- Кто там? - спрашиваю интеллигентным голосом, а сама полено за спину прячу, на всякий случай.
- Открывай, Арефьева. Это я.
- Кто я? - уточняю я, гостеприимно подпирая дверь стулом.

А что вы хотите, я ребенок физрука, меня учили навыкам самообороны и всякие другие девочковые полезности. Как без ножика яблоко поделить, например. Или как горлышко у бутылки отпилить, при помощи нитки и зажигалки. Не дай вам бог заглянуть в недры моей памяти. Там такое хранится вперемешку с нафталиновыми шариками, ццццц.

- Мужик сказочный. Открывай быстрее!

Тут мои руки сами собой дверь отворили, уж очень охота было на сказочного мужика полюбоваться. Но чисто по работе, деващки! Я что ли виновата, что у сказочниц такая работа?
Смотрю, действительно, приперся и стоит. Огромный такой! То ли Илья Муромец, то ли Иван Дурак, я их не сильно отличаю. Ну я не стала долго таращиться, чтоб шея не затекла.
Распахнула дверь пошире:
- Заходи! - говорю.

Только мы с ним стали целоваться (а что еще с ним делать? Не чай же пить!), опять стук в дверь! Дын дын дын. Я быстренько огромного мужика в шкаф запихала, подхожу к двери, спрашиваю вежливо:
- Чо нада?
- Открывай, Арефьева. Это я. - говорит.
- Смысле "Я"? Я уже открыла один раз, мне достаточно. - отвечаю, а руки ненасытные снова дверь пошире распахивают и сами собой тянутся за сказочным мужиком. Рефлексы у меня, деващки.

Блин, а там тощий такой стоит, противный и старый. Но корона на нем золотая, зубы золотые и плащ красивый из черного бархата со скелетами. А я всегда Хэллоуин и богачество любила!
Ну сижу целуюсь с Кощеем, плююсь тихонечко в сторонку под видом томных вздохов. Бриллианты незаметно у него с плаща отколупываю и в лифчик складываю. На ушко спрашиваю, где такую красивую вставную челюсть достал и можно ли мне ее себе оставить, хотя бы один золотой зуб.

Тут блин опять стучат! Дын, дын дын!

- Мы пиццу не заказывали, уходите! Тут и так тесно уже. - кричу я в окошко.
- Открывай, Арефьева. Это я. - снова кто-то говорит.

А голос такой бархатный, что трусы сами собой под коленки закатываются. Аж руками придержать пришлось.

- Что за фигня? - думаю. - Этому точно открыть нужно!

Сложила Кощея пополам, запихала под диван. Челюсть правда не запихала, в лифчик положила. Просто я с детства очень запасливая.
Отрываю, а там Соловей-Разбойник. Соловей мне конечно сразу больше всех приглянулся, у него же тоже как у меня зуба нет! Видимо, тоже ждет когда имплант приживется. Только мне стоматологи прозрачную капу дали, а этому пофиг, улыбается чем может. Ну просто мой брат-близнец! Только ниже меня на голову, но маленькие мужики же даже лучше, таких хоть три штуки можно брать. Распихала по карманам и пошла. Учитесь, деващки, пока я живая.

- Одна тут отдыхаешь? - спрашивает Соловей и лиловым глазом мне так подмигивает.

А голос у него, как Кимбербетча, только в сто раз ниже и бархатистее. Такой голос, что кажется что он голый весь и только что из душа вышел. И у вас медовый месяц.
Вцепились мы друг в друга вакуумным поцелуем, аж чуть все пломбы у меня не повылетали, гланды и вчерашний пирожок по горлу вверх стал подниматься. Такая страсть, девачки, такая страсть!

И тут блин опять стук, дын дын дын.

- Никого нет дома! - говорит Соловей.
- И будем не скоро, приходите через неделю! - поддакиваю ему я.
- Ну я так долго не обещаю, но постараюсь! - хихикает мне в подмышку Соловей.

Короче, каждый 15 минут кто то долбился в дверь! Все шкафы в избушке кончились, куда не глянь везде мужики запиханы. Психанула я, повесила на двери бумажку: "Мест нет!". Только дверь закрыла, опять дын дын дын.

- Дайте мне отдохнуть, я больше не могу целоваться! - кричу.
- Открывай, Арефьева. Это мы. - сурово сказали из-за двери.

И голоса в этот раз женские, такие очень истерические, на ультразвуке как у дельфинов. Ну я сразу поняла, что в это раз надо быстро открывать, а то дверь выбьют и возможно остатки зубов. Не зря значит кощееву челюсть тиснула.
Открываю дверь, девки сказочные стоят, хмурятся. И Василиса Прекрасная, и Хозяйка Медной горы, и Несмеяна, и даже царевна Блягущка стоит вся в зеленых бородавках.

