В тот момент Щукин внутренне с ним согласился. Сидеть подозреваемому в организации секты предстояло почти пятьдесят часов – до утра понедельника, - когда следователь собирался провести очную ставку с одним из свидетелей. К полудню воскресенья соседом по камере у Рыжкова должен был стать убийца-рецидивист, в тюрьме забивший своего сокамерника до полусмерти, поэтому лишний раз провоцировать его непотребным видом не стоило. К тому же, рассудил Щукин, что могло быть опасного в тонком брезентовом ремешке, годным лишь на то, чтобы придерживать брюки? Тем более, что на самоубийцу висевший под потолком труп при жизни едва ли был похож: весел, уверен в себе, жизнерадостен. За восемь лет службы в правоохранительных органах Щукин насмотрелся на преступников и умел неплохо читать их психологический портрет, примерно представляя, что ждать от человека. И все же в этот раз он ошибся, чему были неопровержимые доказательства.
Попрощавшись с надеждами на скорое повышение, милиционер бросился к стойке с телефоном внутренней связи, чтобы доложить руководству о произошедшем чрезвычайном происшествии. В спешке он не стал запирать дверь в камеру с Рыжковым, чье лицо уже начало потихоньку приобретать характерный синюшный оттенок, лишь слегка прикрыв ее от любопытных взглядов из других камер, «кормушки» которых то и дело умудрялись открывать «народные умельцы», чтобы переговариваться с друг другом или передавать записки. Схватив трубку телефона, Щукин медлил, все не решаясь набрать внутренний номер начальства, как вдруг услышал позади чьи-то быстрые шаги.
-Пока ты брюхо набивал, у нас тут задержанный повесился! – не оборачиваясь рявкнул Щукин, решив, что это вернулся из комнаты приема пищи его неуклюжий помощник сержант Власкин, страдающий от хронического насморка.
Он уже крутанул телефонный диск до упора и удерживал его пальцем, не давая соединению установиться, внутренне готовясь услышать медвежий рев имевшего соответствующую внешность полковника Боброва, как вдруг понял, что слышал шаги не Власкина, но кого-то другого… Кого-то, не шмыгавшего носом каждые полминуты и не имевшего привычки раздражающе шаркать ногами.
Резко обернувшись, за мгновение до того, как быть дважды крепко приложенным к стене головой, Щукин успел увидеть человека, ловко выхватившего у него из рук трубку и повесившего ее на рычаг. И хоть времени как следует рассмотреть Рыжкова не было, Щукин все же был уверен, что видел у него на шее глубокую странгуляционную борозду.
Разговор наедине с начальником был короткий. Тот ни капельки не поверил в версию Щукина, зато внимательно изучил изложенные в рапорте Власкина факты: задержанный по подозрению в организации секты Рыжков сбежал, каким-то образом выбравшись из камеры, после чего оглушил милиционера и, переодевшись в его форму, покинул территорию КПЗ никем не остановленный. За скобками остался стоящий отражавшийся от стен коридора гогот всего блока, узнавшего о произошедшем из уст «народных умельцев», воочию наблюдавших, как бессознательного Щукина в одном нижнем белье Рыжков протащил по полу и закрыл в собственной же камере, однако об этом можно было легко догадаться, имея маломальский жизненный опыт.
Единственное, чего никак не мог взять в толк полковник, так это причины, по которым имевший отличный послужной список Щукин вдруг согласился на столь явное и глупое пособничество преступнику, ведь поверить в то, что Рыжков и вправду необычайно правдоподобно повесился, чтобы усыпить внимание дежурного, он не мог.
-Ты же понимаешь, как все это выглядит со стороны? - сухо спросил Бобров, пожевав губами. -По-хорошему, тебя нужно сейчас же вести на допрос к следователю, после осмотра у психиатра.
-Вы что, думаете – я вру? – возмутился Щукин. -Вы же меня знаете, Алексей Станиславович…!
-Знаю, потому и даю тебе время до шести утра понедельника, - несколько помедлив произнес Бобров, глядя на стену справа от стола, где львиную долю пространства занимали его грамоты, способные стать бесполезной макулатурой из-за чрезвычайной лояльности к стоящему перед ним лейтенанту. -Если не вернешь Рыжкова до того времени, то меня отправят в отставку, а тебя под суд, несмотря на заслуги – уж слишком фантастично звучит твоя история об ожившем висельнике… Ты меня понял?
