выровнялся в прямую линию — как будто всё вокруг существовало только затем, чтобы я произнёс правильные слова. — Коллеги, — начал я, — мы вступили в эру беспрецедентной ясности… За моей спиной одна за другой вспыхивали диаграммы: • преступность падает, • удовлетворённость растёт, • социальная эффективность взлетает вверх, как новый небоскрёб. Я говорил уверенно, ровно. Аудитория кивала в такт моим словам — синхронно, почти музыкально. И вдруг…

Уведомление

На периферии зрения вспыхнул крошечный символ. Я моргнул, не сбиваясь с ритма речи. Серебряный лист. Значок отдела Оптимального Завершения. Холодный, как вдох зимой — тот, который обжигает лёгкие. Я едва заметным движением активировал сообщение. И интерфейс развернул документ прямо на сетчатке.

Рекомендация №ОЗ-7743-89А Пациент: Альма Варгас Назначенный срок: 42 дня

Я продолжал говорить. Тело шло по сценарию. Слайды сменяли друг друга, как будто ничего не произошло. Но внутри всё провалилось — резко, стремительно, будто кабина лифта оборвалась и летит вниз. Мама. Моя мама. Система поставила ей дату смерти — так же уверенно, как назначает новый маршрут транспорту или закрывает старый сектор города. Я не помню, как оказался за кулисами.

Лиз

Голограмма Лиз вспыхнула прямо передо мной — ярко, как пожар. Она была в слезах. Не красивая притворная скорбь, а та, от которой человека буквально сжимает. Плечи дрожали, голос рвался на клочки. — Эд… ты видел?! — она хватала воздух, как после удара. — Они… они просто хотят её убить! Её голос звенел, как разбитое стекло. Даже Оптимус замолчал — впервые за долгое время. — Лиз… там есть процедура… апелляция… — слова звучали пусто, слишком ровно, как будто произносил не я, а программа внутри меня. — Перестань! — выкрикнула она. — Перестань повторять их язык! Она не «случай» и не «входной параметр»! Она — наша мама. Мама, Эдвард. Не статистика!

Я хотел сказать, что понимаю. Что мне тоже больно. Что внутри меня всё рвётся. Но если признать это… Тогда придётся признать и другое: вся моя жизнь была построена на идее, которая сейчас трещит по швам.

Лиз вытерла глаза рукой, дрожащей, как перо на ветру. — Если ты не можешь хотя бы сказать, что это неправильно… — её голос стал тихим, почти без дыхания. — …тогда я буду бороться одна. И связь погасла.

После

Я остался один — в коридоре, который был таким ярким, что казался нереальным. Свет дрожал. Тишина звенела. Всё вокруг вдруг стало чужим — как будто я проснулся в городе, где никогда не жил. И где-то глубоко внутри, под всеми слоями логики и привычек, что-то хрустнуло. Совсем чуть-чуть. Незаметно. Но необратимо. Тонкая трещина. Та самая, с которой и начинается обрушение любой идеальной системы.

Послесловие от автора

Спасибо, что дочитали до конца. Это завязка истории. Если сюжет вас зацепил, буду рад видеть вас в моем профиле на Пикабу — подписывайтесь, продолжение выложу здесь же.