Они двинулись к выходу во двор, где у стены притаились их воздухаты — плоские, обтекаемые платформы с едва слышным, утробным гудением антигравитации. Их шаги гулко отдавались в звенящей пустоте. Каждый шорох за спиной резал слух, как нож по нервам. Они уже видели спасительную дверь во двор, когда…
— Куда торопитесь, господа нарушители спокойствия? — раздался ледяной, насмешливый голос из ниши. — Уроки кончились, а беспорядок, кажется, только начинается.
Виктор и Павлин замерли, как вкопанные. Из тени плавно выступил Евгений. Рядом, словно манекен, застыла Анна «Щит», её пустой, невидящий взгляд скользил где-то мимо них. Сзади топорщился Глеб «Знамя», на его лице застыла тупая, агрессивная злоба.
Евгений шагнул ближе, его пальцы бесцеремонно постукивали по руке Анны. Метка на его запястье была мертвенно-серой, но от него самого веяло сконцентрированной, нечеловеческой силой.
— Ходят слухи… что кабинет нашей дорогой Языковой посетили незваные гости. И что кое-что… пропало. Не хотите показать карманы? Ради чистоты эксперимента?
— Отвяжись, Женя. Не до тебя, — прорычал Виктор сквозь стиснутые зубы.
— Ой? А мне — очень даже до, — Евгений притворно удивился. — Нарушение школьного порядка, возможная кража… Мой отец всегда говорил: грязь нужно выметать. А вы… вы — грязь. И я возьмусь за веник.
Он коротко кивнул Анне. Та подняла руку — свет в коридоре начал пульсировать, сгущаясь в ослепляющие, готовые вот-вот рвануть шары. Глеб низко зарычал и двинулся вперёд, сжимая кулаки.
— Двор! Воздухаты! Сейчас! — дёрнул Виктора за рукав Павлин, и они рванули к выходу.
Виктор пинком распахнул тяжёлую дверь. Анна выпустила ослепляющую вспышку — она ударила в косяк, осыпав их градом искр и ошмётками штукатурки.
Они вывалились во двор, спотыкаясь о порог. Их воздухаты стояли у стены, такие же одинокие и беззащитные, как и они сами. Евгений, Анна и Глеб — уже на их пятках. Но Евгений не собирался бежать пешком.
— Щит! Наши воздухаты! — скомандовал он, рывком потащив Анну к своим собственным, куда более новым и мощным аппаратам, припаркованным у противоположного входа.
Виктор и Павлин рванули к своим платформам. Лёгкий, отточенный прыжок — и ноги на знакомой, уютной поверхности. Павлин чиркнул пальцем по руне активации — его «Серебристый Вихрь» с тихим, уверенным гулом оторвался от земли. Виктор последовал за ним на своём «Теневом Резце».
Обе платформы рванули вверх, в закатное, багровое небо Нищура. Через мгновение за ними взмыли ещё две — Евгений на мощном, украшенном шипами «Базальтовом Клыке», с Анной, цепляющейся за его пояс, и Глеб на тяжёлом, неуклюжем, похожем на наковальню «Молоте».
— Куда, тараканы? В свою дыру? Я её запечатаю вашими костями! — пронёсся над свистом ветра крик Евгения.
Первый залп не заставил себя ждать. Евгений выбросил вперёд сгусток раскалённого, клокочущего шлака. Виктор резко перенёс вес влево, его скейт вильнул, и раскалённый шар пролетел в сантиметрах, врезавшись в рекламный экран на соседнем здании.
Анна, держась одной рукой за Евгения, другой выпустила тонкую, смертоносную иглу сконцентрированного света. Павлин, инстинктивно выполняя полуотработанный «Крен Утки», присел почти на корточки — ослепительная игла прошла над самой его головой, опалив антенну на крыше ниже.
Виктор, балансируя на скорости, послал короткий, тонкий разряд назад. Не в людей — в навигационные части «Молота» Глеба. Тот вскрикнул от неожиданности, его тяжёлый аппарат клюнул носом, едва не сбросив седока. Анна мгновенно выставила полупрозрачный световой щит, отразив последующие атаки.
