Proigrivatel

Ну, бабки они на то и бабки — плечами пожмут, в ладонь девке записку с заговором сунут да отпустят с богом, читай, мол, дочка, слова заветные три раза на ночь, и всё у тебя хорошо будет.

А Марийке-то день ото дня всё хуже и хуже. Не ест толком, за скотиной не смотрит — всех курей у себя голодом изморила, смотреть страшно. Выйдет, бывало, до колодца за водой, а вёдра дома оставит. Иль того хуже, забудется да из бани в чём мать родила выскочит, о забор обопрётся и смотрит себе вдаль, Витальку, дескать, своего увидела, а у самой глаза пустющие — что та прорубь!

Я ж сызмальства Марийку знаю, почитай, всю жизнь соседями были. Ну и, стало быть, попроведывать заходил к ней иногда. Сели мы одним разом, а я же человек такой, мне ж только дай повод потрындеть, молча чай пить не умею. Языком ведь чесать, известно, не мешки ворочать. Да только не дала мне Марийка тогда и слова вставить, всё сама рассказывала.

Сидит передо мной, вот как ты, майор, сейчас, у самой руки трясутся, зуб на зуб не попадает. Помялась малёха, да тут её прорвало будто. Твердит, мол, Виталька-то ейный ещё при жизни обещался, что, не дай бог, с ним чего случится, не бросит её, да с того света мотыльком белым вернётся, присматривать за ней будет. И плачет, дескать, набрехал ей муж, не мотыльком обратился, а упырём во сне ходить стал. Да страшным таким — глаза червями изъедены, зубов нет, и кожа лавтаками сходит. А запах, запах такой стоит, что Марийка-то, когда с кровати вскочит, считай, до полудня наяву этим смрадом дышит, будто и не спала вовсе, а наяву к ней мертвец приходил.

Пожалел я девку тогда, расчувствовался по-отцовски даже. Я и сам вдовец ведь, знаешь же, свою лет двадцать, почитай, как схоронил. И помню прекрасно, каково это — любимых земле предавать. А Марийка-то баба ещё молодая, негоже так долго в трауре ходить. Утешил я её, чем мог, по голове погладил да восвояси убрался. А у самого на душе кошки скребут — пропадёт ведь баба, изъест себя горем.

А в воскресенье в церковь сходил. Витальке за упокой, а ей, понимаешь, за здравие свечку поставил. Только лоб перекрестил, смотрю — под сводом церковным мотылёк порхает. Белый. Да не к свету летит, как мотыльки обычно летают, а к людям поближе жмётся. А потом на образ святой Ольги сел, крылышки сложил и ждёт себе, пока служба в церкви кончится.

Вышел я с церкви, иду, значит, мимо дома Марийкиного, да вижу, окно приоткрыто, свет в доме не зажжён, да как будто разговаривает кто-то. Присел я у завалинки, прислушался — Марийка шепчет чего-то. Сидит, горемычная, у окна, молится да причитает: «Ой, на кого же ты, Виталенька, меня оставил, не жизнь мне одной!». И всхлипывает так, ну как ребёнок совсем, голосок тихий-тихий. Постыдился я тогда покой её нарушать, с завалинки поднялся да домой пошёл.

А на следующий день глазам своим не поверил. Идёт Марийка в платье нарядном, волосы причёсаны, сама улыбается от уха до уха, чуть не пляшет. Поздоровался с ней, говорю, мол, радостно видеть вас, Марья Батьковна, в добром здравии и настроении хорошем. А она счастливая, как на духу мне всё и выпалила.

Приходил, говорит, к ней ночью Виталька, да как живой, будто и не умирал вовсе. Обнял её, в щеку чмокнул, а сам сидит, на ухо ей шепчет, мол, вернусь я к тебе скоро. Пусть, мол, ждёт его Марийка, в церковь не ходит, свечки за упокой ему не ставит.

Ну, я рассказ её послушал, плечами пожал, перекрестился украдкою, да дальше пошёл. А внутри всё червяк точит — неспроста Виталька-то ей про свечку сказал, нечисто дело. Подумал про это, и вновь мотылька вижу. Мечется, бедный, над палисадником, круги нарезает, в стекло бьётся — тук-тук-тук.

Я бы про разговор тот и забыл бы вовсе, да только пара дней прошла, я уже ко сну готовлюсь да вдруг слышу: в дверь кто-то ломиться начал. Стучит так, что побелка со стен сыпется. Ну, я засов-то отворяю, дверь открыл, а там Марийка стоит — бледная как смерть, ногами босыми перебирает. Плачет, трясётся вся, глаза дикие, сама растрёпанная, да в сорочке одной.

Домой её завёл, чаем отпоил да давай допытываться, чего с ней произошло такого, что она аж без порток из дома выбежала. Марийка проревелась, отдышалась немного да такого мне нарассказала, что у самого волосы на голове зашевелились.

Снова к ней ночью Виталька покойный пришёл да с ходу плакаться начал — не отпускают его черти с того света. Вилами колют, плетьми бьют, света божьего видеть не дают. И говорит он Марийке, мол, правила у них такие, за душу платой другая душа быть должна. И в ноги ей падает, просит заместо него чертям залог отдать.

Марийка хоть и любила мужа сильно, но чай не дура, отказалась с испугу. С кровати вскочила да, как есть, ко мне побежала. А я, знай чего, сижу и думаю: зря она ему свечку за упокой ставить отказалась. Не муж это ейный был, ох, не муж.

Посидели мы с Марийкой немного да на боковую пошли. В комнате ей постелил, сам в сенях на лавке лёг. Лежу, глаз сомкнуть не могу — всё чудятся мне голоса да шорохи странные, будто крадётся кто или по полу ползёт. Встану, покурю, прислушаюсь — всё тихо. А стоит лечь — по новой начинается. Так до утра и проболтался, как куль в проруби. А утром грохот слышу, да такой, что аж дом затрясся. Вбегаю в комнату, где Марийка спала, а там как будто чертей ватага пробежала. Стулья опрокинуты, одеяло в угол отброшено, подушки разорваны, и Марийка сама посреди комнаты лежит, скорчилась вся, колени к груди поджала, да не дышит уже.

Вот такая вот история, товарищ следователь, как на духу всё выложил, не я Марийку того. Может, сердце с горя да со страху не выдержало. А может, и убедил её муженёк с чертями поменяться, того не ведаю.

И только вот, майор, покою мне слова мужа её не дают. Ну те, что про мотылька были. Я ж когда Марийку в комнате нашёл, не сразу внимание обратил: на улице утро уже, солнце светит, а в окно всё мотылёк бьётся, как сумасшедший, аж звон стоит. Смотрю я на горемычного, а про себя всё думаю: «Не уберёг ты жены, Виталька, ох, не уберёг».

Как же жарко. В детстве соседи твердили, что они с Ованесом похожи как две капли воды. Жизнь показала, что они ошибались. Габриэлю посчастливилось стать частью ордена монахов-историков — искать и сохранять свет истины. Годами он корпел над книгами в монастырской библиотеке, постепенно получая всё больше признания со стороны настоятеля и братьев. Ованес же за полтора десятка лет успел превратиться из мальчика, что любил играть на берегу моря, в человека, которому протянул руку сам Император.

Как это возможно? Габриэль протёр лицо, платок мгновенно взмок от пота. За все эти годы Ованес ни разу не написал, а потому о его судьбе Габриэль узнавал лишь из писем отца и матери. И тому, о чём они писали, сложно … Нет, многие люди верят в чудо, но, кажется, само чудо верит только в его брата.

В семь лет бродячий музыкант подарил Ованесу скрипку. Удивительная щедрость. Но чтобы через три месяца, ни у кого не учась, мальчик уже зарабатывал своей игрой в таверне… Так не бывает. А ведь это было только начало. Вскоре у него появилась привычка рисовать, и за неимением бумаги и красок он стал выводить линии углём на белых стенах домов. Спустя несколько недель его искала уже вся полиция города. Но не для того, чтобы наказать. Градоначальник восхитился его рисунками и, узнав, что автор — мальчик из бедной армянской семьи, взял к себе в воспитанники.

Кажется, что одной лишь улыбкой Ованес открывал для себя любые двери. Престижная гимназия, затем императорская академия с полным содержанием за государственный счёт. Сейчас его приезда ждут короли и министры всех дворов Европы, а ведь ему едва за двадцать. Может ли это всё быть даровано Богом?

Несмотря на жуткую жару, Габриэль поёжился. Сможет ли он узнать брата, когда тот ступит на монастырскую землю? Или на некогда родном лице его встретит лукавый взгляд прихвостня сатаны?

Габриэль обвёл взглядом светлую безмятежность монастырского двора. Белые стены, мраморные колонны. Мир праведников, сокрытый от мира. Маленький клочок суши, едва ли триста метров длиной, — единственное место на земле, принявшее общину католических армян. И хотя остров находился на задворках шумной Венеции, за всю историю в монастыре побывали не более нескольких сотен человек. Лишь те, кто ищут истину, храня свет в сердце. И вот — теперь сюда прибудет его брат.

Когда Ованес… А ведь он даже не Ованес больше. В первом письме, что он написал, когда пересёк границу Италии, он просил называть себя Иваном на петербургский манер. Так вот, когда Иван написал, что очень хочет встретиться, Габриэль поручился за него перед настоятелем. Святой отец охотно дал согласие. Хочется верить, что из уважения к Габриэлю, а не потому, что следующей остановкой Ивана будет двор короля Неаполя. Ужасная духота. Тёмные мысли.

