Тенебрис стояла в центре этого мрачного царства, ее фигура почти растворялась в темноте, а присутствие ощущалось как холодный ветер, пробирающий до костей. Ее длинные волосы, сотканные будто из самой ночи, струились, как дым, а глаза — два мерцающих огонька, подобно звездам в безлунной ночи — сияли в полумраке, отражаясь в обсидиановых стенах. Она не двигалась, но вокруг нее воздух дрожал, подчиняясь ее воле, а тени танцевали, словно слуги, ожидающие приказа. Ее мысли текли медленно, подобно реке, пробивающей себе путь сквозь камень: она размышляла о своей природе, о той роли, которую ей навязали. Тьма для нее была не просто разрушением — это был покой, конец страданий, молчание, приходящее после смерти. Она ненавидела свет Люминора не за его тепло, а за его ложь — иллюзию надежды, которую он дарил смертным, обрекая их на вечную борьбу. Но она понимала и баланс, эту тонкую нить между светом и тьмой приходилось поддерживать, даже если она мечтала разорвать ее.
Союз с Моргасом был вынужденным. Его напористый хаос раздражал ее — слишком грубый, слишком бесцеремонный, как буря, сметающая все без разбора. Тенебрис видела себя не орудием в его руках, а силой, которая могла бы править сама, если бы не эти цепи, связывающие ее с другими темными богами. Она ждала своего часа, и каждый шепот теней в ее святилище напоминал об этом. «Скоро, — думала она, — скоро тьма станет моим царством, а не игрушкой в их руках».
Тишина святилища дрогнула, как стекло под ударом невидимого молота. Тени, скользящие по обсидиановым стенам, замерли, сжались, словно в страхе, и воздух сгустился, став тяжелым, как перед грозой. Из мрака, клубившегося в дальнем углу пещеры, выступила фигура — сначала тень, затем облик, меняющийся, как дым на ветру. Сначала это был воин в доспехах, покрытых трещинами, из которых сочился голубой свет, затем старик с длинной бородой и глазами, горящими, как угли, и, наконец, демон с крыльями, сотканными из пламени и теней, чьи ноги оставляли пылающие следы на обсидиане. Моргас явился, и его присутствие заполнило пещеру, словно яд, медленно растекающийся по венам. Его голос загремел, низкий и раскатистый, как далекий гром, но в нем чувствовалась насмешка.
— Сестра, — произнес он, останавливаясь в нескольких шагах, — все прячешься в своем логове, пока я покоряю мироздание? Или ждешь, когда я сам приду звать тебя к делу? Вот я и пришел.
Тенебрис не шелохнулась, ее фигура оставалась неподвижной, как статуя, но глаза вспыхнули ярче, и тени вокруг нее задрожали, словно в ответ на его слова. Голос, холодный и тихий, разрезал воздух:
— Говори, Моргас, зачем ты пришел? Или исчезни. Я не люблю незваных гостей.
Бог хаоса усмехнулся, его облик дрогнул, на миг став бесформенным сгустком тьмы, прежде чем снова принять вид воина. Он шагнул ближе, и от его шагов по обсидиановому полу побежали трещины, слабые, но зловещие, словно предвестники разрушения.
— Новости, Тенебрис, — голос его стал холоднее, но в нем все еще скользила ядовитая насмешка. — Заркун плетет свою паутину. Хротгар, этот надменный северный волк, уже попался: зависть к Всеволоду разъедает его, как ржа — старый клинок. Он собирает войско, грезит о богатстве и славе, а Заркун нашептывает ему видения его грядущих побед. Скоро север обрушится на Альгард. Король Всеволод… Хаос уже пустил корни в его душе, но он слеп к этому. Мои хаотики следят за каждым его шагом, и он обречен проиграть эту войну.
Тенебрис слегка наклонила голову, взгляд оставался неподвижным, но в глубине ее разума слова Моргаса вызвали слабую искру интереса. Она знала Хротгара — короля Эрденвальда, чья сила была велика, но душа — хрупка, как стекло. Зависть делала его легкой добычей.