Павлин летел, как одержимый, лицо искажено яростью и предельной концентрацией. Он чувствовал воду в воздухе, использовал её микроскопические капли для стабилизации и немыслимых манёвров, скользя между трубами, ныряя под низкие арки.
— Держись, Вик! Я их сейчас! — закричал он, но его голос унёс встречный ветер.
Они мчались над трущобами Старых Мельниц. Впереди, как чёрный призрак, высилась Старая Водонапорная Башня. Евгений настигал, его «Базальтовый Клык» ревел моторами. Павлин увидел узкий, почти невозможный лаз между Башней и корпусом заброшенного комбината — последний шанс оторваться.
— Вик! За мной! Спираль Рассвета! — крикнул он решительно, вбирая в лёгкие полную грудь ветра и концентрируя магию воды в ладонях и подошвах, управляющих платформой. Для идеального входа в этот крутейший вираж с креном требовалась безупречная координация магии и тела.
Павлин резко перенёс вес на левый край скейта, одновременно направляя мощный поток воды-стабилизатора под острым, запредельным углом. «Серебристый Вихрь» взвыл, войдя в вираж. Перегрузка вдавила Павлина в платформу.
Но угол был запредельным. Руны стабилизации на левом краю платформы вспыхнули тревожным, алым светом. Деревянная основа с противным хрустом прогнулась под невыносимой нагрузкой.
Треск раздался оглушительно, перекрыв на мгновение даже гул антигравитации. Левый стабилизатор-поплавок — изящный магический кристалл в обтекателе — отломился и, сверкая в лучах заката, упал вниз, в трущобы. Магический поток под левым краем платформы безнадёжно сбился.
«Серебристый Вихрь» бешено закрутило, вырываясь из-под контроля. Павлин отчаянно пытался выровнять его весом тела и остатками магии воды, но платформа стала совершенно неуправляемой, заваливаясь на левый бок. Предупреждающие руны погасли — система стабилизации окончательно отказала.
— Пав! Прыгай! — закричал Виктор, но высота была смертельной.
Стиснув зубы, Павлин рванул платформу вверх остатками магии и чистым усилием воли, пытаясь погасить смертельное вращение. Ему удалось чудом выровнять падение, но не остановить его. «Вихрь» с оглушительным грохотом и скрежетом рвущегося металла врезался левым краем и носом в ржавую крышу заброшенного склада. Павлин кувыркнулся, с глухим стуком ударился плечом и бедром о жёсткую поверхность и, покатившись по гравию, замер.
Виктор мгновенно спикировал вниз, его «Теневой Резец» завис в сантиметрах от крыши. Он спрыгнул и бросился к другу.
Он помог другу сесть. Тот был в ссадинах, рукав куртки порван, на плече проступал сине-багровый кровоподтёк. Но главное — глаза. В них читался шок, физическая боль, и… пустота. Павлин смотрел не на Виктора, а на свою платформу. Она лежала в метре, безнадёжно разбитая: левый край превратился в щепу, руны потухли, носовая часть была смята. Рядом безнадёжно лежал отломившийся стабилизатор.
— Он… сломан, — тихо, сдавленно прошептал Павлин, глядя на обломки. — «Вихрь»… Как я…? — Его голос сорвался. Это был не просто аппарат. Это были его крылья, его шанс на Великую Гонку, его свобода. И теперь они лежали в груде бесполезного хлама.
Высоко в небе, словно хищные птицы, зависли Евгений на «Базальтовом Клыке» и Глеб на «Молоте». Евгений смотрел вниз. Его лицо выражало чистейшее, леденящее душу презрение. Он не стал спускаться. Не стал добивать. Он просто поднял руку и показал большой палец вниз — унизительный жест абсолютного триумфа. Потом махнул рукой, будто отмахиваясь от назойливых мух — отбросы. Анна смотрела вниз своим стеклянным, ничего не выражающим взглядом. Глеб тупо, громко засмеялся.
— Учись падать, неудачник! Может, на четвереньках доползёшь! — его крик, полный насмешки, долетел сверху.
Антигравитационные двигатели взревели, и они развернулись, улетая в сгущающиеся сумерки.