С того дня Габриэля ни днём ни ночью не оставляла тревога. А что вообще он знает о брате? Ещё в детстве он замечал за Ованесом странные черты. Как и все дети, брат любил играть, но часто сбегал из дома в одиночку и уходил бродить вдоль моря. Иногда он мог просто сесть на берегу и несколько часов смотреть за движением волн. И говорить. Когда Габриэль первый раз застал его беседующим с волнами, брат рассказал, что море постоянно расспрашивает его о семье, а взамен шепчет о неизведанных берегах. Но видимо, на лице Габриэля отобразилось такое недоверие, что больше Ованес не делился с ним подобными откровениями. Хотя общаться с кем-то в море не перестал. А вскоре Габриэль уплыл в Венецию.

Внезапно поднялся ветер — брат приближается! Габриэль явственно ощутил это, спешно подошёл к ограде и выглянул за ворота монастыря. Всего в нескольких метрах начиналась набережная, за которой раскинулась синь Венецианской лагуны. И да! По ряби волн летела лодка со стоящим на носу высоким молодым человеком.

Иван. Разве может это быть кто-то другой? Поза, взгляд — всё буквально кричит о том, что этому человеку уже принадлежит весь мир. Ещё до того, как лодка успела полностью причалить, он спрыгнул на берег, будто шагать через море для него было привычным делом. На мгновенье Габриэль подумал, что брат заметит его у ограды и бросится навстречу, но Иван, едва оказавшись на святой земле острова San Lazzaro, отвернулся от стен монастыря и обратил свой взор на море. Будто ему мало. Мало того, что только что он был его частью, пока мчался среди волн в небольшой лодке.

Габриэль поднял глаза на давно привычный вид: Кремовый дворец Дожей и Кампанила собора Святого Марка в окружении залитых солнцем домов с красной черепицей и кирпичными стенами. Иван в Венеции уже больше недели; неужели ещё не насмотрелся? Или он, подобно дьяволу, может узреть венецианские святыни лишь в отражении моря… Стараясь отогнать навязчивый морок, Габриэль подошёл к брату.

Приветствие вышло несколько натянутым. Сложно искренне целовать и обнимать того, с кем не виделся долгих шестнадцать лет. Иван много улыбался и много расспрашивал. Он двигался быстро — так, словно морской ветер, который он принёс с собой, придавал ему ускорение. Вдвоём они прошлись по территории монастыря, заглянули в библиотеку и скрипторий, а также посетили настоятеля. После чего Габриэль показал брату выделенную для него келью. Точнее, келью Байрона.

Много лет назад великий поэт провёл несколько месяцев в монастыре святого Лазаря, изучая древнюю культуру Армении. С тех пор даже заглядывать в его келью мало кому разрешалось. Но Ивану настоятель лично предложил поселиться в ней, заявив, что впервые за десятилетия монастырь посетил человек, не уступающий, а может, и превосходящий талантом Байрона. Брат смутился, но Габриэль не смог распознать, была ли эта эмоция искренней.

За обедом в келье они провели пару часов. Разговор не очень клеился. Габриэль, уставший видеть море каждый день, не хотел о нём говорить. А другие темы быстро изживали сами себя. Новости родителей, сестёр, прочих родственников семьи Айвазян — брат охотней рассказывал о балах и приёмах в Петербурге. Крылов, Брюллов, Иванов, кто что написал и как отреагировал. Как похвалил работы самого Ивана… Габриэль не знал этих фамилий, так же как брата мало интересовали авторы древних книг.

С тёмными мыслями Габриэль ушёл в свою келью. Потемнело и небо над монастырём. Лёжа в кровати, он долго ворочался, пока, наконец, не провалился в сон. Снилось ему море. Первый раз в жизни он видел его во сне. Причём не так, как доступно обычному смертному. Резвой чайкой он парил над поверхностью, наблюдая не гладь, но неистово перекатывающуюся бурунами кожу океана. Пенящееся ристалище то вздымалось острыми отрогами, то опадало, обнажая зияющие, фосфоресцирующие внутренности. Внутри воды рождался свет. Тысячи маленьких фонариков, увлечённые неслышимой музыкой, кружились в безудержном танце.

Живые — рыбы, медузы, водоросли, — источали призрачное свечение из своих почти прозрачных тел. Габриэль замер, разглядывая чудеса подводного мира. Спустя несколько мгновений среди этого хоровода обособился крупный силуэт. Ещё не до конца различив, что это, Габриель ощутил странный трепет на всём пространстве от сердца до живота. Затем он увидел её. Девушка… нет, женщина медленно поднималась из воды, позволяя потокам стекать по её совершенному телу. Округлые груди, точёные бёдра. Прекрасная нагота.

Освободившись от воды, она встала рядом с Габриэлем и гордо посмотрела на него глазами ультрамаринового цвета. Он отвёл взгляд: слишком давно он заключил себя в чёрную сутану. Печально качнув головой, женщина направилась в сторону берега. Он не смотрел куда. Он знал! Её аккуратные ступни, не оставляя следов, прошлись по остывающей плитке набережной, едва шурша, коснулись травы под окном. Окном кельи Байрона.

Через мгновение Габриэль проснулся. Раздавленный, взмокший от пережитого во сне потрясения, ночной жары. Дрожащими руками он зажёг свечу, умылся и вышел в коридор. Это не мог быть случайный сон — его брат связан с дьяволом и привёл его с собой на святой остров! Держась одной рукой за стену, Габриэль подошёл к келье Ивана. Из-под двери струился яркий свет.

Глубоко вздохнув, Габриэль потянул за ручку.

Брат стоял в окружении десятка свечей. На столе, на полу, на шкафу — их слегка мерцающее пламя озаряло всю комнату. Но ещё больше света было на его мольберте. Полотно будто само источало свет, а точнее — изображённая на нём фигура. Фигура самого Господа Бога. Расправив руки, он возвышался среди тёмных туч, повелевая небом и всесильными морскими волнами, захлёстывающими нижнюю часть картины.

Габриэль не мог оторвать взгляда. Он никогда не видел подобного моря, подобного неба — казалось, словно здесь, в келье Байрона, ему было дозволено взаправду увидеть момент сотворения. Нет, не в келье Байрона. В келье его брата, Ованеса Айвазяна. Ивана Айвазовского, как он себя называет.

Иван, не переставая рисовать, спросил, не случилось ли чего, и, не получив ответа, предложил брату стул. Габриэль сел. Он всё так же молчал и, смотря на то, как с каждым быстрым мазком картина становится всё более совершенной, проникался искренней любовью к брату.

Так они и встретили рассвет.

День прошёл, за ним ещё один, а она всё спит да спит. Только вот похолодела совсем, закостенела и попахивать начала. Тут уже муж сам не выдержал, забеспокоился, батюшку позвал. Говорит, мол, жена спит слишком долго, а семья некормленная сидит, недельные салаты доедает. Вразумите, мол. А то не дело.

Батюшка в спальню зашёл, посмотрел и за голову схватился:

— Вы что, говорит, окаянные, наделали?! Какое вразумление?! Отпевание и похороны уже требуются — процесс разложения начался!

Пригорюнился муж, опечалился. Как же он так не заметил, что жена мёртвая лежит?

— Говорил же я, бать, надо в скорую звонить. А ты — не надо, пусть проспится… Эх!

Развёл мужик руками, пасынка по плечу потрепал, но в душе злобу затаил. Не дело пацану мужика в его же доме попрекать!

Долго ли, коротко ли, но схоронили жену, на похоронах поплакали, погоревали, как положено, девятины и сороковины справили, да стали дальше жить вдвоём.

Но не было больше между ними мира. Мужик не мог злобу свою забыть, да и вообще решил, что незачем ему чужой рот кормить, в котором его генов даже нет. А Ваня не мог простить отчиму смерть мамину. Так и жили — волком друг на друга смотрели, напряжение копили.

***

И вот однажды, прямо после ужина, понял мужик, что хватит это терпеть. Посмотрел тяжело на пацана и говорит:

— Нет мочи тебя больше кормить, да и глаза б мои твою рожу больше не видели. Собирай-ка ты манатки, да уходи во взрослую жизнь. Восемнадцать стукнуло, я свой долг матери твоей отдал, так что дальше как-нибудь сам. А я буду новую жену искать.

Деваться некуда. Собрал Ваня пожитки в рюкзак, распихал по карманам немногочисленные накопления, от загребущих рук отчима спасённые. Вздохнул тоскливо, да пошёл куда глаза глядят. А в городе-то куда не посмотри везде всё одно — серые дома, припорошенные белым свежим снегом. И не друзей, ни родни у Вани нет.

Зима лютует, ветром под одёжку залетает, кости морозом ломит. Все приличные люди по домам сидят, один Ваня бредёт по улице, руками себя обнимает, думы свои горемычные думает. Задубел уже окончательно — рук не чувствует, ног не чувствует, щёки горят, горло дерёт, из носа течёт. Тут уж либо ложиться помирать, либо отогреваться надо. Смотрит, а рядом как раз на двери надпись светится — «Столовая №5». Манит Ваню теплом, уютом да запахами вкусными.

Внутри — красота! Столы накрыты богатые, обильные. Хозяйка хлебом-солью встречает, улыбается по-матерински, отведать зовёт! Добры молодцы сидят, едят да не нарадуются! Рыжий толстый котяра между столами важно ходит, угощается.

Обрадовался Ваня, набрал яств вкуснейших, горячих, с пылу с жару, да давай есть так, что аж за ушами трещит! И сразу жизнь хороша, и с любой бедой справиться можно, коли душа на месте, да смекалка присутствует.

Подходит Ванька к хозяйке радушной, кланяется в ножки и говорит:

— Спасибо тебе, хозяюшка, что накормила, да напоила! От угощений твоих и живот, и сердце радуются!

— Приятны мне твои слова, дружок, но спасибо в карман не положишь. Будь добр рассчитайся — двести пятьдесят рублей с тебя!

