Назовите меня бредовым. Назовите как хотите. Бог свидетель, я слышал уже всё — и от собственной семьи, и от друзей. Люди, от которых я ожидал, что они всегда будут мне верить, списали меня в психи, мол, горюю и тяну близких в свои извращённые бредни.
Поэтому я пишу сюда, в место, где нет никого, чьё мнение обо мне мне было бы важно. Без обид.
Похороны Элеонор были скромными. Меньше, чем я бы для неё выбрал, но больше, чем могли позволить себе мы с её роднёй вместе взятые, и я знал: даже если бы речь шла о её смерти, она не хотела бы, чтобы мы ради неё уходили в долговую яму. Со стороны это звучит смешно и даже холодно, если её не знать, но чаще всего её голос в моей голове звучит именно когда речь о деньгах.
«Положи чипсы». Свет в продуктовом мигал, и я клялся, что она рядом; у меня дрожали руки, пакет с «Doritos» шуршал, а продавец косился на меня из-за прилавка. «Господи, Диего, за электричество уже просрочка, ты в своём уме?» И мы говорили это вместе — только мой голос звучал вслух, а её был воображаемым, — и продавец смотрел на меня как на сумасшедшего, а ей не приходилось краснеть, потому что она больше не была жива, а я — был: «Каждый доллар на счету».
Да-да. Не надо лекций, Элли.
Как бы там ни было, всё было скромно. После поминальной в похоронном бюро (гроб, разумеется, закрытый) мы собрались во дворе её бабушки. Еду заказали из её любимого ресторана и назвали это «праздником жизни»: уселись вокруг потухшего очага и рассказывали истории о ней, пока её мама не разрыдалась так громко в спальне наверху, что брат вышел и сказал, что нам всем пора расходиться.
Он был единственным, кто вообще по-настоящему смотрел на меня весь вечер. Уже у выхода он остановил меня и схватил за руку.
— Диего… — вздохнул он, потирая лицо той рукой, которая не держала меня, будто я собирался сбежать. — Ты… ну… держишься?
Я не знал, что сказать. Держусь ли? Он про жизнь вообще или про этот момент? Он спрашивал, в порядке ли я, или собираюсь ли я покончить с собой? Я не знал ответа ни на один из этих вопросов. Я всегда ненавидел этот вопрос, а сейчас он казался почти нелепо невозможным для ответа. Я тупо моргал.
Он смотрел на меня пару секунд дольше, чем было бы комфортно. Я знал, что он хотел сказать. Хотел сказать: «Это не твоя вина, Диего». Хотел сказать: «Не слушай нашу семью. Они убиты горем, им сейчас не до мыслей».
Я выдернул руку, снимая с него ответственность.
— Увидимся, — выдавил я. Он вяло кивнул.
Раньше такая неловкая сцена мучила бы меня неделями. Я бы ходил кругами по нашей спальне, а Элеонор лежала бы на кровати, пытаясь читать сквозь мою тревожную болтовню, закатывая глаза. Но сейчас, на этот раз, это вылетело из головы, едва он исчез из поля зрения.
Домой ехать не хотелось, и я какое-то время катался по городу. Я избегал всех наших мест: везде, где мы обычно сворачивали направо, я сворачивал налево; на перекрёстках с трудом боролся с желанием закрыть глаза, чтобы не видеть её, как она ждёт меня на углу после работы и машет, чтобы я подъехал. Пару раз проехал знак «Стоп», лишь бы поскорее вырваться из знакомых кварталов. Скоро я понял, что это бесполезно.
Она была везде, и будет везде всегда. Пришлось принять удар.
Посылка сначала меня не насторожила. Неприметная, лежала на нашей ступеньке: большая и молчаливая. Я почти оттолкнул её в сторону, чтобы протиснуться в дверь, бухнуться на диван и выключить голову, но меня что-то остановило. Её голос.
«Чья это посылка? Твоя, Диего?»
Вот тогда я задумался, потому что это была не моя посылка, по крайней мере, так казалось. Как я уже сказал, Элеонор не была скупа, но была очень внимательна к расходам. Покупка, достойная такой коробки, при ней хотя бы обсуждалась бы. А после её смерти мне точно не было до онлайн-шопинга.
Я принялся её осматривать. Казалось, что и она разглядывает меня в ответ. Я искал наклейку, хоть что-нибудь — знак, что это предназначалось соседям, — но ничего. Просто большая безымянная картонная коробка, аккуратно заклеенная прозрачным скотчем ровными полосами.
Я вздохнул, тяжело от одной мысли о том, как её втаскивать, но любопытство и тот голос в голове взяли верх.
Я уронил коробку в гостиной и поплёлся на кухню: взял пиво из холодильника и ножницы. Сковырнул лезвием крышку с бутылки, плюхнулся на диван и уставился на коробку с ненавистью. В каком-то смысле я ненавидел её за то, что она дала мне хоть что-то, о чём приходится заботиться, пусть на микроскопическом уровне. Я хотел спать или умереть, или оказаться где-то посередине, но теперь я был здесь и с открытыми глазами — из-за этой чёртовой коробки.
