Решил продать душу, но застрял в бюрократическом аду. Финал истории (Тариф "Прохор Шаляпин")
Начало истории читайте здесь.
Осторожно, сатира! Все персонажи вымышлены.
- Когда понимаешь, что твоя жизнь, как и жизнь любого человека, пропитана ложью с самого рождения, то за правду и душу не грех продать, - улыбнулся Михаил.
- Обычно за таким обращаются к богу, - то ли с усмешкой, то ли с пренебрежением ответил голос, - а не к отцу лжи. Но я тебя понимаю. Никто в здравом уме не захочет вести душевную беседу с тем, пред кем непременно нужно стоять в раболепии, умирая от чувств стыда и вины. Это малоприятно. А покаяние – слишком дорогая плата. Человеческая жертва куда легче. Что ж, будь по-твоему, Михаил. Начинаем наш честный разговор.
- Минуточку, - поднял палец вверх Михаил. – На бабку я добро не давал.
- Я ценю щедрость, но двух жертв им вполне хватит, - довольно ответил голос.
- Не припомню, чтобы я соглашался на жертвы. Да еще на две, – уточнил Михаил.
- А вот прямо перед тобой двое отошли в мир иной по неведомым причинам. Как место для тебя освободили. Видать, самому богу наша встреча угодна, раз такие провиденциальные обстоятельства складываются, - рассмеялся голос.
- А кому это – им? – поинтересовался Михаил.
- Я уже давно ни жертвы, ни души не собираю. Только смертные существа думают, что в одну и ту же игру можно играть целую вечность, - усмехнулся голос. - У меня давно другая, а им эта уж больно понравилась. А мне жалко, что ли? Ученики превзошли своего учителя. Тебе будет сложно в это поверить, как и им самим, но некоторым просто нравится приносить других в жертву. Этот ритуал они оправдывают необходимостью, какая действительно была, но ее давно нет. А вот собираться в тайные общества и проводить устаревшие ритуалы – это их теперь медом не корми. А я что? Когда это я был против кровавых жертв? Это как цветы для барышни. Функционально они ни к чему, но всегда приятно.
- Теперь все ясно, - задумался Михаил.
- Я ответил на вопрос, с которого ты хотел начать? – сыграл виноватое удивление голос.
- Да, - кивнул Михаил, - всегда считал, что это со мной что-то не так. Повсюду пишут о продаже души дьяволу, но как коснешься дела, то тебя днём с огнём не сыщешь. Думаю, в чем подвох? Почему это так сложно? Всем удается, а я чем хуже?
- Ты ничем не хуже. Ты, Михаил, самый обычный человек из всех, кого я встречал. Прямо-таки эталон обыкновенности, - без всякого сарказма отвечал голос, словно ожидая возражений, но именно это Михаил всегда о себе думал сам, поэтому не услышал ничего нового или тем более оскорбительного. – Но, признаться, ты меня очень удивил своим желанием.
- Но к чему были все эти хождения по магам? – спросил Михаил.
- Все это время я был во множестве лиц, - продолжил голос. - Вызвать меня несложно - я вездесущ и проникну в любое сознание. Суть в том, чтобы ты не канифолил мне мозг, не отнимал время, а в процессе мытарств четко сформулировал вопрос, отсеяв все лишнее, убедился в твердости своего намерения мне его задать. Этот процесс доведён у меня до автоматизма, как чат-боты в поддержке того же банка, где ты работаешь. Сначала с тобой говорят они и, только если не справляются, вызывают оператора. А если и он не справляется, то вызывают менеджера, потом главного менеджера. И там уже у кого на сколько хватит прыти и настойчивости. Это ложь, что я вечно бегаю за всеми, чтобы заполучить душу. На деле же люди давно бегают за мной в надежде продать ее мне за земные блага.