-Так точно, - пробормотал Щукин, сам уже думая о том, как рванет на вокзал и первым же делом уберется куда подальше от города за то время, что оставалось до часа икс.
-У тебя же есть знакомые в Комитете, может смогут помочь, не поднимая лишней шумихи, - тихо раздалось вслед выходящему из кабинета лейтенанту, заставив того споткнуться от неожиданного озарения.
«Как же я сам не догадался!» - радостно подумал Щукин, перед которым забрезжил рассвет. «Уж если кто и может мне помочь, так это тот, кто и сам не подчиняется законам смерти!».
Встреча с капитаном Вячеславом Лавровым – следователем КГБ, - состоялась в городском сквере позади оперного театра. В театре только закончилась популярная постановка о мальчике, случайно узнавшем в своем учителе сбежавшего нацистского преступника, и вокруг было полно довольных спектаклем парочек, гулявших по окруженной липами площади с фонтаном. Несмотря на обилие народа вокруг, Лавров ни капли не опасался того, что их конфиденциальный разговор с бывшим сослуживцем может быть подслушан, будто считал, что дело обратившегося к нему лейтенанта милиции не может быть настолько важным, чтобы им кто-то заинтересовался. Щукин попытался было обратить на это внимание, предложив перебраться в более уединенное место, но капитан лишь ухмыльнулся, сказав, что в таком людном месте они вызывают куда меньше подозрений, чем если бы встретились у кого-то дома.
-За комитетчиками ведь уйма желающих вызнать наши тайны следит, начиная от иностранных шпионов до своих же «орлов» из Инспекторского управления, - пояснил Лавров в ответ на недоуменный взгляд Щукина. -Нет, если ты хотел встретиться лишь для того, чтобы вспомнить былые деньки, то встречу можно было бы устроить и на моей нашпигованной «жучками» квартире, но насколько я понял по твоему взволнованному голосу во время разговора по телефону, случилось что-то из ряда вон выходящее…
-Да, - кивнул Щукин, после чего вкратце рассказал Лаврову о побеге Рыжкова.
-То есть, тебя обдурил обычный уголовник, и теперь ты хочешь, чтобы я помог тебе в его поисках, верно? – прищурился Лавров.
-Да никакой он не «обычный»! – мигом взвился милиционер; ему до смерти надоело, что никто не воспринимал всерьез его слова о том, что Рыжков действительно повесился. –Хотя для тебя-то, наверное, выжить после повешения – сущая ерунда!
-А ты не думал, что он может быть самым обычным ловкачом? – нарочито спокойным тоном произнес он. -Возможно, тебе лишь показалось, что он висит, в то время как этот жулик опирался на незаметную опору? Этот народ хитер на уловки, ты ведь знаешь…
-Не нужно мне этого говорить, - резко перебил комитетчика Щукин. -Я бы, наверное, в конце концов и пришел бы к подобному выводу, если бы не штурмовал Познань вместе с тобой…
-Тише ты, - откровенно занервничал Лавров, начав озираться по сторонам, словно и сам вдруг склонился к тому, что в полном людей сквере их разговор могли легко подслушать. -Это были фрицы, хоть и пытались сойти за мирных! Один из них напал на меня, к тому же я заметил, что и остальные прятали под одеждой оружие, поэтому просто был вынужден их ликвидировать!
-О чем это ты? – искренне удивился Щукин, участвовавший в боях за Познань в одном стрелковом отделении с Лавровым. -Я не припомню никаких переодетых фрицев, но зато отлично помню тот пулемет в подвале дома, который ты закрыл своим телом!
-Ах, это, - озадаченно протянул комитетчик с таким видом, будто совершенно не понимал, о чем идет речь. -Ну, мне тогда повезло, что пулемет заклинило и он не проделал во мне лишних дыр.