Виктор помог Павлину встать. Тот шатался, хватаясь за больное плечо. Его взгляд не отрывался от обломков «Вихря».
— Я… я его угробил, Вик. Совсем. Как… как теперь летать? Как гоняться? — он сжал кулаки, но в этом не было силы, только бессильная ярость и стыд. Уверенность гонщика разбилась вдребезги вместе с его скейтом.
— На ногах. Это главное, — резко сказал Виктор, оглядывая мрачную промзону и прислушиваясь к завывающей где-то вдали сирене. — А ремонт… как-нибудь. Запчасти… Денег нет. — Его голос звучал жёстко, констатируя безрадостный факт. Он знал, что запчасти на старые «Вихри» были редкостью, а их кошелёк пуст, ведь девиты с арены они уже давно потратили. — Полетели домой на моём. Тебя нужно подлечить.
Он не стал ждать ответа, схватил Павлина под локоть и потащил к своему «Теневому Резцу».
Виктор вскочил на свою платформу, удерживая равновесие. Павлин, превозмогая боль и апатию, неуклюже взобрался следом, встав позади. Платформа заметно просела под двойным весом, руны антигравитации загудели с явным напряжением.
— Держись крепче! — крикнул Виктор, чиркая по руне активации.
«Теневой Резец» с неохотным, натужным гулом оторвался от крыши, заметно медленнее и ниже, чем обычно. Виктор не рисковал ни высотой, ни скоростью — аппарат и так был перегружен до предела.
Павлин стоял, расставив ноги для баланса, одной рукой вцепившись в плечо Виктора. В другой он всё ещё сжимал отломившийся стабилизатор своего «Вихря». Холодный кусок пластика и кристалла впивался в ладонь — горький, физический символ его крушения. Его взгляд был устремлён в туманную, багровую даль, где скрылся Евгений, а в ушах всё ещё звенели слова Глеба: «Учись падать, неудачник!». Путь до дома Виктора под мрачным, нависающим небом Нищура казался бесконечно долгим на этом перегруженном, едва ползущем скейте. Их крылья были подрезаны. И враг знал об этом.
Резкий, скрежечущий звук приземления «Теневого Резца» во дворе разорвал вечернюю тишину. Следом за ним распахнулась входная дверь, и на пороге возникла Анна Алексеевна, за её спиной виднелась высокая, напряжённая фигура Димитрия, вставшего из-за обеденного стола.
— Виктор? Что это за шум? Уже поздно! И... — её учительский, отточенный годами тон дрогнул и оборвался, когда взгляд упал на Павлина, которого Виктор едва удерживал на ногах. — Кетто правая! Что случилось? Драка?
— Нет, мам... Не драка, — выдохнул Виктор, втаскивая друга в прихожую. — Упали с воздухата. Евгений... гонялся.
— Я в порядке... — слабо, сквозь стиснутые зубы пробормотал Павлин, пытаясь выпрямиться и тут же схватившись за бок. — Просто... приземлился неудачно.
Димитрий молча подошёл ближе. Его внимательный, усталый взгляд скользнул по грязной, порванной на локте рубашке сына, по бледному, почти серому лицу Павлина, по ссадинам на их лицах и руках. Он увидел не банальные следы мальчишеской потасовки, а глубокий, животный страх и настоящую боль в глазах Павлина — это было не «просто упал». Виктор избегал его взгляда, внутренне сжимаясь в ожидании привычного «я же говорил». Но Димитрий молчал. Его лицо не выражало гнева, лишь глубокую, суровую озабоченность и… трезвое понимание реальной, недетской опасности.
— Где болит? — тихо, обращаясь к Павлину, спросил он. — Рёбра? Нога?
— Бок… — кивнул Павлин, — и голова… звенит. Колено… зацепил при падении.
Димитрий молча кивнул. Без лишних слов, вопросов и упрёков он взял Павлина под руку крепче, чем Виктор, и повёл, почти понёс, в тесную ванную комнату. Анна Алексеевна стояла как вкопанная, её учительская строгость вела яростный бой с просыпающимся материнским ужасом.