- Чо делаешь? - спрашивают тихими такими страшными голосами.
- Уже ничо. - отвечаю им смиренно.

А сама уже готовлюсь группироваться и в прыжке уходить в ближайшие кусты.

- А мужики наши где?
- Какие мужики? По очкам только не бейте, деващки, ладно? У меня очки дорогие.
- Сказочные мужики, Арефьева. Ты бы лучше за душу грешную свою переживала, а не за очки.
- Они, наверное, к Бабе Яге поперлись, самогонку пить и футбол по тарелочку смотреть, по которой яблочко катается. - продолжаю бляфовать я изо всех сил. Или блефовать, я сложные слова плохо запоминаю.
- Так здесь я. - подло говорит Баба Яга.
- Так. Ну пора мне. - сказала я и каааааааак побегу в темный лес, аж волосы назад. Хорошо так стартанула, но благодаря сильной миопии сразу врезалась в ближайшую березу, так что вещание мне вырубили.

Что было дальше не помню.
Проснулась, лицо болит, но зубы на месте. Оказывается я с кровати немножко рухнула от этого кошмара. И в лифчике главное чья-то золотая челюсть и вся шея засосах.

Пысы:
Соловей-Разбойник, если ты на меня подписан, приходи сегодня вечером сам знаешь куда. Люблю только тебя, в ближайшие полчаса точно.

Пысы:
Буду проситься у издательства, чтоб послали меня в мифы Древней Греции. Там столько голых мужиков, я прям надолго туда могу. Ну пожалуйста, командируйте меня!
ЗОЯ АРЕФЬЕВА

источник https://t.me/zoiarefeva/3382

За окном разыгралась настоящая зимняя симфония. Ветер гудел в водостоках, завывая низкими, протяжными нотами, и швырял в стекла пригоршни колючего снега. Метель закручивала в вихри фонарный свет, превращая улицу в хаотичное, белое марево. Весь мир за пределами нашего окна был движением, шумом, ледяным дыханием зимы, требующей укрыться и спрятаться.

А внутри… внутри царила тишина. Не пустая, а густая, медовая, наполненная тиканьем часов на кухне и потрескиванием радиатора. И теплом. Не просто теплом от батареи, а особым, многослойным теплом, которое складывалось, как самое уютное одеяло.

Мы лежали на диване, укрытые одним большим, потертым пледом. Он был мягким, немного колючим от старости и пах домом — смесью кошачьей мяты (им когда-то играл кот), яблочного пирога и просто временем. Под этим пледом мы создали свой собственный, непроницаемый для метели мир. Я лежала, прижавшись спиной к его груди, а его руки обнимали меня, одна под моей головой, другая — поверх пледа, тяжелая и надежная, как якорь. Я чувствовала каждое его дыхание: ровное, глубокое, его грудная клетка медленно поднималась и опускалась у меня за спиной. Это был самый спокойный ритм на свете.

На журнальном столике перед нами стояли две огромные кружки. Моя — в виде зайца с ушками, его — с белая с анимешным принтом. Из них поднимался струйками пар, несущий волшебный аромат — густого какао, сваренного на молоке, с ноткой ванили и корицы. На темной, бархатистой поверхности плавали, как маленькие облачные острова, белые маршмеллоу. Они уже начали таять по краям, становясь липкими и нежными.

Я потянулась, и он, не говоря ни слова, понял движение. Его рука скользнула из-под моего затылка, он взял мою кружку и осторожно вложил мне в ладони. Глина была обжигающе горячей, почти невыносимой, но в этой боли было столько уюта. Я сделала маленький глоток. Напиток был именно той температуры, когда он почти обжигает губы, но греет изнутри, растекаясь по телу сладкой, тяжелой волной. Тепло от какао встретилось внутри с теплом от его объятий, и они сплелись в один мягкий, золотой клубок где-то под грудью.

— Ну как? — его голос прозвучал прямо у моего уха, низкий, чуть хрипловатый от недавнего молчания.

— Идеально, —прошептала я, откинув голову ему на плечо.

Он прижал губы к моему виску — не поцелуй, а просто прикосновение, долгое и твердое. И снова тишина. Но какая это была тишина! Она была наполнена доверием этого жеста, безопасностью его рук, сладостью какао на языке. Метель за окном выла, но ее вой больше не был угрожающим. Он был теперь просто фоном, подчеркивающим, как невероятно хорошо здесь, в нашей крепости из пледа и тишины.

Я взяла с блюдца маленькую ложку и поймала ей один из маршмеллоу, уже превратившийся в тягучую, сладкую пастилу. Поднесла ему. Он взял угощение с ложки, и я почувствовала, как он улыбнулся, его щека напряглась у моего виска.

— Сладко, — сказал он.