Я располосовал её, разметав по ковру пенопластовые гранулы. Элеонор устроила бы скандал, будь она здесь. Я невольно улыбнулся.
Улыбка слетела сразу, как только из-под пенопласта начали проступать содержимое.
Сначала я подумал, что это манекен. В целом не так уж странно, учитывая, что по соседству у нас — магазин одежды: вдруг им привезли товар не по адресу. Но присмотревшись, заставив себя сфокусироваться, я почувствовал, как у меня сжался желудок.
Это была секс-кукла. Яснее ясного. У манекенов не бывает такой детализации.
Кукла лежала разобранная: длинные ноги отдельно, торс отдельно, голова отдельно. Кожа — тёплый оливковый смуглый тон, волосы — длинные, тёмно-каштановые и спутанные. Она была не худой — и это первое, что показалось странным… ну, страннее, чем гиперреалистичная секс-кукла у меня на пороге. И не толстой, строго говоря, но форма тела вовсе не как у тех кукол, что я видел в интернете: ни миниатюрная, ни подкачанная, ни чрезмерно пышная. Смотреть на её тело было мне знакомо — как натянуть носок или забраться под одеяло. Как то, что я делал тысячи раз.
Карие, с медными искорками. Вечно печальные, с морщинками в уголках и чуть опущенные, с длинными, плавно изогнутыми ресницами. Её глаза. Элеонор.
Не успев остановиться, я протянул руку и коснулся лица. Кожа была мягкая и почти маслянистая — но об этом я подумал только на следующий день. Это было не первое, что я заметил.
Первое — её кожа была тёплой.
Я отпрянул, диван громко заскрежетал по полу — ещё одна вещь, за которую она бы меня отчитала. Бутылка с неотпитым пивом рухнула на подушки и опрокинулась, проливаясь повсюду. Я задышал часто и рвано, схватился за грудь, будто сердце вот-вот остановится. Мне и правда так показалось.
Это была она. Моя Элеонор. Эта кукла — это она, до мельчайшей, никому, кроме меня, заметной детали. До пор на носу и лёгкой ямочки на задранном подбородке.
Кроме паники, я не чувствовал ничего. Я был не способен. Я ощущал, как мозг выключается: перестал видеть, слышал только звон в ушах. Я сидел в тишине, кажется, целый час, пока не смог заставить тело шевельнуться — и тогда единственное, что пришло в голову, это доползти до кровати и вырубиться.
Утром первым делом меня переполнила злость. Сначала я даже не понял, на что именно я так разъярён, но очень скоро всё всплыло.
Я снова распахнул коробку и вывалил содержимое на пол гостиной, движимый одной лишь слепой яростью. Агрессивно разгребал пенопласт, стараясь смотреть на куклу как можно меньше. Мне нужно было найти хоть что-то — кто прислал мне это, кому в голову пришла такая больная «шутка». Я уже почти набрал номер её брата или кого-нибудь из кузенов, которые меня всегда недолюбливали, чтобы требовать объяснений, но передумал. Они бы и видеть меня больше не позволили, а они — всё, что у меня осталось от жены.
Я не нашёл ничего, кроме одинокой бумажки, вылетевшей, когда я буквально всё перерыл: посередине ровно напечатано короткое сообщение.
«Служба поддержки», а ниже — номер телефона.
Я набрал сразу. На третьем гудке взяли трубку.
— Здравствуйте, служба поддержки! Чем могу помочь?
Голос был cheerful и отрепетированный, как по бумажке. Я открыл рот — и ничего не сказал. Дальше звонка планов не было, и я замолчал.
— Вы кто? — выдавил я единственное, что пришло в голову.
На том конце раздался вежливый смешок — не злой, но до тошноты корпоративный.
— Могу я уточнить, по какому вопросу вы звоните?
Я с трудом сглотнул; взгляд сам собой вернулся к кукле. Горло саднило. Казалось, я начинаю заболевать.
— Я получил… э-э… куклу. Я её не заказывал.
— Понимаю… — послышался стук по клавиатуре, и я почти видел, как она кивает. — Продиктуете серийный номер?
— Должен быть на голове куклы, прямо за ухом.
Меня передёрнуло, лицо съёжилось. Я медленно опустился на колени и дрожащими пальцами отвёл волосы в сторону.
Серийный номер был — чёрные цифры вдавлены в искусственную кожу. А ниже — ещё кое-что. К горлу подступила жёлчь.
Маленькая татуировка за мочкой — цветок гибискуса. Моя рука сама метнулась к своему уху, нащупывая такую же.
«Ненавижу это место, — слышу её жалобу как живьём, с улыбкой в голосе. — Они так меня подставили, Диего. Почему ты не вступился? Почему не вывел этого парикмахера во двор?»
Я не понял, что плачу, пока снова не попытался заговорить.
— Что… что это всё значит?
— Серийный номер? — терпеливо напомнила она.