— «Гонялся»? На воздухатах? — обратилась она к Виктору, пока из-за двери ванной доносилось шлёпанье воды. — Виктор, вы что, с ума сошли? Это же опасно вне трасс! И до чего довёл Павлина Евгений? Я завтра же поговорю с Гарадаевым и…
— Мам, не сейчас! — резко, срываясь, перебил её Виктор. — Посмотри на него! Он чуть не разбился! Евгений чуть не убил его! И это не просто «гонялся»! Это была охота! Он пытался нас сбить!
Анна Алексеевна замолкла, поражённая непривычной яростью и отчаянием в голосе сына. Она впервые видела его таким — не дерзким, отгороженным подростком, а напуганным и по-взрослому злым молодым человеком, столкнувшимся с настоящей, не игровой жестокостью.
Из-за двери доносились приглушённые голоса Димитрия и Павлина. Димитрий помогал тому снять испачканную куртку, аккуратно промывал ссадины на его руках и лице тёплой водой из кувшина. Он действовал методично, спокойно, без суеты, словно делал это не в первый раз.
— Дыши глубже, — доносился его ровный голос. — Головокружение есть? Тошнит?… Хорошо. Рёбра целы, наверное, просто ушиб сильный. Колено… опухло. Лёд надо.
Через несколько минут Димитрий вышел, поддерживая Павлина. Тот выглядел чуть живее, ссадины на его лице были чистыми. Сам Димитрий нёс влажную тряпку и чистый лоскут ткани.
— Анна, дай, пожалуйста, что-нибудь из морозилки завернуть. И чистую воду, — попросил он. Анна, всё ещё в лёгком шоке, но машинально переключившись на практическую задачу, кивнула и пошла на кухню. Димитрий повернулся к Виктору, указывая взглядом на его порванный рукав и кровоточащую ссадину на локте. — Ты цел? Покажи руку.
— Пустяки… — нерешительно протянул руку Виктор. — Поцарапался, когда Павлина поднимал.
Димитрий взял руку сына, внимательно осмотрел царапину. Его прикосновение было неожиданно бережным. Он промокнул рану той же чистой, тёплой водой.
— Скейт Павлина… где? — тихо спросил он, глядя на царапину, а не в глаза Виктору. — Совсем разбит?
— Стабилизатор оторвало, — мрачно ответил Виктор. — Упал на крышу склада. Сам корпус, кажется, цел… но без стабилизатора… Механик говорил, что у него есть запасные… Надо везти к нему на гидроэлеватор.
Анна вернулась с замороженным пакетом гороха, завёрнутым в кухонное полотенце, и стаканом воды. Она молча подала лёд Димитрию, который аккуратно приложил его к распухшему колену Павлина. Воду поставила на пол рядом.
— Механик… на старом элеваторе? — кивнул Димитрий, обращаясь к Виктору. — Седая борода, кривая трубка? Помню его. Честный мужик. Руки золотые. Идёт навстречу парням. — Он сделал паузу, его взгляд задержался на грязи на одежде сына и его друга, на их усталых, но всё ещё напряжённых, по-звериному озирающихся лицах.
— Виктор, Павлин… — Анна Алексеевна заговорила вновь, всё ещё строго, но уже без прежней агрессии. — Вы оба в школу завтра? В таком виде? И с такими историями? Гарадаеву нужно будет объяснение…
— Я… я смогу, Анна Алексеевна, — слабым голосом отозвался Павлин. — Спасибо за помощь. — Он попытался привстать, но Димитрий положил ему на плечо тяжёлую, твёрдую руку, удерживая на месте.
— Сиди, — твёрдо сказал он. — Лёд держи. Минут десять. Потом Виктор проводит тебя домой. Тихо. Без летания. — Он перевёл взгляд на сына. — И ты, сынок, приведи себя в порядок. Рубашку смени.
Виктор кивнул, не в силах найти слов. Он видел не осуждение и не злость, а странную, молчаливую заботу и трезвое принятие ситуации в действиях отца. Димитрий встал и направился к выходу из кухни, но замер в дверном проёме.
— Лепёшки остались, — проговорил он, не оборачиваясь. — В коробке на столе. Подкрепитесь перед дорогой. — И ушёл вглубь дома, оставив после себя тяжёлую, но уже не враждебную тишину.