— Как ты, — вырвалось у меня, и я сама удивилась этой внезапной сентиментальности, приглушенной теплом и покоем.

Он рассмеялся тихо, грудью, и я почувствовала этот смех всей спиной — приятную, согревающую вибрацию. Его руки обняли меня чуть крепче, и я полностью расслабилась, утонув в этом объятии. Мы допили какао, ставя пустые кружки обратно на стол с легким, удовлетворенным стуком.

Теперь не осталось ничего, кроме нас, пледа и убаюкивающего завывания ветра. Я закрыла глаза. Тепло больше не было внешним. Оно стало внутренним состоянием. Оно жило в точке соприкосновения моей спины с его грудью, в его ладони, лежащей на моей руке, в спокойствии, которое разливалось по венам вместо крови. Это было тепло не от огня или одеяла, а от абсолютной защищенности. От знания, что в этом огромном, холодном, метельном мире есть одно место, одно существо, рядом с которым ты полностью в безопасности. И ты — его безопасность.

На душе было так тихо и светло. Все тревоги дня, все мелкие заботы растаяли, как те маршмеллоу в горячем какао. Их место заняло простое, ясное счастье бытия здесь и сейчас. Счастье от того, что его сердце бьется в такт твоему, что его дыхание — самый успокаивающий звук на свете, а его объятия — самая надежная гавань.

Я не знаю, сколько мы так пролежали. Время в нашем пледиковом мире текло иначе — медленно, вязко, как тот последний, сладкий глоток на дне кружки. Метель за окном, кажется, начала стихать, или мы просто перестали ее замечать. Не было нужды в словах, в действиях, в мыслях. Было только это — теплое, тяжелое, безмятежное «мы». И горячее какао с маршмеллоу, которое согрело не просто руки, а самую душу.

И вот он случился, этот долгожданный вечер

Не в ресторане, а у меня дома, среди привычного хлама и уюта. Он встал на одно колено, дрожащей рукой достал колечко - неброское, душевное.

"Будь моей женой. Давай наконец-то строить наше гнездо". Я плакала, говорила "да", и казалось, счастье такое плотное, что его можно потрогать. Мы подали заявление в загс и назначили дату. Я начала потихоньку смотреть интерьеры в Пинтерест, подписывая папку "Наше".

А потом, ровно через неделю после того, как я нацепила кольцо и радостная показала его всем подругам, он пришёл с работы как обычно, поцеловал в макушку, сел на диван.

"Кстати, - сказал он, листая ленту новостей, - мама вчера ездила в строительный. Присмотрела обои для нашей с ней спальни. Цветочек мелкий, бежевый, ты же любишь спокойные тона".

Я замерла с чашкой в руках. Мозг отказался складывать слова в смысл.

"Что значит "нашей с ней спальни?" - выдавила я.

Он оторвался от телефона, посмотрел на меня с лёгким удивлением, будто объяснял очевидное.

"Ну мы же переезжаем к маме после свадьбы, в её трёшку. Тебе отдельную комнату сделаем, конечно. А то что это мы будем по съёмным мыкаться, когда у мамы полно места?"

В ушах зазвенела тишина. Такая густая, что я услышала, как тикают часы в соседней комнате.

"Но ты же говорил у нас будет своя, только наша крепость отдельная" - бормотала я, чувствуя, как пол уходит из-под ног, и ничего не понимая.

"Ну что ты так разволновалась? Отдельно - это от чужих, - терпеливо пояснил он, как ребёнку. - А мама - она же своя. Она уже в возрасте, одна не справится, мне о ней надо заботиться. И да, это не обсуждается".

Это не обсуждается

Эти три слова повисли в воздухе моего уютного гнёздышка, которое вдруг стало похоже на клетку. Кольцо на пальце внезапно стало ледяным и тяжёлым, как кандалы.

Первые дни я жила в тумане и в полной растерянности. Свадьба приближалась, а я не могла выбрать платье. Я сидела и взвешивала, как на невидимых весах. Первым позывом было отправить его вместе с мамой "далеко и надолго в пешее путешествие"! Но как же три года моей жизни? Жалко! Да и любила всё же его я. Вот так у меня в голове перевешивала то одна чаша весов, то другая.

На одной чаше любовь и оправдания

"Ты его любишь. Разве это не главное? Он не бросил мать - это же качество настоящего мужчины, ответственного, доброго. Представь, как она будет помогать: готовить борщи, сидеть с детьми. Бесплатная няня и кухарка в одном флаконе! Ипотеку платить не надо - какая удача! Может попробовать, а если что не так, разбежимся. Но что скажут люди? Расписались и сразу развелись? Я уже всем родным фотки кольца разослала"

Я пыталась примерить эту роль заботливой невестки в платочке. Но внутри всё сжималось и я понимала, что моё "Я" не желает принимать такого.

