• Накопить на крутое дизайнерское худи — видел одно, которое ей идеально пойдёт.

Список получился длинным. И вдруг я смотрю на него и слышу отчётливый внутренний голос:

"А теперь возьми и сделай всё это… для себя, идиот. Она же тебе словами через рот без двух месяцев три года говорит, что у вас "отношения с привилегиями". Может вырубишь уже свою привилегию заслуживать её любовь?"

Мысль эта была громкой и отчетливой до звона в ушах.

Я прекрасно знаю, как любить другого — и почти не применяю это знание к себе. Готов вывернуться наизнанку, сорваться к ней по первому зову в любое время суток. И в итоге стал не мужчиной, а удобным фоном. Тихой функцией.

Мне так важно делать, что-то для неё и не важно для себя... Как я это допустил?

У меня нет растений.

Дома часто бардак.

Я экономлю на себе — не то что на дизайнерскую одежду, а вообще на любую.

И да… даже зарабатывать больше я изначально учился ради неё.

И она не при чем. Её отношение ко мне — это зеркало. Как бы по Зеландовски это не звучало.

Болезненный инсайт.

Мне долго не хотелось признавать очевидное. Потому что когда признаёшь — нужно принимать решения, совершать действия и нырять в неизвестность.

Психанул, конечно.

А потом вспомнил, что мужчины не плачут.

И если я могу любить кого-то так глубоко — значит, смогу научиться любить и себя.

Мне жизненно необходимо написать для себя новый сценарий.

А приходится выбирать из огромного множества. И пусть причина обычно одна, в разной фасовке будут разные ответы на одно и тоже. В итоге выбирают то что просто больше нравится. Повезёт если и внешний вид ответа и первопричина запрета/вопроса/мнения окажутся, так сказать, сигнатурными. Степень этой самой сигнатурности может подсказать, например, родитель. Только зачем тогда такому ребёнку родитель в принципе, если он уже справился сам и его всё устраивает....?

Запрет - это признание собственных безсилия, недееспособности, непонимания сути. Незрелости. Вычурности, наигранности, обмана... Это когда не можешь объяснить зачем нужно целомудрие. Почему Родина пишется с большой буквы. Почему небо синее... Почему за Родину иногда нужно кому-то умирать. Почему-то вообще бывает нужна жертва. И самое главное почему без неё никак. Вопросы неудобные конечно местами, но ведь ответы должны быть. Уж лучше горькая правда, чем сладкая ложь.

Запрет - это когда не можешь воспитывать с одной стороны, а с другой не помнишь зачем воспитывать в принципе. Хочешь или нет, при такой постановке, перестаёт иметь значения... Ведь воспитательного процесса нет. Прошу вчитаться внимательно и дополнительно акцентирую внимание. Воспитательного процесса - нет. Вдумайся в смысл насколько позволяет голова. Идёт манипуляция и война моделей, механизмов, концепций, сфер влияния.... Но не сути, идей, жажды знаний, Человечества в стиле Кира Булычёва и позывов. Позывы получаются по большей части рвотные, ибо тошнит уже от лицемерия и лизоблюдства. Сутб и смысл уже давно убиты и закопаны. Последней пала буквица ять. Азъ, Буки, Веде, Глаголъ, Добро это не а б в г д...

С другой стороны, а чего ожидать от тех родителей, которые не готовы костьми лечь, лишь бы взрастить из праха цветы, которые не повторят их ошибок... Цветы, которые обязательно станут лучше своих предшественников хоть на немного.

Запрет - это лень, пренебрежение и высокомерие. А самое главное что запрет это отказ от собственной ответственности. Перекладывание его на голову и плечи тех, кто запрет собирается, намерен или готов нарушить. Попытка быть святые папы римского. Плохая игра при хорошей мине. Запрет - это предательство.

Однако.... Всё вышесказанное действительно только в том случае, когда запреты становится длительными и перманентными. Если же в нужный момент ребёнка вразумить - запрет обязан быть снят. Он становится не нужен. Пусть от него останется напоминание. И исключительно напоминание. К которому нет нужды возвращаться.

Вот только.... Уже несколько десятилетий очень мало кто учит детей тому, как можно исправить случившееся и совершённое. Наказывать любят больше.

Учите детей дышать. Задыхаться они научатся сами.

P.S. Теги накидал Пикабу.