Виктор и Павлин переглянулись. Анна Алексеевна вздохнула и тоже отошла, бормоча что-то про «необходимость доклада» и «нарушение устава», но уже без прежней уверенности и силы. Виктор открыл картонную коробку на столе — там лежало несколько плотных, ещё хранящих остаточное тепло лепёшек, которые так хорошо умел печь его отец. Он молча взял одну, отломил половину и протянул Павлину. Они ели в тишине, чувствуя странное, почти нереальное спокойствие после пережитой бури, подаренное простыми, «земными» вещами: чистой водой, льдом на ушиб и отцовскими лепёшками.
Заброшенный гидроэлеватор вздымался в сумраке подобно ржавому исполину, его громада отбрасывала длинные, уродливые тени. У подножия, впритык к бетонным опорам, ютилась низкая пристройка, из единственного окна которой лился тусклый, жёлтый свет, пробивающийся сквозь слои масляной копоти и грязи. Из-за двери доносился ритмичный стук металла о металл и невнятное, бормочущее под нос ворчание.
Виктор и Павлин подошли к этой двери. Павлин нёс под мышкой сломанный левый стабилизатор от своего «Серебристого Вихря» — сам скейт, слишком разбитый для переноски, остался на станции. Плечи Павлина были безвольно опущены, взгляд потухший. Виктор сохранял нейтральное выражение лица, но его глаза напряжённо сканировали окружающую темноту.
— Грубер? Вы здесь? — тихо, почти шёпотом, позвал Павлин, толкая скрипучую, неподатливую дверь на проржавевших петлях.
Их встретил густой, спёртый воздух, пропитанный едкими ароматами машинного масла, окислившегося металла и старой пыли. Мастерская представляла собой царство идеального хаоса: повсюду громоздились детали, инструменты, полуразобранные двигатели и непонятные агрегаты. На стенах висели пожелтевшие плакаты с гонками десятилетней давности и сложными схемами устройства воздухатов. За верстаком, освещённый яркой лампой, кряхтел и что-то яростно ковырял отвёрткой коренастый старик в потёртом, промасленном комбинезоне. Это был Грубер. Он обернулся на скрип двери, прищурившись на посетителей. Его лицо, покрытое глубокими морщинами и тёмными пятнами от сварки, не выражало ни малейшего восторга.
— Кто там? — хрипло пробурчал он. — А, это ты, Водяной. — Его взгляд скользнул по стабилизатору в руках Павлина. — Что, птичка крылышко обломала? Опять влип во что-то, чего не стоило?
— Да… — Павлин протянул стабилизатор, его голос дрожал от сдержанных эмоций. — Евгений… погоня была. Подбил меня... Стаб отломился. «Вихрь»… вроде цел, но без него не полетит. Можно… можно починить? Или заменить?
Грубер молча взял стабилизатор, повертел его в руках, оценивающе цокнул языком. Не говоря ни слова, он подошёл к заваленному стеллажу, уставленному коробками с надписями на неизвестном языке или просто помеченными загадочными цифрами. Начал копаться, бормоча себе под нос ругательства и технические термины.
— «Вихрь»… «Вихрь»… — ворчал он. — Старая добрая седьмая серия. — Наконец он извлёк из глубины пыльную картонную коробку, вытряхнул из неё на верстак похожий, но чуть более новый на вид стабилизатор. Пристально сравнял его с обломком. — Хм. Да, подходит. Последний, чёрт возьми. Таких уже не делают. Пластик с углеродным напылением, а не эту новомодную хрупкую керамику, что трескается от чиха. Качественная вещь была.
Он положил новый стабилизатор на верстак рядом со старым. Павлин замер, сжавшись в ожидании заоблачного ценника. Виктор молча наблюдал.
Грубер поднял взгляд и уставился прямо на Павлина. Его маленькие, глубоко посаженные глазки стали острыми, как шило.
— Знаешь, парень, я помню твою первую гонку. Когда ты этого выскочку Динами на финишной прямой чуть не сделал. Он жульничал — я знаю, видел по следам на двигателе, хоть Легион и замял. А ты — летел честно. И почти взял.