- Ох уж эти земные блага, - усмехнулся голос, и в усмешке послышалось застарелое разочарование, давно принявшее облик скуки. - Это самый частый запрос. А теперь, пожалуй, единственный. Поэтому мне и его пришлось автоматизировать - капитализмом. Потому что его однообразие буквально оскорбляло меня, как творческую сущность. Я что, торгаш какой-то, чтобы вечно скупать человеческие душонки за деньги? Да так же свихнуться можно.
- А что? Раньше было по-другому? Трава зеленей и солнце ярче? – позволили себе сарказм Михаил, на что голос ностальгически вздохнул.
- Вот раньше были мыслители, готовые продать душу за алхимическую науку, за истину, за знания об устройстве вселенной, за любовь в конце концов. Золотые были времена. За такими душами я, признаюсь, гонялся, преследовал их, выжидал. Сейчас же человеческая фантазия способна только на деньги. Даже власть стала редкостью. Потому что все уверены: будут деньги – будет власть. Но как они ошибаются. Купить власть можно только у слабых, никчемных людей. А такая власть ничего не стоит. Она пуста и не будет питать тебя теми лучами славы, которых ты от нее ждешь. Более того, она и тебя опустошит до состояния, в котором смерть видится спасением.
Михаил задумался, перебирая виды греховных порывов у себя в уме.
- А как же месть? – нашел он, как ему показалось, подходящий.
- Даже месть, хоть и низкое, но гораздо более высокое состоянием, чем жажда денег, в современном мире осуществляется за счет – денег, - обреченно отвечал голос. – Лучший способ отомстить всем и сразу – разбогатеть. Ушли те золотые дни, когда люди умоляли меня лишить врага таланта, благой репутации и любви, или расправиться с ним кровавыми жертвами родных. Современные пластиковые сердца не так ранит смерть близкого, как чей-то глоу-ап. В общем, вся сложность человеческой натуры схлопнулась в одну точку – в деньги. Все вместе взятые пораженные капитализмом душонки не стоят одной страстно устремленной своими порывами к трансцендентному, тайному, сокрытому. А эти, нечистоты мне уже даром не нужны. Они автономно и благополучно перегнивают сами в себе. И самое страшное – больше ничего не желают. Одно обидно – какого надо быть мнения обо мне, чтобы думать, будто я могу бесконечно заниматься духовной ассенизацией. Что ж, очевидно, судят сами по себе, - с горделивым отвращением подытожил голос.
– А какая у тебя новая игра, если не секрет, конечно?
- Какие могут быть секреты, если мы условились на честный, да еще и душевный разговор? – возразил голос так, будто непременно развел бы руками, если б они у него были.
- Знаешь, почему это место называется сценой? – в голосе послышался тот азарт, какой обычно случается с рассказчиком от уготовленного сюрприза, и когда не столько слушатель, сколько сам рассказчик предвкушает оглашение своей сенсации.
- В голову приходит только знаменитое «жизнь – театр, а мы в нем актеры», но вот дальше мысль идет туго. Вероятно, здесь происходит самый судьбоносный акт для человека, который решается на встречу с темной силой, - рассуждал Михаил.
- Но кто главный зритель этого акта? – с разгорающимся азартом спросил голос.
- Сам человек? – попытался Михаил, но почувствовал в ответ лишь нетерпеливое ожидание еще одной попытки. – Бог? – тихонечко произнес он, опасаясь специфической реакции на произнесенное слово.
- Все гораздо проще, Миша, - наивно и по-детски радовался голос неверным ответам, разве что не потирал ладоши, если б те у него были.
- Видишь это стекло? – нарочито таинственно спросил он. – Думаешь, за ним медики сидят? Нет, за ним сидят господа.
Последнее слово голос произнес так слащаво и важно, что Михаил ощутил легкую тошноту.