На другой чаше интуиция, которая кричала в панике

Он меня обманул. Сознательно, хладнокровно рисовал одну картинку, чтобы всучить другую, когда пути назад уже не будет. Он не спросил, он поставил перед фактом. И фраза "не обсуждается" открывала дверь в будущее, где все мои "хочу" и "не хочу" будут точно так же отметаться.

Хочу я красить стены в зелёный? "Мама сказала, что только бежевый. Не обсуждается". Хочу я поехать в отпуск на море? "Маму одну не оставим. Не обсуждается".

Я представляла себе нашу "отдельную комнату". Комнату девочки-подростка в доме полновластной хозяйки. Где каждая ложка на кухне будет лежать не так, как я привыкла, а "как правильно для мамы". Где главным арбитром в любом споре будет не любовь, а "мама устала", "маме виднее", "не расстраивай маму". Я выходила замуж не за любимого. Я выходила замуж за готовую семью, где мне отводилась роль статистки с прописанными репликами.

Пришлось подключать свой ум

Если нельзя изменить правила игры, можно попробовать сменить саму игру.

Я не устроила скандала, сделала вид, что смирилась. Носила кольцо, улыбалась его маме на воскресных обедах. А сама втихаря запустила свой план. Он родился не из злости, а из отчаянного желания спасти то, во что я ещё верила: наши отношения и вместе проведённые три года моей жизни. Или узнать, пусть и горькую, но окончательную правду.

Через две недели я пригласила его на ужин. Приготовила его любимые сырники. И сказала спокойно, с тёплой улыбкой:

"Дорогой, я долго думала о твоих словах. Ты абсолютно прав. Семья - это самое важное. И раз уж мы становимся одной большой семьёй, я решила внести свой вклад в наше общее будущее".

Он удивлённо поднял бровь.

Я смотрела ему прямо в глаза, сохраняя на лице выражение заботливой и дальновидной невесты.

"Я о том, - начала я мягко, будто делясь радостной новостью, - что нашла идеальное решение для всей нашей семьи. Твоя мама живёт в просторной трёшке в центре. Это же золотая жила! Мы можем её продать".

Так, вторая бровь тоже поползла вверх.

"Не волнуйся, я всё продумала. На вырученные деньги мы покупаем две квартиры поменьше. Но не абы где. В одном доме на окраине, или в соседних домах через двор. В одной будет жить мама, в другой - мы с тобой. Расстояние - пять минут пешком.

Ты сможешь забегать к ней хоть десять раз на дню, носить борщ и проверять, как дела. А если выручки от продажи не хватит, недостающую сумму возьмём в ипотеку. Платить будем вместе, это же наше общее будущее".

Я сделала паузу, давая ему впитать информацию, и нанесла завершающий, "заботливый" удар.

"И главное - чтобы мама не чувствовала себя одиноко и ты был совсем спокойным, мы найдём для неё хорошую сиделку-компаньонку. Пусть приходит на несколько часов в день: поможет по дому, сготовит, погуляет с ней.

Тебе не придётся разрываться между работой, мной и мамой. Мы все будем в безопасности и комфорте. И у нас с тобой наконец-то будет своё личное пространство.Мы же об этом с тобой мечтали, помнишь? Ну разве не здорово?"

Вот она, развилка. Сейчас всё и встанет на свои места. Окончательный выбор за ним.

Его лицо исказилось. Не любовью, не заботой о маме, а яростью человека, у которого вырвали сценарий из рук.

"Ты вообще с какими тараканами в голове?! - зашипел он, вскакивая. - Я тебе сказал, как будет! Зачем ты постоянно мусолишь эту тему и портишь мне настроение? Ты должна была просто согласиться и жить спокойно! Зачем ты всё усложняешь?!"

В тот миг туман окончательно рассеялся. Я осознала горькую правду, которую уже давно знала, но не хотела верить ей. Ему была нужна не жена-партнёр. Ему была нужна удобная, тихая девушка, которую он впустит в свою жизнь, давно распланированную его матерью.

Я медленно сняла кольцо с пальца

"Знаешь что, - сказала я тихо. - Ты прав. Это действительно не обсуждается. Только речь не про твою маму, а про мою жизнь, которую я забираю из ваших рук себе назад".

Думаете это для меня был конец? Нет, мне потом ещё долго пришлось отбиваться от родственников и подруг, которые уже "навострили лыжи" и желали гулять на свадьбе! Обвиняли меня в недальновидности, в том что я "спускаю в унитаз" три года своей жизни и говорили, что мама "не вечная" можно было и потерпеть!

А вы согласны с ними? Действительно в жизни можно что-то "потерпеть"?

Спасибо за ваши подписки, лайки и комментарии!

Источник: Психология Инь и Янь