Щукин не понимал, то ли Лавров искусно притворяется, то ли вправду начал верить в ту ложь, что говорил. Впрочем, он начал отрицать произошедшее еще тогда, когда Щукин встретил его после выписки из госпиталя, поэтому не было ничего удивительного в том, что спустя столько лет Лавров, старательно придерживавшийся своей легенды, сформировал у себя ложные воспоминания, как то происходило со многими фронтовиками, желавшими позабыть пережитое.
-Как бы то ни было, ты обязан мне помочь, - твердо сказал Щукин. –Ведь мы друзья, не так ли?
-Друзья, говоришь, - недобро усмехнулся Лавров. -У дружеских просьб есть пределы.
-Тогда могут вскрыться кое-какие детали твоей биографии…
-Люди, знаешь ли, могут ведь пропадать, - после недолгого молчания парировал комитетчик. -И я сейчас не о Рыжкове.
-Я не один знаю твой секрет, - тщательно произнес Щукин, изо всех сил стараясь, чтобы его голос не дрожал. -Случись что со мной, и очень интересное письмо попадет на стол к твоему руководству.
-Ладно, - прорычал Лавров. -Но ты должен обещать мне, что это в последний раз. Если ты еще раз попытаешься на меня надавить шантажом, то я не побоюсь никакого письма, какие бы сведения там не содержались. Мы поняли друг друга?
Я смотрел на сидящего передо мной собеседника и видел облегчение в его глазах. Низкорослый, тщедушный Щукин был неплохим, в общем-то, человеком в обычных условиях, но как только жизнь загоняла его в угол, он был готов на любую подлость, лишь бы выкрутиться и выйти сухим из воды. Так же, как и неприметная в своей стае крыса, зарекомендовавшая себя далеко не худшим членом хвостатого общества и даже временами готовая прийти на помощь, во время голода внезапно накидывающаяся на своих более слабых собратьев, Щукин в случае крайней необходимости мог подставить даже того, кто когда-то спас ему жизнь. Как, например, меня – ведь тогда, в Познани, он был одним из тех троих, кого разорвали бы на части бронебойные пули «Костореза», не заклинь его, по счастливой случайности, от веса моего тела.
И, хоть я и не знал точно, о каком таком «секрете» говорит этот подлец, я все же решил не рисковать, ведь ненадежная моя память дырява, словно сито, поэтому весьма вероятно, что существовало нечто, способное погубить мою дальнейшую судьбу. Жаль, что я не додумался вести «мемуары» раньше, еще во время Войны, но кто же знал, что спустя каких-нибудь пару лет к невыносимым болям к груди добавятся сильнейшие головные бури, стиравшие из памяти пласты воспоминаний! Я могу перелистать свои записи и восполнить существующие пробелы, относящиеся к последним годам, но все, что было ДО моего озарения о необходимости записывать свою жизнь – увы, по большей части тайна для меня. И если о чем-то я еще могу догадаться, подняв архивные документы, то о некоторых вещах другие люди, находившиеся в тот момент рядом со мной, знают гораздо лучше.
К счастью, Щукин предоставил мне досье сбежавшего, каким-то образом попавшее ему в руки (подозреваю, что здесь не обошлось без содействия его начальника, сильно заинтересованного в том, чтобы Рыжкова поймали), которое я решил изучить прямо там же – в сквере позади оперного театра. В нем было полно «белых пятен» (тут он напомнил меня самого), начиная от места рождения преступника, до хоть каких-нибудь родственников. Впрочем, кое-что полезное я из него все же почерпнул; лучшие наставники в Комитете всегда учили нас, что большая часть преступников всегда действует по одной и той же схеме, представляющейся им наиболее рабочей, лишь изредка изменяя детали. Конечно, было маловероятно, что Рыжков, только чудом сбежавший из рук правосудия, тут же бросится заниматься своим прежним делом – вовлечением людей в секту, - но мне все же стоило нащупать его преступный путь, способный указать на его дальнейшие намерения.
Поэтому первым делом я решил посетить дом-интернат для пожилых, где какое-то время работал санитаром Рыжков.