- Сидят в специальных очках, шлемах и наблюдают, как я забираю душу у таких, как ты. Сильные мира сего, как вы их любите называть. В то время, как все ровным счетом наоборот. Этим людям оказалось мало денег, чтобы всю оставшуюся жизнь отдыхать на самых роскошных островах, как хотел было загадать ты, но вовремя спохватился. Они пожелали сильно большего. И принесли в жертву капитализму гораздо больше жертв, чем способна вынести душа даже самого жестокого человека. Причем жертв столь невинных, что я, пожалуй, поберегу твою психику. Господа уже давно перестали быть людьми по своей сути, а, может, никогда ими и не были. Это уже один только бог знает. Потому что черт понятия не имеет, откуда берутся такие персонажи. Они были столь алчны, мелочны и жестоки, что я повысил их в ранге. Теперь это не люди, а мой персонал.
- Если они столь богаты и могущественны, как ты говоришь, зачем им…, - начал было возмущаться Михаил.
- Тихо-тихо, Миша! – остановил его голос. – Теперь мы с тобой переходим на твой внутренний диалог. А то ты мне сейчас всех клоунов распугаешь. Меня они все равно не слышат, но по твоим вопросам могут догадаться, что речь идет о них. Сосредоточься. Теперь все то же самое, но не вслух, а про себя.
- Зачем им смотреть на то, что происходит в этой комнате? – подумал Михаил.
- Эх, Миша, наивная ты душа, - умилился голос. На этот раз он звучал строго в голове:
- Если ты пал ниже некуда, то единственно приятным остается наблюдать, как кто-то опускается на то же дно. Не деньги и не власть стали самым ярким событием в жизни этих людей, как они ошибочно полагали, а акт лишения души. Да и чем воспринимать, когда уже нечем? Осталась только ностальгия не столько по душе, сколько по мгновению, когда она от них уходила. Что имеем не храним, потерявши — плачем. Старая добрая классика. А коль души уже нет, то радуется и ликует пустое место, что от нее осталось. Казалось бы, чему тут можно радоваться? Теперь только одному - рождению такой же пустоты и уходу всякого света из другого человека.
Михаилу показалось, будто он ужасно понимает этих господ и мало чем от них отличается, хоть и не давал добро на жертвы, и душа все еще при нем. Он понял, что по большому счету никогда не обращался напрямую к тому, что хотел продать. От этого сделалось холодно и страшно.
- А зачем это все тебе? – спросил он.
- Это единственное развлечение, которое у меня осталось, - горько выдал голос.
- Смотреть на то, как продавшие душу смотрят на очередную продажу души? – удивился Михаил.
- Да. Они думают, что настолько великие, что даже сам дьявол их развлекает, но даже не догадываются, что они развлекают меня. Это как осточертевший Нетфликс. Отвратительно, но лучше, чем ничего. Понимаешь?
- Понимаю, - искренне посочувствовал Михаил.
- Я сам пострадал от собственного греха, придумав капитализм, чтобы вас уже наконец начало тошнить от денег, и вы перешли к грехам поизысканней, поблагородней, но, даже получая власть, влияние и деньги, вы все равно остаетесь помешаны на деньгах. Все перевернулось с ног на голову. Если раньше людям нужны были деньги для широких душевных грехов, то сейчас они готовы на любые грехи ради денег. Ради самой этой дрянной субстанции. Она и есть тупик, и есть конечный результат. Человеческие души больше не звенят страстями. Добро не борется со злом, ничто не терзает человечий дух, кроме писклявого комара тревоги. Но если прислушаться к его мерзкому писку, то можно услышать стенания о деньгах. И больше ни о чем другом. Если покажется, что слышишь другое, прислушайся получше, в конечном итоге услышишь одно. Это и есть настоящая одержимость, но такой узколобой одержимости даже я не рад. Ваши мелочность и теснота ума – истинное зло, которое обернулось против меня. Благородные грехи остались только в книгах и фильмах. Когда чистая душа в ослепительной иллюминации борьбы добра и зла внутри себя все же идет на грех. Хотя бы не чужими руками приносит мне жертву, а своими собственными. Или хотя бы встретится с тем монстром, с убийцей, кто тебе эту жертву за большие деньги организует. А сейчас ты видел расценки в даркнете?