Посмотрел Ванька на свою заначку, а там всего триста. Загрустил, но делать нечего, протянул деньги. Наел — надо платить.

Увидела хозяйка, как пригорюнился парень, да пожалела его.

— Вижу, что в беде ты, дружок. Дам тебе шанс по-другому за харчи расплатиться. Отработаешь — будем в расчёте. Согласен?

— Конечно! — обрадовался Ванька. — Что делать нужно?

— Вкусны мои кушанья, да можно сделать ещё вкуснее… Нужен мне для этого гриб особенный, чудесный. Вот только растёт он посреди лесопарка нашего, окружённый чащобой да наркоманами. Страшно мне туда соваться, не сдюжу. А ты парень молодой, сильный, должен справиться. Берёшься?

— Какой же гриб зимой? — удивился Ванька.

— Говорю же — особенный! Только зимней студёной ночью его найти и можно, так что это ты очень удачно зашёл.

Вздохнул Ванька — лесопарк этот место гиблое, страшное, да делать нечего, надо идти. Отплатить хозяйке добром за добро.

***

И вот крадётся Ванька по тёмному лесопарку, старается внимание не привлекать. Но подлый снег под ногами хрустит так громко, что все его старания на нет сводит. Хорошо, что вокруг никого живого — ни птиц, ни животных, ни наркоманов, только деревья древние скрипят натужно.

Идёт Ванька, фонариком светит, гриб высматривает, но пока ничего, кроме веток под ногами не находит. Конечно, хозяйка про сердце лесопарка говорила, а он пока на опушке, но очень хочется побыстрее найти и сбежать обратно в тёплую столовую.

Вдруг ветер поднялся сильный-пресильный — в разные стороны дует, снег поднимает, в лицо Ваньке кидает, из лесопарка выгоняет! «Ты не пройдёшь!» — кричит и хохочет!

Ванька идёт, не сдаётся, ветру сопротивляется, каждый шаг с огромным трудом делает. Глаза от снега закрывает, но мелкие снежинки злыми иголками втыкаются, вонзаются, прогоняют.

Понимает Ванька, что прятаться куда-то надо, да пережидать, пока ветряной дух неистовствует. Вот только куда, если вокруг ни дома, ни сарая, ни даже навеса какого-то не предусмотрено. Даже биотуалет на зиму убрали.

И тут луч фонарика выхватывает Старую Ель. Она-то точно от ветра да снега укроет! Делает Ванька последний рывок, жилы рвёт и залезает в убежище лесное. Падает на землю, дышит тяжело, в себя приходит. Слушает, как снаружи ветер беснуется и злится, что сделать ничего не может.

Вдруг Старая Ель зашевелилась недовольно, затрясла ветвями, заскрипела корой и говорит:

— Кто это у меня тут завёлся?!

Привстал Ванька, да молвит покаянно:

— Простите, уважаемая, что без приглашения зашёл, да больно спрятаться надо было от хулигана местного, который меня ветром и снегом выгнать пытался. Позвольте под вашими ветвями дождаться, пока он перебесится и уйдёт. Пожалуйста.

— Сиди уж, раз так вежливо попросил. Но коли разбудил, развлекай меня теперь. Рассказывай чего пришёл сюда. Али ты наркоман какой?

Рассказал Ванька Старой Ели всю свою историю — и про мать, и про отчима, и про то, как блуждал, не зная куда пристроиться, и про столовую теплую, уютную.

— …вот и пришёл я сюда, чтобы доброй женщине помочь. Попросила она меня добыть гриб особенный, чудесный, который только тут растёт, да только зимней ночью найти его можно. Его-то я искал, пока ветер-хулиган меня прятаться не вынудил.

Задумалась Старая Ель, зашевелила своими ветвями, зашуршала. Потом говорит:

— Не там ты его ищешь, глубже в чаще он растёт. Да только опасное это место, соколик, недоброе — звуки всякие, видения, наркоманы опять же.

— Слышал я слухи дурные про чащу эту, да ничего не поделаешь. Слово я дал.

— Ну раз слово дал, помогу я тебе. Вот, держи камень. Он и в чащу дорогу укажет, и обратно выведет.

— Спасибо, матушка Ель, и за укрытие надёжное, и за помощь! — Ванька прислушался. — Видно ветер устал буянить, не слышно его больше. Пора и мне честь знать. Прощай!

Стал он выползать из-под ёлочных лап, а Старая Ель ему вдогонку говорит:

— Что бы ты там ни увидел, кого бы ни услышал, не забывай — не настоящее это, нечисть лесопарковая мороки на тебя наводит, отвлечь пытается, на смерть заманить. А ты не поддавайся!

— Хорошо, матушка Ель, запомню твой наказ.

И вот идёт Ванька дальше, забирается всё глубже в чащу. Фонарик ещё у Старой Ели погас, снег уже почти по колено, двигаться всё сложнее. Зато путь определять стало проще. Быстро Ванька смекнул, что камешек греется, когда направление верное, и становится холоднее, когда нет. Помогла Старая Ель, не обманула.

Тени вокруг стали густыми, плотными, на два шага вперёд только видно, а дальше ни зги не разглядеть. Ванька идёт, только под ноги себе смотрит, да на температуру камешка ориентируется. Лишний раз в сторону не поворачивается, чтобы на морок какой-нибудь глазами не наткнуться. Но пока всё тихо — ни звуков посторонних, не видений странных.

Долго ли коротко ли, выходит Ванька на поляну заснеженную, розовым светом залитую. А в центре огромный гриб стоит. И сразу видно — особенный и чудесный! Ванька таких грибов никогда не видывал — огромный, аж по пояс, и шляпка розовым светится, темноту разгоняет! Стоит Ваня с открытым ртом, думает как тащить его обратно будет по городу до столовой.

Но проблемы надо решать по мере их поступления, а сначала гриб надо добыть. Подходит поближе, рассматривает. Обхватывает ножку, тянуть начинает. Вдруг слышит голос за спиной:

— Сынок! Сынок, помоги маме!

Замирает сердце — голос-то мамы почившей! Почти уже рванул Ванька на помощь, но вспомнил, что ему Старая Ель сказала про мороки, и не оборачивается, дальше гриб тянет. А тот словно в землю вцепился и вылезать не хочет.

Голос кричит всё громче:

— Сыночек, за что же ты так со мной? Какое плохое зло я тебе сделала? Умираю, замерзаю, спаси, сыночек!

Щемит сердце, слёзы текут, но сжал Ванька зубы и не сдаётся, не оборачивается, тянет гриб из земли. Чувствует, что тот уже поддаваться начал.

Голос уже верещит так, что уши закладывает:

— АХ ТЫ ГАДЁНЫШ НЕБЛАГОДАРНЫЙ! ПРАВИЛЬНО ТЕБЯ МУЖЕНЁК МОЙ ИЗ ДОМА ВЫГНАЛ! ПОРОСЛЬ ГНИ…

Поддался гриб, выскочил, и голос сразу замолчал. Ванька от неожиданности на спину рухнул, только пятки в воздухе сверкнули.

Лежит, дышит тяжело, тишиной наслаждается. Гриб в руках как-то съёжился, поменьше стал, теперь и нести сподручнее будет. Да и светится уже не так сильно.

Передохнув, двинулся Ванька в путь обратный. В одной руке добычу свою крепко держит, в другой камешек путеводный. Тепло и радостно на душе — и то, зачем пришёл, добыл, и на мороки не повёлся, и помощь по дороге встретил, и даже ни одного наркомана не было.

По дороге к Старой Ели подошёл, показался, в ножки поклонился да поблагодарил от всей души.

— Если бы не твой совет, не выбрался бы я оттуда, хитрый морок попался.

— Рада я тебе, соколик, но лучше не приходи сюда больше. В следующий раз так не повезёт. Ну, беги скорее обратно в цивилизацию, неси добычу доброй женщине. А я спать буду.

Дошёл Ваня до границы лесопарка, вздыхает облегчённо. Справился, выбрался.

И тут к нему сзади наркоман подбегает, по голове его бьёт со всей своей дури, гриб отбирает и убегает куда подальше, радостно хохоча.

А Ваня лежит в грязном снегу и думает:

«Вот и сказочке конец…»

Смотрю, камень… Перчаткой пошурудил — кость как будто. Череп, даже глазницу видно. Я костей не видал раньше вживую, но вроде не страшно. Ну, всё по инструкции: старших позвал, сижу, курю.

Кости оказались.

Археологи давай совочками, щёточками там расчищать, у них всё по уму, кропотливо так. А я ж заместо экскаватора, меня и перевели на другой квадрат — где просто земля.

Вечером глянул — череп, да. И косточки рядом, полурасчищенные. Желто-бурые такие, но да, не страшные.

А ночью мне такая жуть снилась. Будто я кости чищу — землю снимаю, там кости ног, но они не кончаются, длиннющие ноги-то, ну, как у жирафы, блин. А потом вижу: прям на костях две девочки в холщовых рубахах лежат, в грязи извазюканные, и пятки друг другу жрут. Урчат ещё и похрюкивают, как свиньи натурально. И глаза у них распахнутые. Главное — едят друг друга, кровь с землёй по щекам размазана, а сами на меня пялятся и не моргают.

Я аж проснулся, меня Макс — ну, второй землекоп, сосед мой, — за плечо трясёт, говорит, чё ты разорался. А я ничё, воды хлебнул и говорю, что кости снятся. Он посмеялся, мол, это по первости всегда так.

Утром погода испортилась. Похолодало, моросило, а так ничё больше не было. Копали.

Вечером второй череп нашли. Я, главное, догадался уже — где. Ну так и вышло. В ногах у первого скелета. И скелетики-то детские, мелкие.