К Иседонскому дому-интернату, стоящему на северной окраине города подле огромного карьера, всем своим видом показывающего намерение поглотить в своем чреве стоящее на его краю социальное учреждение, Лавров направился на служебной «Победе» серого цвета, после некоторого колебания взяв с собой и Щукина, настойчиво его об этом просившего. На въезде автомобиль остановил хромой сторож, с гневом накинувшийся на приехавших, дерзнувших проехать в распахнутые и чуть заваленные набок ворота без его одобрения.
-Куда прете?! Кто такие? – рявкнул он, пытаясь просунуть голову в салон сквозь приоткрытое стекло с водительской стороны.
-Вы себе так чересчур любопытный нос ведь прищемите, - спокойно произнес Лавров, приподняв стекло так, что оно слегка впилось в побагровевшую от злости шею сторожа. -КГБ, следственный отдел, - он продемонстрировал удостоверение, от вида которого глаза у сторожа округлились до размера пятикопеечной монеты.
-Не признал, - быстро пробормотал тот. -Вы уж меня извините – ездят тут всякие, а начальство все никак не сподобится ворота починить.
-Без проблем, - великодушно кивнул следователь, после чего «Победа» припарковалась возле крыльца, и двое одетых в штатскую одежду мужчин вошли в интернат, над входом в который висела памятная табличка, информировавшая посетителей, что в годы Войны в здании находился госпиталь.
В нос им тут же ударили запахи карболки, тушеной капусты и чего-то еще, что про себя Щукин наименовал «ароматом безнадеги». Спутники прошли по длинному, выкрашенному в зеленый цвет коридору будучи никем не остановленными; по пути им встретилось несколько спешащих по своим делам санитарок, однако те демонстративно игнорировали расспросы чужаков, и лишь одна на ходу бросила, что им лучше обратиться к некой Нине Васильевне.
Наконец, когда Щукин с Лавровым достигли большого прямоугольного зала, предназначенного, судя по разрозненным группам пожилых людей, для общения и занятия общими хобби, на них наконец обратила внимание уставшая сухопарая женщина средних лет в белом халате, до того строго отчитывавшая сидящего с хитрым видом старичка, что-то стянувшего из медицинского кабинета.
-Вы к родственникам? Или поместить сюда хотите кого? – не поздоровавшись, грубо спросила она прибывших.
-А за что это вы его так? – вопросом на вопрос ответил Лавров, демонстрируя удостоверение.
-Ой, вы знаете, у нас тут есть любители, так сказать, выпить, - мигом залебезила женщина при виде служебного документа. -Стоит кому-нибудь из младшего персонала зазеваться, не закрыть медицинский кабинет с лекарствами и отлучиться ненадолго, как тут же пропадет чуть ли не весь спирт в шкафчиках!
-Понятно, - сказал следователь. -Нина Васильевна – это вы?
-Так точно, - кивнула женщина. -Заведующая медицинским отделением, временно исполняю обязанности директора. В интернате в настоящее время содержится шестьдесят пять человек, из них семеро лежачих.
-Умеете докладывать, я смотрю, - заметил Лавров.
-А как же, - зарделась Нина Васильевна. -Во время Войны здесь был госпиталь под началом Шишкина Сергея Витальевича – я в то время здесь медсестрой была, - так он весь персонал воинским порядкам обучил! Ой, что с вами? – испугалась заведующая.
Щукин быстро взглянул на следователя, сильно побледневшего и схватившегося обеими руками за левый висок, где у него был шрам круглой формы, частично замаскированный черными волосами с проседью.
-Все в порядке, - прошептал сквозь зубы Лавров. -Так, обычный приступ головной боли, ничего серьезного, сейчас пройдет.
-Может, пройдем к вам в кабинет? – предложил Щукин.
-Ох, прошу прощения за мою негостеприимность, - всплеснула руками Нина Васильевна. -Конечно же, пойдемте.
Она провела прибывших в кабинет под лестницей, поначалу принятый милиционером за чулан. На деле же, за безликой дверью мужчин ждало помещение без окон, чуть ли не полностью заставленное самодельными тряпичными куклами, занимавшими все свободные поверхности.
-Вот, присаживайтесь, - женщина подвинула к столу два стула, аккуратно убрав сидящих на них кукол на одну из полок на стене. -Итак, чем же все-таки, могу быть полезна?