- Нет, - честно признался Михаил. – Никогда этим вопросом не задавался.
- И даже встречаться ни с кем не надо, не смотреть в глаза тому, кто будет причастен к твоему греху. Просто крипту перевел – и нет человека. Вот от этого страшно становится, какую дефляцию переживает человеческая жизнь, Миша. Даже мне страшно. Я не понимаю, почему не страшно вам.
Голос глубоко вздохнул.
- Хотя все я понимаю. Вам бояться нечем. Вы не заметили, как даром отдали души мне. Но это говно, прости господи, мне уже самому не нужно. Они, видите ли, мешают вам идти по головам, испытывать стеснение и скромность, мешают экспериментировать и получать от жизни все, мешают отстаивать личные границы, видеть во всех абьюзеров и получать от психологов разрешение на то, чтобы быть мудаками.
Михаил молчал. По большому счету от того, что не эти слова он ожидал услышать от дьявола.
- Ладно, Миша, прости, - вздохнул голос. - Занесло меня немного. Накипело, понимаешь?
- Очень понимаю, - охотно кивнул Михаил.
- Сам-то чего к психологу не пошел?
- Так он это… Опять меня на работу отправит. А если не захочу, надрессирует так, что захочу. В общем, по-любому ввинтит меня в твой капитализм и заставит вертеться. А я устал. Меня уже тошнит от этого всего. Понимаешь?
- Очень понимаю, Миша, - обреченно ответил голос.
- Знаешь, - начал Михаил после затянувшейся паузы, - ты когда говорил о господах, я понял, что почти не отличаюсь от них. Хоть я никого не убивал, но во мне так много ненависти и злобы. Порой кажется, что я только из них и состою. Я ведь на мгновение всерьез задумался, чтобы отдать бабку в жертву. А если задумался, то наверняка бы и смог, если б еще хорошенько подумал. А коли ее смог бы отдать, то и любого другого, получается, мне ничего бы не стоило убить. Ведь говорят, что дальше – легче.
- Это значит, что есть в тебе еще душа, - ответил голос так, если б улыбался. – Потому что, когда ее нет, то и чувств уже никаких нет. Хоть продают ее как раз для того, чтобы напиться чувствами досыта. В этом и подвох. Все это хорошо знают, но все равно идут на сделку. И в твоих злобе с ненавистью как раз отличие, а не сходство с господами. Они если убивают или мучают, то уже давно не из чувств, а из надежды испытать хотя бы их тень, и уже не важно, каких именно.
- А то, что тебе совестно, что ты бабку свою ненавидишь, так это просто смешно, Миша, - продолжил голос. - Раз уж исповедоваться предо мной решил, я тебе вот что скажу. Врач порой так ненавидит своего больного, что так бы и покромсал его прямо на кушетке в кабинете. Но все ж спасает его. Или на скорой едет и думает: хоть бы уже померла эта ипохондричка, которая его бедного каждую ночь вызывает. Но приезжает, смиренно выслушивает весь ее истерический бред и уезжает, где-то глубоко сквозь ненависть жалея ее и желая здоровья. Он может так же ненавидеть свою работу и мечтать об островах, как и ты, Миша. И сильно огорчаться, что недостаточно продажный для того, чтобы хорошенько продаться, и что порыв спасать сильнее всего. Не важно, какие силы пытаются сквозь тебя прорваться в страстях. Важно - какие в итоге оборачиваются деяниями.
- Иль убийца, - подытожил голос, поблескивая красными струйками. – Сколько ни будет размышлять, все равно убьёт.
Оба снова замолчали.
- Не подскажешь, сколько у нас еще времени осталось? – спохватился Михаил.
- Минут пятнадцать еще есть. А что? – полюбопытствовал голос.
- Хотел на тебя взглянуть, - улыбнулся Михаил, всматриваясь в красные волокна призрачного света.
