Я включил поворотник, свернул во двор и затормозил. Мля, как я устал от этих уберов. Другое дело, когда клиент с живой наличкой. Иного прощелыгу можно и прижать, навариться мимо кассы. А с этими полупокерами ни туда ни сюда.
— Добрый день. Такси до Кузнецовской?
Уселась. Что с губами, Люся? Пчелиный улей разворотила? И собачку свою сраную на руках держит. Вот была у меня овчарка — то собака. А это что? Опарыш. Еще с мороженым в салон полезла, сука.
— Слышь, — говорю ей в зеркало, — если твоя шавка или ты сама там нагадишь, заставлю убирать. Ясно?
Кивнула, губы втянула пылесосом. Даже псина скукожилась.
Включаю музыку. Наруби, таксистка, мне бабла. Доллар чудотворный не ворованный. Чтоб монеты сыпались в карман с переливами и перезвонами.
— Ты вот собачку свою мороженым кормишь, — кидаю через плечо, перекрикивая музон, — а я про бабку расскажу, что голубей кормила мясом!
Девка скукожилась пуще опарыша, глазами хлопает.
— Да не ссыкуй, малая. Мне байка жить и строить помогает.
— Я не… — мямлит чего-то. — Вы не могли бы…
— Короче, жила-была баба, скажем, Наталья, соседки моей сноха. Муж у ней был алконавт, каких поискать. Как нажрется, давай жену колотить… Надоело Наташке по мордасам отхватывать, решила проучить муженька. Отыскала колдунью в местной газете, дозвонилась, назначили встречу… Куда прешь, мля!
Сука, подрезал мерин. Осатанели эти мажоры.
— Да ты не дрейфь, малая. Слушай дальше, нам до Кузнецовской путь неблизкий… Приходит, значит, Наталья к колдунье, там старушка божий одуванчик. Седина, что твой пломбир, а сама хоть и старая, но зубы твоих здоровее… Так и так, мол, Наталья рассказывает, колотит, сил моих нету, хочу наказать. Ай-да ворожить.
Вот, блин, красный. Из-за мерина похерил я зеленую волну, теперь тыркаться.
— Ты мне, говорит бабка, принеси кусочек его плоти. Наталья очканула в натуре — какой плоти? Палец рубить, что ли?! Твою ж мать! Поворотник тебе на кой, собака?! Нет, говорит бабка, пальца не надо. Волосок там али ноготь сгодится. Ушла Наталья, а на другой день принесла прядь волос. Ну, огребла, само собой, а как мужик отрубился, прядь и состригла.
Прямая, отлично. В левый ряд, гашетку в пол.
— Короче, жди, говорит бабка… Наталья дура была, да не совсем. Заночевала у подруги. Ну, чтоб муж с бодуна за остриженный клок не отмудохал... А бабка зелье наварила. В кастрюльке беленькой с цветочками, от кумы моей аккурат доставшейся. Волос побросала, трав каких-то, голов куриных да потроха свиные. Обваляла в этом зелье хлебные крошки и давай молитву читать… Только не господу, а Сатане. Как прочла, крошки на подоконник просыпала, даром что на цвет как твоя свинина.
Сука, опять красный. Кажись, пробка будет.
— Кума-то как раз под окном гуляла, видела, как голуби налетели... Клюют, по подоконнику скачут, а бабка новую молитву шепчет. Пока шептала, у голубей глаза побагровели. Ну, летите, говорит, мои пташки, пируйте да не брезгуйте.
Свернул во двор. Объеду затор, выскочим на кольцевую, там левым рядом и до Кузнецовской рукой подать.
— Короче, наутро Наталья возвращается домой, а на кровати, где со вчера ейный суженый отрубился, кровавое месиво! Черепушка обглодана, кости белеют, ни глаз тебе, ни пальцев, дыры вместо щек, да брюхо раскурочено. Наталья в крик! Что сотворила, бабка треклятая?! Зачем Серегу моего погубила, ведьма?! Ну, думает, тикать надо. Полиция в колдовство не поверит, а вот жинку посадить за решетку — дело плевое.
Съезжаю с кольцевой. Плотнячком, но бывало и хуже.
— На том история Натальи кончается, малая. Сбежала Наталья поначалу к матери, потом к подруге под Сызрань, а оттуда самолетом за бугор. Оно ж как бывает? Стоит алконавта из жизни выгнать, все пути открываются. Только голуби с тех пор ненасытные — жрут людей, что твой хлебушек, да… Как бабка наказала. Не брезгуют.
Включаю поворотник, забираю вправо.
— Говорят, что ни год, то находят в том городе трупаки обглоданные. И каждый раз возле трупа перья осыпаны. Да твою ж мать! Прям под колеса!
Смотрю на нее, дрожит со страху, что твоя осинка. И опарыш такой же, под мышку прячется.
— Да голубь замешкался. Кузнецовская. Приехали.