Тут уж я думал рвать домой из этих Ногоедов. Рассказал главному, чё снилось, тот говорит, бывает такое, к лёгкой мистике все привыкли.

Ладно, думаю, хоть бы до тяжёлой не дошло. Спросил: а чё деревня так называется? Главный говорит, без понятия. Может, монголы обозвали: у них же копыта жрать — это харам, а у нас — холодец.

Вечером на казённой газельке за водой съездили. Потом я к фляжке приложился и на боковую. Ключи вот от машины старшому не отдал: он спать лёг уже, пока мы с Максом бидоны выгружали.

Опять дурь снилась. Будто меня везут на тачке, в которой у нас землю на отвал сгружают, и я вдруг вижу, что у меня ног нет. Ниже колен обрублены. Потом меня с тачки в яму сваливают — а ко мне девочки эти ползут. Урча и чавкая.

Я проснулся и чую — возня какая-то в ногах.

Фонарик включил, вижу: спальник мой расстёгнут, носки сняты, а над пяткой Макс-сосед навис, и у него слюна аж розовая капает, а нога… Ух, черти драные, в кровище вся, пальцев нет половины… И у Макса глаза тупые-тупые и не моргают.

Я второй ногой его в рыло двинул, из палатки вылез — да пока с молнией возился, он опять в ногу втяпался мне. Я его так и вытащил: ползу на руках, а он, как собака, в стопу вгрызается — и уж тут я завыл. Больно было, я аж чувствовал, как мясо с костей слезает.

Хорошо я рядом с палаткой всегда лопату втыкал. Дотянулся, вытащил — и как в землю штыком, как у нас на кладбищах — рубанул его поперёк черепа. Он и затих. А скажу я вам, это в земле кости желтые-серые и не страшные, а вот череп срезанный с мозгами — белый такой, с розовым и красным — это жутко.

На одной ноге запрыгал в лагерь, смотрю — а у костра старший с дежурной друг другу ноги жрут. Прям как во сне у меня. И чавкают.

Меня тряхнул, будто я двести двадцать из щитка выхватил. Хорошо про ключи вспомнил. Допрыгал я, короче, товарищ следователь, до газели, и домой всю ночь гнал. На педали жать ух, больно было.

А что, прямо вся экспедиция там и осталась? Реально, всех поели?

Дела-а-а…

– Доктор, а как это работает?

– Вообще-то я не то чтобы доктор. Даже, можно сказать, совсем не доктор. Наш метод не имеет отношения к медицине в традиционном её смысле, – Вайс Л.Ю. оказался Людвиг Юрьевич, мужчина средних лет, подтянутый и загорелый, с хитрым ближневосточным прищуром и белой ровной улыбкой. Принимал клиентов недоктор сам, усевшись в кресле напротив, – и поэтому не имеет противопоказаний, кстати говоря. А работает очень просто. Обычные нейромодуляторы. Результат, как и сказано, быстрый, стабильный и, обратите внимание, – Вайс понизил голос, наклонился и почти по слогам договорил: – совсем без усилий с Вашей стороны.

Благодаря Интернету Назар знал, что килограмм жира – это примерно восемь тысяч калорий. Если начать следить за питанием, ходить в спортзал, высыпаться и исключить стресс, килограмм жира уйдёт за десять дней. И тогда весы не просто покажут сто двенадцать вместо ста тринадцати (жир уходит с водой, минус будет значительнее), но и в зеркале разница будет заметна, ведь жир объемный. Ещё Назар знал, что всё это – не для него. Считать калории он не умел, найти силы на спортзал после восьмичасового дня в одной позе за офисным столом, особенно когда тебе немного за тридцать, не мог. Кричащее “без Ваших усилий” подкупало.

– Всё равно не понимаю, – Назар отложил брошюру, уставился на собеседника. Пусть всë дважды разжуют и в рот положат, чтобы никаких вопросов, чтобы всё предельно понятно. Уж тем более за такие деньги.

– Дело в том, что человек худеет при определённых обстоятельствах. Вы можете изнурять себя диетами и тренажерами. Результат будет. Только Вам придётся полностью перестроить весь жизненный уклад. По статистике, более половины людей, сбросивших вес традиционным способом, снова его набирают, даже больше набирают, чем было, потому что возвращаются к привычному образу жизни. Поймите, Назар… Как Вас, простите, по отчеству?

– Просто Назар.

– Поймите, Назар, уж так устроен организм. Запрограммирован, скажем так. Либо Вы себя ограничиваете, либо имеете, что имеете, – Вайс выдержал паузу. – Но есть и другие способы.

Назар поймал себя на мысли, что есть. Ещё в детстве о таких слышал. Чудесные порошочки, сложные дорогостоящие операции, заговоры. Ещё можно не вытираться после душа полотенцем и ждать, пока обсохнешь сам. Организм для этого станет вырабатывать тепло, тратя калории. Словно прочитав мысли, Вайс продолжил:

– Знаете, почему человек худеет от кардионагрузок? Всё дело в пульсе. Жир окисляется и горит при определённой частоте пульса. Средний показатель от 115 до 140 ударов в минуту. Конечно, многое зависит от возраста и других особенностей организма, но если Ваш организм работает, скажем так, среднестатистически, а это так, судя по экспресс-анализам, – Вайс посмотрел в компьютер, – то избавляться от лишнего Вы будете именно в этом диапозоне.

– Так вы мне бегать предлагаете? – Назар скривился.

– Ни в коем случае! – Людвиг Юрьевич замахал руками и вытаращил глаза. – Ни в коем случае! Мы в нашей клинике уверены, что сегодня человек имеет право выглядеть как хочет, не изнуряя себя. Частоту пульса можно повысить не только бéгом. Вы любите фильмы ужасов?

Назар пожал плечами. Хорошее кино он любил, не разделяя на жанры.

– Настоящий ужас для меня – одышка и то, что джинсы на животе не сходятся.

Вайс улыбнулся.

– При просмотре ужасов Ваш пульс учащается и достигает искомых нами показателей. Нет, конечно, мы не кино Вам собираемся показывать, пока вы не добьётесь нужных результатов. Всё гораздо проще.

Людвиг Юрьевич нажал кнопку на пульте, экран под потолком загорелся, из динамиков полилась приятная музыка. Назар перевёл взгляд на плазму. На экране сам Вайс, улыбаясь во все тридцать два…

– А-А-А-А-А, – на экран выскочила перекошенная рожа. Назар успел заметить струпья на щеках и искривленный рот с гнилыми пеньками зубов.

– Да вы… – подскочил Назар в кресле.

– Прошу Вас, Назар, простите меня. Я просто продемонстрировал Вам, как примерно работает наш метод, – Людвиг Юрьевич откинулся в кресле, примирительно разведя руки. Рожа на экране исчезла так же внезапно, как появилась, снова заиграла легкая музыка. – Если вы прислушаетесь к своим чувствам, то заметите, что сердце выпрыгивает из груди. Ваш пульс участился и, готов спорить, выше ста двадцати ударов в минуту. А самое главное, Вы прямо сейчас потеряли около двадцати калорий. Вы испугались. Вот как это работает. От страха худеют.

Назар трясло. Сердце колотилось о рёбра, горло передавило, в висках молоточками перестукивалась кровь.

Когда Назар успокоился и справился с желанием послать недоктора вместе с его методами, Вайс объяснил: от страха человек действительно худеет. Поэтому, видя во сне кошмары, мы просыпаемся в поту. Естественно, находиться в постоянном стрессе от того, что человек испытывает ужас, – было бы вредно, но нейромодуляторы, разработанные самим Вайсом, нивелируют эту проблему. Две капсулы с наночипами на ночь. Капсулы абсолютно безвредны, содержимое сразу же всасывается в кровь, и вместе с её потоком наночипы попадают в мозг (да, тоже безвредно. Вы же не считаете вредным биометрию или вживленные под кожу чипы, которыми уже сегодня пользуются вместо привычных банковских карт и проездных на метро, щурился Вайс). Во сне видишь кошмары. Регулировать “кошмарность” можно через приложение на смартфоне (Боже, благослови блютуз!). Нейромодуляторы взаимодействуют с мозгом так, что сами кошмары человек не запоминает. Иногда могут сохранятся остаточные образы, но если клиент любит пощекотать нервы, то через то же приложение можно настроить и это: кошмары запомнятся и будут насколько чёткими и осязаемыми, будто не спишь. Да, дороговато. Но за этим методом будущее. Решайтесь, Назар.

Назар решился.

***

Стоя в одних трусах, Назар разглядывал своё отражение. Из зеркала на него смотрел разжиревший мужик с выпирающим животом и обвисшей, женоподобной грудью. Толстые ляжки, трущиеся друг о друга до такой степени, что на ногах появились проплешины. Отражение раздражало Назара. Он перевел взгляд на капсулы в ладони. Совсем небольшие, прозрачные, они стоили ему отложенных на машину денег. Процесс весопонижения (именно так выражался Вайс, никакого похудения, только весопонижение!) обещал быть простым. Пьешь на ночь две капсулы, дозировка которых подобрана, исходя из анализов, индивидуально под тебя, ложишься спать. Во сне активное вещество, название которого Назар не запомнил из-за трудновыговариваемости, заставляет мозг видеть кошмары (зато приложение было простым и даже до скудности легко оформленным: три кнопки и больше ничего). Другое активное вещество блокирует воспоминание об этих кошмарах. Поэтому единственное, что остается наутро – испарина на лбу и бисеринки липкого пота на плечах и спине. За неделю можно понизить вес на два-три килограмма. В месяц, подумать только, до двенадцати!