-Мы хотели бы расспросить вас о работавшем здесь в качестве санитара Антоне Рыжкове, - покосившись на Лаврова и убедившись, что тот все еще не пришел в себя, взял инициативу Щукин. -Помните такого, наверное?
-А как же, - мигом потемнело лицо заведующей. -Но ведь я уже все рассказала вашим коллегам…
-Понимаете, - доверительно произнес Щукин, -у нашего начальства есть основания полагать, что расследование было проведено недостаточно тщательно, поэтому нас снарядили провести повторный разбор его деяний.
-Ясно, - кивнула Нина Васильевна. -Ну, что сказать, я сразу подумала, что он какой-то странный: пришел как-то в пятницу под закрытие пансионата на ночь, встретил меня на крыльце, когда я уже уходила домой, начал упрашивать взять его на работу и сунул какие-то рекомендательные письма.
-Вы проверяли подлинность этих писем? – на всякий случай уточнил Щукин.
-Честно скажу, нет, - тяжело вздохнула женщина. -Они выглядели достаточно подлинными; к тому же, у нас тут такая нехватка сотрудников, что я бы его и без всяких писем взяла. Конечно же, я не знала о его намерениях набрать секту из наших постояльцев! – быстро добавила она в конце.
-Как бы вы охарактеризовали его работу? Было ли нечто необычное в его деятельности?
-Ну, если можно считать необычным его настоящую увлеченность своей низкооплачиваемой работой, то да, - взяв в руки куклу в виде мальчика с матросской бескозыркой, заведующая начала машинально поправлять его головной убор. -Не могу быть уверенной в этом на сто процентов, но то ли он заряжал своей энергией постояльцев, то ли будто бы обладал неким гипнозом – пока Антон работал у нас, старики были куда более жизнерадостный. Не считая, пожалуй, нашей Порфирии Ивановны – вот у той-то в то время был настоящий траур!
-Эта наша «мадам de mort», как она сама себя называет, любит предсказывать остальным, когда они умрут. По правде говоря, она редко ошибается – прежде она была то ли гадалкой, то ли предсказательницей, то ли еще какой мошенницей, - за свою долгую карьеру она вдоволь изучила характеры людей и научилась их обманывать так, что никакой врач с ней не сравнится. Но пока в пансионате был Рыжков, ни одно ее предсказание не сбылось, за что она его начала люто ненавидеть. Ваши коллеги говорили мне, что причиной проверки Рыжкова стал анонимный звонок – не удивлюсь, если сама Порфирия и позвонила!
-Когда забрали Рыжкова, умерло сразу несколько пациентов, – наконец включился в разговор Лавров, слегка отойдя от того, что он назвал «приступом головной боли». -Не мог ли он отравить их?
-Нет, что вы! – замахала руками Нина Васильевна. -Скорее они потеряли тягу к жизни, когда этот человек ушел из их унылого бытия. Это были те, кто уже не мог ходить и не мог последовать за ним.
-Ну, знаете, многие решили уйти отсюда по собственному желанию, пока здесь работал Рыжков, - слегка помявшись, ответила заведующая. -Они все утверждали, что достаточно выздоровели, чтобы вернуться домой, но однажды кое-кто мне проболтался, что поедет жить куда-то в лес, «где будет намного лучше». Я попыталась узнать больше, но постоялец поняв, что сказал лишнего, отказался отвечать на мои вопросы. У меня были подозрения, что Рыжков пытается перетянуть постояльцев в другое учреждение, но никаких свидетельств этого не было. К тому же, в тот момент у нас находилось куда больше людей, чем мы можем содержать, поэтому руководство сказало мне не заострять на этом внимания.
-И сколько же ушло за ним?
Лавров с Щукиным переглянулись.
-Наверное, нам стоит переговорить с этой дамой, Порфирией Ивановной? – Щукин вопросительно взглянул на комитетчика, который ограничился утвердительным кивком.