Павлин молчал, лишь чуть выпрямил спину. Грубер взял со верстака новый стабилизатор и протянул его Павлину.
Павлин широко раскрыл глаза, не веря.
— Бесплатно? Но… это же последний! И старый, он должен стоить…
— Не за красивые глаза, балбес! — резко перебил Грубер, и его голос стал громким, почти гневным. — Не за бесплатно! Это — долг! — он ткнул толстым, испачканным маслом пальцем в грудь Павлину. — Ты мне обязан его отработать! Как? — Его лицо расплылось в едкой, почти злобной ухмылке. — Выиграй! Выиграй у этого мажора Динами на Великой Гонке в следующем году! Пусть вся их спесивая семейка, с их новыми блестящими консервными банками и купленными победами, узнает, что в Нищуре ещё водятся парни, которые летают не только на папиных деньгах, а на таланте и упорстве! Пусть знают, что старый Грубер не зря последний стабилизатор для честного гонщика приберёг!
Он с силой вдавил тяжёлый стабилизатор Павлину в руки.
— Ты выиграешь у Евгения — и долг считай списан. Сгорел тот стаб в азарте честной победы. А проиграешь… — он хмыкнул, — … тогда будешь мне новый воздухат, не хуже чем у Динами, собирать по винтику. Или отрабатывать здесь, у верстака, до седых волос. Честно?
Павлин сжал стабилизатор так, что его пальцы побелели. В его глазах сначала мелькнуло недоверие, но тут же вспыхнула ожесточённая, непоколебимая решимость. Унижение от падения и слов Евгения сталкивалось с этим неожиданным вызовом и верой.
— Честно, — твёрдо сказал он, глядя Груберу прямо в глаза. — Я выиграю у него. На Великой Гонке. За этот стаб… и за всё остальное.
Грубер кивнул, и на его суровом лице мелькнуло что-то похожее на удовлетворение.
— Вот это я понимаю. Ну, вали отсюда. И береги железку, а то до Гонки не доживёт. И тренируйся, парень. Не на арене с мутантами, а в небе! Там твоё место!
С этими словами он резко развернулся к верстаку, снова схватил отвёртку и принялся яростно что-то лудить, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Его сгорбленная спина была немым, но категоричным приказом убираться.
— Ну что, долговая расписка у тебя в руках, — тихо сказал Виктор, когда они вышли на прохладный, пропитанный запахом ржавчины вечерний воздух. — Дорогой стабилизатор.
— Не просто стабилизатор, Вик, — Павлин сжал его ещё крепче, его взгляд был прикован к ржавым громадам гидроэлеватора, а потом устремился в темнеющее, бесконечное небо Нищура. — Это… вызов. И шанс. Последний шанс старого механика и мой. Я не подведу. Ни его, ни себя. Динами… он узнает, что значит летать по-настоящему.
Они ушли, оставляя за собой светлое пятно окна мастерской и бормотание старика, который уже что-то яростно колотил на своём верстаке. Стабилизатор в руке Павлина казался теперь не просто куском пластика и металла, а тяжёлым, но необходимым грузом чести и обещания, данным самому себе.
Измождённый, с тёмными кругами под глазами, но с ожившим Вихрем, Павлин летел по ржавым переходам промзоны. Он искал одного человека. Удача оказалась к нему благосклонна — на одной из самых высоких и продуваемых всеми ветрами крыш, рядом с гигантской вентиляционной шахтой, он увидел знакомую фигуру. Спортин, балансируя на краю парапета, с невозмутимым видом ковырял отвёрткой в открытом корпусе своего потрёпанного, но быстрого воздухата.
Павлин, переводя дух, подошёл ближе. Скрип гравия под ботинками заставил Спортина поднять голову. Его взгляд, привычно насмешливый, скользнул по помятой одежде Павлина, его осунувшемуся лицу и задержался на сломанной детали в его руке.
— Выставка последствий? — иронично бросил Парат Андреевич, возвращаясь к починке. — Или пришёл попросить автограф?
Павлин молча поднял голову, чтобы его было лучше видно. Его голос, когда он заговорил, был хриплым, но твёрдым.