За тот же месяц, если понижать вес традиционными способами, можно потерять пять килограммов жира или сорок тысяч калорий. Но для этого придется изнурять себя тренировками, следить за питанием, испытывать постоянное чувство голода, слабость и боль в теле. Считать, записывать, анализировать. Последнее казалось Назару самым трудным. Он усмехнулся, поймал себя на том, что уже и думает словами недоктора с хитрым прищуром.

Спалось, на удивление легко. Проснувшись, Назар не помнил, что убегал во сне от маньяка с бензопилой, не помнил кровожадных зомби, терзающих плоть. Вообще ничего не помнил. Лишь по плечам и спине липли бисеринки холодного пота.

Назар встал на весы, на экранчике заплясали цифры.

110.8 кг

Сработало.

***

Пять килограммов жира – это примерно сорок тысяч калорий. Чтобы стать меньше на столько, нужно месяц изнурять себя тренировками и следить за питанием. Нужно терпеть боль в слабом теле, считать и готовить, готовить и считать.

В понедельник Назар позволил себе бокал вина. Во вторник перебрал с жареными крылышками на ужин, а в пятницу отмечал в баре свои успехи. Вес снижался. Наутро после бара – 106.8 на весах.

Результат был регулярным. Ежедневным. Когда весы перестали показывать больше ста пяти, Назар поймал себя на мысли, что и этот процесс можно ускорить. Вместо привычных пива и чипсов на ужин, он купил овощи и рыбу. Рыба воняла и выскальзывала из рук, готовить было неудобно, а убирать кухню после ужина неприятно.

Утром весы показали 104.9кг

Назар был зол. Стоила ли вся эта готовка накануне, вся эта рыбья вонь и эти пустые, безвкусные листья салата ста грамм на весах? Больше с едой Назар не экспериментировал.

***

С Викой Назар столкнулся у кулера. Она собиралась заливать кофе кипятком, но будто застыла.

– Ты похудел что ли?

Назар кивнул:

– Есть немного.

Внутри танцевало: конечно, похудел! Меньше ста двух!

– Ну точно похудел. Прям заметно, – Вика ощупывала Назара глазами. – Слушай, прям здорово. Посвежел весь.

Назар зарделся. Слушать комплименты он не привык. Тем более от девушки. Тем более от Вики.

– На диете сидишь или спортом занялся? – Вика наконец опомнилась, нажала клавишу на кулере. В стакан тонкой струйкой побежала вода.

– Есть свои методы, – Назар улыбнулся. Поймал себя на мысли: здорово, что похудел, конечно, рубашка на пузе теперь сходится, а вот штаны на заднице уже висят, будто навалил.

– Может, поделишься? – Вика ущипнула себя за живот, там, где, по её мнению, должна быть складка.

– Да тебе вроде и не надо, – Назар на секунду замолчал, а потом добавил, краска ещё больше разлилась по щекам: – ты и так классная. Ну, то есть выглядишь худой. Ну, то есть худая. Ну…

Вика рассмеялась, запрокинув голову. Она всегда смеялась, запрокидывая голову и не закрывая глаза, и Назар гадал, искренне ли она хохочет или отслеживает реакцию собеседника, чтобы потом припомнить, уколоть.

– Я поняла. Спасибо. И всё-таки хочу услышать твой секрет. Пойдём в курилку.

– Да я только что оттуда.

Назар соврал. Курить хотелось. Особенно в приятной компании. Особенно в компании Вики. Но пойти с ней сейчас, повернуться спиной, чтобы она увидела висящие на заднице штаны, значит похоронить все её предыдущие “посвежел” и “прям здорово”.

– Как знаешь, – проходя мимо, она царапнула ноготком предплечье Назара. Он уставился ей вслед. Интересно, она всегда так виляла бёдрами или…

Дышать стало трудно. Назар расстегнул ворот рубашки и пятясь спиной, будто боясь, что Вика обернётся и увидит его обвисшую задницу, поплелся к себе в кабинет.

Работать не получалось. Назар мысленно возвращался к разговору у кулера, периначивал, придумывал ответы, острил. Вика несколько раз проходила мимо, но даже не старалась с ним заговорить. На секунду Назару показалось, что никакой встречи у кулера не было, он сам себе всё выдумал. Разве может Вика, три года не замечавшая его (привет-пока не в счёт), вдруг обратить внимание? Потом успокаивал себя. Ты похудел и правда стал лучше выглядеть. С чего взял, что она не заметила? Заметила. И оценила. И ноготок этот, и бёдра – всё реально, всё по-настоящему.

А со штанами надо что-то придумать.

***

Если ты весишь чуть меньше сотни, хотя недавно весил ощутимо больше, то, скорее всего, разобрался, как считать калории и провёл порядочное время в зале. Твоё давление постепенно нормализуется. Живот стал меньше, спина почти перестала потеть, когда ты просто дышишь, и лоб не покрывается испариной, если идешь пешком на третий этаж. Это же, только без спортзала и диет, возможно, если пьешь нейромодуляторы Вайса. Две капсулы на ночь, выставить настройки в приложении. Утром липкие от пота плечи и очередной минус на весах.

Весопрнижение замедлилось три недели спустя. Однажды утром Назар заметил: вес не меняется.

Людвиг Юрьевич принять не смог, сославшись на большую загруженность на работе, договорились созвониться.

– Как Вы, Назар? – голос в трубке был весёлый. Назару вспомнился ближневосточный прищур.

– Хорошо. Только вес встал.

– Давно?

– Третий день. Девяносто девять с половиной. Ни туда ни сюда.

– Это нормально, Назар, не переживайте. Организм – штука сложная, привыкает быстро. Вот вы знаете, например, что…

– Мне что с этим делать? – перебил Назар.

Телефон помолчал недолго, и Назар уже успел обругать себя за то, что перебил Людвиг Юрьевича, но Вайс ответил:

– У Вас в приложении какие настройки? Оптимальные? Добавьте немного “ужаса” Должно помочь.

– Должно? А если…

Теперь перебил Вайс.

– Ещё никто не жаловался, Назар. Пробуйте.

Недоктор положил трубку.

Вайс не обманул. Наутро вес пошёл вниз. Минус триста пятьдесят граммов. Из сна Назара выдернуло гадкое ощущение. Сердце колотилось, в голове ворочались липкие неприятные образы. Назар пытался ухватить их, но образы ускользали меж пальцев, словно ящерка оставляя в руках хвост. Всё перемешалось в голове. Смеющаяся у кулера Вика, улыбающийся Вайс, гнилые пеньки в перекошенном рту. Последнее отчётливее всего пульсировало в памяти. Назар на секунду испугался, что попортились его собственные зубы. Такое бывает, когда резко и сильно худеешь, не поддерживая организм нужными витаминами и минералами. Он провёл языком по зубам. На кончике остался налёт, горло неприятно ущипнуло, по животу прокатился ком.

Назар встал с кровати. Ноги дрожали, будто от бега. Лёгкое узнавание кольнуло память. Кажется, во сне он убегал. Ему было страшно, а спрятаться было негде. Невидимый преследователь догонял его, хватал за шкирку, заносил над головой клинок, и лишь в самый последний момент Назару удавалось выскользнуть, чтобы заново начать погоню, результат которой всегда был одинаков: цепкая рука на загривке, занесенное орудие, сковывающие страх, зажмуренные до звёзд под веками глаза…

Ледяная вода освежила, вымыла остатки липкого сна. Зачем-то Назар взвесился снова. Его стало меньше ещё на сотню граммов. Если дело пойдёт так и дальше, поймал себя он на мысли, плевать на дурацкие сны. В конце концов, Вайс предупреждал. Метод работает, а холодный душ справляется с остатками наваждения.

Одевался Назар быстро. Он наконец обзавёлся новыми брюками, не висящими на заднице (перепроверил, крутясь у зеркала, трижды). Значит, если Вика позовёт в курилку, не станет отнекиваться.

***

Вику он нашёл сам. В курилке. Она сидела, погрузившись в телефон. Сигарета тлела меж пальцев.

– Привет.

Вика подняла голову, задумалась на секунду, потом, улыбнувшись, сказала:

– Привет, Назарчик. Ты ещё что ли похудел? Ты такой молодец. Тебе очень идёт!

Назар не понял, можно ли сказать “идёт” в этом случае, но ему сделалось приятно. Он не ответил, закуривая и косясь на реакцию Вики. На секунду показалось, что у неё что-то во рту. Что-то серое, не подходящее ей, и Назар хотел было спросить, что с ней, но тут же опомнился: девушкам такие вопросы не задают. А когда сморгнул, понял, что всё с ней в порядке, пухлые губы по-прежнему растянуты в ровной жемчужной улыбке.

Вика продолжала:

– Такой мужчина видный, оказывается. Вот если бы меня такой мужчина на свидание пригласил, я бы, наверное, согласилась даже.

Она кокетливо закатила глаза, Назар отметил причудливо закрученные ресницы. Ресницы подрагивали.

Она и сама волнуется, промелькнула мысль. Ресницы дрогнули сильнее. Назар прищурился, разглядел крохотные отростки, как на тараканьих лапках.

Сморгнул, ошарашенный.

– Ну! – Вика требовательно надула губы. Ресницы перестали дрожать, лапок не было.

– Пойдём, – Назар расплылся в идиотской улыбке. – То есть, пойдёшь? В кино.

– Я подумаю.

Она распрямилась, как пружина. Незатушенный окурок полетел в урну. Проходя мимо Назара, снова царапнула ноготком предплечье. Ноготок казался острее, чем в прошлый раз, больно прошёлся по руке. По шее Назара пробежали мурашки.

***

Поход в кино наметили на выходные. Назар выудил из шкафа старую рубашку. Она считалась “счастливой”. Когда-то давно, лет десять назад, когда Назар был моложе и меньше весом, надетая, эта рубашка приносила удачу. Сам Назар так выражался. Значило это, что свидание с девушкой оканчивалось именно так, как он планировал.