- При всем желании, Миша, тебе нечем глядеть на настоящего меня. Нет у людей такого органа, который меня хоть немного мог бы воспринять в чем мать родила. Даже описать не смогу. Тут я бессилен, не обессудь. Но вот принять любой угодный тебе облик – легко. Хоть рогатого с красными глазами, как меня везде рисуют, хоть этого твоего Шаляпина.
- А давай, - рассмеялся Михаил, но тут же вскрикнул, отскочив назад.
- Нет-нет, не первого! – тут же уточнил он. – Второго.
- Надо быть конкретнее в своих желаниях, - посоветовал ему уже вылитый Прохор.
- Ну вот, хоть руку смогу тебе пожать напоследок, - довольно улыбался Михаил.
Прохор деловито осмотрелся и потер подбородок.
- А ну ложись, - решительно скомандовал он.
- Что, пора уже? – спросил Михаил с риторическим смирением.
- Чего пора? – не понял Прохор.
- Ну… Душу изымать.
- Да нет же! – отмахнулся рукой Прохор. - Говорю, пятнадцать минут еще наши.
Михаил послушно лег.
- А теперь закрой глаза. И не открывай! – пригрозил Шаляпин. – Расслабься.
К своему удивлению, Михаил расслабился мгновенно, как еще ни разу в жизни. Ему подумалось в этот счастливый момент, что такая легкость способна посетить только истинно свободного человека, которому уже ничего не принадлежит, кроме момента. Даже собственная душа. Видимо, так она с ним прощалась: испуская последние лучи. И она же эти лучи чувствовала. Что будет, когда душа перестанет мне принадлежать – думал Михаил. Наверно, не будет больше никакого счастья, как и других душевных чувств. Да и не было у меня ничего всю жизнь, кроме недовольства. Хоть под конец испытал что-то светлое. А то, к чему только прикоснулся, с тем не так горько прощаться.
Михаил внезапно обнаружил себя сидящим за столом, накрытом белой скатертью с пастельными изображениями толстых, мордатых котов, пушистых и очень наглых. Коты возлегали в полевых цветах и смотрели своими демоническими глазами Михаилу прямо в душу пронзительным взглядом Алистера Кроули. На столе стоял чайный сервиз во всевозможных рюшах, какие только способен выразить фарфор, и напоминал фантазию ветренной и до слащавости романтической девицы.
- Поздно спохватился, но какой может быть душевный разговор без чая? – напротив сидел довольный, воодушевленный Прохор.
- Разве что с водкой, - усмехнулся Михаил.
- Фу, - поморщился Шаляпин. – Мерзость какая, - но тут же вернул лучезарную улыбку и разлил чай по чашкам.
- А где это мы? – спросил Михаил, оглядывая светлую комнату с открытыми настежь окнами и развивающимися от ветра прозрачными белыми шторами. Вместе с порывами ветра в комнату залетали искрящиеся в солнечных лучах снежинки, словно в окна то и дело врывалось само волшебство, сама сказка – настолько было красиво. Холод, однако, не ощущался.
- У тебя в голове, - ответил Прохор.
- Но у меня в голове нет таких скатертей и чашек, - возразил Михаил.
- А это я свои прихватил, - отхлебнул чай Шаляпин и зажмурился от удовольствия.
- Знаешь, Миша, я вот поговорил с тобой и понял одну вещь, - продолжил он. – Как ужасно я выгорел с этим чертовым капитализмом. Вот так бывает. Сидишь в болоте и уже не замечаешь этого. А потом поговоришь с кем-то, посмотришь на себя со стороны, и только удивляться остается, как ты сам не замечал такой очевидности. Значит, как меня это болото поглотило, что я его как данность принимаю. Я уже не помню, когда меня новые идеи посещали. А ты мне прямо творческий поток открыл.
- Будешь новое зло творить? – спросил Михаил.
- Пренепременно буду! Пуще прежнего! – вдохновенно ответил Прохор. – Но с капитализмом будем завязывать. Эта дрянь даже меня поразила, как черная плесень.