— Дальше, — произнесла она.
— Некрос, — продолжал Моргас, и его глаза на миг вспыхнули голубым пламенем. — Он играет в свою игру в Моргенхейме. Мертвые встают, деревни горят, души уходят в его бездну. Его тлен ползет, как чума, готовя путь для нас. Всеволод там, окруженный нежитью, но пока жив.
Она промолчала, но ее мысли ускорились. Некрос был слишком жаден, слишком слеп в своем голоде. Его действия могли разрушить их планы раньше времени.
— И мои хаотики, — Моргас улыбнулся шире, его зубы блеснули, как клинки. — В Вальдхейме они шепчут во снах, крадут души слабых, сеют безумие. Город трещит, но храм Люминора мешает. Его священники сильны, их свет жжет моих слуг. Это твоя задача, Тенебрис.
Она медленно выпрямилась, тени вокруг нее закружились быстрее. Да, ее раздражало высокомерие Моргаса, его уверенность, что она подчинится без вопросов, но в его словах она видела возможности — изъяны в броне света, которые можно было расширить.
— Уничтожить храм? Но почему ты не доверяешь мне большее? — спросила она, ее голос стал чуть громче.
Моргас рассмеялся, его смех эхом отразился от стен, заставив их задрожать.
— Твоя тьма нужна мне сейчас, Тенебрис, — ответил он, шагнув еще ближе, отчего голубое пламя его глаз осветило ее лицо. — Ты хитра, сестра, но я вижу твои мысли. Играй со мной, и ты получишь свое.
Она не ответила, но ее взгляд стал острым. Она знала: Моргас не доверяет ей так же, как она ему. И это было ее преимуществом.
Моргас замолчал, его голубое пламя в глазах потускнело, оставив лишь слабые искры, кружащиеся в воздухе, как пепел над тлеющим костром. Тени вокруг него дрогнули, отступили, словно повинуясь невидимому приказу, и святилище вновь погрузилось в тяжелую тишину, нарушаемую лишь редкими каплями, падающими в черные лужи. Тенебрис смотрела на него, ее лицо оставалось неподвижным, как маска, высеченная из обсидиана, но разум внутри бурлил, как река, рвущаяся через плотину. Она ждала, зная, что его слова были лишь прелюдией к чему-то большему, а именно к уготовленной ей роли. И Моргас не заставил ее долго ждать.
— У меня есть для тебя дело, сестра, — начал он, его голос стал ниже, приобрел тяжесть. — Ты нужна мне в игре, которую мы ведем против света. Ты — ключ к их падению.
Тенебрис слегка прищурилась, глаза сверкнули, отражая слабый свет его присутствия. Она не любила, когда ее называли ключом — это слово звучало как цепь, как ошейник, который он пытался на нее надеть. Но она промолчала, позволяя ему продолжить.
— Всеволод, — произнес Моргас, и в его тоне мелькнула тень раздражения, смешанная с предвкушением, — король Альгарда сейчас в Моргенхейме, окруженный нежитью Некроса. Он борется, но его силы тают. Ты должна явиться ему, Тенебрис. Отгони тьму, пожирающую его людей, стань его спасительницей. Пусть он увидит в тебе союзницу, пусть доверится тебе.
Она медленно склонила голову, ее тени закружились вокруг нее, как плащ, трепещущий на ветру. Ее холодный голос нарушил тишину:
— Зачем мне спасать смертного, если его гибель ослабит свет?
Моргас улыбнулся, его зубы блеснули, и он шагнул ближе — холод его присутствия коснулся ее, как дыхание скорой зимы.
— Потому что он — путь к Диане, — ответил он, его голос стал тише, но в нем зазвучала угроза. — А Диана — путь к Ловцу Душ. Мы не можем взять ее силой, пока свет Люминора защищает ее. Но если Всеволод примет тебя и откроет двери своей души, ты сделаешь то, чего не могу я.