Сейчас рубашка теснила живот и грудь. До свидания оставалось три дня. Назар взвесился. Весы показывали почти девяносто восемь. Почти! Девяносто! Восемь! А ведь ещё утром было на килограмм больше. Довольный, Назар кинул рубашку на гладильную доску. Если дело пойдёт так и дальше, рубашка сядет, и тогда…

Назар усмехнулся собственным мыслям. Конечно, дело было не в рубашке. Ни сейчас, ни десять лет назад. Просто ему хотелось, чтобы Вика, когда они скинут (сорвут друг с друга, не иначе!) одежду, видела перед собой не обрюзгшее тело со складками. Он посмотрел на себя в зеркало. Живот стал меньше, грудь почти не висела, были заметны очертания нижних рёбер. Назар втянул живот сильнее, выпрямил спину, расправил плечи. Хотелось заглянуть немного вперёд, понять, как он будет выглядеть спустя ещё три, пять, десять килограммов, не оттолкнет ли Вику его дряблое тело. И для себя решил: не оттолкнет. А чтоб наверняка, выкрутит настройки в приложении Вайса ещё сильнее. Или вместо двух, проглотит три капсулы. Последняя мысль кольнула. Так бывает, когда внезапно осознаешь самый простой и самый очевидный ответ, решение, которое всегда было перед тобой, но ты старательно его игнорировал.

Назар высыпал в ладонь две капсулы, повертел баночку в руках, добавил, преодолевая волнение, ещё одну. Потом ещё одну. Долго смотрел на капсулы, не решался проглотить. Потом выдохнул и как молитву протаратиторил:

– Жирным быть нехорошо, жирным быть зазорно…

Капсулы исчезли во рту, кадык мощно задергался.

– Им нельзя ходить на пляж…

Настройки в приложении на “кошмар”

– И сниматься в порно!

Настройки в приложении на “ад наяву”.

***

В кинотеатре было пусто, если не считать парочки на пару рядов ниже. Назар осмелел и билеты взял на последний ряд. Показывали туповатую комедию, и Назар особо не вникал в происходящее на экране. Украдкой посматривал на Вику. Смеётся, голова запрокинута вверх, даже в темноте поблескивают жемчужные ровные зубы. Он боялся пропустить момент, когда можно и нужно будет взять за руку, притянуть голову к себе, впиться горячим поцелуем. Фильм заканчивался, а Назар никак не мог решиться. Наконец, Вика, просмеявишь, повернулась к нему. В глазах решимость, но подрагивающие ресницы выдают и её волнение. Сердце Назара заколотилось о рёбра, как птица в клетке, щеки обдало жаром. Вика придвинулась к нему так близко, что Назар почувствовал горячее дыхание на своём лице. Он потянулся к ней и осёкся. У Вики неприятно пахло изо рта. Она, не заметив или сделав вид, что не заметила, обхватила шею Назара руками, притянула к себе ещё ближе. Неприятный запах усилился, превратился в смрад. Язык Вики был скользким и каким-то чересчур… слюнявым. Назар внутренне поморщился. Впечатление от первого поцелуя, которого он так ждал, было безвозвратно испорчено. Вика пропихнула язык глубже, достала до горла. Назар поперхнулся, дёрнулся, высвобождаясь. Пальцы держали крепко, ноготки впились в шею. Смрад стал невыносимым, дышать было нечем. К горлу подкатил ком тошноты. Назар отругал себя за глупую мысль, что его сейчас вырвет. Он упёрся руками в Вику, почувствовал, как ладони уходят во что-то склизкое, будто перепачканное куриным жиром. Собрал силы, оттолкнул. Губы с чмоканьем разлепились, рот ожгло болью. Назар почувствовал солоноватый вкус крови. Хотел было крикнуть на Вику, но, увидев, застыл. А спустя долгую секунду вскочил и побежал, запинаясь, по рядам.

Кажется, он кричал. Или это кричала Вика? Или то, во что она превратилась? В несколько прыжков он оказался посередине зрительного зала. Парочка, пришедшая на сеанс, целовалась, не обращая на Назара и его крики никакого внимания. Назар остановился, заглянул через плечо. Погони не было. Зачем-то он кинулся к целующимся, то ли предупредить, то ли попросить о помощи… И снова застыл. Перед ним сидела Вика. И он сам. Целовались. Назар заметил, как двойник начинает дёргаться, пытается вырваться, упирается руками. Снова перевёл взгляд назад, огляделся. В зале было пусто. Его Вика куда-то исчезла. Двойник Назара замычал, забарахтался сильнее. Назар ухватил его за плечи, дёрнул, помогая высвободиться. Ничего не получилось. Тварь держала крепко. Гораздо крепче, чем его Вика.

Обезумевший, Назар рванул к выходу, схватился за дверную ручку, такую же склизкую, словно в курином жире, какой минута назад была Вика, дёрнул силой. Дверь не поддалась. В другую сторону, мелькнуло спасительное в голове. Назар навалился плечом, ноги скользили по полу, под подошвами противно чавкало. Держась за ручку, он кое-как отлепился от двери, вдохнул и обрушился плечом. Дверь распахнулась, в глаза ударил яркий свет.

***

В кинотеатре было пусто, если не считать парочки на последнем ряду. Назар постеснялся брать места для поцелуев, посчитал, что Вика может возмутиться и отказать ему. На экране шла туповатая комедия, и Назар не вникал в происходящее. Он украдкой смотрел на Вику, гадая про себя, когда будет можно её поцеловать.

Фильм заканчивался, и Назар уже стал ругать себя, что так и не может решиться, как Вика повернулась к нему сама, заглянула в глаза, обвила шею руками и нежно поцеловала. Поцелуй показался странным. Назар не сразу понял почему. Язык Вики был скользким и каким-то чересчур… слюнявым. Из её рта неприятно пахло. Вика пропихнула язык глубже, достала до горла. Назар поперхнулся, дёрнулся, высвобождаясь. Пальцы держали крепко, ноготки впились в шею. Смрад стал невыносимым, дышать было нечем. К горлу подкатил ком тошноты. Назар отругал себя за глупую мысль, что его сейчас вырвет. Он упёрся руками в Вику, почувствовал как ладони уходят во что-то склизкое, будто перепачканное куриным жиром. Собрал силы, оттолкнул. Вика держала крепко. Назар дёрнулся снова. И снова. На задних рядах истошно закричали. Он попытался вывернуть шею, чтобы посмотреть, но когти Вики больнее впились в шею, Назар почувствовал мокрое и липкое. Кровь, догадался он. Его кровь.

Крик смолк, за плечи больно дёрнуло. Почувствовав внезапную помощь, Назар снова задергался. Когти впились ещё глубже, что-то хрустнуло. Назар обмяк.

***

Назар не понимал, зачем держит дверь. Внутри комнаты, что бы в ней ни находилось, кричали, что-то чавкало. Он сильнее упёрся, навалился всем телом и тогда почувствовал, что ручку дёргают с другой стороны. Кто бы это ни был, выпускать его нельзя, догадался Назар. Ни в коем случае. В дверь ударило сильнее, ноги Назара подкосились, разъезжаясь. Он навалился всем весом, но не смог удержать дверь. Дверь распахнулась, и Назар увидел…

***

Фельдшером в скорую Вадик устроился недавно. Нужна была настоящая врачебная практика, какой не добудешь из учебников. На дежурства заступал со Степаном Петровичем, матёрым фельдшером, откатавшим три десятка на скоряке. Этот вызов был сегодня первым. Соседи пожаловались на вонь из квартиры, вызвали участкового и, как водится, скорую.

Мужчина в кровати был изможден, мокрая простынь в разводах дерьма, пота и мочи скомкана. Тело подрагивало, будто пробиваемое разрядами тока.

— Судя по подрагивающим векам, он спит, — кивнул Степан Петрович Вадиму. — На кому не похоже, конечно. Отвезем в приёмку. Оба фельдшера взялись за тело, переложили на носилки.

– Да он лёгкий, как пушинка, – присвистнул Вадим и про себя добавил: повезло.

В комнату вошёл, держа в руках паспорт, участковый. Поморщился.

– Назар Бомров. Тридцать четыре года. Фото только не похоже. Там прям боров в паспорте, а этот скелет скелетом, – участковый зачем-то кивнул Степану Петровичу.

Вадим скользнул взглядом по фото в документе, перевёл глаза на иссушенное тело на носилках. Не верилось, что это может быть один и тот же человек.

– Черт с ним! В приёмке разберутся, – крякнул Петрович. – Понесли.

И они понесли носилки с подрагивающим телом к выходу. А в это время Назар Бомров никак не мог проснуться и даже не знал, что пока спит, вес становится всё меньше. Безо всяких усилий с его стороны.

Автор: Андрей Субочев

Автор иллюстрации Антонина Крутикова

Самым неожиданным оказалось открытие, что больше всего Григорий Петрович в новом для себя месте стал скучать по мировым новостям. Сначала было, конечно, приятно отдохнуть от всеобщей суеты, но потом жутко надоело жить на необитаемом острове. Интерфейс помощника не предполагал интернета, а радио тут не жаловали.

Поэтому однажды он отвлек охранника этажа, который следил за порядком из комнатки с мониторами, и стащил газету. Сразу на первой полосе была ссылка на большую статью в целый разворот, иллюстрированную фотографией смутно знакомого ему человека.

Григорий Петрович скорей открыл страницу и вспомнил, где видел этого чудака. Перед самым отъездом в дом престарелых с Григорием Петровичем проводил собеседование один восторженный, но как будто мутноватый тип. Он несколько раз хвалил образование Григория и, почему-то, его имя.