- Не могу сказать, что рад оказаться твоей музой, - в растерянности почесал голову Михаил, - но за тебя чисто по-человечески - рад.
- Мы с тобой вот как поступим. Когда все закончится, ты себя ни в чем не сдерживай. Если захочешь кому-то рассказать о нашей встрече – говори во всех подробностях. Это вовсе не обязательно, но я знаю, что тебе захочется, - довольно улыбался Прохор. – Все любят рассказывать о встрече со знаменитостями.
- Хорошо. А зачем, если не секрет? – полюбопытствовал Михаил.
- Будем с тобой рушить капитализм, Миша, и готовить почву для нового общественного строя. А вот какого – это уже скорее сюрприз, чем секрет.
- Но я-то не знаменитость в отличие от тебя. Кто меня будет слушать?
- Не переживай, - ответил Прохор с мечтательной уверенностью. - Каким бы ты ни был шизом или ноунеймом, людям все равно интересно слушать истории о встречах со мной. Моей популярность хватит нам на двоих. История творится не политиками, как вы наивно привыкли думать, а зернами идей в головах масс. Главное – посеять, а дальше можно только наблюдать, как они прорастают.
- Меня все еще волнует один вопрос, - продолжил Михаил. – Альберт Аврамыч настаивал на жертве, но я от нее отказался, однако встречу с тобой получил. И, видит бог, не желал я, чтобы те двое передо мной скончались столь скоропостижным образом. Выходит, они все же на мой счет запишутся? Или как?
- Ой, Миша, вот ты сейчас все испортил своей мелочной капиталистической мыслью, - поморщился Прохор. – Я тебе запрещаю бояться в моем присутствии. Такой светлый момент омрачил. Нет у твоей души никакого счета. Выкинь из головы это бред. Ты их в лицо-то не видел. Как ты можешь быть повинен в их смерти? А уж если твой одеревенелый ум привык искать виноватых, то сам всевышний мне тебя послал. Он и виновник торжества! - громко рассмеялся Прохор, и от его звонкого смеха по комнате хрустально-золотистой пыльцой еще проворней закружили снежинки. Было в их очаровательном блеске что-то ослепительно яркое, но все же неуловимое. И Михаилу сделалось больно на душе. То ли от красоты, то ли от какого-то понимания, что случилось с ним, но пока не выразилось в словах. А, может быть, никогда не выразится.
- Считай, что нам с тобой повезло, - налил себе еще чая Прохор. – Господа уже заняли ложу и томились в ожидании, когда те двое откинулись. А господа ох как не любят промедлений. А отмены выступления они и вовсе не прощают. Поэтому ты своим появлением спас ситуацию. А точнее – Альберта Аврамыча и всю его богадельню. Он, конечно, очень расстроился, что тебе свидание со мной вот так просто досталось – без жертв. Но ему ничего не оставалось делать. Иначе жертвой пал бы он.
- А в чем же повезло тебе? – спросил Михаил.
- Ты первый человек за всю мою многовековую жизнь, который пришел ко мне не как к машине по исполнению желаний, а как к живому существу, пусть жестокому и мрачному, пусть со слабым, но все же желанием хоть немного понять меня. Не ради выгоды и наживы. А просто. По-человечески. Ты единственный, кто, по сути, спросил, как у меня дела, каково мне, что со мной такое творится, что меня стало трудно вызывать. И плевать, что на меня наложился образ твоего отца, не самого доброго и светлого человека, с которым ты так и не успел поговорить по душам. Если в современном мире есть кто-то, кто хоть немного искренне интересуется твоими делами, куда ты пропал, почему не отвечаешь на звонки, - это большая редкость и большое счастье.
- Ты только вообрази! – возмутился Прохор. - Я самое эгоистичное существо во вселенной, воплощение эгоизма. И хоть бы раз кто-то предложил просто поговорить. Нет же! Все только норовят продать мне то, что и так давно мое, но даром уже не нужно. Хоть теперь обратно продавай людям души. Только они им самим тоже не сдались.