Тенебрис замерла, ее мысли выстраивали цепь из его слов. Диана — девочка, чьи сны тревожили даже ее, чья связь с Ловцом Душ была загадкой, мучающей всех темных богов. Она знала, Моргас прав: пока свет Люминора сияет в Вальдхейме, их планы не осуществимы.
— Что дальше? — спросила она, ее голос оставался ровным, но в нем чувствовалась скрытая сила.
Моргас шагнул ближе, и его глаза полыхнули голубым огнем, отбрасывая зыбкие блики на каменные стены.
— Святилище Люминора, — произнес он, голос его сочился угрозой. — Его сияние сковывает моих хаотиков, как цепи, и держит город. Ты, Тенебрис, должна сокрушить его. Проберись в храм, чьи стены источают свет, и уничтожь сердце этого проклятого места. Без него город падет, и Диана станет нашей.
Она медленно выдохнула, ее дыхание стало видимым в холодном воздухе, закружившись, как дым, растворяющийся в тенях. План был ясен, но опасен. Ее тьма могла обмануть смертных, но не Люминора — его свет видел глубже, чем глаза любого бога. И все же она видела в этом возможности — не только для Моргаса, но и для себя.
— Почему не ты? — спросила она, ее голос стал чуть громче, испытующим. — Твой хаос мог бы сокрушить храм за мгновение.
Моргас рассмеялся, его смех был резким, как треск ломающегося камня, и эхо его разнеслось по пещере, заставив опять задрожать сталактиты.
— Мой хаос непредсказуем, сестра, — ответил он, его улыбка стала шире, но в ней не было тепла. — Он привлечет Люминора, его священников, его силу. Твоя тьма незаметнее, коварнее, как яд, убивающий медленно. Ты безупречна, и я доверю это тебе.
Тенебрис промолчала, ее разум работал быстро, выискивая слабости в его плане. Если Всеволод раскроет ее ложь, если Люминор вмешается раньше времени — все рухнет. Ее тьма была ее сутью, ее силой, и она не хотела рисковать ею ради чужой игры. Но отказаться означало бросить вызов Моргасу сейчас, когда она еще не была готова. Она решила следовать его словам — пока. Внутри нее росло решение: она сыграет эту роль, но оставит себе путь назад, начнет свою собственную игру, которую никто не заметит.
— Я сделаю это, — сказала она наконец, ее голос был тихим, но твердым. — Но не жди, что я стану твоей пешкой, Моргас.
Он кивнул, его глаза сверкнули молнией в темноте, и в этот миг она поняла: он видит ее сомнения, но ему все равно. Пока она полезна, он будет терпеть ее.
Моргас исчез так же внезапно, как явился: его фигура растворилась в тенях, голубое пламя угасло, оставив лишь слабый запах серы и легкое дрожание воздуха, как после удара грома. Тенебрис осталась одна в своем святилище, ее тени медленно успокоились, перестав кружиться, но буря внутри только набирала силу. Она стояла неподвижно, глядя в пустоту, где только что был Моргас, и ее разум взвешивал каждое его слово, каждую возможность, что он ей дал, и каждый риск, который он скрыл. Ее задача была ясна: спасти Всеволода, войти в доверие, разрушить храм Люминора. Но действовать открыто невозможно — ее тьма была сильна, но не могла противостоять свету Люминора в прямом столкновении. Ей нужен был проводник, смертный, чья душа стала бы ее аватаром, ее руками в мире живых.
Ее выбор пал на Роберта, кузнеца из Вальдхейма. Она знала его — не по имени, а по следу, который оставила в его душе работа с черным металлом Моргаса. Этот металл, холодный и голодный, вырвал частицу его сути, оставив рану в его душе, через которую ее тьма могла проникнуть. Роберт был не воином, не священником, а мастером, чьи руки привыкли к огню и стали, но его разум теперь дрожал под тяжестью страха и вины. Он был в Вальдхейме, далеко от Моргенхейма, где Всеволод сражался с нежитью, но это делало его еще более ценным: через него она могла подготовить почву в столице, пока король не вернется. Его слабость была ее силой — идеальная нить, за которую она могла потянуть.