Заведующая провела их обратно в главный зал, где указала на многочисленную группу пожилых людей в западном углу, собравшуюся вокруг грузной женщины лет семидесяти, сидящую за столом с разложенными прямоугольными листочками размером с игральные карты. От внимания Щукина не ускользнуло, что желающих узнать дату своей смерти куда больше, чем решивших посмотреть военный фильм на стоящем в центре зала пузатом телевизоре, чьи слегка гнусавящие динамики надрывно гудели звуком летящих немецких самолетов в бесплодной попытке завоевать внимание аудитории. Когда же он приблизился к возбужденно галдящей подле предсказательницы толпе, то тут же понял, что страсти там кипят нешуточные – едва ли не большие, чем на мутном кинескопе.
-Сейчас моя очередь! – гневно потрясал узловатым кулаком перед своим соседом пожилой мужчина, одетый в грязную рубашку желтого цвета, коричневые брюки и истрепанные тапки. -Я жду с прошлой недели, а ты только утром подошел!
-А я виноват? – возмущался «счастливчик». -Моя карта выпала, ты же сам слышал!
-Я слышал, что выпал Дурак, и ты этого звания полностью заслуживаешь, но поступи по-человечески!
-Тише! – томным голосом произнесла предсказательница. -Если тебе, Вячеслав, что-то не нравится, то ты всегда можешь уйти, - при этих словах недовольный постоялец сконфуженно замолчал и отступил в толпу.
-Порфирия Ивановна? - деловито начал Лавров – Щукин успел обрадоваться, что тот наконец взял расследование в свои руки. -Нам нужно с вами переговорить, мы из КГБ.
Разношерстная компания воззрилась на подошедших – кто-то был одет в безбожно изношенную одежду, когда-то давно привезенную пожелавшими забыть о пожилом родственнике членами семьи, другие носили похожие на хламиды казенные халаты серого цвета, третьи носили рубашки, сшитые неким доморощенным портным из остатков простыней. Лишь Порфирия Ивановна, одетая в черное платье с прозрачной вуалью, прикрывавшей ее явно искусственные волосы вороного крыла без единого намека на седину, являла собой образец стиля и в общем выглядела так, будто находилась на светском приеме, а не в интернате для пожилых.
-Занимайте очередь и ждите, ведь помимо других комитетчиков, здесь находятся маршалы Союза, а где-то даже затесался убитый царь, - слегка улыбнулась предсказательница.
-Смешно, - без тени улыбки сказал Лавров, подходя ближе к столу и показывая удостоверение. -Но мы еще пока не ваши, так сказать, клиенты.
Тут женщина вперилась в следователя с таким видом, будто увидела какого-то давнего знакомого. Щукин покосился на Лаврова и отметил, что и на лице того, будто бы, на какое-то мгновение мелькнуло узнавание, резко сменившееся гримасой боли; комитетчик вновь начал массировать шрам на виске.
-Оставьте нас, - резко бросила Порфирия своим поклонникам, разочарованно начавшим бормотать какие-то проклятия в адрес прервавших действо визитеров. -Вы ведь тут ненадолго? – раздраженно спросила она Лаврова, когда подле них никого не осталось.
-Лишь зададим пару вопросов про Рыжкова, работавшего здесь санитаром. Вы ведь помните его? – сквозь зубы спросил следователь.
-Помню, - ответила предсказательница. -А что, собрата по проклятью потерял?
-А то ты не знаешь? Я ведь узнала тебя – это по твоей-то вине меня на два года в лагерь упекли за антисоветскую деятельность! Благо, что заступники нашлись, да срок скостили, а то ведь так бы уже в земле лежала! – с ненавистью прошипела Порфирия Ивановна.
-Помолчите! – бросил в сердцах Анатолий; он успел заметить, что Лавров вот-вот потеряет сознание от терзавшей его головной боли и успел подхватить комитетчика за долю секунды до того, как тот рухнул на землю. -Давай-ка присядь…
-Все в порядке, - замотал головой Лавров, бледный как полотно. -Схожу лишь до заведующей, нашатырку попрошу. Ты уж сам попробуй выведать у этой пройдохи, где Рыжков намеревался секту обустроить. Справишься? – и, не дождавшись ответа, поковылял прочь к кабинету Нины Васильевны.