- Ты прав, - с грустью согласился Михаил. – Я вот что понял, пока с тобой общался. Все это время, до нашей встречи у меня была душа, но я, грубо говоря, совершенно не знал, как ей пользоваться, не чувствовал ее. Вероятно, прежде чем ее изъять, ты вывел ее на поверхность, обнажил ее. Даже мои желания просто копипастились из инфопространства в голову. Я не понимаю, как я жил все это время, какими автоматизмами. А жил ли я? Или запрещал себе жить, думая, что жизнь бывает только на шикарных островах? Но беседа с тобой все изменила. Только вот души у меня теперь не будет. Я не жалуюсь, просто это мне напомнило историю про кувшинчик и дудочку, - рассмеялся Михаил. – А ведь я ничем не отличаюсь от большинства. Те, кто не дорожат душой, просто не чувствуют ее.
- И это их не оправдывает, - сердито звякнул чашку о блюдце Прохор.
- Ничуть, - ответил Михаил.
Оба в молчаливом забвении охотно поддались гипнозу сверкающих снежинок. Они кружились в солнечном вихре, разлетаясь каждая по своему неведомому пути. Какая-то умудрялась обратно залететь в окно, другая в долгом обворожительном блеске металась по комнате и падала на пол или украшала стол в завершении своего танца, третья же опускалась в горячий чай и бесследно таяла.
- Знаешь, Михаил, - прервал тишину Прохор, - у нас есть одно экзистенциальное общее – мы оба устали, по сути, от одного и того же. Я свою усталость описал достаточно откровенно и подробно. Ты же свою не вполне осознаешь, но она состоит из того, что ты прекрасно видишь, как в твоих реалиях нет смысла желать чего-то другого, кроме денег. А желать их – такое скучное занятие, что скучнее – только иметь их и устать от них. Поэтому твоим первым порывом было прекратить всякие пляски вокруг золотого тельца и уйти в заслуженный отпуск, но все подпортили сложности на пути ко мне. Они вызывали у тебя вопросы один за другим. И только встретившись со мной, ты наконец понял, что тобой на самом деле двигало.
И снова повисло молчание.
- Можно еще вопрос? – спросил Михаил.
- Думаю, успеем, - невозмутимо глянул на часы Прохор.
- Ты часто и совершенно спокойно упоминаешь бога. В каких ты с ним отношениях?
- А это уже слишком личный вопрос, Миша. Скажу только одно. Сколько и чего бы ты или кто другой ни думал – это все будет неверно. Вот как я не могу показать тебе себя настоящего – ты не увидишь. Точно так же никто не способен постичь наши, как ты сказал, отношения, - рассмеялся Прохор. – Не хватит на это человеческого ума. А даже если б и хватило, я, как никто, имею право на личные границы.
- И на этом, закончим, Михаил, - добавил он.
- Время пришло. Или ушло. Это уже кто как на него смотрит, - неторопливо рассуждал он, складывая блюдца, чашки и сворачивая скатерть, суетливо осматриваясь по сторонам, чтобы больше ничего не забыть.
- Я готов, - вздохнул Михаил, мирясь с чувством, что не стоит держаться за то, чего так и не постиг, а лишь коснулся.
- Молодец, - протянул ему руку Прохор, крепко пожал и снова громко рассмеялся.
- Ну, всего тебе, Михаил! И доброго, и злого. Желать человеку чего-то одного – все равно что желать бедности, - закинул он на плечо узелок из скатерти со звякнувшим сервизом. – Прощай!
Прохор развернулся и зашагал прочь в тот край комнаты, который особо ярко озарялся солнцем, и не было видно есть ли там стена или что-то, кроме ослепительного света.
- Постой! А как же душа? Или я ничего не почувствовал?
Прохор развернулся, заливаясь от смеха.
- Тебе не смешно? – спросил он. – Ты сам не можешь понять, есть она у тебя или нет. А меня спрашиваешь! Ладно, считай, что я тебя обманул. В конце концов, я отец лжи или кто?