Тенебрис шагнула вперед, и ее фигура начала растворяться, становясь потоком тьмы, вытекающим из святилища, как река из разлома в скале. Она покинула свои владения, устремившись к Вальдхейму через просторы Альгарда, ее сущность скользила над землей, избегая света, который слабо мерцал на горизонте. Ее путь был подобен ветру ночи — невидимому, но ощутимому, холодному и цепкому, как предчувствие беды. Она видела следы разрушений, оставленные союзниками: деревни вокруг Моргенхейма, объятые тленом Некроса — в них мертвые бродили среди руин, их багровые глаза горели в темноте, а воздух был пропитан запахом гниения и пепла. Она слышала крики душ, захваченных хаотиками Моргаса, их шепот доносился из Вальдхейма — слабый, но настойчивый, как эхо безумия, разъедающего город изнутри. И где-то на севере она ощущала зависть Хротгара, растущую, как буря, которая сгущается над горами, его ярость и амбиции, подпитываемые Заркуном, гудели в ее разуме, как рой пчел.
Тенебрис мучал один вопрос: где же светлые боги?.. Мир рушился. Граница между жизнью и смертью, разумом и безумием, порядком и хаосом стиралась на глазах. И все же — ни света Люминора, ни шепота Аэлис, ни воли Валериуса. Почему они молчат? Почему не вмешиваются?..
Что-то было не так. Это не было просто отступление. Это было отсутствие. Опасное. Зловещее. Пугающее даже ее.
Атмосфера вокруг Тенебрис была живой — тьма говорила, извиваясь как змея, холод сгущался в воздухе, а слабые блики голубого пламени Моргаса мелькали вдали, напоминая о его присутствии. Но сильнее всего ее раздражал свет храма Люминора — слабый, но упрямый, мерцающий на юге, там, где стоял Вальдхейм, защищенный его силой. Этот свет был как заноза в ее сущности, вызов, который она не могла игнорировать. Она подавила гнев, поднимающийся в ней, как волна, и сосредоточилась на своей цели. Он станет ее вратами в мир живых, орудием в игре, где даже Моргас, бог хаоса, может оступиться. Диана? Ее час еще не пробил — тьма подождет.
Тенебрис двигалась быстрее, ее тьма текла через леса и поля, над реками и холмами, пока перед ней не проступили очертания Вальдхейма — города, который пока держался, но уже трещал под натиском хаоса.
Ночь над Вальдхеймом была густой, как черное покрывало, разорванное лишь редкими огнями факелов, дрожащими на ветру. Кузница Роберта стояла на краю города, ее каменные стены, почерневшие от копоти, казались частью этой тьмы, а слабый свет горна, пробивавшийся сквозь щели в ставнях, был единственным намеком на жизнь внутри. Тенебрис остановилась у порога, ее сущность сгустилась в тень, и та скользнула под дверь, как дым, растворяясь в полумраке. Внутри воздух был тяжелым, пропитанным запахом углей, металла и пота, а тишина — звенящей, нарушаемой лишь слабым треском угасающего в горне огня.
Роберт сидел у наковальни, его широкие плечи сгорбились, а руки, привыкшие держать молот, бессильно лежали на коленях. Его старое лицо было бледным, глаза — темные, как угли, — потускнели от усталости и страха. Перед ним лежал кусок стали, начатый, но не законченный, а рядом — молот, брошенный в пыль. Он шептал себе под нос, его голос дрожал, ломался, как сухая ветка под ногой: «Что я наделал? Что я привел в этот мир?» Мысли о черном металле, из которого он выковал наконечник для Совикуса, терзали его. Он чувствовал: часть него ушла с той работой — не плоть, не кровь, а нечто глубже, то, что оставило в его душе пустоту, холодную и гулкую.