Чтобы понять, как травма «оседает» в мозге, нужно заглянуть в его физиологию. В момент сильного стресса наш «эмоциональный мозг», а именно миндалевидное тело, которое является стражем опасности, включает тревогу раньше, чем «мыслящий мозг» (префронтальная кора) успевает оценить ситуацию. Выбрасывается мощный коктейль из гормонов — адреналин и кортизол, которые готовят тело к драке или бегству. В норме, когда угроза проходит, уровень гормонов падает, и мы успокаиваемся. Но при травме, особенно повторяющейся или чрезвычайно интенсивной, эта система может сломаться. Миндалина становится гиперактивной, словно застрявшей в положении «вкл», а гиппокамп — структура, отвечающая за перевод кратковременных воспоминаний в долговременные и их контекстуализацию (где, когда, при каких обстоятельствах) — повреждается под действием кортизола. Именно поэтому травматическое воспоминание не становится обычным воспоминанием о прошлом. Оно хранится фрагментарно, без четкой привязки ко времени и контексту: в виде запахов, вспышек образов, телесных ощущений и эмоций. И когда что-то в окружающем мире напоминает хотя бы один из этих фрагментов, миндалина запускает полномасштабную тревогу, как если бы угроза была актуальной. Исследования нейробиолога Бесселя ван дер Колка, автора книги «Тело помнит всё», и работы таких ученых, как Рут Ланьюс, наглядно показали с помощью нейровизуализации, как при ПТСР меняется активность этих областей мозга, подтверждая биологическую природу расстройства.

Психологические причины кроются не только в самом событии, но и в последующей реакции. Огромную роль играет чувство беспомощности и утраты контроля над ситуацией. Если в момент травмы человек не мог ни бороться, ни бежать (состояние «замирания»), эта незавершенная двигательная реакция как бы «застревает» в теле. Важнейшим фактором является и отсутствие поддержки после травмы, невозможность говорить о произошедшем, чувство стыда или вины выжившего. Травма изолирует. Человек остается наедине с непереваренным, ужасным опытом, который его психика не в силах интегрировать. Поэтому она использует защитные механизмы: диссоциацию (ощущение «это происходит не со мной»), вытеснение, гиперконтроль или, наоборот, избегание всего, что может напомнить о травме. Но эти стратегии, полезные в краткосрочной перспективе, становятся тюрьмой в долгосрочной.

Интересно, что с эволюционной точки зрения многие симптомы ПТСР — это гипертрофированные, но изначально полезные реакции. Гипербдительность помогала нашим предкам выживать в постоянной опасности, а флешбэки — ярко помнить ситуации, грозившие смертью, чтобы избегать их в будущем. Однако для древнего человека угроза была конкретной и кратковременной (нападение хищника, схватка с врагом), после чего либо наступала смерть, либо следовал период восстановления в общине. Современные же травмы (особенно социальные, длительные, например, насилие в семье или участие в войне) создают хронический, непредсказуемый стресс, с которым древние механизмы справиться не были рассчитаны. Исторически отношение к таким состояниям менялось: от признания их у воинов (в XIX веке это называли «солдатским сердцем», в Первую мировую — «контузией», во Вторую — «боевым неврозом») до долгого периода стигматизации, когда это считалось слабостью характера. Лечение тоже было примитивным — от электрошока до попыток просто «взять себя в руки».

Самое важное знание сегодня заключается в том, что ПТСР излечимо. Мозг обладает нейропластичностью — способностью перестраивать нейронные связи и создавать новые на протяжении всей жизни. Это научный факт, подтвержденный работами таких исследователей, как Майкл Мерцених и Норман Дойдж. Цель современной терапии — не стереть память, а помочь мозгу обработать травматическое воспоминание, чтобы оно перешло из статуса актуальной угрозы в статус печального, но завершенного события прошлого. Для этого существуют доказанные методы. Под руководством опытного специалиста, который становится проводником в этом пугающем внутреннем мире, человек постепенно учится заземляться в настоящем, отличать прошлое от «сейчас», интегрировать разрозненные фрагменты памяти в свою историю и, в конце концов, возвращать себе чувство безопасности и контроля над собственной жизнью. Путь к исцелению требует мужества, но он возможен, потому что мозг, получивший рану, способен найти пути к ее заживлению.

Итогом нашего разговора становится важное осознание: посттравматическое стрессовое расстройство — не знак отличия, выданный лишь тем, кто побывал в зоне боевых действий. Это универсальная реакция человеческой психики и нервной системы на событие, которое оказалось для них непереносимым. Таким событием может стать не только война, но и насилие (физическое, эмоциональное, сексуальное), тяжёлая авария, внезапная потеря близкого, медицинская травма или жизнь в атмосфере хронической угрозы. Ключевой критерий — не «объективная» тяжесть происшествия, а субъективное переживание беспомощности, ужаса и угрозы для жизни или целостности личности. Именно поэтому человек, переживший, казалось бы, «обычное» для других событие, может годами жить с нераспознанным ПТСР, списывая гипербдительность, вспышки гнева, эмоциональное оцепенение и навязчивые воспоминания на плохой характер или последствия стресса. Он не признаёт в своих симптомах травму, потому что его представление о ней ограничено стереотипами. Понимание того, что ПТСР — это не про «место действия», а про внутренний слом механизмов безопасности, — первый и самый важный шаг к тому, чтобы перестать винить себя и начать исцеление. Мозг, получивший такую рану, может залечить её — но для этого травму нужно сначала увидеть и назвать по имени.

https://vk.com/srk_problemi