Я старался идти как можно быстрее – догадки терзали меня не меньше, чем головная боль. О том, где находилась секта Рыжкова, в материалах предоставленного Щукиным дела не было ни слова: никто из малочисленных свидетелей так и не смог указать точное место, куда тот отправлял последователей. Тем не менее, Порфирия знала гораздо больше, чем намеревалась сказать – если она назвала меня собратом Рыжкова, то это значит, что, по ее мнению, мы как-то связаны с ним. И, хоть я не мог вспомнить ничего из прошлой жизни, что могло бы пролить свет на нашу с ним связь, то в биографии Порфирии мог быть какой-то ключ к моему прошлому, ведь, по ее словам, я был как-то причастен к ее заключению.
Дойдя до с интересом наблюдавшей за нами Нины Васильевны, я безапелляционно заявил ей, что мне нужен допуск к картотеке с медицинскими картами постояльцев, от всей души надеясь найти там хоть сколько ценную информацию. Она попробовала было поспорить, не желая пускать меня без соответствующих процессуальных документов, но я пригрозил, что проведу опрос стариков на предмет рукоприкладства в санатории (а я уже успел заметить несколько постояльцев с синяками), и тогда будут основания перевернуть здесь вообще все вверх дном, поэтому уже спустя несколько минут заведующая провела меня в пыльный кабинет, где стояло несколько картотечных шкафов.
Мне повезло, что несмотря на свой непрезентабельный вид, архив велся довольно скрупулезно: мало того, что личные дела были отсортированы по алфавиту, так еще и в каждом деле находилась краткая автобиография постояльца, написанная им лично, либо записанная с его слов (Нина Васильевна с гордостью отметила, что это ее идея – зафиксировать на бумаге период жизни постояльца до попадания в санаторий). Наскоро пролистав биографию «мадам de mort», я нашел скупую строчку о том, что она была осуждена в тысяча девятьсот сорок пятом за «антисоветскую деятельность, выражающуюся в подрывании духа раненных солдат в Иседонском госпитале № 3946».
Не найдя никаких подробностей о том периоде жизни предсказательницы (следующее, что она о себе сообщала, это то, что через три года была освобождена благодаря чьему-то покровительству), я попробовал было узнать что-нибудь у Нины Васильевны, работавшей в то время в госпитале медсестрой, но та лишь растерянно пожала плечами, пояснив, что была слишком занята своими непосредственными обязанностями по уходу за раненными, чтобы наблюдать за трущимся рядом жульем, среди которого замечала и нынешнюю постоялицу.
Решив попробовать еще раз переговорить с Порфирией Ивановной, я наскоро сделал записи в свой блокнот и собрался было уходить, как вдруг заметил в углу потемневший от старости деревянный шкаф, двери которого были опечатаны бумажными пломбами.
-Что в нем хранится? – спросил я у заведующей.
-Медкарты находившихся здесь во время войны солдат, - ответила женщина. -Их должны были забрать еще после свертывания госпиталя, но отчего-то так и не вывезли.
-Откройте, - прошептал я; нутро подсказывало мне, что я обязан заглянуть в эти дела.
Нина Васильевна неохотно открыла шкаф, где друг на друге стояли картонные коробки, до отказа набитые небрежно заполненными медицинскими картами. Здесь, в отличие от остального архива, не было того упрощающего поиск порядка, однако медкарты все же были расфасованы по годам поступления раненных в госпиталь. Отыскав коробку с надписью на боку «1945», я начал перебирать пожелтевшие документы и вдруг нашел то, от чего голову пронзила такая острая боль, что я жалобно заскулил.
-С вами все в порядке? – с опаской спросила заведующая.
-Позовите… позовите моего коллегу, - выдохнул я, подавив отчаянное желание попросить какого-нибудь мощного обезболивающего. -Нам пора идти.
Заведующая бросилась за Щукиным, пока я спешно дописывал в мемуары то, что вычитал в раскрытой медицинской карте с моим именем: в феврале сорок пятого, после боев в Познани я был экстренно госпитализирован в госпиталь № 3946 со сквозными ранениями тела от крупнокалиберного оружия. Вместо результатов лечения же было указано, что «Вячеслав Лавров самовольно покинул госпиталь через три дня после поступления». Эта фраза была выделена красной пастой, словно и сам записывающий не мог поверить в сей маловероятный факт.