Тенебрис наблюдала за кузнецом, ее тьма сгустилась в углу, став почти осязаемой. Она видела его слабость — изъян, который оставил металл Моргаса, и знала: это ее шанс. Ее голос, мягкий и холодный, проник в его разум: «Ты слаб, смертный, но я дам тебе покой». Роберт вздрогнул, его голова резко дернулась, он схватил молот и вскочил, оглядываясь в полумраке. «Кто здесь?» — прохрипел он, его голос был хриплым от страха, но ответа не последовало. Он видел лишь тени, дрожащие на стенах, но не заметил, как одна из них приблизилась, обволакивая его, как туман.
Тень вошла в него медленно, ее тьма просочилась через трещину в его душе, усиливая его страх, его вину, но даря иллюзию надежды. Его глаза на миг потемнели, став бездонными, как сама ночь, зрачки расширились, поглотив свет, а затем вернулись к нормальному виду. Он ощутил прилив уверенности, как будто тяжелый груз с плеч вдруг исчез, но не понял, что это была не его воля. Тенебрис сжалась внутри него, ее присутствие стало частью его жизни, его мыслей, незаметное, но властное. Роберт выпрямился, его пальцы сжали молот крепче, и он пробормотал: «Я справлюсь. Я еще нужен». Его голос стал тверже, но в нем появилась нотка, не принадлежащая ему, — холодная, чужая.
Тенебрис улыбнулась внутри, ее тьма обняла его душу, как паук — добычу. Теперь он был ее, пусть не полностью сломленный, но этого было достаточно, чтобы служить. Она видела через его глаза кузницу, чувствовала жар горна, слышала стук его сердца, бьющегося быстрее и подчиняясь ее ритму. Марионетка была готова.
Богиня угнездилась в душе Роберта, ее тьма стала частью его дыхания, его мыслей, тонкой, как паутина, но прочной, как сталь. Через его глаза она видела Вальдхейм — город дрожал под натиском тьмы, но все еще боролся, окруженный слабым светом храма Люминора. Она чувствовала хаотиков Моргаса, их шепот, кружащийся в переулках, их силу, которая захватывала души смертных, и Совикуса, чья магия пульсировала где-то в замке, как черное сердце, отравляющее воздух. Ее план складывался медленно, но четко: она использует Роберта, чтобы добраться до сердца храма Люминора. Она явится туда под предлогом изгнания тьмы из кузнеца, чья душа, по ее словам, «заражена» после работы с черным металлом. Священники поверят — они любят спасать заблудших, — и пустят ее внутрь, прямо к источнику их силы. А затем она разрушит храм, его свет угаснет, и Вальдхейм падет.
Но в глубине ее сущности шевельнулось предчувствие: она ощутила слабый отклик Люминора — не яркий, не сильный, а тихий, как далекий луч, пробивающийся сквозь тьму. Его свет начал следить за ней, и это тревожило ее. Она знала его силу, его способность видеть сквозь тьму, но сейчас это были лишь слабые отголоски той былой силы. Она убедила себя: он не вмешается, — не сейчас, не когда она играет роль спасительницы. Ее тьма была хитрее, чем хаос Моргаса, и глубже, чем тлен Некроса. Она верила, что сможет обмануть даже бога света.
Роберт стоял у горна, его взгляд был устремлен в огонь, но это были ее глаза, и они смотрели через него. Ее голос, холодный и мягкий, шепнул в его разуме: «Скоро, кузнец, ты приведешь меня к сердцу храма». Он не услышал ее, но его рука сжала молот, как будто повинуясь невидимому приказу. Тенебрис улыбнулась внутри — ее игра началась.
Кузница осталась позади, окруженная ночной тьмой, сгущавшейся вокруг нее, как стая хищников, ждущих добычи. Свет горна угасал, растворяясь в тенях, которые шептались о грядущем. Тьма Тенебрис была там, где когда-то была душа Роберта, но у богини было еще одно незаконченное дело.