Старик хмыкнул и открыл статью: “Теперь ответы ЧАТА ГПТ будут быстрее, разнообразнее и еще человечнее, обещает его создатель, Гавриил Порфирьевич Тяпкин. Мы взяли у него интервью после новости о выделении нового гранта на развитие национального искусственного интеллекта”.

— Искусственного?

Григорий тут же помчался к Галине и возмущенно тыкнул в статью.

— Нас используют! Какой к черту искусственный интеллект, я своим опытом делюсь.

Галочка глянула на него так, что возмущаться сразу расхотелось, а потом осмотрелась и поманила куда-то к пожарной лестнице.

Прямо перед дверью с указателем был маленький плохо освещенный закуток. Григорий Петрович побаивался темноты и ни разу туда так и не дошел. Да и ходить по лестнице казалось лишним, все нужное привозили и так. В закутке обнаружилась еще одна “стариковская” дверь, отличающаяся от дверей общественных помещений.

Внутри стояла тишина, но Галина все равно негромко стукнула, прежде чем войти. В небольшой темной комнате лежал безразличный седой старик с шикарными черными усами. Из его рук тянулись куда-то бесконечные провода.

— Что с ним? — спросил Григорий Петрович.

— Он был здесь еще до моего появления. Говорят, писал прекрасные литературные тексты — зачитаешься, — пока не стал слишком слаб. Кома и паралич не должны останавливать писателя, для этого его и привезли сюда, но пока нейроинтерфейс не наладили — держат его в гибернации. Я ласково зову его Гибер, хотя фамилия его Телющенко.

У Гибера Галя тоже задерживаться не стала, они вышли обратно, к лестничной двери, но двинулись не вниз, а наверх. Григорий Петрович быстро запыхался, перед глазами заметались огоньки. На чердак вела отдельная железная лесенка, а люк и вовсе пришлось откидывать вдвоем, но зато появилось время отдышаться и оглядеться.

Прямо при входе в глубоком кресле спал вахтер, такой же престарелый, как и обитатели дома. На столе рядом лежал графический планшет с остановленной посередине ретушью какой-то фотки. Галочка пихнула Григория в бок: “А ведь кто-то прямо сейчас ждет обработку”.

Остальные просторы чердака занимали клетки и вольеры, в которых прятались чудовищные немыслимые звери: совы с головой кота, киты с лапами курицы, тигры вполне человеческой комплекции. Возле львицы со вполне человеческими округлостями Григорий обнаружил приток крови в давно забытом месте. У самого большого вольера Галина ткнула пальцем в кормушку, та была наполнена отсеченными руками. Но вряд ли человеческими, на них было странное и неуместное количество пальцев.

Потрясенный экскурсией, Григорий Петрович даже не заметил, как они спустились обратно.

— Мы что же, так все и оставим? Не попытаемся рассказать газетам? Поднять шумиху? Это же обман!

— Да тише ты, — шикнула Галочка после того, как отнесла газету обратно охраннику. — Вот у тебя когда последний раз твои внуки что-то спрашивали?

— У меня нет внуков.

— То-то и оно, а знаниями делиться надо. Хотя бы для того, чтобы они не пропали. Плюс эти звери тоже жить хотят, раз уж появились. А видео с ними набирают очень много просмотров.

Всю ночь Георгий Петрович разглядывал потолок вместо сна. Как только пробовал закрыть глаза, перед ним появлялась львица и протягивала свежие газеты с кричащими заголовками: “Открытие старика повергло мир в хаос”, “Мир больше не доверяет чат-ботам и старикам”. В какой-то момент ему почудился пожар за окном, но это оказались всего лишь огни подъехавшего такси.

С одной стороны Григорию Петровичу было нечего терять, с другой — нарушать уже устоявшийся и прибыльный для всех порядок очень не хотелось. А уж если владельцу выделили новый грант, значит скоро у них будут новые соседи. Григорий Петрович очень предвкушал, какую дедовщину устроит новым старикам.

Добравшись до места и припарковав машину, я обнаружил, что все это время ехал с открытым багажником. Ну, просто замечательно, мало того, что у меня прав нет, так еще и машина не закрывается.

Попытка сделать хоть что-то при помощи ключа и какой-то-там-матери увенчалась успехом, и я собрался уходить, как меня окликнул какой-то парень, мутный тип.

— Э! Уважаемый.

Остановился и повернулся к нему.

— Машина твоя?

— Да, а что?

— Да так, интересно просто.

— Ну если интересно, то…

Он не дал мне договорить.

— Ты это… Сигареткой угости, ага.

— Не курю, бросил. Ты бы тоже бросил, а то знаешь, как бывает, мне тут сосед рас…

Парень явно нервничал, семенил коленями и разминал пальцы. Кажется, это гоп-стоп.

— Слышь, позвонить дай.

«Молодой засыпался», как сказал бы мой почивший знакомый. Решив не стоять, а действовать, я выпалил первое, что крутилось на языке.

— А ты полай.

Последнее, что донеслось до ушей, было какое-то ругательство. Что-то про маму и собаку, зарытую за корейской лавочкой. Я не обращал внимание, а просто продолжал бежать.

Через минуту я перемахнул через забор. Оглянувшись, понял, что преследователь отстал.

Казалось, что это была засада, и в данный момент меня окружает толпа, готовая разорвать на части. Или у меня опять паранойя разыгралась. Но забор, через который я перемахнул, вдруг расплылся, и белый свет залил глаза. Еще давно, в моей голове обозначилось, что белый – это боль. Голова ударилась о землю и начала выплясывать цветастые каракули в области затылка, а слух начал улавливать чью-то речь.

— Да неужели. Пришел!

Я пробубнил что-то бессвязное и попытался встать; затея успехом не увенчалась из-за удара по ребрам, буквально перевернувшим меня на спину.

— Э, нет, дружок. Не в этот раз.

Голос и характерное «Э» выдавало в его хозяине Игната. А также давало понять, что нашел я его сам, спиной. И кое-как собрав две картинки в одну, получил кроссовком в лицо. Он нагнулся, похлопал меня по карманам и достал финку которую я таскал с собой.

— Знаешь, как говорят, достал нож – режь.

Приподнявшись на локтях, я собирался похвалить Игната за его мудрость, но выхватил в лицо еще раз.

— Ты или дурак, или бессмертный.

Игнат хоть и был большим, но умом не отличался. Неправильный образ жизни сделал дело, превратив греко-римского борца в очередную шестерку. Тупую, но упорную, своим упорством способную на очень многое. Как, например, на проникновение со взломом. Конечно, подозрения падали на всех подряд. Но вынеся все, что к полу не прикручено, мой верный враг решил оставить послание и вбил посреди рабочего помещения топор. Это так мило, настолько, что я проколол колеса, вынес лобовуху и оторвал два боковых зеркальца от «мерина» Игнашки. Да, это было спонтанно и необдуманно, и, кажется, нужно было это предусмотреть прежде, чем ехать на встречу. Действия наобум, как глупо и по-детски наивно. Ведь, обычно человек с возрастом становиться мудрее, но, как показывает практика, на меня это не распространяется.

— Ты, мля, понимаешь, что я тебя просто урою! Мало того, что Топор лично у тебя хотел этот сарай купить! Но нет, мы ж гордые, мля, денег нам не надо, крышу сами себе обеспечим, с ментами договоримся. Сука, к тебе по-человечески, а ты…

— Пока ты лупишь ножками в мой костяной барабан, местные цыгане растаскивают твой тарантас на цветмет и золотые зубы.

Мне прилетело в живот.

— Ты меня не перебивай, сука! Мля! Да я тебя…

— Ты меня что? Возьмёшь в жёны, как тот талиб твою сестру? И в гарем переселишь? У меня тут, кстати, и фоточки есть…

Он не дал мне договорить, ну, по крайней мере попытался. Поставив мне на лицо свой китайский кроссовок, с намерением сделать больно, он не ожидал, что удар в колено и область ахиллово сухожилия подобьет опору и выиграет мне секунд пять. Тело начало заваливаться на меня, и было встречено ударом в кадык. Нож брякнул об камни, казалось, победа близка, и либо я дурак-дураком в свои двадцать семь, либо лыжи не едут, но его это не остановило, и он схватил мою руку для болевого. Понимая, что это ни к чему хорошему не приведет, было принято решение обхватить его шею, подтянуть одну ногу к себе и, вытолкнув колено, вывернутся спиной. Занятое мной положение давало мне преимущество.

— Тебе нравиться сверху, сладенький?

Это было сказано ему в ухо, от чего он рассвирепел еще больше. Руку в этот момент начало ломить, кости скручивались и хрустели, а перед глазами все снова поплыло.

Остатки сознания трубили тревогу, и голова, как пушечное ядро, врезалась в нос обидчика. Танцы на долю секунды остановились, и появилось окно для удара Игната ладонью в ухо, на сколько позволял размах. Следующий мой удар был коленом в пах, от чего он ослабил хватку, и, вырвав свою руку, я встал, прихватив с собой осколок кирпича.

— Прям, как твоей сестре, ага.

Попытался кинуться на меня, но оказался медленнее; подобранный кусок, удобно оказавшийся в руке, поставил точку в нашем споре посредством удара в висок. Свалилось тело на меня. Обжиматься с таким неприятным мужиком – не комильфо, так что руки надо будет помыть в обязательном порядке, ну, а пока душа Игната находиться вне тела, само тело нужно оттащить к машине, благо, моя малинка стоит не очень далеко, так что, ты лежи тут, Игнатка, и не поднимайся. Накрою тебя, как твоя «Мегера», мусором, да и в машину затолкаю.