Я вытер лицо, стараясь не шмыгать в трубку. — Эм… 20200715-001-143.
— Одну минуту, пожалуйста. — Опять печать клавиш, затем тишина. Когда она заговорила, я не понял, показалось мне это или её тон едва заметно изменился. — Ага. Вижу, что вам отправили один из наших образцов, Диего. Для него доступны улучшения, если вас заинтересует…
Я не заметил, что она назвала меня по имени. Если бы заметил, точно бы спросил.
— Я не имею права разглашать, простите.
— Я хочу вернуть! — злость вернулась лавиной, меня бросило в жар. — Не знаю, кому показалось это, блин, смешным, но это ни черта не смешно, и я не понимаю, какая это вообще компания, которая…
— Пожалуйста, не повышайте на меня голос, — перебила она, и голос её стал ещё более приторно-служебным.
Я глубоко вздохнул и закрыл глаза.
— Ладно, простите. Простите. Я хочу вернуть. Пожалуйста.
— Я бы настоятельно не советовала вам этого делать.
То, КАК она это сказала, и сами слова вызвали у меня зверское, физическое ощущение тревоги. Я запнулся, выбитый из колеи.
— Что вы… что вы имеете в виду? Я не хочу её, хочу вернуть… что значит «не советовала»?
— Если у вас будут ещё вопросы, мы всегда на связи, хорошо? Спасибо за звонок в службу поддержки, надеюсь, мы удовлетворили ваши ожидания!
Она не стала ждать ответа. Линия оборвалась, и я остался сидеть в тишине с телефоном у уха, с отвисшей челюстью. Я почти физически чувствовал, как кукла смотрит на меня. Как Элеонор, но не она. Как Элеонор — только без души.
Я прогуглил номер службы поддержки. Ничего, кроме адреса где-то в глуши, очень далеко от меня.
Я затащил её в шкаф в запасной комнате и захлопнул дверь. Хотел отвезти на свалку или хоть выставить обратно на крыльцо, но что-то меня удержало. Я знал, что это не она — точнее, это самое далёкое от неё, мерзкая, злая шутка (я сам не понимал, что хуже: если кто-то заказал её специально под Элеонор, или если такая кукла просто была в линейке; хотя нет, понимал, что хуже). Но в каком-то смысле — это была она. Она выглядела как она, и когда я взял её за талию, меня накрыла волна тошноты.
Это было точно такое же ощущение, как в ночь её смерти. Точно так же, как когда я держал её за талию на земле, её тело обмякло у меня в руках, остатки мозга стекали мне на плечо, а череп был почти разворочен выстрелом.
Пистолет до сих пор не нашли. Как и того, кто нажал на спусковой крючок.
Я попытался это забыть. Но именно это ощущение заставило меня достать куклу из шкафа и собрать её по частям, двигаясь медленно, как лунатик. Может, я им и был.
Стыдно признаться, но ту ночь я спал рядом с куклой. Я не… не пользовался ей… Лгал бы, если сказал, что мысль не мелькнула, но это было слишком неправильно, слишком ужасно даже для мимолётного соблазна. Это не Элеонор. Это пластиковая имитация. Но всё равно — спать, обнимая её, как, казалось, никогда больше не смогу, — почти заставило меня поверить в бога.
Я надел на неё одну из пижам Элеонор и уснул быстрее и спокойнее, чем за последние недели.
Всё было так реально, что проснувшись, я потянулся поцеловать её в щёку, прежде чем вспомнил. Её тело в моих руках было тёплым, кожа — немного липковатой, как у настоящей Элеонор утром, когда она морщила нос, разжимала мои руки и бормотала: «Фу, мы вспотели».
Я позвонил маме и рассказал, что случилось. Не вдавался в подробности — слишком неловко, по крайней мере, — но, кажется, она уловила суть. Было ясно, что она мне не верит. Вопросы сыпались один за другим: «Ты уверен, что сам не заказал и не забыл?» и «Сынок, ты в состоянии сейчас быть один?»
Это было примерно неделю назад.
Я ещё пару раз пытался кому-то это объяснить, даже поговорил с её братом, но никто не верит — когда я показываю куклу, они меняют тон, а смотрят на меня глазами, в которых отвращение едва прикрыто жалостью.
Я чувствую, что теряю их. Они перестали даже делать вид, что меня слушают. И я их не виню — сам не могу заставить себя от неё избавиться.
Она — всё, что у меня осталось.
Я понимаю, как это стыдно. Знаю, что вы меня затроллите. Я просто не могу её отпустить. Не могу. Она слишком настоящая на ощупь.
Наверное, я бы и не писал это, если бы не письмо, которое сегодня пришло из похоронного бюро.
С телом Элеонор что-то произошло. По почте и по телефону они не говорят подробностей и просят приехать немедленно, так что я поеду сразу, как закончу это писать.
Но это ещё не самое страшное. Ни разу.
Вчера ночью я заметил, что от Элеонор начинает пахнуть.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