— Мне нужно научиться. Не просто летать, а воевать в небе. Чтобы победить Евгения на Великой Гонке.
Спортин перестал ковырять отвёрткой. Он медленно обернулся, его глаза сузились, оценивая парня с ног до головы с новой, профессиональной пристальностью.
— Интересное предложение. Но почему сейчас? Почему не пришёл раньше, когда ещё не напоминал подбитого голубя?
Павлин опустил голову, раздумывая, что ответить на этот провокационный вопрос. Гордость боролась с отчаянием, и отчаяние победило.
— Я думал… я думал, что могу всё сам. Что я сильнее. Но... Я недооценил его. Недооценил… грязь, на которую он готов пойти.
Признание повисло в воздухе между ними. Спортин внимательно смотрел на него, и на смену насмешке в его глазах пришло что-то похожее на уважение. Честность перед самим собой стоила дорого.
— Ладно, — резко сказал Спортин, отбрасывая отвёртку. — Говорят «да» — получай. Но учти: будет больно. Опаздывать, ныть и сдаваться — нельзя. Понял? Не явишься однажды — можешь не приходить никогда.
Павлин кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
— Рассвет. Старая взлётка у Гидроэлеватора. Со скейтом. И чтобы дух твой был там раньше твоего тела. Проспишь — твои проблемы. — Спортин повернулся спиной, заканчивая разговор. — Добро пожаловать в настоящий полёт, птенец. Готовься, будет жарко!
На следующий день Павлин, едва волоча ноги после бессонной ночи, влетел на старую, потрескавшуюся взлётную полосу у подножия гидроэлеватора. Спортин уже был там. Он неподвижно стоял на своём скейте, балансируя на самом краю ржавой пропасти, словно коршун, готовый к броску.
— Опоздал на полвдоха, — беззлобно констатировал он, не поворачиваясь. — Но для первого раза сойдёт. Бросай свой «Вихрь» и подходи сюда.
Тренировка началась без предисловий. Спортин указал на узкий металлический поясок над самой бездной.
— Встань. На одну ногу. И удерживай равновесие. Не борись с ветром, болван, чувствуй его! Он твой союзник, а не враг! Дыши глубже! Животом!
Павлин стоял, пошатываясь, чувствуя, как дрожь в мышцах передаётся скейту. Ветер рвал его за одежду, пытаясь столкнуть вниз. И он падал. Не раз и не два. Жёстко приземляясь в груду мусора и старых труб внизу.
— Вкус земли — это вкус потери контроля! — кричал сверху Спортин, не предлагая помощи. — Вставай быстрее, если не хочешь, чтобы он стал твоим постоянным меню!
Следующее задание казалось невыполнимым: пролететь по узкой, извилистой трещине в плитах, не задев землю. Первая попытка закончилась мгновенно — скейт занесло, и Павлин снова кувыркнулся в пыль. Спортин, не говоря ни слова, сам проделал это на своей платформе — легко, стремительно, будто это была не трещина, а широкий проспект. И тогда у Павлина получилось. Всего несколько метров, но получилось!
Он стоял, опираясь на колени, весь в грязи и ссадинах, дыхание вырывалось из груди раскалёнными клубами. Парат Андреевич окинул его критическим взглядом.
— Неплохо… для мешка с костями, — прозвучало неожиданное, скупое одобрение. Тренер посмотрел на поднимающееся солнце. — Ладно, на сегодня хватит. Придёшь завтра?
Павлин, всё ещё не в силах говорить, лишь твёрдо кивнул, вытирая пот со лба грязным рукавом.
— Хорошо, — Спортин уже взлетал на своём скейте, готовясь уноситься прочь. Он на мгновение задержался в воздухе, чтобы бросить напоследок свою коронную шутку-урок: — Помни, боль — это всего лишь напоминание, что ты ещё жив и чему-то учишься! Используй её!
И он исчез в утреннем мареве, оставив Павлина одного. Тот медленно разжал ладони — они дрожали от напряжения и усталости. Но теперь в этой дрожи было новое, горькое и настоящее понимание. Понимание того, что такое настоящий контроль. И какой ценой он даётся.
Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ.