И пока ноги тащили, шел к машине, а голова думала, как половчее затолкать в эту машину Игната, я обнаружил, что какой-то гад, нацарапал на моей ласточке пару ласковых. Подводя промежуточный итог и сделав себе пару заметок в голове, было решено начать с простого, а именно – с машины, ибо слова уж совсем неприятными были. После спрятать тело, а потом купить коту пожрать. А, ну, и денег занести хозяйке, тогда уже можно будет закругляться на сегодня.

Э-э-эх, количество проблем растет, как мой чле…

— Э! Уважаемый!

Быдловатой наружности паренёк, до того мною не замеченный, уверенно топал в мою сторону. Ну, попробуем театральный подход. Строю удивленную мину, картинно оглядываюсь по сторонам и тычу пальцем в грудь.

— Ведро с болтами твоё?

— Ага.

— Слышь, подойди, поговорим.

Может, ему что-то нужно? Помощь или дорогу подсказать на крайний случай, посему я покорно выполнил просьбу.

— Слушаю.

— Слышь, ты нашего кореша обидел, теперь здоровьем платить будешь, понял? Ну, или башляй на лечение.

— Ай, так у меня и нет ничего, да к тому же ты тут один, что мешает мне пробить тебе голову и вторым в багажник засунуть?

Паренек, надо заметить, выглядел молодо, но с характерными зрачками, которые бегали туда-сюда, что зайцы в поле, то на меня, то на «Малинку», и одет был как павлин: в разноцветное тряпье, широченные штаны и серый пиджак поверх олимпийки. Пока я рассматривал его, он ловко свистнул, сложив пальцы у рта, и в течении пары секунд рядом материализовались еще трое из ларца, как под копирку одетые в гламурно-быдловатый стиль.

— Слышь, ты за базаром-то следи, а. А то на перо быстро посадим.

— Ладно-ладно ребят, секунду, сейчас все улажу.

Руки поползли под сидение, но главный уркаган довольно резво подбежал ко мне, взяв меня за белы рученьки с намерением второй раз за день подправить моё и без того не ровное личико. Но, будучи достаточно ловким, я таки успел залезть рукой под сидение и достать небольшой подарок, которым и хотел наградить незадачливого гоп-стоп-мальчика, дабы купить у него право спокойно покинуть данный район.

— Ты слышь…

Он не успел закончить так как в его лицо упирался мой кулак с зажатой в нем «Лимонкой».

Знаешь, как в песне поется: “Мне нужны враги, чтобы хоть как-то на плаву держаться, в этой жизни мне нужны враги!”

Он, конечно не знал ни слов песни, ни того что граната учебная, но, тем не менее, ситуация была крайне пафосная, что и вызвало довольно-таки бурную реакцию со стороны павлиньего братства, и, под крики «ГРАНАТА», ребята пустились кто куда. Но стоявший напротив неудачно для себя запутался в своих же штанах, из-за чего упал, как мешок картошки. В таких ситуациях обычно говорят что-то крутое.

— У твоей сестры…между ног борода?

Сам не понял, что сказал, но паренек, стоя на карачках, обернулся, за что и был награжден броском гранаты прямо в лоб. Выключив в его голове свет, я подошел, забрал гранату и решил, что уже можно уходить, как глаз зацепился за плотный лопатник торчащий из кармана олимпийки. Ну, гордость это не про меня, можно и мародерством заняться. Таким образом в мои руки перешли тридцать тысяч рублей и мелочь разного калибра. Отлично! За квартиру считай рассчитался, да и кошке поесть взял.

Дело осталось за малым – затащить Игната в машину, что было той еще задачкой. Закрыв багажник и сев за баранку, я начался мозговой штурм. А что дальше?

Начну, думаю, с машины, а там с телом разберусь, ну, а потом в магазин и домой.

Направился к автомастерской на улице Снежной, что в двадцати минутах езды, попутно думая, кому же сплавить тельце. Ибо Саша не позволит оставить его у себя, значит, нужно искать альтернативу. Которой неожиданно стал Мустафа, прораб на стройке нового ТЦ, который пронесся мимо меня. Я помог ему в свое время, и теперь он поможет мне. Хочет ли он этого или нет.

Вот и мастерская. Вышел из машины и пошел к первому боксу.

— Саня! Ты где?

— Ответил бы, но тут дети.

Голос раздался из-под новенькой иномарки, в которой, судя по всему, Саша и ковырялся. Подошел к нему и подсел рядом.

— Вон ту ху… штуку дай.

Дал.

— Чего хотел? Опять «Малинку» чинить? Учти, после твоей последней потасовки с теми азиатами вонь от рыбы стояла еще недели две.

— Да там в общем по мелочи-то, на крыле пару слов замазать, раз-раз – и готово.

— Слышь... Вон, дерни Олежку, пускай тебе все сделает.

— Премного благодарен.

Я поднялся и было уже отправился искать Олега, но тут, оказалось, что починка откладывается, так как на меня несся Игнат с белой рожей. Он смог открыть багажник, что, в целом, не удивительно.

— Слушай, у тебя сестра, у меня – кот, давай не будем усложнять.

Но это извинение не принесло никакого эффекта. Конечно, если вас изобьют и засунут в багажник, то вы, скорее всего, тоже пожелаете отомстить обидчику. Но что же делать в столь не простой для обоих людей ситуации? Не желая раскидывать мозги по углам, я решил бежать.

Улица, на которую я вылетел пулей, сменилась открытым рынком, он же плавно перетек в подворотню, а впоследствии – в новенький строящийся ТЦ, и, в целом, декорации сменились на стройку.

Решив, что мне по факту без разницы, ибо легкие начали гореть, я рванул в его сторону, перемахнув ограждение, влетел на строящуюся площадку. Игнат не отставал. Не придумав ничего лучше, чем побежать вверх по почти готовым этажам, попутно распугивая местных гастарбайтеров. Этаж, еще один, металл-профиль, еще этаж. Обнаружив себя наверху, метрах в двадцати над землей, я понял, что деваться уже некуда.

Рык раздался сзади.

«Завалю, падла!»

Поняв, что его намерения крепки и подкреплены арматурой в руке, в голове сложилось понимание, что на своих двоих уйдет только один. А ведь за четыре года я убил только шесть человек, и то, пять – по нелепой случайности.

Вытащил из кармана клинок, который всегда ношу, и перехватил его поудобнее, острием к противнику. Махать конечностями в открытую – смерти подобно. Так что, действовать придется хитро и осторожно.

Игнат бросился на меня, занося прут над головой, я парировал это выброшенной с наскока вперед ногой «от параши». Это сбило ему дыхание, если оно у него еще есть, после я ударил его в живот. Рука сорвалась, и клинок остался в брюхе у противника, мне же прилетело локтем в скулу. Больно, но голова, вроде, еще на месте. Игнат же понял, что его нагло пырнули, и остатки мозга дали команду нож не доставать. Обменявшись приветствиями, он совершил первый ход и кинулся на меня, занося арматуру уже справа. Отскакивать было некуда, да и оружие похерено самым тупым способом. Пришлось принять стойку и встречать удар ребрами, которых я, кажется, не досчитаюсь. Но боль принесла свои плоды, позволив приблизиться достаточно близко, и, не став разрывать дистанцию, нож вышел из брюха и вернулся ко мне, а после – заправлен в бицепс Игната, из-за чего противник отпустил прут, который ловко оказался, как и нож, у меня в руке. Бросить нож в Игната, попав плашмя в голову – не очень умная идея. Руки начинали болеть. Я начал тыкать в него прутом, пытаясь попасть в лоб или в глаза, чередуя это с размашистыми ударами по ногам. Это не приносило видимого эффекта так, как, несмотря на рану и общую обдолбаность этого гада, он ловко уворачивался от ударов, отходя назад, что мне и требовалось.

— Ну что, пес, догавкался?

— С-сука…

Было неожиданно то, что он бросится на меня и выбьет из моих же рук прут, при этом сминая как использованную туалетку. Поняв, что дело плохо, я сам подался вперед, параллельно сместив тело, как банальный рычаг, и взял этого бугая за грудки. Подумав, что это вполне уместно, а заорал, что есть мочи: "А судьи кто?!" Эффекта это, к глубочайшему сожалению, не оказало, поэтому, подвергнувшись инерции, было решено кинуть его через плечо на край платформы, но он, кажется, подсознательно прочитал мои движения, перехватив одну из рук, смог отклонить локоть, и весь бросок ушел в молоко. Он повалил меня на землю, пытаясь забраться сверху. «Все, приплыли» – подумал я, но, к счастью для себя, подогнул одну ногу и, встретив его тушу своей пятой, перебросил его через себя.

Я только обрадовался своей победе, как, обернувшись, заметил, что это тело все никак не хочет сдаваться. Тело устало, дыхание сбилось от удара, конечности горели белым, да и вообще, организм жрать просит, а он все никак не падает. И, может, какая сущность мне помогала, а, может, и карты так выпали, но сверху на Игната свалился молоток, который и выбил его из равновесия. Взяв яйчишки в кулачок и разогнавшись, со всей оставшейся силы влетел в него, из-за чего тело полетело вниз. Пан или пропал.

Подняв голову, увидел Мустафу, который показывал мне большой палец и улыбался во все свои двадцать семь. Я улыбнулся в ответ. Встал и подошёл к краю; видимая мною картина меня устраивала более чем полностью, тело моего сегодняшнего врага лежало на металлическом каркасе, который находился в углублении, а строители, приняв один из тайных жестов от своего гуру, начали активно заливать это место раствором под будущий фундамент.

У меня остались дела. Решив не задерживаться, я направился прочь отсюда. Без мыслей, без сил. Вымотанный, но довольный, я шагал обратно к Саше и Олегу. Осталось покрасить бочину и можно спокойно лечь и не вставать часов эдак пятнадцать-двадцать, но проходя мимо рынка я вспомнил, что не купил коту еды.