Он отдышался от смеха и добавил с грустью:
- Не нужны мне ваши нищие души, Миша. Устал я от нищеты. Как и ты. Только от другой. Какую тебе не понять. Оставьте меня в покое.
Михаил смотрел вслед уходящему в свет Прохору и ничего не понимал.
Он очнулся в черной цилиндрической комнате, лежа на полу.
Над ним склонялись красный от злости Альберт Аврамыч и побледневший от любопытства ассистент.
- Почему? – вопил уже багровый Альберт Аврамыч, тряся Михаила за воротник. – Почему сделка не состоялась? Отвечай, дрянь!
Охрана взяла его под руки и с трудом оттащила от Михаила.
- Нас закроют! Мне конец! – доносились вопли отчаяния из коридора.
- Что произошло? Почему он не взял вашу душу? Это из-за того, что жертвы не по вашей воле были? Что он сказал? – с азартом интересовался ассистент.
- Он сказал, что сделок больше не будет, - ответил Михаил, направляясь к выходу. – И жертвы напрасны.
- Как так? – спешил за ним ассистент, но его в истерике схватил за халат Альберт Аврамыч.
Михаил направлялся к выходу, и голоса за его спиной постепенно отдалялись. Время от времени он с уже ностальгической улыбкой и необъяснимым теплом оглядывался на этих двух.
- Господа в гневе! – тряс Альберт Аврамыч ассистента. – Министр прямо с саммита летел специально на сеанс! А он не состоялся!
- И, судя по всему, больше не состоится, - кивнул в сторону Михаила ассистент.
- Типун тебе на язык! – пошатнулся Альберт Аврамыч, но его подхватила охрана. – Что за ужас тут сегодня творится!
- И не говорите, - согласился ассистент. – Приборы страшно барахлили и фиксировали черт знает что. То, как будто он снизу пришел, как обычно, то…
Ассистент ссутулился и насторожился, робко указывая пальцем в потолок.
- С самого верха, - шепотом добавил он. - Можете себе представить?
- Да не может быть, - побледнел Альберт Аврамыч. – Такого зверя у нас еще не было.
- Идите сами запись проверьте, - развел руками ассистент. – Там то поочередно, то одновременно - сразу по двум направлениям. И оттуда, и оттуда прям до предела.
- А давай посмотрим, - выпучил на него глаза Альберт Аврамыч.
- Знаешь, господа тоже уверяли, что другое сегодня свечение было. Еще краснее, ярче и гораздо более зловещее, чем обычно, - рассуждал он, взяв ассистента под руку и неспешно, но деловито направляясь в лабораторию.
- С кем же он тогда говорил, если в обе стороны? – спросил ассистент.
- А хрен его знает, - злился Альберт Аврамыч.
- Поди сам с собой! - нервно и громко рассмеялся он собственной шутке. – Ты его видел? Вот ведь полоумный!
- Да обычный отчаявшийся. Просто у вас с ним не заладилось, - со вздохом ответил ассистент и захлопнул за собой дверь.
Михаил шел домой и влюбленно приветствовал каждую снежинку, упавшую ему на пальто. На улице было пасмурно и грязно. В разгар февраля стояла страшная слякоть. Но он впервые не замечал ничего, кроме собственной свободы. И чем дальше он в нее всматривался, тем больше она казалась ему хорошо знакомой. Будто он уже встречался с ней не раз, но очень давно - в детстве.
Следующим утром Михаил не вышел на работу. Он поставил перед собой телефон и включил запись видео.
- Всем привет! Меня зовут Михаил. Я решил продать душу дьяволу, и вот что из этого вышло.
Спасибо всем, кто прочитал эту историю до конца!
Если вам близок мой стиль — мистика, сатира и поиск света в темные времена — буду рада видеть вас в своем Телеграм-канале.
Там я публикую заметки, стихи и сейчас пишу роман.
